Через несколько дней после своего визита к госпоже де Фиервиль Леон и жена его отправились в театр. Это единственное развлечение, которое они пользовали себе, живя в Париже, потому что они не ездили ни на балы, ни на вечера, ни на концерты, но театр нравился Вишенке, может быть из-за воспоминаний, что она сама некогда играла на сцене.

Молодые супруги приехали в театр, где давали драму, привлекавшую толпу зрителей. Леон спросил себе ложу, и к нему явилась, чтобы проводить его туда, старая и чрезвычайно полная женщина с угреватым красным лицом; на ней было платье с цветными разводами, приподнятое на боках, как у пастушек на картинах Ватто; на голове ее был чепчик с измятыми цветами, прикрепленный к огромной черной фальшивой косе и фальшивыми же кудрям.

Вишенка вздрогнула, увидев эту женщину, в которой она тотчас же узнала мать Альбертины, госпожу Гратанбуль, потому что это действительно была она.

Служительница спросила у Леона:

— Что вам угодно?

— Есть ли у вас хорошая ложа?

— Всегда имеется для благородных особ, милостивый государь. Потому что, понимаете, сейчас можно видеть, с кем имеешь дело, в особенности я, которая родилась за кулисами.

— Я не спрашиваю вас, где вы родились, но есть ли у вас ложа?

— Есть, и прелестная, из которой решительно все видно… с маленькой скамьей и даже подушкой для вашей дамы… несколькими подушками, если вы их любите, сударыня, если… если…

Госпожа Гратанбуль не смогла окончить фразы, взглянув на Вишенку, она припомнила, что где-то видела эти черты, но где?..

Молодая женщина в эту минуту дернула за рукав мужа, говоря:

— Друг мой, я не хочу сидеть в ложе с этой стороны, пойдем дальше…

— Как хочешь, милый друг.

И юная чета удалилась, оставив госпожу Гратанбуль сначала ошеломленной, потом рассерженной: надо же, не взяли ту ложу, которую она предлагала!

— Как, они уходят, а я им предлагаю княжескую ложу. Что случилось?

— Вам не повезло, — сказала матери Альбертины другая служительница.

— Это ничего не значит. Но вообразите себе, госпожа Финар, меня поразило лицо этой дамы… Верно, я ее знаю… впрочем, я видела столько лиц… Позвольте, однако же!.. Я припоминаю! Неужели это та самая юная особа, которая, в первый раз выступая на сцене, играла, как моя туфля! Она, стало быть, успешно повела свои дела… потому что на ней настоящая турецкая шаль… я в этом толк знаю… у моей дочери их было семь, при князе Чемизакове.

— А у вас есть дочь, которая была так богата?

— Еще бы! Три года тому назад у нее был дворец, карета, жокей… и я уж и не знаю что. Она называлась госпожа де Сант-Тюберез, а я — де Гратанбуль… Я отбросила свое де, устроившись в театр, потому что нужно именоваться, смотря по положению, которое занимаешь в обществе.

— И ваша дочь промотала все это богатство?

— Альбертина! Да, она промотает все золотое рудники Калифорнии и тех, кто их разрабатывает.

— Где она теперь?

— В России! Она непременно хотела поехать в Санкт… как бишь!.. в Санкт-Петербург; она полагает, что эта страна рублей принесет ей счастье, что она привезет их во множестве в Париж. Но я думаю, что она не будет в состоянии и себя-то привезти. Впрочем, это не моя вина, я ее предупреждала… я, которая знаю все обычаи европейских дворов, я ей сказала: «В России, моя милая, когда иностранцы наделают долгов, они должны заплатить их, иначе они не могут выехать из страны; я нахожу, что это варварский обычай… татарский… но это у них закон, и надо с ним согласоваться. Что ты там сделаешь, ты, которая часто не можешь заплатить за пучок салата наличными? Ты совсем запутаешься в долгах. И когда тебе вздумается возвратиться во Францию, тебе скажут: „Нет, милый ангел… так нельзя… извольте расплатиться, иначе мы вас не выпустим“.» Я приводила ей в пример множество хорошеньких женщин, знакомых ей артисток, уехавших в Россию и очень желающих вернуться на родину, которые не могут этого сделать, все по случаю долгов. Ничто не помогло, она мне отвечала: «Я найду тысячу бояр, которые за меня заплатят». «Да, — говорю, — надейся на это». Но она все-таки уехала, и я уверена, что никогда оттуда не вернется.

— Вы не желали с ней поехать?

— Избави бог! Я не люблю холода. Если бы она ехала в Сирию, я бы не отказалась ее сопровождать, но в страну, где можно отморозить себе руки и ноги… покорно благодарю!

