Пробило десять часов, когда актеры сошли в общий зал завтракать.

Шатулье уже давно встал, он бранил Франсуа, бранил старую служанку, он разбранил бы и Вишенку, если бы она ему попалась на глаза, но молодой девушки не было в зале.

— Чего вы кричите с такого спозаранку, господин Шатулье, — сказал Гранжерал, выходя на двор подышать чистым воздухом.

— Чего я кричу, сударь, чего я кричу, я кричу, потому что окружен лентяями, которые ничего не делают, и если я сам не буду смотреть за всем, то меня скоро обворуют!..

— Что это значит?..

— Это значит, что мы спали с отпертыми дверями и что было так же легко войти ко мне, как схватить щепотку табаку.

— Как, дверь была отворена? Которая?

— Вот эта, сударь, она выходит прямо на дорогу и запирается только железным засовом, но отворить ее нет никакой возможности, но сегодня утром, когда я вышел, дверь была открыта настежь.

— Значит, кто-нибудь уже вышел?

— Нет, сударь, никто не выходил, я убежден в этом, я встал раньше всех. Прислуга спала, жена также, она долго спит с тех пор, как страдает подагрой, вероятно, никто из вас не пожелал также вставать до зари.

— Мой дорогой хозяин, — возразил Монтезума, который явился одетый во что-то вроде персидского халата, по которому были разбросаны большие цветы, полинявшие вследствии неоднократного старанья. Голова его была обвязана желтым фуляровым платком. — Так вы не знаете, что добродетельные люди любят смотреть на восход солнца.

— Я этого не отвергаю, сударь, я вас считаю очень добродетельным, но разве это вы сняли железный засов сегодня на рассвете?

— А, господин Шатулье! — вскричал Дюрозо, подходя с сигарой во рту. — С каким тяжелым чувством встречаешь день, как коротка кажется ночь, когда на заре приходится расставаться с любимым существом.

— Ах, сударь, я вас не заставляю оставлять то, что вы любите, разве меня это касается, — возразил трактирщик, прерывая декламацию из «Фигаро» в его самом лучшем месте. Но я все-таки возвращаюсь к железной перекладине.

Но Гранжерал тоже решил сказать свое слово:

— Видите ли, мой дорогой Шатулье, когда я был клерком у нотариуса, каждый имел свою очередь, чтоб затворять двери, таким образом знали с кого спросить, если что-либо случалось. Однажды вечером, я помню…

— Сударь, я очень хорошо знаю, что должен взыскивать с Франсуа, и он сегодня просидит на черством хлебе.

— Ну а завтрак, разве не завтракают здесь?.. О чем же вы думаете, господа. Я очень голодна, — заявила о своем присутствии госпожа Гратанбуль.

Мать Альбертины была облачена во фланелевую кофту и суконную юбку, спускавшуюся немного ниже колена, столь легкая одежда допускала видеть ее еще красивые ноги. Большой чепчик на голове, сверху косынка довершали ее костюм.

— Будь спокойна, я заказал завтрак и надеюсь, что господин Шатулье скоро нам его подаст.

— Сейчас, господа… Странно, Вишенки нет, до сих пор не приходит, что она делает у себя?

— Франсуа, дал ли ты овса Вертиго? — спросил Пуссемар.

— Дал, и она его уже весь съела, я больше люблю заниматься лошадьми, чем разыгрывать комедию.

— А вы не чувствуете призвания к театру, молодой человек? — сказала мать Альбертины, приближаясь к Франсуа.

— О нет, сударыня… напротив… — говоря это, он отодвигался от госпожи Гратанбуль, строгий костюм которой его напугал. Вероятно, он боялся, чтоб она не разыграла с ним сцену из «Поля и Виржинии», и он спрашивал себя, каким образом эта дама запрятала бы его под свою узкую юбку.

Актеры собрались в зале завтракать, дамы явились в утренних туалетах. Привычка румяниться совершенно испортила их цвет лица, только одна здоровая Альбертина сохранила свою свежесть. Впрочем, все опять жалуются на свое нездоровье: у Элодии болит горло, у Зинзинеты мигрень, у госпожи Рамбур расстроены нервы, только одна Альбер тина объявляет, что очень голодна, и заливается смехом при виде своей матери.

— Как, мама, ты показываешься в этом костюме, уж это слишком легко?

— Что же особенного в моем костюме, неужели нужно стесняться в гостинице.

— Твоя юбка укорачивается с каждым днем, я понимаю, ты хочешь показать свои ноги, но, если ты будешь еще выходить в этой юбке, ты скоро покажешь колени.

— Ну что же, увидят, что я не кривоногая!

— О, госпожа Гратанбуль, — заметил Дюрозо, — это хорошее рассужденье. Со своей стороны я предлагаю складчину, чтоб купить юбку госпоже Гратанбуль.

