Глобализация — это не только «глобальная чушь» [15]

Ни одна книга по экономике не может игнорировать важнейшее явление современной истории — глобализацию, или расширение и углубление экономических связей между людьми из разных стран. В прошлом проявления глобализации уже наблюдались, но современность предлагает новые вызовы, требующие новых решений. Действительно, неудачи глобализации сыграли важную роль в начале вызывающей опасения эры политической нестабильности и войн.

Хотя считается, что экономисты не добились успеха в анализе глобализации и решении мировых проблем, но они гораздо реже других называют ее презрительным выражением «глобальная чушь» Возможно, это не о многом говорит, но это уже начало.

 

Глава 16. Болезнь

Нет человека, который был бы как Остров

В этом известном отрывке из «Медитаций» поэт-метафизик Джон Донн настаивает на том, что мы связаны друг с другом через свою человеческую природу. Он писал это в 17 веке и не представлял, что человек способен устраивать массовые убийства, хотя огромное количество смертей, к которым мы привыкли, живя среди войн, голода, катастроф и болезней, не умаляет силу его высказывания. Напротив, глобализация все крепче связывает нас друг с другом. Как сказал Адам Смит, отец-основатель экономики: «Ни одно общество не может процветать и быть счастливым, если большая его часть живет в горе и нищете». Это утверждение верно как для глобальной, так и для национальной экономики.

Одним из самых непосредственных результатов глобализации стала возросшая вероятность того, что с ростом заграничных путешествий мы заразимся новыми заболеваниями. В западных городах появился туберкулез, снова возникла угроза эпидемии холеры. Не забывайте о СПИДе — заболевании, которое появилось в Африке и распространилось по всему миру в начале 1980-х годов. Даже болезни животных теперь распространяются гораздо легче. Повторное появление ящура, принявшее эпидемические формы во многих частях света и вызвавшее массовые забои английских овец и коров в 2001 г., связывают с нелегальным импортом мяса.

Все болезни чаще распространены (особенно в смертельной форме) в развивающихся странах. Ведь в таких странах система общественного здравоохранения находится в плохом состоянии, люди плохо питаются и, следовательно, менее устойчивы к инфекциям, они не могут позволить себе купить необходимые лекарства, а климат еще больше осложняет борьбу с заболеваниями. Но может ли экономика рассказать про эпидемии что-нибудь помимо этих общих замечаний? Да, конечно, если вы понимаете, что здоровье населения — это общественное благо.

Общественное благо — это то, что выгодно всем. Но это еще и то, что ни у одного из нас как у частного лица нет стимулов приобретать. Классический пример — чистая окружающая среда. Всем это выгодно, но если предоставить контроль за чистотой воздуха и рек частным лицам и компаниям, то загрязнение будет слишком сильным. Почему я должен тратить деньги на очистку окружающей природы от выбросов моей фабрики, если есть вероятность, что мои конкуренты об этом и не думают? Они могут «проехаться за мой счет» — воспользоваться моими усилиями, при этом, не делая таких же затрат. Правительство должно заставить все заводы соблюдать минимальные стандарты. Другой пример — национальная оборона. Всем нам нравится ложиться спать с уверенностью, что никакой жуткий тиран не сможет запустить в нас баллистическую ракету дальнего радиуса действия. Но, сколько бы мы готовы были заплатить за оборону, если бы это были добровольные взносы? Конечно, этих денег было бы недостаточно, чтобы построить национальную систему ПВО.

Вернемся к болезням. Здравоохранение — это общественное благо. Борьба с болезнями выгодна не только тем, кто уже болеет, но и всем остальным, потому что она уменьшает вероятность того, что они заболеют в будущем. Однако мы как частные лица, не хотим вкладывать большие средства в эффективное здравоохранение. С какой стати я должна платить за чье-то здоровье, если я не обязана? Уловить прямую личную выгоду очень сложно, и я убеждена, что и остальные не будут платить свою долю ради моего здоровья и благополучия.

Более того, в глобальном мире, где международные путешествия и торговля являются привычным делом, здравоохранение становится глобальным общественным благом. Всем жителям западных городов пойдет на пользу, если меньшее число бедных жителей Африки и Азии будут болеть туберкулезом, потому что это уменьшит наш с вами риск заражения этой болезнью. За последние годы в некоторых городах США и Великобритании наблюдались вспышки туберкулеза, некоторые из них — в школах. Кроме того, чем лучше состояние здоровья и чем выше уровень благосостояния населения развивающихся стран, тем обширнее рынок для нашего экспорта — именно так можно трактовать слова Адама Смита в глобальном масштабе.

Хотя предупреждение болезней стало рассматриваться как глобальное общественное благо относительно недавно, выработка эффективной государственной политики совершенно необходима; за четыре года, прошедшие с момента публикации предложения о разработке вакцины против заболеваний, свирепствующих в развивающихся странах, и до момента написания этой главы в мире умерло почти 20 млн. человек. Предложение не стоило бы правительствам ни цента, если бы удалось создать эффективную вакцину. Концепция, собирающая сторонников с 1997 г., является одним из многих примеров того, как политики могут долго игнорировать новые экономические идеи. В 2000 г. страны-члены ООН пришли к соглашению о создании фонда для борьбы с ВИЧ/СПИДом, туберкулезом и малярией. Соглашение вступило в силу лишь в апреле 2002 г., но даже тогда была выделена только часть средств, необходимых для успеха проекта. Хотя, по меркам ООН, этот процесс занял довольно мало времени, частные лица, такие как Тед Тернер и Бил и Мелинда Гейтс, смогли гораздо быстрее собрать средства, необходимые для финансирования программы профилактической медицинской помощи.

Идея довольно проста: правительства стран либо на собственные средства, выделяемые из бюджетов на программы помощи, либо совместными усилиями — через Всемирный банк или ООН — обязались приобрести некоторое количество доз эффективной вакцины для профилактики любого из трех заболеваний, ставших чумой развивающегося мира — малярии, туберкулеза и штаммов ВИЧ, распространенных в Африке. Хотя правительствам и придется заплатить авансом деньги для сокращения распространения заболевания, в том случае, если удастся разработать эффективную вакцину, они больше не будут нести на себе финансовое и экономическое бремя болезней и преждевременной смертности.

Но от прекращения распространения заболеваний выиграют не только промышленно развитые страны. Потенциальные экономические выгоды от эффективной вакцины, например против малярии, для бедных стран огромны. По оценкам Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), в мире регистрируется примерно 300 млн. случаев заболевания малярией в год, из них 1,1 млн. — со смертельным исходом. Это приводит к сокращению численности рабочей силы и производительности труда, наносит ущерб экономике и забирает драгоценные денежные ресурсы из бюджетов здравоохранения. По данным ООН и Всемирного банка, одна только малярия замедляет темпы экономического роста более чем на 1 % в год. Это поражает. Согласно этим расчетам, если бы 35 лет назад в Африке удалось уничтожить малярию, то совокупный ВВП этого континента был бы сейчас на 100 млрд. долл. больше нынешних показателей в размере 440 млн. долл. Почти все случаи заболевания малярией отмечаются в развивающихся странах, причем 90 % из них — в Африке, хотя глобальное потепление способствует распространению болезни и в новые регионы. Дети и беременные женщины относятся к группе повышенного риска. Кроме того, наблюдается рост устойчивости возбудителей к лекарственным препаратам, которые используют для лечения заболевания.

Другие болезни лишь увеличивают бремя для экономики этих стран. Например, ВИЧ/СПИД в основном поражает людей в возрасте от 15 до 45 лет, т. е. самую продуктивную возрастную группу, тех, на ком обычно держится семья. По данным южноафриканской золотодобывающей компании Gold Fields, 26,5 % инфицированных ВИЧ и больных СПИДом среди ее работников делали добычу каждой унции золота на 10 долл. дороже. В начале 2002 г. компания объявила о том, что собирается заплатить за лечение, несмотря на высокие цены на антиретровирусные препараты, для того, чтобы снизить «СПИД-налог» на добычу золота до уровня 4 долл. за унцию. По оценкам ООН, к концу 2001 г. от СПИДа умерли 17 млн. человек, и были инфицированы 60 млн. человек по всему миру. Ущерб, который наносит это заболевание, является на сегодняшний день самой большой проблемой международного развития.

Несмотря на то, что этот рынок мог бы быть потенциально привлекателен для фармацевтических компаний, именно здесь возникают самые серьезные проявления неэффективности рыночного механизма. Во-первых, у людей нет достаточных стимулов принимать вакцину, потому что индивидуальный риск быть инфицированным часто низок, а цикл инфекции прерывается, только если вакцинировано большинство населения. Общественные выгоды гораздо выше частных. Поэтому без учета вмешательства государства размеры потенциального рынка гораздо меньше, чем может показаться при взгляде на количество случаев заболеваний. Это касается любых вакцин, и именно поэтому правительства либо требуют, либо настоятельно рекомендуют своим гражданам делать детям прививки, скажем, от кори.

Во-вторых, вакцинация приносит наибольшую пользу детям. Если они не заболеют, то когда будут взрослыми, смогут работать и зарабатывать, но в пять лет они не способны отложить эти будущие доходы для оплаты вакцины. Родители — это хороший, но не абсолютно надежный способ получить сегодня часть будущих доходов ребенка; обычно они готовы заплатить, но, как правило, сами зарабатывают меньше денег, чем их отпрыски будут зарабатывать в будущем, если вырастут здоровыми. И правда, если у большинства жителей Африки нет средств, чтобы купить противомоскитную сетку (ввоз которой часто облагается высоким налогом) для своих детей, то, как они смогут заплатить за вакцинацию.

В-третьих, потребители зачастую охотнее платят за лечение заболевания, чем за, возможно, еще не проверенные средства профилактики. Для того чтобы эффективность вакцины стала очевидной, должно пройти время. Кроме того, это еще и некоторый риск.

