В этой книге рассказана история происхождения и эволюции ВВП – экономического индикатора, который не сходит со страниц СМИ и вокруг которого вращаются все дебаты об экономической политике. ВВП – это сравнительно современный способ измерения экономического выпуска, имеющий по сравнению со своими предшественниками ряд важных отличий. К примеру, более ранние определения «национального дохода» не включали государственные расходы, поскольку до конца XIX – начала XX в. роль государства была очень узкой. Считалось, что расходы на ведение войны, равно как и на судебную систему, – неизбежное зло, уменьшающее национальный доход, а не увеличивающее его.

И хотя непосредственно современное определение ВВП возникло из задач финансирования военных расходов с началом Второй мировой войны, важно подчеркнуть, что уже с 1930-х годов государство стало активнее осуществлять коллективное потребление и инвестиции, тратя деньги налогоплательщиков на оказание услуг и социальное перераспределение, возводя дороги и прочую инфраструктуру. Совершенно естественно, что пережитый опыт Великой депрессии поместил в фокус политического внимания вопрос, насколько быстро растет или не растет выпуск экономики, и государство захотело знать его величину и влиять на него. Система сбора статистики ВВП и национальных счетов развивалась рука об руку с макроэкономической политикой, посредством которой государство воздействовало на рост, изменяя налоги, расходы, регулируя деньги и процентные ставки.

Чтобы построить ВВП, равно как и собрать необходимую для этого первичную статистику, всегда требовалось большое напряжение усилий, хотя тогда экономика была гораздо проще, чем сейчас. Прошли десятилетия, прежде чем горстка стран смогла похвастаться национальными счетами, а экономисты и статистики – разработать и довести до ума методы сравнения ВВП во времени и по странам. Одна из громадных задач – правильно скорректировать долларовый, или номинальный, ВВП на размер инфляции, чтобы узнать реальный ВВП. Постоянное улучшение качества благ, а также постоянное расширение разнообразия товаров и услуг делает подсчет осмысленного общего индекса цен еще более сложным делом: сегодняшний ноутбук – это совсем другая машина, нежели купленный всего несколько лет назад за ту же самую цену, а несколько десятилетий назад цена вычислительной мощности вообще была немыслимой, поскольку компьютеров не существовало. Ухватить эту трансформацию в единственном индексе цен затруднительно. Еще одна непростая задача – как перевести ВВП из одной валюты в другую, имея в виду громадные различия в экономической структуре разных стран и видах расходов потребителей. Поэтому международные сравнения экономической деятельности затруднены (хотя экономисты все равно их проводят), и вполне возможно, что наши выводы относительно роста разных стран на разных промежутках времени попросту ошибочны.

Специалисты по национальному счетоводству на протяжении десятилетий пытались улучшить свои методы, чтобы учесть эти и другие проблемы. В частности, вниманию к новым индикаторам способствовал рост экологической обеспокоенности и явная заторможенность экономического прогресса, т. е. роста душевого ВВП, во многих бедных странах. Оживились старые споры, а именно: не стоит ли заменить ВВП в качестве ориентира экономической политики некой мерой благосостояния?

Еще одним толчком к поиску альтернатив были экономические кризисы. Великая депрессия, а за ней и Вторая мировая война произвели на свет ВВП и поставили его на место прежних представлений о том, что такое «экономика» и как ее измерить. Кризис середины 1970-х годов наряду с нарождающимся экологическим движением подняли волну интереса к новым типам показателей, хотя прошло около десятилетия прежде, чем они достигли зрелости. Текущий кризис вдохнул жизнь в ряд альтернативных подходов, таких как измерение «счастья», индексы благосостояния и «панели показателей», но прежде всего он, конечно, подорвал доверие к стандартным методам учета финансового сектора.

Может быть, наконец, настал момент расстаться с ВВП и перейти к какому-нибудь новому способу осмысления и измерения экономики? В настоящем разделе я постараюсь обосновать, что отказываться от ВВП пока рано, хотя эпоха этого показателя, очевидно, прошла. «ВВП рассчитан на массовое производство. Это простой подсчет – сколько единиц было произведено. Измерить неосязаемые выгоды он не может. Но кто сказал, что прелесть жизни в количестве?» – задается вопрос в отчете Федерального резервного банка Далласа. Итак, я хочу остановиться на трех темах, которые, по-видимому, побуждают нас когда-нибудь принять новый подход. Образ экономики меняется, и методы ее измерения тоже должны измениться, хотя как именно будут выглядеть очертания нового подхода, пожалуй, слишком трудный вопрос для данной книги.

Три темы следующие:

• рост сложности экономики, проявляющийся в инновациях, неумолимой скорости внедрения новых товаров и услуг и глобализации, а также возникновении глобальных производственных цепочек, все более запутывающих методы производства товаров;

• рост доли услуг и «нематериальных» товаров – в отличие от товаров физических – в экономике развитых стран, в том числе доли интернет-деятельности, не имеющей рыночной цены, вследствие чего становится невозможным разделить количество и качество или даже вообще говорить о количестве;

• животрепещущие вопросы устойчивого развития, которые требуют, чтобы мы учли истощение ресурсов и активов, ущемляющее потенциальный рост ВВП в будущем.

