Психология и особенно психоанализ в последнее время столкнулись с новой формой хорошо знакомого парадокса, который уже возникал в виде различных формулировок в теологии, философии и юриспруденции, а именно: каким образом наша способность к выбору или принятию решения совместима с законом психического детерминизма? На первый взгляд психоанализ отвергает возможность существования свободного выбора в действительности: во-первых, он показывает, что нами управляют иррациональные силы, которые мы можем лишь рационализировать; во-вторых, в нем утверждается, что для нас характерна тенденция к нарциссической переоценке собственных психических функций и поэтому у нас возникает обманчивое, подобное мании величия, чувство свободы, которое беспокоит столь ценную для нас высшую нервную деятельность. Более внимательное исследование, однако, показывает, что психоаналитический подход в отношении возможности выбора и решения является непростым и противоречивым.

О противоречивости мнения Фрейда на этот счет лучше всего говорит тот факт, что между строк и в качестве своего личного мнения он всегда придерживался той точки зрения, что свобода, выбор и решение присутствуют в человеческой психологии; тем не менее он долгое время не хотел вводить эту точку зрения в теорию психоанализа. Показательным в этом плане является то, что его знаменитое и часто цитируемое высказывание относительно цели психоаналитической психотерапии помещено в сноске. В книге «Я и Оно» (Freud 1920) он пишет, что психоанализ «предоставляет Я пациента свободу выбора того или иного пути» (курсив Фрейда. — X. К.).

В более ранних теоретических построениях у него отчетливо заметна ориентация на абсолютный психический детерминизм, и они оставляют мало места в Я для «свободы решения». Наличие подобной точки зрения доказывают понятие «Ich-Triebe» (влечения Я, инстинкты Я '); утверждение о том, что Я развивается из Оно, или утверждение о том, что принцип реальности представляет собой видоизмененный принцип удовольствия. В более зрелых теоретических концепциях он начинает утверждать, хотя в большинстве случаев лишь имплицитно, положения о свободе или независимости Я, которые до этого тоже встречались в его ранних работах. Представления о Я как о психической структуре и несколько замечаний о независимом происхождении Я, высказанных в работе «Конечный и бесконечный анализ» (Freud 1937), наряду с утверждением, содержащимся в книге «Я и Оно», являются примерами небольшого изменения его теоретических воззрений, вероятно предвещавшего то, что мы сегодня, вслед за Гартман-ном (Hartmann 1939), обычно называем «автономией Эго».

Запутанная ситуация может несколько проясниться, если мы вновь обратимся к проблеме, четко определив метод наблюдения, при помощи которого мы получаем сырой материал для наших теоретических построений. Для науки, которая получает материал для наблюдения при помощи интроспекции и эмпатии, проблема состоит в следующем: мы можем наблюдать в самих себе способность выбирать и решать — в таком случае может ли дальнейшая интроспекция (анализ сопротивлений) разложить эту способность на ее основополагающие компоненты? Интроспекция может проникнуть в противоположные друг другу психологические конфигурации, а именно в опыт испытанного принуждения и в опыт нерешительности и сомнения (например, при навязчивой идее). Если нам удастся ослабить эти явления психоаналитическими средствами путем выяснения их мотивов, одновременно снова возникнет ситуация свободы выбора и решения. Можем ли мы сделать то же самое с интроспективно наблюдаемой свободой выбора? Можем ли мы при помощи интроспекции разложить осуществление выбора на компоненты принуждения и нарциссизма? Несмотря на ту значимость, которую придают в психоанализе бессознательной мотивации и рационализации, ответ на этот вопрос будет отрицательным, поскольку систематическое возвращение бессознательных мотиваций и рационализации приводит при благоприятных обстоятельствах к более обширному и живому опыту свободы.

Каждая наука имеет свои естественные границы, приблизительно соответствующие границам своего основного способа наблюдения. Физик полагает, что теория должна начинаться с каких-то необъяснимых фактов, на которые не распространяется закон причинности, например с факта существования энергии во Вселенной. Необъяснимые переменные (химические элементы, тепло, электричество и т.п.) можно заменить другими, их число можно уменьшить в соответствии с изменениями и ходом прогресса в естественных науках. Невозможно, однако, в научных целях подумать о сведении количества этих первичных элементов к нулю или к какому-нибудь единственному элементу, так как наука должна учитывать все разнообразие природных явлений. Таким образом, любая наука приходит к небольшому оптимальному для нее числу собственных основных понятий. Границы психоанализа определяются границами возможностей интроспекции и эмпатии. В наблюдении господствует закон психического детерминизма, который допускает, что интроспекция в форме свободной ассоциации и анализа сопротивлений обладает способностью выявлять мотивы наших желаний, решений, выбора и действий. Интроспективная наука должна тем не менее признать границы, за которые не может выйти ее метод наблюдения, и тот факт, что некоторые переживания в настоящее время невозможно разложить при помощи методов, находящихся в ее распоряжении. Мы можем осознать желания или другие принуждающие внутренние силы и можем выразить этот интроспективно не устраняемый факт наблюдения при помощи термина «влечение» или «сексуально-агрессивные влечения». С другой стороны, мы можем наблюдать опыт активной Самости, представляющий собой результат влечения при самонаблюдении, результат соединения с неразряженным влечением в качестве опыта желания или результат слияния с паттерном моторной разрядки в качестве действия. То, что мы переживаем как свободу выбора, решение и т.п., является отражением нашей неспособности разложить при помощи интроспекции опыт Самости и возникающее на его основе ядро деятельности на составляющие их компоненты. Поэтому действие закона мотивации, то есть действие закона психического детерминизма, на них не распространяется.