4.1. Требования к выбору супруга

Немецкий диктатор выпадал из общепринятых рамок и в сексуальной сфере, что вообще не имеет исторических аналогов. Убежденный холостяк вступает в брак, длящийся всего несколько часов, в течение которых он заботится не об исполнении своих супружеских обязанностей, а о составлении политического завещания. Все это заканчивается двойным самоубийством, трупы молодых заворачивают в ковры, обливают бензином и сжигают. Даже с учетом того, что в истории культуры есть примеры самых разнообразных отношений между мужчиной и женщиной, поведение Гитлера, причем не только ужасный конец столь короткой супружеской жизни, но и все его предшествующие отношения с противоположным полом, совершенно не похоже на что-либо известное науке.

Представления о нормах взаимоотношений полов различны в разных культурах и не раз менялись на протяжении западноевропейской истории. Маргарет Мид и другие, пожалуй, даже более компетентные антропологи на наглядных примерах из жизни примитивных обществ продемонстрировали современникам, что кроме их иногда слишком наивной схемы «мальчик встречает девочку» существует множество совершенно иных типов поведения.[1]

Начиная с Франции, где впервые было достигнуто цивилизованное регулирование рождаемости методами контрацепции, в течение XVIII в. во всех западных странах распространилась революционная идея, согласно которой предпосылкой для бракосочетания является взаимная любовь, состояние, которое не очень легко поддается точному психологическому определению. Эта идея довольно скоро утвердилась в голове каждого европейца. Великие оперы XIX столетия при помощи лучших выразительных средств музыки пропагандировали чарующее чувство любви. Герои и героини предпочитали смерть браку с нелюбимым человеком. Самые известные романы этого столетия изображают чувства женщин, несчастных в браке. Мадам Бовари и Анна Каренина не нашли в супружестве любви и теперь имели право требовать ее вне брака, несмотря на все законы, ограничения и предрассудки общества.

Католическая церковь весьма скептически относилась к новомодному требованию выбора супруга по любви. Хорошие дети в вопросе брака должны были подчиняться выбору родителей, как это было во время Рима и Средневековья. Великолепно, если к этому добавлялась и любовь, однако она отнюдь не считалась необходимым условием при заключении брака.

По этому поводу Адольф Гитлер имел весьма определенное мнение, которое он четко изложил в 8 главе «Майн кампф»: «Брак не может быть самоцелью, но должен служить расширению и сохранению расы. Только в этом заключается его смысл и задача».

Адольф Гитлер сформулировал принципы, по которым следовало жить людям в третьем рейхе. В ноябре 1934 года «Райхсаусшлюс фюр Фолькгезундхайт» предложил вниманию молодых женщин десять основных требований к выбору супруга. Так, среди всего прочего писалось, что краткий миг страсти не есть «настоящая любовь» и «брак является не игрой для двоих, а длительным обязательством, исполненным глубокого значения как для жизни отдельного человека, так и для существования всего народа. Смысл брака заключается в детях и воспитании последующего поколения».[2]

Античность находила любовь, эту основанную на чувствах эстетически мотивированную форму влечения к другому человеку, скорее в отношениях между представителями одного пола. Поэтов вдохновляла страсть более взрослого влюбленного к прекрасному мальчику. Сафо в своих стихотворениях описывает пламенную любовь женщины, разлученной со своей возлюбленной. Абеляр и Элоиза стали первой любовной парой современного образца. Испытавший всю силу новых чувств средневековый монах, которому так жестоко отомстили родственники его возлюбленной, объяснял столь необычно сильную любовь мужчины к женщине тем, что Элоиза, получившая классическое образование, ранее не доступное представительницам слабого пола, стала очень похожа на юношу.[3]

Кризис сексуальной идентификации

Решающие периоды развития Европы всегда идут рука об руку с кризисами сексуальной идентификации. Так, эпоха Ренессанса во Флоренции сопровождалась расцветом гомосексуализма. Созданный Боттичелли женский образ представлял собой воздушное, нежное и почти безгрудое существо. Особенности эротических наклонностей жителей Флоренции были настолько хорошо известны к северу от Альп, что в Германии слово «флорентиец» и «гомосексуалист» стали синонимами.[4] Позднее дело зашло так далеко, что в XV в. более половины проживавших в городе мужчин по меньшей мере однажды имели гомосексуальный контакт, причем не особенно скрывали это.

Разумеется, при этом речь шла почти исключительно о сексуальных контактах между мужчинами старше 20 с мальчиками в возрасте между 12 и 18 годами. Причем это считалось предосудительным только для мальчиков, поскольку они играли пассивную женскую роль. Как самостоятельная форма сексуальной идентификации, основанная на равноправии и примерно равном возрасте партнеров, гомосексуализм возник только в XVIII в. в Париже. В течение следующего столетия он стал субкультурой, противопоставившей себя гетеросексуальному обществу, которая распространилась прежде всего в Северной Европе. На юге в течение еще долгого времени господствовала древняя форма средиземноморской педерастии.

Сексуальные предпочтения европейцев изменялись с течением времени. Во времена барокко в моде были блеклые, анемичные женщины, похожие на мальчиков. Глаз радовали только румяные фигуры Рубенса с пышными бедрами и громадными грудями.

Эпоха Великой французской революции и последовавшие за ней потрясения, ставшие осевым временем европейской культуры, вызвали в Германии кризис сексуальной идентификации. В то время как Фридрих Шиллер в «Песне колокола» (1799) воспевал традиционную роль женщины в обществе: «И в доме правит умелая хозяйка…» — романтики уже искали новые перспективы половых отношений. Роман «Люсинда» Фридриха Шлегеля потряс прямотой, с которой в нем обсуждались интимные стороны жизни. Мужское патриархальное общество начало медленно меняться. Талантливые и грозные женщины стали бороться за свое место на интеллектуальной сцене.[5]

«Романтическая» дружба была страстными любовными отношениями, она опустошила их молодые сердца.[6] На страницах журнала «Атенеум», который стал рупором молодых романтиков, Фридрих Шлегель выступал в защиту гомосексуализма. «Гомоэротика, которая не всегда отождествлялась с занятиями гомосексуализмом, воодушевляла молодых патриотов свободы, которые в 1812-1813 годах борются на полях сражений за новую Германию».

Уте Фревер считал, что при создании прусско-германской нации главную роль сыграла армия; национальное самосознание немцев обязано своим рождением введению всеобщей воинской обязанности. Военные мужские союзы определили немецкое самосознание. Только в армии юноша мог стать мужчиной.[7]

В XIX в. телесный образ военного «был полной противоположностью представления о женском. Считалось, что женщина полностью подчинена своему телу и не может противостоять его силе. Мужчина, особенно получивший военное воспитание, полностью владеет своим телом. Военная дрессура лучшим образом подготавливала его не только к армии, но и к гражданской жизни. Военного человека можно было легко узнать по выправке, которая легко угадывалась в его походке, осанке и каждом движении». Адольф Гитлер разделял это мнение. Он считал, что «по сравнению с еврейско-демократической слепой верой в личность армия всегда оставалась на высоте. Таким образом, она воспитывала тех, в ком так сильно нуждалась следующая эпоха: эпоха настоящих мужчин. В болото всеобщей изнеженности и феминизации армия ежегодно выпускала 350 ООО сильных мужчин, которые в течение двух лет обучения теряли детскую слабость и обретали твердые как сталь тела».

Основанный на мужском братстве патриотизм зародился еще до начала Французской революции 1789 года. Клопшток проводил прямую параллель между мужественностью и немецкостью. В трагедии «Господин» (1740) Иоганн Элиас Шлегель объясняет различие между особой немецкой и римской любовью. Причем последняя основана только на сексе и поэтому вносит смятение и порабощает. Не такова немецкая любовь,

В 1744 году Фридрих Леопольд граф фон Штольберг мечтал об отношениях между супругами, которые имели бы гомоэротический оттенок.

Представления об эротике вступали в новую стадию. Вильгельм фон Гумбольдт отмечал в одном из писем в июле 1789 года, что его сексуальные эмоции особенно обостряются именно тогда, когда он видит некрасивую, но маскулинную девушку, занятую тяжелым ручным трудом. Его брат известный географ Александр, который ввел в Европе моду на пальмы, вообще не интересовался женщинами. Столетие вновь совершило отчетливый поворот в ту область, которую сегодня рассматривают как гомоэротическую. Сродство с национал-социализмом выражается не только в милитаризации и стремлении взять Москву войсками, до конца преданными диктатору. Шеф гитлерюгенда Бальдур фон Ширах увидел также и другие параллели. Он формулировал гомоэротическое кредо следующим образом: «Фауст, Девятая симфония и воля Адольфа Гитлера вечно молоды».

Действительно, в эпоху Наполеона в искусстве наблюдались весьма четкие гомоэротические тенденции. В 1801 году Энгр получил Римскую премию за весьма гомоэротичную картину, изображавшую крепкого мускулистого воина Агамемнона, фигура которого резко контрастировала с грациозными по-юношески Ахиллом и Патроклом. «Выставленные бедра Патрокла и его гладкое нагое тело, открытое для обозрения, иллюстрируют позу, которая в XIX столетии считалась женской».[8]

Великий Давид феминизировал героя революции Жозефа Бара. «Давид изобразил умирающего Бара как обнаженного юношу с ниспадающими длинными локонами, прикрытыми глазами и приоткрытым ртом. Обнаженное тело развернуто таким образом, что зритель не видит половые органы, и молодой мужчина кажется девушкой».

Мастерская Давида и другие художественные ателье были «гомосоциальными сообществами, где гомосексуализм был исключен и подвергался наказанию, но это не мешало эротическим связям между мужчинами. Письма членов школы Давида дают наглядное представление о том, как жесткая конкуренция за благосклонность мастера часто превращалась в эротическую дружбу, укрепленную любовными отношениями». Перемена сексуальной роли весьма заметна и в другой иконе революции. На картине Делакруа могучая женщина, более маскулинная, чем иные мужчины, водрузив на баррикаде трехцветный флаг, ведет народ вперед.

Немецкая культура той эпохи несет в себе еще более явные черты гемофилии. Винкельманн был счастлив тем, что увидел в музее Ватикана статую Аполлона Бельведерского, идеал молодой мужской красоты. Столь благородная простота и спокойное величие едва ли можно было найти в живописно изображенной женской фигуре. Один из главных представителей героического классицизма холостяк Бетховен стремился не к гражданскому браку, а к недостижимой бессмертной любви. В опере «Фиделио», которую он снова и снова переписывал, его страх перед женщинами и их идеализация достигли пределов драматизма.[9] В «Фаусте» Гете, с главным героем которого немцы весьма охотно идентифицируют себя, гомоэротический компонент проступает еще отчетливее. Во 2-й части трагедии Мефистофель прямо заявляет о своих гомосексуальных склонностях:

«Притягательная сила мужчин для поэта, который решился проявить ее только показав с отрицательной стороны», многократно проявляется на страницах «Фауста».[10] Это относится и к весьма тривиальному эпизоду с Гретхен, где ее расположение зависит от религиозности мужчин и чья пантеистическая вера была не понята.(«Так же говорят священники?») Впрочем, наивную девушку вскоре убивают после того, как она совершает страшную глупость с точки зрения гомоэротизма — беременеет от Фауста. Настоящим сюжетом трагедии является страстная мужская дружба Мефистофеля и Фауста. Однополая пара в соответствии со всеми законами античности состоит из умудренного годами зрелого мужчины и прекрасного неопытного молодого человека. Первый соблазняет второго и привязывает к себе скрепленным кровью договором, обещая предоставить ему все возможные наслаждения этой земли.

Самые известные произведения германского искусства не лишены гомоэротического подтекста, и именно ему они обязаны своим громким успехом. Шуберт, чьи практически непереводимые «песни» пользуются такой популярностью в романских странах, был в той или иной степени гомосексуален. В другом шедевре германской литературы, самом прекрасном стихотворении Гете, гомоэротическая подоплека немного скрыта. В стихе «К Месяцу» (1779) («Зыбким светом облекла долы и кусты») восьмая строфа выглядит следующим образом:

В первоначальной версии вместо «друзей» стояло «мужчин», однако впоследствии поэт произвел замену.[11]

Последующее XIX столетие, ставшее временем мира и, по мнению некоторых исследователей, окостенения и бездействия, во всяком случае меньше героическим и более гражданским периодом, было эпохой расцвета изображения человеческого тела. В подавляющем большинстве моделями были женщины. Именно женщины стали символом нежности, чувствительности, пассивности и искусства соблазнения.

Эта тенденция достигла кульминации в творчестве импрессионистов, которое позднее было объявлено нацистами дегенеративным искусством. Уже около 1900 года в немецком искусстве четко обозначилась «перемена в типологическом изображении человека». «Свойственные импрессионизму возвышенные женские образы с блестящими глазами в прозрачных одеждах или элегантных туалетах» были вытеснены «природной сущностью женщины с инстинктами матери. Идеологический образ женщины опустился… к неполноценному, хотя и святому вместилищу для мужского семени». Одновременно изменился и мужской образ. «Фривольный соблазнитель, ловелас и любовник» превратился в «отца семейства и хозяина дома».[12] Рихард Нордхаузен и другие сторонники реформы брака проповедовали «принцип временного воздержания, чтобы не ослаблять творческие возможности человеческого тела бесцельным и необязательным удовлетворением». «Вместо западного модного фатовства и умственного труда в пыльных кабинетах… пришли новые идеалы, которые требовали от человека путешествовать, уметь плавать, заниматься альпинизмом, благодаря чему стала быстро развиваться эстетика тела, которая была тесно связана с такими понятиями, как "весна народа" и "национальное возрождение"».

В ходе первой мировой войны героизм и связанный с ним культ союза мужчин получил второе дыхание и достиг своей кульминации в эпоху третьего рейха. Так же, как во времена Ренессанса и Наполеона, предметом воодушевления стали сверхчеловеческие усилия, которые в основе своей имели скрытый гомоэротический подтекст.

Поколение, пережившее первую мировую войну, «преднамеренно отказалось от гражданской формы любви» и избрало для себя новую ориентацию. Разгулявшемуся культу мужчины «не нужна была прекрасная женщина в качестве объекта обожания», он стилизовал «пограничную ситуацию открытого военного насилия как оргастическо-сексуальное проявление». В книгах «солдатских националистов», какими были Эрнст Юнгер а также Эрнст фон Заломон, место женщины как сексуального объекта странным образом заняло оружие. Фон Заломон описывал в своих фантазиях сексуальные качества винтовки, этой «невесты солдата»: «Винтовка вздымается и бьется как рыба, я твердо и нежно хватаю ее рукой, зажимаю ее дрожащее дуло между коленями и берусь за ремень».[13]

На всех военных траурных церемониях и возложении венков на братские могилы «Песня о маленьком трубаче» в обязательном порядке исполнялась сразу после немецкого национального гимна, создавая между фронтовиками настолько сильную эмоциональную связь, что ее вполне можно сравнить с брачными узами. Мужское братство наравне с браком обрело некий мифический, религиозный характер. «Руки моей ты больше в пожатье не сожмешь…» Вдохновленный этим чувством Томас Манн героически сопротивлялся женскому влиянию: «Я никогда не буду полностью твой, я не смогу быть настолько счастлив с тобой, чтобы до конца отдаться тебе…» В 1922 году он писал, что мужское братство, «основанная на крови и верности фронтовая дружба является совершенно особой областью чувств, где слились мужество в чистом виде и восторженная юность».

Бескорыстное спасание раненого товарища, которого на своих плечах под огнем выносили с поля битвы в мужском братстве, играло роль венчания. «Тяжелораненый мог спокойно умереть, когда товарищ подобно заботливой матери гладил его по волосам».

Моральным стержнем мифа о мужском братстве, который возродился среди солдат вермахта, был «обмен нежностями в пределах, существующих между мужчинами». Дезертирство каралось смертью именно потому, что оно разрушало святые узы мужского фронтового братства.

Адольф Гитлер, для которого во время первой мировой войны родиной стали его рота и полк, в который он желал вернуться после ранения в 1916 году, разъясняя суть войны на уничтожение большевизма, заявил, что в этой борьбе следует отказаться от чувства «солдатского товарищества». Врага на Востоке нельзя было рассматривать как товарища.

Уже в вильгельмовской Германии «немецкий грех», как тогда называли мужской гомосексуализм, был довольно распространен как в гражданской жизни, так и в армии. Типичные образцы поведения, свойственные мужским союзам, были интегрированы в организационные структуры. Они утвердились в армии, которая сама по себе была замкнутым сообществом. Общественное порицание и законодательный запрет гомосексуализма шел рука об руку с ясно выраженной диспозицией к гомоэротическим моделям отношений. В результате гомосексуализм развился более сильно, чем где бы то ни было.

Специфическая сексуальная диспозиция Гитлера, которую он открыто стилизовал, имела довольно известный образец. «Юный кайзер со своим кружком представлял типичный мужской союз. Он был центральной личностью в этой тесной компании друзей».[15]

«Гомосексуализм на рубеже веков распространился в Германии настолько сильно, что в обществе открыто утверждали, что первый советник кайзера занимается мужеложством».[16]

«Конечно, официально кайзер придерживался патриархальных норм морали и порицал гомосексуализм. Однако несомненно, что в тайне ему нравились мужские союзы и, как и многие другие, он видел себя скорее героем, а не патриархом. Можно предположить, что он являлся тем, что англичане называют "тайная королева". Тот, кто в тайне подвержен гомосексуализму, открыто проповедует гетеросексуальность».[17]

Весьма спорно, осознавал ли Гитлер свои гомоэротические наклонности. По всей видимости, по меньшей мере с приходом к власти он беспощадно вытеснил их в подсознание. Известно его заявление, что есть такие вещи, которые скрывают от других, а есть такие, которые скрывают даже от самого себя.

У известного педагога реформы Густава Винекена, основателя интерната «Свободная школьная община» в Викерсдорфе в Тюрингии, где впервые было введено совместное обучение мальчиков и девочек, сексуальная биография была такая же, как у Гитлера. Так же, как фюрер окружал себя адъютантами, Винекен выбирал себе любимчиков среди учеников. «В Викерсдорфе были приняты очень личные отношения между преподавателями и учениками, а также свободное отношение к нагому телу. (Всегда застегнутый под горло Гитлер любил обнаженные торсы рабочих, ввел в СС и гитлерюгенде в качестве формы одежды кожаные шорты.) Каждый преподаватель имел право назначить в доверенной ему группе нескольких учеников-помощников, которых он выбирал, исходя из личных симпатий».[18]

Подобные методы воспитания обернулись для Винекена самым роковым образом. Хотя он всегда указывал на то, что далек от «педагогического эроса», когда обнимает двух нагих мальчиков, что подобное отношение между учениками и преподавателями никогда «не может быть тривиально, сентиментально или только чувственно», 30 августа 1921 года в Рудольф-штадте суд земли Тюрингии приговорил его к году тюрьму. Только после заступничества известных общественных деятелей (Арнольда Цвейга, Кете Кольвиц, Мартина Бубера, главы земельного министерства Пруссии Конрада Хениша) 20 апреля 1923 года тюрингское министерство юстиции освободило его от наказания.

Движение нудистов уничтожило табу. «Несмотря на то что в этом движении участвовали представители обоих полов, наибольшие эмоции вызывал вид обнаженного юношеского тела».[19] Штефан Георг пошел еще дальше, воспевая бога весны, который «лишенный всех покровов» прислоняется к стволу дерева. Поэт восхищался его «сильным пожатием», «пасторальными грудью и коленями». На картинах Хуго Хеппенера (Фидия) гомоэротическая чувственность и нагота объединились с поклонением Солнцу и германским национализмом. Вильгельм Хаузенштайн в своей книге «Обнаженный человек в искусстве всех времен» (1911) поднял нудизм на уровень религии. Писатель создал культ мужского тела, и фашистское искусство подхватило и развило эту тенденцию. В книге «Нагота и взлет» (1920) теософ Рихард Унгевиттер развил идею необходимости регулярного приема солнечных ванн для развития арийского героического начала.

«Самым важным пунктом программы освобождения тела являлась реформа человеческой одежды». Все излишние виды одежды следовало выбросить на свалку истории. Особенное негодование вызвали корсеты («изобретения проституток») и бюстгальтеры.

Унгевиттер считал, что благородная нагота, лишенная какой-либо чувственности, достойна расовой элиты. При помощи одежды слишком легко скрыть «недостатки в теле народа», поэтому нудизма так боятся физически неполноценные, евреи и алкоголики. Возможно, именно Унгевиттер подал Гитлеру идею устраивать парады молодых мужчин с обнаженными торсами. «Если бы сегодня физическая красота не была оттеснена на задний план нашими дурацкими модными веяниями моды, уродливые евреи никогда бы не смогли соблазнить сотни тысяч девушек», — писал фюрер в «Майн кампф».

Дух времени требовал уничтожить табу. Возможно, массовые убийства невинных людей можно рассматривать как крушение самого сильного табу в психике Гитлера. В любом случае этот ущербный человек находил удовлетворение в стыдливом нудизме.

Шорты

Весьма странное решение Адольфа Гитлера, который 12 августа 1942 года в ставке «Вервольф» приказал: «В будущем полк СС "Хохланд" будет носить шорты», — не лишено гомоэротической подоплеки. Эта идея родилась не спонтанно, фюрер давно лелеял данную мысль. Еще вечером 17 февраля 1942 года он заявил: «Я приказал Гиммлеру переодеть в шорты два или три полка СС. А почему бы и нет? Что плохого в том, если полк чистых здоровых молодых парней будет сверкать загорелыми коленками?»

Кожаные шорты, как и образ человека с Дикого Запада, появились в той фазе его жизни, когда, прибыв после окончания первой мировой войны в Мюнхен, он мог без стеснения проявлять свои склонности. Вскоре он заметил, что в шортах его ноги довольно быстро покрылись загаром. 17 февраля 1942 года он вспоминал: «Часто я вынужден был по три, четыре, восемь недель проводить в Северной Германии, и мои колени становились белыми, но стоило вновь одеть шорты, и они вновь покрывались загаром». В то время в окружении Гитлера практически никто, кроме него, не носил шорты. Только на фотографии, сделанной в Ландсбергской тюрьме, мы видим, что вслед за фюрером эту часть традиционного верхнебаварского костюма надел его водитель Эмиль Морис.

Фриделин, дочь Винифред и Зигфрида Вагнер, сообщала, что в 1933 году Гитлер к всеобщему удивлению прибыл к ним в Байройт в шортах. Это произвело на всю семью весьма сильное впечатление. Винифред вскоре почувствовала исходящую от Гитлера «силу любви», а ее склонный к гомосексуализму муж «смеясь, похлопал фюрера по плечу и сказал: "Признаюсь, вы мне нравитесь!"»[20]

Даже позднее, когда Гитлер стал канцлером и начал ходить в форме, он не мог забыть свою любимую одежду. «Нет никакого сомнения в том, что самой здоровой одеждой являются шорты с гольфами и полуботинками. Для меня было настоящим мучением сменить их на брюки! Я носил шорты даже тогда, когда столбик термометра опускался до 8-9 градусов ниже нуля. Они дают удивительное чувство свободы».

Однако вскоре ему пришлось расстаться с этим «чувством свободы». Переехав на север, он вынужден был считаться с особенностями местного менталитета. Жители Северной Германии не понимали, как можно носить шорты, и Гитлер отказался от этого вида одежды, поскольку боялся показаться смешным. «Для меня самым мучительным моментом стала необходимость перестать носить шорты, но если бы я появился в них севернее Котбуса, меня перестали бы воспринимать серьезно».

Эта обусловленная географией и менталитетом перемена шорт на брюки делала его похожим на танцовщиц в американском ревю, которые переодеваются перед каждым выходом на сцену. Переодевание превратилось в форму самоидентификации Гитлера как канцлера: «Каждый день я должен был переодеваться по три раза, словно какая-то танцовщица из кабаре».

Однажды он уже испытал то, что чувствуют танцовщицы. 12 августа 1942 года Гитлер поделился своими фронтовыми воспоминаниями с адмиралом Кранке: «Я впервые увидел моряков во время битвы при Сомме. По сравнению с ними мы выглядели как настоящие свиньи». Комплекс неполноценности подогревало еще и то, что Гитлеру вслед за всей своей ротой пришлось обрезать шинели, чтобы сделать из обрезанных подолов обмотки. «В коротких шинелях и обмотках все мы выглядели, как балерины».

Однако просто голые мужские ноги были для Гитлера привлекательнее обмоток. Они нравились ему не только в альпийских шортах, но и под шотландской кильтой. Гитлер с одобрением отзывался о «шотландце, который в Лондоне в обществе носит свой национальный костюм».

Насколько кожаные шорты выбивались из принятой модели поведения, свидетельствует тот факт, что даже в самом Мюнхене их ношение было весьма экстравагантным поступком. Даже крестьяне в деревнях зимой одевали брюки. Ношение Гитлером шорт даже в юности было не совсем нормальным. Как сын чиновника, скорее всего,он ходил в школу в суконных брюках, а позднее, живя в Альпах, носил коричневую форму или обычный костюм.

Немецкий гомосексуализм

Гомоэротические наклонности Гитлера, несмотря на все его попытки скрыть их, проявлялись в том типе общества, которое желал создать фюрер. По крайней мере, в одном он был солидарен со сторонниками гей-культуры — существующее общество с его фальшивой моралью должно быть уничтожено. Его институты извлекали пользу из наивности молодежи. В действительности же культ СС не вызывал каких-либо симпатий у гомосексуалистов.

Французский писатель Мишель Турнье в своем романе «Лесной царь» (1970), отмеченном Гонкуровской литературной премией, смог полностью раскрыть нацистскую гомоэротику. В северной мифологии Лесной царь был монстром, который соблазнял и убивал красивых мальчиков. «Не хочет ли прекрасное дитя пойти со мной?» (Гете). Турнье считал Гитлера воплощением северного великана-людоеда, который заперся в бункере в Восточной Пруссии и требовал принести ему в жертву цвет немецкой молодежи. Главный герой романа молодой французский военнопленный попадает в нацистское политическое учебное заведение для мальчиков — наполу. Вокруг этого ненормального события и раскручивается последующее действие. Удивляя читателя, автор подробно описывает безупречную красоту обнаженных юношеских торсов, которая только выигрывает от контраста с грубыми портупеями: «Обнаженные юношеские торсы отличаются умилительной свежестью, которую еще больше подчеркивает грубость поясов, брюк и сапог. Ни у кого из них пока не растут волосы на груди; растительности не видно даже под мышками» (перевод с франц. И. Волевич).

В нескольких словах Турнье удалось передать не только гомоэротическую притягательность готовых к жертве мальчиков из наполы, но и ненормальную ориентацию всего расового учения с его квазинаучным интересом к формам черепов, способам оволосения тела и предпочтением светлой безволосой кожи.

Автор дал превосходную гомоэротическую интерпретацию культового нацистского фильма «Смерть члена гитлерюгенда», снятого режиссером Шенцигером. Юный наивный герой Герберт Ноктус вступает в единоборство со злыми силами и погибает. Ноктуса убивают грубые молодые социалисты, намного старше его, которые курили табак, употребляли алкоголь и общались с женщинами, словом, олицетворяли собой гетеросексуальный большевистский контрмир. Перед самым концом войны герой романа записал в своем дневнике: «Я нахожу весьма примечательным, что режиссер фильма за десять лет до меня нашел этот образ немецкого ребенка, столь противоречащий официальному идеалу: не распираемое грубой силой и животным аппетитом существо, а слабое, беззащитное создание, вечная невинная жертва злодеев» (перевод с франц. И. Волевич).

Адольф Гитлер и в реальной действительности не задумываясь приносил в жертву своим интересам немецких юношей. Еще 16 сентября 1936 года, выступая на партийном съезде в Нюрнберге перед членами Национал-социалистического союза женщин, фюрер предстал в роли Молоха, требующего от матерей отдать ему своих детей: «Когда я еду через Германию, я вижу миллионы детей, в которых и заключается смысл нашей работы. Я вижу детей, которые принадлежат не только своим матерям, но и мне». Несмотря на то что после поражения под Сталинградом Геббельс провозгласил начало тотальной войны, в течение долгого времени это оставалось не более чем пропагандистским лозунгом. Однако Гитлер не задумываясь посылал на войну немецких мальчиков: гимназисты и ученики старших классов профессиональных училищ обучались на зенитчиков. Гитлер и имперский руководитель молодежи Аксманн возражали против этого, даже Борман заявил, что «данная мера будет воспринята мировым общественным мнением как полное истощение сил Германии». В ответ на это Гитлер объяснил своим соратникам, что, «принимая во внимание соображения необходимости, его не интересует их мнение». Фюрер желал жертвы. Еще во время совещания в Каринхалле на Рождество 1942 года Геринг, от которого, по-видимому, и исходила данная идея, сказал собравшимся, что «фюрер лично заинтересован в использовании молодежи непризывного возраста для вспомогательной службы в армии».[21]

Шольдт считал, что любимый Гитлером «Гимн фюреру» имел «гомосексуальную или мазохистскую подоплеку»: «Позволь нам выйти из твоего лона/И своею юностью показать твою молодость». Или: «Сильнее бей!/ Мы выдержим удар/ Твоя рука нам форму придает». В следующих строфах Гитлер сравнивается с Микеланджело. Подобно тому как склонный к гомоэротизму скульптор придавал форму камню, фюрер лепит из людей новое общество.

«Немецкий гомосексуализм», которым были наполнены нацистские фильмы, немало радовал находившегося в эмиграции в Щвейцарии Томаса Манна. После просмотра в Берне фильма «Авель с губной гармошкой» 4 февраля 1934 года писатель записал в своем дневнике: «Бросается в глаза, что в просмотренном мною немецком фильме радость обнаженному юному мужскому телу передана так, как это неподвластно любой другой нации. Это напрямую связано с немецкой гомосексуальностью и полностью отсутствует во французской и даже американской продукции: юношеская нагота в настолько хорошем освещении, насколько это позволяют сделать условия съемок».

Картина «Авель с губной гармошкой» была снята еще до прихода нацистов к власти. Однако и в более поздних лентах, созданных уже при Гитлере, Томас Манн без труда обнаруживал гомосексуальный подтекст. 18 февраля 1936 года, находясь в Кюснахте, он пометил в дневнике: «После обеда ходил в "Апполо-синема" на "Траумулюс" с Яннингсом. Очень хороший фильм. Школьники превосходны. Обнаженные мальчишеские торсы — любимая тема и особенность немецкого кино». Обнаженные торсы, расовый отбор и концентрационные лагеря. Томас Манн в кратком замечании смог уловить абсурдную атмосферу своего времени: «Яннингс прославился тем, что отправил в концлагеря множество людей, которые по праву обвиняли его в наличии еврейской крови».

Спустя чуть больше месяца после подавления путча Рема 5 августа 1934 года Томас Манн сделал следующую запись: «Похоже на то, что мелкие бюргеры со своей сальной моралью вновь оказались в дураках и видят в Гитлере чуть ли не спасителя… Они поддались на пропаганду порядочности, простоты, своих мелких добродетель и клюнули на приманку гомосексуализма, который якобы не имеет никакого отношения к нацистскому движению, военным и тем более к Германии».

Склонность нацизма к гомоэротизму разглядел и Готфрид Бенн, который после прихода Гитлера к власти публично высказывал взгляды, при помощи которых пытался (правда, безрезультатно) понравиться нацистам. В своем эссе «Дорийская эпоха», опубликованном еще до убийства Рема в самом начале лета 1934 года, он проводил параллели между веймарской демократией и «критским тысячелетием», «тысячелетием без сражений и мужчины… без крови и охоты, без лошадей и оружия… Бюстгальтеры, феминизированные лестницы дворцов с низкими ступенями, по которым было удобно подниматься женщинам…»

Бенн радовался, что с приходом национал-социализма история вновь вошла в «дорийскую эпоху». «Дорийским является каждое проявление антифеминизма. Дорийский мужчина запирает запасы дома, запрещает женщине смотреть спортивные соревнования; та, кто нарушит этот запрет, будет сброшена со скалы. Дорийской является любовь к мальчикам, поскольку герой оставался верен своему мужчине, разделял с ним любовь к войне, сражался и умирал вместе с ним… Дорийское — это кожа, плотно обтягивающая мускулы, из которых вылеплено мужское тело. Это крепкое тело покрыто загаром, оливковым маслом, пылью и закалено холодными ванными».

После окончания первой мировой войны граф Харри Кесслер с гордостью писал о немецком нудизме: «Нагота, свет, воздух, солнце, радость жизни, физическое совершенство и разум, лишенный ложного стыда и предрассудков». Он пригласил французского скульптора Майоля посетить Институт физической культуры в Грюневальде, «здание которого было озарено солнечным светом, в лучах которого почти полностью обнаженные юноши занимались спортом. Этот мягкий свет и теплый пряный воздух создавали впечатление совершенно греческой картины».

Гитлеру были близки подобные переживания. Критикуя государство, с которым он боролся, перед его глазами внезапно предстал обнаженный юноша: «Молодой человек, который ходит в длинных брюках и застегнутой под горло блузе, теряет стимул к физическому воспитанию. Щегольство должно заключаться в демонстрации прекрасного и сильного тела, построение которого должно стать целью каждого юноши».

Гитлер уделял особое внимание занятию мальчиков спортом, что нашло свое отражение в «Майн кампф»: «Народное государство направит воспитание молодежи не на получение голых и часто бесполезных знаний, а на развитие здорового тела… Здоровое тело создается сияющим духом и не лишено эстетической притягательности».

Гитлер считал, что молодые люди должны заниматься боксом, так как этот вид спорта «придает телу эластичность». Здесь вновь весьма недвусмысленно проявились садистские наклонности фюрера, который писал, что бокс способен научить юношей выдержке: «Здоровый мальчик должен уметь выносить удары».

Садизм фюрера, который в конце концов решил принести в жертву весь свой народ, снова проскользнул в речи Гитлера на партийном съезде 14 сентября 1935 года, когда, выступая перед 54 000 членами гитлерюгенда, он сказал: «Было время, когда идеалом молодого немца был этакий парень выпивоха, победитель праздников пива. Но теперь важно не то, сколько бокалов пива ты способен выпить, а то, сколько ударов можешь выдержать».

Фехтование нравилось Гитлеру намного меньше бокса. Он говорил, что было бы неплохо, «если бы два молодых человека выясняли свои отношения кулаками, а не при помощи двух кусков стали». Бокс нравился ему именно своей беспощадностью; кроме того, у молодых спортсменом были оголены торсы, ниже которых на них были только спортивные трусы. Так же Гитлер был неравнодушен и к ягодицам юношей. 14 февраля 1942 года он признался, что, по его мнению, «из одежды парням лучше всего подходят две вещи: шорты летом и лыжное трико зимой».

Фюрер не обошел вниманием и одежду солдат. 12 августа 1942 года он хвалился перед подчиненными: «Мы прекрасно обмундировали вермахт! У саперов есть плавки! Теперь рота стала настоящей спортивной командой».

Встреча с юношами, отбывавшими трудовую повинность в лагере Гамбург-Бергедорф, доставила ему истинное удовольствие: «Мою машину окружало множество до черна загорелых парней. Я сказал сопровождавшим меня людям: "Почему бы нашим режиссерам не приехать сюда и не снять людей столь прекрасной наружности?"»[22] Уже в двадцатые годы Гитлер видел одну из главных задач СА в том, чтобы «поставить немецкой нации 6 млн безупречных со спортивной точки зрения мужчин».[23]

Шумный всемирный успех, который рейх Гитлера смог достигнуть на Олимпиаде 1936 года, был обусловлен немецкой эффективностью и мощной пропагандистской кампанией, на которые было мобилизовало все население страны. Однако не последнюю роль сыграла тенденция, носившая ярко выраженный гомоэротический характер.

Еще задолго до появления на карте нацистской Германии в Древней Греции олимпийское движение выросло из традиции состязаний нагих мальчиков и молодых мужчин. Барон Кубертен, основатель современных олимпийских игр, много говорил об атлетическом героизме, который «высоко поднимает свою расу и родину благодаря прекрасным спортивным достижениям».[24]

Духовное родство обоих движений отчетливо видно в кадрах фильма, снятого Лени Рифеншталь. После впечатляющих съемок партийных съездов 1934 («Победа веры») и 1935 («Триумф воли») годов она запечетлела на пленку Олимпиаду 1936 года. «Идеализированный культ тела превратил ее фильмы в чисто пропагандистские работы».

Несмотря на все это, на самом деле Гитлер совершенно не интересовался спортом как таковым. Уже во время Русской кампании он заявил своему окружению в ставке: «Я ненавижу всех этих людей, которые внезапно начали заниматься спортом, всех тех, кто выделывает различные трюки». Амбициозный пилот-любитель Муссолини был ему так же неприятен, как дирижер-горнолыжник Фуртвенглер: «Мужчина, который покоряет сотни тысяч женщин как великий дирижер, желает нравиться им еще и как лыжник. Он несется по трассе слалома, бум, и он лежит в сугробе». Точно так же Гитлер не любил верховую езду и конный спорт. Он резко и цинично реагировал на все травмы своих офицеров, связанные с падением с лошади. Когда горные егеря поздним летом 1943 года покорили Эльбрус и подняли на его вершине немецкий флаг, Гитлер бушевал три дня, возмущаясь этой бессмысленной и опасной акцией.

Тем более странно, что, несмотря на это, ему очень нравились Олимпийские игры. Он вмешался в проектирование олимпийского стадиона и вновь дал волю своей гигантомании, пожелав возвести самое большое спортивное сооружение в мире. Кроме того, сама атмосфера соревнования способна заинтриговать людей, весьма далеких от спорта. По свидетельству Альберта Шпеера, фюрер «с восторгом присутствовал на Берлинской олимпиаде. Он рассматривал спорт как часть идеала "эллинистического образа жизни"».

На гомоэротические склонности Гитлера не влияли его расовые предубеждения. Его вдохновляли великолепные тела темнокожих атлетов, которыми восхищалась «Кельнише Цайтунг». Хотя фюреру доставляли удовольствие победы немецких спортсменов, также довольно сильное впечатление на фюрера произвели выступления суператлета Джесси Овенса. Слухи о том, что Гитлер отказался признать победу четырехкратного чемпиона Олимпийских игр из-за его цвета кожи, являются измышлениями американской прессы. По признанию самого Джесси Овенса, он произвел на Гитлера приятное впечатление: «Однажды во время соревнования я бежал мимо ложи канцлера, он кивнул мне, а я кивнул ему в ответ».[25]

По отношению к другому выдающемуся спортсмену Адольф Гитлер также не проявил свойственный ему расизм. Победителем марафонского забега стал член японской команды Ките Сон, кореец по происхождению. В Японии он настолько привык к дискриминации, что был очень удивлен, когда рейхсканцлер посетил его тесную комнату в олимпийской деревне, чтобы поздравить с победой и лично пожать ему руку.

Третий рейх странным образом не испытывал проблем не только с олимпийским движением, но и с другой структурой, которой также не чужды были гомоэротические тенденции, — с католической церковью. Даже если отбросить не совсем справедливые обвинения против Папы Римского в спокойном отношении к антисемитизму Гитлера, то в любом случае бросается в глаза тот факт, что на начальной стадии нацистское движение было с энтузиазмом встречено католическим клиром. Причина этого заключалась не только в антибольшевизме Гитлера.

Гомоэротические наклонности немецкой интеллектуальной элиты нагляднее всего проступают в гимнастических занятиях. Очевидное предпочтение, которое образованные люди отдавали грекам перед римлянами, несмотря на то что последние были намного более значимы для европейской культуры, привело к «тирании греческого начала в немецкой мысли». Подобное подражание странным образом преломленному образцу способствовало не только особенности немецкого школьного образования, бородатые немецкие учителя гимназий (такие как «Профессор Унрат») и университетские профессора (в отличие от «изнеженных» римлян греки не брились), но и вносило в германскую систему воспитания определенный гомоэротический оттенок, который и позволил определенным образом появляться подавленным сексуальным отклонениям Адольфа Гитлера.