 

Сложность

В 1985 г. в США было 185 телевизионных каналов, 141 вид обезболивающего, отпускаемого без рецепта, и 87 марок прохладительных напитков. Это огромный рост разнообразия по сравнению с 1970 г., когда каналов было пять, обезболивающих тоже пять, а напитков 20. В 1998 г. на полках было 340 видов сухих завтраков и 50 наименований бутилированной воды, тогда как в 1970 г. их было 160 и 16 соответственно. За 28 лет число типов персональных компьютеров выросло с нуля до 400, а число интернет-сайтов – с нуля до почти 5 млн. Выше я уже упоминала о росте разнообразия товаров, составляющих ВВП в развитых странах; приведенные примеры показывают, насколько оно выросло. По сути, разнообразие можно рассматривать как один из главных признаков экономического развития. Бедность равносильна узкому выбору, а увеличение возможностей – одна из важнейших черт преодоления бедности. С такой точки зрения экономическое развитие – это, с одной стороны, рост способностей и навыков индивидов, позволяющий им пользоваться новыми возможностями, а с другой – расширение этих возможностей и допустимого выбора. Экономическое развитие немыслимо без расширения свободы. Один из аспектов свободы – разнообразие товаров и услуг, которые можно приобрести в экономике, от мелочей до жизненно важных.

Как ни странно, найти численные данные о разнообразии видов продукции, довольно трудно. Ежегодный отчет Федерального резервного банка Далласа за 1998 г., откуда взяты приведенные выше цифры, – один из немногих доступных источников с оценками. Главная причина скудности цифр проста: государственные статистические органы не собирают подобной статистики. Статистические формы, рассылаемые по предприятиям, спрашивают о размере выпуска – сколько пар обуви выпустила обувная фабрика и т. п. – и о назначаемых ценах, но не о количестве фасонов. В официальной статистике есть только одна укрупненная категория: «обувь». В ней никак не отражается, выберу я высокотехнологичные ботинки для трекинга, кроссовки с амортизацией для коленей и лодыжек или ботинки, позволяющие тренировать бедра во время ходьбы, или же кеды, которые я самостоятельно спроектировала на сайте продавца.

Но несмотря на отсутствие учета ясно, что разнообразие потребительских товаров и услуг, покупаемых нами каждый день, постоянно растет. Более того, все чаще у потребителя появляется возможность модифицировать товар под себя, начиная от обуви и заканчивая известным примером компьютеров Dell; таким образом, разнообразие достигает высшей точки, когда каждый экземпляр уникален. Есть даже надежда, что в будущем появятся медицинские средства против рака и других заболеваний, приспособленные к генетическим особенностям каждого отдельного пациента. Существуют эмпирические данные, свидетельствующие, с одной стороны, о расширении ассортимента отдельных товаров (таких, как книжная продукция или виды сухих завтраков), а с другой – о связанном с этим ростом благосостоянии потребителей.

Но для ВВП разнообразие безразлично. Представьте себе столовые приборы. Я увеличиваю ВВП на одинаковую величину, независимо от того, произвожу я набор из ножа, вилки и ложки или же только три ложки. ВВП учитывает только количество предметов.

ВВП недооценивает рост, поскольку не может полностью учесть обогащение товарной номенклатуры в экономике. Это не лучший способ измерить нововведения и приспособление к потребностям заказчика, и размер недооценки предельно высок. Кроме того, ВВП не способен принять во внимание другой важный эффект новых товаров, а именно, профилактику потенциального ущерба. Возьмем для примера беспилотные автомобили. Один такой автомобиль увеличивает ВВП на ту же самую величину, что и любой другой вид автомобиля, или, быть может, немного больше, если статистики подсчитают гедонический индекс цен, учитывающий улучшение качества, ведь в конце концов в беспилотном автомобиле человеку остается только спокойно сесть и расслабиться. Но ВВП не может учесть выгод от сокращения числа аварий, которое произойдет с распространением беспилотных автомобилей (при условии, что надежды на такой эффект оправдаются).

В гл. V я отмечала, что ВВП и благосостояние – это разные вещи, хотя между ними есть тесная связь. Тенденция к расширению выбора или даже приспособлению товаров под конкретного клиента только углубляет разрыв между двумя концепциями. Экономисты ФРБ Далласа рассуждали в 1998 г.:

Может быть, мы не видим головокружительного роста производительности, но массовая персонализация товаров окупится для Америки сполна. Ресурсы расходуются, чтобы выяснить потребности конкретных клиентов. Когда продукция им отвечает, никто больше не пускает деньги на ветер, чтобы купить костюм, который будет пылиться в шкафу, потому что плохо сидит, или на компакт-диски всего с одной или двумя интересными для человека композициями. И товары больше не задерживаются на полках магазинов. Удовлетворяя более высокие запросы за счет меньшей растраты природных и трудовых ресурсов, мы снизим цены, а значит, удастся сохранить низкую инфляцию, достигнутую в этом десятилетии.

