Борджиа!.. Сколько страшных воспоминаний пробуждает в нас это имя, — воспоминаний разврата, кровавых воспоминаний!

Они сосредоточиваются в особенности на трех именах: Родриго Леицуэло Борджиа, бывшего папой под именем Александра IV, его сына Чезаре Борджиа, герцога Валентинуа, и Лукреции Борджиа, его дочери.

Родриго Ленцуэло Борджиа родился в Валенсии в Испании в 1431 году. Но отцу он происходил от Ленцуэло, по матери — от Борджиа. Умный и ученый адвокат, он сначала блистал на этом поприще. Потом, как человек храбрый, отличился в армии. Но когда умер его отец, оставивший ему громадное состояние, он неожиданно посвятил всю свою жизнь наслаждениям…

В это время он был любовником одной вдовы по имени Елена Ваночча, только что прибывшей из Рима в Валенсию с двумя дочерьми. Вдова эта заболела, и Родриго поместил старшую дочь, которая была дурна собой, в монастырь.

Младшая дочь — Роза Ваночча — была восхитительно прекрасна! Она стала потом его любовницей.

От этой любовницы за пять лет он имел пятерых детей: Франческо, Чезаре, Лукрецию и Джифри; имя последнего неизвестно, так как ребенок умер еще в колыбели.

Прошло, таким образом, пять лет, в течение которых Родриго, оставив общественные занятия, жил совершенно счастливо и весело. Вдруг он узнал, что его дядя, Альфонс Борджиа сделался папой под именем Каликста III.

При этой новости дремлющая гордость Родриго проснулась. Дядя очень любил его. Не было сомнения, что по милости дяди он может достигнуть всяческих почестей. Скрывая свои желания, он послал дяде простое поздравительное письмо. Черта эта поразила нового папу. После возвышения его окружили друзья и родные, просившие милостей: один только не просил ничего.

«Приезжай немедля, — писал он Родриго. — Твое место подле меня, в Риме».

Родриго не заставил повторять приглашение.

Между тем, прежде чем уехать, он имел серьезное объяснение с любовницей.

Был вечер. Дети спали.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Родриго, садясь рядом с Ваноччей.

— О чем?

— Ты любишь меня?..

Она взглянула ему в лицо.

— Разве я не доказала тебе? — возразила она.

— Да, — ответил он, — ты доказала, но настала минута доказать еще больше.

Она странно улыбнулась.

— Больше — трудно! — ответила она.

— Полно! — вскричал Родриго с нетерпением. — Дело не в прошлом, а в настоящем и будущем. Имеешь ли ты силы страдать в настоящем, чтобы сделать великолепным будущее?

Роза Ваночча вздрогнула.

— Ты хочешь меня оставить? — вскричала она.

— Я не хочу, но должен, — ответил Борджиа. — Дядя мой стал Папой. Он любит меня как сына и призывает к себе. Он осыплет меня почестями и богатством. Понимаешь? От меня зависит быть первым после высшего правителя царей и народов… Быть может, когда он умрет, я взойду вместо него на мировой трон. И когда передо мной открывается такая будущность, когда передо мной открываются двери Ватикана, ты сама назвала бы меня глупцом и безумцем, если б я остался здесь.

Ваночча закрыла лицо руками как будто для того, чтобы отдаться размышлениям. Она оставалась безмолвной несколько минут и наконец открыла свое бледное и решительное лицо.

— Ты прав, — сказала она. — Прежде всего твоя карьера. Ступай!.. Но что станется со мной и с детьми?..

— Я думал об этом, — продолжал Родриго. — Я все предвидел. Но отказаться ни от тебя, ни от детей я не хочу. Я уезжаю сегодня же вечером. Завтра ты и дети, под присмотром Мануэля, отправитесь в Венецию. Там вы будете жить и получать каждый месяц необходимые деньги… Конечно, Венеция далеко от Рима, но это все-таки Италия, и как знать, может, в результате самих моих обязанностей я смогу приезжать к вам, чтобы сказать: «Я все еще люблю и помню о вас!..» Терпение Ваночча, долгое терпение!.. Но если я успею, а я успею, клянусь тебе, чтоб удовлетворить вас, я разорю двадцать принцев и двадцать провинций и отдам вам!..

Ваночча бросилась на шею любовнику с воплем радости и печали.

Затем они вместе отправились в комнату, где спали дети. Родриго поцеловал всех пятерых в лоб.

Наконец, сжав возлюбленную в своих объятиях, он сказал:

— Прощай!..

Но вместо того, чтобы ответить на это прощание, она странно взглянула на него. Он изумился.

— Что с тобой? Что ты хочешь сказать мне?..

— Ничего, — ответила она. — Но ты, прежде чем отправиться, не попросишь ли себе чего-нибудь, что может быть тебе полезно?..

— А! — воскликнул он, ударяя себя по лбу. — Дай!.. Дай!..

Ваночча вошла в спальню, открыла спрятанным на груди ключом ящичек, из которого вынула пузырек с жидкостью желтоватого цвета, и подала его Родриго, который заботливо завернул его в платок, чтобы он не разбился по дороге в кармане.

Что же содержал в себе этот пузырек? Какое-нибудь лекарственное снадобье против всех болезней?.. Да!

Тот, кто раз испробовал его, никогда уже не нуждался в помощи доктора…

А как называют это всеисцеляющее лекарство?

Оно еще по имело названия, но после было названо ядом Борджиа.

Прежде чем стать любовником Розы Ваноччи, Родриго Борджиа был любовником ее матери Елены. Елена была очень хороша собой, но не так, как ее дочь. Родриго до такой степени влюбился в последнюю, что предложил ей похитить ее.

Но у Розы были свои очень странные принципы.

— Вы мне нравитесь, очень нравитесь, — отвечала она Родриго, — но пока жива мать, я не буду принадлежать вам.

Елене Ваночче было тогда еще тридцать пять лет, следовательно, ответ Розы был полным отказом… Но не для Родриго. Когда она произнесла последние слова, ему показалось, что в глазах молодой девушки сверкнула молния.

— Но вы любите вашу мать, — сказал он ей, — вас огорчит ее потеря…

— Я любила мать, — глухим голосом возразила Роза, — но с тех пор, как она убила моего отца, я ее не люблю…

Ответ этот напомнил Родриго, что муж Елены был изменнически убит и что только благодаря связям ни Елена, ни ее любовник Ригаччи не были преданы суду, Один уехал на время в Англию, другая — в Испанию. Но остался живой свидетель преступления — Роза, которая видела, как во время борьбы с любовником жены отец был поражен сзади кинжалом рукой ее матери.

