Экономика действительно применима ко всему

Задача этого раздела — показать, что экономические законы действительно применимы ко всему в жизни, включая и те вещи, которые» как показывает опыт, больше всего интересуют людей,

Эти первые главы рассказывают про обычные возбуждающие сферы деятельности, такие как спорт, секс и все виды отдыха, вредные для здоровья. Но экономика присутствует во всем, о чем вы только можете подумать: от вышивания до рыбалки, от стрижки до открытых горных работ. Причина того, что это ближе к экономике, чем к другим видам анализа, состоит не в предмете исследования, а именно в способе анализа.

 

Глава 1. Секс

Хорошего много не бывает

Секс продается. Английские бульварные газеты, доставляемые в миллионы домов, знамениты фотографиями полуголых женщин. Полки магазинов скрипят под весом журналов, предназначенных только для совершеннолетних. Количество порнографических фильмов растет из года в год с удвоенной скоростью. Порнография добилась успеха в Интернете, и, похоже, является одной из верных дорог к прибыли для интернет-компаний (так называемых дот-комов).

Короче говоря, секс — это большая индустрия с многомиллиардным оборотом в евро, фунтах стерлингов или долларах и огромной базой рабочей силы. Хотя, по официальным данным, эта сфера не считается отдельной отраслью, по своему объему она примерно равна сектору электротехники. Она привлекает в качестве работников удивительно разных людей- Например, хорошенькая девушка-сержант, позировавшая для газеты TheSun лишь в некоторых частях своей формы, или официальный представитель премьер-министра Великобритании, писавший в прошлом истории в эротические журналы. (И это, действительно, правда.)

В то же время один экономист» изучавший (так он, по крайней мере, говорил) масштабы проституции, пришел к выводу, что нас должно удивлять не то, что так много женщин становятся проститутками, а то, что их так мало- Ведь почасовой тариф здесь во много раз выше, чем при других способах заработка, за исключением, возможно, зарплаты женщин-адвокатов и менеджеров-консультантов высшего ранга, короче говоря, — других профессионалов. (В Великобритании, по последним данным, тариф составляет 1 фунт стерлингов за минуту, по сравнению с легальной минимальной зарплатой в 0,06 фунтов стерлингов за минуту.) Кроме того, график работы здесь свободный, и вы можете работать на дому. Так почему же еще большее число женщин не работает проститутками?

То же относится и к другим направлениям секс-индустрии. Если это настолько выгодно, то почему не увеличивается количество журналов и проституток? Можно было бы получить заманчиво высокие прибыли и небывало высокие уровни заработной платы.

Тем не менее, последний номер Economic fournaly посвященный этой теме (в нем приведено много уравнений, и почти нет фотографий), писал: «В контексте сексуальных услуг экономическая теория в определенной степени полезна, но основная роль остается за неэкономическими стимулами (или препятствиями)».

И все же экономика способна помочь разобраться в секс-индустрии. Многие ее участники, не сознавая того, действуют по экономическим законам. Все связано с вопросами спроса и предложения. Это — основные понятия экономики.

Начнем с предложения на рынке сексуальных услуг, Часть анализа просто повторяет ситуацию с незаконным оборотом наркотиков. Государственные запреты не дают возникнуть конкуренции и приводят к сохранению высокого уровня доходов. Поэтому в странах, где, например, проституция запрещена, это во многом объясняет загадку таких больших доходов от порнографии. Это относится и к жесткому порно, и к материалам для педофилов. Запреты ограничивают предложение, что выгодно для общества, так как потребление подобных товаров приводит к отрицательному воздействию на остальную часть общества. Но в то же время они увеличивают доходы преступных предпринимателей за счет потребителей этой продукции, которые в другой ситуации могли бы иметь больший выбор и платили бы меньшие деньги.

Ситуация с легальной порнографией совершенно иная. Возможно, эти рынки секс-услуг не так похожи на рынки других товаров, например конфет, а работники, скажем, — на водителей автобусов-

Возьмем, для примера, рынок труда в секс-индустрии, рынок, который, в свою очередь, определяет предложение услуг, предоставляемых потребителям. Традиционный рынок труда разделен на сегменты, потому что люди хотят работать недалеко от дома и обладают определенными навыками, которые сложно изменить. Но в случае индустрии порнографии вы редко услышите жалобы на нехватку квалифицированных работников. Действительно, мы все, возможно, думаем, что сможем это сделать;

если придется, ведь в конце концов (как мне говорили), есть журналы, которые просто печатают любительские фотографии, присланные читателями- Поэтому маловероятно, что именно недостаток квалификации сохраняет зарплаты секс-индустрии на гораздо более высоком уровне, чем в соседних магазинах, офисах и заводах. Однако может существовать неэластичное предложение рабочей силы, возникшее из-за социальных предрассудков по отношению к работе в этой сфере. Это означает, что поступление рабочей силы не слишком сильно зависит от изменения зарплаты и что для увеличения количества доступных работников при росте спроса потребуется очень большой рост зарплаты-

Второй вариант состоит в том, что рынок труда для работников секс-индустрии похож на ситуацию заведомо короткой карьеры, такой, как, у спортсменов, танцоров или продавцов ценных бумаг, у которых схема оплаты позволяет им получать высокие доходы, но в течение довольно короткого периода. Поэтому умная кинозвезда откладывает большую часть своего дохода, чтобы обеспечить получение пенсии в течение длительного периода. Таким образом, высокие цены на продукцию секс-индустрии могут отражать высокие расходы, в том числе и на выплату зарплаты.

Другой фактор, влияющий на предложение, состоит в том, что хотя, на первый взгляд, не существует никаких традиционных барьеров для прихода в эту индустрию, таких, как необходимое наличие большого капитала, естественные монополии, государственное регулирование или обладание особым ноу-хау, здесь есть менее традиционные препятствия. Криминальная сторона рынка и рэкет отпугивают некоторых потенциальных предпринимателей, ведь это довольно жестокий бизнес, так как большая его часть незаконна. Других же отпугивают социальные предрассудки.

Как насчет спроса? Природа спроса в секс-индустрии, так же как и природа предложения, несколько отличается от спроса на любом другом рынке.

Конечно, существует большая дифференциация продукта. Одна из ее причин заключается в том, что желание потребителей сохранить неприкосновенность частной жизни не позволяет сравнивать цены, как это происходит в ситуации нормального рынка с конкуренцией. Кроме того, рынок очень сильно сегментирован благодаря различиям индивидуальных вкусов. Другими словами, получить сексуальное удовлетворение — это не то же самое, что пойти в продуктовый магазин, где указаны все цены, и выбрать самый дешевый суп. Согласно учебникам, такие направления, как порнография, проституция и другие сферы секс-индустрии, являются монопольными конкурентными рынками. «Продукция», предлагаемая в каждой сфере данного бизнеса, отличается по небольшому числу характеристик (например, в зависимости от того, предпочитаете ли вы школьниц или зрелых дам?), и разные категории потребителей сталкиваются с довольно разными ценами.

Существуют доказательства того, что разброс цен очень велик. Например, исследования цен на услуги английских проституток показали, что местосположение, продолжительность и специальные услуги в значительной мере влияют на общую стоимость. Женщины могут брать гораздо больше денег за работу в отелях или дома у клиента, за длительное времяпрепровождение с клиентом и за услуги, обозначаемые как «экзотические» и включаемые в качестве переменных в регрессионные уравнения, составляемые экономистами. Очевидно, что предоставление некоторых услуг довольно ограничено, и к подобным женщинам клиенты часто приходят снова, несмотря на высокие тарифы. Поэтому взаимосвязь спроса и предложения может объяснить, почему секс-индустрии удается так успешно заставлять своих клиентов расставаться с деньгами.

Интернет, по всей вероятности, изменит структуру некоторых сегментов рынка сексуальных услуг, так же как он изменил рынки многих других товаров и услуг. Благодаря Интернету стать предпринимателем в секс-индустрии стало дешевле, проще и не так страшно. Кроме того, с появлением Интернета стало дешевле и проще покупать порнографию. А это увеличило и спрос, и предложение. По сути, порноиндустрия и Интернет-индустрия вместе усилили желание потребителей скачивать порнографические материалы, а это помогло Интернету так быстро проникнуть в столь большое количество семей.

Некоторые посещения порносайтов могут оказаться случайными, как это было со мной, когда я пыталась найти веб-сайт зарубежного политического журнала Foreign Affairs. Многие родители и работодатели устанавливают программы, которые ограничивают рост таких посещений, хотя они не всегда хорошо работают. Одна известная программа-фильтр блокирует доступ к сайту фортепьянной музыки — бог знает, что подумали программисты про слово arpeggio. В любом случае, где-то уже живет экономист, пытающийся оценить влияние Интернета на доходы от порнографии.

Первые данные свидетельствуют о том, что Интернет оказал огромное воздействие на предложение порнографии и что сейчас его потенциальные возможности столь велики, что позволяют сократить доходы при продаже печатных изданий для взрослых. Торговая статистика показала» что в Великобритании тираж порнографических журналов в 1997 г. составил 1,5 млн., а к 2000 г. упал до 1,1 млн, экземпляров. И это падение продолжается, несмотря на снижение цен. Прибыли от порножурналов упали, предположительно, с 5 до 3,4 млн. фунтов стерлингов за тот же период. В таком случае не удивительно, что два крупнейших британских издателя в 2001 г. продали свои доли в таких журналах. Один сосредоточился на порно по кабельному телевидению, другой — в Интернете. Аналогичным образом Интернет может привести к исчезновению и некоторых других видов печатных изданий, которые в прошлом получали большие прибыли благодаря особенностям спроса и предложения, например, академические журналы.

Однако, хотя кризис в предоставлении услуг, вызванный Интернетом, оказал отрицательное воздействие на доходность, секс по-прежнему остается растущим рынком. Конечно, одной особенностью секс-индустрии является тот факт, что большинство потребителей — мужчины, таким образом, этот рынок получает прибыль только от половины человечества. Но какого бы пола ни были потребители, они покупают все больше и больше порнографии, по мере повышения среднего уровня доходов. По-видимому, эластичность спроса по доходу в этой сфере превышает единицу, другими словами, затраты на секс-индустрию растут быстрее, чем общий уровень доходов. Порнография, по сути, представляет собой предмет роскоши. В этом она похожа на многие виды отдыха, в том числе и походы в кино, рестораны, спортзал, на бейсбол и т. п., спрос на которые быстро вырос с тех пор, как наши общества стали богаче. Когда рабочий день был длинным, труд тяжелым, а зарплата низкой, не у многих были средства и желание позволить себе такую роскошь, как порнография или поход в стиптиз-бары. Теперь, когда у нас появилось гораздо больше и свободного времени, и денег, все изменилось.

Развлечения становятся все более важной частью современной экономики, о которой не стоит забывать тому, кто собирается начать свое дело. Конечно, спрос на основные продукты питания и жилье сохранится, но в нашем процветающем обществе значительно расширятся рынки, где спрос растет быстрее, чем доходы. В эту категорию входят как традиционные предметы роскоши — например, эксклюзивная одежда, вместо дешевых футболок, — так и всевозможные услуги. И это не только образование и здравоохранение, отели и рестораны, но и целый ряд других сегментов отрасли развлечений, которые в статистике принято называть«личными услугами». Под этим термином подразумеваются личные тренеры, маникюрши, ароматерапевты, консультанты и т. д., в это число входят и работники секс-индустрии, поскольку секс люди также считают развлечением.

 

Глава 2. Незаконный оборот наркотиков

Это — экономика, парень!

Все помнят, как в ходе своей первой предвыборной кампании на пост президента Билл Клинтон признался, что, когда был студентом, курил марихуану, но при этом не затягивался. Я сделаю противоположное признание: я никогда не курила ее, но вдыхала на студенческих вечеринках, где курили другие, а вся комната была наполнена характерным едким дымом. Лично я никогда не принимала никакие запрещенные наркотики по чисто экономическим причинам. Я была бедной студенткой и могла либо заплатить 1,99 фунтов стерлингов за бутылку вина, пусть и не самого хорошего, либо платить гораздо больше денег за запрещенное вещество, которое действовало на тех, кто его принимал, почти так же, как алкоголь на меня. Время шло, я разбогатела и просто перешла на вино за 3,99 фунтов стерлингов за бутылку.

Некоторым не нравится то, что государственная политика борьбы с наркотиками строится только на морали, на утверждении, что наркотики — это просто плохо. На этом принципе и основана «война» с наркотиками, ведущаяся в США, Великобритании и других европейских странах. Однако большинству людей не обязательно смотреть фильм Стивена Содерберга «Траффик», чтобы понять, что у политики абсолютной нетерпимости нет будущего в условиях, Когда так много граждан наших стран употребляют незаконные наркотики. Закон, который в какой-то момент жизни нарушается более чем одним человеком из пяти (одним из трех американцев в возрасте от двадцати лет), и при этом никто из друзей о нарушениях не сообщает, считается неудачным законом.