Перспективы «массовой персонализации», соблазнявшие читателя со страниц доклада в 1998 г., уже материализуются: это и телепередачи, вставляемые в сетку вечернего вещания по желанию телезрителя, а не редакции; и сшитая на заказ одежда, которая теперь доступна рядовому покупателю, а не только зажиточным слоям населения.

Усложнение экономики создает для статистиков головоломки и несколько иного рода, поскольку большинство товаров теперь изготовляются в глобальных производственных цепочках. Производство компонентов разбросано по разным странам, затем они собираются на каком-то отдаленном конце планеты и отправляются назад, на свои рынки потребления. Это касается как простейших на первый взгляд товаров вроде футболок, так и образчиков технического прогресса наподобие iPhone. В этих производственных цепочках Китай, разумеется, главное место сборки, но и другие азиатские страны, а также их конкуренты, Бразилия и Мексика, набирают обороты.

Однако ценовые индексы не отражают большого снижения цен, происходящего при аутсорсинге производственных функций, поэтому цены импорта сильно завышены, а объемы импорта – занижены. К тому же торговая статистика не выделяет промежуточных стадий производства, и, как следствие, стоимость аппаратов iPhone, поставляемых из Китая, полностью входит в текущий счет платежного баланса США. «Традиционный подход к учету торговли не показывает истинного распределения внутри цепочек ценности и рисует искаженную картину двусторонних торговых отношений. Дисбаланс в двусторонней китайско-американской торговле чрезвычайно раздут», – утверждается в одном из статистических исследований. Появляется статистика внешней торговли на основе цепочек добавленной стоимости (value-added trade) и вскоре она изменит наши представления о том, как выглядит мировая экономика.

 

Производительность

Если экономисту предложить игру на ассоциации, то первое, что придет ему на ум при слове «производительность» будет «загадка». Я уже упоминала про известное высказывание, которое в 1987 г. сделал Роберт Солоу про загадку производительности: «Эпоха компьютеров видна повсюду, кроме цифр производительности». Как говорилось в гл. V, в эпоху «новой экономики», продолжавшуюся с середины 1990-х по 2001 г., официальные статистические показатели производительности действительно заметно росли, хотя в посткризисный период снова началось торможение. Очередную «загадку» подбросила статистика производительности Великобритании: несмотря на практическое отсутствие роста ВВП после 2008 г., занятость продолжала расти. В силу определения, это означает, что производительность в лучшем случае должна была остаться прежней.

Так почему с производительностью связано столько парадоксов?

Дело в том, что с каждым годом экономика все меньше состоит из материальных объектов. И для ВВП это серьезное затруднение. Измерить экономический выпуск сравнительно несложно, если для этого достаточно учесть количество автомобилей, холодильников, гвоздей или пищевых полуфабрикатов, выходящих с конвейера. Но как измерить выпуск, связанный с трудом медсестер, бухгалтеров, специалистов по садово-парковому дизайну, музыкантов, разработчиков программного обеспечения, санитаров и т. п.? Единственный способ – посчитать их численность и численность клиентов, пользующихся их услугами, но тогда полностью ускользает качество услуг, а оно имеет огромное значение.

Но если верно, что «выпуск» – это концепция, лучше всего подходящая для экономики, состоящей из товаров, а не услуг, причем товаров одинаковых, массового производства, то же самое касается и производительности. В обыденном понимании это синоним эффективности или результативности. Экономисты вкладывают в него более узкий смысл: сколько выпуска произведено в расчете на единицу затрат. К затратам относятся труд, капитал, земля и материальные ресурсы. Обычно экономисты говорят о производительности труда, поскольку число работников легко поддается измерению, тогда как измерить капитал гораздо труднее. При таком определении производительность – это количество выпуска на одного работника, или ВВП на одного занятого (точнее, на один человеко-час рабочего времени).

Эта концепция прекрасно подходит для стиральных машин или сухих завтраков. Но лишь малая доля ВВП в экономике США или стран ЕС состоит из физических продуктов. Для каждого, кто, как и я, является офисным работником, очевидно, что измерить нашу производительность трудно, но совершенно точно, что ее нельзя вывести из выручки нашей организации, если воспользоваться подходом ВВП, т. е. привести выручку в реальное выражение, скорректировав на прирост оплаты труда, и разделить на число занятых. Качество нашей работы совершенно неотделимо от «выпуска». Или возьмем медсестру: в каком случае она более производительна – когда принимает больше пациентов за день или когда тратит больше времени на одного пациента? Это зависит от содержания ее работы в данный конкретный день (занята ли она сбором крови для анализов или же интенсивной реабилитацией больных) и от результатов ее работы (выздоравливает ли пациент быстрее; чувствуют ли он больше внимания к себе). Еще один пример: традиционный подход к статистике предполагает, что музыкант в 2 раза производительней, если он играет концерт Моцарта в 2 раза быстрее и проводит в 2 раза больше выступлений. Преграды, которые стоят перед измерением производительности в художественном творчестве, равно как и в других сферах услуг, например здравоохранении, были давно выявлены экономистом Уильямом Баумолем.