Вытеснение

Голо Манн указывал на гомоэротические тенденции в немецком движении сельских школ. Более того, он проводил прямую параллель между Куртом Ханом, основателем знаменитого интерната в Залеме, и Адольфом Гитлером: «Они оба любили эстетический элемент, каждый в своей области; имперские партийные съезды с роскошными парадами, муштровку, "Мейстерзингеров", сниматься на пленку; праздничные спортивные состязания, униформу, организованные специально для зрителей представления в Залеме, даже если никаких зрителей и не было».[26]

Также, как и Гитлер, Курт Хан пришел к выводу, что моральное разложение может быть остановлено элитой, которая будет закалена суровыми спортивными занятиями: «бег на длинные дистанции, прыжки в длину и высоту, перетягивание каната, бег по пересеченной местности, не более трех стаканов воды в день».

Кроме того, в системе воспитания, внедренной в Залемском интернате, также присутствовал скрытый садистский подтекст. Вор наказывался «жестоким спортивным способом», надзирать за учениками Хану помогали члены боксерской команды. Голо Манн рассказывал: «Мы должны были сражаться два раунда. В паузе между ними я с удивлением увидел, что у Конрада настолько сильно шла кровь из носа, что ее пришлось унимать ватой, прежде чем мы продолжили бой».

Как и в НСДАП, девушки допускались в Залемский интернат только как существа второго сорта. Как вспоминал Голо Манн: «Что касается девушек, то пока у руководства стоял Хан, они играли весьма неприятную роль приниженного меньшинства. Для девушек имелся специальный руководитель, точно такой же, какой был и у приходящих учеников».

Курт Хан «невероятным усилием воли подавлял в себе склонность к гомосексуализму. В результате в интернате царила атмосфера страха и принуждения, которая поддерживалась почти инквизиторскими методами братьев-иезуитов». Слишком близкие отношения между мальчиками в Залемском интернате всячески порицались и презрительно обозначались словом «липнуть». «Если мальчик положил своему другу руку на плечо или они вместе сидели на велосипеде, или если в комнате для медитации они лежали на полу слишком близко, их сразу же обвиняли в том, что они "липнут" друг к другу».

Со времен Гете немцам импонировал эстетический компонент гомоэротизма. «Вне всякого сомнения, гомосексуализм Викельманна был основан на почти чувственной красоте греческих юношей».[27] Христианство наложило табу на наготу и изображение обнаженных мужчин. Викельманн смог добиться того, что нагота античности получила общественное признание. Он разглядел в мраморных торсах не порочное плотское желание, но благородную простоту и спокойную величавость. Кроме того, Викельманн указал на то, что у статуи отсутствуют какие-либо индивидуальные черты, поэтому нет оснований и далее подозревать скульпторов в запретных чувственных желаниях. Наконец, Вильгельм фон Гумбольдт объявил человеческое тело мерой всех вещей. Однако женщина не обладала нужной для этого «строгостью форм», которая, согласно Фридриху Шлегелю, могла быть только «у тела, гладкого как мрамор». Естественно, речь шла исключительно о мужском теле. В этом пункте немецкая гомоэротическая традиция пересекается с содержащимися в «Майн кампф» размышлениями фюрера о «вечности греческого идеала красоты».

Гитлера воодушевляли стилизованные под античность мужские статуи с ярко выраженным сексуальным началом. «Скульптуры Арно фон Брекера и барельефы с обнаженными мужчинами играли важнейшую роль в самовоплощении третьего рейха. Эти фигуры стали символами героической силы воли и готовности пожертвовать собой во имя родины. Адольф Гитлер считал две мужские обнаженные статуи Брекера, символизировавшие партию и армию, самыми прекрасными образцами германского искусства». «Обнаженное мужское тело выдвигалось в качестве политического символа: нацисты устанавливали подобные идеализированные статуи именно на общественных зданиях». «Мужские тела в своей наготе стали символами фашизма».[28]

Напротив, женские статуи в принципе не соответствовали вкусу Гитлера. Они выглядели гораздо менее убедительно уже потому, что женская одежда была более привязана к определенной эпохе. Во время застольных бесед 17 мая 1942 года он заявил: «Так как памятники женщинам в принципе невозможно одеть в классические греческие одежды, не остается другого выхода, как ваять женские бюсты».

Нацистская культура тела была в той или иной степени построена на скрытых гомоэротических тенденциях германского искусства. В эпоху наполеоновских войск отец современной гимнастики Йан писал в книге «Немецкая гимнастика» (1816), что гимнаст должен быть «целомудренным, чистым, талантливым и искренним». Он считал, что гимнастические тренировки должны не только придавать форму телу, но и закалять мораль. «Гимнасты носили простую одежду, которая не мешала тренировкам и позволяла видеть подробности фигуры атлета».

Йан тренировал своих одетых в трико юношей в берлинском Хозенхайде не только для войны с Наполеоном, прежде всего он стремился подготовить к борьбе с изнеженностью, феминизацией, рококо, рюшками, бантами и шлейфами. Риторика и поэзия освободительной войны имели ярко выраженный гомоэротический акцент, который затем активно использовал Гитлер.

В каждой эпохе новой истории Германии присутствовало какое-либо общественное течение, так или иначе связанное с гомоэротизмом. Нацисты также воспользовались этим рецептом успеха. Как писал Джордж Моссе: «Прежде чем представить взору общественности мужское тело, его требуется соответствующим образом подготовить: это тело должно быть гладким, загорелым и лишено волосяного покрова. Его следует сделать почти прозрачным, почти лишенным индивидуальных признаков и какого-либо намека на сексуальность. Подобное тело становится абстрактным символом арийской красоты, как спортсмены в фильме Лени Рифеншталь об Олимпиаде 1936 года».

«Национал-социализм использовал любую возможность, чтобы представить себя как хранителя установленных норм морали. Нудизм и порнография были запрещены, а все пропагандировавшие их издания закрыты. Третий рейх стоял на страже общественной нравственности».

Однако Гитлер направил эти присущие немецкому обществу тенденции не на развитие толерантности и гуманизма, а в сторону зла и бесчеловечности. Девиз гуманистического общества «make love not war» в его устах звучал как «make war not love».

Адольф Гитлер никогда не занимался гомосексуализмом. Он всеми силами подавлял свое влечение к мужчинам. Причем эта сублимация приняла ужасные формы. Парады, война и гибель миллионов людей, изнурительная работа, направленная исключительно на разрушение окружающего мира, заменили фюреру обычные формы проявления полового влечения.

Вытеснение сексуальных желаний Гитлера соответствовало как духу времени докомпьютерной эпохи, так и его эйдетическим способностям. Открыто признав свою гомосексуальность, как это сделал Рем, фюрер не имел бы ни малейшего шанса завоевать популярность у масс или привлечь на свою сторону элиту общества. Однако открытая враждебность к проявлениям чувственности, свойственная партии Центра и католической церкви, больше соответствовала настроениям эпохи. Построенное нацистами общество довольно спокойно воспринимало мягкое порно, примером чему является картина «Баварская венера» Зеппа Хильца. Допускался даже легкий налет гомосексуализма. Иногда чрезмерно чувственная женственность помещалась в грубую простую форму и представала в виде молодых женщин, отбывающих трудовую повинность, и юных крестьянок из Союза девушек. Высшей разрешенной степенью свободы стало спортивное общество «Вера и красота». Женские тела можно было изображать в спортивных костюмах во время тренировок, а также во время танца. Национал-социализм навязывал широким массам с нормальной сексуальной ориентацией гомоэротические вкусы фашистской элиты.

 

4.2. Восприятие женщин Гитлером

Ухоженные волосы

Адольф Гитлер выступал против духа времени, требовавшего эмансипации женщин. Левые партии, наоборот, поддерживали эту тенденцию. В 1929 году Юдит Грюнфельд в приложении к социал-демократическому журналу «Форверст» утверждала, что женщина нового поколения благодаря образованию и занятиям спортом чувствует себя полностью равноправной с мужчиной.[29] Мода 20-х годов стерла традиционные границы между женской и мужской одеждой, и теперь женщины часто появлялись в брючном костюме и при галстуке. Кроме того, женщины начали коротко стричься, что также делало их похожими на мужчин.

Нацисты считали, что мир по-прежнему принадлежит мужчинам, а место женщины не в политике, а дома с детьми. 2 сентября 1942 года Гитлер заявил, что «милая домохозяйка мне намного приятнее, чем политизированная дама». Официальный идеолог партии Альфред Розенберг писал: «История знает два самых великих мужских деяния: государство и брак». Появление государства и народа было результатом «целеустремленной деятельности мужского союза». Среди «старых борцов», ветеранов партии, не было ни одной женщины. С самого начала НСДАП была исключительно мужской организацией. Альберт Шпеер писал даже о «традиционно враждебном отношении нацистского движения к женщинам». Не была востребована даже семья. В 1923 году Гитлер заявил: «Мой преданный сторонник не должен быть семейным человеком. Отец семейства не пригоден к уличным потасовкам».[30] Женщины вряд ли были пригодны для «марша на Фельдхеррнхалле».

Фанатическая приверженка Гитлера Элеонора Ваур, знаменитая «сестра Пиа», приняла участие в этом мероприятии, только оказывая первую помощь раненым. Она стала единственной женщиной, которая была удостоена «Ордена крови». Однако Гитлер практически не обращал внимания на любительницу приключений, которая к тому же не была профессиональной медсестрой. Только один-единственный раз она получила приглашение на обед от фюрера.[31]

НСДАП не имела ни единой женщины-депутата в рейхстаге. Гитлер лично запретил невропатологу Маильде Камниц, одной из старых членов партии, баллотироваться на парламентских выборах. Он считал, что 99% всех обсуждаемых в рейхстаге вопросов являются исключительно мужскими проблемами, в которых она ничего не понимает. «В 1936 году Гитлер запретил женщинам, получившим юридическое образование, нормально работать по специальности, а в следующем 1937 году женщины были уволены со всех постов в высших государственных учреждениях. Отныне только 10% принимаемых в университеты студентов могли быть представительницами слабого пола».[32] В СА и СС женщины не принимались в принципе. Имперская руководительница женского движения Гертруда Шлоц-Клинк настолько мало значила для Гитлера, что, по ее свидетельству, только в январе 1938 года она смогла получить всего одну аудиенцию, чтобы обсудить задачи своей организации.[33]

В национал-социалистическом обществе женщине было отведено четко оговоренное место, заняв которое она уже не смогла бы составить конкуренцию мужчинам. В 1924 году Гитлер писал в «Майн кампф», что в народном государстве будет воплощен идеал человечества, заключающийся «в развитии в мужчинах силы, которая благодаря женщинам сможет вновь править миром». Спустя 8 лет, в 1932 году, фюрер заявил, что отныне «женщина должна стать половым и трудовым партнером мужчины».[34]

В «Майн кампф» Гитлер много места уделил описанию методов воспитания мальчиков, девушкам же он дал всего два предложения. По мнению фюрера, девочки должны быть подготовлены только к тому, чтобы в будущем стать матерями.[35]

Выступая 13 марта 1938 года по радио, глава венского отделения Национал-социалистического союза женщин донесла до своих слушательниц взгляды Гитлера на данную проблему: «Наш фюрер желает, чтобы на протяжении всей жизни женщины оставались женщинами, а мужчины — мужчинами».[36] В нацистском государстве женщине отводилась роль медицинской сестры, воспитательницы в детском саду или социальной помощницы. На партийном съезде 1935 года, выступая перед членами Национал-социалистического союза женщин, Адольф Гитлер сказал: «Мы готовы к борьбе и ждем от вас, что вы будете залечивать наши раны». Кроме того, женщины могли работать в тех областях, которые фюрер считал недостойными мужчин. 8 февраля 1939 года Мартин Борман, в то время заместитель начальника партийной канцелярии, сказал Роберту Лею, фюреру Немецкого трудового фронта: «Информирую вас, что фюрер желает упразднить всех официантов в ресторанах, поскольку данный вид деятельности недостоин мужчины. Эта работа более подходит женщинам и девушкам».[37]

Первоначально гитлерюгенд создавался как организация для мальчиков. «Гитлер не собирался создавать какую-либо организацию для девушек. Когда в 1932 году на имперском дне молодежи в Потсдаме перед Гитлером и Ширахом впервые промаршировали 10 000 юношей, их шествие замыкала тысяча девушек в одинаковых юбках и блузках. Увидев их, фюрер неприятно удивился и с явным недовольством спросил у Шираха: "Что это вы тут устроили?"»[38] В августе 1927 года на съезд НСДАП не были допущены женщины в нацистской форме, которые специальным поездом прибыли в Нюрнберг.

Следует отметить, что сходные тенденции наблюдались и в других молодежных организациях. Ханс Бюлер обнаружил четкую гомоэротическую подоплеку, неприятие женщин и восхваление однополой любви в движении «Перелетные птицы»: «С самого начала немецкие "Перелетные птицы" были отражением инверсии, присущей германскому народу».[39]

Гитлер выступал против какого-либо разделения людей по религиозным конфессиям: «Доклад о положении вещей в Бадене наглядно иллюстрирует, насколько прошлая система провинилась перед молодежью». Там «дело дошло до того, что в одной школе существовали раздельные туалеты для детей католического и протестантского вероисповедания.[40] Тем не менее фюрер всячески поддерживал разделение по расовому и половому признаку. Так, для женщин в третьем рейхе были созданы три совершенно различные организации: «Союз германских девушек», организация «Вера и красота» и Национал-социалистический союз женщин. («Вера и красота» была создана при Союзе германских девушек и являлась ее структурным подразделением. — Прим. пер.) По-видимому, Гитлер желал соблюсти правила приличия, которые позаимствовал из подученного им католического воспитания. В то время в церквах скамейки для мужчин располагались по правую сторону, а для женщин — по левую.

Гитлер крайне ограничил участие женщин в войне. Еще 13 сентября 1936 года на съезде партии он заявил, что в Германии не будут создаваться «какие-либо женские части гранатометчиков или снайперские корпуса». Когда уже в 1945 году Геббельс все же предложил создать подобные подразделения, Гитлер не стал прямо возражать, но спустил дело на тормозах. Шпеер считал, что упорное нежелание фюрера использовать женщин в военных действиях было проявлением его австрийской галантности.

Во время празднования Пасхи 1943 года в Бергхофе Ева Браун сказала гауляйтеру Вены: «Вы, господин Ширах, были не правы как руководитель, когда запретили в Вене химическую завивку».[41] Фактически это означало закрытие из соображений экономии всех дамских парикмахерских. Гитлер распорядился отменить это распоряжение после того, как Ева объяснила ему, что «у смелых солдат должны быть женщины с ухоженными волосами».

Гитлер боялся вводить по примеру первой мировой войны слишком суровые меры экономии, которые могли настроить против него население Германии и в конце концов привести к бунту. Кроме того, в патриархальной картине мира женщина и фронт — вещи совершенно несовместимые. Они не были предназначены природой для того, чтобы быть причастными к такой святой для мужчин вещи, как война. Женщина в роли солдата разрушала гомоэротически окрашенный автопортрет мужчины. Можно ли в связи с этим говорить об определенной немецкой традиции, особом пути сексуального развития? Так или иначе, бундесвер по сей день остается одной из немногих современных армий, которые отказываются давать оружие женщинам.

Выступая перед немцами, Гитлер обращался к собравшимся со словами «мои соотечественники и соотечественницы». 28 февраля 1926 года во время речи в Национальном клубе в Гамбурге фюрер сказал: «Политическое собрание нельзя открывать словами "Уважаемые дамы и господа". Сперва идут мужчины и только потом женщины. Меньше всего это действует на самих женщин». У ораторов всего мира принято начинать свою речь обращением к женщинам. Первым это стал делать генерал де Голль, который с присущей этой нации учтивостью все свои выступления начинал с «Француженки и французы».

Отношение к феминисткам может многое рассказать о нацистском образе женщины. 8 сентября 1934 года, выступая перед членами Национал-социалистического союза женщин, он сказал: «Слово "эмансипация" женщин является порождением еврейского интеллекта, и его содержание несет на себе отпечаток иудейского духа». Это указывает не только на полностью патриархальное мировосприятие фюрера, но и присущий ему мачизм. Немецкий мужчина должен был получить не только предельно жесткое воспитание, но ему необходимо было привить здоровое чувство радости жизни. Если он как солдат должен быть готов умереть в любую минуту, ему следовало гарантировать право на безусловную свободу любви. Отныне борьба и любовь были неразрывно связаны. Обыватель же должен был довольствоваться тем немногим, что оставалось на его долю.[42]

В июле 1939 года возникла дискуссия вокруг весьма фривольной картины «Леда и лебедь» художника Падуа. Гитлер обнаружил это полотно среди других, не допущенных на выставку во Дворец германского искусства и приказал вывесить ее, заявив, что картина источает мужскую силу, которая покоряет женщину. «Женщина желает настоящего мужчину, ей не нужен шут».[43]

В соответствии с нюрнбергскими расовыми законами «О защите германской крови и чести» лица, вступившие во внебрачные половые контакты с женщиной или мужчиной как еврейского, так и арийского происхождения, наказывались заключением в тюрьму или исправительный дом. «Гитлер с догматической убежденностью считал, что по своей природе женщины, прежде всего в сексуальных связях, пассивны и неспособны к ответственным действиям».

По мнению Гитлера, мужчина должен был быть мужествен и крепок, строг и силен. В 1938 году после аншлюса Австрии во время парада в Вене Гитлер увидел батальон королевских егерей, который легко промаршировал перед трибуной, что вызвало крайнее недовольство фюрера. Он приказал ввести прусский шаг, при котором следовало высоко поднимать ногу с оттянутым носком. Также Гитлеру не нравились бальные танцы. 4 сентября 1942 года, находясь в ставке «Вервольф», он заявил своему окружению: «Чардаш и шуплатер являются прекрасными мужскими танцами, тогда как, по моему мнению, бальные танцы чересчур женственны».

В этом отношении Гитлер придерживался старых фашистских традиций. «Активист фашистского молодежного спортивного движения Ландо Феретти призывал полностью запретить танцы как несоответствующие эллинистическому идеалу красоты».[44]

«Народные танцы, хороводы и подскоки, при помощи которых девушки вступали в жизнь молодежных групп, должны были быть лишены эротики. Многие современники рассматривали лечебную гимнастику, спорт и народные танцы не только как метод поддержания своего организма в форме, но и средство укротить сексуальное влечение. Народный танец стал альтернативой сексуальным танцам под джазовую музыку, пришедшую из США».[45] Джаз и танго считались наиболее отвратительными порождениями асфальтовой культуры, которая расползлась по прогнившим мегаполисам всего мира.

Гитлер подшучивал над женщинами, которые использовали губную помаду (как иногда делала Ева Браун). Фюрер также порицал высокие каблуки, а новые свободные веяния моды категорически отвергал. Он с гордостью рассказывал о том, как высмеивал споривших с ним женщин, подосланных марксистами, заявляя, что у них дырявые чулки или плохо воспитаны дети.

С воспоминаниями тех времен, как он безрезультатно пытался поступить учиться в Академию искусств, у Гитлера было связано отвращение к определенному типу женщин: «Наиболее отвратительными являются сильно накрашенные женщины, которые ничего не представляют из себя как внешне, так и внутренне. Когда женщина наводит красоту, ее часто окрыляет тайная радость позлить других женщин. Только женщина обладает полностью не свойственной мужчинам способностью одновременно поцеловать подругу и вонзить в нее шпильку». Он считал ревность типично женским качеством. «Самая мягкая женщина может превратиться в бестию, когда другая отнимает у нее друга или мужчину… Плохо, когда женщина начинает думать о смысле бытия. Этим она сразу же начинает действовать мне на нервы».[46]

Уверенность Гитлера в том, что женщины не способны участвовать в обсуждении метафизических вопросов, уходит своими корнями в философию Шопенгауэра. Фюрер очень ценил этого философа, который был для него идеалом мужчины. По его словам: «Человекообразная обезьяна намного меньше отличается от среднестатистического человека, чем разум этого человека отличается от Шопенгауэра».

Гитлера говорил о том, что «есть такие женщины, которые безумны до тех пор, пока не получат мужчину. Будучи одинокими, они будут сражаться за четверть фунта, но, заимев мужа или любовника, спокойно уступят и центнер». Данное высказывание является парафразом из Шопенгауэра, назвавшего женщин «фурором природы».

Долг перед народом

Женщины не занимали какого-либо важного места в националистическом гомоэротически окрашенном мировоззрении Гитлера. Не было речи и о достоинстве женщины и ее праве на самостоятельность. Более того, если бы для пользы дела национал-социализма потребовалось ввести гаремы, фюрер не задумываясь принял бы подобное решение. Во время застольных бесед он заявил: «После Тридцатилетней войны широко распространилось многоженство. Именно незаконные дети возродили нацию… Девушка, которая сокрушается о том, что забеременела вне брака, пусть бы лучше оставалась старой девой». Возможно, гаремные фантазии фюрера были навеяны книгами, которые он в молодости читал в Вене. В своих утопических произведениях Ланц фон Либенфельс писал о необходимости специально генетическим способом выводить расу светловолосых голубоглазых людей. Разделявший его взгляды Виллибальд Хенчель предлагал создать для этой цели гаремы, где на тысячу женщин приходилась бы сотня мужчин.[47]

Вполне возможно, что на Гитлера влияло незаконное рождение его отца. В любом случае он был принципиальным противником абортов. Скорее всего, в данном случае католическое воспитание наложилось на расово биологические стереотипы. В 1936 году он поддержал идею Гиммлера о создании при СС лебенсборнов — приютов для незамужних беременных девушек, где они могли бы спокойно выносить и родить внебрачного ребенка.[48]

Ошибочная оценка намерений Гитлера привела к совершенно не соответствующей действительности интерпретации назначения лебенсборнов. Речь шла об оказании помощи женщинам, забеременевшим вне брака, чтобы им не пришлось делать аборт. Лебенсборны не были ни учреждениями по выведению расово чистых людей, ни тем более борделями, как писали после войны падкие на сенсации газеты. Гитлеру не было дела до гетеросексуальных удовольствий, его заботило повышение рождаемости. Публичные дома в его представлении являлись атрибутом еврейских недочеловеков. В третьем рейхе бордели существовали только как метод вербовки иностранных дипломатов (знаменитый «салон Китти») или средство поощрения особо трудолюбивых заключенных в концентрационных лагерях.

Конечно, в юности Гитлера интересовала тема проституции. В 1908 году он вместе со своим другом Кубицеком зашел в венский «квартал красных фонарей». Они бродили по улице и наблюдали за тем, что происходило в окнах. Одни проститутки снимали с себя рубашку, другие «демонстрировали свои оголенные ноги». Подобные картины шокировали юного Адольфа. Он был возмущен «женскими методами соблазнения».[49]

Не менее тринадцати страниц «Майн капмф» Гитлер посвятил теме проституции и сифилиса. Он писал, что торговля телом является позором человечества, и борьба с сифилисом станет одной из важнейших задач нации.

Даже в самые решающие недели Русской кампании Гитлер не потерял интереса к данной теме. 16 мая 1942 года он ругал дипломатических представителей при Лиге наций в Женеве, которые считали целью своей жизни «свободную любовь… Точно также, как во время Констанского собора, в город для ублажения церковных иерархов были вызваны многочисленные "жрицы любви", во время заседаний Женева заполнена куртизанками».

20 мая 1942 года, критикуя во время застольных бесед старые порядки, Гитлер рассказал, что раньше из-за гнусного расчета танцовщицы едва получали по 70-80 марок в месяц: «Несчастных принуждали идти на панель, чтобы выжить, и театр превращался в бордель под красивой вывеской».[50]

Гитлера радовало «вливание в население Берхтесгадена свежей крови СС, которое уже стало визуально заметно. Со времени начала строительства Бергхофа он думал о притоке хороших расовых элементов, которые смогли бы обновить местную мешанину… Расквартированные здесь такие элитные части СС, как Лейбшандарт, выполняют свой долг перед народом по производству детей».

Адмирал Кранке в шутку предложил Гитлеру увеличить время увольнительной матросам в порт, поскольку существующий трехчасовой отпуск слишком короток для исполнения ими своего «долга перед народом». Здесь проявилась характерная для фюрера циничная и прагматичная оценка сексуальных отношений: закрыть глаза и вперед! О каком-либо удовлетворении, любви или удовольствии не могло быть и речи. Таким образом, Гитлер признавал гетеросексуальность только тогда, когда это было жизненно необходимо. Еще в 1918 году Генрих Манн раскритиковал подобный подход к сексу, утвердившийся в вильгельмовской Германии, в романе «Верноподданный». Герой романа Дидерих Хеслинг шел на брачное ложе с мыслью об исполнении своего патриотического долга по производству солдат для кайзера.

21 августа 1942 года Гитлер предавался фантазиям на тему женского целомудрия: «Меня поразил рассказ Заукеля, министра по насильно угнанным восточным рабочим. По его словам, после проведенного медицинского обследования выяснилось, что 25% прибывших с Востока девушек еще девственницы! Такого никогда не могло быть в Верхней Баварии». Там проводится очень рациональная демографическая политика поощрения добрачных связей, освященная католической церковью. Это очень на руку молодым парням: «Пошли попробуем!»

Гитлер проявлял почти мальчишеский интерес и к другому весьма фривольному церковному обычаю, распространенному в альпийских областях: «Не забудьте и паломничества, во время которых нужно где-нибудь переночевать». Он считал двусмысленными и другие ритуалы: «В исповеди тоже кое-что есть! Женщина получает удовольствие, вновь переживая происшедшее, а священник доволен тем, что слышит рассказ во всех подробностях». Богослужения служат для того, чтобы назначить девушке ночное свидание. Гитлер считал себя знатоком женщин, разбирающимся в мельчайших деталях их нижнего белья: «Безопасность крестьянской девушки обеспечивают многочисленные нижние юбки, которых она надевает по меньшей мере шесть. Чем больше, тем лучше».

Гитлер прямо заявлял: «Кое-кто совершенно ошибочно воображает, что девственность является здоровым явлением… Когда священник объявляет в церкви о вступлении в священный брак христианской девушки Крешенции, очень хорошо, если там будут 5-6 парней, знающих эту молодую христианку во всех отношениях».

Гитлер думал подобным образом не только о прихожанках сельских церквей (крестьянам нравилось, когда священник заводил интрижку), но и о женах аккредитованных при нем иностранных дипломатов. 16 августа 1942 года он поделился своими мыслями по этому поводу: «Как изменчивы женские сердца! Взять хотя бы этот дипломатический корпус. У голландца очень красивая молодая жена. У него только одна забота, как следить за своей благоверной. Он всегда очень нервничает, когда жена разговаривает с кем-либо, в отличие от румына, который ведет себя спокойно в подобных ситуациях. Тому совершенно безразлично, пусть его жена заводит хоть сотни любовных интриг. Она спит по 16 часов в день и очень молодо выглядит… Египетская принцесса из Ирана также была очень красивой женщиной. Она брала уроки рисования, причем каждый раз учитель был новый».

 

4.3. Личное общение с женщинами

Дистанция

Гитлер сильно отличался от своего политического прототипа, лидера итальянских фашистов Бенито Муссолини. Дуче неоднократно проявлял насилие по отношению к женщинам, сделав его даже частью своего стиля, и не особенно стесняясь открыто позволял себе метафоры и выражения из области секса. Более того, в своей автобиографии он описал подробности своих взаимоотношений со слабым полом: «Я поймал ее на лестнице, швырнул в угол и лег на нее».[51] Правильный сын чиновника Адольф всегда старался произвести на женщин хорошее впечатление. В личном общении с женщинами он старался очаровать их, иногда даже был преувеличенно вежлив. На работу в рейхсканцелярию приглашались главным образом замужние дамы. «Гитлер ввел это правило, чтобы предотвратить любые слухи… По отношению к этим женщинам он вел себя как выпускник танцевальной школы на заключительном балу. В этом проявлялось его старание не допустить ошибки и делать все правильно…»[52]

Когда Гитлеру приписывали сексуальные отношения с привлекательной женщиной, это нисколько не льстило его мужскому самолюбию. Более того, это страшно его возмущало. Рудольф Дильс, первый шеф гестапо, рассказал об одном эпизоде, который произошел в 1933 году: «Однажды фюрер вызвал меня к себе и с возмущением показал один эмигрантский журнал, в котором была помещена фотография, на которой он с бокалом шампанского в руке обнимал за талию свою "подругу" Рифеншталь. Он полностью вышел из себя, хотя было совершенно очевидно, что это — неуклюжий фотомонтаж».[53]

Иногда Гитлер целовал руку даже своим секретаршам. Разумеется, он ожидал от них полной самоотдачи в работе. Забыв собственные планы, они должны были днем и ночью находиться в его распоряжении. Как правило, ночью, так как именно в это время суток ему в голову приходили идеи. Его самая надежная секретарша Христа Шредер рассказывала, что иногда они неделями ждали в приемной, когда их шефу вздумается вызвать их, чтобы надиктовать что-либо. «Однажды меня по радио вызвали в поезд на пути в Гамбург, чтобы уже следующим поездом вернуться в Берлин… Мне неоднократно приходилось прерывать отдых на курорте потому, что Гитлер желал мне продиктовать какой-либо документ».[54] Шредер считала, что Гитлер не признавал за своими секретаршами право на свободу личности.

Однако с сотрудниками, принадлежавшими к сильному полу, дело обстояло точно так же. Гитлер был бесцеремонным и требовательным хозяином. Альберт Шпеер вспоминал: «Несмотря на мой лихорадочный рабочий ритм, я должен был по первому требованию предстать перед Гитлером… Я должен был бросить все свои дела и сесть в самолет, который он высылал за мной». Подчиненные Гитлера вне зависимости от пола должны были круглые сутки находиться в полном его распоряжении.

Беспристрастное, но любезное общение с женщинами давалось Гитлеру особенно легко, когда они были значительно старше его. У фюрера было много престарелых подруг, которые помогали ему делать карьеру: например, госпожа Хофманн, вдова мюнхенского профессора, поддерживала фюрера в «эпоху борьбы», предоставив в его распоряжение виллу в Зольме, а госпожа Бехштайн, жена фабриканта, выпускавшего знаменитые пианино, помогла ему купить дом в Берхтесгадене, подарила ему его первую собаку и любила его как своего сына. Особенно близкие отношения связывали Гитлера с госпожой Эльзой Брукманн, женой крупного мюнхенского издателя, урожденной румынской принцессой. Маленькая и грациозная, она «держала знаменитый салон в доме на Леопольдштрассе, 10. Фрау Брукманн подарила Гитлеру светлую английскую офицерскую шинель, сшитую на заказ в фирме "Ван Хеер", которая превратилась в его форменную одежду. Знаменитая плетка из кожи гиппопотама, которая при помощи карабина превращалась в поводок для собаки, также была ее подарком. На вплетенной в плетку серебряной пуговице были выгравированы буквы "Е. В.", и Гитлер имел привычку потирать их ладонью. Брук-манн позволяла ему целовать свою руку, и, когда на столе были омары или артишоки, он спрашивал ее: "Милая госпожа, покажите мне пожалуйста, как это нужно есть"».[35] Он полностью очаровал госпожу Покен, лицо которой было покрыто рубцами. Поэтому она приглашала его только в сумерках, как правило в четверг около пяти часов вечера. При этом хозяйка сидела рядом с приглушенной лампой. Гитлер считал, что ее ум и любезность позволяют ему забыть про рубцы.

В Берлине Гитлер посещал салон Виктории фон Дирксен, которая через своего молодого родственника Зигфрида фон Лафферта была связана со многими крупными политиками. Вот как описывал ее граф Чиано: «У нее были ясные глаза, правильные черты лица, чудесные тело и грудь, длинные ноги и самый миниатюрный рот в мире. К тому же она не красилась».[56] Несмотря на все эти прелести, Гитлер никогда не думал о том, чтобы вступить с ней в более близкие отношения. В результате эта красавица, фотографию которой однажды поместили на обложку «Берлинер Иллюстрирен», позднее вышла замуж в Париже за дипломата.

Когда женщины пытались сблизиться с Гитлером, он пугался и убегал. Позднее он жаловался, что его показывали в великосветских салонах, как обезьяну.

Притягательность

Чем можно объяснить сильное действие, которое Гитлер оказывал на женщин? Что могло нравиться дамам в этом человеке? Он не был красив, ходил, переваливаясь с боку на бок. После посещения Гитлером дочери швейцарского посланника Фрелйхера, тот заметил, что у фюрера лицо клоуна. Клаус Манн называл Гитлера «самым отвратительным мужчиной в мире», испытывал отвращение к его мясистому носу и сравнивал фюрера с ненасытной крысой. Генрих Манн считал, что лицо Гитлера является «оскорблением человечества». Внешность фюрера не нравилась и итальянцам. Д'Аннуцио называл фюрера «деревенщиной с грубым лицом».

Однако множество современников думали совершенно иначе. В их глазах Адольф Гитлер обладал притягательностью звезды, которой обладают многие другие популярные политики, теннисисты, оперные певцы и дирижеры. В 1976 году Дэвид Бови писал, что Гитлер был первой рок-звездой.[57]

Гитлер заводил публику так же, как Элвис Пресли. Причем параллели между ними просматриваются весьма отчетливо. Оба обладали захватывающим голосом. В 1933 году Курт Тухольский писал, что во время выступлений Гитлера от публики исходит неаппетитный мужской запах. Адольф и Элвис использовали образ человека с Дикого Запада и выступали в придуманной ими униформе, которая отвлекала людей от серых будней. Они оба носили кожаные сапоги и спускали на лоб прядь волос, стараясь понравиться публике. «Одно время Элвиса вполне серьезно рассматривали как возможного кандидата в вице-президенты от республиканцев. Для начала 60-х годов лозунг "Элвиса — в президенты" звучал весьма серьезно».[58]

Под воздействием власти Гитлера женщины таяли. По мнению Генри Киссинджера, власть является самым сильным афродизиаком. В одном из писем своей подруге Ева Браун писала, что не может понять, как оказалась близкой самому могущественному мужчине Германии. Также дамам нравились финансовые возможности Гитлера, его пышные выступления, грандиозные праздники, кавалькады его «Мерседесов». Гитлер никогда не скупился на подарки. Завещание Евы Браун представляет собой весьма длинный список дорогих украшений, которые она вряд ли когда-нибудь носила, и меховых шуб.

Также привораживали и глаза Гитлера. По словам Генриетты фон Ширах, они были цвета «покрытых росой фиалок». Мадам Титана, которая 21 января 1936 года взяла у Гитлера интервью для «Пари Суар», была поражена «голубым цветом глаз фюрера, которые на фотографии почему-то выглядели карими. Я обратила внимание, что Гитлер вообще не похож на свои фотографии, и в реальности он понравился мне гораздо больше».[59] Другие женщины восхищались тонкими «руками художника». Ойген Хадамовски, занимавшийся передачей речей Гитлера по радио, часто видел фюрера вблизи. Он оставил следующее описание: «У него были тонкие длинные кисти рук с четко прочерченными суставами пальцев и самими прекрасными линиями на ладонях, которые я когда-либо видел».

Мартин Хайдеггер также был поражен выразительными руками Гитлера. Он рассказал об этом философу Карлу Ясперсу, что позволило последнему сделать вывод, что, оценивая Гитлера, его коллега оставил в стороне все строгие законы логики. Во время своего последнего визита к другу в июне 1933 года Ясперс спросил воодушевленного Хайдеггера: «Как такой необразованный человек, как Гитлер, сможет управлять Германией?» — и получил следующий ответ: «Образование не имеет ровно никакого значения. Вы только посмотрите, какие у него чудесные руки!»[60]

Руки Гитлера произвели сильное впечатление и на верховного комиссара Лиги наций в Данциге швейцарского дипломата Буркарда, когда 20 сентября 1937 года он впервые посетил рейхсканцелярию: «Гитлер, который в течение всего разговора избегал смотреть собеседнику в глаза, легким движением положил удивительную, почти женскую кисть руки на спинку кресла».[61]

Гитлер не был привязан к своим сестрам. Он считал их дурами и заботился о них спорадически. Младшая жила в Вене и практически не имела связи с братом, а старшая несколько лет вела хозяйство в Бергхофе, но затем уехала. Ему был неприятен жених своей старшей сестры, и он даже хотел отговорить ее выходить замуж. После аншлюса Австрии он вызвал младшую Паулу в свой отель в Вене и вручил ей конверт с рейхсмарками. Возможно, после смерти Гитлера она получала еще 100 тысяч марок через его адъютанта.

По всей видимости, Гитлер не получал какого-либо удовольствия от общения с молодыми женщинами. В течение своей жизни он имел целый ряд весьма беглых знакомств с юными особами, но они не возбудили в нем никаких глубоких чувств.

Дженни Хауг, сестра первого шофера фюрера, совершенно напрасно пыталась соблазнить шефа своего брата. Стройная, как фарфоровая статуэтка, она часами ждала Гитлера в его первой машине и ходила в кожаной куртке с пистолетом как телохранительница фюрера. Пуци Ханфштенгль писал: «Поскольку эти ночные переговоры затягивались до бесконечности, я думаю, что милая Дженни, ослабев от монологов Гитлера, в конце концов попадала под чары Морфея».

Несмотря на то что Гитлер общался с женщинами даже более свободно, чем с мужчинами, отношения с ними никогда не переходили дружеских платонических границ. Генриетта фон Ширах считала, что Гитлеру было проще дружить с женщинами, чем с мужчинами. Однако было весьма проблематично сделать эту дружбу более тесной. Гитлер любил делать подарки своим поклонницам. Так, он посылал Хелен, жене Пуци Ханфштенгля, главы иностранной прессы НСДАР, огромное количество цветов и другие подарки. Она же сказала мужу, что чувствует, что Гитлер является импотентом, и все эти щедрые подношения имеют своей целью скрыть этот факт.

Женщины были приятны Гитлеру, когда они выступали в роли украшения комнаты или торжественного мероприятия. На «фестивалях искусств» он с удовольствием окружал себя звездами кино. Наиболее часто в этой роли выступали актриса Христина Хедербаум, которая так часто тонула в своих фильмах, что получила прозвище «имперская утопленница», и режиссер Лени Рифеншталь, про которую упорно говорили, что она является любовницей Гитлера. Она любила показывать эротику и альпийское высокогорье, за что и получила прозвище «имперский ледокол». Гитлеру нравились женщины изо льда. В январе 1936 года ему понравилось выступление фигуристки Зони Хени на льду мюнхенского стадиона Принцрегента. Также ему доставляли удовольствие танцовщицы, особенно американка Мариам Берне, которая так поразила фюрера своим искусством, что была приглашена выступить в рейхсканцелярии. Также в круг его знакомых входила и певица Марион Денильс, которая выступала в Ла-Скала, а затем исполнила главную партию в «Веселой вдове», поставленной на сцене Мюнхенского оперного театра. Гитлер, считавший себя специалистом и в области хореографии, утверждал, что «танцовщицы должны быть в первую очередь исполнены эстетического чувства и не умны». Именно это позволило двум берлинкам, сестрам-близнецам Хепфнер, «прекрасно танцевать венский вальс, демонстрируя фигуры, прекраснее которых нельзя увидеть даже на древнегреческих вазах».[62]

Упоминание в связи с этим греческой античности звучит более чем странно, поскольку отличительным признаком вазописи является передача не женской прелести, а ярко выраженных гомоэротических сцен.

Тем не менее высокое политическое положение, занимаемое Гитлером, ограничивало его возможности общения с деятельницами искусств. 5 августа 1942 года в очередной застольной беседе он заявил: «Трагично, что, став главой государства, я вынужден общаться с высокородными дамами! Уж лучше я пойду на пароход "Роберт Лей" и пообедаю с продавщицей или стенографисткой».