Так, например, совершенно очевидно, что вакцина против СПИДа — это глобальное общественное благо. Общественные выгоды появления ее на рынке во много раз превышают возможные частные выгоды. А это значит, что инвестиции компаний частного сектора в ее разработку будут малы. Без государственной поддержки они не смогут получить достаточно прибыли, чтобы оправдать необходимые объемы инвестиций. Действительно, в 1998 г. общая сумма средств, потраченных на исследования и разработку вакцины против ВИЧ, составила 300 млн. долл., причем большая часть этих средств, выделенных общественными фондами, была потрачена на основные исследования, а не собственно на разработку вакцины. Только 5 млн. долл. из общей суммы предназначались для исследований в развивающихся странах. Если не будет дополнительных стимулов, то эффективная вакцина появится только через несколько десятилетий, как на богатых рынках, так и на бедных.

Разработка нового лекарственного препарата стоит дорого, потому что необходимо проводить крупномасштабные тесты, кроме того, с момента первоначального открытия до первых продаж проходит довольно много времени. Если вспомнить еще о политической неопределенности, царящей вокруг мер против ВИЧ, и проблемах с доставкой медикаментов в развивающиеся страны со слаборазвитыми системами здравоохранения, то вы поймете, почему фармацевтические компании не проявляют большого интереса. Объем современного рынка вакцин в развивающихся странах составляет лишь 200 млн. долл. в год — слишком небольшой, чтобы какой-либо фармацевтической компании показалось интересным разрабатывать новые лекарства для этого рынка.

Но довершает весь этот комплекс факторов, приводящих к увеличению пропасти между общественными выгодами и ценой, которую готовы платить потребители, проблема, состоящая в том, что вакцины, как правило, приобретают правительства или службы здравоохранения. Они же склонны пользоваться своей покупательной способностью или своим контролем над патентами для того, чтобы вынудить компании продать лекарства по ценам, которые не покроют их расходы на исследования и разработки. По сути, многие развивающиеся страны в прошлом присвоили себе права на интеллектуальную собственность многих корпораций, которые, по идее, должны быть защищены патентами. Все это объясняет, почему крупные фармацевтические компании начали в 2000 г. процесс против законов Южной Африки, которые позволяли правительству покупать дешевые аналоги патентованных лекарств, необходимых для лечения СПИДа. После непримиримой кампании, проведенной организациями Oxfam International и «Врачи без границ», они забросили процесс, поняв, что вызов в суд Нельсона Манделы по делу, которое напоминало попытку помешать Южной Африке справиться со СПИДом, был неправильным с точки зрения воздействия на общественное мнение. Но эта проблема продолжает волновать фармацевтические компании.

Вопрос патентов стал серьезной политической проблемой. Патент предоставляет изготовителю лекарственного препарата временную монополию, несмотря на то, что потребители получили бы лучшее обслуживание при активной конкуренции, ведь тогда понизилась бы цена на препарат. Во всяком случае, это принесло бы выгоду в краткосрочной перспективе. В долгосрочной перспективе же ни одна фармацевтическая компания не захочет делать большие авансовые вложения, необходимые для создания новых препаратов. Патенты — это долгосрочный стимул делать новые открытия. Но в теории нельзя понять, где находится золотая середина — это вопрос практики.

Защиту патентов обеспечивать, конечно, желательно, однако крупные фармацевтические компании не должны рассчитывать на одинаковую степень монополии на всех новых рынках. Если глобализация расширяет их рынки, то они должны быть готовы поделиться прибылями, установив в развивающихся странах более низкие цены на свои медикаменты. Единственное, что может вызвать у них беспокойство, так это то, что эти медикаменты в итоге могут оказаться на их же родных рынках, но по более низким ценам. Но это беспокойство в настоящее время испытывают предприниматели во многих отраслях.

Однако преодоление этих трудностей стоит того. Ведь мы получим эффективные вакцины против таких бедствий, как туберкулез, малярия и СПИД. Обычная цена, по которой в развивающихся странах продают дозу непатентованной вакцины, равна 2 долл. Расчеты экономистов из Гарварда показали, что даже при цене 41 долл. за дозу программа вакцинирования против малярии должна быть рентабельной, если сравнивать эти затраты с расходами на здравоохранение и экономическими убытками, связанными с болезнью. Разница в 39 долл. за дозу — это то, сколько общество получит, если создаст программу, которая воодушевит исследователей на разработку эффективной вакцины против малярии. В общей сложности, из расчета по сегодняшним ценам это будет приносить ежегодно 1,7 млрд.

Предложенная схема финансирования разработки вакцины с помощью международных гарантий правительств разных стран хороша тем, что она создаст настолько большой рынок, что частные инвесторы, финансирующие исследования, будут заинтересованы в успехе медицинских исследований. Тот факт, что государство заплатит только в случае разработки эффективной вакцины, подвинет инвесторов к успеху, а не к, скажем, просто работе над темами, которые укрепят их научную репутацию. Подобная программа, связанная с усилиями по оказанию помощи правительств многих стран, гарантирует и то, что вакцины попадут именно к тем, кто в них нуждается. А поскольку государства платят только в случае успеха, то обеспеченные гарантиями предложения по разработке вакцин не отбирают материальные ресурсы из текущего бюджета на социальную и медицинскую помощь, в отличие от альтернативных предложений, например, прямого государственного финансирования основных исследований.

В 1999 г. ВОЗ, ЮНИСЕФ, Всемирный банк и ряд благотворительных организаций и исследовательских институтов создали Всемирный альянс по вакцинам и иммунизации — ГАВИ (Global Alliance for Vaccines and Immunization). К 2001 г. состоятельные страны пришли к соглашению о финансировании разработки вакцин через Всемирный банк. После долгих согласований время осуществления этого проекта почти наступило.

Однако последствия данной идеи простираются далеко за пределы развивающихся стран и болезней. Существует множество секторов, которые находятся на государственном финансировании, где правительство могло бы платить частному сектору по результатам инноваций, обходя таким образом классическую проблему управления государственного сектора. Если правительства так плохо выбирают победителей и так неэффективно управляют, то почему бы не переложить решение проблемы на плечи частного сектора? Нужно лишь создать подходящий экономический мотив. Правительство должно принимать участие в общественных благах, потому что усилия только лишь частных предпринимателей, по определению, не могут окупиться. Но если награда за успех гарантирована государством, а за неудачу награды не будет, то успех будет более значимым результатом.

Это рассуждение о силе мотивации объясняет, почему экономисты так любят применять рыночные решения при работе с экологическими проблемами. Чистая окружающая среда и природные ресурсы — это общественные блага, приносящие выгоду по разные стороны границы: часто те, кто платит за очистку от загрязнений или за сокращение эмиссии газов, живет не в той стране, что люди, которые получают от этого выгоды. В глобальном масштабе финансовая стабильность, свободная торговля и знания также считаются общественными благами, создающими внешние эффекты, которые приносят больше выгод обществу, чем частном лицам, и общественные выгоды от которых распространяются за пределы национальных границ.

Идея глобальных общественных благ очень полезна при решении вопросов, в которых вмешательство государств на мировом уровне может оказаться необходимым для обеспечения получения ожидаемых выгод. Такими вопросами могут оказаться общественное здравоохранение, сокращение выбросов в атмосферу, международное почтовое сообщение и телекоммуникации, правила перевозок или финансовая стабильность. Тот факт, что некоторые из этих благ долгие годы финансировались международными правительственными институтами, в то время как другие, напротив, ничего не получали, говорит о том, что в некоторых случаях вопрос оказывается слишком сложным. С одной стороны, экономисты должны понять, какое количество общественного блага будет оптимальным. В случае с телекоммуникациями задача стоит в разработке набора правил, которые позволят звонить в другие страны и установят тарифы для доступа операторов национальных рынков. А как насчет здравоохранения? Очевидно, что на разработку вакцин надо выделять больше средств. Но насколько больше? Надо ли искать финансирование за счет других фондов развития и займов? В отсутствие глобального правительства еще большую головную боль для политиков и организаций составляет создание института для сбора денег и поставки товаров. Не говоря уже о том, что это серьезный вызов для экономистов.

 

Глава 17. Многонациональные компании

Глобальная эксплуатация?

Осуждать многонациональные компании легко, но в конечном итоге неверно.

Как оказалось, шоколад очень горек. Весной 2001 г. в новостях появилась информация о том, что большая часть шоколада, изготовляемого крупными кондитерскими компаниями и потребляемого в больших количествах населением, делается из какао, выращенного детьми-рабами в Западной Африке. Торговцы покупают детей у их же родителей из таких беднейших стран, как Бенин, а потом переправляют их в другие бедные страны, например в Кот-д'Ивуар, для работы на какао-плантациях. Одна из таких перевозок была обнаружена Детским фондом ООН (ЮНИСЕФ). Можно себе представить, в каких условиях работали эти дети в чужой стране, без защиты, в полном одиночестве и страхе.

К сожалению, это только один из примеров в череде разоблачений рабских условий труда в развивающихся странах, где рабочие либо нанимаются напрямую многонациональными компаниями, располагающимися в развивающихся странах, либо субподрядчиками этих компаний. Дети, шьющие футбольные мячи в Индии, девушки, изготовляющие кроссовки и одежду в Индонезии или на Филиппинах, или даже относительно богатые мексиканцы, работающие на автомобильных или электронных заводах на границе с США — от всех доказательств того, насколько наш потребительский комфорт зависит от дешевого заграничного труда, многим из нас становится не по себе. Более того, как показала практика, протесты потребителей действительно могут заставить многонациональные компании обращать больше внимания на условия труда на своих фабриках.

Крупные международные корпорации никогда не пользовались большой популярностью, но в настоящий момент курсы их акций находятся на поистине низких отметках. Эмоциональное высказывание Наоми Кляйн, журналистки из Канады, против многонациональных компаний попало в списки лучших. Она выразила общее ощущение того, что мировую экономику захватывают плохие парни, а глобализация — это результат успешного управления миром безликими и безответственными частными корпорациями. Причем это управление — в их собственных интересах.