То же самое верно и для отраслей электронной экономики, требующих все возрастающей креативности. Вот что пишет эксперт по технологиям Кевин Келли:

Никому бы и в голову не пришло требовать от Пикассо писать картины быстрее, чтобы увеличить индивидуальное и национальное богатство. Не существует какого-то уровня производительности, максимизирующего ценность его картин для экономики. Вообще мы были бы не прочь, чтобы всякая задача, допускающая измерение производительности, т. е. выпуска на единицу времени, выполнялась роботами. Короче говоря, производительность – это про роботов. Что лучше всего умеют люди – это тратить время, экспериментировать, играть, создавать, исследовать. Ничто из этого не умещается в узкие рамки производительности. Вот почему так трудно определить, сколько денег нужно выделять на науку и искусство. Но именно они – фундамент долгосрочного роста [133] .

Как бы там ни было, производительность остается неоднозначным понятием. Для Келли перспектива, что в будущем все больше человеческой работы будут выполнять роботы, выглядит привлекательно. Некоторые экономисты, напротив, обеспокоены растущей автоматизацией. Пол Кругман ворвался в полемику, разгоревшуюся по следам книги «Гонка против машин», написанной двумя экономистами из Массачусетского технологического института, Эриком Брайнджолфсоном и Эндрю Макафи. В своей колонке в газете «New York Times» Кругман написал:

Самое поразительное в их примерах – это сокращение большого числа высококвалифицированных и высокооплачиваемых рабочих мест; от технологического прогресса страдают не только чернорабочие. И все-таки часто, когда я задаю вопрос, следует ли признать, что нововведения и прогресс могут приносить ущерб большому числу работников, может быть работникам в целом, мне отвечают «нет». Но по правде говоря, это возможно, и серьезные экономисты указывали на такую возможность еще два столетия назад [134] .

В сущности, впервые это произошло в эпоху промышленной революции, когда квалифицированные ремесленные рабочие оказались главной жертвой механических прялок и паровых машин. Поэтому, когда мы размышляем о сокращении рабочих мест, ничего хорошего в повышении производительности нет.

Сегодня роботы оказывают тот же самый разрушительный эффект на рабочие места и распределение дохода, что и паровые машины XIX в. Роботы – это новый вид капитального оборудования, и их распространение в первую очередь принесет выгоды их владельцам. С течением времени, однако, каждый работающий человек будет вооружен большим размером капитала, точно так же, как ткач мог производить с ткацкой машиной больше, чем раньше с ручным ткацким станком у себя дома. Это уже приводит к более высокой производительности труда, а в конечном счете, если работники могут приобрести необходимые навыки, а общество – выработать необходимые механизмы перераспределения дохода, то и к росту зарплат. В механизации, или роботизации, нет ничего нового и необыкновенного, какими бы внушительными и замысловатыми ни казались нам роботы. Они не что иное, как новейший вид капитальных инвестиций, и для рабочих выгодно иметь больше капитала, умножающего результаты их труда. В конце концов производительные инвестиции толкают вперед долгосрочный экономический рост, а значит, повышают доходы. Как будут распределены этих доходы – вопрос социальный и политический. С долгосрочной точки зрения хорошо, что машины, или роботы, перехватывают у людей те или иные задачи, освобождая их для деятельности, на которую только они и способны. Это делает саму работу гораздо более желанной для очень многих людей.

Однако мы до сих пор не очень хорошо представляем себе, что значит рост производительности или как будут распределены его выгоды в случае, когда нельзя говорить о каком-либо «продукте». Росту производительности, связанному с цифровыми технологиями, сопутствовало усиление неравенства доходов – выходит, что до сих пор выгоды распределялись не слишком равномерно. Обо всем этом экономисты говорили не раз в ходе дискуссии о противоречивых последствиях, которые может иметь для рабочих мест и доходов, в том числе и для неравенства, текущая волна инвестиций в цифровые технологии и оборудование.