— Госпожа Гратанбуль, займитесь вашими ложами… спрашивают особу, которая их отворяет.

— Иду, иду, моя милая… Что прикажете, милостивый государь… вам билет… вам угодно взять первое место для вашей дамы?.. Его трудно достать… но посмотрим… для вас я постараюсь…

И мать Альбертины, усадив на места пришедших даму и господина, возвратилась к своим приятельницам, восклицая:

— Ах, боже мой! Откуда берется вся эта дрянь! И все занимают лучшие ложи, не умея даже вежливо обращаться.

— Вы потерпели фиаско, госпожа Гратанбуль?

— Полнейшее! Вообразите, я их поместила на первых местах… а дама не хотела взять скамеечку под ноги, господин отказался от афишки! Мне очень хотелось вывести их вон из ложи, сказав, что я ошиблась, что это ложа частного пристава. Надо признаться, мне с некоторого времени не везет.

Например, вчера один господин со мной поссорился из-за того, что я вошла в ложу первая и не оставалась там целый час, расставляя скамеечки. Видите ли, что выдумал! Мне очень хотелось ему сказать: «За это, сударь, деньги платят». Но это еще не все: приходят две дамы и господин… прекрасно одетые, с отдельными билетами на места в общей ложе. Ну, говорю себе: «Здесь можно поживиться». Я подала дамам по скамеечке под ноги, которые они очень любезно приняли. «Хорошо! — думаю я. — Мне перепадет на руку». Они больше ничего не потребовали, и я не показывалась туда до последнего антракта, во время которого, притворив ложу, я сказала, улыбаясь, господину: «Ваши скамеечки, милостивый государь.» Он посмотрел на меня с удивлением. Я повторила, кланяясь: «Я подала скамеечки под ноги этим дамам». — «А! Хорошо! Хорошо!» Я воображала, что он сейчас полезет в карман, не тут-то было… господин нагнулся, стал на четвереньки, вынул из-под ног своих дам скамеечки и с важностью подал мне их, говоря: «Вот они.» Я так и окаменела!

— На вашем месте, Гратанбуль, я бы разломала эти скамейки об его голову!

— Вероятно, я что-либо в этом роде… и сделала бы, но обе дамы, видя, как поступил их спутник, поспешили вынуть свои кошельки и заплатили мне что следует.

— И мужчина допустил это?

— Не говоря ни слова, моя милая; он даже не шевельнулся. Вероятно, дамы же заплатили и за билеты в ложу и привезли этого господина в театр за свой счет, должно быть, они же и наняли карету. В какое время живем мы, дети мои! Как подумаешь, какие есть скряги!

— Ну, не все мужчины таковы!

— Да, на наше счастье! Если бы они были все такие, их бы следовало спрятать под стеклянный колпак и никогда не вынимать оттуда. Но пора мне идти на свое место. Я ужасно скучаю сегодняшний вечер. Послушайте, мои любезные, не составить ли нам во время антрактов партию в пикет… этак мы бы скоротали время!

— Славно выдумала, а как же инспектор, который не позволяет нам даже читать, боясь, чтобы это нас не усыпило?

— Здесь не имеешь право ни на какие развлечения. Но будь что будет, предлагаю разыграть бутылочку сидра. Ты согласна, Финар?

Но прежде чем Финар ответила, в коридор за ложами вошел франт, стуча тростью и каблуками, посвистывая и раскачиваясь. Посмотрев в окошки различных лож, он подошел к госпоже Гратанбуль.

— Есть у вас лучшая ложа?

— То есть, вы хотите сказать такая, из которой хорошо видна сцена?

— Очень мне нужна ваша сцена. Я хочу ложу, в которой есть хорошенькие женщины.

— Ага! Понимаю… очень хорошо!.. Вы любитель… и вы правы… прекрасный пол — это изображение божества.

Господин смотрит на госпожу Гратанбуль в лорнет и говорит смеясь:

— Вы находите! Ха, ха, ха, ха! Если бы у божества был такой парик, как на вас! Но, позвольте!.. Я где-то видел такую рожу.

— Рожу? Как вы выражаетесь, милостивый государь!

— Да, да… я вас знаю… тогда вы были наряжены частным приставом. На вас был парик вроде тех, которые носил Людовик XIV, он падал вам на плечи. Да, да, а вы меня не припоминаете?

Госпожа Гратанбуль жеманится и лепечет:

— Разве… когда-нибудь, в былое время… вы и я! Боже мой, я стольких знала… у меня такая дурная память… Скажите мне ваше имя, злой… это сейчас выведет меня на настоящую дорогу.