Попытки сближения

В нашем распоряжении очень немного описаний попыток сближения Гитлера с женщинами. Свидетельства современниц не всегда надежны, но на их основе можно составить общее представление о способах поведения Гитлера. Генриетта фон Ширах рассказала об одной вечеринке в доме ее родителей, куда был приглашен и Адольф Гитлер: «Гости прощались, и отец пошел их провожать. Я осталась дома. Когда я уже легла спать, зазвенел дверной звонок. Я встала с постели и пошла открывать, решив, что отец что-то забыл. Однако на пороге стоял господин Гитлер. Он произнес: "Я забыл мою плетку". Я подала ее ему. Он стоял на маленьком красном коврике перед дверью, на нем было английское пальто, а в руке серая вельветовая шляпа. Вдруг он совершенно неожиданно начал говорить вещи, совершенно на него не похожие: "Можно я вас поцелую?" Он сказал "вы". Это было просто невозможно представить. Я была рада, когда он помогал мне реализовать мои идеи или уговорить отца разрешить мне что-нибудь, например заниматься теннисом или кататься на лыжах вместе с дочерью Мюллера, издателя "Фелькишер Беобахтер". Но целоваться с ним? "Пожалуйста, не надо, господин Гитлер. Это невозможно". Он ничего не ответил и, похлопывая по ладони рукоятью плетки, начал медленно спускаться по ступенькам к входной двери. Отец вернулся довольно поздно. Услышав, как его ключ поворачивается в замочной скважине, я вновь побежала к дверям. "Папа, здесь был господин Гитлер, он вернулся за своей плеткой. Представляешь, он хотел меня поцеловать". Отец совершенно не удивился. Он пристально посмотрел на меня и стал выражать сомнение во вкусе фюрера. Я стояла посреди прихожей во фланелевой ночной сорочке с заплетенными в маленькие косички волосами. "Поцеловать тебя? Эту рожу с двумя свиными хвостами? Хватит молоть чепуху!" Чем дальше он говорил, тем больше распалялся: "Здесь не было никакого мужчины, и ты ни с кем не говорила! Ты забудешь все, что здесь было. Понятно? Марш в постель!" На этом все и закончилось».[64]

Гитлер почти ежедневно общался с маленькой Генриеттой. Он слушал, как она играет на пианино, и танцевал с ней польку. Когда ей исполнилось 12 лет, он взял девочку с собой на оперный фестиваль в Байройт. Однако при этом фюрер никогда не стремился играть роль отца. Фон Ширах вспоминала: «Он был для меня хорошим товарищем по играм». Несмотря на то что Гитлер был ей симпатичен, она чувствовала, что эти отношения носят скорее семейный, а не сексуальный характер. Очевидно, у Гитлера вновь проявился недостаток эмоций, вызванный страхом кровосмешения. Отцу девочки, Хоффману, все это было крайне неприятно и отвратительно, хотя связь дочери с могущественным Гитлером несомненно представляла для него определенный интерес.

В другом случае поведение Гитлера снова поражает своей необычностью. На этот раз он не целовал, а позволял целовать себя. Секретарша Христа Шредер сообщала, что в ночь с 14 на 15 марта 1939 года во время переговоров Гитлера с президентом Гахой об оккупации Чехословакии она вместе со своей коллегой Гердой Дарановски сидела в приемной. «Мы сидели, а время шло. Наконец, около полпятого утра дверь распахнулась, и на пороге показался улыбающийся Гитлер. Он вышел на середину комнаты и заговорил, сияя от счастья: "Так, детки, целуйте меня сюда и сюда", — и подставил нам правую и левую щеки. Поскольку ничего подобного ранее не случалось, мы были немного озадачены, но быстро опомнились и исполнили его желание. Приняв наши поцелуи, он сказал: "Это — самый прекрасный день в моей жизни"». Из этой сцены становится ясно, что политика имела для Гитлера эротический подтекст. По всей видимости, она физически возбуждала его.

Первая встреча Гитлера с Лени Рифеншталь также была совершенно особенной. Для фюрера было типично проявлять воодушевление не при личном общении, а на расстоянии. Он узнал о Лени из фильма «Голубой свет», где она сыграла роль кельтской жрицы. Она присутствовала на одном из его выступлений и написала ему восторженное письмо, на которое он сразу же ответил. Актриса на следующий день должна была ехать на съемки в Гренландию. Гитлер использовал этот последний вечер, чтобы встретиться с ней на берегу Северного моря и совершить длинную прогулку. Позднее Рифеншталь вспоминала: «Стало темно, и я уже не могла разглядеть мужчин, которые следовали за нами. Мы молча шли рядом. После длинной паузы он останавливался, долго смотрел на меня, затем обнял и прижал меня к себе. Я была смущена, поскольку не желала такого развития событий. Он возбужденно смотрел на меня, но когда заметил, что я не отвечаю взаимностью, сразу же отпустил. Он немного отошел, и я увидела, как он поднял руку и торжественно произнес: "Я не могу любить женщину, пока не доведу свое дело до конца"».[65]

Одним из самых знаменитых высказываний Гитлера являются слова о том, что он не может общаться с женщинами, поскольку свою любовь без остатка отдал Германии. По всей видимости, Гитлер говорил это вполне серьезно. Еще 5 марта 1925 года он опубликовал в «Фелькишер Курьер» весьма странное опровержение: «Лейпцигское бюро новостей распространило сообщение о моей мнимой помолвке. Я решительно заявляю, что уже женат на политике и посему не могу обручиться с кем-либо еще. Адольф Гитлер».

Однако даже после этой встречи Гитлер сохранил о Рифеншталь самое высокое мнение и доверил ей снимать фильм об имперском съезде партии 1934 года. Кроме того, он встречался с ней и беседовал наедине. Однажды он уже оделся для бала, который давал министр Геббельс и фрау фон Дирксен, но в последний момент передумал ехать и пригласил к себе в рейхсканцелярию Лени Рифеншталь. Позднее она вспоминала: «Он сказал мне: "Я чувствую, что меня хотели сосватать, и это было невыносимо". Мы сели в удобные кресла. Его адъютант Каннен-берг подал напитки, фрукты и оставил нас наедине. Гитлер начал говорить. Он рассказывал мне о своей молодости, о сильной любви к матери, о Вене, о страшном разочаровании, наступившем после того, как его не приняли в Академию искусств, о своих политических планах, как сделать Германию вновь сильной и независимой… Он говорил без остановок. Я молчала, так как чувствовала, что ему нужен слушатель. Было уже довольно поздно, когда он встал, взял меня за руку и сказал: "Вы, должно быть, устали, я очень благодарен вам за то, что вы смогли прийти"».

Авансы

По-видимому, Гитлер был рад, что ему нет необходимости доказывать свою мужественность перед женщинами. Более того, представительницы слабого пола сами не раз давали ему авансы.

Август Кубицек рассказывал, как в 1908 году он вместе с юным Гитлером искал в Вене комнату: «Мы оба сразу же поняли, что для нас это слишком роскошно. Но тут в дверях появилась дама, уже не молодая, но очень элегантная». Она быстро оценила обоих юношей и предложила Адольфу вселиться к ней одному, без друга. При этом она распустила пояс халата, и стало видно, что под ним на ней почти ничего нет. «Адольф покраснел до корней волос и сказал: "Август, идем!" Я не помню, как мы выбрались из этой квартиры. Когда мы уже стояли на улице, Адольф с возмущением сказал: "Что за развратница!"»[66]

Женщины искушали Гитлера и во время его жизни в Мюнхене. Теперь вместо утонченных венок за дело взялись крепкие баварки. Генриетта фон Ширах сообщает о поведении Гитлера на швабингском карнавале в доме фотографа Хоффмана: «Квартира была украшена букетами падуба, в дверном проеме между двумя комнатами висела омела с блестящими ягодами. Этот куст омелы сыграл с Гитлером злую шутку… Ему тогда едва исполнилось 34 года, и он был довольно стройным. Гуляя по комнатам, он остановился как раз под омелой. По обычаю, к тому, кто стоит под омелой, можно подойти и поцеловать. Гитлер не знал этой баварской традиции, но зато о ней знала Эльза, красивая молодая девушка в платье с золотой бахромой и в шелковых чулках. Она незаметно подошла к Гитлеру и нежно поцеловала его прямо в губы… Было бы естественно, что он подарит девушке ответный поцелуй, но этого не произошло. Когда Эльза отступила от него на несколько шагов, он принял серьезный вид и попросил, чтобы ему принесли его пальто. Он взял свою черную шляпу и, ни с кем не попрощавшись, покинул квартиру».[67]

Когда на Олимпийских играх 1936 года Гитлер присутствовал на соревнованиях пловцов, к нему подошла молодая девушка, «обняла рукой за шею и поцеловала в обе щеки». Гитлер состроил крайне недовольную мину.[68]

После того как фюрер снял в Мюнхене дорогую квартиру на Принцрегентштрассе, несмотря на свою репутацию старого холостяка, он начал активно общаться с женщинами. В застольных беседах Гитлер рассказывал о своей «холостяцкой щедрости», с которой он приглашал на кофе целые отделения Союза германских девушек.[69] Понравившиеся ему художницы получали приглашение посетить Бергхоф. «Когда истеричные женщины проникали в его мюнхенскую квартиру, устраивали там блиц-стриптиз и заявляли, что хотят родить от него ребенка, Гитлер поручал своей экономке фрау Анни Винтер-Брюнер немедленно вывести их вон».

После войны было найдено множество писем немецких женщин, в которых они предлагали фюреру родить от него ребенка и просили назначить им свидание. Ни одна из них не добилась желаемого, хотя, судя по прилагавшимся к письмам фотографиям, просительницы были молоды и весьма привлекательны. Все они получили вежливый отказ из рейхсканцелярии. Если же женщины проявляли настойчивость, гестапо принимало меры, чтобы они больше не беспокоили фюрера.[7]0

Однако Гитлер вовсе не был волокитой. В сентябре 1933 года шеф иностранной прессы НСДАП Пуци Ханфштенгль должен был организовать встречу фюрера один на один с Мартой Додд, очень красивой дочерью американского посла. Незамужняя девушка поинтересовалась причиной, по которой фюрер желает с ней встретиться, на что Пуци ответил: «Гитлер хочет жениться на американке — любезная женщина смогла бы изменить судьбу всей Европы. Марта, этой женщиной являетесь вы».

Однако даже если мисс Додд и питала какие-либо надежды, то они полностью рассеялись после беседы с Гитлером в чайном салоне берлинского отеля «Кайзерхоф». Сорокачетырехлетний холостяк не сделал ничего, чтобы хоть как-то сблизиться с привлекательной американкой. Позднее она вспоминала: «Он держался скромно, с чувством собственного достоинства, как типичный представитель среднего класса, однако во всем этом ощущалась странная чувствительность и беспомощность».[71]

Гитлер стойко переносил попытки сближения и более близких ему женщин. Секретарша Христа Шредер поразила шефа своим неприятием его связи с Евой Браун. Она считала, что столь влиятельный мужчина должен был встречаться с ее близкой подругой Гретль Злецак, дочерью известного драматического тенора. В марте 1938 года она организовала свидание Гитлера с бывшей субреткой Мюнхенского оперного театра, годом ранее понравившейся фюреру в «Девушке из Вены», на ее квартире. «После чая в Радзивиллпаласе Гретль Злецак заехала домой на Курфюрстендам, чтобы переодеться к вечеру. Затем она приехала ко мне, захватив два высоких подсвечника на пять свечей каждый, чтобы показать себя перед Гитлером в наиболее выгодном освещении. Она считала, что мерцающий свет свечей окажет на Гитлера магическое действие, и решила использовать на нем все свои приемы. Сидя рядом с Гитлером на английской софе, она попробовала взять его за руку, но фюрер мягко отстранил ее: "Гретль, вы же знаете, что я не могу". Я несколько раз специально выходила из комнаты, но Гитлер оставался сдержанным, спустя несколько часов слуга смог забрать своего господина в целости и сохранности».[72]

Отношения Гитлера к Винифред Вагнер также имели явные признаки асимметрии чувств. В ответ на слухи о том, что фюрер собирается жениться на невестке Рихарда Вагнера, ее дочь Фриделин заметила: «Моя мама вряд ли, а вот дядя Вольф с радостью бы согласился».[73]

Гитлер был крайне нерешителен. «Он был твердо уверен в том, что оказывает на женщин сильнейшее эротическое воздействие. Однако вместе с тем он был полон недоверия и часто говорил, что никогда бы не знал, любила бы его жена как рейхсканцлера Германии или просто как Адольфа Гитлера».[74] По свидетельству Лени Рифеншталь, однажды он сказал ей: «Мои чувства настолько патриотичны, что я смог бы любить только немецкую женщину».

Нерешительность

Уже в молодости Гитлер испортил себе зубы, павшие жертвой его чрезмерной любви к сладкому, в особенности к тортам, которые он потреблял во время своих слишком частых посещений кафе. На верхней челюсти рейхсканцлера стоял мост с тремя стальными штифтами. Кроме того, у него плохо пахло изо рта, поэтому он вынужден был полоскать рот перед каждым важным разговором или приемом пищи.[75]

Однако это помогало не всегда. Штальберг оставил описание своего визита в Бергхоф, куда он прибыл вместе с фельдмаршалом фон Манштейном: «Я мило беседовал с одним из адъютантов, когда почувствовал чью-то руку на своем плече. Обернувшись, я увидел лицо Гитлера. Я хотел встать, но он легко надавил на мое плечо и произнес: "Пожалуйста, сидите, господин обер-лейтенант. Не желаете пирога?" Я поблагодарил и взял кусок яблочного пирога. Когда фюрер отошел от нашего стола, я испытал облегчение, поскольку у него сильно воняло изо рта».[76]

Шведский бизнесмен Далерус, встретившийся с Гитлером почти сразу же после начала Польской кампании 3 сентября 1939 года, вспоминал: «У него настолько сильно пахло изо рта, что мне стоило больших усилий подавить в себе желание отшатнуться».[77]

Его секретарша Шредер рассказывала: «Я никогда не смогла бы поцеловать Гитлера. У него были совершенно желтые зубы, и изо рта шел сильный запах».[78]

Также окружение Гитлера отмечало, что и от тела фюрера исходил весьма неприятный запах. Очевидно, Гитлер знал об этом, поскольку принимал душ дважды в день и очень часто мыл руки. 12 августа 1942 года он похвалил военное мыло, которым он мог мыть руки сколько угодно раз, и не было того, чтобы кожа высохла и потрескалась: «По-видимому, это связано с использованием собачьего жира. Мыло, выпускавшееся в мирное время, мне не шло». При купании в ванне добавлял в воду хвойные таблетки, а камердинер Краузе укладывал его волосы березовой водой.

Гитлер стеснялся раздеваться перед другими людьми. Когда в 20-е годы он вместе со своим окружением ездил купаться на Химзее, то никогда полностью не раздевался. Пока другие плавали, он просто стоял в воде, поскольку стеснялся своих слишком белых ног. Нет ни одной фотографии Гитлера в спортивном костюме или плавках.

Он боялся даже медицинских осмотров. Во время путча 1923 года ему прострелили левое плечо. Фюреру не оказали своевременной помощи, поэтому позднее он часто жаловался на боли в плече. Однако он не позволял осмотреть себя, так как боялся, что при этом нужно будет раздеваться. Даже личный врач Морелль не мог уговорить его сделать рентген. Когда он хотел сделать ему укол или обследовать, фюрер обнажал только нужную часть тела. Причем перед этим вся прислуга должна была покинуть комнату. Также Гитлер избегал примерок у портного, поскольку фюреру были неприятны его прикосновения. Несмотря на то что у Гитлера был личный слуга, он брился и одевался только в одиночестве.

Шенк писал: «Наиболее отчетливо его стыдливость проявлялась при манипуляции, которую люди предпочитают предоставить сделать кому-либо другому. Речь идет о клизме. Когда Морелль прописывал ему эту процедуру, шеф заявлял, что поставит ее себе сам. Он шел в туалет и запирался там, а врач ждал под дверью».79

При посещении командующего войсками на Украине Манштейна фюрер провел в его ставке три дня. При этом он отказался пользоваться общим солдатским туалетом и привез свой собственный химический клозет.

Стеснительность Гитлера наиболее четко проявлялась в типичном для него жесте. Очень часто он принимал позу футболиста, который прикрывает собой ворота во время пенальти. Чтобы при этом мяч не попал в самое чувствительное мужское место, спортсмены скрещивают руки на гениталиях. В этой позе Гитлер запечатлен во время самых различных событий, на осмотре статуй во Дворце искусства, на официальных приемах и даже на фотографиях с автографом, которые он дарил.

Существует теория, согласно которой у Гитлера имелось только одно яичко или не было их вовсе. Ее главным источником является доклад советских медицинских экспертов, которые проводили исследование обугленных останков супругов Гитлер. Однако диагноз, поставленный на основе обследования обгорелого и потому сильно поврежденного трупа, сам по себе вызывает сомнения. Вторым источником данной гипотезы служит уголовный процесс, о ходе которого известно только со слов защитника. Осенью 1943 года солдат Ойген Васнер был обвинен в действиях, направленных на разложение морального духа армии, приговорен к смерти и казнен. Он был другом детства Гитлера и рассказал, как однажды мальчики поспорили, кто сможет помочиться в рот козлу. Письменный доклад командира роты содержал следующие подробности этого рассказа: «Ади предложил поспорить на деньги, что он помочится в рот козлу. Когда мы стали над ним смеяться, он сказал: "Идемте на луг, там пасется козел". Мы поймали козла, я сел на него верхом и зажал животное между моих ног, другой мальчик палкой открыл ему рот, куда и начал мочиться Ади. Как только он начал это делать, парень убрал палку, и козел укусил Ади за мошонку. Ади страшно закричал и быстро убежал прочь».[80]

Сведения слуги Линге, который якобы видел не только как Гитлер мочится, но и часто наблюдал его обнаженным, о том, что у фюрера не было никаких аномалий, вызывают сомнения. Кажется практически невероятным, что при широко известной подозрительности Гитлера кто-либо мог видеть, как он мочится или разгуливает в костюме Адама. Однако в любом случае Гитлер проходил военно-медицинские освидетельствования в австрийской и баварской армиях. Несмотря на то что они были весьма поверхностными, каких-либо аномалий гениталий будущего фюрера отмечено не было.

Возможно, что при поступлении отравленного газами Гитлера в полевой лазарет Оуденаарде, а затем в госпиталь Пазевальк в октябре 1918 года полного обследования не производилось. Но когда в октябре 1916 года он поступил в Беелиц с огнестрельной раной бедра, в любом случае врачи осматривали смежные части тела и отметили бы в истории болезни повреждения половых органов, если бы таковые имелись. После войны на допросах американской разведки немецкие врачи подробно описали большой шрам от этой раны на бедре фюрера, а также шрам поменьше, который остался на нижней части его затылка после фурункулеза. Очевидно, что они имели возможность тщательно обследовать Гитлера, и с их слов американцы записали в своем отчете: «Половые органы были в норме».

Сексуальная биография

Любовные похождения Гитлера начались еще в Линце с подростковых воздыханий по далекой возлюбленной. Адольф увидел прекрасную Штефани вместе с матерью в машине, и она настолько ему понравилась, что он сразу же написал ей письмо. В этом послании он сообщил, что уезжает в Вену поступать в Академию искусств, и просил подождать его; он вернется и женится на ней. Штефани передала письмо своей маме, они обе посмеялись, и в 1908 году девушка, которая была старше Гитлера на год, вышла замуж за капитана «Черных гессенцев», традиционного полка Линца. Позднее Гитлер любил посидеть в мюнхенском кафе «Штефани». Он вспоминал: «Штефани из Линца так и не узнала, что я обязан ей самой чистой мечтой в моей жизни».[81]

Став намного взрослее, Гитлер продолжал витать в подростковых фантазиях. Во время застольных бесед в ночь с 25 на 26 января 1942 года он заявил: «Насколько красивы бывают женщины!» Затем фюрер описал идеал женщины, которой он восхищался на расстоянии: «Мы сидели в подвале ратуши в Бремене. Тут в зал вошла женщина: казалось, что Олимп спустился на землю. От нее просто исходило сияние! Посетители отложили ножи и вилки! Все устремили свои взгляды на эту женщину».

Далее Гитлер пустился в восторженные воспоминания о прекрасных незнакомках, которых он видел только мельком: «А позднее в Брауншвейге! Как горько я потом сожалел. И все сопровождавшие меня люди тоже: блондинка подбежала к моей машине и подарила мне букет цветов. Все запомнили этот случай, но никто не додумался спросить у девушки адрес, чтобы я мог написать ей несколько слов в знак благодарности. Светловолосая, высокая и прекрасная! Но все как обычно: толпа со всех сторон. К тому же мы очень спешили, о чем я до сих пор сожалею». Каким образом его окружение могло догадаться, что их шеф вдруг испытал подобные чувства?

Затем он вспомнил, как его поразила красота трех прекрасных женщин: «Я присутствовал на каком-то празднике в "Байериш Хоф", где собралось множество красавиц, сияя блеском своих бриллиантов. И тут вошла женщина, перед которой все они померкли, хотя на ней и не было украшений. Это была фрау Ханфштенглъ. Однажды я видел ее у Эрны Ханфштенгль вместе с Мари Штук. Три женщины, одна прекраснее другой — что это была за картина!» Однако и здесь дело не пошло дальше воздыханий. Хотя в отличие от дам из Бремена и Брауншвейга позднее Гитлер общался с фрау Ханфштенгль. Красавица американка свидетельствовала, что Гитлер не искал с ней сексуальной связи, которой она также не желала. Секретарша фюрера Шредер писала, что у ее шефа «удовлетворение не шло дальше головы». С тех пор как он занялся политикой, отношения с женщинами носили исключительно платонический характер.

Во время жизни в Мюнхене перед началом первой мировой войны Гитлер также вряд ли пускался в амурные приключения. Во всяком случае, это подтверждает рассказ дочери портного Поппа, который сдавал будущему фюреру комнату в своей квартире на Шляйсхаймерштрассе. Уже после войны на вопрос британского журналиста Стефана Делмера, приводил ли Гитлер в свою комнату уличных женщин, она ответила: «Нет, он приносил книги».

Вопрос о том, имел ли Гитлер связи с женщинами во время первой мировой войны, весьма спорен. Уже после войны внезапно появлялся человек, который утверждал, что он является сыном Гитлера; мать зачала его от немецкого солдата во время войны. Христа Шредер, видевшая этого мужчину после второй мировой войны, считала, что некоторое сходство имеет место, однако она могла и ошибаться.

Первый шеф гестапо Рудольф Дильс в 1933 году имел более точные сведения о личной жизни нового рейхсканцлера, которые он кратко резюмировал следующим образом: «"Ведь он не спит с женщинами?" — спросил меня умный психиатр, который был уверен, что одержимый своей идеей не может сохранить нормальные человеческие интересы. Я согласился».[82]

Нет ни одной фотографии, на которой можно увидеть, как Гитлер целует или обнимает женщину. Самым крайним проявлением гетеросексуальной активности Гитлера, которое подтверждено документально, является поцелуй, которым он одарил Еву Браун после того, как она объявила, что последует за ним в могилу.

 

4.4. Жажда смерти и Ева Браун

Самоубийца

Племянница Гитлера Гели Раубаль, дочь его овдовевшей двоюродной сестры Ангелы, в возрасте 19 лет переехала в Мюнхен к «дяде Альфу» и поселилась в комнате в Швабинге. Она оставалась там даже тогда, когда Гитлер снял роскошную квартиру на Принцрегентштрассе. Гели была звездой семьи. Она стала первой из всего семейства, кто смог поступить в высшее учебное заведение.

В Мюнхене она в течение двух семестров изучала медицину, но мечтала о карьере оперной певицы, и дядя оплатил ей уроки пения. Гели надеялась в дальнейшем продолжить свое образование в Вене. Однако дядя сомневался в ее таланте. Он сравнивал ее профиль со сфинксами в Верхнем Бельведере в Вене, каменными гермафродитами, загадочными и непристойными, которые украшают парк гомосексуалиста принца Евгения Са-войского, самого могущественного человека своего времени в дунайской монархии.

8 сентября 1931 года Гели выстрелила себе в сердце из пистолета Гитлера системы «Вальтер». Гитлер утверждал, что не ссорился с ней перед самоубийством. Однако незадолго до этого он имел серьезный разговор со своим шофером Эмилем Морисом, который влюбился в Гели и встретил взаимность. Гитлер прекрасно относился к Морису, который вместе с ним отбывал заключение в Ландсбергской тюрьме и только ему позволял называть себя «Морицль». Зигмунд писал: «С полным основанием можно утверждать, что в 20-е годы Морис был лучшим другом Гитлера. Даже постоянные слухи о том, что Морис имел еврейские корни, циркулировавшие даже в кругу его семьи, не могли омрачить эту дружбу. В 1921-1927 годах он был бессменным шофером Гитлера».[83] Могли Гитлер ревновать Мориса к Раубаль? В свое время нечто похожее уже случилось с Августом Кубицеком, с которым Гитлер порвал отношения по той же причине. В конце 1927 года фюрер уволил своего шофера, а к Гели была приставлена служанка. Однако ни о какой любви не могло быть и речи. Он даже не поехал в Вену на похороны Гели, сославшись на трудности с австрийскими властями, на самом же деле из-за того, что не хотел пропускать партийное мероприятие в Гамбурге. Человек, который с таким удовольствием посещал различные траурные мероприятия и сооружал монументы, не счел нужным поставить на могиле мнимо любимой Гели приличное надгробие.

Действительно, различие между созданным Гитлером культом мертвых, церемониями в честь «марша на Фельдхеррнхалле» и его полным пренебрежением к могиле Гели поразительно. Ведь это была самая большая любовь в его жизни! Он ежегодно устраивал поминальные церемонии в честь своих погибших товарищей и всего только раз, ровно через год после смерти Гели, нашел время посетить ее могилу. Разумеется, при этом он не упустил возможности импозантно возложить на могильный холм букет красных роз. Эффектный выход безутешного кавалера с розой достиг своей цели, произведя весьма сильное впечатление на немногочисленных свидетелей этого события.

«Позднее это самоубийство стали активно использовать в пропагандистских целях». Гитлер превратил несчастную девушку в алиби и средство защиты от женщин. Фюрер стилизовал погибшую племянницу под свою единственную любовь, смерть которой была настолько трагична, что не позволяет ему больше общаться ни с одной женщиной.

«В комнате Гели все осталось в неприкосновенности, только кровь впиталась в пол. Вся ее одежда должна была висеть в шкафу… Все ее вещи, пластинки, записки, либретто к операм, которые она смотрела, лежали на своих местах. В комнате всегда стояли свежие цветы. Ключ от этого помещения Гитлер носил при себе».[84] Генри Пикер был поражен глубиной скорби фюрера: «В течение долгих часов он медитировал в этой комнате перед бронзовым бюстом дорогого ему человека работы профессора Фердинанда. Здесь же он проводил Рождество с 1931 по 1938 год. Когда он со скорбью в глазах и маленьким серебряным медальоном со свастикой предавался здесь размышлениям, его никто не смел беспокоить».[85]

Тема самоубийства занимала важнейшее место в жизни Гитлера. Прежде чем наложить на себя руки в 1945 году, он уже несколько раз собирался совершить суицид: в 1924 году перед арестом после провала путча и в 1932 году, когда уход Штрассера мог вызвать раскол партии: «Если когда-либо партия расколется, я в течение трех минут пушу себе пулю в лоб».[86]

По мнению графа Кейзерлинга, которое он высказал летом 1933 года, жажда самоубийства была тем звеном, которое связывало Адольфа Гитлера с немецким национальным характером: «Гитлер по почерку и физиогномике был типичным самоубийцей, который искал гибели и тем самым воплощал в себе основу немецкого народа, который влюблен в смерть, и чьим главным переживанием является проклятие Нибелунгов. Только в подобных обстоятельствах немцы чувствовали себя совершенно по-немецки, они жаждали бесцельной смерти, жертвоприношения и всей душой стремились к нему. Они предвидели, что именно в Гитлере заключено их новое проклятие Нибелунгов, грандиозная и торжественная гибель. Он готов был исполнить их самое сильное потаенное желание. Французы и англичане хотели победить, немцы же всегда стремились героически погибнуть».[87]

Продавщица Мария (Мицци) Райтер, знакомая Гитлера по Берхтесгадену, стремившаяся завоевать его расположение, в 1925 году попыталась покончить с собой. Гитлер прислал ей экземпляр «Майн кампф», чтобы она побольше узнала о нем и смогла бы лучше его понять. Однако книга только разочаровала молодую женщину.

Разочарованием закончились и двухгодичные отношения (1925-1926) Гитлера с Адой Клайн, служащей «Фелькишер Беобахтер». Однажды он пригласил ее в гости к Эмилю Морису, который жил в двух комнатах. Перед их приходом Морис ушел из дому. Дверь во вторую комнату осталась открытой, и Ада смогла увидеть стоявшую там кровать. Позднее она рассказала секретарше фюрера Шредер, что тем не менее это свидание так и закончилось ничем. Высшее выражение расположения к ней Гитлера состояло в том, что он называл Аду «Дели» и написал ей несколько коротких писем.[88]

Дневники Геббельса содержат информацию о еще одном неудачном романе Гитлера, который имел место в 1932 году, год спустя после самоубийства Гели Раубаль. Геббельс описал дочь будущего группенфюрера СС Ханса Вайнрайха, которой был увлечен Гитлер, как «неинтересную девушку» и поражался столь плохому вкусу своего шефа. Он явно не понимал, что происходит, и был удивлен, как глубоко чувство фюрера к этой женщине.

В 1939 году попыталась свести счеты с жизнью еще одна поклонница Гитлера, дочь лорда Редесдейла Юнити Митфорд. Она украсила свою машину британским флагом и знаменем со свастикой и рассказала фюреру, что Лондон защищен всего восьмью зенитными батареями, что расходилось с данными, предоставленными германским посольством. Гитлер поверил англичанке. Ему нравилось общаться с молодой английской аристократкой, и он пригласил ее в свою ложу во время Олимпийских игр. Освальд Мосли, который был женат вторым браком на ее сестре Диане, утверждал, что слухи о любовном романе между Митфорд и Гитлером ложны. Когда Англия объявила войну Германии, Юнити попыталась застрелиться, но ее смогли спасти. Гитлер навещал ее в больнице, живо интересовался ходом лечения и постоянно информировал оставшегося в Англии отца о состоянии здоровья его дочери. Уже во время войны она в специальном вагоне была доставлена в Швейцарию, откуда смогла перебраться в Южную Францию, сесть на корабль и отплыть в Лондон. В Англии ей удалили пулю, и она осталась в Лондоне, где и умерла вскоре после окончания войны.[89]

Четвертое по счету близкое отношение Гитлера с женщиной, которую он очень уважал, также закончилось трагически. Магда Ричель познакомилась с одним из самых богатых мужчин Германии Понтером Квандтом, и они поженились. Однако брак вскоре развалился, и Магда, которая к тому времени уже была влюблена в Гитлера, вышла замуж за Йозефа Геббельса. Возможно, она понимала, что ее брак с Гитлером невозможен, и решила остаться вблизи фюрера, став женой его ближайшего соратника.

Гитлер был свидетелем на этой свадьбе, состоявшейся 19 декабря 1931 года. «Будучи объединенной одновременно с двумя мужчинами, Магда попала в крайне щекотливую ситуацию, и это двойное партнерство красной нитью прошло через всю ее оставшуюся жизнь». Курьезность ситуации заключалась в том, что предшественником Гитлера в браке втроем был еврей и сионист Арлозорофф, который и пробудил в Магде интерес к политике. «Магду и Геббельса также связывало соперничество за близость и благосклонность их идола. Они оба зависели от него, каждый на свой лад».[90]

Однажды Лени Рифеншталь, которую, правда, не всегда можно считать надежным свидетелем, вместе с Гитлером совершила поездку к Хайлигендам. Она села во вторую машину вместе с Магдой Геббельс. Между женщинами завязалась задушевная беседа, в ходе которой Магда призналась: «Я, конечно, люблю своего мужа, но моя любовь к Гитлеру намного сильнее. Для него я готова пожертвовать своей жизнью. Я чахну по фюреру. Я хочу только быть рядом с ним».[91] От первого брака у нее был сын Харальд, имя которого начиналось с буквы X. Можно было ожидать, что для последующих многочисленных детей, за которых она получила орден «Крест матери», Магда подберет нечто другое. Однако все дети Геббельса и Магды получали имена, начинавшиеся с буквы «X», как Гитлер (по-немецки фамилия фюрера звучит и пишется как «Хитлер». — Прим. пер.): Хельда, Хольде, Хильде, Хайде, Хедда и Хельмут. В апреле 1945 года Магда Геббельс убила шестерых своих детей, после чего покончила с собой. В прощальном письме к своему старшему сыну Харальду Квандту она попыталась объяснить свой поступок: «Мир, который будет после того, как уйдут фюрер и национал-социализм, не стоит того, чтобы в нем жить». Перед смертью Гитлер доставил ей последнюю радость: «Вчера фюрер снял с кителя свой золотой значок ветерана партии и вручил его мне. Я очень горда и счастлива». Письмо заканчивалось следующими словами: «У нас осталась только одна цель: до конца сохранить верность фюреру и умереть вместе с ним, что является высшей милостью, на которую мы никогда не смели надеяться».

Попытка Гитлера увеличить список женщих, ставших его жертвами, терпела неудачу. Незадолго до самоубийства он предложил прибывшему в пылающий Берлин пилоту Ханне Райч, кавалеру Железного креста 1-го класса, ампулу с ядом и сказал: «Ханна, вы рождены для того, чтобы умереть вместе со мной. У каждого из нас есть такая ампула. Я не хочу, чтобы кто-либо из нас попал в руки русским, им не достанутся даже наши трупы».[92]

Смелая женщина отказалась от жуткого предложения Гитлера, а позднее даже отрицала, что подобный факт вообще имел место, отказавшись от показаний, которые она дала в плену. Так или иначе она смогла вырваться на своем «Шторхе» из горящей столицы и после войны продолжила свою летную карьеру.

Фройляйн Ева

Женщина, которая весьма долгое время (с 1932 по 1945 год) играла важную роль в жизни Гитлера и на которой он перед смертью все-таки женился, также кончила весьма трагично. В начале апреля 1945 года Ева Браун прилетела к Гитлеру в Берлин, чтобы погибнуть вместе с ним. Альберт Шпеер вспоминал: «Гитлер уговаривал ее вернуться в Мюнхен, и я даже предлагал ей место в самолете. Но она отклонила все эти предложения, и каждый в бункере знал, зачем она прибыла. С ее приездом в бункере воцарилась атмосфера неминуемой гибели».[93] В качестве жены Гитлера она вместе с ним жила в одной комнате и после смерти была завернута вместе с его телом в один ковер, который адъютант Гюнше вынес в сад, облил бензином и сжег.

Ева Браун была ученицей фотографа Хоффмана и знала Гитлера еще когда была жива Гели Раубаль. «Она описала его своей сестре Ильзе как мужчину среднего возраста со смешными усами и фетровой шляпой в руке».[94] Чтобы привязать к себе Гитлера, Ева Браун дважды пыталась покончить с собой. Во время первой суицидальной попытки в 1932 году Гитлер сперва сомневался, действительно ли она хотела уйти из жизни. Убедившись в серьезности ее намерений, он заявил: «Теперь ясно, что я должен заботиться о ней». Секретарша фюрера Христа Шредер, равно как и Генриетта фон Ширах, у отца которой и училась Ева, были убеждены, что между ней и фюрером не было интимной связи. Такого же мнения придерживался и Хоффман, который в течение долгого времени имел возможность наблюдать отношения своей ученицы с Гитлером и по его приказу даже купил ей маленькую виллу в Богенхаузене. В 1945 году на допросе он сказал: «Я считаю, что отношение Гитлера к Еве Браун было чисто платоническим».[95]

Сходного мнения придерживалась и Анни Винтер-Брюнер, которая с 1929 года служила экономкой на мюнхенской квартире Гитлера на Принц-регентштрассе. 6 марта 1948 года она рассказала: «Ева Браун могла иметь все, и она пользовалась этим. Она была очень болтлива и ребячлива, иногда даже немного раболепна. Когда Гитлера не было на месте, она устраивала в Мюнхене или Бергхофе вечеринки для друзей. Там она делала все, что не одобрял Гитлер: танцевала, пила и курила. Она была полностью без комплексов и совершенно спокойно публично совершала поступки, которые были предосудительны с точки зрения Гитлера. Я уверена, что, если бы не началась война, они бы расстались».[96]

В Нюрнберге личный дантист Гитлера Хуго Блашке заявил: «За все годы я не разу не заметил, чтобы он испытывал чувство любви к этой женщине». На допросе у офицеров ЦРУ он показал, что Гитлер относился к Еве Браун скорее как отец к дочери или дядя к любимой племяннице.[97]

Во время допроса Вильгельм Брюкнер («Овамбо»), который в течение долгого времени служил адъютантом фюрера, заявил, что не может с полной уверенностью сказать, были ли между Гитлером и Евой интимные отношения, однако Гитлер очень зависел от нее. Если бы фюрер и вступил в связь с женщиной, то только по ее инициативе. Выходящее за рамки нормы сексуальное поведение Гитлера можно проиллюстрировать и на другом примере. Когда фюрер заявил о своем желании посетить мюнхенский Дворец искусств, гауляйтер Вагнер в последнюю минуту пригласил на эту встречу балерин, певиц и актрис. Однако Гитлер не одобрил инициативу гауляйтера и не стал близко общаться со специально приглашенными красавицами.

В личном завещании сам Гитлер охарактеризовал свои отношения с Евой Браун как «долголетняя дружба». На замечание своей секретарши Христы Шредер, что такому великому человеку нужна совершенно другая женщина, он ответил: «Меня устраивает и эта».

Однажды Ева рассказала Шпееру, что как-то Гитлер, которому в ту пору не было еще и 50 лет, заявил ей: «Я скоро освобожу тебя, зачем тебе нужен старик».[98]

Адольф Гитлер показывался на людях с Евой только в узком кругу наиболее приближенных к нему лиц. Даже при них она обращалась к нему только строго официально — «мой фюрер», в своем дневнике Ева называла Гитлера «он» и никогда по имени.[99] Эмми Геринг рассказывала, как однажды попробовала пригласить Еву Браун в свое поместье, расположенное близ Бергхофа. Узнав об этом, Гитлер вызвал Геринга к себе и заявил, что не желает, чтобы эти женщины поддерживали между собой какие-либо контакты. Ева строго следовала указаниям Гитлера: «Она была так запугана, что даже не решалась выйти из дома на прогулку, поскольку боялась встретиться с Герингами».[100]

Когда 22 октября 1937 года герцогиня Виндзорская вместе с мужем, отрекшимся от английского престола, посетила Бергхоф, Ева пожелала встретиться с ней, но Гитлер строго запретил ей появляться исходя из соображений протокола. Ева Браун хотела хотя бы сфотографировать герцога и герцогиню из окна своей комнаты, но эта попытка была пресечена бдительной охраной СС.

Гитлер не принадлежал к тем мужчинам, которые могут отказаться от власти из-за женщины. Его мировоззрению более соответствовало такое развитие событий, при котором женщина отказывалась от всего во имя любимого мужчины. Когда после аншлюса бывший австрийский канцлер Курт фон Шушниг был заключен в тюрьму, он захотел жениться на графине Вере Чернин, «Ева просила Адольфа дать согласие на этот брак… Гитлеру понравился этот случай, так как ему импонировали женщины, которые следуют за своими мужчинами всюду, даже на позор и в тюрьму».[101] Генриетта фон Ширах была уверена, что истинным мотивом самоубийства Евы вместе с Гитлером стало романтическое подражание добровольному уходу из жизни виконтессы Фетзеры, которая в 1889 году последовала вслед за своим возлюбленным австрийским кронпринцем Рудольфом.