Дело в том, что эта теория заговора левых не подкрепляется в достаточной степени фактами. Довольно просто исследовать основные экономические данные, опубликованные в Интернете такими организациями, как ООН или ОЭСР, которые меньше всего предполагают потребность в более конкретизированной интерпретации глобализации.

Совершенно не обязательно, что основной аргумент о том, что компании становятся все более влиятельными, а правительства теряют власть, справедлив. Со времен Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер правительства стали меньше. После того, как премьер-министр Великобритании госпожа Тэтчер начала проводить процесс приватизации — продажи частному сектору компаний, находившихся в государственной собственности, — многие страны мира последовали примеру Великобритании и перевели крупные государственные телефонные и энергетические компании в частный сектор. Однако нет никаких признаков того, что общее направление изменилось. Во многих странах правительство занимает даже большее место в экономике, чем когда-либо.

Например, в США в 1995 г. доля государственных расходов составляла 34 % от ВВП, что было не намного выше, чем в 1980 г. во время первого президентского срока Рейгана. В Великобритании при госпоже Тэтчер доля государства в экономике стабилизировалась на уровне 40 %. В обеих странах, где политические революции отбросили правительства назад, доля государства больше, чем в середине 1960-х годов, когда начали разворачиваться крупные государственные социальные программы.

В других странах мира доля государственных расходов в ВВП в течение последних 20–30 лет лишь увеличивалась и в некоторых случаях — достаточно существенно. В последние годы появились предварительные данные, свидетельствующие о том, что в некоторых скандинавских странах с большим госсектором тенденция сменилась на противоположную. Правительственная доля расходов увеличилась и в некоторых развивающихся странах, особенно в странах со средним уровнем доходов. Это произошло благодаря появлению образовательных и социальных программ, финансируемых государством, после того, как страны стали богаче. Чем больше процветает страна, тем больше общественных услуг ее граждане требуют от правительства.

По сути, единственными государствами в мире, где за последние 20 лет наблюдалось явное сокращение доли государства, оказались страны бывшего коммунистического блока. В 1979 г. их экономики были государственными на 100 %. К 1999 г. в руки частного сектора перешло от 40 до 80 % экономики. Хотя в большинстве случаев остается много вопросов относительно процесса перехода от коммунизма к капитализму, мало кто сможет утверждать, что передача большего влияния частному сектору в этих странах была ошибкой. Поэтому, по большому счету частные корпорации не играют большой роли в глобальной экономике. Они даже не платят меньше налогов. Таким образом, утверждение о том, что многонациональные компании могут натравливать правительства друг на друга, чтобы сократить свои налоговые декларации, необоснованно. Большая часть громких разговоров о свободном рынке — это всего лишь разговоры, а не реальность.

Что же тогда считать реальностью? Ответ будет такой: реальность — это не приватизация, а глобализация. Чтобы объяснить демонизацию многонациональных компаний, надо знать две вещи. Первая — рост международных инвестиций и объемов продаж корпораций. Вторая — влияние более открытой мировой экономики на действия правительств.

Компании не только продают все больше воих товаров за границу, о чем говорит рост импорта и экспорта, но и чаще размещают производства в других странах. На это указывают цифры прямых иностранных инвестиций (ПИИ), т. е. инвестиций в компании и заводы в другой стране. Это не то же самое, что портфельные инвестиции в собственность, акции или другие финансовые активы, которые часто называют «горячими деньгами».

Мировые потоки подобных прямых инвестиций из одной страны в другую выросли с 30 млрд. долл. в год в начале 1980-х годов до 800 млрд. долл. в 1999 г. В долях мирового от ВВП это скачок составил от 2,3 до 11 %. Соответственно, объемы продаж, зарегистрированных зарубежными филиалами многонациональных компаний, выросли с 2,4 трл. долл. в 1982 г. до 13,6 трл. долл. в 1999 г.

Большая часть международного инвестирования происходит между развитыми странами — от 2/3 до 4/5 от общего объема в год. Такие страны, как Нидерланды, Великобритания, Ирландия, Австралия, являются одними из самых открытых для инвестиций зарубежных компаний. Более открыты для иностранных инвестиций такие развивающиеся страны, как Сингапур, Гонконг, Панама, Тринидад и Тобаго и еще примерно 12 стран. Они принимают большую часть инвестиций богатых стран в менее богатые. В беднейшие страны мира прямые иностранные инвестиции почти не поступают.

Однако подобные заграничные филиалы компаний в таких странах, как Индонезия, Китай, Малайзия или Гондурас, привлекающие большую часть внутренних инвестиций многонациональных компаний, все больше производят и экспортируют товары для богатых стран, т. е. инвестиции, тем самым, «возвращаются» в виде товаров на рынки богатых стран. Это серьезное изменение в их торговой структуре. И если в 1990 г. лишь 40 % развивающихся стран экспортировали промышленные товары, а остальные вывозили только сельскохозяйственную продукцию или сырье, то к 1998 г. промышленные товары составляли уже почти 2/3 их экспорта, и ожидается, что в течение пяти лет эта доля увеличится до 80 %. Изменение было наиболее заметно в США, где многонациональные компании первыми стали использовать возможности производства товаров в глобальном масштабе. В США доля промышленных товаров в экспорте из развивающихся стран, в том числе и товаров, изготовленных на предприятиях, которые принадлежат американским владельцам, выросла с 47 % в 1990 г. до 75 % в 1998 г.

Возможно, именно это и является истинной причиной беспокойства потребителей в богатых странах. Понятно, что компании переводят производство в другие страны (новые коммуникации и компьютерные технологии, а так же медленное, но стабильное сокращение налогов на импорт промышленных товаров делают подобный шаг более легким), потому что там труд дешевле. Что же еще их тогда беспокоит? Главное в переводе производства, по-видимому, состоит в том, чтобы эксплуатировать дешевый труд. Так ли это?

Затраты на оплату труда составляют около 2/3 от общих расходов на производство низкотехнологичных товаров (хотя в других случаях эта доля гораздо меньше), поэтому нет сомнений в том, что низкий уровень заработной платы в развивающихся странах привлекателен для корпораций. Так же как и менее строгие экологические стандарты.

Но компании не инвестируют в самые дешевые страны. На самом деле, они предпочитают страны со средним уровнем доходов, такие как Мексика или Малайзия. Существует много доказательств того, что в большинстве случаев (хотя и не во всех) инвестиции многонациональных компаний в страны с низким уровнем заработной платы выгодны и для корпорации, и для работников. В одном из исследований рабочих условий в развивающихся странах, опубликованном ОЭСР, девять страниц отданы под библиографию. Это исследование предоставило исчерпывающие доказательства того, что оплата и условия труда на заводах, принадлежащих многонациональным компаниям из богатых стран или работающих на них, лучше условий на местных заводах. Даже в сомнительных экспортопроизводящих зонах, созданных в некоторых странах (Маврикий и Филиппины) специально для привлечения иностранных инвесторов (низкими налогами и лазейками в законах), соблюдаются более высокие трудовые стандарты — высокая заработная плата, более активная работа профсоюзов, меньшая продолжительность рабочего дня, — чем у многих местных работодателей.

В некоторых случаях на рабочие места, созданные иностранной компанией, брали в основном женщин. Их труд дешевле, чем мужской, а также связан с такими дополнительными качествами, как большая ловкость рук при сборке деталей микроэлектроники или при резке и сшивании тканей. Разве удивительно, что местные мужчины во многих традиционных обществах против того, чтобы женщины получили большую экономическую независимость, а иногда и зарабатывали денег больше, чем остальные домочадцы? Однако для молодых женщин в городах Китая или даже Северной Мексики работа на заводе иностранной компании — это своего рода освобождение.

Точно также нельзя сразу осуждать использование детского труда в бедных странах. Западные потребители отказываются покупать футбольные мячи, сделанные детьми в Бангладеш и Пакистане, а это значит, что дети потеряют работу. Их родители отправят их не в школу, а на малооплачиваемую работу в других отраслях. Некоторые, в конце концов, начнут заниматься проституцией. Было крайне желательно запретить детский труд, но только после того, как найдется другой источник доходов для их семей и необходимое финансирование мест в школах.

Если доходы семьи вырастут, то родители перестанут, без сомнения, отправлять своих детей на заработки (или продавать их в рабство). В беднейших странах с доходом меньше 300 долл. на члена семьи, 10–12 % детей работают. Для сравнения: в странах со средним уровнем дохода в 5 тыс. долл. на человека работают лишь 2 % детей (и помните, мы ведь до сих пор считаем, что дети должны выполнять какую-нибудь работу, будь то уборка своих комнат за карманные деньги или доставка газет или работа в магазине субботними вечерами). Большинство детей работают в сельском хозяйстве, а не в промышленности, часто на небольших семейных фирмах. Взрослые, как правило, предпочитают места на заводах, потому что за них гораздо лучше платят.

Пробная схема Всемирного банка «питание в обмен на посещение школы», возможно, позволит на некоторое время уменьшить использование детского труда, однако лучшим выходом было бы повышение уровня доходов. А это означает экономический рост в беднейших странах. Лучший, а возможно, и единственный способ добиться роста экономики — производство и продажа на экспорт.

Все это не означает, что условия в многонациональных заводах, работающих на экспорт, великолепны. Существует множество исключений из общего правила о том, что условия лучше местной нормы, в основном в таких отраслях с традиционно ужасными условиями работы, как производство одежды и огранка драгоценных камней. Не удивительно, что местные рабочие требуют повышения заработной платы и улучшения условий труда, ведь так делают рабочие во многих развитых странах. По сути, чем скорее на заводах будут работать только роботы, тем лучше для человечества, потому что большая часть работ — тяжелые, повторяющиеся, жаркие, шумные и даже опасные. Тем не менее, рост иностранных инвестиций прошлого десятилетия, который привел к созданию базы обрабатывающей промышленности, является источником процветания для развивающихся стран. Богатые многонациональные компании, которые так активно сейчас критикуют, принесли с собой больше работы, больше денег, больше технологий, больше экспорта и больше процветания в развивающиеся страны. Они зачастую достигли гораздо большего, чем коррумпированные и неэффективные правительства этих стран.