— Черт возьми! Что вы мне тут поете о моем имени? Какую дорогу? Старая дура с ума сошла… Но в Немуре… ах, как вы были смешны в Нему-ре!..

— В Немуре!.. Ах, боже мой!.. Постойте… вот и я припоминаю… красивый господин, который заказал для меня завтрак в той самой гостинице, где я жила с моей дочерью и где также размещалась вся театральная труппа.

— Действительно это был я… которому вы из будки суфлера бросили в голову свой парик, потому что я не кинул на сцену букет вашей дочери.

— Это правда. Я теперь все вспомнила. Как славно мы позавтракали! Вы в то время торговали винами?

— Да, прежде я занимался торговлей!.. Но с тех пор я получил наследство и оставил дела. Я теперь только и думаю об удовольствиях и в особенности о женщинах.

— Ах, чудовище! Но вы хорошо делаете, что любите нас! Мы так рады!

— Вы полагали тогда, что я влюблен в вашу дочь?

— Да. И она стоила того. Какая она была тогда хорошенькая в своем гусарском мундире, в пьесе «Беглец», помните?

— Да, но тогда я был занят другою… этой маленькой Вишенкой, только что поступившей на сцену.

— Этой восковой куклой! Дрянью! Ничтожеством, которая не стоила мизинчика моей дочери.

— У меня было минутное влечение к этой девочке… но она скромничала, глупила!

— Она не имела никакого образования!

— Во всяком случае, скромность ни к чему ее не привела, потому что я ее видел в таком положении… Несчастная! В таком положении, какого нет хуже… на углу улицы…

— Что вы говорите? А я-то, вообразите, видела, как она прошла здесь в турецкой шали и бриллиантах. У меня, верно, была куриная слепота.

— Вам показалось, что вы сейчас видели малютку Вишенку?

— Да, но это была мечта.

— А где та особа, которую вы приняли за нее?

— Говорю вам, что я ошиблась. Дама и ее спутник выглядели как очень богатые люди. Они хотели взять себе здесь места, но потом отправились в другую сторону.

— Куда?

— Не могу вам сказать; у меня нет времени следить за всеми, кто проходит у меня под носом. Я должна быть неотлучно на своем месте.

— Предложите мне какую-нибудь ложу.

— Но у меня нет того, чего вы желаете. Нынче вечером здесь мало хорошеньких женщин.

В то время как они так разговаривали, некий господин вошел в коридор; заметив собеседника госпожи Гратанбуль, приблизился к нему и, ударив его по плечу, сказал:

— Добрый вечер, Фромон. Ты здесь?

— Ах, это ты, Брюльваль? Где ты взял себе место?

— Вон там, в открытой ложе, я с дамой.

— Можно мне присоединиться к вам?

— Отчего же нет?

— Это не стеснит тебя… так как ты с дамою?

— Нисколько! Это моя старинная приятельница, пойдем. Откройте нам ложу, сударыня.

Брюльваль привел в свою ложу Фромона, поставщика вин, разбогатевшего после получение наследства, как он только что сам рассказывал госпоже Гратанбуль. Богатство придало ему еще более дерзости и глупости: при богатстве как будто больше обозначаются наши недостатки и пороки.

Рядом с тою ложей, в которую вошел Фро-мон, сидели две дамы; одна из них нам хорошо знакома, это госпожа де Фиервиль, тетка Аеона, другая же, госпожа Шалюпо, муж которой так странно вел себя, увидев Вишенку.

С этого дня госпожа де Фиервиль, которая прежде очень редко видалась с супругами Шалюпо, вдруг обнаружила к ним величайшее расположение; она беспрестанно к ним ездила, приглашала к себе обедать, и если у ней бывал билет в театр, то она непременно брала с собой госпожу Шалюпо. Что касается ее мужа, то сегодня он обедал у знакомых и должен был только в конце вечера приехать за дамами.

Тетка Леона сидела спиною к ложе, в которой находился Фромон.

Пьеса началась. Госпожа Шалюпо слушала с большим вниманием, но ее спутницу спектакль мало интересовал. Она была занята тем, что смотрела на ложу, находившуюся почти напротив сцены, в ней сидели супруги Дальбон.

Усевшись, Фромон тотчас же вытащил из кармана двойной лорнет величиною с телескоп, который он направил на дам, бывших в театре. Осматривая одну ложу за другою, он дошел до той, где сидела Вишенка с мужем. Увидев молодую женщину, он вскрикнул от удивления.