Роман фюрера с Евой Браун скрывался от общественности. Однажды во время посещения Бергхофа фон Манштейном и его адъютантом Штальбергом в доме оказались ее собаки. «С верхнего этажа раздался громкий лай, и вскоре вниз по длинной лестнице пронеслись два шотландских терьера. Манштейн с удивлением поинтересовался у генерала Шмундта, не завел ли себе шеф новых собак. После небольшого замешательства адъютант фюрера объяснил фельдмаршалу, что эти животные принадлежат некой фрау Дрезен из Годезберга».[102]

В паспорте Евы было написано «секретарша», и это же было записано в телефонном справочнике. Как правило, она приезжала в Бергхоф или рейхсканцелярию на машине, за рулем которой сидели другие секретарши. Когда Гитлер разрешал ей выйти к столу, она исполняла роль секретарши Мартина Бормана. Даже это стало возможно только после того, как ее сестра вышла замуж за адъютанта фюрера генерала СС Фегеляйна.

Альберт Шпеер рассказывал, что Ева носила «вызывающе дешевые украшения», которые Гитлер дарил ей к Рождеству или на день рождения: «Большей частью это были маленькие полудрагоценные камни, которые в лучшем случае стоили сотню марок и отличались оскорбительной скромностью». Как следовало из завещания Евы Браун, она владела ценными украшениями, которые, однако, практически не надевала.[103]

Ева Браун жила вместе с Гитлером только несколько месяцев в году, преимущественно в Берхтесгадене. У них были раздельные спальни, которые соединялись небольшим коридором. Только намного позднее, уже в 1939 году, она переехала в Берлин, где Гитлер в своей квартире канцлера отвел ей две комнаты с окнами, выходившими во двор.[104]

Когда началась война, Гитлер переселился в ставку и запретил Еве посещать его, поскольку ни один солдат не смог бы взять невесту с собой в окопы. В отличие от Гитлера, который всегда старался отстраниться от Евы, она, наоборот, желала большей близости и интимности. Доказательством этого служит широко известная запись в дневнике, которую она сделала незадолго до второй попытки самоубийства: «Я нужна ему только для определенных целей», которую толкуют как выражение недовольства мужскими сексуальными домогательствами без какой-либо эмоциональной подоплеки и желания заключить брак. Некоторые полагают, что у Евы вызывали негодование сексуальные извращения, которых требовал от нее Гитлер.

Со своей стороны Гитлер запретил Еве каждый год выезжать на неделю отдохнуть за границу, что, однако, не было обусловлено потребностью в регулярных сексуальных контактах. Он видел Еву слишком редко, чтобы их отношения можно было бы определить просто как способ без проблем удовлетворить гетеросексуальные потребности. Кроме того, Ева не имела никакого влияния на своего партнера, которое она, пожалуй, могла иметь, если бы доставила фюреру тот род удовлетворения, который он не смог бы так легко получить где-либо еще. Нет, истинным мотивом, который подвиг Еву на вторую суицидальную попытку, были не сексуальные извращения Гитлера, а полное невнимание с его стороны. Она чувствовала себя, как «одинокая баба», и хотела завести себе хотя бы собачку. Тирольский альпинист и кинооператор Луиз Тренкер, который обладал грубым, но здоровым взглядом на вещи, охарактеризовал Еву Браун как «печальную красивую женщину, которая часто жаловалась на пренебрежение со стороны Гитлера».[105]

Как писал Зигмунд, «Ева провела большую часть своей жизни в ожидании Гитлера»[106]. После войны врач фюрера Ханс Карл фон Хассельбах заявил, что она никогда не производила впечатление счастливой женщины. Карл Брандт, еще один из врачей, которых допрашивали американцы, стремясь получить сведения о половой жизни фюрера, рассказал, что в Бергхофе Гитлер не стремился к близости с Евой и, к ее негодованию, проводил все вечера в обществе своей консультантки по питанию, скромной тирольки, которая молча слушала его монологи.

Все многочисленные слухи о сексуальных извращениях, которыми Гитлер якобы занимался с женщинами, являются недостоверными. Вскоре после прихода Гитлера к власти в итальянской прессе появились статьи, обвиняющие его в сексуальных отклонениях.[107] Во время войны по Берлину бродил упорный слух, что в самоубийстве киноактрисы Элизабет Мюллер виноват Гитлер. Поговаривали, что красавица не выдержала психического давления фюрера, который требовал, чтобы она мочилась на его нагое тело, поскольку только это извращение могло доставить ему сексуальное удовлетворение. Данный слух достоин весьма циничного замечания: было бы очень хорошо, если бы извращенные потребности Гитлера можно было удовлетворить столь невинным способом.

По всей видимости, после начала войны ввиду большого расстояния, отделявшего Гитлера от Евы, его отношение к ней стало более простым. Он довольно часто звонил ей ночью из далекой Восточной Пруссии.

Действительно, со временем оба члена этой необычной пары очень привязались друг к другу. «Однажды, когда Ева Браун ушла на лыжную прогулку и опоздала к чаю, Гитлер начал проявлять беспокойство и нервно поглядывал на часы. Было совершенно ясно, что он беспокоился, как бы с ней чего не случилось». Молчаливый адъютант Юлиус Шауб, которому Гитлер перед самоубийством передал свои личные бумаги, уступив настойчивым требованиям прокурора Кемпнера, показал на допросе 12 марта 1947 года: «Он был очень рад, что у него есть она».

Гитлер презентовал Еве первый прототип «Фольксвагена». Позднее он подарил ей «Мерседес-кабриолет», который стоял в гараже в Оберзальцберге, а после покушения Штауфенберга в качестве сувенира послал ей свои изрешеченные осколками брюки. Получив его истерзанную взрывом одежду, она заперлась с ней в своей комнате.

Гитлер писал Еве 20 июля 1944 года: «Моя дорогая, я надеюсь скоро вернуться домой и найти успокоение в твоих объятиях». Однако это вовсе не было намеком на какую-либо интимность, что довольно четко видно из следующего предложения: «Мне очень нужен покой, но мой долг перед немецким народом требует совершенно иного». Ева отвечала ему, обещая, что если с ним что-либо произойдет, она не переживет этого: «Любимый! Ты знаешь, я уже говорила тебе, что умру, если ты погибнешь. Перед нашей встречей я поклялась себе следовать за тобой повсюду, даже на смерть».

В последнем письме, написанном за день до самоубийства, она жаловалась: «Бедный Адольф, все его покинули и предали». Однако она сохранила ему верность. Еве Браун удалось в 1945 году пробраться в осажденный Берлин. Она потребовала машину с шофером, специально выкрашенную в защитный цвет, и неожиданно для Гитлера прибыла в город. Свой шаг она объяснила следующим образом: «Я приехала, потому что всем прекрасным в моей жизни обязана шефу».

Когда она должна была поставить подпись на свидетельстве о браке, она впервые в жизни подписалась «Ева Гитлер». На сохранившейся в Федеральном архиве в Кобленце копии свидетельства видно, что сперва она начала выводить большую «Б», но затем зачеркнула ее и написала свою новую фамилию. Что это, сила привычки, или же Ева Браун подсознательно противилась браку с этим мужчиной? Так или иначе по свидетельству адъютантов даже после свадьбы Гитлер продолжал называть ее «фройляйн Ева». Тем не менее она хотела использовать эту свадьбу в последнюю минуту как свой маленький триумф. С чувством глубокого удовлетворения она сказала своей служанке: «Теперь ты можешь спокойно называть меня госпожа Гитлер!»

Взгляды на брак

Отношение Гитлера к браку было очень далеко от положительного. «Самое отвратительное в браке то, то он создает правовые притязания. Намного более правильнее иметь любовницу. Никакой обузы, одно только удовольствие. Однако это подходит только для выдающихся людей».

В течение долгих лет он знать ничего не хотел о браке с Евой Браун, поскольку был полностью доволен положением вещей, которое он скрывал в узком кругу близких людей. В одной из застольных бесед Гитлер заявил: «Я не верю, что такой человек, как я, может жениться». Ему не нужно было свидетельство о браке, он стремился полностью завладеть душой и подавить волю партнера. «Нет ничего более прекрасного, как воспитать для себя юную девушку». «Девушка 18-20 лет мягка как воск, и мужчина должен наложить на нее свой отпечаток. Женщина сама желает этого». И сегодня сходные мысли присущи мужчинам в патриархальных обществах. Турецкая пословица гласит: женщину нужно выдать замуж, прежде чем в ней проснется разум.

Гитлер придерживался почти католических взглядов на брак и секс, чем невольно выдавал свою весьма серьезную проблему: «Браки, в основе которых лежит только секс, легко разваливаются… Тяжело будет расторгнуть узы, если есть товарищество и один полностью дополняет другого». Гитлеру нужен был не секс, но товарищество: «Нельзя позволить, чтобы женщину по закону принуждали к интимной жизни». Принятый в 1941 году новый кодекс чести офицеров наглядно демонстрирует, насколько важно было для Гитлера, чтобы не страдала женская скромность: «Супружеская измена обязывает женатого мужчину защитить честь дома от оскорбителя». Но: «В супружеской жизни расспросы мужа о частной и личной жизни женщины несовместимы с ее честью».[108]

В августе 1942 года Гитлер должен был утвердить смертный приговор сексуальному маньяку-убийце Тетке. Обнаружив в поданных ему документах дела протокол допроса, в ходе которого от женщины потребовали сообщить детали ее половой жизни, Гитлер приказал своему государственному секретарю Ламмеру направить письма министру юстиции Гюртнеру, в котором он запретил подобные допросы, напомнившие ему грязные методы исповедников.[109] Возможно, что в данном случае проявились галантность и человечность Гитлера. Но также вполне вероятно, что он не желал, чтобы женщин принуждали раскрывать тайны, которым лучше бы оставаться скрытыми.

 

4.5. Замещение удовлетворения

Речевая агрессия

Если Гитлер не находил удовольствия в том, «что мужчина и женщина делают наедине», то где тогда он получал удовлетворение? Поскольку фюрер считал себя исключительным человеком, он не поддавался сексуальному влечению в обычном понимании этого слова. Удовлетворение, к которому он стремился и которое в конце концов получал при помощи своих жутких деяний, носило экстракорпоральный характер.

Периодом наивысшей сексуальной активности Гитлера был небольшой отрезок с 1920 по 1939 год, всего менее двадцати лет. Именно на это время пришлись его самые большие успехи, ему все удавалось. Периоды почти ненормально повышенного настроения, которые сменяли периоды депрессии, вызванные поражением путча 1923 года, заключением в Ландсбергской тюрьме и самоубийством племянницы Гели, сопровождались повышенной сексуальной стимуляцией. Однако высшую точку эмоционального опьянения Гитлер испытывал не в объятиях женщины, а на ораторской трибуне.

Выходя на трибуну, Гитлер подогревал себя и публику музыкой марша. Баденвайлерский марш, который обычно исполняли перед началом его выступления, не только настраивал публику на военный лад, но и стимулировал чувственность фюрера. Во время кризисов Гитлер находил утешение в произведениях, которые исполнял на пианино его шеф зарубежной прессы Пуци Ханфштенгль. Сообщения о победах германского вермахта в России предворялись фанфарами из «Прелюдий» Листа, чтобы настроить слушателей на соответствующий моменту торжества лад.

Гитлер находил сексуальное удовлетворение в доведении публики до состояния экстаза. Себастьян Хаффнер считает, что фюрер открыл для себя этот новый источник удовольствия 24 февраля 1920 года, когда он произнес первую большую речь перед большой аудиторией. Понять воздействие этого события на Гитлера можно, только представив себе, как человек, «который был импотентом, неожиданно получил долгожданное чудо мужской силы».[110] К этому можно добавить слова Пуци Ханфштен-гля: «Баритон Гитлера был мелодичным и имел резонанс. От его гортанных звуков по коже бегали мурашки. Его голосовые связки позволяли придавать звукам такие нюансы, которые оказывали невообразимое действие на публику». Генриетта фон Ширах сравнивала голос Гитлера с виолончелью.

Однако Гитлер был не только единственным исполнителем в своем театре одного актера, представления которого вызывали у слушателей эротические эмоции, сходные с теми, что возникают в опере. По примеру великих образцов Рихарда Вагнера Гитлеру требовались также музыка и либретто. Он предварительно отрабатывал жестикуляцию перед зеркалом. Во время его предвыборных кампаний до 1933 года Гитлера сопровождал актер Деврин, который профессионально поставил фюреру дыхание и дикцию, а также обучил некоторым приема актерского мастерства. Уже при надиктовке своей речи Гитлер впадал в состояние транса. Он настолько концентрировался, что не забирал у секретарши сделанные ей заметки. «Во время диктовки для него я переставала существовать, сомневаюсь, замечал ли он вообще, что я сижу за письменным столом».[111]

Гитлеру нужен был стук пишущей машинки как стимулирующее средство, поэтому он не диктовал стенографисткам. «Как только он упоминал в речи о большевизме, его охватывало возбуждение. Он начинал говорить прерывистым голосом, захлебываясь словами». Точно так же было при упоминании Черчилля (которого он называл «горьким пьяницей») и Сталина («кровавой собакой»). «В таких ситуациях его голос достигал высших точек громкости, он захлебывался собственными словами и сильно жестикулировал руками. Краска бросалась ему в лицо, глаза сверкали гневом. Он замирал на месте, как будто прямо перед ним стоял его враг. Во время этих диктовок у меня учащался пульс, начиналось сильное сердцебиение, поскольку мне передавалось возбуждение Гитлера».

Как правило, речи Гитлера длились более часа. Во время выступления, иногда относительно спокойного, фюрер заводил массы. Чем ближе он подходил к апогею речи, тем более сильным становился его голос. Истеричные крики переходили в гортанные хрипы, и наконец он достигал оргазма.[112] Публика была восхищена, женщины визжали. «Это настоящий водопад! Шафхаузен! Ниагара!»[113] Иоахим Фест считал, что выступления Гитлера носили «неприличный половой характер» и являлись «актами замещения блуждающей в пустоте сексуальности».

В 1933 году Гитлер заявил: «Время личного счастья прошло». Отныне счастье можно было найти только в коллективе. Выступления фюрера должны были способствовать проявлениям этого нового коллективного счастья. «Что может быть прекраснее митинга национал-социалистов, где оратор и слушатель ощущают себя единым целым?»

Гитлеру не хватало даже матримониальных метафор, чтобы описать свое отношение к слушателям. 17 апреля 1932 года, выступая перед членами партии в Розенхайме, он с гордостью сказал: «Мои товарищи знают, что я буду с ними до последнего вздоха, равно как и я знаю, что они целиком принадлежат мне. Это — союз на всю жизнь».

Адольф Гитлер считал себя пожизненным партнером своей публики. 4 сентября 1932 года он объяснил, как ему видится это партнерство: «Я привил массам мою волю, и теперь у них есть собственная воля… Мы связаны друг с другом в горе и в радости».

Слишком часто наблюдатели использовали эротические образы, чтобы описать отношение Гитлера к немцам. Уже после войны британский журналист Сефтон Делмер, которого никак нельзя назвать большим другом фюрера и нацистов, так описывал Берлин того времени: «Сегодня можно говорить что угодно, но в 1936 году Германия была счастливой страной. Ее лицо было лицом влюбленной женщины. Немцы были влюблены, влюблены в Гитлера».[114]

Во время выступления Гитлер терял в весе по несколько фунтов, он был сильно утомлен физически и полностью счастлив. 8 июля 1942 года в ставке «Вольфсшанце» он не без гордости вспоминал старые времена. В этот раз беседа затронула несколько необычную тему, речь шла о потоотделении. Гитлер утверждал, что кошки играют с мышами, прежде чем убить, потому, что вспотевшие от смертельного страха мыши более вкусны и полезны. После того как фельдмаршал Кейтель рассказал о том, как гунны клали мясо под седло и ездили на нем, пока оно не станет сочным, Гитлер поделился собственными познаниями в этом вопросе: «Во время выступлений на больших собраниях с него градом катился пот, и он терял в весе по 4-6 фунтов… С учетом жидкости, которую он выпивал в перерывах, эта цифра возрастет до 7 фунтов. Возможно, такие потери массы тела вовсе не являются вредными для организма. Единственное, что его тогда беспокоило, так это только то, что его единственная синяя военная форма, в которой он выступал, пропитавшись влагой, красила в синий цвет нижнее белье».[115] Публичные выступления требовались Адольфу Гитлеру не только для телесного, но и для духовного здоровья. Они оказывали на него такое же эмоционально стабилизирующее действие, как на других людей половые сношения.

Дон Жуан на трибуне

Рудольф Дильс весьма удачно сравнил Адольфа Гитлера со знаменитым сценическим персонажем: «Он казался мне Дон Жуаном, который мог сконцентрировать свою энергию в одном месте и в одно время, чтобы выпустить ее в массы».[116]

Дон Джованни, герой оперы Моцарта, прославился как великий соблазнитель женщин. Его слуга Лепорелло не уставал поражаться совершенным методам обольщения. У Дона Джованни был свой индивидуальный подход к полным и худеньким женщинам, к блондинкам и брюнеткам.

Адольф Гитлер также был в состоянии удивить Лепорелло. Причем если Дон Жуан мог похвастаться списком всего из 1003 покоренных женщин, то у фюрера счет шел на миллионы. Столь огромное число жертв объясняется особым ораторским талантом Гитлера. Его чарам с одинаковым успехом покорялись молодые армейские лейтенанты, юноши, отбывавшие трудовую повинность, курсанты наполы и даже дорожные рабочие. Причем, как и Дон Жуан, Гитлер находил нужные слова для каждой своей жертвы. Представив себе молодых восторженных слушателей Гитлера, довольно легко понять, насколько возбуждающе они действовали на оратора.

В эпоху борьбы он вынужден был выступать перед пестрой публикой, которую еще нужно было убедить и перетянуть на свою сторону. После 1934 года шумный успех любого выступления был заранее гарантирован, поскольку Гитлер выступал «только на специально организованных митингах и собраниях».[117]

Так, 23 ноября 1937 года 49-летний фюрер без труда получил удовлетворение привычным ему, не совсем нормальным способом. Гитлер выступал перед курсантами орденбурга «Хонтхофен» в Альгау, прекрасно тренированными крепкими молодыми нацистами в возрасте 20 лет. Речь Адольфа Гитлера состояла из набора стандартных идеологических штампов. Он говорил о «борьбе крови», которая «беспощадна по необходимости», о том, что «только силой и энергией можно надолго удержать мировое господство», и, естественно, о важности «слепого послушания и абсолютного авторитета» для «немецкого народа, который имеет все это благодаря своему фюреру».

Выступая в декабре 1937 года перед дорожными рабочими в берлинском Народном театре, Гитлер пустился в риторические преувеличения. Поздравляя восторженных собравшихся с пуском новых 2000 километров автобанов, он кричал с трибуны, что это — «самая великая работа, которая была когда-либо выполнена на земле».

Он тщательно скрывал свою потребность в тесном общении с простыми мужчинами, выдавая ее за социальное обязательство: «Фюрер Германии с восторгом и обожанием относился к рабочим. Он признался одному из своих приближенных: "Эта огромная чудовищная масса и есть сам народ. Будучи безработным, я голодал вместе с ними, я сидел вместе с ними в окопах, и я знаю, какие это прекрасные люди"».[118]

При посещении заводов он всегда замечал внушительных физически развитых мужчин. Так, 20 мая 1942 года он вспомнил рабочих с завода Круппа, которых мельком видел 27 сентября 1937 года. Спустя пять лет фюрер назвал их «настоящими господами». «К такому же выводу он пришел при спуске на стапелей "Тирпица" на верхи в Вильгельмсхафене. Там среди рабочих он заметил множество красивых мужчин с благородной осанкой и выражением гордости на лице».

Однако этот благородный народ в том виде, в каком он был, не совсем отвечал вкусам Адольфа Гитлера. В своей секретной речи перед офицерами, произнесенной 25 января 1939 года, он позволил себе более подробно описать свои тайные гомоэротические предпочтения. По его мнению, немецкий народ не был безупречен в расовом отношении. «Большую массу нашего народа составляют вовсе не нордические элементы. Все эти элементы, противостоящие нордическому элементу, представляют собой, так сказать, женский элемент». Данные плохие элементы будут постоянно находиться под угрозой до тех пор, «пока окончательно не утвердится абсолютный принцип фюрерства, который принесет с собой нордические черты». Здесь Гитлер невольно обнаружил себя. По его мнению, нордические арийские черты были тем элементом, который противостоял женскому началу. Таким образом, вся расовая доктрина являлась средством защиты гомоэротического общества.

В речах Гитлера снова и снова проскальзывали предательские пассажи, выдававшие его гомоэротические наклонности. Незадолго до назначения на пост рейхсканцлера, выступая перед берлинцами во Дворце спорта 20 января 1933 года, он сказал: «Товарищи члены партии и истинные немцы, если вы пришли сюда, то вы должны слить вашу волю с волей миллионов других немцев, чтобы стать частью этой великой коллективной воли. Вы должны быть мужчинами и доверить себя вашему фюреру!» Фактически он требовал от собравшихся мужчин пройти обряд инициации, открыто признаться в своей гомосексуальности. Затем он потребовал этого от всего немецкого народа, который в ходе все новых голосований на референдумах должен был демонстрировать единство с его желанием.

Для приверженцев психоанализа следующий пассаж этой речи фюрера является очевидным подтверждением того, что Гитлер совершенно четко представлял себе собственную фаллическую роль в нацистском движении: «Моя миссия как знаменосца партии заключается в беспрерывном движении вперед. Я буду нести наше знамя ровно столько, сколько мне отпущено роком, и никогда не выпущу его из рук».[119] В принципе способность Гитлера часами простаивать на парадах с поднятой в нацистском приветствии рукой и была символической демонстрацией мужского начала.

Данный жест Гитлера при желании можно рассматривать как фаллический. Вскинутая в знак приветствия правая рука была знаком мужской силы. Он мог простоять в такой утомительной позе намного дольше, чем любой другой человек, что производило на присутствовавших весьма сильное впечатление.

По мнению Генриха Манна: «Массы соблазняют сексом. Как уличная Венера, он получил первую красоту только под угрозой убийства и с пеной у рта. Тогда массы задохнулись под его напором и безоговорочно последовали вслед за этим жутким половым призывом». Гитлер подготовил общество к приходу фашизма. «В конце концов, каждый должен был кастрировать себя, чтобы стать частью одного большого трансцендентного фаллоса, который станет основой всего». Далее Манн писал: «С тех пор как он заполучил радио, все принадлежат ему. В начале его голос звучит медленно, но угрожающе… Затем наступает кульминация: проявляется подлинная первобытная сущность, из морской пены появляется Венера и бесстыдно обнажает все свои пороки, которые открыто и нагло возбуждают желания толпы».[120]

В 1937 году на партийном съезде в Нюрнберге Адольф Гитлер выступал перед 20 000 восторженных женщин. Находясь в апогее, Гитлер задал собравшимся риторический вопрос: «Что я дал всем вам?» — и спустя мгновение сам на него ответил: «Мужчину». То, что в это мгновение происходило со слушавшими его женщинами, по мнению Отто Штрассера, можно смело назвать оргазмом.[121]

В определенном смысле стиль выступлений Гитлера напоминал изнасилование. «Все это можно сравнить с извращенным убийством на сексуальной почве; оратор вгрызается в "плоть слушателей", которые реагируют соответствующим образом. Эти собрания были не чем иным, как коллективными оргиями, где практиковали замещение нормального способа удовлетворения суррогатом. От посещения выступления Гитлера во Дворце спорта у Хазенклевера осталось следующее впечатление: "Все мычали и готовы были идти на убой. Женщины, не знавшие до этого мужчин, впервые испытали удовлетворение. Это был настоящий оргазм"». Для Гитлера было крайне важно подчинить слушателей своей воли. Он считал, что «масса должна чувствовать триумф собственной силы» и «массам нужен человек в кирассирских сапогах» (здесь он намекал на Бисмарка).

По мнению Генриха Манна: «Оратор, который насилует и оскверняет толпу, получает от этого удовлетворение, достойное его искусства. Он обнажается перед всеми людьми, которые не способны по-настоящему удивиться этому духовному стриптизу, и показывает то, что должен был скрывать». Гитлер и нацистское движение, вне всякого сомнения, являются теми «проявлениями человеческой природы, которые не переносят яркого света».

В «Майн кампф» Адольф Гитлер описал, в какое именно время суток удобнее всего подчинить человека своему влиянию: «Утром и в течение дня сила воли человека с большой энергией сопротивляется всем попыткам навязать ей чужую волю и мнение. Вечером же он легче поддается преобладающей силе более мощной воли. Таким образом, каждое собрание представляет собой борьбу двух противоположных сил. Мощное ораторское искусство апостольской личности с большей легкостью подчинит своей воле человека с уже ослабленной естественным путем силой сопротивления, чем того, чей разум еще находится во всеоружии». Гитлер в частности и фашизм вообще в области секса делали ставку на силу.

После начала войны Гитлер выступал крайне редко. Он считал, что теперь за него будут говорить немецкие пушки и солдаты. Однако он не смог отказать себе в удовольствии выступать перед выпускниками военных училищ. Вплоть до 1943 года он не менее восьми раз выступал в берлинском Дворце спорта перед молодыми офицерами вермахта, флота, люфтваффе и ваффен-СС. Гитлер желал «черпать силы во внешнем виде и уверенности этих молодых, неопытных и потому еще восторженных кандидатов в офицеры».

Он ревниво следит за тем, чтобы все слушатели прониклись речью и полностью подчинились его воле. 25 апреля 1941 года, выступая перед 9000 будущих офицеров, он сказал: «Как фюрер немецкого народа и ваш верховный главнокомандующий я не знаю и никогда не буду знать слова "капитуляция", то есть подчинение чужой воле. Никогда, никогда!»[122]

По мнению Макса Домаруса, «здесь Гитлер, вне всякого сомнения, сказал именно то, что он хотел сказать. Для него подчинение чужой воле было самым худшим из всего, что могло случиться».

30 мая 1942 года, выступая в Берлине во Дворце спорта перед 10 000 молодых лейтенантов, уже начавший физически разрушаться Гитлер достиг апофеоза удовлетворения своих садистских наклонностей. Он начал речь словами «Мои молодые товарищи» и стал рассказывать юношам о ранних фрустрациях своих попыток подчинить своему влиянию сопротивляющихся мужчин: «Когда я, никому не известный солдат, решился встать на борьбу против всего мира, победить и уничтожить все другие политические партии… в первое время это намерение всем моим знаком казалось сумасшествием».[123] Молодые парни сперва поддались его влиянию во время выступления, а затем по его приказу пошли под пули врага.

Война как средство сексуального удовлетворения

Тем временем он нашел новый источник сексуального удовлетворения, которым стала война. Настоящие сражения с грохотом танков и воем пикирующих бомбардировщиков намного превосходили торжественные парады во время партийных съездов в Нюрнберге. Победа в бою доставляла ему намного большее наслаждение, чем победа над женщиной. Военные триумфы возбуждали Гитлера сильнее, чем Ева Браун.

Теперь он стал режиссером великих битв народов и смертельных танковых ударов. Сценический элемент в его руководстве войной просто необозрим. Особенно Гитлер любил пикирующие бомбардировщики «Штука». По его приказу на самолетах данного типа устанавливали сирены, прозванные летчиками «иерихонские трубы», завывание которых во время пикирования должно было наводить ужас на противника. Критики Гитлера считают, что именно любовь фюрера к этим бомбардировщикам стала главной причиной, по которой он тормозил разработку и производство более быстрых реактивных самолетов, что, в свою очередь, и решило исход войны в воздухе.

Напротив, война на море не могла полностью удовлетворить Гитлера. Он не позволял командованию кригсмарине взять руководство в свои руки. Так, фюрер вмешивался в операции подводного флота и отдавал приказания отдельным субмаринам. Однако морские сражения надводных кораблей были вполне в его вкусе, хотя адмиралы и смогли уговорить фюрера отказаться от этой идеи. Таким образом, он пробовал перенести свою страсть к убийству в открытый океан. Шмекель писал: «В январе 1942 года в беседе с японским послом Хироси Осимой Адольф Гитлер рассказал ему о своем приказе убивать всех людей, которые выжили после потопления судна противника. Из дневника военно-морского командования следует, что в феврале 1942 года Гитлер предложил "обострять войну на коммуникациях, уничтожая все суда, невзирая на их принадлежность". Гросс-адмирал Редер отклонил это предложение. 14 мая 1942 года во время доклада адмирала Деница Гитлер в присутствии Редера потребовал от подводников уничтожать спасательные лодки с людьми, спасшимися с потопленных кораблей. Однако оба адмирала вновь смогли предотвратить это, сославшись на нормы международного права».[124] В конце войны военно-морской флот полностью утратил для Гитлера всякую привлекательность. В 1944 году он дважды предлагал снять большие корабли с боевого дежурства, а их вооружение передать армии.

Как уже было сказано, намного большее удовлетворение Гитлеру доставляла война на суше. Особенно его возбуждали прорывы линии фронта противника танковыми клиньями. В соответствии с немецкой военной традицией он восхищался битвой при Каннах. В этом сражении, состоявшемся в 216 году до н. э., Ганнибал фланговыми ударами кавалерии окружил и уничтожил римскую армию. В течение столетия этот пример вызывал почти эротический восторг в германском Генеральном штабе. Знаменитый «план Шлиффена», по которому немецкая армия действовала в начале первой мировой войны, имитировал Канны. Генерал-полковник фон Фрич находился под сильным впечатлением от тактики Ганнибала, считая Пунические войны удивительным и пугающим примером того, как можно выиграть отдельное генеральное сражение, но все же проиграть кампанию. Гитлер использовал данный метод во время Польской кампании, войны во Франции (знаменитый «Удар серпа») и в России, где битвы под Вязьмой и Брянском превратились для окруженных и уничтоженных частей Красной Армии в супер-Канны. Его кавалерией стали танковые дивизии. Однако националистическое мировоззрение фюрера извратило военную тактику. Главной целью этой войны стал не разгром противника, а полное уничтожение населения захваченных территорий, чтобы расчистить место для арийских поселенцев.

Гитлеру доставляло удовольствие это проявление сжатой в кулак мужской силы, которая навязывала противнику свою волю, точно так же, как он во время публичных выступлений покорял аудиторию. Его по-своему возбуждала беззащитность поверженной Украины, полностью подчиненной его власти.

Гитлера воодушевляли насильственные действия по проникновению в другие страны и их захвату. Оборона не представляла для него никакого интереса. Он называл Йодля и Кейтеля, пытавшихся объяснить ему необходимость подготовки к оборонительным действиям, «дураками, которые слишком устали и посему не способны в современном бедственном положении предложить подлинные решения крупного формата».[125] Восхищение Геббельса стратегическим руководством Гитлера достойно пристального внимания психоаналитика: «Фюрер рассказал мне, что в течение недели он проделал огромную работу. Как правило, он вставал рано утром и трудился в кабинете над военными картами до глубокой ночи, пока не валился с ног от усталости. Его главной задачей была проблема снабжения и транспорта, которую следовало разрешить, чтобы поднять моральный дух руководства. Он сказал мне, что иногда это напоминает ему человека, который снова и снова должен надувать проколотый резиновый мяч, из которого со свистом выходит воздух».[126]

В директиве «Основополагающие задачи обороны», изданной 8 сентября 1942 года, Гитлер писал: «Устранение прорывов противника на главных линиях обороны не должно ограничиваться просто локализацией. Контрудар, проведенный пусть даже слабыми силами, может гарантировать успех».

По мнению Гитлера, гибкая тактическая оборона была не мужским делом, он предпочитал яростное сражение, когда борьба за каждый клочок земли идет до последнего патрона. Возможно, за этим скрывался страх оказаться несостоятельным как мужчина. Гитлер воспринимал любое «не могу» как недостаток потенции. «Он не стайер», — говорили в ставке фюрера про командующих, которые приказывали своим войскам отступать.

Одно время он страстно стремился захватить Ленинград, поскольку считал, что его падение ослабит русскую душу. Посетив 21 июля 1941 года командный пункт группы армий «Север», он обратил внимание генералов на то, что «с Ленинградом будет утрачен один из символов революции, который был наиболее важен для русского народа на протяжении последних 24 лет». Кроме того, падение Ленинграда может привести «к полной катастрофе» ввиду своеобразия славянского характера: «рад до небес, огорчен до смерти».[127] Тот, кто сможет захватить Ленинград, тот на веки вечные покорит русских. Гитлер не ожидал подобного эффекта от взятия Москвы, однако в следующем 1942 году придавал столь же важное значение захвату Сталинграда.

Он стал жертвой собственного спектакля. На штабных планах, которые он ежедневно изучал вместе с генералами, передвижения войск, направлявшихся к центру советской империи, выглядели вполне убедительно и реалистично. Гитлер восторгался графическими значками, обозначавшими на карте его дивизии, продвигавшиеся к линии фронта, которую так легко можно было прорвать.

Адольф Гитлер испытывал к картам нездоровую страсть, граничившую с фетишизмом. На них должны были быть нанесены мельчайшие географические подробности. По воспоминаниям фельдмаршала Кейтеля, участники оперативных совещаний были поражены, как много Гитлер уделял внимания «природным препятствиям, встречающимся в зоне боевых действий, и сколько времени он тратит на изучение карт».

Адольф Гитлер всегда по-особому относился к готовым принести себя в жертву солдатам, от беззаветной преданности которых он получал огромное удовольствие. Перед началом войны во Франции он лично встретился с группой парашютистов под командованием капитана Коха, которым было поручено особо опасное задание по захвату бельгийского форта Эбен Эмиль.

В ходе застольных бесед он намекал на свою эмоциональную склонность к простым людям: «Во время войны они сражались с примкнутыми штыками и бросали ручные гранаты. Простые настоящие люди от сохи… С какой слепой верой они последовали за мной. В принципе все они были слишком доверчивыми детьми».

Ультимативное удовлетворение

С самого начала Гитлер рассматривал войну в первую очередь как благоприятный случай для массовых убийств, которые, однако, виделись ему в некой абстрактной форме. В меморандуме о целях войны, подписанном 9 октября 1939 года, он заявил: «В первую очередь следует стремиться к уничтожению вооруженных сил противника и только затем думать об оккупации его территории». Более конкретную форму его страсть к убийствам приняла при планировании Русской кампании. «Сегодня все более четче выступают радикальные представления об уничтожении и искоренении противника».[128] Выслушав 5 декабря 1940 года доклад начальника Генерального штаба сухопутных войск об основных направлениях операции против СССР, он добавил: «Красная армия должна быть втянута в крупные операции, разрезана на куски и разгромлена». Здесь в Гитлере заговорил мясник. В ходе этой кампании деструктивные военные фантазии фюрера достигли своего апогея.

Он хотел сравнять Ленинград с землей. В октябре 1941 года он приказал не принимать капитуляцию Москвы, даже если противник попробует сдаться. Летом 1941 года тактика, использованная им в войне с Францией, претерпела серьезные изменения. Отныне смелые танковые прорывы не являются удовлетворительным средством, поскольку целью военного руководства стало уничтожение как можно большего количества живой силы противника. Это возможно в рамках частных военных операций. 25 июля 1941 года фельдмаршал Кейтель сообщил командующему группой армий «Центр» фон Боку, что «военное руководство должно перейти от крупных операций по окружению к тактическим действиям по уничтожению противника в небольших районах, которые должны быть очищены от него на 100%». Гитлер стремился к как можно более быстрому способу получить удовлетворение. Он воздержался от нападения на Москву и развернул свои войска на юг, где они могли убить гораздо больше врагов: «Здесь мы имеем дело с довольно редко предоставляющейся возможностью без особых проблем уничтожить сильную группировку противника».[129]

Погрузившись в фантазии убийства, Гитлер потерял из поля зрения оперативное руководство кампанией. «Он хотел перейти к местным тактическим операциям по уничтожению, к медленному перемалыванию противника».[130] «Гитлер считал, что русские не способны успешно сражаться только потому, что он не признавал за ними наличие подобных качеств». Диктатор наслаждался новым способом получения удовлетворения, но, пользуясь такими методами руководства, у него не было шансов выиграть войну. Отчаявшийся Гальдер записал в своем военном дневнике: «Русские все еще имеют достаточное количество людей. Я не верю, что, действуя подобным способом, в принципе может наступить момент, когда мы вырвемся на оперативный простор».

В кровавом угаре Русской кампании Гитлер получит такое же психическое удовлетворение от захвата противника врасплох и его уничтожения, какое он немного позднее испытал от Холокоста. Здесь удовлетворение также наступало только при уничтожении противника в «небольших районах, которые должны быть очищены от него на 100%». По всей видимости, уже весной 1941 года Гитлер обсудил с Гиммлером с глазу на глаз «окончательное решение» еврейского вопроса. Во всяком случае, секретарша Шредер вспоминала, что, выйдя из кабинета Гитлера, рейхсфюрер СС упал на стул и простонал: «Боже мой, Боже мой, чего он требует от меня!»[131]

Жизненный путь Адольфа Гитлера был завален трупами. Однако, по свидетельству Альберта Шпеера, он всячески избегал «психического или даже визуального контакта с насилием».[132] Как истинный эйдетик Гитлер наслаждался им на расстоянии. Он получал удовлетворение от жутких статистических выкладок. Уже после первых симптомов болезни Паркинсона он начал составлять в уме невообразимые списки убитых. «В первую мировую войну Россия потеряла 1,5 млн человек военнопленными (по немецким данным) и 5 млн убитыми (по русским данным). Если вопреки сообщениям об особенно сильных потерях русских на Восточном фронте подобное соотношение сохранится и в эту кампанию, то в течение шести недель они потеряют 900 000 военнопленными и около 3 млн убитыми, а количество раненых вообще не поддается учету».

Сексуальный маньяк

Уже при жизни многим наблюдателям было ясно, что Гитлер является сексуальным маньяком. 4 сентября 1938 года у генерала Гальдера не было в этом ни малейшего сомнения: «Этот душевнобольной стремится развязать войну, скорее всего, из-за извращенной сексуальной потребности увидеть, как прольется кровь».[133]

Потребность Гитлера в войне имела такую же сексопатологическую причину, как и его ненависть к евреям. «Он хотел войны, и он получил ее вопреки всему. Преступник добился того, что поставил свою страну на грань катастрофы».[134]

Более точный анализ подтверждает то, о чем писал Голо Манн: «Он был массовым убийцей, с самого начала желавшим всеобщей гибели; все его не имеющее прецедентов поведение, вся энергия, хитрость, организаторский талант и дар оратора были направлены на осуществление жутких фантазий».[135]

Себастьян Хаффнер по праву ставил Гитлера в один ряд с наиболее отвратительными сексуальными преступниками эпохи. «Гитлер убил бесчисленное множество невинных людей не исходя из какой-либо моральной или политической цели, а просто ради собственного удовольствия. Поэтому его место не рядом с Александром Великим или Наполеоном, а в компании с женоубийцей Кюртеном и детоубийцей Хаарманом».[136]

Бывший президент сената Данцига Герман Раушинг, убежденный нацист, позднее выпустил книгу своих бесед с фюрером, в которой предостерегал от Гитлера. Несмотря на то что записи этих бесед не всегда точны, Раушинг смог точно распознать один из существенных моментов психологии фюрера. Он установил, что Гитлер использовал идеологию только с одной единственной целью — захватить и удержать власть. Все красивые рассуждения о единстве народа и последнем шансе Европы были всего лишь пестрыми мыльными пузырями.[137] Гитлера интересовал только сам Адольф Гитлер. Он заставил свой народ принести немыслимые жертвы и совершить неописуемые преступления исключительно для личного удовлетворения. Но все было еще более отвратительнее и прозаичнее. Стараясь скрыть свои извращенные потребности, Гитлер стилизовал свои тайные пороки, придав им художественную форму.

Дело не ограничивалось только укреплением личной власти. В 1938 году после подписания Мюнхенского договора и присоединения Судетов власть Гитлера достигла апогея, но это не могло удовлетворить его порочных влечений. Только война могла доставить ему истинное удовольствие. Томас Манн в своем эссе «Братец Гитлер» блестяще подметил патологические корни глубокого убеждения фюрера в том, что его историческая миссия заключается в насильственной реализации прав угнетенного меньшинства, на что и были направлены вся его экспрессия и актерское дарование.

