Год прошел с тех пор, как Сабреташ поселился с Вишенкой в Батиньоле, в хорошеньком домике на улице Дам. К этому домику примыкал сад, делившийся на маленькие участки. Каждый постоялец домика имел право на один из этих участков.

В продолжение всего этого года у старого служаки было довольно работы, дела его шли успешно. Самый верный путь к богатству — это труд и распорядительность средствами.

Вишенка, желая быть полезной своему благодетелю, тоже не проводила время праздно: она усердно работала, надеясь посредством труда возвратить мир и спокойствие своему истерзанному сердцу. Но частые вздохи, грустное, задумчивое выражение ее прелестных глаз доказывало, что она страдала, что любовь к Леону жила в ее душе. С тех пор как она поселилась в Батиньоле, девушка каждый день давала себе слово забыть его, никогда даже не произносить его имени, и что же?.. Все думала о нем.

Большая перемена произошла в Вишенке за этот год. Из молоденькой девочки она превратилась в высокую прелестную девушку, всегда одетую скромно, но изящно. Это уже не была служанка гостиницы, гризетка, поступившая на сцену, но хорошо воспитанная барышня, за которой меньше ухаживают, но больше уважают. Читая много, она приобрела навык выражаться более правильно, потому что даже из самых пустых сочинений можно извлечь для себя какую-нибудь пользу. Верный, светлый ум всегда имеет возможность усвоить все хорошее и отбросить дурное.

Со времени своего переселения в Батиньолу Сабреташ и молодая девушка никогда более не заглядывали на Елисейские поля; не ходили они также и на гулянья в Нейли. Сабреташ сознавал, что если он поведет туда Вишенку, то вид этих мест причинит ей сильнейшее страдание, пробудив в душе ее воспоминание недавнего прошлого, потому что в Нейли она встретилась в первый раз с Леоном Дальбоном. И потому, когда Петард как-то раз предложил пойти погулять в ту сторону, посмотреть, много ли еще осталось цветов в хорошеньком загородном домике господина Дюмарселя, Сабреташ поспешно отвечал ему:

— Мы не хотим более ходить туда. Гебе это должно быть понятно, потому что там могут тоже оказаться крысы, а ты их не очень жалуешь.

С начала зимы Сабреташ ходил навестить господина Дюмарселя, которого он нашел еще более грустным, нежели чем до своего путешествия.

— Вы мало пользовались моим загородным домом, который я отдавал в ваше полное распоряжение, — сказал ему господин Дюмарсель, — садовник мой говорит, что он вас видел там всего два или три раза.

— Это правда, обстоятельства так сложились, что, я не мог часто там бывать, не все так делается, как предполагаешь… Потом, переменив квартиру… я не живу более в окрестностях Нейли. Мы снимаем квартиру в Батиньоле, на улице Дам.

— Вам эта местность нравится более, нежели Париж?

— О, в Батиньоле у меня квартира гораздо лучше… с тех пор, как я знаком с вами, дела мои пошли отлично, вы принесли мне счастье.

— Тем лучше!.. А племянница ваша все с вами?

— Со мной ли?.. О, да, конечно… мы никогда с нею не расстанемся!

— Она, должно быть, не хочет выходить замуж?

— Для нее это невозможно.

— Невозможно? Такая молоденькая, хорошенькая, быть не может, чтобы у нее не было женихов.

— Конечно, есть… но она им все отказывает.

— Стало быть, тут замешалась какая-нибудь исключительная привязанность?

— Извините… я ничего не могу вам сказать.

— О, я не выспрашиваю ваши тайны, любезный друг. Они есть у каждого из нас, есть и такие, которые всегда должны оставаться в глубине нашей души. Не сердитесь, что я так расспрашивал вас о вашей племяннице, к которой я сразу почувствовал какое-то влечение… даже привязанность, как ни покажется вам это странно, потому что я так мало ее видел.

— Это нисколько меня не удивляет, милостивый государь, в Агате действительно есть что-то такое, что с первого взгляда привлекает к ней все сердца… я сам, как только встретился с ней, тотчас же полюбил ее.