Экономисты расходятся в оценке влияния заграничных инвестиций многонациональных компаний на их собственные страны. Ведь перевод производства в страны с дешевой рабочей силой приводит к сокращению рабочих мест в странах с дорогой рабочей силой. Одновременно с ростом экспорта товаров, произведенных в развивающихся странах, сократилась доля промышленности в экономике промышленно развитых стран. С трудом можно поверить, что глобализация производства не приведет к сокращению количества рабочих мест и заработной платы дома. Подобные опасения существовали и при подписании Североамериканского соглашения о свободной торговле (НАФТА). Считалось, что мексиканцы вытеснят американцев с их работы, хотя доказательств тому нет. Для американской промышленности 1990-е годы стали золотым десятилетием с точки зрения занятости.

Прямые иностранные инвестиции и внешняя торговля, возможно, повлияли на общее сокращение количества рабочих мест в промышленно развитых странах, но сложно поверить в то, что глобализация является единственным объяснением масштабов сокращений в обрабатывающей промышленности и снижения заработной платы работников заводов. Доля обрабатывающей промышленности в экономике США и Великобритании достигла своего пика в 1960-е годы, а в более промышленно развитых странах, таких как Германия, — в начале 1970-х годов. Это произошло задолго до появления значительных объемов экспорта промышленных товаров из развивающихся стран. Даже таким азиатским тиграм, как Корея и Малайзия, являющимся сейчас основными экспортерами промышленных товаров, до 1990-х годов, принадлежала лишь небольшая доля международной торговли этими товарами. Как сказал Пол Кругман в своей знаменитой статье (повторно опубликованной в книге Paul Krugman «Pop Internationalism»), импорт из стран с низким уровнем заработной платы в 1990 г. составлял 2,8 % от ВВП Америки — по сравнению с 2,2 % в 1960 г. Как мог рост в размере всего лишь половины процентного пункта от ВВП вызвать снижение на 10 пунктов в доле продукции обрабатывающей промышленности в экономике (с 29 % до 19 % ВВП)? Многие другие исследования подтверждают его выводы о том, что торговля с развивающимися странами слишком невелика, чтобы быть причиной такого масштабного изменения в экономиках промышленно развитых стран. Большинство экономистов, таким образом, считает, что даже если прямые иностранные инвестиции и играют в настоящий момент значительную роль, появление новых информационных технологий больше повлияло на переход от производства в современной экономике. По сути, перевод производства в другие страны больше похож на симптом экономических перемен, чем на их причину.

Однако, симптом это или причина, эксплуататоры они или нет, но многонациональные компании играют важную роль в жизни каждого. Где бы вы ни жили, сейчас вероятность того, что вы покупаете товар, сделанный одной из Иностранных компаний или по ее заказу, гораздо больше, чем 10 или 20 лет назад. Благодаря глобализации экономики, зарубежные корпорации вытеснили не правительства, а местные корпорации.

Однако в одном глобализация повлияла и на правительство. Она привела к установлению ограничений на некоторые аспекты государственной политики. Как мы видели, она сократила долю государства в экономике. У Швеции, где примерно 60 % национального производства принадлежит Государству, нет проблем с привлечением инвестиций или заимствованием средств на финансовых рынках. Однако необходимость убедить иностранных инвесторов, более скептичных, чем местные, все-таки накладывает ограничения на размеры государственного бюджетного дефицита. Любой стране с высокой инфляцией, большим бюджетным дефицитом и большим дефицитом торгового баланса займы у иностранных государств и привлечение прямых инвесторов обойдутся дороже. В крайних случаях страна со слаборазвитой макроэкономикой окажется в финансовом кризисе, при котором все, кто могут изъять деньги, внутри страны или за ее пределами, сделают это. Как недавно поняла на собственном опыте Аргентина, глобализация исключает плохую макроэкономическую политику.

Азиатский кризис 1997–1998 гг. показал, что глобализация начала исключать и действительно плохую микроэкономическую политику. Хотя это утверждение более спорно. Иностранных инвесторов в этом случае скорее беспокоила шаткость банковской системы и неизвестная степень коррупции, чем чрезмерная инфляция или государственные займы. Когда иностранные инвесторы обладают правом вето по отношению к конкретной экономической политике или даже местному стилю ведения бизнеса, то может показаться, что многонациональные компании пытаются присвоить себе роль государства (хотя нельзя сказать, что в странах, которых затронул этот кризис, демократические права были на первом месте). Поскольку лично я не слишком верю тому, что политики и чиновники хорошо разбираются в проблеме, меня вполне устроит, если здравый экономический смысл не позволит правительствам проводить в жизнь неразумные политические меры. И вам не надо быть приверженцем свободного рынка, чтобы поверить в это: я совершенно не против того, чтобы правительства предпринимали какие-либо меры, но предпочла бы, чтобы эти меры были разумными.

Конечно, вопрос о демократической ответственности действительно стоит. Но в том, что крупные корпорации пытаются повлиять на политику правительства, нет ничего нового. Было бы наивно полагать, что в прошлом этого не происходило, просто потому что мы не знаем об этом. Крупные компании платят большие деньги для прямых отчислений в поддержку политики, а также нанимают лоббистов, чья работа состоит в формировании желаемой политики. Для этого они приглашают чиновников и избранных политиков на ужины или на игру в гольф, или намекают, что решение о закрытии завода может быть поддержано необходимым голосом местного представителя. Возможно, я наивна, но я считаю, что сейчас подобная деятельность немного сократилась. При наличии вездесущей прессы и Интернета хранить каналы влияния в секрете стало сложнее. Теперь вероятность того, что пресса раздует скандал вокруг финансирования политики, гораздо выше.

По сути, столь пристальное внимание к деятельности корпораций свидетельствует о том, что сами многонациональные компании понимают, что обладают меньшим влиянием, а не большим. Некоторые только на словах говорят о своем беспокойстве относительно экологической политики и условий труда на своих заводах в странах Третьего мира, считая это лишь вопросом отношений с общественностью. Другие же начинают серьезно относиться к жалобам потребителей и активистов, потому что понимают, что вред, наносимый репутации корпорации, может и уже влияет на их прибыли и курсы акций. В целом, они не совсем хорошо с этим справляются, но ведь они тоже люди. Все мы довольно плохо реагируем на критику, особенно если мы честно старались.

Глобализация принесла многонациональным компаниям и правительствам (да и всем нам) и плохое, и хорошее. Компании не только получили возможность производить товары дешевле и эффективнее, но и столкнулись с конкуренцией и серьезным усложнением бизнеса. В одних сферах правительства получили меньше власти, в других — больше. Легко отличить черное и белое, когда речь идет о корабле работорговцев детьми с африканского побережья, но в большинстве случаев нет той четкой границы между реальностью и спасительной гаванью идеального мира. Мы может только попытаться найти пусть туда, где будет лучше.

 

Глава 18. Иммиграция

Недостающее звено

Почти каждую неделю приходят жуткие новости. Триста юношей утонули, когда ржавая посудина, перевозившая их из Албании, затонула у берегов Италии. В Эль-Пасо, шт. Техас, был найден автоприцеп с телами 41 мужчины и женщины и одного ребенка. Корабль, направлявшийся в порт Дувр, Англия, перевозил груз помидоров и тела 58 задохнувшихся мужчин и женщин из Китая. И это только крупномасштабные происшествия. Каждый день, пытаясь пересечь пешком пустыню Сахару — чтобы попасть в испанский анклав Сеута в Северной Африке, а затем переправиться в континентальную Европу, — или замерзая в отсеках шасси самолетов, умирают жители Африки или жители Косово. Пытаясь пересечь канал под Ла-Маншем на крышах или под вагонами скоростных поездов Eurostar, они падают на рельсы.

Если только мы не думаем, что эти безымянные люди — предметы одноразового потребления, то ежедневные несчастные случаи должны навести нас на мысль, что происходит что-то ужасное, и мы должны понять, что именно. Конечно, многие потенциальные иммигранты из развивающихся стран в развитые считают, что цель — попытаться обойти барьеры, препятствующие их законному передвижению, стоит того высокого риска смерти, которому они подвергаются. Что доводит их до этого, и каковы последствия существующей структуры иммиграционного контроля?

В последние годы 20 века число людей, пересекающих государственные границы, значительно возросло, что ускорило медленную тенденцию, наблюдавшуюся после Второй мировой войны. Основной поток идет из развивающихся стран в развитые, другими словами, люди уезжают из Азии, Латинской Америки и Африки в США, Западную Европу. Но не всегда. Наблюдается и значительное перемещение людей между странами одной категории.

Сложно сравнивать данные по разным странам, поскольку их собирали разными методами. Однако с учетом этих погрешностей, количество иностранцев, въезжающих легально, скажем во Францию, выросло с 44 тыс. человек в 1988 г. до 220 тыс. в 1997 г., а в Великобритании эти цифры увеличились с 220 тыс. в 1988 г. до 330 тыс. в 1998 г. Поток иммигрантов в США сохранялся большим на протяжении всех 1990-х годов — в 1991 г. он достиг своего пика (1,8 млн. чел.), но затем не опускался ниже 800 тыс. человек в год.

В 1900-е годы иммигрантов было гораздо меньше, хотя их доля от общего числа населения составляла 15 %, по сравнению с современными 10 %. Количество нелегальных иммигрантов также увеличилось, но мы, безусловно, не обладаем точной статистикой. По всему миру их количество исчисляется миллионами, а, возможно, и десятками миллионов.