 

4.6. Гомоэротика

Поколение «Перелетных птиц»

Родившийся в 1889 году Адольф Гитлер принадлежал к поколению «Перелетных птиц», поколению реформы, которое отстаивало новый образ жизни и изменило общественную значимость половых ролей, наполнив их неведомым ранее содержанием. Однако Гитлер, появившийся на свет в мелкобуржуазной провинциальной семье, по своему происхождению не принадлежал к тем социальным слоям, из которых рекрутировался авангард реформаторов. Тем не менее он живо интересовался реформистским движением. Шеф гестапо Дильс рассказывал, насколько близко было Гитлеру современное движение за реформы. Летом 1933 года при посещении в Годесберге отеля «Дрессен» фюрер уделил государственным делам намного меньше внимания, чем беседе с известным рейнским сторонником реформы. Причем все другие посетители с более важными делами вынуждены были ждать. Во время последующей прогулки по Рейну на пароходе «Пруссия» Гитлер сказал Дильсу: «Видите ли, для меня реформа образа жизни человека намного более важна, чем любые политические преобразования».[138]

Вместе с коренными изменениями образа жизни «Перелетные птицы» стремились опробовать и новые формы сексуальной жизни. Так или иначе свойственный Гитлеру вариант гомоэротизма был нормальным явлением своего времени, которое среди его сверстников было распространено намного более широко, чем в предыдущем и последующих поколениях. Родившиеся около 1870 года уже успели получить строгое воспитание в патриархальном обществе с твердыми устоями. Следующее после Гитлера поколение рожденных около 1915 года демонстрировало полную «раскрепощенность и внутреннюю свободу в отношениях с противоположным полом».[139]

Оказавшемуся на переломе эпох поколению Гитлера, которое почти не вело дневников, что очень пригодилось более поздним фальсификаторам, было очень сложно и проблематично выстроить соответствующие общественные отношения с противоположным полом. Вместо нормального влечения к женщинам, что полностью соответствовало традиции, получило широкое распространение восторженное преклонение перед мужчинами, которое являлось не чем иным, как «латентной гомосексуализацией» социальных связей.

К 1920 году начали открыто говорить о захлестнувшей общество «волне инверсии». Этого же мнения придерживался и выдающийся психолог того времени Вильям Штерн.[140] В том же году другой автор опубликовал данные, согласно которым 30% юношей, участвовавших в молодежном движении, испытывали влечение к представителям собственного пола.

Общество наводнили босоногие пророки и проповедники новых религиозных учений, широко распространились ночные купания, беспредметная живопись и платья свободного покроя без корсета и бюстгальтера. «Вечно юные», парни и девушки стали доминирующим социальным характером. Пышным цветом расцвел инфантильный страх перед противоположным полом, шовинизм проявлялся не только в «презрении к женщинам и декларировании мужской любви, утверждающей маскулинный идеал и антифиминизм, но и нарцистский отказ от реальности».[140]

Одним словом, своеобразная сексуальная ориентация Гитлера была продуктом своего времени. Это поколение провело четкую разделительную грань между эросом и сексом. Отто Вайнингер, к которому Гитлер относился с большим уважением, считал любовь и половое влечение «полностью взаимоисключающими, противоположными состояниями».[141] Его образ женщины был расколот на противостоящие ипостаси проститутки и Девы Марии. Тристан и Изольда, являвшиеся идолами Гитлера, были для Вейнингера парой, которая «нашла себя на вечные времена».

У Адольфа Гитлера не было детей. Это было тем более примечательно, что в третьем рейхе многодетность всячески поощрялась и пропагандировалась. В своих монологах, произнесенных в ставке, фюрер требовал, чтобы каждая семья, обладавшая национальным сознанием, имела не менее четырех детей. В то же время Гитлер не дал какого-либо четкого обоснования собственной бездетности. Своей секретарше Шредер он объяснял это весьма невразумительно: «То, что я не женился, значительно расширило мое влияние на женскую часть населения. Я могу позволить себе потерять популярность среди немецких женщин, поскольку они оказывают решающее влияние на исход выборов».[142] По-видимому, в данном случае Гитлер высказывал точку зрения своего наставника Дитриха Экарта, который в начале 20-х годов определил, что будущий фюрер должен быть не особенно интеллигентен и обязательно холост — «тогда мы завоюем симпатии женщин». Точка зрения, согласно которой холостой политик имеет больше шансов на выборах, является типичным мужским заблуждением. Наоборот, политический деятель с привлекательной женой, крепкой семьей и хорошими детьми может завоевать симпатии избирателей-женщин ничуть не хуже, чем холостяк. Кроме того, в 1938 году ни о каких выборах речи больше не шло. Неужели немецкий народ отвернулся бы от Гитлера, если бы он женился?

Подобный аргумент не убедил даже личного адъютанта фюрера Шауба. Несмотря на то что люди из окружения Гитлера не имели возможности уделять своим семьям должного внимания, практически все они были женаты. Тем не менее Гитлер оставался тверд: «Я никогда не женюсь…» Причем дело было не в отсутствии подходящей пары. Он повторял, что никогда не женится, и после того, как стал встречаться с фройляйн Браун.[143]

Окружение Гитлера считало, что у него не было нормальных сексуальных отношений. По мнению Шредер, «Гитлер охотно окружал себя красивыми женщинами, но робость и страх скомпрометировать себя удерживали его от любовных приключений. Если эта робость считается ненормальной, тогда он был ненормальным».[144]

Однако даже более спокойная, дистанцированная форма эротических отношений была ему полностью чужда. Мы не знаем ни одного любовного письма Гитлера к женщине. Шредер считала: «Он играл с окружавшими его женщинами в эротику, но у него не было с ними никакого секса». По-видимому, он любил Гели, «но не имел с ней половых контактов… Его отношения с Евой Браун также были одной видимостью». Для его врачей вовсе не было тайной, что фройляйн Ева не являлась для их пациента сколько-нибудь значимым эротическим раздражителем. Однако они списывали это на возраст и стресс, вызванный тяжелыми нагрузками на работе. В то время когда секс не являлся столь важной вещью, как сегодня, считалось совершенно нормальным, что мужчина после пятидесяти не проявлял интереса к половой жизни. Во время медицинских осмотров тема секса могла вообще не затрагиваться. Эрнст Гюнтер Шенк считает, что «тогда табуированные области были намного шире, чем сегодня».[145] Во всяком случае, в то время казалось совершенно невероятным исследовать на предмет наличия спермы одежду женщин, которые имели доступ к главе государства, чтобы таким способом получить неопровержимые доказательства его сексуальной активности.

Личный врач фюрера Морелль считал: «Гитлер ценил присутствие привлекательных женщин, особенно в годы войны. Позднее из-за растущей ответственности и возрастающей ненадежности положения его либидо значительно понизилось». Другой врач Гитлера фон Хассельбах после войны говорит о том, что Гитлер вел «жизнь старика, которая была вызвана как сильными психическими нагрузками, так и самовнушением». Эта корректная медицинская формулировка описывает состояние, для которого сегодня есть более грубое определение — «мертвые штаны».

Шпеер также сомневался, что в случае с Гитлером и Евой речь шла об активном любовном союзе. В нацистском государстве женщины служили только как «украшение и камуфляж».[146]

Таким образом, Гитлер создал своего рода защитный брак, имитируя который он успешно избежал обвинений в гомосексуализме, за которым следовали общественная дискриминация и уголовное преследование. Хотя он и не женился, но завел себе тайную возлюбленную и запретил своему окружению распространяться о ней, что действовало еще убедительнее.

Деятели искусства той эпохи первыми разглядели гомоэротический компонент его личности. В 1939 году Томас Манн называл его «Братец Гитлер» и писал о «весьма неприятном сродстве». В «Балладе о 30 июля» Бертольда Брехта покинутый и убитый гомосексуалист Рем жалуется:

Генрих Манн, который на примере собственного брата научился различать гомосексуалистов, безошибочно определил наклонности Гитлера: «Он начал свою карьеру при помощи зрелых женщин, которые предлагали ему свои услуги и стали его первой опорой. Он общался с ними только ради их денег, предпочитая, конечно, мужское безрассудство мальчиков. Он сам околдовывал людей женскими чарами».

То, что сексуальность Адольфа Гитлера ясно выбивается из общепринятых норм, заметили не только деятели искусства. Ранний биограф Гитлера Конрад Хайден признавал, что с сексуальной жизнью Гитлера что-то не так.[147] Подозрение в гомосексуальности фюрера высказывал и Больдт, который, однако, позднее отклонил их как несостоятельные. Вернону бросались в глаза женские черты в телосложении Гитлера. Вюрцбургский психиатр Шальтенбрандт считал, что убийство Рема и его ближайшего окружения было устранением ненужных свидетелей, которые могли рассказать о гомосексуальных наклонностях фюрера.

Дело рейхсфюрера СС

Шеф штаба СА Эрнст Рем открыто признавался в сшей гомосексуальности. Вплоть до 1934 года Гитлер покрывал своего соратника, прекрасно зная о его наклонностях. В 1932 году фюрер заявил своему фотографу Хоффману, что его не интересует личная жизнь Рема. Более того, он даже защищал его от нападок своего референта Вагенера и Грегора Штрассера, утверждая, что партия «не институт благородных девиц, а союз жестоких борцов». В то время Гитлер, как и Рем, считали гомосексуализм «неотъемлемым качеством борца за революцию».[148] До прихода к власти в НСДАП гомосексуализм был распространен настолько сильно, что в 1931 году Геббельс подозревал в этом даже будущего полицай-президента Берлина графа фон Хелльдорфа. Только позднее, утешая плачущую актрису Эльзу Эльштер, которая ждала от Хелльдорфа ребенка, Геббельс вынужден был признать, что граф все же является нормальным мужчиной.

Много позднее Адольф Гитлер не выступал против гомосексуализма как такового. Ни партийная программа, принятая 24 февраля 1920 года, ни «Майн кампф» не содержат ни единого слова, осуждающего это явление. Однако он прекрасно понимал, что половые извращения, практикуемые в НСДАП, могут серьезно навредить его политической карьере. Поэтому Гитлер сознательно дистанцировался от «неописуемых проявлений беспорядочного гомосексуализма», которые имели место, например в силезской школе для руководства СА. Тем не менее если бы не его мания преследования, он бы никогда не предпринял бы никаких мер против этого. Только по настоянию Гиммлера и Геринга Гитлер обвинил Рема в попытке организации путча, поскольку СА начали составлять опасную конкуренцию рейхсверу.

13 июля 1934 года, оправдываясь перед рейхстагом, Гитлер сказал, что ему мешал не столько гомосексуализм, сколько постоянная угроза существующему порядку: «Там были собраны деструктивные элементы, гомосексуалисты и темные силы, которые полностью утратили все связи с организованным общественным порядком. Они были не способны к какому-либо нормальному сотрудничеству и полны ненависти к любым авторитетам».[149]

Однако после подавления путча Рема в третьем рейхе не начался Холокост для гомосексуалистов. Гитлер вовсе не желал полного истребления всех гомосексуалистов по примеру «окончательного решения».[150] В третьем рейхе, как ранее в Веймарской республике, а затем в эпоху Аденауэра в Федеративной Республике Германия, наказуемы были только доказанные гомосексуальные половые акты, а вовсе не склонность или предрасположенность к ним. Гомосексуализм не преследовался в таких ужасных размерах, как расовая принадлежность к еврейству. В концентрационные лагеря помещались только гомосексуалисты немцы, иностранцев же за это не карали. Если же гомосексуалист вступал в гетеросексуальный брак, его вообще оставляли в покое. По свидетельству Виктора Лице, который стал начальником штаба СА после расправы с Ремом, Гитлер преследовал не гомосексуализм сам по себе, а «извращенные изменения образа жизни, аморальность, карьеризм, материализм, казнокрадство, пьянство, спесь и мотовство».

Также Гитлер возражал против ужесточения законов, карающих за гомосексуализм. Уже после начала войны, в декабре 1939 года, он выступил против введения смертной казни за гомосексуальные контакты между взрослыми мужчинами, поскольку «в настоящее время подобный закон не будет способствовать подъему мужества и самоотдачи населения».[151]

Только 15 ноября 1941 года Адольф Гитлер с явной неохотой подписал указ «О чистоте рядов СС и полиции», 175-й параграф которого вводит смертную казнь для эсэсовцев, вступавших в развратные действия с другим мужчиной. Шеф рейхсканцелярии министр Ламмерс свидетельствовал, что Гитлер всячески оттягивал принятие этого документа: «Фюрер подписал прилагаемый указ, однако выступил против его публикации в имперской печати. Это могло создать впечатление внутри страны и за границей, что подобные нарушения в СС и полиции являются обычной практикой, против которой и приняты столь драконовские меры». Возможно и так. Однако Гитлер не был сторонником столь жестокого наказания за подобные действия, иначе не назвал бы их «драконовскими мерами».

Ламмерс возражал против такого подхода исходя из чисто юридической точки зрения. Он считал, «что перед совершением преступления человекдолжен знать меру последующего за этим наказания, особенно когда речь идет об угрозе смертной казни».

Тем не менее Гитлер упорно отказывался опубликовать этот указ. «Фюрер считал, что существует множество законодательных актов, которые мы не можем опубликовать. Данный случай был из этой области». Впрочем, Гитлер умыл руки и предоставлял исполнение столь неприятного ему дела Гиммлеру. «Фюрер заявил, что ознакомление с новой правовой нормой эсэсовцев и полицейских должно быть делом рейхсфюрера СС и шефа немецкой полиции».

Фактически это становилось делом Гиммлера, который почти сразу после прихода к власти начал проводить более жесткую линию против гомосексуалистов, чем Гитлер, однако не добился сколько-нибудь значимых успехов. В подразделениях СС «Мертвая голова», которые охраняли концентрационные лагеря, довольно скоро начали проявляться отчетливые гомофилические тенденции, которые красили не только парадный фасад национал-социализма, но и его темный задний двор. Комендант концлагеря Дахау, а в 1934-1939 годах инспектор концентрационных лагерей Теодор Айке был сторонником строгого мужского воспитания. Именно он является автором жестоких порядков в немецких лагерях. Чтобы привить свои гомофилические идеалы арестантам, которых он считал внутренними врагами отечества и его личной этики, он ввел извращенную драконовскую систему наказаний. Так, заключенных специально подвешивали на дыбу таким образом, чтобы сильно затянутый ремень сдирал кожу с их заломленных рук. Это жестокое наказание было превращено в ритуал, на котором должны были присутствовать все заключенные, проводившийся под контролем лагерного врача.

Парни Айке, как называли служащих подразделений «Мертвая голова», в подавляющем большинстве были холостыми крепкими юношами, которые в среднем на восемь лет были моложе остальных СС. После войны один из эсэсовцев, служивших у Айке, вспоминал: «Мы считали своим идеалом высоких светловолосых юношей. Сегодня все это кажется романтическим бредом, но тогда мы действительно глубоко верили в это. Нам нужен был Айке, и по его движениям, осанке, словам мы чувствовали, что со своей стороны он нуждался в нас. Это были глубокие и очень сложные отношения».[152]

Уже после войны домашние Айке подтвердили, что его парни были ему дороже жены и семьи. «Поджарые юноши в возрасте 17-19 лет» давали ему нечто такое, чего он не мог найти дома. Они были рады Айке, и их расположение значило для него очень много.

Сам Айке интерпретировал свои гомофилические наклонности как отцовскую заботу: «Если мои парни в казарме называют меня отцом, это самое прекрасное выражение сердечной общности, которое может получить начальник, который всегда поддерживает контакт со своими подчиненными…»

Однако облава, проведенная 11 марта 1935 года на гомосексуалистов лейштандартом «Адольф Гитлер», дала весьма неутешительные результаты. «На основе телефонного звонка информатора в кафе на Альтен Якобштрассе, 50 была проведена облава на членов СС и СА, заподозренных в общении с гомосексуалистами. Акция не достигла своей цели», — сообщал офицер СС.[153] Несомненно, в третьем рейхе гомосексуалисты подвергались преследованию. Однако это была не более чем еще одна мания Гиммлера, который после подавления «восстания» гомосексуалиста Рема значительно укрепил свои позиции.

Гиммлер не только по личной инициативе преследовал гомосексуалистов, он проводил самостоятельную политику в отношении женщин. «СС, возникшие и выросшие как союз мужчин, довольно быстро признали, что на всем протяжении истории вмешательство в ход развития событий подобных однополых структур было ограничено. Ни один союз мужчин не может избежать данной участи, даже если он и кажется вечным». «За спиной бездетного холостяка Гитлера Гиммлер реорганизовал чисто мужской союз СС в кровно-родственную общность мужчин и женщин».[154]

Генрих Гиммлер последовательно настаивал на том, чтобы все руководство СС сочеталось браком с проверенными на предмет расовой чистоты женщинами и оставило потомство. Также поощрялось внебрачное рождение чистокровных в расовом отношении детей. «Гиммлер и руководство СС не имели ничего против того, чтобы офицеры наряду с женами имели еще и любовниц, если эти женщины были способны к деторождению и не разрушали семью».

В порядке возрождения «древнегерманской морали» после окончания войны Гиммлер хотел ввести новые законы брака. Герои войны, «награжденные золотым Германский крестом или Рыцарским крестом, должны были получить право иметь двух жен».[155] Сам Гиммлер практиковал подобные отношения со своей секретаршей, которая родила ему двух дочек. Некоторые нацистские бонзы, среди которых был Мартин Борман, партийный секретарь Гитлера, «жили с двумя женщинами. Жена Бормана, которую он письменно проинформировал о своем решении завести любовницу, поддержала мужа, но просила его постараться, чтобы женщины не беременели одновременно: "Так вы всегда будете иметь в своем распоряжении женщину"».

В данном случае дело было не в любви, а в высших расовых интересах. «В 1937 году в одном из журналов СС появилась статья, в которой весьма остро критиковалась порочная практика, при которой многие эсэсовцы берут себе в жены девушек невысокого роста с круглыми формами. Связи подобного рода рассматривались как нежелательные. "Женщины брачного возраста, имеющие излишний вес, не обладают должной репрезентабельностью и совершенно не соответствуют нашему нордическому идеалу красоты и принципам селекции СС!"» Эсэсовцы должны были жениться на женщинах нордического типа, даже если имели собственное мнение о женской красоте. Гиммлер утверждал: «Совершенно очевидно, что представители расово несовершенной части нашего народа созревают быстрее, чем более чистые особи. Они обладают большей сексуальной привлекательностью и гораздо чаще выходят замуж».

Подобные жутковатые сексуальные фантазии в конечном итоге и привели к Холокосту. Носители хорошей, но медленно созревающей крови должны были отстоять свое место под солнцем в конкурентной борьбе с сексуально более активными недочеловеками. Гомосексуализм же должен был быть полностью искоренен, поскольку сокращал рождаемость расового полноценного потомства.

По приказу Гиммлера в концентрационных лагерях специально подготовленные женщины пытались «вылечить» гомосексуалистов. Те, кто проходил этот извращенный тест, получали свободу. Этот нездоровый интерес Гиммлера, «чьи небольшие, нежные, почти женские руки» бросались в глаза окружающим, достоин пристального внимания психоаналитиков.[156] Эксперт по эротике молодежных движений Ханс Блюхер, который признал собственную гомосексуальность, однако не практиковал ее, видел в интенсивных преследованиях гомосексуалистов подавленное влечение, которое вытесняется при проекции и насильственном подавлении его у окружающих.[157]

В концентрационных лагерях гомосексуалисты составляли отдельную группу заключенных, которые носили на робе розовый треугольник. Несомненно, имели место отдельные случаи жестокого и бесчеловечного отношения к ним администрации, однако это не идет ни в какое сравнение с систематическим массовым уничтожением евреев, цыган и русских военнопленных. Среди деятелей искусства и в министерстве иностранных дел даже во времена нацистов было много гомосексуалистов, которые не испытывали никаких притеснений.

«Директор и хореограф Ханс Нидекен-Гебхард был центральной личностью в немецкой музыкальной жизни и балете. Именно гомосексуализм в якобы свободные 20-е годы мешал ему сделать карьеру». Тем более удивительно, что в третьем рейхе он наконец-то смог стать по-настоящему знаменитым и занять достойное его таланта место. «Летом 1934 года он руководил имперским фестивалем, в 1935 году успешно ставил балеты в Геттингене. В том же году ему была поручена организация фестиваля в рамках Олимпийских игр 1936 года в Берлине, в котором приняли участие все звезды немецкого балета».[158]

Несмотря на то что в 1936 году коллега Нидекен-Гебхарда заявил на него как на гомосексуалиста и в уголовной полиции на него имелось пухлое досье, он продолжал спокойно работать. «Узнав о доносе, спустя несколько недель, 20 марта 1936 года он сочетался браком с театральной художницей Лотой Бриль и переехал вместе с ней на виллу в Грюневальд. В газетах, в том числе и в "Фелькишер Беобахтер", это событие было подано как "олимпийская свадьба"».

Ханс Деппе был «голубым» до мозга костей, что не мешало ему снимать для Гитлера пропагандистские фильмы, в числе которых была знаменитая лента «Немецкая женщина». Гарри Паули вспоминал: «Многие гомосексуалисты специально вступали в СА, поскольку верили, что это надежно защитит их от нападок. Я лично видел 4-5 знакомых "голубых" в форме штурмовиков».[159]

21 августа 1934 года Томас Манн следующим образом прокомментировал назначение своего бывшего зятя Грюндгенса, с 1915 по 1928 год женатого на его дочери Эрике, директором Государственной филармонии на Жандарменмаркт в Берлине: «Решение было принято Гитлером в четыре часа утра. Директор В., который протестовал, но не смог ничего сделать, был отправлен в путешествие с жалованием в 4000 марок, тогда как Грюндгенсу платят 6000. Слабость Гитлера к нему носит явно эротический характер».

Даже в высших слоях руководства третьего рейха были мужчины с неясной сексуальной ориентацией. Уже в Нюрнберге американский судебный психиатр, произведя осмотр Бальдура фон Шираха, поставил ему диагноз «гомосексуалист». Врач официально уведомил американского судью Виддла, «что на скамье подсудимых находятся три гомосексуалиста: Франк, Ширах и Фриче».[160] Заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс и министр экономики в первом кабинете Гитлера Вальтер Функ также проявляли подобные наклонности. Гомосексуализм в третьем рейхе проявлялся не только в латентной форме, но и открыто. Так, в одной из башен орденбурга Фогельхзанг имелось специально оборудованное помещение с явными элементами гомоэротизма. Гитлер описал Раушингу зал, который он хотел бы устроить для проведения церемоний посвящения, напоминавших открытое декларирование гомосексуальности. Там предполагалось вывесить украшенные флагами мемориальные доски с именами нацистов, погибших во время путча 1923 года, и поставить обнаженную бронзовую статую героя. Любитель готовых к самопожертвованию мальчиков мечтал о том, что в его «орденбургах культовой фигурой будет прекрасный богочеловек, создавший себя собственными руками». Этот культовый образ должен был готовить молодежь к переходу в состояние зрелости.[161]

Настоящие мужчины

Гомосексуальный стереотип женщины расколот на два противоположных полюса, на одном из которых находится эмансипэ и синий чулок, а на другом — мать и хранительница домашнего очага. Гитлер и вслед за ним все нацисты восхищались последней, считая ее выражением подлинной женственности, и презирали первую.

Подобным же образом у гомосексуальных мужчин разделен на полюса и стереотип самовосприятия. Они считают себя либо как крайнее проявление женственности, либо образцом маскулинности, превосходящей гетеросексуальных мужчин, которые феминизируются в процессе постоянного тесного общения с женщинами. Фашистская гомоэротика проявила себя как крайняя радикальная форма мужественности. «Фашизм поднял маскулинность на такой уровень, которого она никогда не достигала ранее и вряд ли когда-либо достигнет в будущем».[162] Это выражалось даже в прическах, которые стали служить средством не столько сексуальной, сколько политической идентификации. Прически с длинными волосами были понижены в правах и объявлены бабскими. Широкое распространение получил солдатский «ежик», некоторые неонацисты, склонные к особо маскулинной форме гомосексуализма, бреют себе череп наголо. Офицеры СС, желая выглядеть как настоящие солдаты, брили себе затылок и бока, оставляя только на макушке щетку коротко стриженных волос. Гитлер считал короткую стрижку на римский манер признаком не только принадлежности к армии, но и современности. 12 марта 1926 года во время одного из выступлений в Мюнхене он заявил, что национал-социалисты не должны иметь ничего общего «со старыми фелькишскими признаками, всеми этими густыми усами и вьющимися волосами. Мы признаем только короткие стрижки».

«Гомосексуализм, прежде всего латентный, располагает огромным количеством подавляемой энергии влечения, находящей выход в агрессивности, которая рассматривается многими авторами как существенная составная часть солдатской потребности в агрессии».[163] Вильгельм Райх установил четкую связь между фашизмом и гомосексуализмом. Он описал эти явления как милитаристско-фашистский комплекс. «Теперь во время войны можно наблюдать, как тот, кто ведет активный гетеросексуальный образ жизни или полноценно сублимирует свое влечение, отвергает войну. Напротив, наиболее жестокими и ярыми ее приверженцами стали те, кто рассматривали женщину только как средство справить нужду и являлись скрытыми либо явными гомосексуалистами».[164]

Фюрер СА Эрнст Рем проявлял ландскнехтскую версию особенно маскулинного гомосексуализма, Лоуренс Аравийский устроил игру, в ходе которой завоевывал новые колонии для Британской империи. Не вызывает никаких сомнений, что Гитлер также желал использовать особенно мужественную форму гомоэротики. Однако Томас Манн нащупал уязвимое место Гитлера, определив его за год до начала войны как женственного гомосексуалиста. Его возбуждали и одновременно пугали «парни», как человека, «кто чисто технически не может делать то, что доступно каждому мужчине: ездить верхом, управлять машиной или самолетом и даже "сделать" ребенка».

Следует отметить, что у самого Томаса Манна были серьезные проблемы с вышеперечисленными мужскими качествами. О верховой езде и управлении самолетом не могло быть и речи, даже машину водила его жена, которая, по его мнению, ездила слишком быстро. Однако он смог "сделать" несколько детей, поскольку его брак был примером самодисциплины, попыткой покинуть женственный полюс гомосексуализма. Было ли решение Гитлера начать войну сходной формой решительного отказа от женственной формы гомоэротизма, что еще раньше проявилось в ношении им военной формы?

Он действовал в лучших немецких традициях. «Первый и наиболее живучий немецкий журнал для гомосексуалистов "Дер Айгене", выпускавшийся в 1898-1933 годах, воспевал агрессивную формы маскулинности. Любовные истории, которые печатали в подобных изданиях в период между 1929 и 1979 годами, построены вокруг неизменного мужского стереотипа: прекрасного стройного молодого блондина с рублеными чертами лица».[165]

Гомосексуалисты с особенно заостренным максулинным самовосприятием отвергают женственных «голубых», ярким примером которых стал Оскар Уальд. Это неприятие взаимно. Когда Риббентроп спросил у эстетствующего крон-принца Пруссии Луиса Фердинанда, прославившегося как сочинитель камерной музыки, почему он не присоединится к нацистскому движению, композитор ответил, что ходить строем — это не его дело.

Сексуальность и антисемитизм

Патологическая ненависть Гитлера к евреям оставалась необъяснимой загадкой для многочисленных исследователей. Она не была основана на личном печальном опыте общения с евреями, а являлась отвлеченным продуктом его мышления. Доводы сторонников психоанализа, которые выводили ее из сексуальности, звучат не очень убедительно. В последние десятилетия ряд ученых пытались найти эти причины вне Гитлера как такового, выводя их из якобы присущего всем немцам коллективного радикального антисемитизма. Однако данное утверждение не подтверждается историческими фактами.

В результате не остается ничего другого, как вновь вернуться к анализу личности Гитлера. Одной из первопричин его антисемитизма стал внешний вид венских улиц, который причинил ему настоящую душевную травму. «Пришло время, когда я уже не бездумно бродил по городу, ослепленный как в первые дни его величием, но перенес свой взгляд со зданий на людей. И когда я посмотрел на этот город под таким углом зрения, то внезапно наткнулся на создание в длинном кафтане с черными патлами». Это шокирующее переживание стало стержнем его мировосприятия. Постепенно образ еврея обрастал все более и более отвратительными чертами. Развиваясь, этот процесс кристаллизации дошел до того, что в его сознании евреи превратились в главное мировое зло.

Следующее, что бросалось в глаза Гитлеру, это нечистоплотность обладателей кафтанов. Они мылись слишком редко или не мылись вообще. Здесь он примкнул к сторонникам ходячего предубеждения, которые считают, что от евреев воняет. Сходные обвинения выдвигались против чернокожих в США — от них идет сильный чесночный запах. Жители стран Восточной Азии считают, что от западноевропейцев исходит отвратительный запах масла. Гитлер же мог с закрытыми глазами определить еврея: «Мне становилось дурно от запаха этих кафтанов».

Из физической нечистоплотности он выводил нечистоплотность моральную: «Вообще этот народ не обладает ни моральной, ни какой-либо другой чистотой». Вследствие этого, по мнению Гитлера, евреи несут ответственность во всех преступлениях против морали: «Разве есть на свете хоть одно нечистое дело, хоть одно бесстыдство какого бы то ни было сорта и прежде всего в области культурной жизни народов, в которой не был бы замешан по крайней мере один еврей? Как в любом гнойнике найдешь червя или его личинку, так в любой грязной истории непременно натолкнешься на еврейчика».

Наконец, Гитлер идентифицировал евреев как сердце мировой печали и первопричину проституции: «Отношение еврейства к проституции и тем больше к торговле девушками можно было изучить в Вене, как, пожалуй, ни в каком другом западноевропейском городе, вероятно, за исключением портов Южной Франции».

Евреи изобрели парламентаризм, чтобы при помощи этой системы вредить немецкому народу. В качестве парламентариев они были повинны в гибели множества смелых солдат. «Если бы сегодня раскрылись могилы во Фландрии, то из их кровавого чрева поднялись бы сотни тысяч прекрасных молодых немцев, злонамеренность этих парламентских преступников привела к гибели в рядах плохо обученной армии; миллионы мужчин были убиты, стали инвалидами и утратили отечество только из-за того, чтобы несколько сотен изменников родины и предателей народа смогли провернуть свои политические спекуляции». В глазах Гитлера евреи были виновниками войны и симулянтами, их почти не было в окопах на фронте. «Канцелярии были забиты евреями. Почти каждый еврей был писцом, и каждый писец — евреем».

По двум пунктам созданный Гитлером образ еврея отличался от общепринятого. Как правило, для предубеждений против других народов характерна нелогичность. Еще Гете писал: «Настоящий немец терпеть не может французов, но с удовольствием пьет их вино». Эсэсовцы, считавшие славян недочеловеками, не смогли удержаться от связей с красивыми украинками. Варварские бомбардировки немецких городов ВВС США, которые серьезно повредили образу Америки, не оказали никакого влияния на интерес к такой американской музыке, как джаз и свинг. Ненависть же Гитлера к евреям полностью заполонила его сознание.

Социологи доказали, что предубеждения очень редко оказывают влияние на конкретные действия людей. Американские отели, которые официально объявляли о том, что не принимают чернокожих жильцов, на самом деле без проблем предоставляли им номера. Но в случае с Гитлером все было иначе. Уже в одном из первых свидетельств своего антисемитизма, письме, которое он написал еще в 1920 году будучи ефрейтором, Гитлер заявил, что еврейский вопрос должен быть урегулирован не погромами или отдельными проявлениями ненависти, а путем принципиального решения. В 1934 году его мысли приобрели более отчетливую и конкретную форму. Теперь он считал своей главной задачей освободить мир от евреев, которые несут угрозу цивилизации: «Если еврей с помощью марксистского учения одержит победу над народами мира, то его корона станет пляской смерти человечества, и наша обезлюдевшая планета вновь, как и миллионы лет назад, будет лететь в пустом эфире».

За исключением крайнего радикализма и всюду проникающих метастаз мышления образ еврея Гитлера не слишком сильно отличался от созданного в начале века венскими антисемитами, который он юношей перенял посредством чтения желтой прессы и уличных юдофобских брошюр, личных встреч и дискуссий с единомышленниками.

Этот искаженный образ еврея отличался весьма примечательной раздвоенностью. С одной стороны, евреи отличались сильной потенцией и особенно ясно выраженным половым влечением, которое превращало их в безжалостных охотников за блондинками. Данная тема стала объектом особенно ярких фантазий Гитлера, который описал в «Майн кампф» с нетерпением рыскающих повсюду соблазнителей евреев.

С другой стороны, еврей трактовался как женоподобный мужчина. «Религиозные традиции иудаизма только усиливают смешение мужских и женских черт в образе еврейского мужчины и порождаемый этим страх, что мужчина может вести себя как по-мужски, так и по-женски». Обрезание являлось способом уменьшения маскулинности при помощи «уродования половых органов», которое можно рассматривать как форму ритуальной кастрации.[166]

В соответствии с таким подходом дегенеративная феминизация проявлялась не только в типичном для евреев плоскостопии, при помощи которого они избегали службы в армии, или уменьшении объема груди, но и в женственных уменьшительных речевых оборотах, а также в семенящей походке, которая сильно отличалась от присущего настоящим мужчинам широкого шага.

По мнению некоторых венских врачей, склонность евреев к онанизму являлась важной предпосылкой для подобной нездоровой феминизации, проявлявшейся в их внешнем виде. Основатель немецкого нудистского движения Рихард Унгевиттер считал, что «мастурбация разрушает мужской идеал и развивает малодушие, которое является смертельным врагом мужественности».[167]

«Евреи, которые в глазах общественного мнения были весьма неприятными созданиями, обладали ясно выраженной склонностью разрушать существующий порядок вещей, который наряду с присущей им хронической мастурбацией соответствовал женским признакам. В связи с этим евреи обладали женской природой и были полностью феминизированы».

В этом пункте взгляды Гитлера полностью совпадали с мнением Отто Вайнингера: «Занимающиеся сводничеством мужчины всегда являются евреями, и именно это сильнее всего связывает еврейство с женственностью. Еврей всегда похотлив, это обусловлено его аморальной природой, хотя и является весьма странным, поскольку он обладает меньшей потенцией и не способен получить такое же сильное удовольствие, как арийский мужчина».[168]

Женственные евреи являлись большим объектом ненависти Гитлера, чем ярко выраженные гетеросексуалы, что опровергает мнение некоторых психоаналитиков о наличии у фюрера Эдипова комплекса. Проблема Гитлера была намного глубже. Он подавлял в себе женственного, а позднее и эстетически развитого мужчину, уничтожая в своей душе «еврея».

Особенностью юношеского стереотипа, который сформировался у Гитлера в Вене, было то, что в отличие от «кафтанов», прибывших из восточных районов империи, еврейские женщины не вызывали у него столь сильного отвращения. Таким образом, антисемитизм Гитлера был направлен главным образом против евреев и в гораздо меньшей степени против евреек. Впоследствии это отразилось на преследовании евреев. Нюрнбергские расовые законы рассматривали евреек как менее опасных по сравнению с еврейскими мужчинами.

В соответствии с этими законами женщины освобождались от дискриминации чаще, чем мужчины. В случае с последними Гитлер сделал исключение только для полукровок, таких как изобретатель Артур Имхаузен. Еврейки же могли быть допущены к фюреру, если в их жилах текла хотя бы капля арийской крови.[169] Фрау Айхлер, чей муж-немец погиб за Германию в Судетах, и фрау Мелита Хоффман, которая оказала серьезную помощь нацистскому движению на раннем этапе, были причислены к «почетным арийцам». Оперный тенор Макс Лоренц и киноактер Пауль Хенкельс были зачислены в Имперскую палату искусств, хотя и были женаты на еврейках. Еврейки наравне с арийским женщинами могли посещать театры и останавливаться в отелях.

Для мышления Гитлера, которое с течением времени почти не претерпело изменений и развитие личности которого давно остановилось, было характерно подавление женственной модели гомосексуализма. Он снова и снова загонял внутрь свои страсти, стремление к прекрасному и желание вести жизнь деятеля искусства.

С началом войны положение дел изменилось. Последним проявлением этой полностью подавленной тенденции стало посещение Парижа, куда после разгрома Франции Гитлер отправился вместе со Шпеером и Брекером. К началу же Русской кампании фюрер окончательно подавил в себе эстетическое стремление к прекрасному. Теперь он был готов принять решение о полном уничтожении евреев как представителей женственного гомосексуализма и обостренной гетеросексуальности. Теперь во главу угла был поставлен мужской аскетизм. Огромная ежедневная нагрузка определила стиль жизни, который Иоахим Фест назвал «актом великой отчаянной самодисциплины».[170] В ноябре 1944 года сваленный в постель болезнью Гитлер заставлял себя подниматься, чтобы проводить оперативные совещания: «Он вставал с постели, некоторое время сидел на краю кровати, отказываясь от любой помощи, затем по стенке доходил до стола, тяжело садился на стул, вытирая рукой пот со лба, и просил пригласить собравшихся на совещание в комнату».[171]

Постоянное вытеснение трансформировало характер Гитлера в сторону нетерпимости, злобности и убийственной агрессивности. «Все, что он ненавидел в себе, он проецировал на евреев; только они были повинны во всех неудачах как его в частности, так и всей немецкой нации в целом».172 Возможно, что именно в двойном вытеснении, которое не смогла вынести психика Гитлера, и заключена подсознательная мотивация для необъяснимого массового истребления евреев.

«Майн кампф»

Гитлер продиктовал свою первую книгу в крепости Ландсберг. До сих пор он жил только в мужских общежитиях, казармах, а теперь оказался в тюрьме, где также практиковался гомосексуализм. Он стилизовал часть своей карьеры, прошедшей за решеткой, как жизнь героя. Гитлер планировал назвать свою книгу «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости». В этом названии, значительно сокращенном издателем, наряду с доминантами борьбы за высокие цели, добро и Германию против всех темных еврейских и марксистских сил четко прослеживается гомоэротический подтекст, поскольку речь шла и о борьбе против феминизации.

Создание «национальной общности народа», к которой стремился Гитлер, вовсе не было социалистическим мероприятием. Скорее он требовал от немцев обособиться от других народов и поклясться в верности до гроба своему фюреру. Подобные представления уходили своими корнями в мужскую солидарность, совместную мужскую борьбу. Война для него была мерой всех вещей. Одержать победу можно только мужским мечом, мирный экономический способ покорения его не устраивал. Только мерзкие евреи способны отрицать этот «благородный принцип природы». Мировоззрение Гитлера являлось концепцией реформ и спасения, слегка окрашенной гомоэротизмом.

Гораздо более отчетливо это заметно на примере одного из идейных предшественников Адольфа Гитлера Ланца фон Либенфельса. Еще в Вене молодой Гитлер тщательно изучал его журнал «Остара», где были опубликованы две книги Ланца: «Раса, женщина и ее любовь к мужчинам низших рас» (1908) и «Опасность матриархата и необходимость матриархальной морали» (1909). Эти памфлеты разъясняли несознательность немецких женщин: «Крепкие темноволосые мужчины низших рас, которые живут среди нас, психически и физически развратили наших женщин и испортили их эротический вкус».[173] Ланц пропагандировал гомоэротическую общность мужчин, «новый орден тамплиеров», который следовало создать в замке Верфенштайн в Нибелунгенгау в Вашау, на руинах которого он периодически вывешивал флаг со свастикой.

Хотя позднее Гитлер отмежевался от слишком уж явного гомосексуализма сторонников Ланца, влияние его идей ощущается в «Майн кампф». Ярким примером этого служит печально знаменитый пассаж: «Черноволосый еврейский юноша с сатанинской усмешкой на лице часами нетерпеливо поджидает невинную девушку, чтобы осквернить ее своей кровью и обокрасть ее народ».