— Но она выросла на ваших глазах?

Сабреташ чувствует, что сказал глупость, стараясь поправить свою ошибку, начинает рассказывать, что молодая девушка воспитывалась вдали от него, что он долго ее не видел. Потом он откланивается. Господин Дюмарсель обещает достать ему еще новую практику.

Вишенка была очень тронута, узнав, какое продемонстрировал к ней участие господин Дюмарсель, и сказал:

— Я и сама искренне желаю видеть его счастливым.

— Дай-то бог, — отвечал Сабреташ, — но сомневаюсь, чтобы это когда-нибудь случилось. Я нахожу, что этот добрый и великодушный человек сделался еще более грустным, нежели он был до своего последнего путешествия, вероятно, оно не было удовлетворительно, впрочем, он мне сказал, что опять уедет на некоторое время.

— Желала бы я знать, кто причиняет ему такое горе?

— Это его тайна, моя дорогая милочка… и… на этом свете у многих из нас есть своя.

В один жаркий летний вечер, проведенный Петардом у своих друзей в Батиньоле, когда он уже собрался уходить домой, доиграв свою партию в пикет с Сабреташем, приятель был удивлен его странным вопросом:

— Скажите, пожалуйста, что, у вас в доме есть больные или очень зябкие постояльцы?

— Почему ты это спрашиваешь?

— Потому что, вот уже два раза, уходя от вас, я встречал господина, который поднимался по лестнице… вроде тех, которые работают… ну, что бы там ни было… одежда его очень скромная… но чистая… у этого господина воротник его пальто вечно поднят до ушей… козырек его фуражки совершенно закрывает его глаза. Судите же, где тут проходить воздуху! Вот почему я себе и сказал: «Верно, этот господин болен или ему холодно».

Если он зябнет, это очень удивительно, у нас теперь август, и всякий день в школе для плаванья толпа купающихся.

— Я не знаю о ком ты говоришь, — сказал Сабреташ, — из живущих в этом доме я никого не видел, кто бы так кутался. Не видела ли ты, Агата?

— Нет, мой друг.

— Что, это молодой человек или старик?

— Если мне удастся увидеть хотя один хвост у льва, то я сейчас же могу сказать, который год животному, но как определить, стар человек или молод, когда я заметил только кончик его носа, а на носу редко бывают морщины.

— Впрочем, все равно, стар или молод наш сосед. Он, вероятно, живет над нами и никогда нас ничем не беспокоит, не правда ли, малютка?

— Я никогда ничего не слышу, — отвечала Вишенка, — можно подумать, что наверху никто не живет.

Петард уходит, и разговор о странной личности прекращается. Но назавтра Сабреташ говорит молодой девушке за обедом:

— Я осведомлялся у привратника… так, не показывая ему и вида… потому что ведь желательно знать, кто живет в одном с вами доме, и к тому же люди, скрывающие свое лицо, подозрительны… я спросил у привратника:

— Много ли жильцов на пятом этаже, над нами? Так как в доме всего пять этажей, я и подумал: «Вот теперь я узнаю, что это за господин, которому все холодно». Привратник мне отвечал: «На пятом этаже, над вашей квартирой, находятся два помещения для холостяков, их занял недель шесть тому назад один молодой человек».

— Он, вероятно, человек семейный? — поинтересовался я.

— Нет, он живет один… полагаю, он приказчик из магазина галантерейных товаров, по крайней мере выдает себя за такого. Он прекрасно меблировал свои комнатки, но никого не принимает, и никто его не спрашивает. Господин Жюльен ходит работать в свой магазин, ведет себя хорошо, иногда не ночует дома, но это случается редко.

— Но он, верно, очень зябок, ваш приказчик, — спросил я еще, — потому что, говорят, всегда закрывается до самых ушей.

— О, совсем нет, но у него часто болят зубы, и вот почему господин Жюльен, приходя и уходя, всегда закрывает лицо платком.

— Вот, дитя мое, что я узнал о нашем соседе, личность которого так поразила Петарда.