Существуют три философских подхода к борьбе с наркотиками. Первый подход представляет собой идеальную модель общества, свободного от наркотиков. Этот подход вдохновляет на борьбу с наркотиками. Сторонники второго подхода считают употребление наркотиков болезнью и, соответственно, предполагают, что недостаточно просто бороться с этим, необходимо обеспечить наркоманов медицинским лечением и социальными программами. Третий подход основан на доктрине о свободной воле, которая предполагает, что люди могут употреблять все, что они хотят, лишь бы это не причиняло вред другим. На практике наша терпимость по отношению к друзьям, родственникам и знакомым, употребляющим наркотики, означает, что политики не могут игнорировать этот принцип, даже если он им и не нравится.

Экономика может помочь пролить свет на философские и политические споры. Ведь, в конце концов, это работа рынка, на котором государственные запреты имеют совершенно предсказуемые последствия. Соответственно, важны не только вопросы, связанные с ценами, но и все неэкономические соображения, используемые в государственной политике по борьбе с наркотиками.

Мы не обладаем большим количеством достоверной информации относительно незаконной торговли, но мы можем обсуждать то, что нам известно. Употребление наркотиков всегда было неотъемлемой частью человеческой жизни. Древние греки употребляли опиум, ацтеки — мескалин и марихуану. Люди принимали наркотики в том или ином видена протяжении всей письменной истории. Постоянные попытки правительства запретить это являются феноменом 20 в., продуктом кампаний за мораль, характерных для Викторианской эпохи. Безусловно, самой знаменитой их них стала принятая в 1920-е годы 18-я поправка к Конституции США, запретившая распитие ликеров. Этот запрет восходит к кампаниям за трезвость Викторианской эпохи, в рамках которых пропагандировались такие безалкогольные напитки, как настойки из сарсапарели (кустарник из семейства лилейных), одуванчиков и лопухов. Они сильно отличаются от того, что молодежь предпочитает пить сегодня, например от модных коктейлей с водкой или слабоалкогольных напитков (пиво, сухое вино и др. напитки под общим названием alco-pops).

В наши дни многие хотя бы раз в жизни пробовали незаконные наркотики — это примерно половина жителей западных стран, — не говоря уже о миллионах постоянных потребителей алкоголя, табака и кофеина. Часто употребление запрещенных веществ — это не более чем юно" шеский опыт. По данным исследований, три четверти или четыре пятых тех, кто попробовал запрещенные наркотики, получили свои первые дозы бесплатно, на вечеринке или в клубе. Дилеры стараются создать клиентскую базу, раздавая пробные дозы, аналогично тому, как производители стараются построить рынок для определенного шампуня или супа. Исследования — которые, по всей вероятности, дают заниженные данные, — показали, что примерно треть американских совершеннолетних пробовала так называемые «легкие» наркотики, такие как марихуана, а среди студентов колледжей это количество увеличивается до 50 %. В Германии и Швейцарии доля населения, употреблявшая за свою жизнь незаконные наркотики, составила 20 %. Разве могут все эти люди быть преступниками в прямом смысле этого слова? Многие из нас не считают, что странная смесь, которую мы курили в колледже, затягиваясь или нет, делает кого-то преступником или просто плохим человеком.

Более того, немногие становятся пожизненными наркоманами или приобретают зависимость. Те же исследования показывают, что хотя 17 % жителей Швейцарии пробовали наркотики, лишь 2 % принимали что-нибудь за последний год. Потребление наркотиков резко сокращается среди людей старше 30 лет. Так называемые «мягкие» (или «легкие») наркотики, в отличие от «жестких» (или «тяжелых»), не вызывают привыкания, хотя многие люди все равно избавляются от этой привычки. Исследования, проведенные среди ветеранов войны во Вьетнаме, показали, например, что многие из них принимали героин в Южней Азии, но подавляющее большинство самостоятельно отказалось от него по возвращении домой. По данным Американского национального обследования домашних хозяйств по вопросу о злоупотреблении наркотиками, зависимость приобретает один из трех, принимающих героин, — это довольно высокий процент, но все-таки ниже, чем четыре пятых зависимых курильщиков.

С другой стороны, хотя многие незаконные наркотики не вызывают физиологического привыкания, спрос на них со временем растет. Поскольку цены в последнее время имели тенденцию к снижению, данный факт может свидетельствовать о росте предложения. Однако вред здоровью наносят все наркотики (в том числе и разрешенные), поэтому их прием влечет за собой дополнительные расходы для системы здравоохранения и приводит, возможно, к снижению производительности труда. Исследования показывают, что рост розничных цен на героин, один из наиболее летальных наркотиков, привел к снижению количества вызванных им смертей. Однако противозаконный характер этого бизнеса приводит к тому, что большая часть наркотиков оказывается низкого качества или сфальсифицированной, и зачастую именно это убивает наркоманов, а не сами наркотики.

Все знают, что мировой рынок незаконных наркотиков огромен, но ни у кого нет определенных данных, поскольку не известны ни точные объемы продаж, ни цены. По международно признанным данным ООН, оборот этого рынка составляет 400 млрд. долл. (что превышает оборот мировой нефтяной отрасли), в индустрии работают около 20 млн-человек, и обслуживаются от 70 до 100 млн. потребителей, Почти половина этих потребителей живет в США, которые представляют собой самый большой рынок наркотиков и других товаров. Большая часть из 50 стран, производящих и экспортирующих незаконные наркотики, очень бедна, и зачастую выращивание и сбор этих культур являются единственным источником доходов. Возможно, к значительному росту производства наркотиков в развивающихся странах привело сочетание высокой потенциальной прибыли этой отрасли с такими экономическими проблемами, как падение цен на товары и тяжелое бремя внешнего долга. Многие крупные производства находятся в местах военных конфликтов (например, в Колумбии, Бирме или Афганистане), хотя и не ясно, является это причиной или следствием торговли наркотиками.

Поскольку такие факты широко распространены, давайте посмотрим на проблему с экономической точки зрения. На любом рынке есть спрос и предложение. Законы могут регулировать как спрос, так и предложение, и даже в таких либеральных, по общему мнению, странах, как Нидерланды, с 1970-х годов ужесточили политику запретов по отношению к обоим этим видам. Обычно за поставку наркотиков полагается более суровое наказание, чем за их употребление, и страны по-разному подходят к наказанию тех, кто принимает наркотики-

На различных рынках действуют разные цены — в зависимости от уровня конкуренции между поставщиками. Например, в 1993 г. цена за грамм героина колебалась от 43 долл. в Нидерландах до 196 долл. в Швейцарии. Вступление в силу запретов на определенные виды наркотиков во многих промышленно развитых странах привело к ограничению конкуренции среди поставщиков подобных веществ. Во многих случаях наблюдается если не монополия на поставку, то что-то очень близкое к ней, и поддерживается это ужасным насилием и жестокостью. Противозаконность приносит такие большие прибыли на этом рынке, игра здесь стоит свеч — вспомните о миллиардах долларов прибыли легальной фармацевтической индустрии и увеличьте ее в несколько раз, тогда вы получите представление о масштабах этой отрасли. Как это ни странно (хотя в рамках экономического мышления это выглядит вполне нормально), получается, что чем строже запреты, тем выгоднее становится бизнес, потому что с рынка вытесняется конкуренция. В результате законы и таможенники помогают самым настойчивым и жестоким поставщикам убирать из игры своих конкурентов.

Таким образом, есть полное основание говорить о том, что политика абсолютных запретов, которую поощряют правительства большинства стран, импортирующих незаконные наркотики, создала параллельную экономику, находящуюся под контролем организованной преступности. Доходы, создаваемые при торговле наркотиками, необходимо отмывать, таким образом расширяется влияние бандитов в других, законных видах деятельности. Это тоже глобальная экономика. По мнению многих экспертов, начиная с сотрудников ООН и кончая Мануэлем Кастеллсом, уважаемым социологом из Беркли, растущее влияние криминальных многонациональных компаний может подрывать деятельность легальных демократических институтов. Это влияние не позволяет развивающимся странам стремиться к большему процветанию посредством традиционной экономики и политического прогресса. Зачем им все это, если есть источник легкого дохода для их фермеров, из которого получают щедрые взятки коррумпированные чиновники и политики, «закрывающие глаза» на подобную торговлю? Если они уничтожат посевы, то получат огромную головную боль, связанную с поиском альтернативного заработка для беднейших крестьян. Не удивительно, что вопрос, как отучить афганских фермеров от выращивания опийного мака, является самым сложным вызовом при восстановлении разрушенной экономики страны.

Более того, запреты делают преступниками и продавцов, и покупателей. Высокие цены заставляют многих наркоманов идти на преступления, для того чтобы получить деньги для покупки дозы, хотя в этой среде преступления могут считаться вполне нормальным и социально приемлемым явлением. Наркоманы должны находить средства для удовлетворения своей потребности в наркотиках. Немецкие и американские исследователи выяснили, что примерно одна пятая часть средств, необходимых наркоманам, зарабатывается законным образом, более трети поступает от распространения наркотиков, а остальное добывается разными криминальными способами, например, кражами со взломом, разбоем или проституцией. Очень большой процент преступлений против частной собственности связан с наркотиками. Употребление наркотиков, безусловно, является одной из сложных социальных проблем, которые «отгораживают» городские гетто стеной нищеты и насилия.

С другой стороны, высокие цены помогают ограничивать спрос. Если бы незаконные наркотики были гораздо дешевле, или если бы правовое наказание было менее суровым, то количество наркоманов было бы гораздо больше.

Как же тогда мы можем уравновесить достоинства и недостатки разных политических методик? Предположим, что правительство будет вынуждено смягчить политику в отношении таких «мягких» наркотиков, как марихуана, разрешив индивидуальное употребление ее небольших количеств и выдав лицензии поставщикам. Преимущество подобной ситуации состоит в том, что отмена серьезных правовых санкций приведет к увеличению количества поставщиков и уменьшению влияния криминальных группировок. Упадут розничные цены. Будет меньше работы для полиции — как в отношении поставщиков, так и в отношении наркоманов, — соответственно, можно будет сократить бюджет полиции. Уменьшится социальный ущерб от воровства и насилия. Улучшится здоровье наркоманов, так как появится возможность контролировать уровень качества наркотиков. Кроме того, правительство сможет увеличить свои доходы благодаря налогам и лицензированию законной торговли.

Однако, наряду с преимуществами, появятся и недостатки. Низкие цены могут привести к увеличению спроса, и, возможно, из-за этого появятся новые наркоманы. Это, возможно, окажет отрицательное воздействие на состояние здоровья и производительность труда наркоманов. (Данные, свидетельствующие о том, что наркотики приводят к снижению работоспособности, немногочисленны, а кто-то считает, что они оказывают прямо противоположное действие.) Некоторые великие писатели и художники были известными пьяницами, и, поговаривают, что кино- и телеиндустрия была бы ничем без кокаина.) Некоторые эксперты считают, что разрешение принимать «мягкие» наркотики приведет к тому, что большее количество людей начнет употреблять сильнодействующие. А это сделает недостатки подобной политики еще заметнее.

В мире проводилось несколько экспериментов с политикой, альтернативной всеобщей борьбе с наркотиками, и их результаты наводят на размышления. В одном исследовании, проведенном Центром исследований экономической политики, сравнивалось употребление героина в Великобритании и Нидерландах. В Нидерландах употребление наркотиков по-прежнему запрещено, в том числе и марихуаны. Но в отношении обладателей небольших количеств вещества применяется довольно либеральная политика, позволяющая продавать маленькие дозы марихуаны в специальных кафе. Таким образом, кафе в Амстердаме являются главными туристическими достопримечательностями, наряду со знаменитыми кварталами красных фонарей и каналами. Подобный либерализм в Нидерландах сочетается с обычным строгим режимом в отношении тех, кого поймали на импорте или экспорте наркотиков, с большими штрафами и строгим тюремным заключением.

Экономисты выяснили, что в 1983–1993 гг. 1 грамм героина стоил в среднем в Нидерландах 28 фунтов стерлингов, по сравнению с 74 фунтами стерлингов в Великобритании. В то же время уровень преступности, связанной с наркотиками, в Нидерландах был ниже, и гораздо меньшее, чем в Великобритании, количество молодежи употребляло различные наркотики. Кроме того, наркоманам предоставлялась медицинская помощь. К 1995 г. в Нидерландах доля, смертей, связанная с наркотиками, составляла 2,4 млн. жителей, по сравнению с 9,5 млн. во Франции, занимающей второе место. В Нидерландах даже открыли для наркоманов дом престарелых. Таким образом, если подходить к голландскому эксперименту с позиций ухудшения национального здоровья и увеличения полицейских расходов, то он показал, что от более либерального режима можно получить неплохую выгоду. Поэтому, не удивительно, что в конце 2001 г, правительство Великобритании объявило о введении в действие системы управления в отношении марихуаны, которая аналогична той, что, принята в Нидерландах.