И в других местах книги вновь и вновь проскальзывает невообразимое отвращение, которое охватывало и захлестывало его вместе с половым влечением.[174] Он утверждал, что евреи виновны в «превращении нашего полового влечения в скотскую жажду спаривания». У Гитлера вызывал омерзение «отвратительный душок нашей современной эротики», он явственно видел, что в «теплице сексуальных раздражителей» выросло «ядовитое растение расовой дегенерации». Сексуальные фантазии отвращения, которыми гомосексуальные мужчины отгораживают себя от женщин, Гитлер перенес на евреев. Примечательный символ проявления отвращения Гитлера, процитированный выше пассаж про «личинку» и «еврейчика», одновременно является и символом мальчишеской импотенции.

Американский исследователь Брам Дикштра, который был уверен в гомосексуальности Гитлера, интерпретировал убийство евреев как «метафорический геноцид».[175] Можно проследить связь идей фюрера с антифиминистскими и антисемитскими образами, представленными в современном немецком кино Г. В. Пабстом, Ф. В. Мурнау и Фрицем Лангом. Здесь, как у Гитлера, еврей идентифицирован как прототип сексуально озабоченной и развращающей мужчин женщины и приравнен к женщине-вампиру, от которой мужчина мог спастись, только убив ее. Святой Георгий как герб лагерей смерти.

Феминистки заходят настолько далеко, что считают антифеминизм более фундаментальным принципом биологической политики нацистов, чем расизм. По их мнению, в национал-социализме на первом месте стоял сексизм, и только потом шел расизм. Подобный подход в принципе не имеет ничего общего с действительностью. Абсурдно утверждать, что принижение женщин было более сильным, чем целенаправленное поголовное истребление евреев или цыган. Режим, который захотел бы последовать шутливой рекомендации комика Лихтенберга: «Всех новорожденных девочек топить!» — имел бы весьма ограниченную временную перспективу и просуществовал бы не дольше одного поколения.

Антифеминизм не может проявить себя в той же форме, как направленный на массовое уничтожение евреев антисемитизм, он вынужден маскироваться, перенаправлять свою агрессию на другие группы населения. Для Гитлера были типичны подобные маскировка и перенесение подавленных эмоций, которые и делали его личность столь непроницаемой, а поведение — непредсказуемым.

При всем желании Адольф Гитлер не мог запретить немцам спать с женщинами. Однако он смог ограничить половые контакты, соорудив преграды в виде расовых законов. Вплоть до самоубийства Гитлера не оставляли страх перед загрязнением крови и забота о чистоте расы и расовой гигиене. Свое политическое завещание он закончил словами: «Прежде всего я обязываю руководство нации и общество строго соблюдать расовые законы и стойко сопротивляться международному еврейству, которое является всемирным отравителем всех народов».

Весьма странный образ женщины, сформированный Гитлером, был близок стилю «Fin de siecle» (конец века) и столь почитаемым фюрером Арнольду Беклину и Францу фон Штуке. В принципе «геноцидальный менталитет, выражавшийся враждебным, убийственным языком борьбы полов», был свойствен всей западноевропейской культуре. Дикштра утверждал, что «еще до начала столетия печи крематориев концлагерей уже существовали в антифеминистских расово-революционных мужских фантазиях».

Нюрнбергские расовые законы соответствовали навязчивым идеям фюрера. Выступая на съезде партии в 1935 году, он утверждал, что ввел эти законы, чтобы в первую очередь спасти в государстве брак, подняв его со дна расовой мешанины, где он находился. В исполнении этих законов совершенно четко проявлялась сексуальная патология. Научно-популярный журнал «Дойче Фольксгезундхайт» предостерегал арийскую женщину от половых сношений с евреями. Как только она примет в свое тело «чужеродный белок», она никогда больше не сможет рожать расово чистых детей, даже если потом и выйдет замуж за арийца. Данные абсурдные табу вошли в национал-социалистический кодекс поведения. Эсэсовцам и членам партии запрещали жениться, если невеста была ранее замужем за евреем или просто обручена с ним.

Порнографические фантазии смешивались с юридической изо-шренностью. Даже «лазание под юбку» рассматривалось как расовое преступление и каралось двумя годами заключения в исправительном доме, если подобное действие совершал еврей в отношении арийской женщины. В соответствии с комментариями к расовому законодательству, подготовленными в 1936 году В. Штукартом и X. Гробке, наказуемым деянием стали «любовные действия, например взаимный онанизм». Оральный секс оставался неподсуден, поскольку не имеет своей целью воспроизведение потомства, у которого может быть загрязнена арийская кровь.[176]

Внутреннее созвучие и блондинки

Список обвинений против евреев, приведенный в «Майн кампф», охватывал ходовые антисемитские клише. Однако существовала одна особенность, которая отличала идеи Гитлера от обычного антисемитизма, он обвинял евреев в том, что они не воспринимали его аргументы. Таким образом, главным признаком, по которому определялась расовая принадлежность, стала способность принять убеждения Гитлера, внутреннее созвучие его мировоззрению. Ему не нужны были светловолосые германцы с голубыми глазами и прямым носом, которые не разделяли его идеи или даже относились к ним враждебно. В результате раса для фюрера перестала быть антропологическим критерием.

В речи на партийном съезде 1934 года Адольф Гитлер использовал хитрый демагогический трюк. Он заявил, что политически совершенно невозможно распределять руководящие государственные должности исходя из расовых признаков. Слишком уж явно он сам и прочие фюреры рейха не вписывались в стандарты чисто арийской внешности. Во время спора с рейхсфюрером СС гауляйер Данцига Форштер прямо заявил, что сам Гиммлер выглядит так, что о расе тут не может быть и речи.[177] В застольных беседах 27 января 1942 года Гитлер весьма благоразумно подметил: «Внешний вид и наклонности часто разнятся». Полутора годами ранее, 16 сентября 1940 года, он приказал, чтобы «метисы», проявившие смелость перед лицом врага, признавались чистыми арийцами.

Однако Гитлер не пришел к логическому выводу, что вся расовая теория ложна и непригодна к использованию. Не желая замечать явных противоречий, он упорно продолжал считать, что «в принципе следовало бы определять расовую принадлежность на основе способностей. Однако способности закрепляются при помощи способов реакции отдельных людей на новые идеи. Данный метод поиска людей, которые нам нужны, непригоден, потому что каждый слышит только те звуки, которые находят внутренний отклик в его душе».

Геббельс, прозванный в народе за свою внешность «засушенным арийцем», в своих дневниках писал о недопустимости «расового материализма, который ставил во главу угла не мысли и действия, а бесполезный цвет волос».

Для самого Гитлера понятие «арийцы» было только обозначением для тех, кто соответствовал его гомоэротическим предпочтениям, возбуждал его и разделял его взгляды. При исследовании структуры мотивов его первобытной ненависти к евреям становится совершенно ясно, что он воспринимал их как угрозу прекрасному и благородному идеальному миру, созданному в его гомоэротических мечтах. Однако сам Гитлер не имел четкого представления об этой сексуальной утопии, в его сознании были четко определены ее противники, вызывавшие жгучую ненависть.

Вслед за Рихардом Вагнером Гитлер причислил Иисуса Христа к арийцам, проявив тем самым недовольство, что только неариец мог быть способен на сколько-нибудь значимые действия и иметь серьезные заслуги. Когда в 1938 году во время визита в Рим Муссолини показал ему римский бюст, который тогда считался возможным изображением Иисуса, Гитлер сразу же нашел в нем очевидные расовые черты, присущие арийцам. В застольных беседах он заявил, что если Чингисхан действительно настолько великий человек, как учит история, то он, несомненно, принадлежит к арийской расе.

Эти удивительные обертоны расового учения Гитлера временно предоставляли шанс выжить в третьем рейхе не только евреям с расово чуждой внешностью, но и блондинкам-инородкам. Предпочтение фюрером данного типа женщин не имело под собой антропологической основы, а скорее соответствовало стереотипам, свойственным мужским союзам. По сравнению с опасными страстными темноволосыми еврейками холодные блондинки рассматривались как более ценные, сдержанные и потому пригодные как партнеры по браку для приличных мужчин. По всей видимости, Гитлер считал, что брак с блондинкой будет направлен на продолжение рода, а не на удовлетворение похотливых потребностей плоти.

При определенных обстоятельствах блондинки, принадлежащие к другим народам, могли быть приняты в общество арийских мужчин. В 1942 году во время своего очередного монолога в ставке Гитлер поделился с присутствующими подобными планами. «За обедом шеф рассказал, что вчерашний полет в Полтаву поколебал его расовые представления». В украинской Полтаве «он увидел такое количество голубоглазых светловолосых женщин, что это напомнило ему просмотр фотографий норвежек или голландок, желавших выйти замуж за немецких офицеров».[178]

Позднее Адольф Гитлер просто объявил всех блондинок германками: «За чаем фюрер внес поправки в наши школьные знания о переселении народов и объявил голубоглазых светловолосых украинок потомками германских племен, чье возвращение в лоно немецкого народа является только вопросом времени».

По мнению Гитлера, связываться с женщинами было допустимо только по соображениям необходимости продолжения рода. Психологические корни подобного «предоставления прав гражданства» можно проследить на примере из истории моей семьи. Мой дядя Макс Лоренц был любимым певцом Гитлера. Как рассказывала моя бабушка Мари-Луиза Хиллебрехт, он был гомосексуалистом, и чтобы соответствовать вкусам своего мужа, его жена-еврейка уменьшила свою грудь до мальчишеских размеров. Моя еврейская тетя личным приказом фюрера была освобождена от преследований, что является еще одним доказательством, что расовые взгляды Гитлера выражали скорее гомофили-ческие страхи, чем дарвинистские убеждения. По его мнению, опасность представляли только полногрудые еврейки, поскольку общение арийцев с подобными женщинами, без сомнения, привело бы народ к гибели.

В своей «Второй книге» Адольф Гитлер писал: «Мода на браки с пышными еврейками, распространившаяся среди отдельных офицеров, особенно выходцев из аристократии, несла в себе опасность старой армии и при прогрессирующем развитии рано или поздно обернется большой бедой».

Кумиры

В 1933 году, вскоре после назначения рейхсканцлером, Гитлер признался своему адъютанту Видеманну, что если бы не катастрофа 1918 года, которая заставила его пойти в политику, он стал бы таким же великим художником, как Микеланджело.[179] Подобное замечание вполне можно истолковать как типичную пубертантную переоценку своих сил и способностей.

Микеланджело был не единственным гомосексуалистом, которого взял себе за образец Гитлер. Он питал особенную склонность и к баварскому королю Людвигу II. Выступая 12 августа 1933 года в Хоэншвангау, он показал себя сторонником и продолжателем идей этого монарха. Масштабная программа строительства, которую хотел провести Людвиг II, была «протестом гения против ограниченной парламентской посредственности. Сегодня мы воплотили этот протест в жизнь». Интерес Гитлера к личности Людвига проявился и в том, что он приобрел подлинник автографа одного из самых неординарных представителей династии Виттельсбахов. В почитании Карла Мая фюрер зашел так далеко, что даже в одежде старался подражать гомосексуальному идеалу, воплощенному в образе Твердой руки. Во время проживания в Мюнхене Адольф Гитлер стилизовал себя под героя вестерна, носил выделяющуюся одежду и ярко выраженную несолдатскую прическу. 22 марта 1912 года Гитлер посетил в Вене лекцию уже старого Карла Мая, для чего ему пришлось одолжить целую пару обуви и прошагать пешком целый час. Однако приложенные усилия полностью себя оправдали. Он прослушал лекцию о цели человечества, которая состояла в необходимости покинуть темный Ардистан и завоевать Дшинистан, что позволило бы стать таким же благородным, как Карл Май. В течение нескольких месяцев Гитлер не мог успокоиться, снова и снова вспоминая выступление своего кумира.[180]

Винниту околдовал его гомофилическую душу. По свидетельству Альберта Шпеера, уже в более поздний период жизни Гитлер относился к книгам Карла Мая с тем же священным трепетом, с которым другие люди читают философские трактаты или Библию.[181] Он желал, чтобы и солдаты в окопах прониклись этим духом. В 1943 году, несмотря на острый дефицит бумаги, по личному приказу фюрера для фронта были отпечатаны 300 000 экземпляров романа про Винниту. Шпеер рассказывал, что фюрер увидел в Винниту «образцовый пример руководителя военной кампании и благородного человека», на котором следует воспитывать у молодежи понятие подлинного мужества.

После подавления путча Рема Гитлер тщательно вычистил из своего прошлого все явные проявления гомосексуальных наклонностей. Тем более бросалось в глаза подчеркнутое преклонение Гитлера перед личностью прусского короля Фридриха II, в военном окружении которого имелось социально акцентированное увлечение гомосексуализмом. В действительности Гитлеру не было никакого дела до добродетелей Гогенцоллернов, и он ни в коем случае не собирался делить с ними власть. Увлечение Гитлера пруссачеством в своей поддельности не было смешным только потому, что он ни в коем случае не был и не казался опруссаченным австрийцем.

«Гитлер идентифицировал себя с Фридрихом II, сравнивая свои поражения с перипетиями Семилетней войны, свое одиночество с королевским, а свою овчарку Блонди с его левреткой Бише».[182]

Так наряду с культом Карла Мая Гитлер создал себе культ «Старого Фрица», который также проявлялся в весьма странных формах. По мнению Фридриха Хеера, портрет короля играл для Гитлера роль католической святыни. Он висел у него в кабинете. Фюрер взял этот портрет с собой в бункер и покончил под ним жизнь самоубийством. Перед ужасным концом Геббельс утешал своего фюрера, зачитывая ему куски из «Жизнь Фридриха Великого» Томаса Карлейля.

К 50-летию Гиммлер подарил Гитлеру портрет прусского короля кисти Менцеля. Спустя год Розенберг подарил ему большой фарфоровый бюст Фридриха, который диктатор принял со слезами на глазах. Яростный противник курения фюрер был полон гордости, что знаменитая табакерка короля украшает его письменный стол в Бергхофе.

Гитлер нашел для себя гомофилические образцы и в австрийской истории, которую он хорошо знал с детства. Как и «Старый Фриц», принц Евгений Савойский был очень популярным в народе полководцем, который предпочитал женщинам мужчин. Во время проживания в Вене молодой Гитлер восхищался его великолепным замком Бельведер, указывая на хороший архитектурный вкус принца, а позднее находил в лицах улыбающихся сфинксов, установленных в замковом парке, сходные черты со своей племянницей. Среди прочих обычных для ее возраста книг он подарил юной Генриетте Хоффман «Жизнь принца Евгения», которую вряд ли можно признать подходящим чтением для баварских подростков. Гитлер назвал в честь принца тяжелый крейсер, гордость германских кригсмарине, хотя он не имел прямого отношения к войне на море. Спуск этого судна стал настоящим чествованием традиций австрийской монархии, и на церемонию был приглашен глава Венгрии адмирал Хорти.

Весьма удивительно, что первым политическим образцом для подражания, открытым Гитлером, стал венский бургомистр Карл Люгер (1897-1910), «самый сильный немецкий бургомистр всех времен», который как христианский социалист был ярым противником Шенерера и сторонником Габсбургской монархии. Бригитта Хаманн, проанализировав психологическую подоплеку этой странности, писала: «Его покорила не политическая партия, но конкретная личность Люгера, которого он подверг тщательному изучению». «Красавчик Карл» был холостяком. Гитлеру импонировали не только антисемитизм венского бургомистра, но и его отрицательное отношение к браку, которые воодушевляли толпу. Люгер наглядно продемонстрировал восхищенному подростку, что блестящую политическую карьеру не только можно совместить с безбрачием, но и что второе будет подталкивать первую, оказывая на массы потрясающее по своей силе воздействие. Именно от Люгера (или от Экарта) Гитлер позаимствовал свою идею фикс, согласно которой только холостяк может привлечь голоса избирательниц. Уже Люгер использовал этот аргумент в качестве предлога, под которым отказывался жениться. «Люгер заявлял, что принадлежит только своим венцам, Гитлер же переделал этот постулат в знаменитое: "Германия — моя возлюбленная!" — и любил пошутить, "что нельзя было и мечтать привлечь в нацистское движение женщин и девушек, если бы он женился!"»[183]

Еще одним кумиром Гитлера был Ницше. Вполне возможно, что существовала некая весьма поверхностная параллель между пониманием философии, воспевающей «белокурую бестию», и фашистской идеологией. Тем не менее белокурая бестия также является гомофилической фантазией. Кроме того, антифеминистские взгляды Ницше («Ты идешь к женщине? Не забудь взять с собой кнут!») были вполне во вкусе Гитлера. Сестра Ницше, которую он посещал в Веймаре, подтвердила стойкое отвращение к браку философа, заявлявшего: «Герой должен быть свободен». Несмотря на то что Гитлер едва бы смог до конца понять философию Шопенгауэра, он преклонялся перед ним не в последнюю очередь из-за сходных взглядов на женщин и брак.

Кабала

Политические противники воспользовались привязанностью Гитлера к гомосексуальному главе штаба СА Эрнсту Рему при развязывании пропагандистской кампании, в которой обличали «противоестественный разврат», царивший в нацистском движении, на словах боровшемся за моральное очищение немецкого народа. Социал-демократическая газета «Мюнхенер Пост»обли-чала гомосексуальные наклонности Рема и даже подозревала в этой склонности самого Гитлера.[184] Однако нет никаких доказательств того, что Адольф Гитлер практиковал гомосексуализм.

Самое большое, почти открытое признание своего отличия от нормальных людей Гитлер сделал во время очередного монолога в ставке, произнесенного 21 августа 1943 года. Он перестал хранить втайне от мира свои истинные цели. После начала войны на уничтожение на Востоке массовые убийства стали достоянием общественности. Несмотря на все попытки скрыть происходящее, в общих чертах жуткая практика Холокоста стала известна многим тысячам человек. Гитлер ничего не имел против того, чтобы стенографист зафиксировал его почти искренние слова: «Обладая склонностью к безбрачию, по своей природе я не являюсь семейным человеком. Это не для меня». «Склонность» — вот то предательское слово, которое практически называет вещи своими именами. В окружении Гитлера, говоря о Реме, почти официально называли его гомосексуализм «непонятной склонностью».

Следующее слово, которое также выдает не совсем обычный характер проблемы Гитлера, является «безбрачие». Еще Генрих Гейне использовал его, чтобы четко определить свое отношение к женщинам. «К чему мне забота о женщинах и детях?/Пусть идут побираться, если голодны», — под этими словами поэта вполне мог бы подписаться и Гитлер.

Александр Мачерлин разглядел в личностном отношении Гитлера к Шпееру эротический (но не сексуальный) компонент.[185] После войны Альберт Шпеер писал: «Совершенно точно могу сказать только одно: все, кто тесно сотрудничали с ним в течение долгого времени, оказывались в кабале».

Гитлер познакомился с 29-летним внешне привлекательным архитектором в 1934 году и после нескольких бесед допустил его в свой близкий круг. В 1945 году Шпеер подробно описал это событие. Костюм молодого идеалиста, вдохновленного поэзией Штефана Георга, был испачкан гипсом со стройплощадки. Поэтому, несмотря на красноречивые взгляды Гитлера, старавшегося наладить с ним более близкий контакт, он хотел отказаться от приглашения на обед. Тогда фюрер использовал сложившуюся ситуацию, чтобы сделать весьма двусмысленный жест. Он завлек архитектора в свои личные покои и заставил молодого человека сменить его испачканный пиджак на свой мундир. С этого переодевания, которое эротическая фантазия Гитлера превратила в псевдоинтимную сцену, внесшую элемент шутки в последовавшее застолье, началась эмоциональная связь между мастером и его любимым учеником. «Затем он усадил меня за обеденный стол и все время уделял мне внимание». «Я интуитивно понравился ему». «Он открыл меня». Позднее архитектор сравнил свои отношения с Гитлером с договором между Фаустом и Мефистофелем, который он также оплатил своей кровью.

В любом случае уже с самого начала этой мужской дружбы отношения Гитлера к молодому архитектору сильно отличались от принятых в немецких министерствах норм поведения. Чтобы доказать свое превосходство, Адольф Гитлер использовал совершенно архаическую форму спора между мужчинами: он долго и пристально смотрел в глаза собеседнику. Он считал, что тот, кто не выдерживал этого взгляда, признавал его превосходство. Шпеер так описывал этот способ: «Однажды, когда мы сидели за большом круглым столом в чайном домике, Гитлер с вызовом уставился мне в глаза. Вместо того чтобы опустить глаза, я принял его вызов. Кто знает, какие первобытные инстинкты вызывает в жизни подобное противоборство, в котором противники смотрят друг другу прямо в глаза до тех пор, пока один из них не отведет взор. Хотя я привык побеждать в подобных состязаниях, на этот раз мне пришлось собрать все свои силы, чтобы выдерживать этот взгляд до тех пор, пока Гитлер внезапно закрыл глаза и повернулся к своей соседке за столом».[186]

Гитлер желал, чтобы его любимец Шпеер всегда был поблизости. В Оберзальцберге у архитектора было ателье, выстроенное в альпийском стиле. Его красивая мастерская в Берлине также располагалась близ фюрера. «Мастерская Шпеера была размещена в прекрасном здании Академии искусств на Пари-зьерплац, которое с рейхсканцелярией разделял только внутренний сад». Наблюдатели единогласно отмечали, что после встречи со Шпеером у Гитлера «всегда было приподнятое радостное настроение. Он был счастлив и воодушевлен».

Несмотря на то что оба мужчины были привязаны друг к другу, они чувствовали взаимное смущение. В тюрьме Шпандау Шпеер вспоминал, что когда Гитлер вручал ему документ о назначении генеральным инспектором по реконструкции и застройке Берлина, он вел себя «почти робко». Летом 1938 года Шпеер представил Гитлеру готовую модель будущего Берлина. Когда диктатор покинул ателье, его сотрудник Хеттлаге сказал ему: «Вы — несчастная любовь Гитлера». Шпеер был очень счастлив, услышав подобное.[187]

Эстетический тип

Осенью 1943 года тогдашний начальник Генерального штаба ОКХ Цейтцлер сказал Шпееру: «Фюрер счастлив вами! Он говорил, что возлагает на вас самые большие надежды! Теперь после Геринга взошло новое солнце».[188]

Шпеер также был настолько сильно привязан к Гитлеру, что едва ли его покинул бы. После катастрофических военных поражений в 1944 году он писал фюреру тщательно обоснованные меморандумы, доказывавшие, что война проиграна. Гитлер вызывал его к себе, смотрел на него печальным взглядом и произносил весьма убедительную речь. Старое волшебство все еще действовало. Получив очередную дозу энтузиазма, Шпеер воскликнул: «Мой фюрер, я, безусловно, поддерживаю вас!»

Война закончилась, 1 мая 1945 года, в день смерти своего идола, когда Шпеер распаковал его фотографию в серебряной рамочке, с ним случилась истерика.

Уже после войны Альберт Шпеер задумывался, почему Гитлер выбрал и выделял именно его: «Без сомнений, Гитлер испытывал затруднения с выбором наследника: репутация Геринга была уничтожена, Гесс сам исключил себя, доверие к Шираху было подорвано интригами Мартина Бормана, сам же Борман, равно как Гиммлер и Геббельс, не соответствовал "эстетическому типу", который представлял себе Гитлер».

Подобная оценка Гитлера весьма неожиданна. Было совершенно очевидно, что в день рождения Гиммлера и Бормана эстетика взяла себе выходной, но из всех нацистских бонз Геббельс был наиболее тесно связан с искусством. Он был автором романов, прекрасно разбирался в литературе, писал весьма недурным стилем, что было большой редкостью среди национал-социалистов. Порученная ему как министру пропаганды германская киноиндустрия явно находилась в хороших руках.

По всей видимости, Адольф Гитлер вкладывал в понятие «эстетический тип» довольно специфическое наполнение. Во всяком случае, принимая во внимание эйдетические свойства личности Гитлера, он на удивление был эмоционально холоден к Геббельсу, являвшемуся одним из первых и главных его помощников. Йозефу Геббельсу, который считал себя едва ли не вторым человеком в рейхе после Гитлера, так и не удалось получить допуск в близкий круг фюрера.

Гомоэротические пристрастия, которые связывали его с Гитлером, Геббельс тщательно маскировал. Однако они вновь и вновь проступали под созданной им репутацией бабника. В 1926 году в своем дневнике он практически объяснился в любви Гитлеру: «Мы отмечали день рождения Гитлера, ему исполнилось 37 лет. Зажгли 37 свечей, цветы… Адольф Гитлер, я люблю тебя, ибо ты велик и прост одновременно». Однако эта любовь не была полностью взаимной.

У диктатора было инстинктивное отвращение к этому герою-любовнику, покорителю женских сердец. Секретарша фюрера Траудль Юнге рассказывала: «Гитлер восхищался Геббельсом, он очень ценил его, но не испытывал к нему никакой дружеской привязанности. Гитлер знал о слабости Геббельса, который не мог устоять перед тем, чтобы не использовать свое служебное положение в личных целях, добиваясь расположения киноактрис. Все это весьма мало вязалось с характером Гитлера».

Так как Геббельс был не в состоянии подавить в себе эту страсть, которая не соответствовала антифеминистским настроениям Гитлера, он стремился завоевать дружбу фюрера, выказывая особо яростную ненависть к евреям. Когда Гитлер узнал про его роман с чешской киноактрисой Лидой Бароовой, Геббельс попытался смягчить гнев фюрера, организовав страшные еврейские погромы, которые вошли в историю как «Хрустальная ночь». Как гауляйтер Берлина Геббельс стремился полностью очистить город от евреев. Хене считает, что именно он, а не Гиммлер и СС, которые выступали за депортацию евреев, стал инициатором Холокоста, который следует толковать как конечный результат перенесения предполагаемой ненависти к женщинам на еврейский народ.

Как могла выражаться привязанность Гитлера к мужчине с гомоэротическими склонностями? С подобной трудной проблемой столкнулся и Томас Манн. «Форма проявления искусства» стала шифром, который показал духовное родство лауреата Нобелевской премии с Адольфом Гитлером.

«Эстетическому типу» фюрера полностью соответствовал Бальдур фон Ширах. Первый раз они встретились в Веймаре, когда 18-летний Ширах охранял зал, где выступал Гитлер. Речь фюрера произвела огромное впечатление на юношу, который той же ночью написал проникновенные стихи, посвященные Гитлеру. После того как он выдержал экзамен, Гитлер положил ему руку на плечо и сказал: «Приезжайте ко мне в Мюнхен, мы нуждаемся в таких людях, как вы. Вы будете учиться при мне».[189]

Сперва Ширах стал рейхсштудентфюрером, затем рейхсюгендфюрером. На этом посту ему удалось привить культ Гитлера множеству детей и молодежи. Подчиненный ему гитлерюгенд он считал «сильным движением всего чистого и зрелого». У фон Шираха было «почти женское лицо», «мягкое рукопожатие», его полная фигура выглядела весьма «неспортивно». В третьем рейхе ходили слухи о его гомосексуальных склонностях и «белой девичьей спальне». «Он с большим удовольствием организовывал для членов гитлерюгенда художественные выставки, музыкальные фестивали, концерты, кинопросмотры и театральные представления в Веймаре».

Подозрения в гомосексуальности Шираха подтверждаются событиями его молодости. В 1931 году он ревновал своего друга к его девушке Эльфриде М. Чтобы продемонстрировать своему дорогому другу, насколько эта женщина назойлива и непорядочна, он переспал с ней. «Он оправдывался перед своими веймарскими знакомыми, что только хотел доказать своему лучшему другу, что эта женщина не стоит его».[190]

Во Французской кампании 1940 года привлекательный шеф гитлерюгенда проявил себя как храбрый солдат, что еще более укрепило симпатию фюрера. Гитлер назначил его гауляйтером Вены, на должность, для которой, по его мнению, был необходим тонкий художественный вкус. Однако довольно скоро он разочаровался в эстетических наклонностях своего фаворита. Фон Ширах совершил роковую ошибку, разрешив провести выставку экспрессионистов, чье искусство Гитлер считал дегенеративным и воспринял это событие как измену. Нечто похожее Адольф Гитлер испытал, узнав об увлечении фрау Генриетты творчеством Чайковского, который был гомосексуалистом.

До войны Фюртвенглер попыталась добиться от Гитлера снятия запрета на музыку Равеля, Дебюсси и Чайковского, организовав для него небольшое прослушивание, которое закончилось неудачно. Позднее она рассказывала: «Гитлер прослушал сюиту из "Щелкунчика", глядя на граммофон, как на врага. Когда помещение наполнилось ликующими звуками "Итальянского каприччо", он выключил аппарат».[191] Попытка фон Шираха заступиться за евреев, столь дисгармонирующая с мировосприятием Гитлера, стала последней каплей, которая окончательно разрушила светлое чувство фюрера к шефу гитлерюгенда.

Эта любовь закончилась отвращением Гитлера к своему прежнему фавориту, который в конце июня 1943 году предложил фюреру закончить полностью бесперспективную войну. Он с возмущением сказал своему адъютанту фон Белову: «Что он там себе думает? Он же прекрасно знает, что после этого мне больше ничего не остается, как пустить себе пулю в голову».[192]

Душевное расположение Гитлера к двум привлекательным «эстетическим» мужчинам, входившим в его окружение, вовсе не является некой эфемерной особенностью. Наоборот, для биографии Гитлера характерно более или менее сильное эмоциональное влечение к тому или иному другу. Сперва он делил с ними спальню, а затем старался сделать так, чтобы они жили как можно ближе. Постоянные отношения фюрера с женщиной прослеживаются только с 1933 года, причем он четко дистанцировался он нее и не стремился допустить в свою спальню.

Орфей из мужского общежития

В возрасте 18 лет после смерти матери Гитлер окончательно переехал в Вену. Ему также удалось уговорить поехать с собой своего друга Августа Кубицека, почитателя Вагнера, с которым он познакомился на одной из опер в городском театре Линца. Кубицек был старше Гитлера на 10 месяцев, он учился на обойщика и играл на скрипке. Молодые люди решили перебраться в столицу и снять комнату на двоих. Юный Адольф Гитлер прибыл в столицу первым и уже 18 февраля 1908 года писал своему другу в Линц: «С нетерпением жду сообщения о твоем приезде. Поскорее точно сообщи мне, когда ты прибудешь, чтобы я смог подготовить достойную встречу. Вена ждет тебя. Итак, приезжай поскорее. И, как мы договорились, ты будешь жить у меня. До скорой встречи».[193]

Не следует слишком переоценивать почтовую открытку, которую подросток отправил своему другу детства. Однако есть одно обстоятельство, которое сразу бросается в глаза. Не существует второго сходного документа, который бы свидетельствовал о столь сильном желании Гитлера встретиться с кем-либо, чей приезд доставил бы ему столько радости. Гитлер никогда не писал ничего подобного ни Еве Браун, ни какой-либо другой женщине.

Для достижения этой цели Гитлеру пришлось использовать весь свой ораторский талант, чтобы убедить родителей Кубицека отпустить сына учиться музыке в далекую Вену. Чтобы побудить к этому самого Августа, Адольф воспользовался трудностями юного музыканта, которому негде было заниматься. Гитлер убедил свою квартирную хозяйку модистку Марию Цакреус, богемку по национальности, предоставить Кубицеку самую большую комнату в квартире, а сам довольствовался кабинетом. Спустя некоторое время в комнату вселился Август, о чем он очень скоро пожалел.

Август охотно подчинялся влиянию Адольфа, уступал напору его воли и позволял ему доминировать над собой.[194] Однако Гитлер измучил его бесконечным потоком своих незрелых политических идей. Беседы на темы политики настолько утомляли юного музыканта, что он часто засыпал под речи Адольфа. Особенно Августа раздражала привычка Гитлера будить его ночью, чтобы рассказать очередную политическую теорию. По всей видимости, эти проповеди, на основе которых фюрер много позднее разработал свои публичные речи, уже тогда содержали в себе эротический компонент. При помощи своих речей он определял, в какой мере слушатель готов подчиниться его воле. Если же тот оставался холоден, Гитлер воспринимал это как личное оскорбление.

Вполне возможно, что эта насильственная риторика являлась своего рода формой неразвитой сексуальности. Сам же Август считал, что Гитлер устраивал эти ночные выступления для того, чтобы лучше запомнить то, что он прочитал днем. Однако это предположение неверно. Благодаря эйдетизму Адольф Гитлер запоминал всю информацию сразу и на всю жизнь, ему не нужно было повторять ее.

Наоборот, тот факт, что в более поздний период Гитлер получал физическое удовлетворение от своих выступлений, позволяет говорить о наличии сексуального мотива. Известно, что многие женщины тают от прекрасного голоса оперного тенора. Однако подобная реакция слушательниц доставляет немало удовольствия и самому тенору. Скорее всего, в данном случае речь идет о весьма архаичной форме удовлетворения влечения, подобно тому как Орфей своей игрой на лире покорял богов, людей и животных.

Однако сами певцы не пишут арии, которые вызывают столь сильное восхищение. Теноры исполняют хорошо известные произведения Верди, Пуччини и Беллини, действие которых проверено временем. Нечто похожее делал и Гитлер, который черпал свои политические идеи из бульварных изданий и получал удовольствие, когда его речевой поток оказывал на слушателей ожидаемое действие. В связи с этим Кубицек писал об «апогее политического изнасилования».[195]

Несмотря на все неудобства, Август и Ади прожили в одной квартире три четверти года. Однако когда Август уехал в отпуск в Линц, Ади съехал с квартиры, не оставив адреса. Они встретились снова только когда Гитлер стал рейхсканцлером. Тем не менее позднее Август заявлял, что за всю жизнь имел только одного настоящего друга — Адольфа. Когда в 1933 году Гитлер пришел к власти, Кубицек письменно поздравил его и 4 августа того же года получил ответ: «Как только мне позволит моя тяжелая работа, я был бы рад встретиться и еще раз вспомнить лучшие времена моей жизни».[196] Гитлер взял на себя расходы по обучению детей Кубицека, 5 июля 1943 года он подарил ему сумму в 6000 рейхсмарок и назначил ежемесячную пенсию в 500 марок.

Молодой Гитлер не выказывал какого-либо интереса к женщинам. Наоборот, его бросало в дрожь от одной мысли о физической близости. Они даже не могли зайти в его комнату. Он требовал того же и от своего лучшего друга Августа, который из-за него не мог завести ни одной интрижки: «Любой шаг в этом направлении означал бы неизбежно конец нашей дружбы».[197] Кроме того, Гитлер ревновал его. Когда Кубицек хотел провести со своей ученицей урок игры на фортепьяно в их совместной комнате, женоненавистник пришел в ярость. «Он со злобой спросил меня, почему наш флигель, и без того превращенный в балаган, должен теперь стать еще и местом для музыкальной дрессуры каких-то девок».

Однако, по мнению Кубицека, Гитлер не проявлял гомосексуальных наклонностей. 19-летний Адольф отверг предложение старого богатого педераста и заявил, что гомосексуальность должна быть уничтожена любыми средствами «как противоестественное явление». Тем не менее у простодушного Кубицека необычное поведение Гитлера вызывало подозрение, которое и натолкнуло отвергнутого поклонника будущего фюрера на надежду встретить взаимность.

В вавилонской блуднице Вене молодой Адольф Гитлер был «совершенно особым случаем». Август чувствовал на себе холод его эйдетизма. «Во время ночных бесед он говорил о сексе настолько холодно и рассудительно, как будто эта тема совершенно его не касалась».

Переход от беспристрастности эйдетизма к гомосексуальным наклонностям серьезно изменил отношение Гитлера к красивым женщинам. 19-летний юноша смотрел на них «так, как смотрят на прекрасную картину, не испытывая каких-либо сексуальных эмоций».

Кубицек приводит конкретный пример подобного отношения. Во время посещений оперы Гитлер никогда не брал билеты на стоячие места в зале, куда допускались женщины, предпочитая стоячие места в партере. Они были специальной перегородкой от той части партера, которую абонировали военные. В своих монологах Гитлер ханжески обвинял офицеров в том, что они ходят в театр не оперу слушать, а разглядывать в монокли красивых женщин, сидящих в ложах.

Уже тогда проявилось отвращение Гитлера как к женщинам, так и к евреям. Он никогда не брал стоячие места в четвертой галереи еще и потому, что однажды натолкнулся там на пару евреев, которые испортили ему все удовольствие от оперы Вагнера.

Свет Мюнхена

Спустя некоторое время, во время проживания в мужском общежитии, 21-летний Адольф Гитлер также не проявлял четко выраженных гомосексуальных наклонностей. Он продолжал действовать на нервы окружающим бесконечными монологами на политические темы. Адольф тесно общался с Рейнхольдом Ханишем, продававшим нарисованные им почтовые открытки, доход от которых они делили пополам. Позднее Ханиш рассказывал, что будущий фюрер относился к противоположному полу «как непорочный Иосиф»: «Гитлер совершенно не ценил женскую привлекательность».[198]

Последующее развитие отношений между двумя друзьями покрыто мраком. Дружба постепенно охладела. Ханиш с гневом наблюдал, как Гитлер сближается с другим соседом по общежитию евреем Йозефом Науманном, медником. У охваченного ревностью Ханиша создалось впечатление, что 21-летний Гитлер под влиянием своего нового еврейского друга стал совершенно другим человеком.

Мужская дружба Гитлера и Ханиша переросла в ненависть и закончилась взаимными обвинениями и разбирательством в полиции. Гитлер обвинил своего друга в продаже украденной у него картины, и ранее судимый бродяга, который жил под чужим именем, отправился за решетку. Когда он вышел на свободу, то заявил в полицию, что Гитлер незаконно присвоил себе звание «академический художник». Полицейские явились в мужское общежитие и вынести официальное предупреждение ранее безупречному сыну чиновника.

Период проживания в мужском общежитие закончился переездом в Мюнхен. В «Майн кампф» Гитлер написал, что покинул Австрию главным образом «по политическим мотивам». Однако место переезда не соответствовало заявленной цели. Вместо того чтобы ехать в политический центр страны Берлин, Адольф перебрался в город муз Мюнхен.[199] Возможно, он считал, что жизнь в Мюнхене более либеральна в вопросах пола.

В любом случае, Гитлер не был разочарован. Много лет спустя, 21 августа 1942 года, в ставке «Вервольф» он рассказывал, что «Мюнхен удивительно толерантный в сексуальном отношении город». Гитлер пришел к этому заключению, наблюдая молодых людей в тесных спортивных трико, свободно разгуливавших по улицам. «Я был ошеломлен. По городу ходили офицеры в спортивных костюмах. В Вене это было совершенно невозможно».

Уже в 1897 году в Мюнхене на Райхенбахштрассе был открыт ресторан «Цур дойче Айхе» («У немецкого дуба»), который и сегодня широко известен в определенных кругах. Уже одно его название вполне могло прийтись по вкусу будущему фюреру. Его также вряд ли испугали сетования газеты «Дас Байэрлише Фатерланд» на то, что волна гомосексуализма, поднявшаяся в 1908 году в связи с «делом Ойленбурга», достигла Мюнхена, пустила корни в кабаре, и «на берегах Изара расцвела горячая мужская дружба».[200]

В любом случае, Гитлер страстно стремился туда, «где со времен ранней молодости меня влекли тайные желания и любовь». Его душа стремилась в Баварию.

Его могла привлечь и свободная атмосфера Швабинга, в недрах которого зарождалась сексуальная революция. Так или иначе, он снял себе в этом районе комнату и прожил там до начала первой мировой войны. Позднее душа Швабинга обрела плоть в лице его наставника Дитриха Экарта, переводчика «Пер Понта», который, по словам Гитлера, «пробудил своим жизненным примером наш народ и дал ему идею, которая воплотилась в действительность».