Но никогда, ни одним словом она не дала понять, что ей известны все обстоятельства этого убийства, хотя Роза ни на минуту не забывала и не прощала матери ее преступления.

Родриго решил, что мать Розы не должна жить…

Однако Родриго Борджиа находился в затруднительном положении: как привести в исполнение свое решение? Он решился на убийство, но — как убить? Это было его первое преступление. Он не колебался, он искал способ.

Вернувшись домой после разговора с Розой, он на всякий случай наполнил карманы золотом.

Сначала он хотел обратиться к одному господину, известному во всей Валенсии, чтоб тот покончил ударом кинжала. Но Сальвадор Босмера, занимавшийся ремеслом убийцы, был болен. Простой погонщик мулов не принял Борджиа.

— Черт побери, это плохо! — говорил самому себе Родриго, удаляясь от жилища Босмера. — Если б я мог хоть на минуту увидать этого каналью, быть может, он назвал бы мне кого-нибудь другого… Что делать?

И размышляя таким образом, Родриго, сам того не замечая, очутился на дороге к Граи, маленькой деревне, в получасе ходьбы от Валенсии. На этой дороге рос лесок. Проходя мимо, Родриго услышал смешанный говор. Из любопытства он проник в рощу. Там он застал цыган за каким-то пиром. Его появление показалось им не совсем приятным.

С приходом молодого испанца люди и животные подняли шум и лай.

Но Родриго испугать было трудно. Напротив, встреча с цыганами его развеселила. Возникло предчувствие. Будущий любовник Розы Ваноччи нашел здесь то, чего искал, так как цыгане, эта бродячая раса, занимались с незапамятных времен всеми ремеслами, кроме хороших.

— Кто здесь главный? — спросил Родриго. — Я хочу сделать ему честь моим разговором.

Величие всегда влияет на массы. Среди цыган наступило молчание. Даже собаки перестали лаять. Один из цыган встал. Это был человек лет пятидесяти, у которого не было левой руки.

— Я главарь, — сказал он. — Что тебе нужно?

— Я скажу тебе одному, и чтобы ты не подумал, что напрасно потеряешь время, возьми этот кошелек. Я дам еще столько же сейчас, если буду тобой доволен, и еще вдвое, если послезавтра буду убежден, что мое довольство тобой было неложно.

Родриго еще не кончил своей речи, как по знаку старого главаря вся банда скрылась как по волшебству. Тогда главарь приблизился к молодому испанцу и, почтительно поклонившись, сказал:

— Приказывай! В этом и будущем мире Евзегир душой и телом, с руками и ногами принадлежит тебе.

Родриго улыбнулся.

— С ногами, пожалуй, верно, что же касается рук, ты, кажется, преувеличиваешь… Мой бедный Евзегир.

— Предлагают то, что имеют, — отвечал цыган. — Счастье еще, что одна спасена пожертвованием другой.

— Из-за раны, видать, которую ты получил, совершая какое-нибудь скверное дело?

Цыган отрицательно покачал головой.

— Впрочем, — заметил Родриго, — это меня вовсе не касается! Я не желаю знать, где потеряна тобой левая рука, лишь бы правая послужила мне. Вот в чем дело: мне мешают. Если бы это был мужчина, я убил бы его. Но это женщина… Между тем я хочу, чтобы эта женщина умерла. Ты должен иметь в своем распоряжении средство освобождаться даже от женщин — средство, не оставляющее следов, по возможности такое, которое не заставляло бы страдать… Вы мастера в этом деле… Понимаешь, чего я требую?..

Старый цыган поклонился.

— Совершенно, — отвечал он. — Вам нужен яд?..

— Ты угадал. Есть он у тебя?..

— Есть, но не годится для вашей светлости. Кто хорошо платит, тому должно и служить хорошо. Но я смогу иметь через несколько минут такой яд, подобный которому не составит и ученый. Удар грома под видом капли жидкости. Но извините. Вы мне сказали, что, если будете мной довольны, то завтра дадите вдвое против того, что дали сейчас.

— Да.

— А где я найду вас, чтобы получить заслуженную плату?

— О! О! Ты человек предусмотрительный!..

— Я и мои братья — бедны, и когда нам представится случай добыть на хлеб, сознайтесь, мы совершили бы страшную глупость, если б не воспользовались случаем. К тому же, если б я обманул вас, если б яд, который я хочу дать вам, уверяя, что он верен, быстр и не оставляет никакого следа, оказался ниже своего достоинства, вы совершенно вправе не явиться на свидание… Но я спокоен! Ты не только явишься для того, чтобы заплатить мне, но и для того, чтобы получить от меня рецепт этого яда — великолепный рецепт, оставленный моим дедушкой, который он достал в Индии.

— Хорошо! Послезавтра в восемь часов вечера будь в Аламедо… Но все это слова, где же яд?..

— Его еще нет, но он сейчас будет. Не забудьте. Я просил вас подождать несколько минут. Кто умеет ждать, тому все дается.

Произнося последние слова, главарь цыганской шайки вынул из кармана маленький металлический ящик, наполненный белым порошком. Взяв две чайные ложки этого порошка, он смешал его с несколькими кусками говядины и сделал катышек величиной с куриное яйцо. Этот катышек он бросил свинье, сказав:

— Ешь и умри!..

Катышек еще не коснулся земли, как был проглочен.

Однорукий повернулся к Родриго:

— Я ее все-таки предупредил, — сказал он. — Не моя вина, если с ней случится несчастье, не правда ли?

Родриго сдвинул брови.

Старый цыган нахмурил брови.

Эта свинья могла целый месяц служить нам пищей, а через минуту она будет годна только на то, чтобы закопать ее в землю. Полагаете, что я пожертвовал ею лишь для того, чтобы посмеяться над вами?

— Для чего же?..

Одним жестом Евзегир прервал Родриго.

— Время приближается, — сказал он, — смотрите. Животное начинает страдать, и эти ее страдания доставят вам через несколько минут то, что мы желаем… Смотрите. Смерть произойдет из смерти, и смерть такая, какую вы желаете… быстрая, неумолимая… Смотрите!

В самом деле, свинья, лежавшая спокойно на траве, начала испускать почти что человеческие вопли. Вскоре страдания ее стали так сильны, что животное вскочило, но ноги были уже не в состоянии поддерживать ее тело, она перевернулась раза три и тяжело упала.

Цыган немедленно сделал круглую петлю из веревки и набросил ее на задние ноги животного, потом, перебросив другой конец веревки через толстый дубовый сук, приподнял свинью аршина на два от земли.

Через несколько секунд начались конвульсии, такие сильные, что от них дуб гнулся как тростник.

Наступила минута окончания работы.

