Нас вскормила волчица звериным густым молоком, нас матерые волки тиранили нравами стаи. Мы любого привыкли считать нашим кровным врагом, кто на нас не похож, кто не с нами — наука простая. Мы привыкли во всем полагаться лишь на вожака, каждый поданный знак означал для нас силу закона. Даже если вожак временами валял дурака, он был нам как отец, с ним в лесу нашем было спокойно. На укромных полянах играл молодняк поутру, в меру сытая стая бродила лениво и сонно. Для любовных утех волчьи пары имели нору, для охоты была вожаком обозначена зона. Только что-то стряслось, словно кто-то промолвил: «Пора!» Мы проснулись людьми, оскопившими жизнь духом стаи. И мы с болью сказали, какими мы были вчера, и с отчаяньем видим, какими уже мы не станем. Видим скованность даже в свободных движеньях души, это держит ее обретенная в стае ментальность. И запретных нет зон, и похерены волчьи межи, а в подкорке за что-то жива вожаку благодарность. Кто-то, пьян от свободы, пустился в языческий пляс, и по-волчьи завыл тот, кто участи новой не вынес. И вписали тогда в родословную Маугли нас все, кто вскормлен людьми, кто в свободе естественной вырос. Слишком долго, увы, нашим зреньем был низменный страх, страх стрелков-егерей, возглавляемой ими погони. Этот страх миновал, умертвив что-то в наших мозгах, что мешает воспрянуть привычно живущим в поклоне. Нам уже не дано быть на равных с другими людьми, с теми, кто не познал волчьих нравов, внушаемых с детства. Вся надежда на тех, кто сейчас в мир вступает детьми, кто уже оборвал с нами связь рокового наследства.