Когда Гитлер переезжал из Вены в Швабинг, Томас Манн прославился своей работой «Смерть в Венеции», а Франк Ведекинд стал знаменитым благодаря драме «Пробуждение весны». Это произведение впервые показало на широкой сцене проблемы полового созревания. В мае 1908 года Гитлер вместе с Кубицеком посмотрели эту пьесу в одном из венских театров. Похоже, что данная постановка произвела на него весьма сильное впечатление, поскольку после этого он предложил своему другу посетить квартал публичных домов Шпиттельберг. Адольф весьма удивил Кубицека фразой: «Идем, Август. Мы должны хоть раз посмотреть на это гнездо порока!»[201] Свободный дух Швабинга проявлялся в масленичных карнавалах, когда все переодевались в маскарадные костюмы и надевали маски.

Наблюдая за жизнью этого района Мюнхена, Гитлер с удовлетворением отметит, что его маниакальная идея о связи между антисемитизмом и гомоэротикой здесь воплотилась в действительность. Поэт Альфред Шулер писал не только о «молодых солдатах и матросах, боксерах, борцах и мускулистых парнях в шортах, но и пропагандировал космическое понятие светила крови», которое не будет служить евреям.[202]

Он писал: «Еврей куницей пробрался к сердцу жизни»,— и приглашал приверженцев освободиться от влияния толпы при помощи свастики, символа расовой и религиозной революции. Для Гитлера свастика всегда была знаком, символизирующим чистоту, поэтому позднее в соответствии с Нюрнбергскими расовыми законами евреям было запрещено использовать знамя со свастикой.

В атмосфере Швабинга не только у Гитлера мыслительный процесс шел по пути к безумию. В 1896 году Шулер вполне серьезно предложил план: вывести Ницше из состояния помешательства при помощи античного экстатического танца в исполнении юношей, на которых из одежды будут только медные браслеты. Среди друзей Шулера была и будущая поклонница Гитлера Эльза Брукманн, в салоне которой позднее встретились оба обитателя Швабинга. Связь гомоэротических и антисемитских тенденций в конце концов расколола кружок единомышленников. Шулер и Людвиг Клагес («Ум как противник души»), которые проповедовали культ арийской крови и стали требовать от Георга, чтобы он перестал общаться с евреями Вольфскел. Многие идеи этого кружка вполне можно считать пред-фашистскими. В своем стихотворении «Поэт смутного времени», написанном в 1921 году, Шулер выразил свойственное послевоенной эпохе ожидание вождя, которое стало именно тем духовным течением, которое подготовило приход Гитлера к власти.

В 1906 году супруги Вольфскел были приглашены на карнавал в Китайскую башню в Английском саду, который проходил под девизом «Тысячелетний рейх». Однако в то время эти слова еще не были политическим лозунгом, а просто пожеланием, чтобы гости надели костюмы различных исторических эпох.

В Швабинге политика и карнавал были взаимосвязаны и близки как где бы то ни было. Когда Адольф Гитлер во время своих публичных выступлений стилизовал себя под коричневого мессию, он отдавал дань карнавальным традициям. Его речи и отсутствующий взгляд напоминали стиль комика Карла Фалентина, которого он очень ценил.

Позднее он писал в «Майн кампф», что искусство было именно той силой, которая непреодолимо влекла его в Мюнхен. «Во время моих занятий мне на каждом шагу приходилось обращаться к этому центру немецкого искусства. Кто не знает Мюнхена, тот не только не знает Германии вообще, но и понятия не имеет о немецком искусстве». Однако молодой Гитлер, якобы столь сильно захваченный жаждой прекрасного, проводил все свое время совсем не в Старой Пинакотеке, которая упоминается только в связи с Хофбройхаузом: «Наиболее сильное впечатление на меня произвела как чудесный союз природной силы и тонкого художественного вкуса единая линия от Хофбройхауза до Одеона, от Октоберфеста до Пинакотеки». Гитлер не имел какого-либо отношения к художественной жизни Мюнхена. Также вызывает сомнение тог факт, что в Мюнхене Гитлер с удовольствием слушал нижнебаварский диалект, который якобы напоминал ему об «общении с выходцами из Нижней Баварии в дни своей юности», благодаря чему время, проведенное в этом городе, стало для него «самым счастливым периодом в жизни».

Нигде в Германии гомосексуалисты не чувствовали себя так вольготно, как в Мюнхене и Берлине. Эрнст Рем был восхищен Берлином не в меньшей степени, чем Адольф Гитлер Мюнхеном. 11 августа 1929 года он писал своему другу доктору Хаймзоту из Южной Америки: «Ваши слова о Берлине вновь пробудили во мне любовь к этому городу. Бог мой, я считаю дни, когда я снова смогу вернуться туда, если только это будет возможно, провести там часть своей жизни. Берлинская сауна — это вершина человеческого счастья. В любом случае, мне очень понравился стиль тамошних отношений. Вы так сердечно отзываетесь о Френцеле. Передавайте привет ему и остальным моим верным друзьям, вы знаете, этот тип — мой идеал, если встретите их в сауне».[203]

В первую мировую войну Адольф Гитлер провел в Берлине оба своих отпуска с фронта. Он не поехал в Мюнхен, который уже знал довольно хорошо. Спустя много лет, в 1942 году, в очередной застольной беседе он рассказал, что тогда ему очень понравился Берлин.

Однако Гитлер хотя бы по одному пункту отличался от своего дружка Рема. Как и будущий шеф СА, он был готов к политическому хулиганству, попытке государственного переворота, но уважал гражданскую собственность и нормы морали. В отличие от неосторожного Рема в этом отношении скрытный Гитлер был тверд, как скала. Даже если на него и произвел впечатление мюнхенский образ мужчины, он никогда не пошел бы на степень близости, превышающую робкое прикосновение. 11 мая 1942 года, вспоминая в ходе застольных бесед свое прошлое, Гитлер поведал об одной встрече, которой он специально придал пикантный характер. «За обедом шеф рассказал об огромном мюнхенце, обладавшем медвежьей силой. Он выглядел как истинный пролетарий, без труда разгонял митинг врагов, захватывая их знамена, а также охранял залы во время наших собраний. Однажды уже после прихода к власти он как-то заговорил с ним в саду кафе "Хек" и пригласил на минутку присесть за столик прямо в рабочей спецовке. Буржуазная публика с удивлением смотрела на него, как на какое-то чудовище».

Гитлер посещал не только респектабельное кафе «Хек», но и чайную «Каролтон» на Бринерштрассе, где собирались гомосексуалисты. К тому времени когда Гитлер переехал из Австрии в Мюнхен, Германия превратилась в международный центр гомосексуального туризма. Именно за этим в Берлин ехали Стефан Спендер, Кристофер Ишервуд, художник Фрэнсис Бэкон и писатель Андре Жид. Даже во времена третьего рейха гомоэротические представления, устраиваемые Гитлером в столице, способствовали популярности этого города в широких кругах людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

Сальвадор Дали очень резко подметил данный факт в своем дневнике, который Джонс Грос считал «наиболее непристойным куском прозы, которую я когда-либо читал». Дали писал: «Меня возбуждала мягкая и мясистая спина Гитлера, туго обтянутая униформой. Как только я рисовал кожаный ремень портупеи, наискось спускавшейся с его плеча вниз, реальность спрятанной под мундир плоти Гитлера приводила меня в экстаз, биение моего сердца учащалось, и я испытывал такое сильное возбуждение, которого у меня никогда не было во время полового акта».

Немецкий вариант гомоэротики встретил живой интерес и во Франции. Открытие 14 мая 1942 года в Париже выставки работ Брекера стало одним из самых важных событий за все время оккупации и широко освещалось в прессе… Министр по делам образования и религии правительства Виши Абель Бонар восхищался скульптурами наряду с писателем Жаном Кокто (который сравнивал своего друга и любовника Жана Марэ со статуей Брекера).[204]

Знаменитый шведский путешественник и общеизвестный старый холостяк Свен Хедин, который отправлялся в многолетние экспедиции в сопровождении своего ассистента, был большим другом Германии и почитателем Гитлера. Со своей стороны, фюрер ценил его как исследователя Азии и три раза удостаивал личной аудиенции. Они оба проявляли чисто сексуальный восторг перед географическими картами. 19 февраля 1945 года Гитлер лично поздравил путешественника с 80-летием.

Как и при переезде в Вену, приехав в Мюнхен, Гитлер снова убедил молодого человека разделить с ним комнату. Новый избранник также происходил из бюргерской семьи. Рудольф Хейзлер был учеником аптекаря. Его отец, как и отец Гитлера, служил на таможне. «Гитлер, прозванный своим другом "Ади", принял участие в жизни "Руди", которая была очень похожа на его собственную». Привязанность Гитлера к Хейзлеру, который был младше его на четыре года, оказалась настолько сильна, что они прожили вместе с 25 мая 1913 по 15 февраля 1914 года в крохотной комнате у портного Поппа, что было намного дольше, чем его совместное проживание с Кубицеком.[205]

Тесное общение Ади с Руди закончилось так же, как и его дружба с Августом. Руди не мог больше выносить Ади, который действовал ему на нервы. Его брызжущие слюной эмоциональные политические речи мешали Хейзлеру. Сперва юноша заявил: «Эй, кончай плеваться, или я поставлю ширму», — а затем съехал с квартиры. Бригитта Хаманн, тщательно изучавшая венский период жизни фюрера, считала, что Гитлер «был чем-то вроде отца для более молодого Хейзлера».[206] Однако едва ли склонный к безбрачию Гитлер мог испытывать отцовские чувства. Он опробовал на Хейзл ере методы воздействия на юношей, которые затем так пригодились ему для захвата лидирующих позиций в партии и государстве. Хаманн считала, что между ними существовал заговор молчания. По поводу возможных гомосексуальных связей между двумя молодыми мужчинами она писала, что «дочь Хейзлера, знавшая своего отца как большого бабника, просто не могла себе представить такое. Со своей стороны, он также никогда не рассказывал ничего подобного». После 1938 года Хейзлер сделал очень хорошую, хотя и не блестящую карьеру.

Когда Гитлер позднее жил в одной комнате с другим мужчиной, то использовал это не для сексуальных забав, а как еще одну возможность проповедовать свои взгляды с глазу на глаз. 4 июля 1937 года крестьянин Йозеф Ноймайер из Визельзберга писал в своем письме к фюреру: «В феврале 1919 года я приехал в Райхенхаль, чтобы продать горох. Я хотел переночевать в гостинице при железнодорожной станции. Однако я не смог получить отдельную комнату, поскольку она уже была занята Адольфом Гитлером. Два часа говорили мы друг с другом. Он рассказал мне о своем намерении избавить отечество от бед. Ранним утром он встал раньше меня, начал ходить по комнате взад-вперед и рассказывать о своих планах на будущее».[207]

Следующей достоверной подтвержденной мужской дружбой стали отношения между 32-летним Адольфом Гитлером и 25-летним Рудольфом Гессом, которые начались майским вечером 1920 года, когда фюрер выступал в мюнхенской пивной «Шретнэкербрей». Ильза Гесс, последующая жена Гесса, была немало удивлена. Ее будущий муж переменился на глазах. Он просто сиял. Адольфу Гитлеру сразу же понравился молодой помощник, который ходил за ним как мальчишка. Кроме того, новый фаворит обладал весьма ценным качеством, он всегда с готовностью слушал монологи Гитлера.

Во время путча 9 ноября 1923 года Гесс не принял участия в «марше на Фельдхеррнхалле». Вместо того ему было получено захватить в заложники двух баварских министров. После провала он бросил их и бежал в Австрию. Однако его привязанность к Гитлеру была так сильна, что он отдал себя в руки правосудия. После суда он был отправлен в Ландсберг и получил камеру по соседству с фюрером.

Когда Гитлер берет твою руку

Заключение в крепости Ландсберг можно рассматривать как период, когда Гитлер в весьма извращенной форме заявил о своих гомосексуальных наклонностях. Ему стало совершенно ясно, что простая близость и ночные беседы не смогут полностью удовлетворить его потребность в молодых мужчинах. Разве его товарищи не пожертвовали с радостью свои жизни у Фельдхеррнхалле во имя идеи? Разве знамя партии не было обагрено их кровью? Кроме того, теперь слушатели больше не спорили с Гитлером, как это было во время жизни в мужском общежитии в Вене, а ловили слова, слетавшие с его уст, как будто это было Евангелие.

Несчастные годы мытарств безвозвратно канули в прошлое. Чтобы получить удовлетворение, ему больше не нужно было обрушивать на сопротивляющихся товарищей по комнате поток политической болтовни. Теперь в этом не было необходимости — для Гитлера наступила эпоха красивых адъютантов, которые, затаив дыхание, внимали его бреду.

Красивый сокамерник Гитлера молодой выходец с Рейна Вальтер Хевель был восхищен фюрером и уже не расставался с ним до конца жизни. В письме от 9 ноября 1924 года он описал всю силу гомоэротического воздействия своего соседа по камере: «Когда Гитлер берет твою руку и смотрит прямо в глаза, испытываешь нечто вроде электрошока и такое чувство силы, энергии, немец-кости и всего самого лучшего, что только есть в этом мире».[208]

С небольшим перерывом, когда Хевель с 1927 по 1930 год работал надсмотрщиком на плантациях на Яве, он неотступно находился при Гитлере и женился всего за год до самоубийства. Хорошенький сын рейнского промышленника, родившийся в 1904 году, в качестве представителя при министерстве иностранных дел был одним из наиболее привлекательных красавцев-адъютантов фюрера, которые составляли его двор. По свидетельству Шпеера, Хевель был наиболее близким человеком Гитлера, «персоной гратиссима». Его эмоциональная привязанность была очевидна всем окружающим. «С течением времени он установил с Гитлером особые отношения, напоминавшие отношения сына к отцу… И как часто бывает между отцом и сыном, у Гитлера и Хевеля наряду с проявлениями преданности бывали и разочарования, неприятности, противоречия, сомнения и огорчения».[209]

Гитлер охотно использовал привлекательного адъютанта для интриг против Риббентропа. Так, не уведомив министра иностранных дел, он взял с собой Хевеля на встречу с главой Финляндии Маннергеймом, а после возвращения поинтересовался, как Риббентроп воспринял его доклад.

Хевель мог позволить себе кое-какие вольности. 7 июня 1942 года он извлек из кармана мундира правительственную телеграмму и небрежно кинул ее на стол фюреру. Гитлер заявил, что главе государства не подобает принимать документы подобным образом, сказал Хевелю, чтобы тот подал ему телеграмму в кожаной папке, и бросил ему листок обратно.

Иногда он устраивал беззлобные шутки над соратниками Гитлера. Особенным успехом пользовались его смешные анекдоты про женщин. Он с удовольствием рассказывал истории про глупость слабого пола. Так, однажды он вместе с одной привлекательной американкой забрался на купол собора Святого Петра, после того как, обозревая Рим с высоты птичьего полета, она заметила только то, что улицы в Вашингтоне намного шире и чище, оставил ее там в полном одиночестве.

Адольф Гитлер полностью разделял мнение Хевеля о женском интеллекте. Он считал, что за редчайшим исключением от красивой женщины нельзя ожидать интереса к вопросам духовности. Как учил гомоэротический жизненный опыт, женщины «обуреваемы испепеляющим их желанием поразить всех симпатичных мужчин». Однако Гитлер с позиции государственного деятеля пожурил «симпатичного мужчину» из министерства иностранных дел за этот поступок, который «не способствовал поднятию авторитета Германии за границей. По-видимому, немцам еще предстоит научиться галантному обращению с иностранками».

Ландсберг оказался эротическим Эльдорадо, где на каждом шагу были восторженные юные слушатели. Поэтому совершенно неудивительно, что во время заключения Гитлер просто расцвел. Никогда он еще не выглядел так хорошо. В крепости господствовал старый баварский юмор с четким гомосексуальным подтекстом. В камеру Гитлера являлись «снопы», которые приговаривали осужденного «к немедленной высылке из Ландсберга». На его именины приходили «рифкалифы» и «крестьяне из Дахау», которые хором пели песню про слона, забравшегося на стену бенедиктинского монастыря. Гитлер очень смеялся. Один из заключенных вспоминал: «Он понимал все шутки и розыгрыши и, улыбаясь, принимал в них участие».[210]

В застольных беседах, с ностальгией вспоминая ландсбергские времена, Гитлер рассказывал, что его товарищи по заключению поднимали его настроение, вселяли в него оптимизм и уверенность в себе. Молодые сокамерники посылали своим сторонникам на воле множество восторженных писем об идоле за решеткой, заложив фундамент для будущего мифа о фюрере.

Директор тюрьмы советник Отто Лейбольд, знакомый по долгу службы с сексуальными проблемами арестантов, в своем заключении к решению о помиловании и досрочном освобождении написал, что заключенный Гитлер «не испытывал влечения к женскому полу».[211] В первый вечер после освобождения после долгих месяцев полового воздержания находящийся в самом расцвете сил 36-летний Гитлер и не подумал сделать то, о чем первым делом думают выпущенные из тюрьмы мужчины, прибывшие в отпуск с фронта солдаты или отпущенные с корабля моряки. Позднее фюрер признался, что, внезапно лишенный общества своих сокамерников, он не знал, куда ему девать этот первый вечер свободы.

Мой Гессерль, мой Руди!

Период тюремного заключение на Ландсберге-на-Лехе был временем особенно тесного сближения Гитлера и Гесса. Он помог мастеру написать «Майн кампф». «При этом Гесс был для фюрера одновременно и партнером при обсуждении и автором лозунгов и редактором текста»[212]

О том, насколько сильна была эмоциональная зависимость обоих арестантов, можно сделать вывод из письма Гесса своей будущей жене Ильзе Прель: «Гитлер зачитал несколько страниц из рукописи "Майн кампф": об августовском воодушевлении 1914 года, о дружбе в окопах, о гибели товарищей». «Эта сцена в камере была очень трогательной». «Трибун стал читать медленно, делая паузы, внезапно он опустил лист, прикрыл лицо рукой и всхлипнул. Должен ли я добавить, что расплакался вслед за ним?» Слезы двух ветеранов мировой войны — что может сильнее привязать друг к другу. Письмо заканчивается словами: «Я предан ему как никогда, я люблю его».

В заключении Гесс как никто другой сблизился с Гитлером. После освобождения фюрера он стал его секретарем. «Другие активисты партии подтрунивали над его сдержанностью и преданностью, называя его "фройляйн Гесс"». Гитлер уже тогда тщательно следил за тем, чтобы не спровоцировать обвинение в гомосексуализме. В частном кругу Гитлер называл своего любимца «мой Руди, мой Гессерль», но на людях обращался к нему только на вы. Осторожность Гитлера шла еще дальше. После семилетнего ожидания своего зафиксированного на фюрере жениха невеста Гесса, устав от подобного ненормального положения вещей, решила принять предложение поработать в Италии. Но тут в дело вмешался Гитлер, «который и так переживал из-за слухов, что в его окружении слишком много молодых холостяков».

Мало того что никто не называл его секретаря иначе, чем «фройляйн Гесс», намекая на то, что Руди занимает не мужскую должность, ходили упорные слухи, что «фройляйн Гесс» красит лаком ногти на ногах.[213]

Вынужденная всю свою жизнь делить своего любимого с другим мужчиной, Ильза Гесс вспоминала, как во время совместного ужина с фюрером в их любимом мюнхенском ресторане «Остериа Бавария» Гитлер внезапно положил ее руку на руку Гесса и спросил: «Вам никогда не приходило в голову выйти замуж за этого мужчину?»

После освобождения из Ландсберга Рудольф Гесс сказал: «Он знает меня и понимает меня, у нас полное взаимное доверие».[214] Он постоянно сопровождал Гитлера в поездках, на собраниях и демонстрациях, вел его переписку, составлял рабочий план. Когда в начале 1931 года центральное бюро партии в Мюнхене переехало в «Коричневый дом» на Бриненштрассе, Гессу отвели кабинет прямо напротив кабинета фюрера. Одним из самых счастливых дней в жизни Гесса стало 30 января 1933 года, когда Гитлер «нашел его среди толпы партийных руководителей, ждавших в приемной его номера в берлинском отеле "Кейзерхоф", завел в свою спальню и признался, что все это время ходил по лезвию бритвы».

После того как Гитлер стал рейхсканцлером, его отношения с Рудольфом Гессом охладели. Гесс очень тяжело переносил это. Он стал очень нервным и раздражительным, у него появилась бессонница. По утрам он одиноко бродил по еще пустым улицам Мюнхена или ездил на велосипеде по Английскому саду. Гесс стал похож на засохший цветок, который перестали поливать. Наконец у него стали проявляться явные симптомы психического расстройства.

Конечно, он по-прежнему являлся важной персоной в национал-социалистическом государстве. Он с пафосом зачитывал ежегодное рождественское поздравление немецкому народу, 20 апреля от имени народа поздравлял Гитлера с днем рождения, объявлял его выступления на партийных съездах («Сейчас будет говорить фюрер!») и заботился об учреждении ордена «Крест матери».

Он мог получать своего рода удовлетворение, открывая имперские партийные съезды торжественной клятвой верности Гитлеру, которая почти дословно повторяла брачный обед у алтаря: «Хранить нашу верность в горе и в радости».

Свое горе покинутый Гесс наиболее ярко проявил в день 50-летия Гитлера, подарив ему на юбилей 20 апреля 1939 года подлинники переписки между (гомосексуалистами) Фридрихом Великим и его камердинером Фредерсдорфом. При этом он идентифицировал себя с бедным «сгубившим себя» камердинером.

Жена не могла заменить ему потерю «трибуна». «Это продолжалось почти десять лет, до тех пор пока у них не родился сын Вольф Рюдигер. После замужества Ильза Гесс жаловалась одной из своих подруг, что она имеет столько же «радостей супружеской жизни, сколько воспитанница католического монастыря».[215]

Мартин Борман, секретарь, а затем и преемник несчастного Рудольфа Гесса, детей которого крестили супруги Гесс, отменил обряд и взял своим чадам новых крестных родителей. Он также утверждал, что перед родами своего первенца Ильза Гесс состояла в «очень интимной связи» с одним из врачей-ассистентов доктора Герла (специалист по лечению силами природы, с английскими пациентами которого поддерживал контакты Рудольф Гесс). Этот врач-ассистент и является отцом ребенка.

Таинственный полет Гесса в Англию был смертельно опасной попыткой отчаявшегося мужчины вернуть утраченные любовь и внимание Гитлера, заключив мир с Великобританией перед нападением на Советский Союз. Как отметил в своих мемуарах Ханс Франк, Гитлер отреагировал на утрату Гесса точно так же безразлично, как на гибель Гели Раубаль.

В октябре 1954 года шофер Гитлера рассказал фрау Гесс, что во время одной из последних поездок шеф рассказал, что всегда относился к Рудольфу Гессу немного иронично, но всегда с бескрайним расположением, хотя тот и был идеалистом. «Ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы не расплакаться», — так отреагировал заключенный Гесс на известие, что фюрер незадолго до смерти простил своего блудного сына.

Второй мужчина

В один из осенних дней 1922 года, за год до путча, во время митинга в Мюнхене на Кенигплац Адольф Гитлер сделал еще одно полезное приобретение. Два года спустя Герман Геринг рассказывал о первой встрече с фюрером: «С первого мгновения, как только я увидел и услышал его, я прикипел к нему сердцем».

Гитлер испытывал слабость к «Толстому». Ему импонировали образ жизни Геринга и деньги, которые достались ему после бракосочетания с богатой шведкой. Фюрер хотел, чтобы руководителем СА был либо прославленный подводник, либо воздушный ас. Геринг имел крест «Пур ле меритэ» и был последним командиром знаменитого авиационного полка «Манфред фон Рихтхофен», что обеспечивало ему достаточную популярность. Во время «марша на Фельдхеррнхалле» он был тяжело ранен в бедро, во время лечения в клинике в Инсбруке пристрастился к морфию, помогал Гитлеру наладить контакты с военными и деловыми кругами, после прихода нацистов к власти вошел с состав правительства, а в декабре 1934 года тайно был назначен преемником фюрера.

К тому времени Гесс, который очень раздражал Гитлера тем, что на званых обедах для ветеранов движения ел специально приготовленные личным поваром блюда, был уже вне игры. Гитлер не раз делал ему замечания, указывая на то, что по этикету гостям не положено есть пишу, принесенную с собой. Гесс отвечал, что придерживается особой диеты и может есть только специально приготовленные блюда. Когда же Гитлер, который сам был вегетарианцем, заявил упрямцу, что его повара обладают достаточной квалификацией, чтобы приготовить любые диетические блюда, Гесс перестал посещать эти званые обеды.

Геринг создал люфтваффе и проводил до известной степени самостоятельную внешнюю политику, которая хотя и была направлена на пересмотр границ, но отличалась от гитлеровской жажды жизненного пространства. У толстого Геринга были серьезные проблемы с излишним весом, и страх голода был ему неведом. Его внешнеполитические амбиции полностью удовлетворили Мюнхенское соглашение 1938 года. Тем не менее в следующем 1939 году он не смог удержать Гитлера от столкновения с Великобританией.

Также Геринг потерпел полный крах в качестве уполномоченного по выполнению «Четырехлетнего плана» и руководителя немецкой экономики, что закончилось его заменой Шпеером. Однако он остался влиятельным политиком и пользовался доверием Гитлера, по желанию которого выстроил собственную виллу близ Бергхофа.

Альберт Шпеер писал, что Геринг был «тесно связан с Гитлером многими годами совместных переживаний и забот. Однако теперь это не действует». В итоге Герман Геринг, называвший Гитлера «наш горячо любимый фюрер», вслед за Гессом попал в немилость и впал в депрессию.

Постепенно Гитлер превратил своего старого друга в козла отпущения. Так, Геринг оказался виноватым в поражении люфтваффе в битве за Англию. Гнев фюрера был настолько велик, что ночью 4 ноября 1940 года, когда немецкие ВВС понесли в небе над Англией особенно тяжелые потери, он телефонным звонком поднял рейхсмаршала люфтваффе с постели.

Как Гесс своим полетом в Англию, Геринг старался обратить на себя внимание Гитлера. Однако эта отчаянная попытка закончилась военной катастрофой. Вопреки очевидным фактам он пообещал, что люфтваффе сможет осуществить безумный план фюрера обеспечить снабжение блокированной в Сталинграде 6-й армии Паулюса по воздуху. На некоторое время Герману Герингу удалось вернуть себе расположение Гитлера, однако это длилось недолго. Вскоре шеф люфтваффе вновь оказался под огнем критики. Наконец в августе 1944 года разъяренный Гитлер заявил рейхсмаршалу: «Геринг! Ваши люфтваффе ни на что не способны. Они больше не представляют ценности как самостоятельный род войск. Их развал — это лично ваша вина».

За несколько дней до самоубийства Гитлер получил от Геринга телеграмму, в которой шеф люфтваффе спрашивал, может ли он принять на себя руководство рейхом, поскольку фюрер окружен в столице и не может исполнять свои обязанности. Гитлер передал ему радиограмму, запретив «предпринимать какие-либо шаги в этом направлении», и, по-видимому, под влиянием Мартина Бормана отдал СС приказ арестовать Геринга. Уже перед самой смертью он нанес по своему бывшему другу еще один, на этот раз последний удар. 29 апреля 1945 года в своем политическом завещании Гитлер обвинял Геринга в измене и исключил его из партии.

Карл Якоб Буркард, в бытность свою генерал-подковник, оставил описание Германа Геринга, которого он посетил в сентябре 1937 года в поместье Каринхалле. Получивший серьезную травму при падении с лошади «Геринг лежал в большом зале на оттоманке в красных шелковых чулках, как у кардинала. Уже тогда он был очень толстый. Его поврежденная левая нога возлежала на отдельной подушке».[216]

Второй мужчина Гитлера обладал явными фемининными чертами. Хотя они и не были столь ярко выражены, как у «фройляйн Гесс», Геринг придумал для себя множество разновидностей военной формы из шелка, в Каринхалле даже перед посетителями появлялся в халате и носил очень ценные украшения. Чтобы избежать ненужных слухов, 10 апреля 1935 года Гитлер почти заставил Геринга жениться на актрисе Эмми Зонненманн. Во время церемонии Герман Геринг признался жене британского посла леди Филип: «Я женюсь только потому, что так хочет фюрер. Он считает, что в руководстве партии слишком много холостяков».[217]

Гитлер не только был свидетелем на этой свадьбе, но и приказал отметить ее как государственный праздник. 20 апреля 1935 года корреспондент «Асошиэйтет Пресс» Луис Лохнер писал: «Было чувство, что женится император». Отныне на официальных мероприятиях Эмми выполняла роль отсутствующей жены фюрера и рейхсканцлера.

После рождения у Герингов дочери Эдды поползли слухи, что ее отцом является вовсе не Герман. Редкое северное имя девочки считали анограммой фразы «вечная благодарность адъютантам».

Свадьба поневоле

Адольф Гитлер использовал изобретенную технику маскировки, которая оправдала себя на примере Гесса и Геринга, а также уже во время войны сработала на одном из его телохранителей. Служивший в лейбштандарте СС Ханс Юнг хотел уйти из окружения фюрера и просил о переводе на новую должность на Восточный фронт. Гитлер вновь и вновь отклонял его прошение, пока наконец не удовлетворил желание офицера, который предпочел гибель в России близости с фюрером. Однако перед отправкой на фронт офицера буквально заставили жениться на секретарше Траудль Хумпс, «22-летней бывшей балерине, служившей в канцелярии фюрера». Ни невеста, ни жених не были в восторге от идеи Гитлера. В конце концов отправлявшийся на фронт Юнг после долгих уговоров фюрера дал свое согласие на брак. Удивленная невеста уже после войны вспоминала: «Я вообще не хотела замуж. Однако Гитлер не хотел ничего слушать. Он решил, что мы должны пожениться, и точка! Я не знаю, зачем это ему было нужно».[218]

Свежеиспеченный жених поневоле перед отъездом рассказал своей жене, почему он хочет уехать от Гитлера. Он больше не мог провести четкую грань между мыслями Гитлера и своими собственными: «Я должен быть там, где я смогу свободно думать».

Гитлеру не только не мешали твердые гражданские обязательства его адъютантов перед женщинами. Более того, в своем окружении он не терпел ни малейшего проявления гомосексуальности. Он спокойно относился к женам своих подчиненных до тех пор, пока они не посягали на верность своих мужей фюреру и готовность выполнить любой его приказ.

Мои глаза наполнились слезами

Гитлер крайне осторожно выражал свое расположение к мужчинам. Между ним и другими мужчинами очень редко устанавливалась та непринужденная атмосфера, которая была свойственна его общению с женщинами. Высшей степенью проявления гомоэротических эмоций, которую позволял себе Гитлер, было восхищение юными борцами.

Поскольку Адольф Гитлер не проявлял своей сексуальности открыто, можно привести аргументы как в пользу его гомо-, так и гетероэротичности. Поэтому считается, что, используя данные только о его поведении, почти невозможно точно определить его сексуальную ориентацию. Однако данный взгляд на проблему является поверхностным. Именно подавленный гомосексуализм стал для Гитлера той движущей силой, которая много разъясняет в весьма загадочном поведении этого человека.

Гитлер был не единственным гомосексуалистом, который сделал головокружительную карьеру. Часто крупный успех инвертированной личности на исторической сцене связан с тем, что ей присущи как мужские, так и женские качества, которые позволяют им обойти в конкурентной борьбе гетеросексуалов. Психиатр Альфред Адлер, теоретически обосновавший комплекс неполноценности, объясняет это так: «Гомосексуалистом является тот, кто достигает превосходства над всеми при помощи женских методов».

В политике этим особенно успешно пользуются «взрослые трусы», которые с детства приучены маскироваться. Подобные люди скрывают свои слабости. Гомосексуальность становится «главным способом достижения фиктивной цели превосходства».[219]

Ежедневные встречи со старыми некрасивыми генералами Йодлем и Кейтелем мало соответствовали вкусу Гитлера. Он тиранил этих почтенных господ, унижал их («Кейтель, подайте мне карандаш!») и с изощренным садизмом натравливал их друг на друга. Однако когда к совещаниям в ставке привлекались молодые офицеры, обстановка очень сильно менялась. Так, сохранившему, несмотря на тяжелое ранение, привлекательность полковнику графу Штауфенбергу, пронесшему бомбу в бункер фюрера, Гитлер крепко жал руку и позволял ему смотреть в свои голубые глаза.

Также Гитлер любил лично вручать молодым людям Рыцарские кресты, для чего они специально прибывали с фронта. Парашютисты, захватившие форт Эбен Эмануэль, пришли на награждение прямо в полевой форме для прыжков. Гитлер усадил молодых солдат за стол и побеседовал с ними, убедившись, что вручил судьбу кампании в руки надежных людей.

Застольные беседы с молодыми героями полностью соответствовали вкусу Гитлера. Во время другой аудиенции в рейхсканцелярии Гитлер наградил Рыцарским крестом капитана-лейтенанта Прина, который командовал подлодкой U-49, проникшей 14 октября 1939 года на базу британских ВМФ в Скапа-Флоу и потопившей линкор «Роял Оук». Также он лично пожал руку каждому офицеру и члену команды субмарины. Однако все это показалось фюреру недостаточным, и он приглашал их к себе на обед.[220]

В дальнейшем Гитлер не упустил возможности лично наградить Рыцарским крестом первого из членов команды Прина, удостоившегося этого ордена. 26 марта 1942 года Пикер записал: «У шефа на обеде присутствовали шесть кавалеров Рыцарского креста, одному из них сегодня исполнилось 20 лет».

На последних при жизни Гитлера кадрах кинопленки, снятых незадолго до самоубийства, он награждает орденами мальчишек из гитлерюгенда и нежно треплет их за уши. Адъютант фельдмаршала фон Манштейна Штальберг вспоминал, что во время посещения Бергхофа, когда он сидел за столом, Гитлер подошел к нему сзади, положил руку на плечо и спросил: «Нравится ли вам яблочный пирог, господин лейтенант?»[221]

Гитлер испытывал слабость еще к одному элегантному молодому человеку. Адъютант Риббентропа Ричард Шпицы иногда вынужден был целыми днями просиживать в приемной фюрера, прежде чем тот допускал его к себе. Дело в том, что Гитлер предпочитал встречаться со Шпицы без его начальника, с глазу на глаз. Когда молодой человек работал в Лондоне, фюрер часто звонил ему.

Шпицы получил приглашение прибыть на мюнхенскую квартиру Адольфа Гитлера на Принц-регентштрассе к 9 часам утра. Однако фюрер не стал показывать стройному юноше коллекцию марок, у него был более интересный объект для демонстрации. «Он подвел меня к столу и начал показывать схему бункеров Западного вала и карту Чехословакии».

При следующей встрече с юношей Гитлер предпринял более отчетливую попытку сближения. Шпицы хотел жениться на англичанке и потому должен был оставить дипломатическую службу. Узнав об этом, фюрер и рейхсканцлер пригласил его на палубу своего судна «Грилле». «Гитлер долго и пристально посмотрел на меня. Казалось, он полностью понимает и сочувствует мне. Он взял меня левой рукой за мундир и медленно повернул влево и вправо, осматривая меня со всех сторон. Мои глаза наполнились слезами. Гитлер стоял, не говоря ни слова. Фюрер долго смотрел на меня полным симпатии взглядом, как будто хотел о чем-то спросить. Затем он внезапно сказал: "Шпицы, сколько сейчас времени?" Я ответил: "35 минут двенадцатого". Он нежно пожал мне руку и отпустил. Я был полон благодарности».[222]

Шпицы пробил маскировку Гитлера с Евой Браун и неосознанно вызвал у него гомоэротические импульсы. Это заметил и сам адъютант: «Пожалуй, ему были присуши некоторые женские качества… Я часто замечал, что в минуты счастья уродливые женщины становятся красивыми. Нечто подобное было и с Гитлером».

Гиммлер и не думал вступаться за Риббентропа. Более того, он лично откомандировал в эскорт Гитлера красивого юношу из хорошей семьи, будущего генерала СС Карла Вольфа («Вольфхен» — Волчонка). Биограф Йохан фон Ланг считает, что «привлекательная внешность могла сыграть свою роль». «Сияющий Зигфрид» нравился Гитлеру намного больше, чем «Гиммлер в пенсне».[223] При этом было совершенно неясно, по какой служебной надобности красавец-адъютант был введен в близкий круг Гитлера. После войны Вольф рассказывал, что был назначен представителем ваффен-СС при ставке фюрера. Однако в то время «сражающиеся на Западе части СС были настолько незначительны, что не было никакой необходимости иметь при ставке их представителя. Их численность составляла всего три дивизии и полк».

Вы слышали оперу «Богема»?

Адольф Гитлер решил, что сможет еще сильнее привязать к себе адъютантов, если приобщит их жен к отношениям со слабым оттенком гомоэротизма. Фюрер не возражал, чтобы они флиртовали с его красивыми секретаршами, что придавало официальность его дружеским отношениям с их мужьями. Так или иначе, но при помощи подобного маневра Гитлер гарантировал себе верность своего военно-морского адъютанта Альбрехта.

Главнокомандующий ВМФ заявил Гитлеру, что Альбрехт должен немедленно развестись со своей женой. Соседи видели, как она принимала у себя богатого бизнесмена и занималась с ним любовью. Гитлер позволил жене Альбрехта остаться с мужем и тем самым нарушил строгий кодекс чести морского офицера. Руководство флотом осталось непреклонным, но фюрер все равно оставил Альбрехта при себе, назначив его военно-морским адъютантом гитлерюгенда. Альбрехт оставался верен фюреру до самого конца и погиб, защищая руины рейхсканцелярии.[224]

Состоявший при Гитлере с 1937 по 1945 год адъютант люфтваффе Николас фон Белов также был стройным высоким красавцем и происходил из хорошей семьи. 16 января 1937 года молодой офицер прибыл на представление к Герингу, который должен был дать ему новое назначение, и с удивлением узнал, что стал адъютантом Гитлера. Первым делом Геринг спросил, женат ли фон Белов. «"Докладываю, что уже 10 дней состою в браке". Геринг с явным удивлением и неудовольствием сказал, что ему ничего не было известно об этом».[225] Геринг до конца не понимал Гитлера. Фюреру нравились стройные молодые офицеры, даже если они были женаты. Причем из соображений маскировки последние для него были более предпочтительны. Когда сразу после поступления на новую должность Белов попросил у фюрера отпуск, Гитлер с удовольствием отпустил его в свадебное путешествие.

Герман Геринг лично представил фюреру нового адъютанта люфтваффе, хотя это было прямой служебной обязанностью главного адъютанта Хосбаха. После короткой церемонии представления Белов получил приглашение к обеду, где его посадили за стол рядом с Гитлером. К удивлению нового адъютанта во время обеда фюрер часто смотрел прямо на него: «Он пристально глядел на меня, как будто хотел получше запомнить мое лицо». Это несколько наивное объяснение не соответствует действительности. Белов не мог знать, что благодаря эйдетическим способностям Гитлеру не требовалось прилагать усилий, чтобы запомнить что-либо. Пристальные же взгляды за столом были проявлениями его тайных сексуальных наклонностей.

Фрайкоровец Фридолин фон Шпанн, 1900 года рождения, встретился с Гитлером на одном из званых партийных обедов. «Вдруг я замечал, что Гитлер не отрываясь смотрит на меня, и я стал смотреть на него. Фактически он изучал меня. Это был один из редчайших моментов моей жизни. Он смотрел весьма дружелюбно. Я чувствовал, что он что-то ищет».[226] Фридолин фон Шпанн не обманулся в своих чувствах.

«Он смотрел на меня так долго, что мне стало тяжело выносить его взгляд. Однако я не решался отвести глаза, чтобы он не подумал, что я что-то скрываю. Затем случилось нечто, что требует внимания психологов. Взгляд, который был устремлен прямо на меня, вдруг пронизал меня насквозь и ушел вдаль. Это было весьма странно. Этот долгий взгляд, который он подарил мне, убедил меня, что он — прекрасный человек с честными намерениями». В случае с Фридолином фон Шпанном Гитлер ограничился только взглядом. В случае с фон Беловым дело пошло гораздо дальше.