«Смерть произойдет от смерти», — сказал цыган, и он не солгал. Пена, истекавшая из пасти животного, собиралась цыганом на медное блюдо и, перелитая потом им во флакон, переданный Родриго, была смертельным ядом.

Порошок, смешанный с говядиной, был обычный яд — мышьяк.

Слюна отравленной свиньи была чистейшим ядом.

— Ты еще сомневаешься? — сказал, перейдя на «ты» цыган Родриго. — Быть может, для опыта ты хочешь убедиться в могуществе этого яда?.. Вот доказательство.

И быстрым движением цыган сбросил с себя плащ.

— Знаешь ли, почему я сам велел отрубить эту руку? Потому что десять лет тому назад, приготовляя яд, я имел неосторожность дозволить свинье укусить кулак… Не прошло пяти минут, как рука моя распухла и побагровела… Еще через пять минут яд достиг плеча. Я не колебался. «Возьми топор, и отруби», — приказал я одному из моих спутников. Он повиновался. Я ужасно страдал целых три месяца, но сохранил жизнь, а я люблю жизнь, особенно когда, как сегодня, встречаются такие добрые господа, как ты.

Родриго бросил цыгану другой кошелек.

— Я тебе верю, — сказал. — Но до сегодняшнего раза ты никому не оказывал такой же услуги?..

— Вот уже десять лет, то есть с того самого дня, когда я был укушен свиньей, я ни разу не приготовлял этого яда.

— А где и для кого приготовлял ты яд десять лет назад?

— В Эдинбурге, для одного знатного англичанина, которому наскучила жизнь и который заплатил мне за смерть пятьсот гиней.

— Он умер?

— В десять минут.

— Следовательно, только мне и тебе известна тайна приготовления?..

— Да. Конечно, мне и тебе.

— Хорошо. Я испробую его достоинство. До свидания. Послезавтра, в Аламедо.

На другой день, вечером, сидя у своей любовницы в саду вместе с ее дочерьми, Родриго Борджиа почувствовал жажду.

— Поди, принеси напиться сеньору Родриго, Бианка, — сказала вдова старшей своей дочери.

Та повиновалась и принесла из дома стакан холодного лимонада. Родриго выпил несколько глотков с видимым удовольствием, потом поставил стакан на стол и разговор снова завязался.

Но вдруг Роза, которую Родриго толкнул коленкой, вскрикнула.

— Что с тобой? — спросили испуганная мать и старшая сестра.

— Не знаю, — трепещущим голосом ответила Роза, наклонившись, чтобы взглянуть под стол, — что-то холодное скользнуло у меня по ноге.

После этого ответа Елена и Бианка, машинально подражая Розе, заглянули под стол. Сам Родриго через несколько секунд последовал их примеру. Под столом не было даже и букашки.

— Вы обманули нас, милая Роза, — сказал смеясь Родриго.

— Да, — сказала Елена Ваночча. — Во всяком случае, дитя мое, так кричать — глупо! У меня еще и теперь сердце не на месте.

— Хотите глоток лимонада? — спросил Родриго, подавая своей любовнице стакан.

— Охотно.

Она с жадностью выпила все, что оставалось в стакане, и почти тотчас же поднесла руку к груди и ко лбу.

— Странно! — сказала она.

— Что такое? — спросили обе дочери и Родриго.

— Без сомнения, это от испуга… Я страдаю… я… О Боже! Боже мой!..

Это были последние слова, которые произнесла Елена Ваночча.

Она привстала… и всем телом опрокинулась на скамью, холодная, бледная, умирающая… мертвая…

— Матушка! — Вскричали обе дочери, бросаясь к ней. — Матушка!..

Презренная Роза осмеливалась звать мать, зная, что она ей не ответит.

Она не могла ответить, потому что дочь убила ее.

Еще утром Родриго, показывая ей пузырек, говорил молодой девушке:

— Здесь твоя и моя свобода. Чувства твои те ли же? Сегодня вечером мать твоя умрет. Когда ты будешь моею?

— Завтра, — ответила Роза.

Еще через день Родриго, по уговору с цыганом, отправился в Аламедо.

Цыган явился на свидание первым и один. Родриго пришел без провожатых. Евзегир стоял, прислонясь спиной к дереву. У ног его на песке лежала шляпа, он походил на тех, которые привлекают сострадание своим уродством.

Проходя мимо него, Родриго бросил в шляпу обещанную сумму.

— Да благословит вас Господь, сеньор, — пробормотал цыган. Но Родриго был уже далеко; цыган оставался еще несколько минут на своем месте.

Но смешно и странно оставаться просить милостыню, имея в кармане две тысячи дукатов! Цыган положил кошелек в карман, поднял шляпу и пошел по дороге в Граи, к тому леску, в котором они раскинули шатры. Он шел шибко, но прыткие ноги не спасли его от угрожавшей ему участи. А его участью была смерть.

Родриго нашел двух негодяев, которые за двадцать дукатов готовы были убить двадцать цыган.

— Сегодня вечером, в восемь часов, в Аламедо, — сказал он им, — я покажу вам человека.

— Очень хорошо.

Человек был им показан.

Не доходя нескольких шагов до своих, шатров в маленьком лесу цыган упал мертвый, даже не вскрикнув, пронзенный двумя кинжалами, из которых один прошел между плеч, а другой попал в самое сердце. Убийство было совершено быстро и искусно. Он умер прежде, чем почувствовал, что его убивают.

— Обыскать его? — спросил один из наемных убийц.

— К чему. Что ты думаешь найти у него?..

— Все равно!.. Рискнем!..

— Что такое?

— Кошелек, другой, третий!..

— И полные золота!.. Вероятно, оно украдено им у этого молодого господина, который заплатил нам за то, чтобы мы его убили.

— Нам-то какое дело!

— Конечно, никакого!.. Барашек зарезан, шерсть — наша.

Двое негодяев возвратились в Валенсию пьянствовать и играть на деньги Родриго, которые его мало трогали.

Он заплатил две тысячи дукатов, чтобы одному обладать тайной, и не считал, что заплатил дорого.

Такова история яда Борджиа, который в течение сорока лет сеял смерть во всей Италии, ибо, когда Родриго состарился, он — как добрый отец — открыл важный секрет двоим своим любимым детям, Чезаре и Лукреции, как приготовлять этот яд, который был усовершенствован им самим.

Убивать постоянно одним и тем же способом — скучно и неудобно!

Среди прочих его изобретений следует упомянуть о ключе, который обладал свойством, производя маленькую, почти незаметную ранку, убивать каждого, кто имел неосторожность отпирать им. Дело в том, что в ларце, отпиравшемся этим ключом, замок был туговат и, чтобы отпереть, требовалось небольшое усилие, а именно из-за этого усилия головка ключа укалывала руку отпиравшего. Укол был ничтожен, но зато смертелен.