В некоторые страны стали чаще обращаться за предоставлением убежища. Среди таких стран оказались Австралия, Бельгия, Чешская Республика, Нидерланды, Швейцария и Великобритания. Поскольку просящие убежища и спасающиеся от войны или голода, по определению, являются несчастнейшими людьми на планете и нуждаются в помощи других стран, они часто вызывают особую политическую враждебность. В ответ на это некоторые политики Великобритании, представляющие большинство жите лей страны, предложили собирать людей, просящих убежища, в концентрационные лагеря (конечно, этих слов они не произносили) до тех пор, пока не будет решен их вопрос. Подобные действия, по мнению юристов, приведут к нарушению Женевской конвенции и Европейского пакта о правах человека. Однако по данным опросов, мнение юристов почти не повлияло на популярность предложения. Здесь мы затрагиваем больной вопрос.

Для того чтобы получить полную картину о передвижении людей, необходимо на постоянной основе собирать данные по каждой стране о потоках мигрантов, въезжающих в страну и выезжающих из нее. Это просто невозможно. Хотя данные отдельных стран все же дают представление об общих тенденциях. В Великобритании один из источников информации — это опросы в аэропортах и портах пассажиров, приезжающих в страну и покидающих ее, — благодаря нашему островному положению, их проще подсчитать. Больше всего британцев эмигрировало в 1980-е годы, тогда произошло чистое сокращение населения. В 1990-е годы наблюдался чистый приток, когда количество иммигрантов из разных стран увеличилось. Вот их список в порядке убывания важности: другие страны Европы; Старое Содружество (в основном страны с белым населением, Австралия и Канада); Новое Содружество (в основном Азия и Западная Индия); и другие регионы (США и Китай). Конечно, в Великобритании, как и в большинстве белых стран, споры окрашены расизмом. Когда политики и комментаторы говорят о «потоках» иммигрантов, ищущих убежище, то они не имеют в виду молодых австралийцев, преподающих в английских школах, или американцев и французов, работающих в финансовой сфере.

В других странах наблюдается иная модель, сформировавшаяся под влиянием истории и географического положения. Большая часть иммигрантов приезжает в США с Карибских островов и из других частей Американского континента, чуть меньше — из Азии. Европа — это третий по значению регион, откуда иммигранты приезжают в Америку. Современная ситуация сильно отличается от иммиграции 19 в. и начала 20 в., когда большая часть людей приезжала именно из Европы, что во многом изменило этнический состав населения Америки.

Однако, несмотря на то, что количество людей, пересекающих границы, продолжает расти, последние 20 лет — это ничто по сравнению с великим массовым переселением, которое произошло в период 1850–1914 гг. и стронуло с места 50 млн. человек. Если сравнить это число с общей численностью населения мира в 1913 г., которая составляла 1,8 млрд. человек, то получится, что мигрантами стали почти 3 % от общего количества живущих на земле. В 1912–1913 гг. в Америку прибыли 3,3 млн. иммигрантов, а население страны составляло 97,6 млн. человек, т. е. за два года население увеличилось на 3,4 %. Поток иммигрантов в США достиг своего пика в 1989–1991 гг., когда в страну приехали 4,3 млн. человек, при том, что население Америки в 1989 г. составляло 248,8 млн. человек, — т. е. за три года оно увеличилось на 1,7 %. США— одна из стран, где с радостью принимают законных иммигрантов, и во многом потому, что в прошлом первые волны иммигрантов определили лицо нации.

Действительно, в то время как инвестиционные и торговые потоки или объемы иностранного производства многонациональных компаний указывают на то, что глобализация мировой экономики уже перешла границы, установленные в конце 19 — начале 20 вв., ситуация с иммиграцией выглядит совершенно иначе. Недостающее звено современной глобализации — это именно поток людей. Но отношение к иммиграции совершенно иное. Сторонники глобализации совершенно не возражают против того, чтобы товары, услуги и капиталы могли свободно перемещаться по миру, но по каким-то причинам они обычно не применят тот же принцип в отношении людей.

Глобализация, по сути, стала одной из причин увеличения количества случаев переселения. Упали не только цены на транспорт, но и на информацию. Потенциальные мигранты теперь больше знают о происходящем в мире, об имеющихся возможностях, о том, как живут друзья и родственники, которые уже переехали. Чем больше людей будут переселяться, тем больше семейных и личных уз потянут за собой оставшихся. Более того, поскольку богатые страны далеко ушли от бедных, иммигранты видят, что разница между тем образом жизни, который есть у них сейчас, и тем, которого они могут достичь, огромная.

Другим фактором, подтолкнувшим миграцию, стала военная и социальная нестабильность во многих частях мира, возникшая после окончания холодной войны. В таких регионах, как Восточная Европа и Африка, резко увеличилось количество военных конфликтов, в результате которых появляются миллионы беженцев.

На пользу потенциальным иммигрантам идет и подвижность международного рынка труда, особенно в таких отраслях, как финансы и компьютеры. Например, в 1990-е годы в США и Великобритании наблюдался бурный экономический рост, в результате которого появилось много новых рабочих мест. В 1990-е годы в Силиконовой долине и Лондонском Сити количество служащих-иностранцев значительно увеличилось. Среди них были не только финансисты и программисты, но и уборщики, и работники ресторанов. Спрос на служащих-иностранцев может сохраниться на достаточно высоком уровне, даже несмотря на экономический спад, так как население некоторых западных стран быстро стареет, что может привести к потенциальной нехватке собственных служащих. Хотя численность мигрантов изменяется в соответствии с экономическим циклом, нет оснований полагать, что долгосрочная тенденция к увеличению исчезнет. Одна из причин состоит в том, что во многих богатых странах, куда могут приехать потенциальные иммигранты, наблюдается сокращение или отсутствие роста численности населения, так как показатели рождаемости в них очень низкие.

Понятно, что экономические факторы сыграли важную роль в росте иммиграции, в то время как государственные ограничения привели к тому, что поток иммигрантов не превысил показатели (пропорциональные), достигнутые в прошлом веке. Сможет ли контроль иммиграции приостановить экономические силы, лежащие в основе этой тенденции? И должны ли они? Чтобы это понять, понадобятся экономические методики.

Большинство иммигрантов — это люди трудоспособного возраста, ищущие работу. Таким образом, их приезд увеличивает предложение рабочей силы. Именно в этом обычно и обвиняют иммигрантов: «Они отнимают нашу работу!» Подобные рассуждения являются предметом основных разногласий между экономистами и простыми людьми. Экономисты называют это «ошибочной оценкой количества рабочих мест». Люди ошибочно полагают, что в определенной местности есть лишь строго определенное количество рабочих мест, так что если большую их часть захватывают иностранцы (или техника), то местным жителям (или просто людям) остается меньше работы. Это заблуждение было полностью опровергнуто. В реальности все происходит совершенно иначе. Поскольку, если бы это было правдой, почти все жители мира были бы сейчас безработными, учитывая, что до настоящего времени наблюдался стабильный рост населения. Существование зон с высоким уровнем безработицы — например, среди черных в центральных частях городов, — вызвано не конкуренцией со стороны иммигрантов, а, в первую очередь, слишком высокими ожиданиями и низким уровнем квалификации этих групп населения. Высокие показатели безработицы в таких районах не связаны с большим количеством иммигрантов.

Появление иммигрантов на рынке труда просто изменяет кривую предложения рабочей силы. При данной кривой спроса на труд количество работающих увеличится, а заработная плата понизится. Именно это стимулирует работодателей нанимать на работу больше людей. Таким образом, в краткосрочной перспективе иммигранты не отнимают рабочие место, но могут сократить заработную плату.

Однако в долгосрочной перспективе экономика будет расти, как результат большего спроса увеличившегося населения, работодатели создадут еще больше рабочих мест, появятся новые компании — и кривая спроса на труд тоже изменится. Имеющиеся у нас данные показывают, что иммиграция на практике редко приводит к понижению заработной платы, потому что мигранты переезжают в процветающие регионы, где количество рабочих мест постоянно растет. Более того, работники-резиденты чаще всего ни за какие деньги, выгодные работодателю, не будут заниматься работой, находящейся у самого основания иерархии рабочих мест. Я говорю о дворниках, приходящих нянях, сиделках и др. Поэтому появление иммигрантов создает эти низкооплачиваемые и непрестижные рабочие места.

Даже на первых этапах анализа становится понятным, что иммиграция приносит и пользу, и ущерб. Для того чтобы оценить ее выгоды для национальной экономики, надо провести специальное исследование. Ущерб, если таковой вообще имеется, наносится группам служащих, которые напрямую конкурируют за рабочие места. Как показывает опыт иммиграции последних лет, это касается либо высококвалифицированных, либо неквалифицированных работников. Страны охотнее принимают высококвалифицированных работников, а нелегальные иммигранты пополняют рынок неквалифицированного труда. Ущерб наносится не в виде потерянных рабочих мест, а в виде снижения на неопределенный период времени заработной платы.

Выигрывают в этой ситуации, в первую очередь, конечно же, работодатели, но в конечном итоге польза распространяется и на всех окружающих, так как повышение спроса вновь приводит к увеличению заработной платы. Данные показывают, что на практике иммиграция почти или совсем не влияет на снижение оплаты труда. Так, например, поток иностранных служащих в сфере информационных технологий не сократил заработную плату в отрасли, а это говорит о том, что по сравнению с экономикой в целом IT-индустрия выросла больше, чем если бы предложение рабочей силы ограничивалось местными служащими.

Дальнейшие и немедленные выгоды возникают благодаря тому, что темпы роста экономики в целом, могут быть более высокими, но при наличии значительного прироста рабочей силы они не приведут к увеличению инфляции. Это означает, что центральный банк может установить процентные ставки ниже возможных. Видимо, именно это сыграло роль — насколько большую, пока никто не знает, — в длительном экономическом подъеме в США и Великобритании в 1990-е годы. Рынки труда в Калифорнии и Лондоне перегорели бы гораздо быстрее без дополнительного притока рабочей силы из-за границы.