Прошло несколько месяцев после возвращения Белова из отпуска, и его отношения с фюрером стали ближе. В начале лета на гастроли приехал оперный театр Ла Скала. Все адъютанты стремились попасть в оперу, чтобы послушать знаменитых певцов. Фон Белов, который испытывал особое пристрастие копер-ному пению, предложил Гитлеру сопровождать его. «Фюрер сразу же согласился, удивившись, что в его окружении есть солдат, интересующийся музыкой. Он спросил, слушал ли я оперу "Богема"?»

В течение лета поддерживаемое общими музыкальными интересами расположение фюрера к адъютанту значительно усилилось. Чтобы получить две подписи фюрера на документах Белов был вынужден вылететь в Байройт. Гитлер принял его на вилле «Ванфрид» и произвел огромное впечатление на молодого офицера. «Он был так же спокоен, как четырьмя неделями ранее в Немецкой опере в Берлине. Я впервые почувствовал, как он передает энергию своему окружению, стимулируя их, вселяя в них радость и веселье». Пытался ли Гитлер стимулировать фон Белова, приглашая его на вечер? «Поставив последнюю подпись на привезенных документах, Гитлер предложил мне остаться в Байройте и посмотреть "Парцифаля"».

Духовная близость сохранялась вплоть до самоубийства Гитлера. Белов описывал ее как «отношения взаимного доверия, которые в течение долгого времени ослепляли меня и не давали видеть теневые стороны правления». Гитлер также был привязан к своему адъютанту: «Не единожды я пытался вернуться в войска, но Гитлер не отпускал меня… Когда я просился на фронт во время кампании на Западе, Гитлер вновь отказался и заявил, что сам определит, как долго я буду находиться в его распоряжении».

Подобное зацикливание Гитлера на Белове было тем примечательнее, что, как и в случае с Вольфом, адъютант люфтваффе не выполнял какой-либо конкретной работы. Юноши просто сидели сложа руки и ждали, когда Гитлеру придет в голову пообщаться с ними. Было совершенно ясно, как описывал фон Белов свои служебные обязанности, что он «в качестве военного адъютанта подчинялся исключительно Гитлеру». Все проблемы люфтваффе фюрер мог спокойно урегулировать лично с Герингом, который, в отличие от Риббентропа и Гиммлера, всегда имел неограниченный доступ к нему в любое время. Кроме того, уже при поступлении фон Белова на службу было ясно, что главный адъютант Геринга Боденшуц «по-прежнему оставался личным офицером связи с Гитлером». В силу этого определить круг обязанностей фон Белова чрезвычайно сложно.

Военно-воздушные силы поставили в рейхсканцелярию еще одного элегантного офицера, который радовал сердце Гитлера. Хансу Ешоннеку было уже 39 лет, когда 1 февраля 1939 года он был назначен начальником Генерального штаба люфтваффе. Гитлер «был в восторге от столь молодо выглядевшего Ешоннека. Ему нравилась типично солдатская внешность молодого офицера. На самого Ешоннека Гитлер действовал "как таинственный магнит"». После того как в 1942 году военно-воздушные силы потерпели поражение на всех фронтах и Ешоннек понял, что он утратил доверие Гитлера и Геринга, 19 августа 1943 года он покончил с собой.[227]

Еще одним высоким блондином, который находился в окружении Адольфа Гитлера, был военно-морской адъютант Карл-Ешко фон Путткамер.

Главный адъютант Рудольф Шмундт с 1937 по 1944 год верно служил своему фюреру. Он погиб при исполнении служебных обязанностей, став жертвой взрыва бомбы Штауфенберга. Шмундт был типичным адъютантом и занимал эту должность еще во время службы в 9-м прусском пехотном полку, традиционном полку потсдамской гвардии. После взрыва Адольф Гитлер посетил адъютанта, умиравшего в госпитале от тяжелых ранений. В ставке Шмундта называли «юным Иоанном» из-за голубого цвета его глаз и наивно доверчивого отношения к Гитлеру.

Вкус Гитлера удовлетворяли не только красивые хорошо сложенные адъютанты, в отношении внешности все остальные придворные едва ли уступали этим офицерам. Антон Йоахимшталер считал, что у Гитлера были скрытые гомосексуальные наклонности, наличие которых «доказывает его предпочтение очень высоких, стройных, по возможности светловолосых адъютантов, слуг и вообще всех мужчин нордической внешности».[228]

Доказательством этого служат и игры «в доктора», которыми фюрер занимался со своими слугами. Уже после войны на допросе офицерами ЦРУ личный отоларинголог Гитлера доктор Гизинг рассказал о том, как он обследовал шефа после покушения Штауфенберга. После обследования уха фюрера, тот приказал вызвать своего слугу Линге и сам провел данное исследование на нем. После нескольких неудачных попыток Гитлер с гордостью заявил, что смог увидеть барабанную перепонку. Эта процедура настолько понравилась фюреру, что вечером он обследовал уши еще двух слуг, Арндта и Фолля.

17 декабря 1935 года Адольф Гитлер сделал себе малый рождественский подарок, отправившись осматривать казармы лейб-штандарта в Лихтенфельде, Берлин. Ему так там понравилось, что он оставался в казармах в течение нескольких часов. Разговаривая с солдатами, он выразил свое восхищение. Гитлер сказал, что нет «ничего более прекрасного, чем тщательный расовый отбор, примером которого является лейбштандарт».

Как только предоставлялся случай, фюрер пытался оказаться в физической близости с юнкерами СС. 19 апреля 1939 года Гитлер устроил в рейхсканцелярии прием выпускников юнкерской школы СС «Брауншвейг» «и лично пожал руку каждому юноше». «Начиная с 1933 года он ежегодно сходным образом проводил 9 ноября присягу новобранцев в вооруженные формирования СС. Однако со временем они стали настолько многочисленны, что Гитлер мог лично поприветствовать только будущих офицеров».[229]

Иногда ему выпадало счастье лично приветствовать каждого солдата во время военных смотров. Так, он проделал это 17 апреля 1939 года в ходе инспекционной поездки в Австрию.

Однако самым приятным мероприятием оставался осмотр казенного жилища юношей. После четырехдневного круиза на пароходе «Роберт Лей» (по-видимому, единственного в его жизни путешествия с целью отдыха), когда он часами лежал в шезлонге рядом с красавицей фрау Лей, Гитлер желал сделать нечто более соответствующее его сексуальным вкусам. Едва сойдя на берег, он прямо в гавани Гамбурга направился осматривать плавающую юношескую гостиницу «Хайм Годевинд» и получил немалое удовольствие, общаясь с его молодыми постояльцами.

Христа Шредер следующим образом описывала набор прислуги Гитлера: «Слуги и ординарцы фюрера поступали в его распоряжение из лейбштандарта "Адольф Гитлер", где их лично отбирал командир части Зепп Дитрих. Они должны были быть красивыми блондинами с голубыми глазами, по возможности как можно более высокими, а также проворными и интеллигентными». Данный весьма странный метод основывался не на профессиональных качествах будущих слуг, а проводился исключительно по критериям их внешнего вида. Подобным же образом набирались официанты и другая мелкая прислуга для ведения домашнего хозяйства фюрера. Но и это еще не все: «Гитлер лично отбирал из людей Зеппа Дитриха тех, кто ему больше нравился». Их отправляли в школу для слуг в Пазинг, где они смогли бы добавить к своей прекрасной физической подготовке сведения, необходимые для исполнения новых служебных обязанностей.[230]

Возможно, Адольф Гитлер желал хоть в подобной крайне заторможенной и скрытой форме реализовать в Бергхофе свои тайные гомосексуальные желания. Действовал ли он, следуя проникнутым гомоэротизмом доктринам Ланца фон Либенфельса, его «Остаре» и «рейху земли»? Желал ли он испытать ту же радость, которую доставлял себе баварский король Людвиг II, запершить в горном убежище вместе со своими юными прекрасными слугами и конюхами?

Гомоэротические тенденции не были чужды германскому офицерскому корпусу в той же степени, в которой они присущи всем современным армиям. Тем не менее они либо наивно игнорировались, либо строго скрывались. Так произошло в случае с главнокомандующим сухопутных войск генералом фон Фриче, которого в результате грязной интриги СС и Геринга ложно обвинили в сношении с мужчинами-проститутками. Этот наивный холостяк, живший со своей старшей сестрой из соображений благотворительности, регулярно приглашал на обед бедных гитлерюгендцев и подшивал им чистые подворотнички.

После снятия с поста главнокомандующего знакомая Фрича Марго фон Шуцбар-Мильхинг предложила ему заключить брак, но генерал отказался. Старый холостяк обосновал свой отказ тем, что «события последнего года полностью нарушили его душевное равновесие». Его не покидали мысли о Гитлере: «Я не могу до сих пор понять, как человек, на которого я работал в течение четырех лет, предал меня и бросил в беде». В ходе Польской кампании 22 сентября 1939 года фон Фрич погиб при обстреле полка, командовать которым в качестве утешения его назначил Гитлер. Возможно, он искал смерти.[231]

Партсъезд как выражение немецкой маскулинности

Организованные Адольфом Гитлером многочисленные представления имели гомоэротический подтекст уже потому, что на весьма ограниченной площади собиралось множество молодых здоровых мужчин. То, что эти мужчины усердно занимались спортом для укрепления своего тела в лучших гомоэротических традициях Древней Греции, придавало всему национал-социалистическому государству особенный весьма специфический флер.

Ширер описал одну из типичных сцен, которые разыгрывались на имперском съезде партии 1934 года: «50 000 молодых мужчин в темно-зеленой форме с оголенными торсами выстроились рядами перед фюрером на поле Циппелинвайзе. В лопатах на их плечах отражался свет утреннего солнца. Они внимательно слушали, как Гитлер прославляет их службу во имя родины».[232]

Диктатор у всех на глазах демонстрировал удовольствие, которое он получал от хорошо сложенных парней. С большим пафосом в голосе он описал, как, по его представлению, должны выглядеть немецкие подростки: «Высокий и стройный, проворный, как борзая, жесткий, как подошва, и крепкий, как крупповская сталь». Этот образ содержит типичные для Гитлера гомоэротические и солдатские идеалы.

Грандиозные триумфы, устраиваемые Гитлером на партийных съездах, длились неделями, в течение которых он выступал каждый день, говоря о чистке партии. По свидетельству секретарши Христы Шредер, примерно за неделю до начала съезда диктатор начинал сбрасывать вес, чтобы выглядеть на трибуне красивым и стройным.

Здесь не было места мутной, затхлой, наполненной алкогольными испарениями и табачным дымом атмосферы третьесортных пивных и гаштетов. Здесь господствовал решительный, просветленный, сублимирующий фюрер. Специально к съезду для выступлений рейхсканцлера строилась огромная трибуна, напоминавшая алтарь. Вальтер Бенджамин так описывал «господский взгляд» фашистов, возвышавшихся на этом грандиозном постаменте. Новые раздражители, непредвиденные соблазны: «…разыгрывался ритуал подчинения не женщины или природы, а подчинения огромной толпы, толпы мужчин».[233]

Адольф Гитлер в других случаях весьма неохотно придерживался каких-либо твердо установленных сроков, с особым воодушевлением тратил не менее недели на грандиозные партийные съезды. Это были праздники, в которых «культурная работа преимущественно мужского общества» представала сообществом воинов. Молодые мужчины принимали участие в военных играх, демонстрируя образцы мужественности, что полностью соответствовало вкусу Адольфа Гитлера. Он мог часами смотреть выступления гитлерюгенда, Трудового фронта и солдат.

Женщины только мешали созданной им атмосфере. «Нескрываемо маргинальное общественное значение женщины в национал-социалистическом государстве находило свое выражение в весьма незначительном присутствии их на партийных съездах, где собирались представители всего немецкого народа». Только в 1937 году на съезды впервые были допущены немногочисленные депутатки от женского Трудового фронта и Союза германских девушек. Они должны были продемонстрировать остальным делегатам место женщины в мужском обществе: «В белых платьях и пестрых корсажах они скачут по зеленому полю, радуя глаз и сердце. Разделившись на группы, они танцуют различные народные танцы».

Во время этих торжественных сборищ в Нюрнберге Национал-социалистический союз женщин проводил собственные съезды, которые Адольф Гитлер довольно часто игнорировал. В 1934 году он почтил женщин своим вниманием и произнес довольно короткую речь, в которой обосновал свое неприятие равноправия женщин: «Само слово "женская эмансипация" является плодом исключительно еврейского интеллекта, и его содержание наполнено еврейским духом». В его глазах эмансипация несла угрозу миру мужчин. «Мы считаем неправильным, когда женщина проникает в главные области мужского мира, совершенно нормально, когда эти два мира остаются разделенными». В 1936 году в интервью французской журналистке мадам Титана он сказал: «Я предоставлю женщинам равные с мужчинами права, но я не верю, что сами по себе они равны».

Выступая в 1936 году перед представительницами Национал-социалистического союза женщин, фюрер сказал: «Равноправие женщины заключается в том, что она достигает наивысших результатов в определенных ей самой природой областях жизнедеятельности». Кроме того, он заверил, что в случае войны не пошлет женщин на фронт, поскольку ему было бы стыдно делать это. «Если сегодня в марксистских странах формируются женские батальоны, то на это мы можем заявить только одно: "У нас ничего подобного не будет никогда!"»

Продолжая свою речь, он поставил себя на место женщин и высказал их точку зрения на мужчин, которая не была чужда и ему самому. Гитлер был убежден в том, что безупречный молодой человек с лопатой, который был так близок его сердцу, должен был возбуждать сходные эмоции и у женщин.

«Вознаграждение, которое национальный социализм предоставляет женщине за ее труд, состоит в том, что он воспитывает мужчин, настоящих порядочных, несгибаемых, пригодных к брачной жизни мужчин. Я верю, что наши здоровые неиспорченные женщины, наблюдая марширующих в колоннах крепких безупречных молодых людей с лопатами, должны были сказать себе: "Какие здоровые великолепные самцы!" Это также работа национал-социализма, который трудится на благо немецких женщин».

В фильме «Триумф воли», снятом на партийном съезде 1934 года, Лени Рифеншталь показывала, как восхищенные женщины с обожанием смотрят на своего фюрера. Главной целью этой картины был показ Гитлера как мистической фигуры. Однако режиссер прекрасно понимала психологические особенности этого человека. «В качестве предмета режиссуры Адольф Гитлер нравился женщинам, хотя он своими сложенными на причинном месте руками создавал впечатление аскета, лишенного полового влечения».

За те немногие мероприятия с женщинами, проведенные с явной неохотой, Гитлер обильно вознаграждал себя общением с представителями своего пола. «Лицо фюрера сияло от счастья и радости», — сообщал официальный доклад о слете гитлерюгенда на стадионе Хаупткампфбан, который был проведен 10 сентября 1938 года. Адольф Гитлер кричал с трибуны в огромную толпу мальчиков: «Я так счастлив и горд видеть вас».

7 сентября в день Имперской трудовой повинности неравнодушному к подобным зрелищам фюреру было предложено нечто особенное. Мимо него прошли колонны «голых по пояс мужчин из школ трудовой повинности». Они бодро пели марш, слова которого подтверждали решимость забыть о женщинах во имя своих чисто мужских целей. Эта песня должна была очень понравиться Гитлеру:

Гитлер обратился к исполняющим трудовую повинность с восторженной речью, которая была до краев наполнена бурлящим энтузиазмом: «Вы являетесь плотью и кровью, наиболее четким выражением германской мужественности… загорелая дочерна и закаленная холодом — вот какая сегодняшняя молодежь, надежда немецкого народа. Мы гордимся вами! Вся Германия любит вас!»

Особенно сильное удовольствие Гитлер получал 8 сентября, в День единства, когда на поле Цеппелинвайзе огранизовывались спортивные и военные игры, «демонстрировавшие симфонию молодости, музыки, силы и красоты мужских тел».[234] Штурмовики показывали парные тренировки, юноши из Имперской трудовой повинности — упражнения со стволами деревьев, люфтваффе, армия, флот, СС и полиция, расположившиеся в одном углу поля, — гимнастику с мячом.

Гитлерюгенд представил собравшимся бокс, «требующие большого мужества лагерные игры», «охоту на лис», «крахмального человека» и «живую карусель». «Перед заключительными общими упражнениями молодые люди одновременно опускают с плеч свою тяжелую ношу и секунду спустя вновь вскидывают ее в небо. Доносится сухой звук, похожий на выстрел».

Удивительно, что в конце партийного съезда Гитлер чувствовал себя подавленным. 24 мая 1942 года он признался своим слушателям в ставке: «Вторник в Нюрнберге был для меня немного печален, как будто с рождественской елки сняли украшения».

Старые товарищи

Гитлер всегда по-дружески относился к своему мужскому окружению. Чтобы создать соответствующую атмосферу, этот холодный человек имитировал хорошее отношение к другим людям. Так, он делал вид, что беспокоится о косолапости Йозефа Геббельса. Последний 22 июня 1926 года записал в свой дневник: «Гитлер продвигает меня вперед. Он относится ко мне как отец. Я с радостью общаюсь с ним. Он самый лучший из всех мужчин». 25 июля 1926 года два революционера стали еще ближе друг к другу: «После обеда мы сидели в его комнате и болтали. Он баловал меня как ребенка». При расставании 31 июля 1926 года он представил себя девушкой, за которой ухаживают: «Гитлер подарил мне букет красных-красных роз». Будущий фельдмаршал Эрвин Роммель, который во время Польской кампании был начальником поезда Гитлера «Америка», после беседы с фюрером 19 сентября 1939 года отметил: «Он был чрезвычайно любезен со мной». Впоследствии Гитлер заботился о том, чтобы его протеже были обеспечены наиболее комфортабельные условия. Во время планирования Африканской кампании фюрер настоял на том, чтобы после захвата Египта под резиденцию Роммелю был выделен знаменитый «Шепард», лучший отель Каира. Конечно, это произошло бы только в том случае, если бы Роммелю удалось захватить город.

Фельдмаршал Кессельринг рассказывал, что при возвращении в войска Гитлер предоставил ему своего личного шофера, который получил указание ехать поосторожней. Забота фюрера о Фуртвенглере зашла так далеко, что дирижеру построили специальный бункер для защиты от авиабомб союзников.

Особенно хорошо Гитлер относился к архитектору Гизлеру. Тот с гордостью сообщал в своих мемуарах о том, что получал от фюрера вегетарианскую манную кашу, что являлось жестом особого расположения. Гитлер собственноручно посыпал его кашу молотым шоколадом.

Став рейхсканцлером, Гитлер использовал своих фронтовых товарищей только в пропагандистских целях, каких-либо личных контактов с ними он не поддерживал. Однако он заботился об их карьерах и благосостоянии. Балтазар Брандмайер, работавший каменщиком в Брукмюле, 5 января 1934 года получил хорошую должность, а в июле 1937 года фюрер подарил ему 5000 рейхсмарок.[235] В середине 1933 года Гитлер оплатил обратную дорогу Игнацу Вестеркирхену, который в 1928 году вместе с семьей эмигрировал в Америку и теперь пожелал вернуться на родину. По возвращении фюрер лично встретился с ним в рейхсканцелярии. Старые фронтовые друзья вспомнили, как они в 1917 году вместе провели ночь в свинарнике во французской крестьянской усадьбе.

Как начальник фюрер и рейхсканцлер был очень популярным среди подчиненных. Адъютант люфтваффе фон Белов писал, что он относился к своим людям «с пониманием, участием и соболезновал их трудностям».[236] Также к концу войны Гитлер начал имитировать участие по отношению к простым солдатам. Так, когда обсуждался вопрос об использовании немецких летчиков в качестве камикадзе, так называемые «добровольные жертвы» должны были пилотировать ракеты «ФАУ-1» на «летающие крепости» союзников, Гитлер отклонил данный план. Он заявил генералу авиации Вернеру Баумбаху, что не желает войти в историю как убийца собственных летчиков. Германский солдат всегда должен иметь хотя бы минимальный шанс спасти свою жизнь.

Во время Норвежской кампании германские войска под командованием генерала Зеппа Дитриха, соратника Гитлера по «эпохе борьбы», захватили Нарвик. Когда ситуация обострилась настолько, что не было возможности снабжать окруженные войсками союзников немецкие части, фюрер хотел давать Дитриху приказ прекратить сопротивление и интернироваться в нейтральной Швеции.

Уже в ходе Польской кампании Адольф Гитлер проявлял особый интерес к действиям и потерям лейбштандарта Зеппа Дитриха. По большой географической карте он следил за их передвижениями, отмечая положение этой части особым флажком с надписью «Зепп».[237]

Фюрер демонстрировал весьма поверхностную благодарность и ветеранам движения, его товарищам по путчу, принимавшим участие в «марше на Фельдхеррнхалле». Несмотря на то что их никак нельзя назвать личными друзьями фюрера, они не только постоянно приглашались на обеды, но и имели постоянный свободный доступ к Гитлеру, который часто использовали в личных целях.

Адольф Гитлер проявлял теплые чувства и по отношению к политикам союзных и дружественных государств, которые были нужны ему для воплощения своих планов. Поскольку ему очень нравились «Мерседесы», он часто дарил их главам других стран. Так, машины этой марки получили финский маршал Маннергейм, испанский генералиссимус Франко, глава норвежских нацистов Квислинг и румынский маршал Антонеску.

Также Гитлер хранил верность идолам своей юности. Когда в 1944 году были запланированы репрессии против Рихарда Штрауса, он сразу же вмешался и приказал все отменить. По этому поводу Йозеф Геббельс записал в своем дневнике: «Фюрер не желает, чтобы с Рихардом Штраусом обошлись несправедливо».

Когда на выставке «Дегенеративное искусство» в Шпандау вывесили картины Франца Маркса, погибшего на войне, его однополчане выразили протест, и Гитлер распорядился убрать полотна этого художника из экспозиции.

В партийной работе Адольфа Гитлера также «имелись случаи снисходительного отношения к товарищам». Так, когда обергруппенфюрера СА Пфеффера фон Заломона обвинили в хищении, Гитлер лаконично спросил своих приближенных, неужели кто-то действительно верит в то, «что он из-за такого пустяка порвет со своим верным товарищем по борьбе, который ежедневно рисковал жизнью». Однако когда в деле были замешаны интересы самого Гитлера, всякой сентиментальности приходил конец. В дни существования в Мюнхене Баварской Советской Республики он был вызван на допрос в Совет солдатских депутатов и смог избежать увольнения из армии, только выдав нескольких своих товарищей. Впоследствии точно так же он поступил и с фон Пфеффером. «Как только исчезли организационные и политические основания пребывания Заломона в высшем руководстве СА, он сразу же был отправлен в отставку».

Точно так же Гитлер без малейших колебаний уволил своего камердинера Каруза, когда узнал, что тот вместо минеральной воды «Фашингер» во время Польской кампании тайно загрузил в буфет поезда и подавал фюреру обычную ключевую воду.

Не лучше Гитлер обошелся и со своим главным адъютантом Вильгельмом Брюкнером. Несмотря на долгие годы службы, в 1940 году он был внезапно уволен. Брюкнер вступил в спор с интендантом Гитлера Канненбергом по поводу внешнего вида ординарцев, которые носили «белые сюртуки со стоячим воротничком и черные брюки». Гитлер тотчас же уволил адъютанта, который по собственной просьбе был отправлен на фронт.

Более того, за четыре года до этого, в 1936 году, Адольф Гитлер выплатил невесте Брюкнера художнице Зофи Шток, четырьмя годами ранее расписавшей изразцы камина фюрера и фарфор для Евы Браун, 40 000 рейхсмарок за расторжение помолвки.

«После того как адъютант фюрера Даргес отказался выполнить приказ Гитлера ловить залетевших в комнату мух, он был немедленно отправлен на фронт».

Также фюрер демонстрировал свое истинное лицо в случаях обнаружения кражи при его дворе. Он весьма жестоко обошелся с обкрадывавшими его слугами Зандером и Вибецеком, которые в 1940 году по его личному приказу были отправлены в концентрационный лагерь Дахау. Этот случай особенно рассердил Гитлера тем, что «слуги украли даже костюмы и сделали это вовсе не из материальной необходимости, поскольку получали очень высокое жалованье».[238]

В концентрационный лагерь отправились также и адъютанты Гесса Карл Хайнц Пич и Альфред Ляйтиген, так как они знали о намерении их шефа улететь в Англию и не доложили об этом фюреру.

Гитлер не испытывал ни малейшей жалости по отношению к своему старому другу Эрнсту Рему, чьи сексуальные предпочтения стали мешать фюреру. «В тот момент когда Рем начал представлять опасность как важный внутриполитический фактор власти, выполнил свою историческую миссию как создатель СА и стал заменим на своем посту, он был сразу же убит по приказу Гитлера».

Адольф Гитлер проповедовал верность Нибелунгов только на бумаге. Он не церемонился даже с гауляйтерами, когда те начинали мешать его планам. Гауляйтер Силезии Хельмут Брюкнер лишился своего поста в связи с событиями 30 июня 1934 года. Однако судьба его преемника Йозефа Вагнера оказалась еще более печальной. Он был снят Гитлером со всех постов «из-за открытого сопротивления СС и верности католической вере, отдан в руки гестапо и после долгого тюремного заключения убит в самом конце войны».

С большим удовольствием Гитлер насмехался над своими подчиненными. Он любил говорить, что не следует слишком уж строго судить министра по делам восточных территорий Розенберга, поскольку тот болен, и со злорадством добавлял, что бедняга на вокзале поставил себе на ногу собственный чемодан и получил увечье столь необычным способом.

В 1942 году Адольф Гитлер подстроил веселую шутку во время визита финской делегации. «Через широкую канаву, разделяющую полосу автобана и штабную машину Маннергейма, была переброшена доска, которая была неустойчива и раскачивалась. Гитлер первым прошел по доске, спокойно и с чувством собственного достоинства. Вслед за ним это же без проблем проделал Маннергейм». Всеобщий смех вызвал Кейтель, «под весьма солидным весом которого доска начала раскачиваться. Дойдя до середины, он начал балансировать как канатоходец, а под конец понесся по ней галопом».

Гитлеру доставляло особое удовольствие рассказывать о несчастном случае с одним президентом банка, который сошел с ума и начал разбрасывать банкноты по улице. Также его очень веселили розыгрыши, которые Геббельс устраивал своему министерскому директору Хадамовскому. Несчастному подсунули отпечатанную в единственном экземпляре газету, в которой сообщалось, что он назначен имперским интендантом. Затем во время его выступления ему подсунули выключенный микрофон.

Сам Гитлер еще более жестоко разыграл своего эконома Канненберга. Зимой 1939 года он отправил ему повестку о призыве в химические войска. К большому удовольствию фюрера, который всегда внимательно следил за тем, что происходит в его окружении, Канненберг впал в страшную панику. По прошествии нескольких дней эконом наконец-то собрал все мужество и спросил у Гитлера, не мог бы он освободить его от призыва. Однако фюрер решил повеселиться еще немного и со строгим видом ответил, что в народном государстве ни для кого не может быть исключений. Канненберг ушел от него в слезах. В конце концов Гитлер вызвал эконома и смеясь разорвал повестку у него на глазах.[239]

Однако этот розыгрыш кажется совершенно невинным по сравнению с тем, что Гитлер сделал со своим шефом иностранной прессы Пуци Ханфштенглем. Он передал Пуци приказ, по которому тот якобы должен был отправиться с важной секретной миссией к Франко в Испанию. Его доставят на место в бомбардировщике, но придется прыгать с парашютом и пробираться через вражеские позиции. На самом же деле самолет покружил вокруг Берлина и дрожащий от страха Ханфштенглем десантировался на поле, где уже стояла скрытая камера, запечатлившая смятение несчастного к вящему удовольствию фюрера. Пуци решил, что эта инсценировка была дьявольским заговором Гиммлера, в тот же день купил билет на поезд до Швейцарии и покинул страну. Так Гитлер остался без своего шефа иностранной прессы.

Все эти эпизоды можно было бы считать грубыми шутками, принятыми среди мужчин с низким уровнем развития. Однако для жертв этих шуток они не были столь уже невинны, поскольку они прекрасно знали, на какую жестокость способен Гитлер. Открытый садизм в личной жизни и скрытый — в общественной реализовывались по одному поведенческому образцу. Государственные силовые рычаги были для него средством издевательства над другими с целью получения удовлетворения своих темных желаний. Адольф Гитлер полностью использовал возможность получения удовольствия от власти, которую ему предоставила диктатура. В случае с Канненбергом, заявив, что в его государстве ни для кого не может быть исключений, он разоблачал ложность собственной политической риторики. Гитлер прекрасно знал, что исключения были, и не задумываясь делал их, когда речь шла о нем самом. Он по-настоящему наслаждался тем, что мог как угодно распоряжаться жизнью и смертью миллионов людей. И как только он понял, что лишен этого удовольствия, жизнь потеряла для него всякий смысл. Когда он оказался отрезан от управления войсками и даже преданные СС перестали выполнять его безумные приказы, для Гитлера раз и навсегда иссяк источник сексуального удовлетворения.

В этот момент он отбросил все свои маски и предстал в первозданном виде. Если ему суждено умереть, то вместе с ним должен погибнуть весь немецкий народ, который оказался слабее своих врагов и поэтому заслужил смерть. Отныне стратегия выжженной земли должна была быть перенесена и на территорию Германии. Таким образом, даже выжившие немцы лишались всех средств к существованию. Ему даже не приходило в голову оказать последнюю услугу народу, на благо которого он якобы работал всю свою жизнь, и вовремя сойти со сцены.

Совсем наоборот, он беспощадно преследовал заговорщиков, принявших участие в покушении 20 июля 1944 года. Причем карались не только сами участники заговора, но также их дети и жены. Уничтожая их семьи, Гитлер считал, что как и в случае с евреями на немецкой земле не должно остаться и следа измены.

По приказу фюрера заговорщиков не только жестоко пытали, чтобы выбить из них имена соучастников, но и казнили позорным и жестоким способом — через повешение. «Смерть через повешение в любом случае является жестоким способом казни, о чем напоминают кадры, снятые на нюрнбергском процессе после войны. Однако по приказу Гитлера казни в тюрьме Плецензее носили особенно зверский характер… Приговоренных вешали по одному на веревке, закрепленной на крюках, которые были приварены к проходящему через всю камеру под потолком рельсу… Такая смерть длительна и мучительна сама по себе, даже если не затягивать ее преднамеренно. Однако два достоверных свидетеля сообщают, что Гитлер отдал приказ растянуть мучения приговоренных на как можно долгое время. Когда помощник палача надевает на шею приговоренного петлю, он может разместить ее так, чтобы она либо сразу же сломала позвоночник, либо казнимый хотя бы потерял сознание. Однако он может закрепить петлю так, что приговоренный будет медленно задыхаться. В связи с этим приказ вешать каждого осужденного в течение 20 минут говорит сам за себя… После каждой казни повешенный накрывался покрывалом, и только затем в камеру вводили следующего приговоренного… Здесь же стояла гильотина. Палач и его помощники подкреплялись шнапсом. После того как повешенный начинал биться в петле, с него сдергивали штаны. Вся процедура казни вплоть до последних конвульсий снималась на пленку специально для Гитлера».[240]

Даже в предпоследний день жизни Адольф Гитлер, по-прежнему так же яро ненавидевший своих политических противников, евреев, поляков и русских, приказал расстрелять даже собственного деверя генерала СС Фегеляйна. Он был прикомандирован к ставке Гиммлером в качестве офицера связи.

Несмотря на то что награжденный Рыцарским крестом Фегеляйн был очень элегантен, этот кавалерийский офицер не нравился Гитлеру.

Даже легко тренькавшие шпоры, которые он носил как офицер кавалерийского полка СС, раздражали фюрера, который терпеть не мог лошадей. Во время первого же совещания, на котором присутствовал этот офицер, Гитлер сказал ему: «Фегеляйн, скачите в соседнюю комнату и привезите мне документы».

Тем сильнее молодой кавалерист нравился Еве Браун. По этим соображениям, равно как и из расчета, что положение деверя Гитлера благоприятно скажется на продвижении по службу, карьерист женился на младшей сестре Евы. Мартин Борман рассказывал своей жене, что Фегеляйн довольно плохо относился к своей законной супруге. Если верить словам секретарши фюрера Шредер, то его интерес к Еве Браун выходил за рамки семейно-родственных отношений. В последние дни в бункере и сама Ева совершенно не скрываясь танцевала и флиртовала с Фегеляйном.

Когда Фегеляйн понял, что конец третьего рейха и власти его родственника близок, он хотел бежать, но был арестован в своей берлинской квартире на Бляйбтройштрассе, 4 начальником личной охраны фюрера Хеглем. В момент задержания сильно пьяный Фегеляйн проводил время с рыжеволосой девушкой легкого поведения. Хегль обнаружил в квартире чемодан, набитый драгоценностями и валютой, а также папки с секретными документами.[241]

Фегеляйн был препровожден в бункер фюрера и 28 апреля 1945 года расстрелян по приказу Гитлера. Ева Браун безуспешно пыталась спасти своего родственника, упрекая Гитлера в том, что он оставит вдовой ее беременную младшую сестру. Однако он остался непреклонен.

Хегль рассказал водителю фюрера Кемпке, что Фегеляйна расстреляли из-за документов, которые обнаружили у него на квартире. В них содержались сведения о тайных переговорах Гиммлера с графом Бернадотом, целью которых было заключение мирного договора с западными союзниками за спиной фюрера. Фегеляйн был обязан немедленно сообщить об измене Гитлеру, однако он не сделал этого и сам стал предателем родины.

Отдал ли Адольф Гитлер приказ о расстреле Фегеляйна исходя из государственных соображений, рассердился ли он на генерала как на неоправдавшего высокого доверия или руководствовался более низкими мотивами обычной ревности? По всей видимости, у него были все основания для ревности. По свидетельству секретарши Юнг, Фегеляйн позвонил Еве Браун ночью 26 апреля 1945 года: «Удрученная и потрясенная Ева рассказала мне, что прошлой ночью ей на квартиру звонил Герман Фегеляйн, который умолял: "Ева, ты должна оставить фюрера. Это не так глупо, поскольку сейчас дело идет о жизни и смерти!"»

Также Гитлер приказал убить одного из своих врачей доктора Карла Брандта, который входил в самый близкий круг фюрера и через свою любовницу Ани Реборн был знаком с ним с 1925 года. Находясь в заключении в Ландсбергской крепости, водитель фюрера Морис влюбился в победительницу общенемецкого чемпионата 1924 года по плаванию на спине на дистанции 100 метров, фотография которой была опубликована на обложке «Берлинер Иллюстрирен». Несмотря на то что при личной встрече в Мюнхене прекрасной плавчихе Морис не понравился, через него она познакомилась с Гитлером, который пригласил ее в Бергхоф. Она приехала туда вместе со своим любовником Брандтом, с которым она познакомилась, когда он оперировал ее лицо после неудачного прыжка с вышки. Присутствие хирурга оказалось очень полезным, когда главный адъютант фюрера Брюкнер попал в тяжелую автокатастрофу и Гитлер «предложил молодому приятному врачу работу при его штабе». Адольф Гитлер был свидетелем на свадьбе Анни и Карла. В 1942 году фюрер назначил Брандта генеральным комиссаром фюрера по делам гигиены и здравоохранения.

В июле 1944 года хирург вместе с Хассельбахом решились выступить против методов лечения доктора Морелля, который, по их мнению, вредил здоровью фюрера ежедневными инъекциями. Когда в начале 1945 года Брандт отправил семью и своих сотрудников на запад и юг стремительно разваливавшегося германского рейха, чтобы они не попали к русским, он был немедленно снят со своего поста, передан гестапо и по приказу Гитлера приговорен к смертной казни.

Однако на этот раз Брандту повезло. Приговор не был приведен в исполнение, и после смерти Гитлера он по приказу Шпеера был отпущен на свободу. Тем не менее через некоторое время Брандт был снова арестован. За медицинские опыты над заключенными американский военный трибунал приговорил его к смертной казни, и в возрасте 44 лет врач закончил свои дни на виселице. В американском лагере для интернированных секретарша фюрера Шредер встретилась с Брандтом и беседовала с ним о Гитлере. Приговор врача был однозначен: «Фюрер был дьяволом».

В последние месяцы жизни Адольф Гитлер достиг апогея садизма и низости. Он прекрасно знал, какие огромные потери несли танковые дивизии СС. Еще 25 февраля 1943 года он писал Муссолини: «Дуче, я могу вас уверить только в одном: к немецкому солдату предъявляются невероятные требования. В качестве примера я хочу рассказать вам о боевом пути только одной дивизии СС. В начале Восточной кампании в июне 1941 года в танковой дивизии СС "Мертвая голова" насчитывалось около 20 000 человек. С тяжелыми боями она вышла на южные подступы к Ленинграду, откуда была переброшена на укрепление фронта в район озера Ильмень. Несмотря на постоянно поступавшие пополнения, дивизия несла огромные потери, зимой 1941-1942 года она вместе с другой пехотной дивизией вела бои в окружении под Демянском, сражаясь с численно превосходившими ее русскими войсками, а затем смогла пробить коридор и установить связь с нашими войсками. Когда операция "Наведение мостов" успешно завершилась, в дивизии насчитывалось 370 боеспособных солдат и офицеров. Только теперь она должна была получить пополнение. Однако образовавшийся коридор был слишком узок, следовало немедленно его расширить. Так как приказ о пополнении дивизии уже был издан, остаткам сильно потрепанной дивизии пришлось принять участие и в этой операции. Кучка солдат снова проявила себя в бою с лучшей стороны, но по окончании операции в строю осталось всего 170 человек. Затем в дивизию наконец пришло пополнение, и она вновь была брошена на Восток».

В этом письме у Гитлера не нашлось ни единого слова сожаления о гибели тысяч отважных молодых парней.

Когда в самом конце войны после безуспешной борьбы с превосходящими силами Советской Армии на южном участке Восточного фронта дивизия «Мертвая голова» вместе с другими дивизиями СС отступили, Гитлер передал командующему 6-й танковой армией СС Зеппу Дитриху, бывшему командиру лейб-штандарта, следующую радиограмму: «Фюрер считает, что части СС не сражались так, как того требовала серьезность положения, и посему приказывает снять нарукавные ленты личному составу дивизий СС "Адольф Гитлер", "Дас Райх", "Мертвая голова" и "Гогенштауфен"».

«Когда Дитрих получил это сообщение, он собрал командиров дивизий, положил телеграмму на стол и сказал: "Вот плата за все то, что мы сделали в течение последних пяти лет". В ответной радиограмме Гитлеру он пообещал, что застрелится, если этот приказ будет выполнен».

Насколько Гитлер не вписывался в общепринятый образ гомосексуалиста, настолько же на первый взгляд он не производил впечатления садиста. Он сам никогда не любовался казнями или пытками. Ему не было необходимости открыто признавать себя садистом, поскольку во время его правления было и так достаточно возможностей удовлетворять эту мерзкую страсть.

Как и в случае с гомоэротическими предпочтениями, садистские наклонности Гитлера были подавлены, заторможены и скрыты от окружающих. Его эйдетические наклонности, влечение к маскировке, инсценировкам и общественной деятельности скрывали за собой только холодный садизм, проявления которого были особенно ужасны. Открытый садизм удовлетворяется ограниченным количеством преступлений, влекущих за собой незначительное количество жертв. Холодный же садизм Гитлера был ненасытен. Он приказал с особой жестокостью повесить заговорщиков, покушавшихся на его жизнь 20 июля 1944 года, но довольствовался только беглым взглядом на фотографии казни. Фюрер отказался смотреть снятый специально для него фильм, который запечатлел все отвратительные подробности этой казни. Во время реализации его самого страстного желания, полного уничтожения евреев, Гитлеру достаточно было только пробежать глазами статистическую сводку о количестве убитых.

Сколько бы немцев остались живы, сколько горя не было бы причинено человечеству, если бы Гитлер открыто признался в своих наклонностях? Возможно, признание в гомосексуализме освободило бы его от самых мрачных садистских фантазий. Успокаивает только то, что ныне, в век прогрессивного законодательства, мужчина может спокойно высказывать желания, которые не соответствуют общепринятым нормам.