Но мы рассказываем не историю Родриго Борджиа, а историю его дочери Лукреции. Она была еще в колыбели, когда он уехал в Рим готовиться долгими годами притворства к апостольскому престолу. Долгие годы! Родриго ждал, по крайней мере, тридцать лет возможности взойти на трон св. Петра.

— Терпение, долгое терпение! — говорил он Розе.

Он, быть может, и не подозревал всей справедливости своих слов.

В первое время своего пребывания в Риме, чтобы хоть Немного усладить горечь разлуки, Родриго каждый месяц приезжал на несколько дней в Венецию, но сделавшись кардиналом, из боязни скомпрометировать себя, посвящал радостям любви очень немного часов, да и то через долгие промежутки: с 1458 до 1484 года, то есть в течение двадцати шести лет, Роза и Родриго виделись едва пятнадцать раз.

Но несмотря на редкие свидания, Родриго не переставал доказывать своей любовнице и детям искренность своей привязанности. Каждую неделю он писал Ваноччо и высылал ей деньги. Она с детьми жила в роскоши. Домом управлял друг Родриго, дои Мануэль Мельхиори, слывший братом Розы и наблюдавший только за благосостоянием своей сестры и племянников, не позволяя себе делать ни малейшего замечания относительно их поведения. Это было необходимой скромностью со стороны дона Мануэля, иначе он из полезного и приятного стал бы стеснителен и скучен.

Объясним это.

Верная Родриго первые четыре года своего вдовства, Роза, пылкая по природе, однажды убедилась, что любовь, как бы ни была искренна, если выражается только перепиской, — это очень неполная, несовершенная любовь.

И сам Родриго, услыхав в один из своих редких приездов в Венецию ее жалобу на редкость свиданий, дал ей полную свободу, сказав:

— Моя милая, так как я хочу стать Папой, то с моей стороны было бы и глупо, и жестоко принуждать вас быть мученицей. Сохраните мне ваше сердце — вот все, чего я вправе от вас требовать.

И Ваночча сохранила свое сердце для одного Родриго. Что же касается ее чувств, то она часто дарила их прекрасным венецианцам. Из этого видно, что дом Ваноччи вовсе не был школой нравов и что строгий цензор в лице дона Мануэля был бы в нем неуместен.

Освобожденная своим любовником, Ваночча находила совершенно естественным не быть требовательной к детям. После одного любовника она брала другого. И пока дети были только детьми, зрелище этого разврата не представляло для них опасности. Но когда Чезаре и Франческо стали мужчинами, а Лукреция достигла шестнадцати лет, влияние дурного примера выразилось в них вполне.

Отец их, кардинал, давал их матери полную свободу в удовольствиях, и она не находила дурным вполне пользоваться этой свободой. И они также были вольны поступать как хотят. Законы нравственности, религии, природы для них не существовали…

В шестнадцать лет Лукреция была поразительно хороша собой. В ней было все: благородство, грация, изящество, ум. Все, исключая сердце.

Но сердца не видно… И для того, чтобы обольщать и убивать, сердца не нужно.

Она была блондинка. До шестнадцати лет белокурая Лукреция была прекрасна! Она посоветовалась с зеркалом и решила по примеру матери завести любовника…

Во дворец Ваноччи в числе других вельмож являлся Марсель Кандиано, очень нежно поглядывавший на Лукрецию.

Она тоже поглядывала на него. Друг друга можно понять быстро, если хотеть этого. Марсель Кандиано понял, что он нравится; от разговора глазами он поспешил перейти к словам.

Однажды вечером, пользуясь тем, что они были одни, Кандиано прошептал:

— Я люблю вас!

Она отвечала улыбкой. Она видела, что ее мать поступает так же в подобных случаях.

На другой день, если он скажет больше, она решила ответить ему яснее. Но на другой день Кандиано не явился во дворец Ваночча.

Кто-то изумился этому отсутствию.

— А! — был ответ. — Разве вы не знаете, что Кандиано лежит в постели.

— Больной?

— Умирающий от удара кинжалом, который он получил, выходя отсюда.

— А кто его ударил?

— Неизвестно. Убийца был в маске.

Бедный Кандиано! Лукреция была печальна целый час.

Но в тот самый вечер, когда она узнала о происшествии, рядом с ней за ужином сидел кавалер Никола Альбергетти из Ферары.

Он был старше Кандиано и не так красив, но зато очень богат. В числе других драгоценностей на мизинце левой руки он носил перстень с огромным бриллиантом, которым все восхищались, вместе с другими восхищалась и Лукреция.

— Этот перстень вам нравится? — спросил любезный кавалер и преподнес его молодой девушке.

Лукреция удивилась столь чрезмерной доброте, но так, для формы.

— Доброта моя больше, чем вы думаете, — ответил улыбаясь, Альбергетти. — Этот перстень я получил от алхимика, который немного занимался колдовством и который уверил меня, что, пока я буду носить его, мне нечего бояться смерти.

— А между тем вы отдаете его, — заметила Роза Ваночча. — Это неблагоразумно.

— Какая заслуга в том, чтобы дарить то, что ничего не стоит? К тому же я не суеверен. Если бы я заболел, то не бриллиант спас бы меня. Против разбойников и врагов у меня есть шпага…

С этой минуты в кругах Ваноччи стало для всех ясно, что Альбергетти мечтал о счастье быть любовником Лукреции. С нею он был любезен, предупредителен, ловя каждый случай сказать ей вслух комплимент о ее грации, о ее уме…

— Но, — сказал однажды вечером Розо маркиз Пизани, ее любовник в это время, — Альбергетти влюблен в вашу дочь!..

— Так что же? — холодно ответила Роза. — Почему он не может ее любить!..

— Вы не догадываетесь?

— Чего?

— Что может произойти нечто опасное и для вас, и для нее от этого ухаживания?

— Что же может произойти?

— Но если он влюблен, почему же не просит ее руки?

Роза пожала плечами.

— Что за вопрос задаете вы мне, маркиз? Вы женились бы на моей дочери, если бы даже обожали ее?.. Конечно, нет? На девушке без имени не женятся… Почему же вы желаете, чтобы Альбергетти, который такой же дворянин, как и вы, просил ее руки?

— Но в таком случае?..

— Не беспокойтесь. Девушке без имени нечего бояться дерзости волокиты. Ее оберегают. И в тот день, когда Альбергетти пожелал бы идти дальше, чем следует, ручаюсь вам, он поплатился бы.

Кто же стоял за Лукрецией? Почему ей нечего было страшиться обольщений все более и более влюбленного в нее мужчины?