Связанный с этим вопрос – как измерить ценность ряда нематериальных товаров и услуг, чисто цифровых продуктов, таких как музыкальные онлайн-сервисы, поисковые системы, приложения, электронные энциклопедии и программное обеспечение, создаваемые силами добровольцев, и т. п. Часто они имеют нулевую цену и поэтому, не обращаясь на рынке, не попадают в статистику ВВП. Как выразились Эрик Брайнджолфсон и Адам Сондерз, перефразировав известные слова Роберта Солоу о компьютерах: «Мы видим информационную эпоху везде, кроме статистики ВВП». Так, к примеру, доходы звукозаписывающей отрасли в долларовом выражении упали, но можно не сомневаться, что музыку стали слушать больше, а не меньше. Разница между тем, что платит покупатель, и ценностью, которую он получает от товара, называется «излишком потребителя», и распространение онлайн-товаров и услуг, не имеющих цены, скорее всего, увеличивает этот излишек. Это еще одна причина полагать, что разрыв между ВВП и совокупным экономическим благосостоянием расширился до непозволительных масштабов. Что еще хуже, данные о ВВП искажают истинное лицо экономики. К примеру, американское Бюро экономического анализа подсчитало и заключило, что начиная со второго квартала 2011 г. американцы пользуются доступом в Интернет в реальном выражении все меньше и меньше. Но в это невозможно поверить. Эрик Брайнджолфсон из MIT обратил внимание, что сегодня информационный сектор, куда включается программное обеспечение, телевидение, радио, кинематограф, связь, обработка информации и издательское дело, занимает в официальных цифрах ВВП ту же самую долю, что и 25 лет назад – 4 %. Он вместе со своим соавтором Чжу Хи О подсчитал, что за десятилетие потребители получали выгоду, равную в среднем 300 млрд долл. в год от пользования такими бесплатными интернет-сервисами, как Facebook, Wikipedia, Craigslist и Google. Хэл Вэриан считает, что бесплатный поиск Google приносит пользователям 150 млрд долл. в год. Конечно, трудно было бы ожидать от главного экономиста Google других оценок, но эти цифры выглядят вполне разумно. Экономист Майкл Мэндел уверен, что данные, или информацию, следует добавить в качестве третьей категории к товарам и услугам. Его скорректированные цифры показывают, что в 2012 г. реальный ВВП рос на 0,6 процентных пунктов быстрее – разница довольно существенная, ведь не стоит забывать, что по формуле сложных процентов малые изменения через несколько лет превращаются в большие.

Государственным статистическим органам пора задуматься над улучшением методов измерения производства и потребления «информации», или цифровой продукции, очевидно, доставляющей ценность для потребителей. Поскольку ВВП охватывает только денежные трансакции, новые «свободные» бизнес-модели не поддаются точному измерению, как и новые виды услуг, бесплатные, но приносящие большую ценность для потребителей. Бесплатные, но ценные для потребителя услуги – не новое явление; это и государственные библиотеки, и прогулки на природе; разница в том, что теперь не опосредованная деньгами деятельность тесно вплетена в бизнес, из-за чего понятие границы сферы производства, лежащее в основе ВВП, становится неизбежно размытым.

 

Устойчивое развитие

Третий злободневный факт, ослабляющий доверие к ВВП и не менее каверзный, чем первые два, состоит в том, что ВВП, измеряя сегодняшний рост товаров и услуг во времени, упускает возможный ущерб будущему росту. Конечно, ВВП включает меру амортизации физических активов – так называемое потребление капитала. Но оно охватывает далеко не все. Оно отражает, насколько использование капитала для потребления сегодня уменьшает потребление завтра, но не принимает во внимание то обстоятельство, что запас основного капитала (машины, транспортное оборудование, строения) должен прирастать на бо́льшую величину, чем требуется просто для возмещения существующего капитала вследствие амортизации. Сверх этого необходимы дополнительные инвестиции, чтобы с ростом населения душевое потребление оставалось постоянным. В конце концов, важно именно оно, а не абсолютный размер ВВП. На техническом языке экономистов это называется «экстенсивное увеличение капитала» (capital widening). Кроме того, если мы хотим учесть инновации и технический прогресс, разве не нужно ввести некий показатель добавочных инвестиций в новый капитал, без которых инновации не смогли бы воплотиться физически?

Озвученный принцип (экстенсивного увеличения капитала – Д. К. ) легко соблюсти, когда единственный источник роста – это прирост населения и рабочей силы. Но если в экономике происходит технологический прогресс, простота принципа улетучивается. По правде говоря, в таком случае само понятие национального дохода расплывчато. Следует ли тогда понимать принцип экстенсивного увеличения капитала таким образом, что капитал должен успевать за ростом выпуска и технологий, а не только рабочей силы? [139]

В экономике с высокой долей инноваций этот вопрос особенно актуален.

В новейшем международном стандарте национальных счетов, СНС-2008, предпринята попытка учесть некоторые из этих проблем. США стали первой страной, где на практике серьезно подошли к предлагаемым улучшениям и, среди прочего, стали расценивать расходы на исследования и разработку в качестве инвестиций, а не текущих затрат, а также учитывать стоимость инвестиций в художественные произведения, такие как голливудские фильмы или музыку. Первые оценки показывали, что после пересчета на основе новой статистической методологии ВВП за 2007 г. должен был быть выше на 2 %. А в середине 2013 г. было озвучено, что разница еще выше – 3,4 %. Методическое руководство по СНС-2008 разъясняет: «Многие из этих активов, часто воспринимаемые как символ “новой экономики” – это знания в том или ином виде, приобретшие форму собственности».