— Что с тобою, Фромон? — спросил его друг, наклоняясь к нему. — Не увидел ли ты одну из своих возлюбленных с каким-нибудь любовником?

— Нет, но я увидел даму, необыкновенно похожую на одну молодую особу, которую я знавал прежде.

— Молодую весталку?

— О, нет, далеко не весталку. Но сходство удивительное.

— Может быть, это она и есть?

— Невозможно, эта гораздо полнее. Правда, я не видел ее почти пять лет, она могла измениться. Но эта осанка, изящные манеры, нет, не может быть, чтобы это была Вишенка.

— Вишенка! Какое странное имя. Покажи, что за дама?

— Вот в ложе, прямо против нас, там, где впереди сидят две маленькие девочки.

— Ах, вижу, вижу… дама в зеленой бархатной шляпе с розами.

— Та самая.

— Она очень хороша…

— Вишенка тоже была красавицей.

Разговор этот происходил вполголоса, чтобы не мешать соседям, но госпожа де Фиервиль, не обращавшая внимания на сцену, не пропустила из него ни одного слова. Можно себе представить, с каким вниманием она стала слушать, удостоверившись, что сосед ее говорил именно о жене племянника.

Через некоторое время разговор в ложе возобновился.

— Как ты находишь эту драму, Фромон?

— Я не слышал ни одного слова.

— Ты все занят этой дамой, которая напоминает твою знакомую?

— Да… доказательство тому, что сходство удивительное, это то, что и женщина, открывающая ложи, была им также поражена.

— Как! Разве служительница знала твою Вишенку?

— Конечно! Девушка была тогда актрисой в труппе бродячих комедиантов, а та женщина занимала в ней место суфлера.

— Вот так штука!

— Когда кончится акт, я пойду, посмотрю поближе на эту красавицу.

По окончании акта Фромон вышел из ложи, а госпожа де Фиервиль стала пристально рассматривать жену своего племянника, но та поспешила отодвинуться в глубину ложи, потому что Леон, увидев свою тетку и госпожу Шалюпо, предупредил Вишенку, чтобы она не смотрела в их сторону. Пришлось бы раскланяться с теткой, а могло случиться, что она не поклонилась бы в ответ.

За несколько минут перед поднятием занавеса Фромон возвратился в свою ложу и сказал своему приятелю:

— Нет никакой возможности что-нибудь увидеть. В тех ложах нет окошечек.

— Должно быть, эта Вишенка в былое время тебе очень нравилась, любезный Фромон? Ты только и думаешь о необыкновенном сходстве той дамы с нею.

— Да, я все на свете бы отдал, чтобы найти ее и отмстить ей.

— Отмстить! У тебя были из-за нее какие-то неприятности?

— Да, такое я никогда и никому не прощаю. Но, вот, опять эта дама садится впереди. Честное слово, сходство удивительное. Выходя из театра, я постараюсь поближе подойти к ней.

Пьеса продолжается. Незадолго до окончания последнего акта в ложу госпожи де Фиервиль вошел господин зрелых лет, с чрезвычайно глупым видом. Он засвидетельствовал ей свое почтение и, заметив недалеко сидящего Фромона, раскланялся и с ним.

— Вы знаете этого господина? — тихо спросила у него госпожа де Фиервиль.

— Фромона? Да, я давно с ним знаком. Он получил наследство от дяди и имеет теперь двенадцать тысяч франков ежегодного дохода. Прежде он был, кажется, виноторговцем. Теперь, вероятно, этим не занимается. Он поставлял мне хорошие вина. Но сейчас начнется последний акт, иду занять свое место. Сударыни, позвольте с вами раскланяться.

— Прошу вас, господин Митоне, не забывать меня; вы очень редко у меня бываете, это нехорошо! Вы знаете, что мне всегда приятно вас видеть.

Господин Митоне, не привыкший слышать любезности от госпожи де Фиервиль, остолбенел. Нос у него покраснел, рот полуоткрылся, а глаза закрылись; он ищет ответ и может только пробормотать:

— Сударыня… конечно… мне кажется, я слышу первый звонок… я буду иметь честь да… три звонка… с большим удовольствием.

И господин с глупым видом исчезает, едва не покатившись предварительно под скамейки, потому что он хотел выйти из ложи задом.

Перед окончанием спектакля Леон и его жена покинули ложу. Господин Фромон, заметив это, поспешно простился со своим приятелем и тоже ушел.

Но как он ни спешил, ему удалось настигнуть Вишенку только в ту минуту, когда она садилась с мужем в карету.

— Двуместная карета! Это не может быть она! Я с ума сошел. Пойду, выкурю сигару.