Другой эксперимент, проведенный в консервативном швейцарском городе Цюрихе, тоже дает пищу для размышлений. Цюрих — настолько же строгий и сдержанный город, насколько Амстердам — свободный. Однако, несмотря на жесткую репрессивную политику, в 1987 г. наркотики продолжали продаваться, и их открыто принимали в печально известном Нидл Парке (Парке Иглы) позади здания главной железнодорожной станции. Место это было неприятное, количество наркоманов с подорванным здоровьем росло, а поставки контролировались группировками, предлагавшими наркотики школьникам по особо низким ценам. Высокие прибыли приводили к тому, что рынок пытались захватить новые крупные группировки, а новые выходцы из Ливана, Албании и Африки начинали борьбу за передел рынка. Уровень преступлений против собственности, совершенных наркоманами для покупки дозы, рос с неимоверной быстротой. Полиция закрыла парк, но все это просто переместилось на старую пустующую станцию.

В 1994 г. городские власти решили опробовать новый подход. Теперь они предоставляли небольшие порции героина зарегистрированным наркоманам, которые должны были принимать наркотики в специальных офисах и соглашаться на медицинское или психологическое лечение. Полиция же продолжала громить других поставщиков, но более либерально относилась к употреблению наркотиков в частных домах и на частных вечеринках. Новая политика принесла успех. Так, например, здоровье закоренелых наркоманов в значительной степени улучшилось. Более половины зарегистрированных пациентов получили постоянную работу, а подавляющее большинство тех, кто раньше воровал для того, чтобы оплатить дозу, прекратили это делать. В декабре 1996 г. жители Цюриха единодушно проголосовали на референдуме в поддержку этой политики.

Либерализация законов принесла успех и в Великобритании, где показатели употребления наркотиков были самыми высокими в Европе. В 2002 г. правительство практически исключило из числа уголовно наказуемых дел приобретение марихуаны для личного пользования, начало эксперименты по медицинскому применению этого наркотика и развернуло дебаты по поводу присвоения экстази статуса «мягкого» наркотика.

Экономические предпосылки для государственного вмешательства в злоупотребление наркотиками состоят в том, что вред здоровью и социальные проблемы, возникающие в связи с потребительским выбором на частном нелегальном рынке, приносят обществу в целом издержки, намного превышающие частные выгоды, удовольствие отдельных наркоманов или прибыли наркодилеров. Этот феномен известен как внешние эффекты (экстерналии). Термин означает, что поведение отдельного человека или группы лиц оказывает воздействие на других людей. Ситуация с внешними последствиями предлагает классическое обоснование для вмешательства государства в работу рынка, гак как выбор отдельных людей приводит к совершенно неидеальным результатам — в нашем случае, к слишком большому потреблению незаконных наркотиков. Другими примерами внешних эффектов могут служить шумные вечеринки, езда на машине в переполненном городе или даже употребление разрешенных наркотиков.

Существующие на сегодняшний день решения этого вопроса в большинстве западных стран состоят в полном запрете хотя бы сильнодействующих наркотиков. Этот запрет действует и на другие внешние эффекты. Например, запрещено или ограничено использование некоторых загрязняющих веществ. Но хотя довольно просто заметить, что данная конкретная фабрика выбрасывает токсические вещества в окружающую среду, не так легко вести учет передачи небольшой переносной продукции из большого количества источников. Если использовать термины логистики, то запрещение наркотиков чем-то похоже на запрещение ввоза любых небольших переносных продуктов, например сыра. Запрет на сыр может* привести его любителей в такое отчаяние, что они будут готовы платить большие деньги, таким образом, контрабанда этого продукта станет выгодным делом. Но, возможно, таможенные пошлины на сыр, немного повысившие его розничную цену, не являются поводом для беспокойства и отказа от этого продукта. Кроме того, правовое обеспечение подобного запрета обошлось бы дорого. Вот почему американские войны против наркотиков оцениваются в 35–40 млрд. долл. в год и являются причиной одного из десяти арестов по всей стране.

Таким образом, другой подход к прекращению внешних эффектов состоит в установлении на наркотики высоких налогов. Именно это делает английское правительство в отношении табака и алкоголя. Оба продукта облагаются очень высокими налогами и приносят национальной казне более 14 млрд. фунтов стерлингов в год. Более половины розничной цены бутылки вина уходит правительству в виде налоговых поступлений.

Высокие налоги обусловлены увеличившимися расходами на здравоохранение, к которым приводит употребление табака и алкоголя. Правительству хотелось бы иметь дело с трезвой и аккуратной рабочей силой. Но повышение налогов имеет предел, и, поскольку существующие налоги высоки, полиция все-таки нужна. Человеческая привычка уклоняться от налогов почти столь же древняя, сколь и любовь к наркотикам. По данным Лондонского института налогово-бюджетных исследований, спрос на алкогольные напитки и сигареты сильно реагирует на изменение цен, так как получается, что налоги на спиртные напитки (кроме пива и вина) и на табак сегодня настолько высоки, что дальнейшее их повышение приведет к сокращению объемов легальных закупок, а, следовательно, и налоговых поступлений. По сути, правительство уже настолько повысило акцизные сборы, что привело некоторых покупателей этих «разрешенных наркотиков» в руки бутлегеров, вызвав, тем самым, рост преступности и сокращение налоговых поступлений. Кроме того, благодаря более низким ценам, установившимся на черном рынке, потребление также увеличивается. Существует определенный уровень розничных цен, с учетом налогов, при котором налоговые поступления достигают своего максимума, а спрос ограничивается. Такая налоговая политики была бы правильной и в ситуации с такими наркотиками, как марихуана, если бы их легализовали. То, насколько высоким может быть уровень налогов, определяется опытным путем и зависит от размера потенциального рынка, затрат на сбыт наркотиков и, что важнее всего, — от ценовой эластичности спроса, т. е. того, как сильно спрос реагирует на небольшие колебания цены. Однако потребление марихуаны было бы гораздо меньше, преступность и затраты на полицию ниже, а налоговые поступления выше, если бы этот наркотик был легализован, но облагался бы такими же высокими налогами, как и алкоголь.

Во всем этом много «может быть». Отчасти это объясняется тем, что сложно собрать данные, экономисты не могут дать точных оценок преимуществ и недостатков различных методик, а результаты экспериментов в Швейцарии и Нидерландах горячо обсуждаются. Однако экономически обоснованный анализ издержек и прибыли в недостаточной мере учитываются в политических дискуссиях, хотя такие убежденные противники наркотиков, как я, видят, что инстинктивная реакция политиков, состоящая в том, чтобы в целеустремленной борьбе с наркотиками не делать никаких послаблений, во многом срабатывает против интересов общества. Запреты отражают сильную убежденность многих избирателей и политиков в этом вопросе. И все же, это стыдно. Дело не в том, что политические деятели прикладывают мало усилий, чтобы решить эту проблему, — официальные лица из Горизонтальной рабочей группы по наркотикам при Директорате внутренних дел и юстиции Европейского союза, возможно, являются самыми компетентными специалистами по этому вопросу, — а в том, что отдельные варианты политики, которые предусматриваются правилами, не имеют смысла. Дуновение экономического прагматизма сняло бы дурманящую дымку с беспомощной политики по борьбе с наркотиками.

 

Глава 3. Рискованный бизнес

Почему большинство подростков не ведут себя как экономисты

Многим подросткам нравится рисковать. Незащищенный секс, незаконные наркотики, а также такие разрешенные, но вредные наркотики» как табак или алкоголь, быстрая езда на автомобиле, преступность — этот длинный список вызывает тревогу. Поведение подростков беспокоит их родителей и профессиональных экономистов потому, что в этом возрасте они должны были накопить уже достаточно знаний. Пятнадцатилетние примерно представляют себе последствия своих поступков. Они осознанно идут на риск и делают выбор, который точно может сыграть не в их интересах: табак убивает, незащищенный секс приводит к беременности и болезням.

Понятно, почему это беспокоит их родителей. Причина, по которой рискованное поведение беспокоит также и экономистов, состоит в том, что это подрывает саму основу экономики: рациональный выбор. Это означает, что даже располагая доступной информацией, люди все равно будут действовать в своих интересах- Конечно, они не всегда могут обладать полной информацией. И их собственные интересы могут совершенно свободно трактоваться. Но они, по крайней мере, не должны планомерно разрушать свое будущее или вредить себе. Характеризуя поведение людей, экономисты считают, что они делают выбор, основываясь на достижении максимальной ожидаемой полезности. Это значит, что, как и Мистер Спок, герой «Звездного пути» (Star Trek), мы должны оценивать имеющуюся у нас информацию и делать логичный выбор. Все мы знаем из опыта собственных ошибок» которые мы совершали» будучи влюбленными, напуганными или в условиях опасности, что это, конечно, преувеличение рациональности человека, однако общее утверждение, что люди сами лучше знают свои интересы, выглядит вполне правдоподобным. Любое другое предположение выглядит неприятно покровительственным; каждый человек лучше других знает о своих предпочтениях.

К сожалению, дерзкая смелость подростков ставит под сомнение утверждение о том, что люди ведут себя рационально, потому что многие их поступки полностью противоречат их же интересам, а иногда они даже сами это понимают. Так же на людей действует кризис средних лет, когда они превышают скоростной режим на дорогах, или вредные привычки, такие как азартные игры или алкоголизм, в любом возрасте. Настоящее беспокойство вызывает не благополучие нерациональных людей, а то, что подобные исключения подрывают очень мощные экономические инструменты, данные нам для анализа и решения всех видов других политических проблем. Ведь если экономический анализ дает сбой в некоторых сферах человеческого поведения, то, как мы можем быть уверены в его использовании в других сферах? Например, многие люди сильно сомневаются в том, что рациональность может служить объяснением для решений инвесторов на финансовых рынках.

К счастью, некоторые исследователи начали согласовывать экономические принципы с поведением, которое вряд ли было бы понятно мистеру Споку. Таким образом, им удается сохранить большие возможности и проницательность экономического анализа. Для этого им пришлось обратиться к другим дисциплинам, в основном к психологии.

Сочетание этих двух наук, так называемая «поведенческая экономика», предлагает более эффективные аналитические рамки, чем экономика и психология в отдельности. В то время как психология помогает понять, почему люди ведут себя так, а не иначе, экономика особенно полезна при создании государственной политики для помощи жертвам собственного глупого выбора и для работы с более широкими социальными последствиями их поступков.

Существует множество доказательств того, что экономические принципы все-таки применимы к некоторым сторонам рискованного выбора. Например, если цены на табак или марихуану повышаются, спрос сокращается. Или примеры из другой сферы: когда рынок труда стабилен, существует много вакансий; когда возникает риск заражения такими передаваемыми половым путем заболеваниями, как СПИД, подростки с большей готовностью используют презервативы. Таким образом, если есть малейшие признаки того, что человек соотносит издержки и прибыль, то перед нами уже процесс рационального принятия решений. Более того, психологические исследования показывают, что подростки и взрослые одинаково относятся к будущим последствиям своих поступков. В среднем, они в той же степени осознают риск, могут оценить потенциальные возможности и неодобрительно относятся к негативным последствиям употребления наркотиков или азартных игр. Подростки не более уверены в своей неуязвимости, чем взрослые, — это качество мы проносим через всю свою жизнь.

Таким образом, различия состоят не в том, насколько хорошо или плохо разные группы оценивают риск, а в их склонности к рискованному поведению. Хотя люди в целом недостаточно адекватно оценивают риск, подростки, как и некоторые мужчины средних лет, рискуют с большей готовностью. Попытки подростков сформировать свою независимую индивидуальность являются частью перехода во взрослую жизнь, а люди, испытывающие кризис средних лет, стараются вспомнить молодость. Таким образом, для объяснения предпочтений разных групп необходима психология.

Однако мы все равно довольно плохо оцениваем риск. Поэтому даже самые хладнокровные из нас периодически отклоняются от идеала рационального выбора. Во-первых, человечество склонно получать удовольствие немедленно, даже в ущерб будущему удовлетворению. Характеризуя наш психологический портрет, экономисты сказали бы что, наши предпочтения непоследовательны во времени. Результаты, которые мы предпочитаем в момент между настоящим и будущим, совершенно не соответствуют тому, что нам захочется, когда мы, наконец, доберемся до будущего.