Альбергетти продолжал свои ухаживания. И однажды вечером, никем не замеченный, по крайней мере, он так думал, — он прошел в комнаты Лукреции и, стоя перед ней на коленях, умолял ее ответить на его страсть.

Более кокетливая, чем влюбленная, Лукреция согласилась предъявить только слабое доказательство благородному сеньору.

Поцелуя в лоб она считала на первый раз достаточным.

Этого оказалось много.

Через несколько часов ночью, поужинав по привычке рядом со своей возлюбленной, — Альбергетти возвращался домой и, когда он переходил площадь св. Марка, чтобы добраться до своей гондолы на Пиацетте, какой-то человек в маске со шпагой в руке преградил ему дорогу.

Альбергетти был храбр и ловко владел оружием и потому не очень дрогнул при этой встрече.

— Чего ты хочешь от меня? — спросил он у человека в маске.

— Убить тебя! — ответил тот.

— Убить? За что?

— Я тебе скажу, когда ты будешь умирать.

— Право? Ты так уверен в себе?

— Так же уверен, как будешь уверен и ты через несколько минут в своей ошибке, которую ты сделал, отдав свой перстень.

— О! О! Ты все знаешь? Не из близких ли ты придворных Ваноччи?

— Может быть.

— Так же, как я, влюбленный в ее дочь, а следовательно, соперник?

— Это возможно.

— Уж не тот ли самый господин, который убил Марселя Кандиано?

— Я не говорю нет.

— Ну, посмотрим, легко ли ты отправишь меня на тот свет, как ты надеешься?

Говоря таким образом, Альбергетти вынул шпагу и напал ка незнакомца, в котором сразу узнал своего учителя. Шпага человека в маске казалась сросшейся с его рукой. Невозможно было выбить ее.

Незнакомец в свою очередь напал на Альбергетти, тот хотел отразить удар, но не успел. Шпага противника воткнулась ему в горло. Он упал, обливаясь кровью.

Тогда, скинув маску и наклонясь к своей жертве, незнакомец сказал:

— Смотри теперь, кто твой соперник, Альбергетти. Смотри, кто тот, который подобно тебе любил Лукрецию.

Умирая, Альбергетти напряг последние силы, чтобы взглянуть в лицо своему убийце.

— О ужас!.. — прошептал он. — Чез…

Он не окончил, рука незнакомца закрыла ему рот…

Когда рука была отнята, второй любовник Лукреции был мертв.

В то время, когда совершалось убийство, Лукреция сидела в своей спальне, готовясь лечь в постель. Но летняя ночь была удушлива… молодой девушке не хотелось спать…

Полураздетая, потушив лампы, чтобы не было видно снаружи, она облокотилась на окно. Дворец Розы Ваноччи выходил на площадь св. Стефана, на углу большого канала; из окна Лукреция могла наслаждаться видом гондол, скользивших по лагунам… Но она глядела не вниз, а вверх, рассеянным взором следя за черными облаками, медленно двигавшимися по небу, по временам освещаемому молнией.

Вдруг постучались в дверь. Кто мог быть так поздно?

Вероятно, больная мать прислала за ней одну из своих горничных.

— Кто там? — спросила она.

— Отвори. Это я! — произнес глухой голос.

То был голос Чезаре, ее брата. Не одеваясь, Лукреция отворила дверь.

Чезаре вошел.

Она хотела зажечь свечи.

— Бесполезно! — сказал он, удерживая ее за руку. — Нам не нужно огня, чтобы поговорить.

— Как хочешь, — ответила она.

Он бросился на диван, стоявший напротив постели, она села с ним рядом. Наступило молчание, в продолжение которого Чезаре, привыкая к полумраку, не переставал глядеть на белую фигуру, сидевшую рядом с ним.

Удивленная этим молчанием Лукреция, смеясь, спросила:

— Что ты, Чезаре, хочешь мне сказать?

— Не смейся!..

— А! Я не должна смеяться!.. С тобой случилось какое-нибудь несчастье?..

— Со мной? Нет!

— С кем-нибудь из братьев?

Чезаре сделал презрительное движение.

— Я смеюсь над нашими братьями! — возразил он. — Я люблю только одно существо во всем мире: тебя, Лукреция!..

— О! А мать, а отца?..

— Я их люблю не так, как тебя. За тебя я отдам всю свою кровь, я продам душу… Знай, что я за тебя сделал, я убил человека.

— Боже!..

— Ты не увидишь больше Николу Альбергетти, как не видишь Марселя Кандиано!..

— А! Так это ты убил Кандиано?

— Я.

— За что?

— Я тебе сказал, за то, что я люблю тебя!.. Потому что я так люблю тебя, что не хочу, не хочу, чтобы у тебя был любовник…

— А! А!.. Теперь я предупреждена. Не иметь любовника… А буду ли, по крайней мере, я иметь позволение выйти замуж?

— Ты еще слишком молода, чтобы идти замуж.

— И мужа не иметь! Но знаешь ли, Чезаре, твоя братская привязанность слишком жестока!..

— Я не брат тебе!..

— Кто же ты?..

— Кто я?.. Примирись с этим неведением, Лукреция!.. Кто я, кем я хочу быть для тебя, ты уже давно подозреваешь это. Хочешь ли, чтобы убедить тебя совершенно, я убью еще несколько глупцов, которые встанут между нами? Хорошо! Я убью. Но я люблю, люблю, люблю тебя, Лукреция!.. Я люблю тебя и ради тебя играл своей жизнью… Потому что я не умертвил Альбергетти… Я убил его в честной битве… Если б он убил меня, поплакала бы ты обо мне?.. Любишь ты меня?.. Лукреция!.. Моя Лукреция!..

И он сжал ее, трепещущую, в своих объятиях. Трепещущую не от радости, а от ужаса…

Правда, она давно замечала что-то чудовищное в чувствах Чезаре. Быть может, она даже угадала в нем убийцу Марселя Кандиано. Между тем, как ни было развращено ее воображение, Лукреции было только семнадцать лет. За отсутствием души плоть возмущалась в ней от первого дерзкого прикосновения…

При блеске молнии она смотрела на своего брата… Чезаре Борджиа был красив, очень красив!.. Он был прекрасен, а Лукреция должна была быть Лукрецией…

Однако она его отталкивала, говоря:

— Нет! Ступай! Если б узнали, что ты у меня в этот час?.. Ступай!..

— Кого же ты боишься?..

— Тебя! Ты безумен!.. Говоришь о любви, когда только что убил человека!..

— Ты жалеешь этого человека!..

— Э! Нет!.. но…

Раздался глухой удар грома.

— Слышишь?.. — проговорила она. — Это голос оскорбляемого тобой Бога!

Чезаре насмешливо покачал головой.