Были проведены масштабные исследования, которые показали, что вначале иммигранты зарабатывают, как правило, меньше, чем местные жители, но в итоге получают столько же или больше. Этот феномен известен как «гипотеза ассимиляции». По опыту иммиграции прошлых лет он действует и в США, и в Великобритании. Это соответствует общему мнению о том, что иммигранты часто более трудолюбивы и продуктивны. Для того чтобы оставить друзей, близких, дом, где все знакомо, и пуститься навстречу неизвестным опасностям и неясному будущему, надо либо совершенно потерять веру в лучшую жизнь, либо быть авантюрным и предприимчивым человеком, либо и то, и другое одновременно. Когда такие люди находят новый дом и работу, они стараются обеспечить своих детей всем тем, чего не было у них самих. Возможно, в начале они обладают худшими навыками, чем обычный рабочий в их родной стране, часто им приходится учить язык, но со временем они могут повысить средний уровень качества рабочей силы. В следующем поколении в среднем будет сложнее различать детей иммигрантов и местных жителей по их положению на рынке труда.

И конечно, нет ни малейшего доказательства того, что иммигрантам требуется больше социальных услуг, чем постоянным жителям. Хотя беженцы, как правило, нуждаются в специальной помощи с жильем, медициной и улучшением быта, по крайней мере, в течение какого-то времени, экономические мигранты обычно меньше требуют от государства, чем его собственные граждане. Им нужна работа, поскольку в основной своей массе это молодые люди, медицинская помощь им нужна в меньшем объеме, а налоги они платят, как и все, кто ходит в магазин или (легально) работает. Обычно новоприбывшим не полагаются социальные пособия. Основное различие наблюдается в случае групп иммигрантов с высоким уровнем рождаемости, детям которых надо ходить в школу. Статистика Великобритании показывает, что иммигранты получают больше образовательных и жилищных льгот, но меньше пособий по безработице и пенсии. В результате подробного исследования Министерства внутренних дел Великобритании был сделан такой вывод: «В общем и целом, иммигранты не являются бременем для казны» (курсив МВД). Исследования, проведенные в США и Германии, привели к такому же выводу.

Таким образом, получается, что, по крайней мере, по двум пунктам анализа издержек и прибыли, где теоретически мог бы быть перевес в одну из сторон, иммиграция не наносит чистый ущерб, а, возможно, и приносит экономике принимающей страны выгоды. Баланс будет смещаться в сторону пользы, поскольку иммигранты берутся за работу, на которую не соглашаются местные жители. В эту категорию попадает работа в государственном секторе, где заработная плата ниже, чем в частном секторе. Так, большинство работников здравоохранения и образовательной системы в Европе — иностранцы. В эту же категорию входят и работы в таких отраслях, как программное обеспечение и финансы, где требуется высокая квалификация.

Однако на этом оценка не кончается. Мы должны взглянуть еще на два параметра. Принято считать, что иммигранты истощают ресурсы; возможно, это мнение вполне обоснованно. Новые группы иммигрантов обычно живут все вместе, часто в бедных районах с дешевым жильем. Это не только делает их непривычный образ жизни более заметным, что само по себе может вызывать раздражение у местного населения, но и перекладывает необходимость поиска жилья и школ на плечи немногочисленных местных властей и налогоплательщиков. В некоторых случаях это приводит к высокому уровню преступности и наркомании (типичная проблема городских гетто). Кроме того, увеличивается нагрузка на общественный транспорт, больницы, полицейские участки, социальные службы и другие части физической и социальной инфраструктуры. Подобные издержки перенаселенности абсолютно реальны.

С другой стороны, иммиграция оказывает огромное положительное (и часто неоценимое) влияние на общество и культуру страны. В качестве примера рассмотрим английскую кухню. Поскольку я ем английскую еду с детства, то могу утверждать, что иммигранты из Индии, Восточной Азии, Европы (в особенности из Италии, но не из Германии), Вест-Индии и Японии, фантастически улучшили мою жизнь за последнюю четверть века. В детстве и молодости моя еда ограничивалась рамками печально известной национальной кухни из жесткого мяса, переваренных овощей и картошки. Но к концу 1970-х годов выбор резко увеличился благодаря иммигрантам. Так, например, карри (особый англо-индийский вариант курицы с соусом тикка масала) стало главным блюдом закусочных Великобритании. К 1996 г. в стране было 10 тыс. индийских ресторанов и закусочных, в которых работали 70 тыс. человек, и их оборот составлял 1,5 млрд. фунтов стерлингов. То есть больше, чем сталелитейной и угледобывающей отраслей и кораблестроения вместе взятых. И это не единственный пример. Он отражает значительное улучшение благополучия потребителей. Чем больше выбор, тем лучше для экономики.

Есть множество других результатов разнообразия, появившегося с приходом иммигрантов, которое нельзя выразить в цифрах. Однако именно они заметны сильнее всего. Иммигранты обычно оказывают сильное влияние на такие культурные отрасли, как музыка, мода, живопись, а также на спорт, науку и медицину и образование. Другими словами, они играют заметную роль в отраслях, важных для промышленно развитых стран. В истории есть много тому примеров. Стало бы Лондонское Сити таким крупным финансовым центром, если бы в 19 в. не было бы иммиграции евреев? Были бы американские университеты так известны в научном мире, если бы тем не работали ученые-беженцы из нацистской Германии? Заняла бы Силиконовая долина главенствующее положение без научных кадров из Индии и Китая? Разнообразие ценно само по себе, потому что благодаря ему появляются новые идеи и новые способы ведения бизнеса. Все это особенно важно, если экономический рост зависит от новых идей.

В этой главе я хотела показать, что для оценки воздействия, которое иммиграция оказывает на экономику, необходимо использовать анализ издержек и прибыли. В принципе не существует однозначного ответа. На практике, экономические выгоды, о которых зачастую забывают в ходе публичных обсуждений, перевешивают издержки. Более того, мы иногда совершенно неправильно воспринимаем некоторые результаты как издержки. Пример тому — «ошибочная оценка количества рабочих мест», что, как мы уже показали, является неверным. Если, как я считаю, страна, принимающая иммигрантов, выигрывает от этого, то значит ли что страны, теряющие людей, терпят экономические убытки? На первый взгляд, это было бы логично. Ведь в разговорах о странах массовой эмиграции мы всегда говорим про «утечку мозгов». Таким образом, вполне правдоподобным кажется предположение, что развивающиеся страны проигрывают оттого, что экономические эмигранты уезжают на поиски лучшей жизни в Америку и Европу. Так же понятно, что если это беженцы, то на кон поставлено не так много, но беспокойство вызывают экономические убытки таких стран, как Индия, Филиппины, Марокко, Мексика, когда оттуда уезжают многие лучшие амбициозные и перспективные работники, особенно специалисты в таких отраслях, как медицина или информационные технологии.

Экономика этих стран также получает выгоды от своих людей, работающих за границей. Они могут получать переводы для оставшихся в стране членов семей. Некоторые эмигранты возвращаются домой с новыми знаниями, опытом и капиталом. Многие вкладывают деньги в родную страну, даже если не собираются возвращаться. Некоторые занимаются благотворительностью: открывают в своих странах школы и университеты. Присутствие эмигрантов в другой стране, как правило, облегчает налаживание торговых, инвестиционных и информационных связей с более богатыми странами.

Опять-таки, чтобы прийти к какому-либо выводу, надо провести анализ издержек и прибыли. Мне кажется, что если взглянуть на пример экономики таких стран Средиземноморья, как Италия и Испания, можно сказать, что выгоды перевешивают издержки и в случае стран, откуда эмигрируют, но это тоже вопрос реальных исследований. Западные экономисты до настоящего времени занимались оценкой того влияния, которое оказывает на их собственные страны иммиграция, а не влияния эмиграции на иностранные государства.

Возможно, конечный вердикт должен учитывать не только экономические данные. В мире, где свобода ценится так высоко, нельзя найти оправдания тому, что техника и деньги обладают большей свободой пересечения границ, чем люди. Какая мораль может лишить людей возможности улучшить качество своей жизни и жизни своих потомков только потому, что они имели несчастье родиться в Африке, а не где-нибудь на Среднем Западе? Можете считать меня законченным либералом, но я не принимаю такую мораль. Если свобода хороша для меня, инвестиционных банкиров и нефтяных компаний, то она хороша и для всех остальных.

 

Глава 19. Демография

Юг смеется последним

Численность современного населения составляет примерно половину от числа людей, живших когда-либо на Земле. На настоящий момент население Земли составляет 6 млрд. человек, а к 2015 г. его численность составит 7 млрд. и начнет сокращаться, достигнув отметки в 8 млрд. Рост населения — это удивительная особенность современности: примерно до 1750 г. он почти был равен нулю, а в 1970 г. достиг 2 %.

Один из первых экономистов, Томас Роберт Мальтус, в 1798 г. опубликовал свое знаменитое эссе о росте населения под названием «Эссе о законе народонаселения». Он утверждал, что такие быстрые темпы роста населения, какие наблюдались в Англии в предыдущие десятилетия, в будущем опередят возможности экономики накормить новых людей. Плодородие в сельском хозяйстве уменьшается — каждый следующий обрабатываемый акр земли всегда приносит меньше урожая, потому что лучшая земля используется в первую очередь. В результате голод и болезни сократят население до того уровня, который природа и экономика способны обеспечивать.