Это может быть довольно очевидным. Например, наркоманы прекрасно понимают, что предпочли бы не подвергать себя тому же риску в будущем, но не могут перестать искать сиюминутного удовольствия. Проблема заключается скорее в недостатке самоконтроля, чем в плохой оценке риска. Безусловно, существуют разные уровни самообмана. Некоторые алкоголики даже не признаются в том, что у них есть проблемы, в то Бремя как другие пытаются контролировать свое поведение, вступая в общества анонимных алкоголиков,

Второй пример систематического отклонения от рационального выбора состоит в том, что многие плохо представляют себе, как они отнесутся к разным результатам в будущем или какую полезность связывают они с разными возможностями. Когда ты молод, невозможно понять, что с возрастом у тебя будут другие предпочтения, что в пятьдесят лет стабильная работа и хороший дом будут привлекательнее, чем курение марихуаны с друзьями на углу улицы, Это называют смещением будущих планов в предпочтениях человека. Когда-то все мы были такими.

Сегодня мы все знаем, как сложно действовать в соответствии с будущими предпочтениями: каждый, кто идет в магазин, когда ему хочется есть, знает, что невозможно выйти оттуда без разнообразных лишних вещей, как правило, не слишком полезных, которых не было в списке покупок. Гораздо менее банальный случай — самоубийство, являющееся крайним примером неспособности предсказать будущее благополучие, а точнее неспособности верить, что когда-нибудь в будущем станет не так плохо, как сейчас.

Действительность такова, что молодые люди в большей степени стремятся к немедленным удовольствиям, чем люди старшего возраста. И они плохо предугадывают свои будущие предпочтения. В этом есть смысл: опыт действительно дает нам ценные уроки. В итоге, молодежь больше, чем кто-либо, склонна отступать от рационального.

Причиной всего этого является недальновидность, которая, в результате, приводит к злоупотреблениям рискованным поведением в целом, в особенности среди молодежи. Подростки сталкиваются с возможностями и издержками, объективно отличающимися от тех, что достаются взрослым. В отличие от взрослых, по утрам они не страдают от последствий бессонной ночи, когда надо идти на работу, чтобы не потерять место. Они получают гораздо больше удовольствия, когда производят впечатление на себе подобных (хотя, конечно, некоторые люди, кажется, никогда не вырастают из этого состояния «отсутствия безопасности»).

В риске есть даже своего рода рациональный фатализм, мысль, что если вы решаетесь на что-то, то последствия уже не важны (двум смертям не бывать, а одной не миновать). Они никогда не делают все возможное, чтобы взвесить свои шансы, посмотреть на будущие результаты по-другому. Поэтому подростки часто выбирают риск.

Все это означает, что привычные экономические инструменты с легкостью можно изменить так, чтобы они учитывали психологическую склонность к получению немедленного удовольствия и непониманию будущих предпочтений. Мы можем объяснить, почему подростки и другие люди, не проявляют больше здравого смысла, и при этом в нашем экономическом анализе мы будем опираться на принципы рационального выбора и достижения максимальной полезности.

Однако большим возможностям экономических принципов угрожает еще несколько факторов.

Одна из них — важность базисных уровней. Людей больше волнуют не абсолютные, а относительные показатели, т. е. отклонения их доходов, курса акций или других экономических показателей от базисных уровней. Кроме того, люди чаще стараются избегать потерь, чем получать прибыль, — по сути, в два раза чаще. Поэтому при оценке ожидаемой полезности от будущих возможностей будет наблюдаться асимметричное распределение относительно сегодняшней точки отсчета.

Кроме того, существуют отклонения от существующего положения («статус-кво») или эффект вклада. Все, что уже имеется в наличии ценится гораздо больше, чем потенциальные приобретения. Другими словами, лучше синица в руке, чем журавль в небе.

Кроме того, существуют доказательства того, что снижение оценки ценности связано с дополнительными доходами и другими показателями благополучия. Так, разница между 100 долл. и 200 долл. ценится гораздо выше, чем разница между 1100 и 1200 долл. Это называется уменьшением предельной чувствительности. В этом есть смысл, если речь идет о сумме еженедельного дохода, но в других ситуациях подобное заключение может быть ошибочным, например, в случае пользы от употребления наркотиков- Это может привести к тому, что человек после первого раза постепенно станет недооценивать риск.

Встречаются и совершенно бескорыстные люди, ставящие перед собой социальные цели, которые не имеют никакого отношения к их собственным интересам, а иногда и сокращают их доход. Таким образом, полезность для каждого отдельного человека может зависеть и от выгод окружающих, а не только от извлечения максимально возможной ожидаемой полезности для них лично.

И последний, но не менее важный фактор: существуют прямые свидетельства тому, что в целом мы очень плохо формируем связные суждения о вероятности возможных будущих результатов. Например, все мы гораздо больше беспокоимся о маловероятных опасностях, таких как авиакатастрофы, чем о том, что нас может сбить машина при переходе улицы, а это — более вероятное событие.

Все это приводит к постоянным проблемам при использовании традиционного экономического подхода, при котором рациональные индивидуумы делают выбор с целью получения максимально возможной ожидаемой полезности. Исследования в этой сфере находятся еще на самой ранней стадии. Модель рационального выбора легко может включить в себя неопределенность, полное отсутствие понимания будущего. Гораздо сложнее сделать так, чтобы она принимала в расчет постоянные ошибки в оценке риска или возможность появления одного результата, а не другого. Однако поведенческая экономика начала объединять большие аналитические возможности экономического моделирования с реализмом психологических данных для предсказания возможной реакции людей на различную политику.

Поможет ли это нам убедить подростков не рисковать так глупо? Сомневаюсь. Но это может помочь найти ответы на такие политические вопросы, как: стоит ли раздавать бесплатные презервативы или спринцовки; каким должен быть размер социального пособия, которое следует выплачивать матерям подростков. Умная политика будут учитывать то, как молодые люди оценивают ожидаемую будущую полезность. Например, в штате Калифорния одно время развешивали плакаты с изображением брошенной сигареты, призывавшие молодых людей бросить курить и объяснявшие это тем, что сексуальные расстройства, полученные в результате курения (маловероятный исход), повлияют на их жизнь гораздо сильнее, чем отдаленный риск заработать рак легких или другое заболевание, связанное с курением (более вероятный исход).

Предположение о рациональном поведении лежит в основе большинства экономических теорий и превращает экономический анализ в эффективное средство для рассеивания тумана, путаницы и сложности в окружающем нас мире. Тем не менее, хорошие экономисты всегда помнят, что поведение не может быть полностью рациональным, и что в этом случае для полного понимания окружающих нас людей нам придется обратиться к другим дисциплинам, таким как психология и история.

 

Глава 4. Спорт

Это лучше, чем секс

Нет ничего более волнующего, чем удар битой по мячу. Так, по крайней мере, говорит мой муж. И речь идет не об извращенных сексуальных играх с хлыстом и кожаными трусами, о которых он узнал в своей частной английской школе, а о крикете — о традиционной бите, удар которой направляет традиционный мяч из красной кожи в дальний конец поля. Нет ничего более захватывающего, за исключением, пожалуй, криков толпы, когда какой-то огромный неандерталец падает в грязь за белой линией, сжимая в руках овальный мяч. Или возьмем пенальти во время матча Кубка мира между Англией и Германией, двумя странами, обреченными вечно отыгрываться за прошлые битвы, по крайней мере, в головах пьяных толп футбольных болельщиков. Да, это спорт. Многие считают, что это очень увлекательно.

Однако тот, кто смотрит по телевизору футбольный чемпионат «Супер Боул» или Олимпийские игры, возможно, не осознает, насколько спорт тесно связан с экономикой. Это, безусловно, большой бизнес, особенно в США. По оценкам Европейской комиссии, торговля во всех связанных со спортом сферах составляет 3 % от мировой торговли. В расцвете своей карьеры Майкл Джордан зарабатывал 30 млн. долл. в год за игру в баскетбольной команде «Чикаго Буллс» и в два раза больше — за поддержку продукции. И это всего лишь одна спортивная знаменитость и всего лишь одна компания спортивной одежды. По общим оценкам» совокупные доходы от спорта могут составить 6 % от ВВП стран Запада, включая доходы от продажи спортивной одежды, доходы от телевидения и рекламы, связанных со спортом, или от азартных игр, а также от посещения людьми спортивных соревнований. Это больше, чем сельское хозяйство или автомобилестроение.

Таким образом, даже для тех, кто, как я, ненавидит смотреть спортивные соревнования, спорт (любые его виды) представляет интерес. Индустрия спорта, по сути, представляет собой прекрасный испытательный полигон для экономики- В этой сфере нет недостатка в статистических данных о результатах работы и интересных особенностях структуры рынка труда и отрасли. В то время как одним людям спорт нравится как отражение вечной борьбы между людьми и поиска смысла жизни, другие предпочитают рассматривать его как проявление фундаментальных экономических принципов.

Действительно, огромные деньги прокручиваются в таких видах спорта, как бейсбол, баскетбол, американский футбол и хоккей на льду в США; европейский футбол; японский бейсбол. Только несколько команд стали поистине мировыми брендами, например «Янкиз» или «Манчестер Юнайтед», и лишь немногие игроки, такие как Майкл Джордан или Тайгер Вудс, стали мировыми знаменитостями. Название японской бейсбольной команды я не смогла бы назвать, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Структуры команд и лиг в каждом конкретном случае свои, может различаться и организация трансляций. Спортивные традиции страны тесно переплетены с ее культурой и историей. Поэтому сильно различаются и институциональные особенности- Тем не менее, два аспекта делают интересными любые виды спорта. Один из них— функционирование рынка труда, где можно определить, насколько эффективно действует каждый игрок и сколько он (или она) зарабатывает. Другой аспект — это отраслевая структура бизнеса, при которой фирмы (команды) должны поддерживать успех своих конкурентов, чтобы соревнования было интересными. Лига, в которой год за годом выигрывает одна и та же команда, ужасно скучна, поэтому более слабые команды или игроки должны быть достаточно профессиональны, чтобы обеспечить более сильные команды и знаменитых игроков необходимыми зрителями.

Давайте сначала посмотрим на рынок труда. Сейчас любой помешанный на спорте паренек знает, что если стать лучшим спортсменом (или, что гораздо реже встречается, «спортсвумен»), это может открыть дорогу к невероятному богатству и славе. По уровню возможных доходов спортивные герои иногда превосходят, звезд Кино и шоу-бизнеса. Все это рынки труда, на которых действуют законы экономики суперзвезд. Этот эффект был впервые обнаружен экономистом Шервином Роузеном в отношении индустрии развлечений и позднее перенесен на спорт, а идея впоследствии стала известна как феномен «победителю достается все». Звезды кино и спорта выкладываются на все сто, и объем их работы не зависит от размера аудиторий, Дэвид Бекхам играет в матче за «Манчестер Юнайтед», который смотрят 20 млн. телезрителей, не хуже, чем когда зрителей всего миллион или нет ни одного. Конечно, чем больше аудитория, тем лучше. При поиске спортивных талантов действует тот же впечатляющий эффект экономии от масштаба, что и в мире массмедиа при поиске актерских или вокальных талантов. Более того, зрителям приятнее смотреть на звезд, чем на никому не известных людей, потому что они знают, сколько те получают- Вы не рискуете быть разочарованы, как в случае с новичком. Поэтому условия спроса лишь усиливают эффект суперзвезд.

Чем больше вырастали доходы от трансляций спортивных соревнований, тем сильнее становился эффект суперзвезд. Зарплаты лучших игроков во много раз превосходили среднюю зарплату. Этот эффект действует в любых видах спорта: не только в командных, например в футболе или бейсболе, но и в индивидуальных видах, таких как теннис и гольф.

Это объясняет, почему отчет лондонской аудиторской фирмы Deloitte&Touche показал, что зарплата игроков поглотила практически все дополнительные средства, которые английские футбольные клубы Премьер-Лиги получили от доходов за телевизионные трансляции- В 1999–2000 гг. Клуб «Манчестер Юнайтед» потратил на выплату зарплат 45 млн. фунтов стерлингов, из них 2,8 млн- фунтов получил его самый высокооплачиваемый игрок. Самый высокооплачиваемый игрок Лиги получил 3,6 млн. Фунтов. Клуб «Манчестер Юнайтед» мог себе это позволить, но менее крупные клубы тоже были вынуждены платить своим игрокам более высокие зарплаты, и многие понесли убытки. Убытки Лиги в целом до выплаты налогов составили в тот год 34,5 млн. фунтов. Аудиторы посоветовали платить звездам очень большие деньги, но урезать зарплату всей остальной команде.