— Я слышу шум, производимый электричеством, и ничего больше, — ответил он.

— Наконец, я хочу спать… я буду больна… Эта гроза пугает меня… Умоляю тебя, Чезаре, удались!

— После того, как ты подаришь мне поцелуй.

Она приблизилась к нему и остановилась…

Снова раздался стук в дверь, и в то же время послышался голос:

— Отвори, Лукреция! Это я, Франческо.

— Франческо? — спросил Чезаре, хмуря брови. — Что тебе нужно?..

Она зажгла свечу, накинула первую попавшуюся под руки одежду и отворила дверь.

Франческо был годом старше Чезаре, которому было девятнадцать лет. Черты лица его были не так правильны, как у его младшего брата, зато выражение было нежнее и приятнее. Но в эту минуту он совсем не улыбался.

Он вошел, не выразив ни малейшего изумления при виде брата, поклонился сестре, потом, обращаясь к Лукреции, сказал с холодной усмешкой:

— Теперь, моя малютка, если хочешь успокоиться, тебе никто не будет мешать. Ступай в постель и спи.

Чезаре встал бледный и приблизился к Франческо:

— А! А! — воскликнул он. — Ты нас подслушивал!

— Я не подслушивал, — спокойно возразил Франческо, — я наблюдал за тобой!..

— То есть, подслушивал за дверью?..

— Да. И я должен сознаться, что не раскаиваюсь в своем любопытстве. Мне довелось услышать очень странные вещи!..

— Франческо!..

— Чезаре!..

Братья с угрожающим видом стояли друг против друга. Лукреция бросилась между ними.

— Полно! — вскричала она. — Уж не хотите ли вы сейчас драться? Право, эта гроза действует раздражительно на нервы. Если тебе хотелось подслушать наш разговор с Чезаре — тем лучше для тебя! Ты будешь меньше удивлен завтра, когда услышишь о смерти Альбергетти. Чезаре не хочет, чтобы у меня были любовники. Ты, быть может, тоже не хочешь?.. Поспорим, что ты не хочешь!.. Ну, у меня их не будет… Клянусь вам!.. Теперь прощайте! Ступайте спать н, чтобы вам не было завидно…

Молниеносно наклонившись поочередно к обоим братьям, Лукреция дала им по жаркому поцелую, затем, толкнув их к двери, сказала:

— До завтра!

Они хотели говорить.

— Ни слова, или я рассержусь, — докончила она, красноречиво пожимая обоим руки. — Я люблю только вас… Я хочу любить только вас… Я никого не буду больше любить… Довольны вы?.. Прощайте!..

Заперев дверь и закрыв окно, Лукреция легла и, улыбаясь, шептала: «А! И тот тоже!»

Он тоже!.. Как он? Что тоже! И почему Лукреция улыбалась?.. Угадайте, читатели.

Жак Бурхард уверяет, что Лукреция не только принадлежала обоим братьям, но что позже была даже в постыдной связи со своим отцом.

Мы окончили пролог первой драмы стыда и позора, которым занята вся история Лукреции — история, переполненная преступлениями. Мы видели ее еще девушкой — блудницей, теперь взглянем на женщину.

Есть оттенки даже в ужасном, но тут нет: если Лукреция Борджиа отравляла своих любовников, своих мужей, то она еще отвратительней в виде соперницы своей матери и любовницы братьев.

Виктор Гюго в своей драме дает Лукреции сына Дженаро, которого она находит в Венеции, будучи уже женой Альфонса д’ Эсте, герцога Феррарского, которого она любит, спасает от смерти и который ее убивает…

Но дело происходило не совсем так.

Дочь Лукреции (один только дьявол знает, кто был отец — Чезаре или Франческо) исчезла при самом рождении, отданная Розой Ваноччей на воспитание крестьянке в окрестностях Вероны. Беременность Лукреции и роды были для всех посторонних тайной. Оправившись, Лукреция снова принялась за прежнюю веселую жизнь… Но Чезаре, во избежание нового скандала, был отправлен отцом и матерью в университет в Пизу, а Франческо в Падую.

Что касается Лукреции, то ей дали мужа: молодого испанца, фамилия которого неизвестна. Да и к чему нужна была ему фамилия! Он существовал так недолго! Его взяли, когда считали нужным, и избавились от него, как только он стал бесполезен.

Родриго Борджиа стал Папой только в 1492 году, но, сгорая от нетерпения увидеть свое семейство, он в 1487 году привез его в Рим. Любезный друг дон Мануэль Мельхиори, перекрещенный в графа Фердинанда Кастильского, из брата Розы в Венеции в Риме превратился в ее мужа. Муж Лукреции был изумлен этой метаморфозой, К тому же Родриго имел на нее виды, а потому однажды мать спросила у Лукреции:

— Очень ты любишь своего мужа?

— Я? Нисколько! — ответила тут же Лукреция.

— Значит, если с ним случится какая-нибудь неприятность, ты не огорчишься?..

— Какого рода неприятность?

— Например, если б он умер неожиданно… Он мал ростом… Несколько толст… шея у него ушла в плечи. Подобного рода люди подвержены апоплексии.

Лукреция улыбнулась.

— Хорошо.

Однажды вечером, возвратившись с прогулки, он весело ужинал со своею тещей и женой.

— Вы должны заботиться о себе, мой друг, — говорила Ваночча.

— Уверяю вас, дорогая матушка, — смеясь, возразил муж Лукреции. — Я не чувствую никакой боли.

— Иногда, сами не замечая, носят в себе семена болезни. У меня есть старое сиракузское вино — просто нектар!.. Я пью его, когда чувствую себя дурно… Позвольте предложить вам несколько глотков…

Слуги удалились, потому что ужин кончился, сама Роза отправилась в свою комнату за драгоценной бутылкой. В то время Лукреция смеялась и шутила со своим мужем. Ваночча принесла нектар и налила зятю.

— А мне, матушка! — вскричала Лукреция с упреком, — разве вы не дадите?

— Сейчас, сейчас!.. — ответила Ваночча. — Ты ведь не больна!..

— Да и я не болен, благодарение Богу! — воскликнул супруг.

— Но вы все-таки попробуйте этого вина, мой друг. Я хочу узнать о нем ваше мнение.

Муж Лукреции выпил глоток, другой…

— Великолепно! — сказал он и любезно подал стакан жене, прибавив, — попробуй и ты…

Лукреция не знала, что ей делать. Отказаться было бы странно, принять — опасно. Однако, она взяла стакан, но в иных случаях секунда значит больше часа. В самом деле, пока она рассматривала вино, вдруг ее муж вскрикнул раз, один только раз, и упал на пол. Он был мертв…

— Я же говорила ему, что он болен! — заметила Ваночча, выливая за окно остатки старого сиракузского вина.