Однако правильный учет инвестиций в активы – лишь одна из составляющих проблемы устойчивости. Есть и другие. Чаще об устойчивости говорят, когда хотят понять, как ежегодный рост ВВП истощает природные ресурсы или же как-то иначе вредит природе. Самая важная поправка, которую нужно внести в существующие национальные счета, – это найти разницу между инвестициями в новые активы и исчерпанием, или амортизацией, наличных активов. Без этого, при всех знаниях о текущем темпе экономического роста, у нас нет никакой информации, можно ли будет его соблюсти в будущем. Преимущество подхода Вайцмана и Олтона в простоте и понятности исправлений, вносимых им в имеющуюся статистику. Путь к более радикальным изменениям и в то же время путь более тернистый лежит через понятие «полного», или «инклюзивного», богатства (comprehensive wealth), которое отражает все активы нации, а также их ежегодный прирост. Оно усиливает акцент на экологические показатели, без которых нельзя достоверно судить об устойчивости.

Нужно сказать, что государственные органы статистики все внимательнее относятся к экологическим показателям, будь то выбросы углекислого газа, чистота воды или убыль ископаемых. В 2012 г. Статистическая комиссия ООН ввела новый международный статистический стандарт, приравняв его по статусу к СНС, – Систему комплексного экологического и экономического учета (System of Environmental Economic Accounting, SEEA). В последние годы ряд стран стал публиковать так называемые сопроводительные счета, освящающие состояние экологии, хотя трудно выявить, оказало ли это хоть какое-то прямое влияние на ход дебатов об экономической политике. До тех пор пока политическая конкуренция вращается вокруг экономического роста, а я думаю, что так будет всегда, на данные под заголовком «сопроводительные» вряд ли будут обращать много внимания.

Хотя национальные статистические службы многих стран стали гораздо тщательнее собирать статистику об окружающей среде, и люди, обеспокоенные ее состоянием, могут к ней обратиться, для большинства людей это не настолько интересно, чтобы возиться с огромными массивами цифр. Если мы не хотим, чтобы политики и дальше не замечали воздействия роста на окружающую среду, его издержки для будущего роста, то амортизацию природных ресурсов следует включить в ВВП точно так же, как в нем присутствует амортизация машин и дорог.

Устойчивость означает, что представители последующих поколений должны наследовать условия по крайней мере не худшие, чем их предшественники. Можно перечислить целый ряд активов, которые надлежит рассматривать, оценивая, является текущее увеличение ВВП устойчивым или нет. Первый очевидный вид активов – физические, включая инфраструктуру; именно о них и говорят как об «инвестициях», согласно определениям ВВП (если иметь в виду вопрос об экстенсивном расширении капитала). Второй вид – природные активы, включая такие очевидно ценные ресурсы, как нефтяные запасы, а также менее очевидные вроде чистого воздуха или устойчивости климата.

Третий вид активов – это то, что экономисты называют «человеческим капиталом», или, пользуясь языком экономики развития, уровнем «способностей», – насколько люди подготовлены, чтобы использовать остальные виды активов, находящиеся в их распоряжении? Каков их уровень образования и практических навыков, их способность создавать и осуществлять нововведения? Еще один, возможно связанный с предыдущим, вид актива – это «социальный капитал». Это трудноопределимое понятие выражает, насколько существующие политические и иные институты способствуют росту экономики. Оно пересекается с другими понятиями, такими как культура. Хотя границы культуры нелегко очертить и тем более дать ей численное выражение, безусловно, она влияет на экономический рост. Приведу лишь один пример: бывшие колонии, унаследовавшие английскую правовую систему, росли быстрее и имеют более высокий душевой доход, чем колонии с французской правовой системой. Правовая традиция – это один из факторов, определяющих социальный капитал. Ни один из этих видов инвестиций – ни в человеческий, ни в социальный капитал – не учитывается в общепринятой статистике ВВП, хотя некоторые виды затрат (например, на образование) и подлежат учету. Это объяснимо, когда точный смысл понятий настолько трудноуловим. Но от этого они не становятся менее важными. Правительства должны всячески стремиться повышать человеческий или социальный капитал в будущем, даже если эти инвестиции требуют пожертвовать некоторой долей роста ВВП сегодня.

Некоторые правительства, правда их число невелико, прогнозируют особые счета поколений (generational accounts), пытаясь понять, сколько в будущем им придется тратить и будет ли налоговых поступлений хватать для этого, имея в виду возрастную структуру населения. Всемирный банк начал практически применять понятие «полного» богатства, которое охватывает природные активы, человеческий капитал (уровень навыков и способностей людей), а также материальную инфраструктуру. Альтернативный подход, упоминавшийся в гл. V, – это чистый национальный продукт, предложенный Мартином Вайцманом. Он получается из ВВП и связанных с ним показателей и учитывает, каков максимальный размер устойчивого потребления, доступный для данной страны. Он не включает вложения в природу или ее истощение: например, национальные счета Великобритании учитывают разведку нефти как часть валовых инвестиций, но не вносят истощение нефтегазовых запасов в амортизацию, а потому и ЧНП оказывается завышенным. Но ЧНП может быть скорректирован на соответствующую величину.

 

Заключение: какая статистика национальных счетов нужна в XXI веке?