Многим такие высокие гонорары кажутся неприличными. И это мнение существует давно. В 1929 г. «Малыш» Рут заработал 70 тыс. долл. Когда журналист спросил его, каким образом он получил больше денег, чем президент США, он сказал примерно следующее: «У меня был более удачный год». И все же на фоне тех десятков миллионов долларов, которые получают современные спортивные звезды, доходы «Малыша» Рута кажутся довольно скромными. Разве не становится все более сложным объяснять такие высокие гонорары, в то время как учителя и медсестры получают так мало? Что может сказать соотношение зарплаты Тайгера Вудса и учителя о наших искаженных общественных ценностях?

По сути, совершенно ясно, что наши общества ценят здравоохранение и образование гораздо больше, чем спорт. В США расходы на каждую из этих сфер в общем объеме ВВП по меньшей мере в два раза превышают расходы на спорт и значительно выше, чем во многих других странах-Многие родители ежегодно тратят тысячи фунтов стерлингов или долларов на школы и колледжи, но ни за что не захотят тратить столько же на посещение бейсбольных матчей или просмотр платных телевизионных передач о соревнованиях боксеров.

Разница в заработной плате учителя и Тайгера Вудса объясняется не различием в общественной оценке их вклада, а экономией от масштаба, которая имеет место в этих уважаемых профессиях- Это происходит в основном благодаря технологиям (эффект со стороны предложения) и, возможно, отчасти потому, что мы больше склонны боготворить героев спорта, чем преподавателей. До тех пор, пока талантливые и умные учителя не смогут общаться с массовой аудиторией с помощью Интернета или телевидения, доходы отдельного учителя будут ограничены количеством детей, которое может поместиться в одном классе. И действительно, некоторые преподаватели университетов обладают статусом знаменитости и соответственно получают гораздо больший доход, чем их коллеги. Преподаватель-автор удачного учебника или газетных статей и популярных книг является прекрасным примером «экономики звезд» в образовании. Возможно, стоимость единицы продукции на одного потребителя в образовании такая же, как и в спорте, но лучшие спортсмены могут получить гораздо большую аудиторию, чем лучшие преподаватели. Спорт — это бизнес с низкой наценкой и большими объемами.

Пример со спортом показывает не то, что в нашей экономике неправильно оцениваются различные виды деятельности, а скорее то, как хорошо работает рынок труда. Гонорары спортсменов персонифицированы и зависят только от их личных достижений. В этом спорт полностью отличается от любой другой отрасли, где суммы заработной платы охватывают большие категории людей и где очень сложно вычислить, какова производительность труда отдельного человека или отдельной группы. Даже если мы располагаем данными об индивидуальных уровнях оплаты, производительность труда должна вычисляться с учетом таких показателей, как квалификация, опыт работы или семейное положение. Что касается спортивных звезд, то здесь существуют объективные показатели для измерения результатов каждого спортсмена.

Действительно, приятные для экономистов новости состоят в том, что лучшие игроки получают сегодня самые высокие гонорары! И это несмотря на то, что рынок труда в большинстве видов спорта недостаточно конкурентен и открыт, по крайней мере, после первоначального подписания. Например, до недавнего времени американские профессиональные команды заключали долгосрочные эксклюзивные контракты с игроками, в которых оговаривалось исключительное право переводить игроков в другую команду. В европейском футболе перевод (трансфер) игрока до сих пор связан с выплатой больших выкупов одних клубов другим. Европейские спортивные чиновники наконец приступили к обсуждению этой системы. Ни в одной другой индустрии, кроме Голливуда, работодатели не могли так долго присваивать человеческий капитал своих служащих. Недавний переход на систему индивидуальных контрактов в американском спорте доказал, что зарплата становится выше, если права на достижения игроков принадлежат им самим, а не работодателям.

Данные о профессиональном спорте в США также свидетельствуют о существовании в 1960-е и 1970-е годы очевидной расовой дискриминации в оплате, которая практически исчезла к 1990-м годам. Объяснение подобных изменений, по-видимому, состоит в том, что в эти годы фанатам перестала нравиться идея смешанных команд — ведь до 1947 г. в бейсболе были только белые игроки, — и они были готовы ходить на игры таких команд только при более низких ценах за билеты. (Но это продолжалось только до определенного момента, поскольку фанатам все-таки хочется, чтобы их команда выигрывала.) К 1990-м годам фанатов перестал волновать этот вопрос, мода на дискриминацию у болельщиков в американском спорте «испарилась», что могло послужить толчком к более широким изменениям в отношении общества к расовым проблемам. Недавние исследования показали, что команда, выплачивающая те же взносы в фонд заработной платы, что и ее конкурент, но использующая больше черных игроков, будет иметь лучшие экономические показатели. Другими словами, команды могут платить меньшие деньги за равноценные способности, если игрок не белый.

С появлением в спорте теории «свободной воли» гонорары спортсменов могли бы вырасти, но в то же время у команд стало меньше стимулов вкладывать средства в таланты. Как и во времена первых киностудий Голливуда, команды раньше могли тренировать неизвестных игроков и вначале терпеть большие убытки от многих из них, но затем они компенсировали вложения наградами, когда им наконец удавалось раскрутить сильную новую звезду. Согласно теории «свободной воли», игроки как команда выступают лучше, но как мы знаем, некоторые играют гораздо лучше, чем остальные. Остальные могут совершенно не иметь успеха.

Все это может сделать стремление к карьере спортивной звезды еще более рискованным предприятием, чем когда-либо раньше. Чтобы добиться успеха в спорте, нужны годы упорной работы, при этом высок риск неудач, травм и просто невезения; но возможность получить действительно высокий доход, похоже, действительно уменьшается. Знаменитости будут играть лучше, но их становится все меньше, а обычный средний игрок будет играть хуже.

Еще не ясно, сократит ли это в будущем количество потенциальных спортсменов. Качество в спорте повышалось, но и оно может уменьшиться, если сократится количество потенциальных спортсменов. Недавно американские вла дельцы команд использовали подобные аргументы, борясь с решением ограничить рост гонораров для ведущих игроков, независимо от того, состоят они в данной команде или являются самостоятельными игроками. И это еще одно уникальное явление на рынке труда.

Раньше в защиту старой системы резервных контрактов говорили, что свободная конкуренция на спортивном рынке труда позволит богатым командам захватить всех лучших игроков, что сделает соревнования совершенно скучными, потому что они всегда будут выигрывать. Однако известная экономическая теорема, впервые выдвинутая Рональдом Коузом, гласит, что с точки зрения экономической эффективности не важно, кому принадлежит право собственности — в нашем случае, право собственности на человеческий капитал игроков, — потому что каждый владелец хочет получить максимум прибыли. Распределение ресурсов в любом случае должно быть одинаковым. До тех пор, пока команды могут свободно торговать игроками, игроки будут переходить туда, где они могут создать максимальную рыночную стоимость, как если бы они самостоятельно конкурировали непосредственно на рынке труда- Теорема Коуза в большей или меньшей степени действует в некоторых видах спорта. В этих случаях нет доказательств, что уровень качества команды поднялся по сравнению с прошлым. В других же видах, например в высшей бейсбольной лиге (как сказали мне рассерженные фанаты), возник ощутимый разрыв между лучшими игроками и рядовыми.

Тем временем, спортивные франшизы (лицензии) продаются за все большие деньги, таким образом, их ценность увеличивается, несмотря на большие взносы в фонды заработной платы. Поэтому, последние соглашения о заработной плате между владельцами можно расценивать только как попытку получить обратно некоторые виды экономической ренты, которые когда-то были им доступны и которые они потеряли с приходом теории «свободной воли».

Таким образом, уже по крайней мере две сферы оказались интересными с экономической точки зрения, а ведь мы не затрагивали увлекательную историю отраслевой структуры профессионального спорта. Команды не совсем похожи на компании из любой другой сферы бизнеса. В отличие от большинства обычных компаний (от Microsoft до уличного кафе), которое хотело бы уничтожить конкуренцию, спортивным командам монополия совсем не подходит. Им нужны конкуренты, и они должны быть достаточно квалифицированными, чтобы соревнование между ними было интересным. В противном случае потенциальные зрители будут вместо спортивных программ смотреть телешоу «Большой брат» или «Слабое звено» (боже мой, ведь телекомпаниям гораздо дешевле купить такое шоу, чем оплачивать право на трансляции крупных спортивных событий). Если футбол или бейсбол в 20 в. были эквивалентами римских гладиаторских боев, то в 21 в. эти ужасные состязания личностей могли бы найти себе новый аналог, если профессиональный спорт станет слишком скучным.

Антимонопольная политика, применяемая в США в отношении профессионального спорта, долго не могла определить, следует ли расценивать спортивные команды как отдельные компании, которые должны участвовать в конкуренции, но на самом деле сговорились между собой, или, напротив. Лига — это единая организация, результатом деятельности которой является конкуренция между командами. В этом случае конкуренцией следует считать отношения между разными лигами и разными видами Спорта. (В США команды в данный момент времени соревнуются только в одном чемпионате, а в Европе, как правило, в нескольких одновременно: в лигах и кубках, международных и домашних.) На практике, широкое распространение получила последняя точка зрения, вместе с рядом важных антимонопольных исключений, которые должны, например, разрешить коллективную продажу телевизионных прав или позволить владельцам заключать коллективные соглашения по структуре оплаты. Аналогичным образом, в Великобритании Суд по ограничительной практике (U.K’s Restrictive Practices Court) согласился с предложениями Премьер-Лиги и позволил ей коллективно продавать права на трансляцию матчей своих команд, поскольку это будет поддерживать финансовое равенство между клубами и помешает лучшим клубам забирать себе большую часть потенциальных прибылей от телетрансляций при заключении сепаратных сделок с телекомпаниями.

Поддерживают ли такую непропорциональность фанаты — спорный вопрос, эмпирический вопрос. Поскольку многие из них, по всей вероятности, стремятся поддерживать лучшие команды и хотят, чтобы они постоянно выигрывали, то общее благосостояние может быть улучшено с помощью скорее меньшего равенства между командами, чем большего. Конечно, болельщики слабых команд со мной не согласятся, ведь невозможно основываться только на теории. Однако страстный поклонник футбола и экономист (что друг другу совсем не противоречит) Стефан Жиманский обнаружил снижение посещаемости матчей Кубка Английской футбольной ассоциации, на которых неравенство лишь усилилось, по сравнению с матчами Лиги, где структура, характерная для лиги, подразумевает игру примерно одинаковых команд.

Если это утверждение верно, то тогда — при условии, что соревнования считаются продукцией отрасли, а не усилий отдельных команд, — команды будут вместе создавать добавленную стоимость игры и, возможно, будут дополнять друг друга. Потребителей волнует качество продукта, т. е. спортивных соревнований. Понятно, что если более слабые команды не получают выгод от добавленной стоимости, в создании которой они участвуют, — если существуют внешние эффекты в структуре ценообразования, состоящие в том, что частные выгоды отдельной команды меньше, чем общественные выгоды отрасли в целом, — то у них не будет достаточных стимулов для участия в соревнованиях. Они не будут вкладывать средства в повышение своей квалификации, чтобы сохранить интерес зрителей к соревнованиям.

Экономисты пока не нашли однозначно хорошего пути к решению этой проблемы внешних эффектов. Американский вариант выплаты заработной платы направлен на сглаживание конкуренции между слабыми и сильными командами, но в ущерб лучшим. В европейском футболе решением стал перевод слабых команд в низшие лиги в качестве наказания, что приносит ощутимое сокращение доходов. Эта сфера предлагает огромное количество тем для будущих магистров и докторов философии.

В связи с этим, роль телекомпаний в спорте — это еще один вопрос, постоянно требующий решения. Влиятельные силы на профессиональном футбольном рынке, среди которых клуб «Манчестер Юнайтед», без сомнения, стоит на первом месте, увеличивают свое взаимодействие с влиятельными силами на рынке телевещания. Прибыли телевидения являются основным источником роста доходов спортивной индустрии. Например, в 1990-е годы стоимость прав на трансляцию матчей американского профессионального футбола в реальном выражении выросла вдвое— в основном после 1997 г., когда CBS снова вступила в игру после истечения срока действия предыдущих контрактов (на 1994–1997 гг.), которые у них отобрала у нее компания Fox.

Аналогичным образом, стоимость телевизионных прав на футбольные матчи английской Премьер-Лиги выросла с 220 тыс, фунтов стерлингов за прямую трансляцию матча по контракту, вступившему в силу в 1986 г., и 640 тыс. фунтов стерлингов по контракту, вступившему в силу в 1992 г., до 2,79 млн. фунтов стерлингов по контакту на четыре года, который Лига подписала в 1997 г. с кабельной и спутниковой компанией Bsky B. Однако конкуренция между телекомпаниями за право показывать спортивные программы, которые привлекут большое количество зрителей, зашла слишком далеко. Другая телекомпания, ITV Digital, решила, что она погорячилась, заплатив 315 млн. фунтов стерлингов за право показывать менее популярные матчи Национальной футбольной лиги. Выплатив футбольным клубам только 137 млн. фунтов стерлингов из тех, на которые они рассчитывали, ее владельцы решили объявить о банкротстве, и это стало настоящей финансовой катастрофой для многих клубов, уже пообещавших игрокам высокие гонорары. Еще не понятно, каковы будут долгосрочные последствия этого события для уровня доходов телекомпаний и заработной платы знаменитых игроков.