Бледнея, Лукреция рассматривала труп своего мужа.

— О чем ты думаешь? — сказала ей мать. — Зови же на помощь, пока я отнесу склянку на прежнее место…

— Помогите! — закричала Лукреция.

Иннокентий VIII не существовал более. Двадцать два кардинала, которым было хорошо заплачено, провозгласили Папой Родриго Борджиа, под именем Александра IV… Он обладал всем могуществом, о котором столько лет мечтал… Из Чезаре он сделал кардинала, по тому не нравилась священная карьера; он перешел к Людовику XII, который из кардинала Валентина, как прозывался Чезаре, сделал герцога Валентинуа.

Франческо стал герцогом Ганди…

Лукреция…

Что бы сделать из Лукреции?.. Она была вдова. Хорошо. Ей был нужен муж. Ей выбрали его из знаменитейшей итальянской фамилии, давшей Милану шестерых государей, из семейства Сфорца. Но в 1497 году Александр IV заметил, что Сфорца, муж его дочери, будучи приемлемым как зять, оказался совершенно бесполезным в качестве союзника, и поэтому объявил брак недействительным из-за мужской неспособности супруга.

Третьим мужем Лукреции Борджиа был Альфонс, герцог Бизеглиа, побочный сын Альфонса II Арагонского. Он был полезным и прелестным мужем: такой нежный, добрый, никогда не занимавшийся тем, что делала Лукреция. Александр IV и его дочь очень любили Альфонса. Это, однако, не помешало Чезаре убить его два года спустя.

Этот Чезаре убивал людей как мух. Отец его и сестра восхищались им.

Но однажды они поняли, что он зашел слишком далеко.

Это случилось перед третьим замужеством Лукреции. Он был в Риме, в который вступил как триумфатор после победы над французами. Три дня длился праздник. В течение трех дней в Ватикане не знали, чем позабавить герцога Валентинуа.

Но герцог был мрачен среди всех этих развлечений, ибо Лукреция не разделяла их вместе с ним.

Странная и роковая вещь! Страсть Чезаре к сестре противилась времени. Этот человек, по знаку которого отдалась бы самая прелестная женщина в Италии, всегда любил только одну — ту, любовь к которой должна бы была заставить его краснеть.

Где же была Лукреция?

Она из каприза удалилась в монастырь, когда Чезаре вступал в Рим.

Быть может, тут крылась какая-нибудь любовная интрижка, но Чезаре все это мало трогало, она знала. Почему же из этой истории она делает тайну? А?.. За два дня до возвращения Чезаре в Рим его брат, герцог Ганди, тоже прибыл туда. И Чезаре даже заметил с тайным изумлением, что Франческо вовсе не заботился об отсутствии сестры.

Все ясно! Если Лукреция скрывалась от Чезаре, то лишь для того, чтобы быть с Франческо… Они видятся в монастыре… О глупец! Трижды глупец!.. Как сразу он не понял этого!..

А вдруг он не ошибается?.. Несчастье!.. Этот человек слишком долго стоял на его дороге!.. К тому же он похищает у него часть славы… О нем говорят: хвалят его храбрость, великодушие… Неаполитанский король подарил ему два герцогства: Беневенто и Понтекорве!..

Чезаре немедленно поручил шпионам следить за братом.

На другой день он уже знал все, что нужно было знать и что вполне подтверждало его подозрения: каждую ночь герцог Ганди посещал монастырь св. Сикста, в котором жила его сестра.

— Довольно! — сказал Чезаре.

И спокойно, хладнокровно, вместе со своим оруженосцем он обдумал план убийства брата в следующую ночь.

В этот вечер и Чезаре и Франческо ужинали у матери, в вилле. За ужином герцогу Ганди подали письмо, распечатав которое, он покраснел от радости. Прочитав его, он сказал одно только слово: «Приду!»

В одиннадцать часов он встал из-за стола и ушел.

Через пять минут под предлогом отправиться в Ватикан, к отцу, Чезаре также простился с матерью.

Чтобы достигнуть монастыря св. Сикста, Франческо приходилось проходить еврейским кварталом. Он шел в сопровождении слуги, вдруг четверо пеших и пятый верхом напали на него. Думая, что имеет дело с ворами, он назвал себя, но убийцы, услышав это заявление, только участили удары, и герцог пал мертвый рядом с умирающим слугой.

Тогда тот, который был верхом, безмолвно и неподвижно смотревший на убийство, подъехал к трупу, а четверо убийц, взвалив тело на спину лошади, пошли рядом с нею, чтобы поддерживать оное.

Кто был этот человек на лошади, который отвез труп к Тибру, откуда на другой день вытащили тело герцога, пронзенное девятью ударами кинжала? Вы, конечно, догадались: это был Чезаре!

И Александр IV, и Роза Ваночча, и Лукреция тоже догадались сразу.

Вы, наверное, думаете, что отец, мать и сестра, потрясенные столь ужасным преступлением, призвали убийцу к ответу и наказали его своим справедливым гневом? Плохо же вы знаете семейку Борджиа!

Александр IV, действительно, пролил искренние слезы над трупом старшего сына. В течение трех дней он ничего не ел. В течение трех дней, несмотря на просьбы своей новой любовницы, Джулии Белла, уединившись в самую потаенную и мрачную комнату своего дворца, он не принимал никого.

Но Лукреция вышла из монастыря св. Сикста.

Отец принял ее. Он ее выслушал… Что сказала она ему?

Кто это знает! Но Александр написал Чезаре, который бежал в Неаполь, чтобы он воротился. И не только простил ему братоубийство, но даже отдал живому то, что принадлежало мертвому.

Что касается Лукреции, то при встрече с Чезаре ничто, кроме легкой дрожи, когда он жал ей руку, не выражало в ней, что она помнит его преступление.

Одно только существо не простило Чезаре: мать.

Но и она никогда не сделала ему ни одного упрека. Только когда, являясь к ней, он хотел поцеловать ее, она отворачивала лицо и произносила одно слово:

— Нет!

Ни слова больше.

В течение двух лет, будучи женой Альфонса, герцога Безеглиа, Лукреция, привязанность к которой со стороны отца перешла в страсть, ни разу не покидала Рима. Она занимала в Ватикане великолепные покои, куда собирались все самые распутные женщины Рима, где она принимала кардиналов, разбирала корреспонденцию отца и довела свое бесстыдство, но словам Бурхарда, до того, что являлась в храм святого Петра в сопровождении своих развратных сообщниц.

И день и ночь она предавалась самым разнообразным удовольствиям, жизнь ее была непрестанным разгульным пиром, а ночные пиршества у Лукреции неизменно оканчивались ужасающими убийствами.