Как выяснилось, результаты анализа Мальтуса стали неактуальными, как раз когда он их опубликовал. Его заключения были верны для прошлых лет, но новое явление под названием технический прогресс все изменило. Новая сельскохозяйственная техника и методика позволили собирать с акра земли больше зерна. Технический прогресс произошел и в промышленности, создав несельскохозяйственное богатство. В результате спрос на продукцию фермеров на душу населения тоже вырос. С повышением эффективности и увеличением благосостояния все больше и больше людей могли потреблять все больше и больше еды.

С середины 18 века рост населения и рост выпуска продукции экономики на душу населения были тесно связаны. Когда страна только начинает индустриализацию или экономическое развитие, всегда наблюдается резкое ускорение темпов роста населения. Обычно показатели рождаемости остаются на высоком уровне {и родители смягчают риск того, что кто-то из детей умрет в младенчестве, как это происходит в бедных странах), но средняя продолжительность жизни увеличивается, а смертность среди детей и взрослых сокращается. Однако как только показатели доходов на душу населения достигают определенного уровня, то рождаемость резко падает. Женщины предпочитают заводить двух-трех детей, а не шесть или десять. Это уже стало закономерностью, названной «демографическим переходом».

Сейчас, возможно, в первый раз за историю человечества, некоторые страны столкнулись с новым видом демографического перехода. В богатейших странах уровень рождаемости гораздо ниже уровня «замещения», а средняя продолжительность жизни увеличивается медленнее, чем в прошлом. Таким образом, население одновременно находится на грани вымирания и быстрого старения. США являются исключением, в основном благодаря большому количеству иммигрантов: рождаемость среди иммигрантов выше, чем в местных семьях, а постоянно прибывающие иммигранты поддерживают общий уровень. Без учета этой зоны небольшого роста большая часть роста населения в мире приходится на развивающиеся, а не на развитые страны. К 2050 г. темпы роста населения в развитом мире будут составлять примерно -0,5 % в год, по сравнению с 0,5–1 % в развивающихся странах.

Получается, что меньше чем через 25 лет половина населения Германии достигнет возраста 65 лет. В этой стране, как и в Японии, один из самых низких уровней рождаемости, в среднем всего лишь 1,3 ребенка на женщину. Италия и Испания стареют примерно так же быстро. Некоторые из этих стран входят в число наименее охотно принимающих иммигрантов: только 1 % жителей Японии и 2 % жителей Италии — иностранцы.

Не удивительно, что эти стареющие богатые страны больше всех обеспокоены тем, что принято называть демографической бомбой замедленного действия. Речь идет о том, что в будущем сократится численность рабочей силы, обеспечивающей все население пенсионного возраста, доля которого продолжает увеличиваться. Соотношение числа людей в возрасте старше 65 лет и числа людей трудоспособного возраста, называемое демографическим коэффициентом зависимости (относительный показатель числа иждивенцев), продолжает расти во всех развитых странах, в том числе и в США. В Японии демографический коэффициент зависимости может вырасти с 10 % в 1950 г. и 20 % сегодня до 50 % к 2050 г. (если ничего не изменится). В США, стране с самой маленькой бомбой замедленного действия, ожидается, что коэффициент вырастет с 18 % (в настоящее время) до 30 % к 2050 г.

Страшно ли это? Любой экономист знает, что метафорическая бомба никогда не взорвется. Условие: «если ничего не изменится» всегда неверно. Что-то изменится под влиянием текущих тенденций.

Многие события могут изменить будущие демографические коэффициенты зависимости. Люди будут позднее уходить на пенсию — это уже происходит во многих странах, благодаря улучшению здоровья в старости. Увеличится количество занятого населения. Например, в тех странах (Япония и большая часть континентальной Европы), где в настоящее время работают немногие женщины, все большее количество женщин будет работать. Другие страны, за исключением США, возможно, смягчат свою иммиграционную политику и таким образом ускорят рост численности трудоспособного населения.

Все эти меры, или их сочетание, приведут к уменьшению, а не к увеличению демографического коэффициента зависимости. Например, в Европе только 60 % трудоспособного населения работают. Если бы показатели поднялись до 75 %, как в США, то этот коэффициент сократился бы на 10 %, а не вырос бы на 25 %, как предсказывают, при этом доля занятых не изменилась бы.

Более того, совершенно неожиданно могут измениться показатели рождаемости. Подобные сдвиги могут преобразовать демографический ландшафт всего лишь за девять месяцев. В далеком прошлом показатели рождаемости упали в ходе и после войн, но после 1945 г, снова стали подниматься. Ожидалось, что послевоенный всплеск рождаемости вызовет аналогичный всплеск и в 1960-е годы, но вместо этого, по социальным или культурным причинам, рождаемость резко упала. Отголосок тех событий дошел да нас в конце 1980-х и в начале 1990-х годов, когда у женщин, родившихся в 1960-е годы, появились свои дети, правда, гораздо позднее, чем у их матерей. Это зависело не только от культуры, но и от прогресса в сфере медицины. А кто сказал, что ваши дети не начнут создавать свои большие семьи раньше вас? В последнее время показатели рождаемости в США и Великобритании немного выросли.

И все-таки страшные истории звучат очень убедительно. Демографические изменения имеют экономические последствия. Они меняют спрос на все товары и услуги, в особенности на жилье, здравоохранение и образование. Они могут повлиять на нормы сбережений по всей стране и, тем самым, затронуть фондовый рынок. Может улучшиться жизнь в пригородах, если там будет больше семей с детьми, чем в центре города.

Однако основная проблема, связанная с демографической бомбой богатых стран, состоит в выплате пенсий, так как (при любой официальной пенсионной системе) сегодняшние пенсионеры, как правило, получают средства из сегодняшних экономических ресурсов, которые сегодня производят работающие люди. Несколько лет подряд было модно говорить о том, чтобы «глобализировать» выплату пенсий: если пенсионные фонды инвестировали в формирующиеся рынки в быстро растущих развивающихся странах, то служащие этих стран могли бы обеспечивать нашу старость. Однако несколько мировых финансовых кризисов лишили эту идею привлекательности. Более вероятным решением будет изменение структуры занятости до тех пор, пока соотношение зависимых пенсионеров и работающего населения не выйдет на более устойчивую траекторию.

Однако могут возникнуть и более сложные вопросы, связанные с демографическими изменениями. Рост населения всегда сопровождается экономическим ростом, но быстрый рост населения часто связан с быстрым ростом ВВП на душу населения или, другими словами, быстрым ростом производительности.

Существует несколько возможных теоретических объяснений этой устойчивой связи, но ни одно из них не было доказано. Возможно, растущее население поощряет развитие прогресса в еде, одежде, жилье и других сферах, отвечающих потребностям людей. Как показали исследования в области экономической географии за последние годы, возможно, роль экономии от масштаба очень важна для экономического роста, — быстрый рост численности населения в определенных районах может инициировать эффективный цикл развития и роста.

Каким бы ни было объяснение, в истории нет примеров стран, где бы сокращение населения сопровождалось экономическим процветанием. Трудно поверить, что через несколько десятилетий Япония и Западная Европа все еще будут лидерами мировой экономики. Ведь какой должна быть вера в будущее, если их население не замещается? Некоторые экономисты утверждают, что в будущем технический прогресс заменит (а не дополнит) рост населения в качестве фактора роста ВВП на душу населения. Но я им не слишком верю.

Мне кажется боле вероятным то, что все больше людей будут уезжать из стран, где они родились, в страны с уже развитой экономикой (т. е. миграция значительно возрастет), либо центры экономической гравитации сместятся в страны, где эти люди родились. Все богатые страны расположены рядом с бедными странами, отличающимися большими темпами роста населения, — США граничат с Мексикой, Западная Европа — с Турцией и Северной Африкой, Япония — с Юго-Восточной Азией. Если бы мне пришлось делать прогноз, я бы сказала, что богатые страны поглотят своих динамичных соседей в целях самосохранения. Это уже произошло в 1980-х годах в Западной Европе, когда ЕС принял в свои ряды Грецию, Испанию и Португалию.

Другая мораль этой истории такова: хотя сейчас быстрорастущее население по теории Мальтуса кажется бременем для многих бедных стран, именно люди, а не деньги, металлы или нефть, являются ключевыми ресурсами.

 

Глава 20. Развитие

Триумф модных экономических теорий

Неразрешимые проблемы оскорбляют наши чувства. Мы все привыкли к тому, что технологии и человеческий гений могут найти любые решения. Исследователи находят лекарства от все большего числа болезней, правительства строят новые дороги, автомобильные компании сокращают выбросы в атмосферу — в итоге можно найти выход из любой ситуации. В богатых странах Запада здоровье улучшается, люди живут дольше, а качество этой жизни, с некоторыми оговорками, но становится лучше. В общем и целом, все очень даже хорошо. Поэтому, тем более странно и неприятно видеть, как некоторые страны все больше и больше отстают от уровня жизни США, Европы, Кореи или даже Мексики. В большинстве стран Африки, Южной Азии и некоторых районах Латинской Америки жизнь, казалось бы, ничуть не улучшилась. Это не совсем верно: даже в беднейших странах увеличилась средняя продолжительность жизни, что вполне верно. Уровень жизни, выражающийся в доле ВВП на душу населения, во многих странах сейчас не выше, чем он был в 1950 г, или даже в 1910 г.

Почему некоторые страны не могут воспользоваться готовыми решениями для того, чтобы справиться с проблемами бедности или болезней, которые, как мы знаем, успешно применяются в наших собственных странах? Почему некоторые страны не могут обеспечить своих жителей чистой водой или электричеством, хотя технологии уже давно не являются секретными и не так уж дорого стоят? Почему некоторые дети продолжают умирать от нехватки препаратов для оральной регидратации, хотя это одна из самых дешевых, простых в использовании и важных (с точки зрения возможности сохранить жизнь) медицинских методик последних лет? Почему Афганистан оказался в такой нищете, что террористам удалось подкупить правительство?