Так что эти «дикие территории» ждут пионеров-исследователей, которые заявят свои права. Если неопределенность относительно влияния конкуренции на структуру спорта существует, то при взаимодействии с далекой от идеала конкурентной телевизионной индустрией она удваивается. Это является предметом серьезного беспокойства для Европы, где не так много граждан (за исключением моего мужа и нескольких других отчаянных фанатов крикета) думают о каком-либо другом виде спорта, кроме футбола, и где рынок телевещания более сконцентрирован, чем на другом берегу Атлантики. Но на обоих континентах индустрии спорта достаточно политического влияния, чтобы освободиться от обычных мер антимонопольного законодательства. Может ли это быть справедливым? Не для экономиста, и даже не для того, кто совершенно не любит спорт.

 

Глава 5. Музыка

«Бароны-разбойники» новой экономики

В мае 2001 г. Бобу Дилану исполнилось 60 лет. В старом документальном фильме, который компания ВВС показала по случаю празднования дня рождения великого певца» молодой Боб — ну, тогда ему было около 40 лет — говорил: «Когда я начинал, музыкой нельзя было зарабатывать деньги. Если вам удавалось просто обеспечить себя, ваши дела уже шли хорошо».

За последние 20–30 лет музыкальный бизнес сильно изменился. Конечно, появилось много новых групп, не таких хороших, как старые группы, нравившиеся мне в молодости. В те времена мой отец говорил, ругая Дилана и Боуи, а также группы The Clash и Roxy Music, что молодежь слушает полный вздор.

Технологии прослушивания музыки тоже изменились. Когда мы с мужем вспоминали любимые пластинки, наш Десятилетний сын спросил: «А что такое пластинки?» Для него они были таким же реликтами, какими проигрыватели на 78 оборотов или граммофоны с большими трубами были для нас. Мы стали свидетелями появления новых средств вещания, устройств для приема и воспроизведения, новых форматов. К телевидению и радио добавился Интернет, большие радиоприемники уступили место переносным транзисторам, персональным стерео- и CD-плейерам, а потом и крошечным МРЗ-плейерам. На протяжении всех этапов захватывающего технического прогресса музыкальная индустрия все росла и росла.

В соответствии с отраслевыми данными, оборот мирового музыкального рынка в 2000 г. составил 38,5 млрд. долл., т. е. на 1 % больше по сравнению с 1999 г. Большая часть принадлежит США, где объем продаж составил 14,3 млрд. долл. (Япония занимает отдаленное второе место с объемом продаж, составляющих половину от 37 %-ной доли США, за ней следуют Великобритания и Германия. Остальные рынки не настолько велики, чтобы обращать на них внимание). Однако Американская ассоциация звукозаписывающих компаний (Recording Industry Association of America— RIAA) в 2000 г. доложила о небольшом сокращении объемов продаж по сравнению с 1999 г. — из-за снижения продаж альбомов на кассетах и CD.

Потребители почти полностью отказались от кассет, чья доля на рынке сократилась с 50 % в 1990 г. до 4,9 % в 2000 г., в то время как доля CD выросла с 38,9 % в 1990 г. до 89,3 % в 2000 г. Однако RIAA отметила «значительное» увеличение в объемах прямых продаж с Интернет-сайтов студий грамзаписи. Продажи в режиме «онлайн», в особенности такие системы обмена файлами, как Napster, нанесли серьезный ущерб объемам продаж CD-альбомов, сократившихся в 2000 г. на 38,8 % после тройного роста в 1995–1999 гг. «Свободный доступ в Интернет, видимо, оказал серьезное воздействие на рынок продаж альбомов», — сообщалось в годовом отчете Ассоциации. Разве есть сомнения в том, что доступ к музыке в режиме «онлайн» и хранение информации на таких портативных устройствах нового поколения, как МРЗ-плейеры может стать новой волной?

Следует отметить, что наряду с форматами изменилась и структура отрасли, хотя это и не так заметно. Вместо того чтобы уменьшаться, подобно технологическим компаниям, музыкальные компании все росли и росли. Таким образом, основное изменение в структуре отрасли состояло в усилении рыночной концентрации. Небольшие независимые звукозаписывающие компании стали очень малодоходными, как никогда раньше; музыкальный бизнес сосредоточен в руках нескольких гигантских глобальных корпораций, таких как Sony, Bertelsmann и EMI. Даже некоторые, на первый взгляд, независимые звукозаписывающие студии находятся в полной или частичной собственности больших корпораций и служат им каналами поиска новых талантов.

Немногие артисты могут оказывать влияние на музыкальные корпорации. Одна или две мегазвезды являются исключением, подтверждающим правило. Пример тому — Дэвид Боуи» который смог занять деньги, выпустив облигации на международные рынки капитала, и погасить задолженности инвесторам из средств, полученных от его ретроспективного каталога (бэк-каталога). Однако немногие знаменитости обладают достаточной популярностью, чтобы быть «большим бизнесом в себе», т. е. субъектом права, выступающим от собственного имени.

С другой стороны, в настоящее время все большее количество артистов имеет небольшой бизнес, ведь они сами продвигают себя в отрасли. Для них гораздо дешевле и проще записать собственную песню в студии и распространить ее в Интернете. Но таким артистам-одиночкам не хватает профессиональных маркетинговой мощи, необходимой для превращения замечательной песни в хит. RIAA подтверждает эту информацию. В статье о стоимости записи CD-диска, опубликованной на сайте Ассоциации, говорится: «Маркетинг и реклама являются, по-видимому, самой дорогой частью современного музыкального бизнеса»- Именно масштабы деятельности по продаже артистов и придают корпорациям их влияние и мощь.

Это не совсем тот же эффект масштаба, что принес «баронам-разбойникам» американской индустрии конца 19 века их сказочное богатство и влияние. Тогда для строительства железных дорог или производства стали были нужны большие капиталы. Но ситуации очень схожи. Сегодня для создания поп-звезды или увеличения популярности любой ценой тоже нужны большие деньги. Эффект суперзвезд действует как в случае спортивных звезд, так и в случае поп-звезд.

Как вы помните, этот термин означает, что аудитория предпочитает иметь дело со звездами и не рисковать с неизвестными, и ее предпочтения могут быть удовлетворены, если предельные издержки на передачу материала известного исполнителя будут ниже, чем стоимость новых технологий, которые для этого использовались. В условиях современных массмедиа прибыль от того, что вы являетесь звездой (или создали звезду) во много раз увеличилась. Поэтому, наряду с тем фактом, что новые технологии практически свели к минимуму расходы по записи музыки, важность маркетинга и рекламы означает, что эффект экономии от масштаба существует скорее в сфере распределения и маркетинга, а не в сфере производства; это экономия на масштабе со стороны спроса, а не со стороны предложения. Но это крупная экономия. Музыка— это одна из основных отраслей авторского права (наряду с издательским делом, программным обеспечением, дизайном и кино), которые в совокупности составили в 2000 г. 5 % ВВП США — больше, чем любая другая индустрия, в том числе автомобилестроение и продажа автомобилей. Во всех отраслях авторского права действует эффект суперзвезд. Крупные корпорации в этих секторах похожи в наши дни на «баронов-разбойников» нефтяных и сталелитейных отраслей, работавших в тяжелых условиях промышленной экономики сто лет назад.

По сути, стремление к господству в отрасли усилилось по сравнению с началом 20 века. Современные компании хотят завладеть мировым рынков целиком. Технический прогресс сделал производство и распространение музыки очень недорогим процессом. После оплаты работы бэк-вокала и звукорежиссеров вы потратите небольшую сумму на тиражирование CD и почти совсем ничего на их распространение через Интернет. Наиболее эффективно производство в больших масштабах. В идеале компания Warner Brothers хотела бы, чтобы каждый человек на планете купил следующий альбом Мадонны, потому что превращение ее в звезду стоило определенных денег, а текущие расходы на продажу ее песен очень низкие. Она испытывает на себе эффект экономии от масштаба огромной силы.

Музыкальные компании используют свою монопольную власть для того, чтобы назначать цены, значительно превышающие предельные издержки, а остаток распределяют между авторскими гонорарами (роялти), бюджетом маркетинга и прибылями (по возрастанию). Компании могут пользоваться своей монопольной властью, возникающей благодаря масштабам производства, для назначения разных цен для разных видов покупателей- На национальных рынках ценовая дискриминация является самой распространенной формой (хотя в некоторых регионах она и запрещена) — Цена CD такой популярной группы, как U2, в конце 2000 г- варьировала от 12 долл. в Нью-Йорке, до 13 долл. в Мадриде, 16 долл. в Амстердаме и 19 долл. в Лондоне.

Тогда не удивительно, что портал Napster и аналогичные Интернет-службы, позволяющие скачивать файлы и обмениваться ими (свопинг), стали столь популярными. По сути, технологии, которые подталкивают музыкальные компании к росту и занятию господствующей позиции на рынке, могут оказаться причиной их поражения. Пока не понятно, как установится баланс рыночной власти корпораций и потребителей — это будет зависеть от законов, которые поддерживают обладателей авторских прав, и технологий, подрывающих возможности защиты продукции, охраняемой авторским правом. Но у поклонников музыки еще есть надежда. Музыкальная индустрия — одна из тех отраслей, где технологические инновации могут вызвать переворот на рынке. Технологии высвобождают то, что знаменитый экономист Йозеф Шумпетер назвал «созидательным разрушением» — период великих перемен, которые убивают одни компании и дают жизнь другим. Это представляет настоящую проблему для стратегии бизнеса.

Музыкальные фанаты обнаружили, что могут хранить музыку на жестких дисках своих компьютеров в виде МРЗ-файлов и обмениваться ими через серверы Napster с другими людьми. Вдруг стало возможным создавать огромные библиотеки бесплатной музыки. Если вы услышали песню, и она вам понравилась, вы можете просто скачать ее и не платить почти 20 долл. за CD, где кроме этой песни будут и другие. К концу 1999 г. порталом Napster пользовалось более миллиона человек в месяц.

Именно в это время RIAA подала в суд на портал Napster, тем самым непреднамеренно организовав ему рекламу. Год спустя порталом пользовались 9 млн. человек в месяц, не говоря уже о таких службах свопинга файлов, как Gnutella, Freenet, Aimster и Open Nap, из которых одни использовали центральные серверы, а другие нет. RIAA заявляла, в основном от лица таких знаменитостей, как группа Metallica, что портал Napster лишает исполнителей законного вознаграждения за их творчество. «Почему, — говорили они, — кто-то должен бороться за создание своего имени, ездить на утомительные гастроли, много работать над альбомами, принимать столько наркотиков, заниматься любовью с поклонницами каждую ночь (последнее они, конечно же, не упоминали), если денежное вознаграждение сокращается из-за незаконного нарушения авторских прав, когда молодежь бесплатно скачивает музыкальные файлы и обменивается ими через Интернет?» В итоге суд удовлетворил иск RIAA и постановил, что портал Napster нарушает закон об авторских правах. Сам портал Napster с февраля 2001 г. пытается получить легальный статус, для этого он подписал соглашение с корпорацией Bertelsmann о том, что доступ к скачиванию файлов будут иметь только оплатившие эту услугу пользователи. Компания все еще существует, но не процветает- В мае 2002 г- корпорация

Bertelsmann обеспечила срочную финансовую реструктуризацию портала.

Что же будет с 50 млн. молодых любителей музыки, привыкших с детства обмениваться файлами по Интернету? Пожмут ли они просто плечами и вернутся ли к покупке привычных CD, большинство песен с которых они не слышали, а кроме того у них не будет возможности компоновать музыкальные произведения, которые они покупают, по своему вкусу? Понравится ли им идея снова платить 20 долл. за каждый заранее скомпонованный диск? Задать эти вопросы — значит ответить на них. Как показали отраслевые данные, которые я приводила ранее, Napster и аналогичные службы практически уничтожили рынок CD-альбомов (хотя в 2000 г. в Америке было продано 56 млн. штук, Столько же, сколько и пользователей Napster). В случае с Napster музыкальная индустрия объявила войну своим лучшим потребителям. Даже если снисходительно отнестись к происходящему, действия корпораций кажутся совершенно неуклюжими.

Портал Napster давал своим пользователям две действительно ценные вещи. Во-первых, бесплатную музыку. Во-вторых, выбор. Потребителям обычно нравятся и более низкие цены, и дополнительный выбор.