— Признаться вам, друг мой, я об этом соседе вовсе не думала. Вы знаете, Петард всегда делает из мухи слона. У этого приказчика болели зубы, а он придумал, что тут что-то кроется. Если бы он увидел, что я надела на голову вуаль, он бы сказал, что у меня оспа.

Сабреташ засмеялся над словами девушки, и после этого между ними не было уже более разговора о молодом жильце с пятого этажа.

Нисколько дней спустя Вишенка, гуляя в своем маленьком садике, увидела, что кто-то стоит у окна пятого этажа. Это должен быть их сосед, у которого так часто болят зубы, потому что он один занимает весь верхний этаж. Она старается рассмотреть его лицо, но на голове его фуражка с большим козырьком, закрывающим весь лоб, кроме того, у рта он держит платок. Как только он увидел, что глаза девушки обращены в его сторону, сразу отошел от окна.

«Петард прав, — подумала Вишенка, — этот человек не хочет, чтобы его видели, потому что если болят зубы, то нет особой надобности так надвигать на лоб фуражку».

В этот раз появление таинственного господина занимает и смущает Вишенку. В ее прошлом так много того, чего она может страшиться, что достаточно малейшей случайности, чтобы возобновились все ее опасения. Молодая девушка содрогается при мысли, что рядом, возможно, живет личность, знавшая ее в дни унижений. Эта мысль — мученье для нее, потому что напоминает эпоху ее жизни, которую она хочет забыть. Она спешит удалиться из садика, желая скрыться от взглядов мужчины, который быстро отошел от окна, увидев ее.

Вишенка не передает, однако же, своих опасений своему покровителю; она знает, что при малейшем ее беспокойстве Сабреташ переедет на другую квартиру, однако здесь у них очень хорошее и удобное помещение, поэтому она и не хочет, чтобы Сабреташ оставил его, да к тому же оно чрезвычайно нравилось старому солдату.

Проходит неделя, а сосед не дает о себе знать. Однажды Петард говорит:

— Я больше не встречаю господина, у которого торчит только один нос.

— Должно быть, уехал в деревню, — отвечает Сабреташ, — потому что вот уж восемь дней как он не приходит домой.

— Вы разве справлялись об этом господине, мой друг? — спросила Вишенка.

— Нет, но сегодня утром привратник мне сам об этом рассказывал.

Вишенка вздохнула свободно, узнав, что постоялец пятого этажа за нею более не подсматривает.

На другой день Петард приносит письмо, которое подает своему старому товарищу, говоря:

— Вот что поручил передать тебе привратник. Какой огромный пакет… напоминает приказы, которые я когда-то относил.

Сабреташ берет письмо. Живейшее волнение овладевает им при виде знакомого почерка. Вишенка, которая смотрит на него, в свою очередь, трепещет и спрашивает со смущением:

— От кого это письмо, друг мой?

Сабреташ, не отвечая ей ни слова, ломает печать. В конверте он находит два письма: одно к нему, другое к Вишенке. Оба написаны рукою Леона Дальбона. Одно из этих писем он подает молодой девушке, которая радостно вскрикивает:

— От него? Да, это от него! Он меня не забыл.

Петард, поняв, что его присутствие тут неуместно, удалился в другую комнату и уселся там курить возле окна.

— Прочтем сначала, что он пишет ко мне, — сказал Сабреташ:

«Милостивый государь!

Я знаю, что вы не дядя Агаты, но вы ее покровитель, вы заменяете ей родителей, следовательно, вы желаете только ее счастья. Во имя вашей к ней привязанности, умоляю вас, милостивый государь, будьте перед ней моим ходатаем, упросите ее не отказать мне вторично принять мое предложение — быть моей женою. Я знаю теперь, почему тогда она мне отказала. Она призналась мне в своих ошибках, но это не охладило моей любви, год испытания доказал мне, что я не могу жить без нее, и потом, как не простить некоторые ошибки той, которая своим раскаянием и своим хорошим поведением доказала, что сердце ее не испорчено. Осмеливаюсь Написать ей несколько строк… Прошу вас передать ей мое письмо и не отказать мне в вашем перед ней заступничестве; можете быть уверены, что я думаю только о ее счастье».