Нужно было золото, груды золота были нужны и Александру, и Чезаре, и Лукреции для той постыдной бесславной роскоши, которой они себя окружали. Чтобы доставать золото, они приглашали к себе дворян, большей частью своих родственников, и отравляли их или, когда несчастные впадали в бесчувствие от вина, приказывали сбирам умерщвлять их.

Охоты, балы, маскарады и пиры с ядом или ударом кинжала вместо десерта вошли в обычай у фамилии Борджиа.

Вот как пировал герцог Валентинуа:

«В последнее воскресенье октября месяца пятьдесят куртизанок ужинали в комнате Чезаре Борджиа, а после ужина танцевали с оруженосцами и служителями, сначала в своей одежде, а потом голые. После ужина стол унесли и на полу симметрично расставили канделябры, рассыпая на паркет множество каштанов, которые эти пятьдесят женщин, все еще голых, должны были поднимать, ползая на четвереньках между горящих светильников. Чезаре и сестра его Лукреция, смотревшие на это представление с трибуны, воодушевляли своими рукоплесканиями наиболее ловких и прилежных…»

Допуская Лукрецию к участию в своих непристойных забавах, Чезаре Борджиа, по-прежнему ее ревнуя, сам вводил ее в тайны разврата, потакал любым ее капризам, но он не потерпел бы, влюбись она в кого-нибудь всерьез. Никаких увлечений с ее стороны он не позволял.

Осенью 1490 года она приметила одного миланского дворянина по имени Фабричио Боглиони. У него не было ничего, кроме ума, и он полагал, что не рискует ничем, отвечая на искания Лукреции.

Целую неделю Чезаре как будто не замечал частых посещений Фабричио Боглиони его сестры.

На девятый день он сказал ей:

— Боглиони мне надоел: брось его.

— Если тебе он надоел — меня он забавляет, — ответила она, — и я не брошу его.

— Хорошо!

Он повернулся на каблуках, она бросилась к нему и схватила за руку.

— Берегись! — С угрозой сказала она. — Если ты только тронешь Боглиони, я не прощу тебе этого никогда!

— Кто тебе сказал об этом, глупенькая! — смеясь, возразил Чезаре. — Я не полагал, что он так тебе нравится, и ошибся. Оставь его себе, не станем более о нем говорить.

Лукреция знала, что значат обещания ее брата и с этой минуты заботливо оберегала Боглиони, приказывая своим оруженосцам провожать его, если он уходил от нее поздно, и сама наливая ему за столом вино.

Но однажды утром, на охоте, молодой миланец удалился, к несчастью, от своей любовницы и встретил Чезаре, который сидел один под деревом и, чтобы прохладиться, поскольку жара была нестерпимая, ел красный мессинский апельсин.

— Ба! Это вы, синьор Боглиони, — вскричал герцог Валентинуа. — Где же сестра?

— Не знаю, монсеньор. Я ехал с нею минуту назад и был вынужден сойти с лошади, чтобы поднять мою шляпу, которую снесло ветром. Когда я возвратился на то место, на котором оставил герцогиню, ее уже не было там.

— Мы отыщем ее. Я устал и отдохнул с минуту… хотите, Боглиони, апельсин, он удивителен…

— С удовольствием, монсеньор.

Боглиони проглотил четверть апельсина, поданного ему герцогом.

Затем он сел на лошадь, и они рядом отправились отыскивать Лукрецию. Но не прошло пяти минут, как Боглиони почувствовал такое недомогание, что вынужден был остановиться… Он качался в седле.

Не обращая на это никакого внимания, Чезаре Борджиа продолжал свой путь.

— Что же со мною? — проговорил Боглиони и, чувствуя себя все хуже и хуже, слез с копя.

Час спустя один из слуг нашел его умирающим в высокой траве, на которую он лег.

Лукреция громко закричала при этом известии.

— Это ты убил его! — говорила она Чезаре.

— Нет! Клянусь честью…

Доказательств не было, никто не видал, как герцог Валентинуа разговаривал с Боглиони в лесу, а яд Борджиа не оставлял следов.

Будучи уверена в своей правоте, Лукреция несколько дней дулась на брата… Но в Риме готовились новые празднества по случаю возвращения герцога Безеглиа, благородного супруга дочери Александра IV… приговоренного Чезаре к смерти.

Лукреция забыла бедного Боглиони.

Альфонс, герцог Безеглиа, был принят Папой и герцогом Валентинуа со всеми признаками искренней дружбы.

Особенно Чезаре обходился с ним, как со своим лучшим другом, не покидая его целые дни во время празднества.

Но однажды, во время ужина в Ватикане, Альфонс был убит на площади св. Петра, когда он поднимался по лестнице, ведущей к ней. Он получил удар алебардой в голову, одну рану в бок и одну в ляжку.

«Но он не умер от этих ран, — говорит Бурхард, — что, однако, не помешало ему быть удавленным на следующую ночь в своей постели, на которую он был перенесен весь окровавленный».

Так Лукреция в третий раз стала вдовой.

Через шесть месяцев она вышла замуж за Альфонса д’Эсте, сына герцога Феррарского. Она была в этом городе, когда 18 августа 1503 года узнала о смерти отца.

Известно, как умер Александр IV.

Расточительность Чезаре перешла всякие границы, он задумал отделаться от трех или четырех богатейших кардиналов, среди которых были Карнето и Карафора, а Александр разрешил ему чеканить монеты каким-то новым способом. Он пригласил кардиналов и их друзей на роскошный ужин. Чезаре передал дворецкому отца две бутылки вина, приказав ему подать их только тогда, когда он даст знак.

Вследствие непонятной ошибки один из слуг подал это именно вино за несколько минут до ужина его Святейшеству и герцогу Валентинуа, почувствовавшим потребность освежиться. Александр IV умер через несколько часов в ужасных конвульсиях. Чезаре принял противоядие и спасся. Он умер через десять лет от выстрела при осаде Вианы, во время войны Жана д’ Альбер с коннетаблем Кастильским.

Слишком славная смерть для чудовища, достойного только эшафота!

Лукреция пережила всех своих родных. Но годы, тяготевшие над ней, смягчили ли ее характер? Если она еще имела любовников в Ферраре, то, по крайней мере, она не отравляла их. Это был уже прогресс!.. Одним из этих последних любовников был друг Ариоста Петр Бембо, в письмах к которому Лукреция выражала самую пылкую любовь. Но любила ли она на самом деле? Могла ли она чувствовать истинную любовь?..

Нет, Господь ни разу не дозволил ей испытать чистой и действительной радости, зато по его воле она познала истинную и горькую печаль! Что ж, ей воздалось по заслугам!