Отрасль могла бы пойти другим путем, не отказываясь при этом от защиты авторских прав, если бы признала, что потребители предпочитают новые методы распространения, ставшие возможными с появлением новых технологий. Она Могла бы принять идею продажи песен в Интернете, возможно, с платной регистрацией, возможно, за небольшую сумму за песню. Конечно, музыкальным фанатам нравится бесплатно получать песни, но большинство согласилось бы. Платить небольшие деньги за возможность легально скачивать файлы и обмениваться ими. Вероятно, можно было бы раздавать их на сайтах звукозаписывающих компаний, чтобы привлечь внимание покупателей к полным CD-альбомам. Ведь CD-альбомы составляют лишь малую долю объема продаж отрасли: 222 млн. долл. из 14,6 млрд. долл., или 1,5 % рынка в самые успешные годы.

Подобная стратегия, возможно, принесла бы музыкальной индустрии меньшие прибыли, чем продажа дорогостоящих CD на рынке, защищенном от конкуренции и не имеющем другого доступа к музыке. Но грустный факт из жизни музыкальных «баронов» таков: сейчас есть альтернативные способы доступа к музыке, и никто из них ничего не может с этим сделать. Популярные технологии — а 50 млн, подписчиков Napster показывают, что они популярны," — не исчезнут, пока не появятся новые. Несколько новых музыкальных Интернет-компаний запустили абонентские службы, которые поддерживаются, в основном, такими крупными корпорациями, как Vivendi и Sony. Napster упоминался во многих изданиях, но в будущем мы увидим, что он лишь верхушка нового огромного айсберга.

Возможно, в отрасли могли бы понять, что скачивание файлов и обмен ими увеличивают спрос на музыку. Потому что свободный доступ к некоторым песням в режиме «онлайн» может, в итоге, поднять уровни продаж, позволив пользователям послушать тех исполнителей, чьи альбомы они никогда бы просто так не купили, но, послушав, поймут, что это им нравится. Другими словами, свободное скачивание файлов— это аналог бесплатных пакетиков с шампунем или кремом для лица, которые производители раздают вам, чтобы вы покупали их марку, или даже бесплатных пробных CD, прикрепленных к журналам или газетам. (Это тоже работает. Я, например, купила альбомы нескольких популярных групп, которые раньше считала слишком молодыми и модными для себя.) Это эффективный маркетинговый метод, давно проверенный на практике.

Худшие опасения крупных корпораций почти полностью преувеличены. В прошлом уже возникали технологии, угрожавшие доходам от авторских прав. Высказывания против радио были очень похожи на то, что сейчас говорят про скачивание файлов из Интернета. Считалось, что свободная трансляция не позволит музыкантам и певцам зарабатывать на жизнь. Фотокопировальные машины считали смертельной угрозой книгоиздательству, а видеомагнитофоны, как ожидалось, должны были подорвать киноиндустрию. Но в каждом случае, когда потребители оценивали конечный продукт, вопрос вставал о распределении доходов, а не об их наличии. Более того, всегда получалось, что падение цен на тиражирование творческого результата, будь то актерская игра, музыка или слова, приносило выгоду крупнейшим компаниям и крупнейшим звездам, потому что это создавало и поддерживало спрос.

Интернет действительно всколыхнул волну оптимизма относительно возможности устранить всех посредников между исполнителями и их аудиторией. Хотя с технической точки зрения это выполнимо и недорого, создание спроса на отдельных исполнителей — довольно дорогостоящее занятие, поэтому звукозаписывающим компаниям, выступающим в качестве посредника между исполнителем и слушателями, в ближайшее время ничего не грозит.

Однако Интернет представляет реальную угрозу существующей в музыкальной индустрии системе распространения. Правда, в отрасли все равно будут придерживаться грубых тактических методов для защиты «статус-кво». Последние имеющиеся данные Международной федерации фонографической индустрии (International Federation of Phonographic Industries— IFPI) показывают, что объемы музыкальных продаж по всему миру в 2001 г. упали на 5 %, причем спад произошел во многих странах, включая США. Не сложно понять причину этого спада. Мониторинговые компании сообщают, что после Napster возникли еще десятки новых служб для скачивания файлов и обмена ими. По последним данным, одна программа, позволяющая обмениваться файлами, за неделю была скачана 3,2 млн. раз, и 5,3 млн. пользователей предлагали копию песни группы Linkin Park «Hybrid Theory». В отрасли хотят, чтобы законодатели сделали незаконной продажу устройств, записывающих музыку на CD и позволяющих копировать незакодированные песни и фильмы. Они требуют ужесточения мер против «пиратов», обосновывая это тем, что нет другого способа защитить права на интеллектуальную собственность и обеспечить оплату музыкантов и певцов.

Но других способов урегулировать систему платы за музыку не так уж и мало. Шумиха вокруг нарушения авторских прав и пиратства — лишь отвлекающий маневр. В будущем система платы за музыку должна будет отличаться от привычной для отрасли модели, когда потребители вынуждены платить за альбом из десятка песен довольно большие суммы денег. Возможно, это приведет к сокращению маржи прибыли (сложно представить, что это увеличит прибыль). В этом случае корпорациям придется постараться, чтобы увеличить размеры рынка.

За любыми институциональными структурами стоят люди, в чьих интересах сохраняются эти структуры. То же происходит и с записанными CD. Продажи песен в режиме «он-лайп» не будут хорошей новостью для этих людей, среди которых встречаются производители, владельцы магазинов, продающих CD, и звукозаписывающие компании, не желающие приспосабливаться. Группа Meta Uica заявила, что практика скачивания файлов и обмена ими (свопинга) может помешать им создавать новые песни, так что всеобщее переселение в Интернет будет вредно и для них, и для их поклонников. Однако производители МРЗ-плейеров и компьютеров, которые могут записывать музыку на CD, лишь получат от этого выгоду. Это будет выгодно и звукозаписывающим компаниям, и исполнителям, которые решат продавать через Интернет отдельные песни за небольшие деньги. Многие потребители тоже выиграют от этого.

Таким образом, музыкальная индустрия стоит перед выбором: позволить потребителям делать то, что они хотят, или преследовать по закону каждого, кто будет так делать. Это сложный выбор. Отрасль до сих пор склонна принимать жесткие меры по отношению к потребителям. Но обычно от новых технологий получают пользу покупатели, а не компании, хотя, как показывает недавний опыт с «баронами-разбойниками», для достижения этих целей предстоит пройти через борьбу.

 

Глава 6. Продовольственные «войны»

Помогаем неудачникам выигрывать

Если бы правительство предоставило многомиллиардные субсидии производителям зажимов для бумаги, и им удалось бы получить столько же дополнительной прибыли за счет того, что правительство ограничило бы импорт более дешевых зажимов для бумаги, то, как вы можете догадаться, они были бы очень довольны состоянием своего бизнеса. Им было бы еще лучше, если бы субсидии от налогоплательщиков поступали бы в форме гарантированной минимальной цены на зажимы для бумаги, которая превышала бы стоимость их изготовления. А если бы это означало, что горы нереализованных зажимов для бумаги заполонят заводы по всей стране, и правительству придется платить производителям за то, чтобы они не делали больше зажимы для бумаги, то было бы еще лучше получать деньги за безделье.

Конечно, применять такую политику в отношении производителей зажимов для бумаги было бы безумием. Однако большинство из нас считает, что в случае с фермерами, это имеет смысл.

Немногие осознают масштабы поддержки сельского хозяйства и его практически полной защиты от международной конкуренции. В Европейском союзе прямые субсидии сельскому хозяйству от налогоплательщиков составляют примерно 60 млрд. евро в год, кроме того, фермеры получают дополнительное скрытое финансирование от потребителей, в размере более чем 60 млрд. евро в год, потому что ограничения на импорт позволяют фермерам держать цены на треть выше мировых. Этих денег было бы достаточно, чтобы купить для каждой из 45 млн. европейских коров билет первого класса на рейс вокруг света. В США размеры государственной поддержки равны 100 млрд. долл. в год, или примерно 370 долл. на человека. Общая сумма финансирования сельского хозяйства Организацией экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) равняется 300 млрд. долл. в год. Это больше, чем ВВП всей Африки. Эта сумма превышает ежегодные прибыли 25 крупнейших мировых компаний, начиная с General Electric, Home Depot и кончая Philip Morris. Ни одна другая отрасль не финансируется в таких объемах. По сути, все прочие отрасли, вместе взятые, не получают такую государственную поддержку, как сельское хозяйство.

Не удивительно, что искусственно поднятые, поддерживаемые государством цены на сельскохозяйственные продукты, привели к перепроизводству — это довольно закономерный экономический результат. Рыночная цена любого продукта определяется стоимостью или соотношением спроса и предложения, но если правительство готово платить по ценам выше рыночных, то производители будут поставлять продукции больше, чем потребители захотят купить по такой высокой цене,

Результатом перепроизводства в сельском хозяйстве становится избыток различных продовольственных товаров, начиная от овец и кончая сахарной свеклой. Например, поголовье овец в Великобритании до последней эпидемии ящура достигало 21 млн. овец, т. е. на трех человек приходилась одна овца. В Новой Зеландии недавно полностью отменили финансирование овцеводов, но в стране соотношение овец и людей все равно было больше, чем 1:1. Страны Европейского союза больше не производят масло, общий вес которого превышает, суммарный вес населения Австрии, как это было в начале 1980-х годов, но это лишь потому, что по условиям Общей сельскохозяйственной политики страны начали платить фермерам за то, чтобы они вместо производства слишком большого количества, не производили вообще ничего.

Другими словами, сельское хозяйство, которое составляет 1 % ВВП Великобритании и 3 % — Италии (т. е. не так много) поглощает денежные субсидии, равные 38 % от общего объема своей продукции в Европе. В США, где средние прибыли выше, потому что фермерские хозяйства больше и могут пользоваться преимуществами экономии от масштаба, сельское хозяйство все равно получает субсидии в размере 22 %.

Из чьего кармана выплачиваются эти субсидии? Из нашего, т. е. налогоплательщиков и покупателей продовольствия. По сути, цены на продовольственные товары облагаются 25–35 % налогом именно из-за государственных схем поддержки цен и ограничений импорта. Поясню: без специальной протекционистской политики в отношении сельского хозяйства одна семья платила бы за бакалею не 100 долл., а 75–80 долл.

Так почему же фермеры постоянно жалуются» что они находятся на грани банкротства? И если многие из них действительно испытывают трудности, то, что нужно для того, чтобы поставить этих неудачников на ноги?

Ответ на первый вопрос состоит в том, что сельское хозяйство представляет собой сложный бизнес по одной простой причине: слишком много фермеров. Шахтеры, сталевары и работники судостроительных верфей также прошли через этот мучительный опыт: в последние десятилетия их было слишком много. Кроме того, сельское хозяйство в США и Европейском союзе разделено на большие агробизнесы, которые процветают благодаря экономии от масштаба и огромным субсидиям, и небольшие фермы, которые не могу конкурировать на тех же условиях, несмотря на все субсидии. Крупные фермы не нуждаются в подаяниях, а небольшие фермы они не спасут.

Отрасли приходят в упадок из-за изменений спроса и предложения. С точки зрения предложения изменились сельскохозяйственные технологии, появились новые более интенсивные методы ведения хозяйства и новые более продуктивные сорта культур (генетически измененные: раньше — старым способом гибридизации, а в будущем — с применением высоких технологий). Увеличение продуктивности в сельском хозяйстве означает, что то же количество зерна или свинины или какой-нибудь другой продукции можно будет получить, затратив меньше усилий, меньше земли. Вот почему сейчас на земле в странах ОЭСР работает лишь 1–5 % населения, по сравнению с 25–50 %, — в прошлом веке. Кроме того, технический прогресс и сокращение затрат на перевозки привели к тому, что недорогие товары из других стран могут конкурировать с продукцией местных производителей — если им не мешают торговые ограничения.

С точки зрения спроса следует отметить, что в значительной мере изменились вкусы потребителей. У покупателей по всему миру появились более разнообразные вкусы, они привыкли к тому, что почти все товары доступны круглый год. Немногим понравится идея есть только то, что выращено рядом с домом и в прилегающей местности, как предлагают некоторые защитники окружающей среды. В довоенные годы даже бананы считались экзотической роскошью, а сейчас всевозможные тропические фрукты можно встретить повсюду. Приготовление суши превратилось в мировую отрасль, а модифицированная индийская кухня стала главной в Великобритании, для чего потребовался импорт специй и овощей. Разве кому-нибудь в Великобритании захочется вернуть печально известные национальные блюда из пережаренного мяса и вареной капусты? Или перестать есть бананы и лимоны? Думаю, что нет. Теперь потребители привыкли к более разнообразным продуктам, несмотря на искусственно высокие цены на ввозимые продовольственные товары.