— Матушка не нуждается в твоей подписке.

— Лучше дайте представленье на мой бенефис, как мне это было обещано, — возразила госпожа Гратанбуль.

— Кажется, подали завтрак, а Анжело еще нет.

— Тем хуже, садитесь за стол.

— Он, вероятно, любезничает с Вишенкой, к тому же и ее не видать.

— Какой он ловелас.

— Ну, давайте завтракать.

— Что касается меня, — возразил Монтезума, делая в это время пируэт, — я не падок до трактирных служанок, мне мало льстят подобные победы.

— Мы знаем, ты любишь духи, Монтезума, кстати, говорят, что помада из Фонтенебло необыкновенно хороша, только дорога слишком.

Монтезума притворяется, что не слышит.

— Господа, — потребовал внимания Гранжерал, — нужно ехать тотчас же после завтрака, надо спешить в Немур, потому что здесь мы только время тратим напрасно, мы еще не решили, что играть.

— Как странно, что Анжело не приходит, — сказала Зинзинета. — Мой друг, сообщите, что его ждет завтрак, он, верно, одевается.

— Слушаю, сударыня, — ответил Франсуа.

— И не забудьте дать сена моей лошади, я по ее морде заметил, что она голодна.

— Мне не нравится эта гостиница, — заметила Элодия, — смотрите, тут некому переменить тарелки.

— Да можно и не менять тарелки, бывало и хуже этого.

— О, ты всем доволен, а постели какие, спали вы?

— Я слегка вздремнула, — отвечала Альбертина.

— Тут, наверное, есть крысы, я слышала странный шум, — сказала госпожа Рамбур.

— Я тоже слышал шум, но это не были крысы, — заметил Монтезума. — Анжело спал в одной комнате со мной, он, верно, отправился прогуляться… дверь то отворялась, то затворялась, я спать совсем не мог.

— Но, может быть, он, бедненький, нездоров, оттого так долго не выходит, — усмехнулась Зинзинета.

— Что он не болен, это верно. Вставал он для чего-нибудь другого.

— Ах, как люди злы, сейчас готовы что-нибудь придумать.

Наконец возвращается Франсуа.

— Скоро сойдет Анжело?

Франсуа, входя в комнату, держал руки в кармане и старался придать своей улыбке насмешливое выраженье.

— Господина Анжело нет в его комнате, но зато, идя за сеном для лошади, я нашел на сеновале сено смятым, точно кто на нем лежал… В заключение я нашел вещицу и сказал себе: «Это, должно быть, потерял кто-либо из членов почтенного общества». — При этом Франсуа вынимает из кармана своей куртки полоску, вышитую по канве, и показал ее актерам.

— Это подвязка! — вскричала госпожа Гратанбуль.

— Нет, ты ошибаешься, это принадлежность мужского туалета, это помочь, нечего сомневаться. Итак, господа, кто из вас ее оставил на сеновале? Как вы молчите, удивляюсь. Если бы я потеряла свою подвязку, то уверяю вас, что не поцеремонилась бы ее взять.

— Э, да это помочь Анжело, — вскричала Элодия.

— А ты видала помочи Анжело? — Кюшо с удивлением взглянул на свою жену.

— Что же тут удивительного, не всегда же он надевает жилет, да к тому же ему эти помочи подарила одна женщина в Самссе. В тот же день он нам их показал. Не правда ли, Альбертина?

— О, я столько помочей видала на своем веку, что об этих помочах совсем не помню.

— Наверное, — сказал Дюрозо, — помочь, найденная мальчиком на сеновале, принадлежит Анжело. Гм… Эта, верно, вещь и наводит меня на мысль, что в эту ночь…

— Господа, — восклицает госпожа Гратанбуль, наливая себе чашку кофе, — я не выходила из своей комнаты, свидетельница — моя дочь. Я спала на спине и не шевелилась целую ночь.

— Тебе нечего объясняться, никому не вздумается тебя подозревать. Что кому за дело до того, что ты спишь на спине. Не болтай, завтракай.

— Я сплю с мужем, — заметила Элодия, — не все дамы могут этим похвалиться.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила с живостью Зинзинета.

— Она в наш огород камушки бросает, — пояснила Альбертина. — Мне все равно, я смеюсь над этим. Будь я возлюбленной Анжело, я не скрыла бы этого. Я совершеннолетняя и свободная.

— К несчастью, я давно знаю, что твои года вышли, — проворчала госпожа Гратанбуль.

Госпожа Рамбур не вмешивалась в этот разговор, она вздыхала, опускала глаза, казалась смущенной, уронила тарелку и делала все, чтоб привлечь на себя подозрения, но старанья ее оказались тщетны.