ВВП всегда на слуху – во всех дискуссиях по экономике. Этот термин настолько вошел в привычку, что мы часто и не задумываемся о его содержании. Многочисленные сложности и препятствия при построении ВВП укрываются от наших глаз. Мы привыкли с его помощью емко описывать ход дел в экономике.

С тем, что экономический рост имеет первостепенную важность, спорить бессмысленно – это и подчеркивалось в настоящей книге. В первую очередь благодаря ему, хотя и не только ему, повышается благосостояние населения. По этой причине политикам и приходится за ним пристально следить. Без экономического роста не было бы достаточного количества рабочих мест и, как следствие, безработицу нельзя было бы удержать на приемлемом уровне. Перераспределение дохода невозможно осуществить, если экономический пирог не увеличивается. В отсутствие роста уязвимым становится само демократическое устройство общества. И пока иных способов измерения экономического роста, кроме ВВП, нет.

Несомненно, у этого способа полно недостатков. В последних главах настоящей книги перечислены некоторые их них, а также ряд показателей, которые можно использовать в дополнение или вместо ВВП. В таком замещающем качестве можно использовать индекс развития человеческого потенциала, охватывающий широкий круг явлений, или же целые «панели» статистических индикаторов. А кроме того регулярные обследования бюджета времени домохозяйств, которые позволяют выявить объем производства в этом секторе и оценить величину неформальной экономики. Наконец, можно включить амортизацию хотя бы части природных активов, например, нефтегазовых запасов.

Со всеми оговорками, ВВП – это по-прежнему хороший способ измерения скорости, с которой расширяется или не расширяется выпуск экономики, а рост ВВП тесно связан с уровнем общественного благосостояния. При исчислении ВВП с трудом поддаются измерению технические инновации, качество продукции и размер нематериальных активов, но лучшего способа это сделать на данный момент нет. Предложено несколько альтернативных способов измерения благосостояния взамен выпуска, но эти два понятия различны и их не нужно путать. Некоторые экономисты обеспокоены тем, что снижение бюджетного финансирования статистических служб затрудняет разработку адекватной статистики национальных счетов, и огорчены тем, что ресурсы направляются на более модные индикаторы, такие как «уровень счастья»; они наверняка будут против того, чтобы и дальше отвлекать силы от работы над ВВП и связанными с ним показателями.

Статистика требует массы более насущных нововведений, чем довольно отвлеченные опросы о том, насколько хорошо чувствует себя население. ООН в своей формулировке ВВП, принимаемой за стандарт, должна отказаться от обманчивой концепции FISIM и вернуться к простейшему способу учета финансового сектора.

Национальные статистические агентства должны регулярно собирать информацию о бюджетах времени, чтобы мониторинг за неформальной экономикой стал возможен.

Нет нужды выдумывать новые способы измерения «счастья» или новые показатели вроде ИУЭБ (ISEW) и GPI (ИПП) (хотя нельзя исключать, что когда-нибудь удастся дать более точные определения «счастью» и «благополучию», и эти индикаторы можно будет использовать для экономической политики). Уже сейчас достаточно хороших методов измерения благосостояния и каждого из компонентов, входящих в расчет показателей, альтернативных показателям ВВП. Индекс развития человеческого потенциала не вызывает особенных вопросов. Различные формы Индекса устойчивого экономического благосостояния явно не подходят, так как веса для его составляющих произвольные, и нет единого мнения относительно того, какие из них следует использовать.

Вместе с тем жизненно необходимо выбрать какой-то официально признанный критерий устойчивого развития. Пока правительства не знают, наносит ли их политика экономического роста ущерб будущему выпуску и уровню жизни. Любые сравнения между отдельным лицом и нацией в целом страдают неточностью (а может быть, вводят в заблуждение), но так же, как бизнесмен не может без бухгалтерской отчетности знать свои прибыли и убытки, вести учет своих активов должна и вся нация. Страна в целом может влиять на величину и стоимость своих активов, в отличие от отдельного предприятия или домохозяйства. Но и ее возможности не безграничны, и правительства должны делать все возможное, чтобы будущие поколения жили как минимум не хуже, чем нынешние, а для этого нужно избегать чрезмерного истощения природных ресурсов и загрязнения воздуха углекислым газом, а также не допустить слишком большого увеличения пенсионных выплат и взносов на медицину в будущем.

Система сбора статистики также нуждается в обновлении. Как говорилось в гл. I, национальные счета и прочая государственная статистика собираются из массы источников, но первооснова – это выборочные опросы предприятий и домохозяйств. Стандартный метод опросов, когда фирмы заполняют рассылаемые им формы отчетности, а сотрудники госстатистики обходят магазины и фиксируют данные о ценах, совершенно не способен угнаться за стремительно меняющейся структурой экономики. Приведу очевидный пример: с появлением крупных торговых центров и онлайн-торговли информацию о ценах больше нельзя собирать по-старому, поскольку там цены, как правило, ниже, чем в иных местах. Все время возникают новые области экономики: старт-ап-компании в сфере информационных технологий, мобильная телефония и т. д. А значит, собирая статистику, мы будем получать устаревшие данные о занятости и инвестициях.