Иногда ответ бывает совершенно очевидным: этническое насилие или гражданская война, которые имели место в Афганистане, Сомали или Руанде, никогда не помогают в создании процветающего государства. Вряд ли вы будете сажать овощи у себя в огороде, если мародеры могут увести вас из дома, я уже не говорю о том, чтобы открыть свое дело. Межобщиннные столкновения в Африке сохранились со времен существования колониальных границ. И найти решение для этой проблемы непросто.

К сожалению, все другие ответы не так очевидны. По сути, один из основных вопросов экономики до сих пор так и не понят. Почему экономика растет? Именно поэтому такая область экономики, как экономика развития, наука, занимающаяся поиском пути к процветанию для бедных стран, характеризуется как интеллектуальная мода (т. е. мода на определенные экономические теории). Указания, которые экономисты из развитых стран разработали для развивающегося мира, менялись на протяжении десятилетий, но отказаться от решения проблемы превращения первоматерии в золото, от загадочной алхимии роста оказывается невозможным. Ведь сейчас благополучие и процветание нашего собственного мира во многом зависят от того, поделимся ли бы с беднейшими странами этим секретом.

По словам Уилльяма Истерли, ведущего эксперта по вопросам развития: «На поиск нас подталкивают страдания бедных и благополучие богатых. Если наш поиск увенчается успехом, это будет одним из величайших интеллектуальных триумфов в истории человечества».

Он и другие ученые думают, что теперь они, возможно, проникли в суть процесса. Это уже прогресс, потому что в прошлом экономисты, исследующие вопросы развития, были уверены, что знают ответ, — и каждый раз ошибались. Таким образом, некоторая доля скромности помогает. Однако не следует думать, что в идеях прошлого нет ничего полезного. Напротив. Но тогда каждая идея считалась панацеей, а потом оказывалось, что это было ошибкой.

Более того, это лишь осложнило жизнь людей в бедных странах, которым говорили, что если вы сделаете X или Y — даже если для этого придется пойти на некоторые жертвы или политические беспорядки, — то жизнь улучшится. Раз за разом они следовали то одним указаниям, то другим, а цель отодвигалась все дальше и дальше. Все это при отсутствии экономического роста объясняет ту злобу, которую некоторые бедные страны испытывают к западным экспертам и всему Западному миру в целом.

Давайте взглянем на некоторые методы экономики развития. Одна из первых теорий связывала экономический рост с инвестированием в технику. В бедных странах — низкий уровень накоплений, потому что они бедны, поэтому, если удастся понять, сколько средств им нужно для достижения необходимых темпов роста, то можно подсчитать финансовый разрыв (неравенство). Экономисты, изучающие проблемы развития, так и сделали, для каждой страны. Материальная помощь и ссуды таких международных агентств, как Всемирный банк или Международный валютный фонд (МВФ), а также богатых государств, должны были помочь восполнить этот разрыв. Большая часть средств, предоставленных в качестве ссуд или помощи бедным государствам, долгие годы тратилась на дорогостоящие проекты: дамбы, дороги, крупные заводы, аэропорты и прочее.

Конечно, экономический рост в некотором смысле зависит от инвестиций. Это одна из основных рабочих теорий в экономике. Но не так сложно понять, что дело не только в этом. Нужны люди, чтобы работать на этой технике, люди с определенными навыками и образованием. Поэтому, в конце концов, эта мысль дала рождение другой панацее — образованию, или инвестициям в человеческий капитал, как называют это экономисты. Существует четкая связь между расходами на обучение населения и развитием: Южная Корея, одна из немногих стран, перешедшая из категории развивающихся стран в категорию передовых, является классическим примером важности образования.

Но опять-таки, инвестиции в человеческий капитал не решают проблему полностью. Именно поэтому существует множество решений. Контроль роста населения был одно время главной идеей теории, основанной на том, что в бедных странах показатели рождаемости во много раз выше, чем в богатых. Но, скорее всего, причинно-следственная связь здесь иная: большие доходы позволяют людям создавать небольшие семьи.

Другой влиятельной и характерной экономической теорией была марксистская экономика развития. Она пользовалась особой популярностью в развивающихся странах, потому что возлагала всю вину за экономическую отсталость на империализм и поиск капиталистами новых территорий лишь с одной целью — для добычи сырья. Но марксистская теория потеряла всю привлекательность с падением коммунизма в 1989 г. Связанной с марксистским способом анализа, но логически отличавшейся от него была теория, согласно которой низкий уровень экономического развития сознательно сохранялся в государстве, находившемся в подчинении или зависимости от богатых и мощных держав. Эта теория до сих пор популярна в развивающихся странах.

В настоящий момент в моде другие идеи. Горячо обсуждается вопрос о том, насколько климатические и географические условия определяют судьбу нации, ведь большинство бедных стран находится в тропиках. Другая идея состоит в оценке роли культурных факторов, таких как отсутствие Протестантской этики работы или отношение к решению тендерных проблем. Подобные споры могут быть такими энергичными, только потому, что мы плохо понимаем суть процесса экономического роста.

На сегодняшний день существуют два модных решения проблемы глобальной бедности. Одно основано на абсолютно верном наблюдении за тем, что в прошлом материальная помощь бессмысленно тратилась из-за коррупции и плохого управления. Теперь материальную помощь надо увеличить, но выдавать ее только при условии хорошего поведения тех, для кого она предназначена. Однако, помимо того факта, что правительства лишь немногих развивающихся стран одобрят еще большее вмешательство со стороны МВФ или других организаций-доноров в управление их странами, поскольку их роль и так велика, существуют сомнения и относительно точности выполнения условий.

Предположим, что мы знаем, что такое хорошая политика, и можем сказать, когда она не применяется (хотя на самом деле это не совсем так). Плохая экономика будет характерна именно для бедных стран, которым не удается проводить правильную политику. В них будет медленный экономический рост, высокая инфляция, большие государственные долги и т. д. И именно их накажут, сократив в будущем помощь или прекратив ее вовсе. Возможно, для того чтобы быть добрым, имеет смысл быть жестоким, но «обусловленность помощи» (например, обусловленность кредитов МВФ обязательством должников проводить определённую экономическую политику) никогда не будет легкой стратегией.

Второе модное лекарство против бедности — освобождение от долгового бремени, или списание долгов стран Третьего мира. Зачастую из-за плохой политики в прошлом, когда диктаторы строили дворцы и копили деньги в секретных банках в горах Европы, в бедных странах образовались долги, которые они никогда не смогут выплатить. Если кредиторы знают, что они не получат назад все свои деньги, то вполне логично, что они спишут часть долга и позволят странам-заемщикам развиваться, с тем чтобы в будущем получить обратно оставшуюся часть. Таким образом, освобождение от уплаты части долгов имеет смысл.

Но стоит ли списывать весь долг — как предлагали некоторые сторонники этого решения? Если учесть то, сколько западные налогоплательщики заплатят за помощь развивающимся странам, то становится понятным, что это неизбежно приведет к тому, что материальной помощи лишатся очень бедные страны, не имеющие больших долгов. К таким странам относится, например Бангладеш, где многие годы проводится довольно хорошая экономическая политика без сильной коррупции. Это не самая лучшая система материального стимулирования. Более того, списание долга освобождает средства, которые правительства могут тратить на другие цели; предполагается, что они вложат их в здравоохранение или образование, но здесь мы снова сталкиваемся с проблемами обусловленности.

К сожалению, в прошлом уже пробовали воспользоваться методом списания долгов, и все закончилось провалом. Многочисленные примеры освобождения от уплаты долгов, начиная с 1970-х годов, показывают, что большинство стран снова накапливает большие долги после того, как прошлые списываются. Задолженность — это не природная катастрофа, как ураганы или наводнения, это — политический выбор коррумпированных правительств.

Так на чем же остановилась теория экономического развития сейчас? Для того чтобы бедная страна встала на путь экономического роста, она должна инвестировать в физический и человеческий капитал. Она должна подавить насилие и коррупцию. Правительство должно реализовывать правильный курс, каким бы он ни был, но, как минимум, должно обеспечить стабильные макроэкономические условия.

Экономисты также постоянно находят новые требования к успешной стратегии роста. Как показал финансовый кризис в Азии в 1997–1998 гг., важны банковская система и финансовые институты. Коррупция и фаворитизм действительно вредят и частному сектору, и правительству. В экономическом развитии особое место отводится социальным и политическим институтам. Люди не будут инвестировать в будущее, если частная собственность плохо охраняется, а суды неэффективны или коррумпированы. Часто это называют социальным капиталом, новой формой капитала, которому требуются инвестиции. Амартия Сен, лауреат Нобелевской премии по экономике, объяснил, что нам следует понимать развитие как расширение человеческих возможностей и свобод, а не только как получение большего количества денег.

В последнее время экономисты пришли к общему мнению о том, что экономическое развитие зависит от целого калейдоскопа политических мер и институтов. Согласовать все (выстроить всех уток в ряд) очень сложно. Более того, выходом из порочного круга бедности на благой путь является экономический рост. Например, у жителей бедных стран нет стимулов вкладывать деньги в собственное образование, потому что в их странах недостаточно образованных людей, чтобы отрасли предлагали им подходящую работу. Совершенно бессмысленно быть высокообразованным ткачом ковров или собирателем чая. Как и во многих других сферах экономики, здесь действует принцип возрастающей доходности, т. е. когда успех подкрепляет успех, а также невезение проигравших. Это возвращает нас к воскрешенной теории экономической географии, в которой возрастающую доходность и эффект победителя на рынках, процветающих в одних зонах, а не других, используют в качестве объяснения неравномерного распределения богатства и бедности в странах с развитой экономикой. Дело не в том, что география определяет судьбу, но сопротивляться географическим особенностям так же сложно, как и преодолеть собственную историю.

Однако я думаю, что последняя теория — о том, что нет мгновенного решения, — оптимистичнее предыдущих. Есть гораздо больше шансов решить проблему, если вы сначала поймете, что вы не знаете и что вы знаете.