Все эти изменения произошли на фоне слабой либерализации сельскохозяйственной торговли. В странах ОЭСР десятилетиями не смягчались ограничения на импорт сельскохозяйственной продукций. Это было настоящим яблоком раздора для развивающихся стран, которые все упорнее настаивали на том, чтобы либерализация торговли в будущем затронула и сельское хозяйство. Их протесты вынудили участников торговых переговоров, проходивших в рамках саммита ВТО в ноябре 2001 г. в Дохе, Катар, внести в список обсуждаемых вопросов тему о снижении уровня протекционизма. Споры по поводу продовольственной продукции разгораются часто, в особенности между США и Европейским союзом — двумя сторонами, правительства которых больше всех используют политику протекционизма в отношении сельского хозяйства.

Спад в сельском хозяйстве Европы и Северной Америки продолжается так долго из-за того, что в этих странах все еще высоки уровень государственной защиты от импорта и потенциальные объемы внутреннего избыточного производства. Конечно, тому есть политические причины. После Второй мировой войны принцип самообеспеченности продовольствием стал практически аксиомой, по крайней мере для голодавших сразу после 1945 г. европейских государств. Еда, кроме того, занимает важное место в культуре каждой страны. Это может быть вопрос разных вкусов, глубоких религиозных верований или общественных ритуалов. И даже ресторанам McDonald's приходится приспосабливать свое меню к традициям разных стран.

Во всех странах фермеры являются еще и влиятельной политической силой, продвигающей свои интересы разными методами, начиная с эмоционального шантажа при проведении различных кампаний и кончая сбрасыванием навоза на Елисейских полях. Небольшие объединения и фокус-группы часто являются самыми эффективными лоббистами, особенно если их символом на телевидении становятся симпатичные ягнята или золотые степи. Подобные картины находят отклик в сердцах гораздо лучше, чем седовласый экономист в очках, где-то в облаках стучащий на компьютере. Так они добиваются большего успеха, потому что каждый искренне восхищается тем, как небольшие фермерские хозяйства пытаются сохранить наше сельское наследие, в то же время производя высококачественную еду. Однако это не должно помешать нам понять, что прибыльное индустриальное сельское хозяйство совершенно не нуждается в налоговых поступлениях из нашего кармана.

Более того, государственные субсидии оказывают большое влияние на фермеров, потому что эти преимущества не исчезают с появлением конкурентов. Если бы производители зажимов для бумаг получали государственные субсидии, то в этот бизнес пришло бы много новых компаний, и они сбили бы цены. Но при более или менее постоянном количестве сельскохозяйственных угодий и фермеров, новичков в сельское хозяйство не привлечет даже щедрость налогоплательщиков.

Однако сложно поверить в то, что соответствующая государственная политика так мало изменилась за последние полвека. Рекомендации экономистов по сельскохозяйственной политике 21 века просты, но радикальны. Либерализовать торговлю; отменить абсурдно огромные субсидии; и, если все-таки приходится обеспечивать работников сельского хозяйства, пока они, как и все в стране, не привыкнут к коммерческой действительности, то выплачивать им субсидии с тем, чтобы они делали что-то, что на самом деле необходимо потребителям, например, управляли заповедниками или проводили занятия по гольфу.

На первом месте должна быть торговля. То, как экономисты относятся к торговле, кажется большинству людей странным и нелогичным. Здравый смысл подсказывает, что экспорт лучше, чем импорт. Экономисты говорят, что это неверно: прибыли от международной торговли возникают благодаря возможности импортировать больше продукции по меньшим ценам. Здравый смысл гласит, что страны соревнуются между собой за увеличение объема экспорта. Эта же идея подкрепляется разнообразными «круглыми столами» по вопросу конкуренции. Экономисты говорят, что от торговли выигрывают все страны, проигравших здесь не бывает. По сути, даже хорошо быть единственной страной, ослабляющей торговые ограничения, потому что при более дешевом импорте вырастет благосостояние потребителей. Если вам придется сравнивать страны «круглого стола», то критерием сравнения в лучшем случае будет что-то вроде дохода на душу населения или индекса развития человеческого потенциала.

Подобные противоречивые мнения возникают в результате того, что экономика все больше занимается вопросами благосостояния отдельных людей, а не, скажем, развития большой автомобильной индустрии или самых богатых в мире фермеров.

Как отметил в своей книге «Исследование о природе и причинах богатства народов» (The Wealth of Nations) Адам Смит, было бы совершенно реально выращивать виноград в парниках и делать вполне приличное бургунское вино в Шотландии, но никто не видит смысла в запрете или обложении налогом ввоза в Великобританию вина из Франции, потому что производить его дома была бы слишком дорого. Так что шотландцы экспортируют виски, а французы — вино.

Основной принцип международной торговли состоит в том, что страны должны экспортировать ту продукцию, в которой они обладают сравнительным преимуществом. Это еще одно из фундаментальных понятий экономики. Если стране А лучше удается делать обувь, а не одежду, а стране Б — одежду, а не обувь (даже если страна А делает и то, и другое лучше страны Б), то страна А должна экспортировать обувь, а страна Б — одежду. Международная специализация гарантирует эффективность мирового производства и низкие цены, что выгодно для потребителей обеих стран.

Международная торговля — это просто средство для получения доступа к технологиям и ресурсам другой страны в наиболее выгодном сочетании с вашими. Торговля — это практически беспроигрышная сделка для потребителей, т. е. для людей. Для нас с вами.

Конечно, внутренние производители продукции, в которой другие страны обладают сравнительным преимуществом, относятся к этому по-другому. Часто они говорят о том, что их отрасли для сохранения рабочих мест необходима защита от «несправедливо» дешевого импорта, ведь они не могут снизить цены до уровня продукции, произведенной в кустарных мастерских или выращенной на плантациях за границей.

Однако именно дешевая рабочая сила, имеющаяся в больших количествах, и является сравнительным преимуществом многих развивающихся стран. Они должны специализироваться на экспорте такой трудоемкой продукции, как ткани или свежие овощи, так же как богатые страны должны специализироваться на продукции и услугах, требующих больших капиталовложений и квалификации. Если развивающиеся страны не разовьют свою экономику, они навсегда останутся на уровне доходов от дешевой рабочей силы. Им очень будет не хватать волшебной закономерности: чем больше они экспортируют, тем быстрее растут, и тем быстрее в будущем поднимется уровень заработной платы.

Небольшие европейские страны, в которых мало земли и велика численность населения, конечно, не имеют сравнительного преимущества в сельском хозяйстве. Совсем другое дело — выращивать хлеб в Северной Америке, но американцы и канадцы тоже получили бы больше прибыли, если бы условия импорта многих сельскохозяйственных продуктов были бы облегчены.

Если в промышленно развитых странах спор выиграют сторонники протекционизма, то они действительно сохранят рабочие места на заводах и фермах, которые могли бы закрыться, но за это заплатит каждый потребитель, покупающий их продукцию. Кроме того, это помешает созданию новых рабочих мест. Наложение ограничений на торговлю защищает одних граждан в ущерб другим. Из-за них поднимаются цены, люди покупают меньше товаров, у потребителей остается меньше средств на другие расходы, а темпы роста экономики замедляются. Издержки могут быть значительными — в зависимости о того, что именно защищают, но они обычно рассеяны и почти недоступны простому взгляду, в то время как увидеть 5 тыс. рабочих мест, которые могут исчезнуть, если некая компания обанкротится из-за конкуренции с иностранными коллегами, или небольшие фермы, которые пойдут ко дну, очень просто. Общие аргументы о преимуществах торговли и привлекательности протекционизма можно применить к сельскохозяйственной продукции, как и к любой другой. Замените сельскохозяйственные продукты, скажем, на виски и вино или на обувь и одежду, рассуждения останутся прежними. Чем зерно или масло отличаются от обуви или машин? Единственно возможным аргументом могла бы быть продовольственная безопасность, но современный мир давно прошел стадию самообеспеченности продовольствием. Это было особенно важно для таких стран, как Англия, когда вражеские немецкие подводные лодки блокировали вход в порт. Но, кажется, подобная морская война вряд ли повторится.

Таким образом, фермеров надо отучать от государственных ограничений на импорт. Мы бы меньше платили за наше продовольствие — это особо оценили бы семьи с низкими доходами, в которых затраты на продукты составляют половину их бюджета, — и могли бы больше тратить на услуги и продукцию, производимую в других странах. А как же прямые сельскохозяйственные субсидии? Почему фермеры должны получать государственной помощи больше, чем все другие отрасли вместе взятые, особенно когда типичный фермер — это обеспеченный бизнесмен, а не голодающий крестьянин?

Ответ — «нет», и не только потому, что эти средства можно использовать с большей пользой. Фиксированные цены вредят и самим фермерам. Они позволили сохранить некоторые менее прибыльные фермы и обеспечили перепроизводство многих сельскохозяйственных продуктов. В своей отчаянной попытке получить прибыль в условиях гиперконкуренции фермеры пришли к интенсивным способам ведения хозяйства, наносящим огромный ущерб окружающей среде. В особенности, это касается Западной Европы, где не доступен эффект экономии от масштаба в его географическом понимании, которым пользуются фермы на Среднем Западе США и некоторых странах Латинской Америки и Восточной Европы.

Безнадежный поиск новых конкурентных преимуществ в отрасли, где слишком большое количество производителей живут благодаря средствам налогоплательщиков, привел к усиленному использованию сильнодействующих химических удобрений. Возможно, именно это стало причиной эпидемии коровьего бешенства (губчатой энцефалопатии), которое распространилось из-за того, что фермеры настояли на использовании дешевых кормов для скота. Спрос на такие корма был удовлетворен за счет изготовления костной муки из инфицированных туш погибших овец. Аналогичным образом эпидемия ящура в Англии осложнилась из-за того, что фермеры сгоняли тысячи животных со всей страны на централизованные оптовые базы и скотобойни и на другие фермы, чтобы их хозяева могли заявить, что у них большие стада, а значит, они могут рассчитывать на большие государственные субсидии.

Отмена субсидий для фермеров, безусловно, приведет к тому, что многие выйдут из агробизнеса. Но именно это и требуется.

Чтобы облегчить людям переходный период, связанный с бесконечной реструктуризацией отрасли, которая происходит сейчас в экономике, следует воспользоваться государственными фондами. Поэтому нет сомнения в том, что налоговые поступления, которые раньше использовали для поддержки фермеров, потребуются для того, чтобы убедить фермеров по-другому использовать свои земли или, например, продать их лесничествам и национальным паркам, а также для того, чтобы организовать переобучение тех, кого затронут эти изменения, и помочь им найти другую работу. Цены на землю упадут сразу после отмены субсидий, и, возможно, благодаря этому станет выгодно выплачивать одноразовую компенсацию, хотя бы просто в качестве политического хода. Правительства, возможно, захотят финансировать различные мероприятия в сельской местности — например, сохранение дикой природы по экологическим соображениям. Безусловно, при использовании государственных фондов будут совершены ошибки, но они будут гораздо менее дорогостоящими.

Есть надежда, что фермеры и другие покупатели земли займутся действительно прибыльным бизнесом, а не будут просто «доить» государство. Другими словами, сельскую местность будут использовать для таких видов деятельности, которые связаны с предпочтениями людей и за которые они будут готовы платить деньги. Доля туризма в ВВП, помимо всего прочего, превышает долю сельского хозяйства (в Великобритании это более 6 %, по сравнению с 1 % сельского хозяйства) и продолжает быстро расти.

В итоге, если вы считаете, что сельское хозяйство нуждается в такой серьезной финансовой поддержке от налогоплательщиков и потребителей, в то время как производство стали, судостроение или горная промышленность нуждаются в меньшей поддержке, вам придется привести неэкономические аргументы для того, чтобы отстоять свое мнение. Национальная безопасность здесь вряд ли подойдет, потому что многие страны позволили себе потерять накопленный запас знаний в судостроении, и, если в будущем им потребуется новый военный корабль, им придется покупать его у других государств. (Двадцать лет назад сами фермеры не слишком поддерживали закат горной промышленности или судостроительной отрасли.)

В заключение хочу сказать, что дальнейшая поддержка фермеров сводится к банальному удовлетворению интересов определенной группы. И к незнанию. Немногие понимают, насколько поднимается цена на выращенное ими продовольствие из-за сельскохозяйственных субсидий. Разве нам и правда так приятно платить фермерам за наши продукты на треть больше их реальной цены? Подумайте, чтобы вы сделали с 25–50 долл. в неделю. Посмотрим, измените ли вы свое мнение относительно того, насколько велики должны быть субсидии сельскому хозяйству.