Время обратиться к новым технологиям сбора данных. Возможно, особенное значение они приобретают в развивающихся странах, где проникновение мобильных телефонов дает беспримерные возможности для измерения экономики. Точно так же, как «пользовательский контент» стал большим подспорьем для властей в преодолении чрезвычайных ситуаций, для социальных предпринимателей и СМИ данные, собираемые самими пользователями, могут в будущем оказаться быстрым и достоверным статистическим источником. Однако до сих пор его редко пытались задействовать: есть всего несколько примеров из статистики здравоохранения. В развитых странах национальные статистические органы уделяли не слишком много внимания экспериментам со сбором первичной статистики через Интернет или мобильные устройства. Как минимум они могли бы серьезно сократить свои расходы, а вполне вероятно, приобрели бы более свежую и точную картину экономической деятельности.

Но хотя реформы такого рода важны и заслуживают внимания, остаются более важные вопросы. Может быть, образ экономики изменился настолько, что настала пора отказаться от ВВП? Используемые в национальных счетах определения стали слишком сложными и запутанными, и на их обновление уходит львиная доля бюджетов, выделяемых на статистику (если, конечно, не считать Грецию, где цифры просто брались из воздуха, или страны Африки, где отсутствует необходимая первичная информация). Огромные базы данных, содержащие ВВП для множества стран за протяженные периоды времени, создают видимость, что ВВП – это естественный объект, доступный для сколь угодно точного измерения. Но это иллюзия точности, ведь «объект» этот лишь умозрительный, а не что-то существующее независимо от нас, что остается лишь найти и посчитать.

По мнению специалистов из министерства торговли США, ВВП – одно из главных изобретений XX в., и они совершенно правы. Пока замены ему не видно. Но вместо того чтобы и дальше двигаться по накатанной траектории, придумывая все более сложные определения и коррективы, статистикам и экономистам следовало бы всерьез задуматься над тем, что же мы имеем в виду под «экономикой» в XXI в.

За десятилетия роста структура и характер экономики изменились чрезвычайно. «ВВП главным образом измеряет рыночное производство», говорится в отчете «По ту сторону ВВП», в котором авторитетная комиссия Сена – Стиглица – Фитусси ищет ему замену. Но ход рассуждений должен быть обратный: ВВП как раз и дает определение рыночному производству, которое затем и попадает в фокус служб статистики. Но не существует безусловного, подходящего на все времена определения «экономики», от которого потом можно было бы замерять расстояния до ее «спутников» – окружающей среды или сектора домашнего производства. Скорее, «экономика» – это подвижное понятие, которое можно и, наверное, нужно определять заново. Это невозможно без существенной перекройки ВВП или без его замены на новый показатель или, что более вероятно, на панель показателей, более подходящих к изменившемуся определению того, что составляет экономику.

Что заставляет предвидеть более радикальный пересмотр определения «экономики» в будущем? Выше озвучивались четыре причины. Прежде всего экономика становится в меньшей степени материальной и все в большей – неосязаемой. Всегда было трудно разложить ВВП как сумму стоимости на физический «объем» и «цену», если иметь в виду повышение качества товаров и их разнообразия. В этом нет большого смысла, когда качество и персонализация и есть самое главное в товаре или услуге. С этим экономическим изменением связано и то, что граница между оплачиваемым трудом на рынке и неоплачиваемой работой размылась: все больше людей создают стоимость на безвозмездных началах (Wikipedia и Linux стали хрестоматийными примерами), используют свой досуг для пользы работы (представьте себе, что на отдыхе с друзьями вам приходит блестящая идея), либо же совмещают то и другое (садовник, который придумывает новые дизайны ландшафта в своем саду, прежде чем предлагать их клиентам). Финансовый кризис стал еще одним тревожным звонком, оповестившим, что пора сменить концепцию экономической ценности. В заключительной главе я перечислила несколько тем, требующих пристального внимания, но, конечно, это не последнее слово в вопросе, что такое «экономика» сегодня.

Тем временем важно не путать ВВП и социальное благосостояние. Произошедшие экономические изменения увеличили и так существовавший зазор между ВВП и благосостоянием. Убыстряется рост разнообразия товаров, их персонализация; у тех, кто по своей профессии или призванию занят творческим трудом, стирается граница между досугом и работой – все это приводит к тому, что ВВП все сильнее недооценивает повышение благосостояния. И хотя обычно кажется, что он приукрашивает рост нашего уровня жизни, верным может быть обратное.

Сегодня мы блуждаем в статистическом тумане, не имея необходимых сведений ни об отрицательных сторонах роста, когда он подрывает устойчивость и крадет природные – и не только природные – ресурсы у будущего, ни о его положительных сторонах, когда он пробуждает инновации и творчество. И ВВП, при всех своих грехах, по-прежнему остается ярким лучом света в этом тумане.