— Славный молодой человек, — сказал Сабреташ. — Черт возьми, он вас действительно любит… Теперь, малютка, посмотрим, что он пишет вам.

Вишенка вытирает слезы, текущие из ее глаз, и, едва сдерживая рыдания, читает свое письмо:

«Прошел год со времени нашего последнего свидания, год с тех пор, как я узнал, почему вы отказываетесь от союза со мною. Я никогда не думал, что сумею когда-нибудь вас забыть, а теперь вижу, что не могу жить без вас. Милая Агата, я не хочу называть вас другим именем, не откажите мне составить мое счастье. Нужно ли вам говорить, что ваше прошлое никогда не будет для меня помехой. Ах! Вы можете быть уверены, что, став моею женою, вы всегда будете окружены любовью и почтением. Одно слово от вас — и я спешу броситься к вашим ногам.

Леон Дальбон».

— Ах! Столько любви… столько любви! А я не могу быть его! — воскликнула Вишенка. — Это испытание выше моих сил… я изнемогаю!..

Голова молодой девушки закинулась назад, губы побледнели, и глаза закрылись.

— Боже, ей дурно! — кричит Сабреташ. — Эй, помогите… Петард, иди сюда… помоги мне!

Петард прибегает на зов своего товарища, видя бесчувственную Вишенку, он бледнеет и, прислоняясь к стене, бормочет:

— Ах, царь мой небесный!.. Что это такое с ней сделалось, с твоей барышней?.. У меня голова кружится… видеть ее в таком положении… мне кажется, я сам умираю…

— Экой безумный, смотри, не упади в самом деле в обморок… давай скорее воды… уксусу!..

— Вот, вот. Для меня лучше очутиться между двух львов, нежели видеть бесчувственную женщину.

Но обморок Вишенки, происшедший от сильного душевного волнения, не был продолжителен; она уже пришла в себя, когда Петард прибежал с бутылкой масла, которое он хотел дать ей понюхать.

— Убирайся с твоим маслом, ты более не нужен… ступай курить к окну, — говорит ему Сабреташ.

— Разве барышня теперь здорова?

— Да! Все прошло… оставь нас в покое.

И Сабреташ заталкивает своего старого товарища в другую комнату и затворяет за ним дверь. Потом возвращается к плачущей Вишенке и говорит:

— Как же вы решаетесь, поступить, дитя мое?

— О, друг мой… если бы я могла уступить его просьбам… если бы я могла быть его… это было бы такое счастье. Но вы знаете так же хорошо, как и я, что этот союз невозможен, что я не могу быть его женою.

— Но, если он знает… ваше прошлое… если, несмотря на это, он хочет на вас жениться?

— Нет, я не все ему рассказала… есть нечто, в чем я не имела сил ему признаться, я бы умерла от стыда и горя, если бы он узнал.

— Но… он никогда не будет знать… ни вы, ни я ему не расскажем, следовательно, для него как будто ничего и не было.

— О, друг мой, не говорите мне этого, не старайтесь поколебать мою решимость. А если из-за какого-нибудь непредвиденного случая ему придется узнать об этом позоре… не будет ли он вправе тогда проклясть, прогнать меня?

— Конечно, и я говорю вам только, что он может никогда ничего не узнать; я не советую вам поступать так, чтобы вы могли после раскаиваться… Но все равно… бедный молодой человек… отвечайте ему сами… это будет лучше, нежели, чтобы написал я.

Вишенка садится к письменному столику, но решительно не знает, что написать Леону. Она начинает десять писем, но ни одно ей не нравится, в каждом из них слишком много любви к Леону. Наконец, она написала следующее:

«Вы все еще меня любите… меня, которая так мало достойна вашей любви. Если бы вы знали, как трогает меня ваша любовь, вы бы пожалели, что я должна оттолкнуть от себя счастье, которое превышает собою все, что когда-либо грезилось мне в моих мечтах. Но чем больше вы мне говорите о любви, тем более я сознаю, что недостойна вас, и потому еще раз повторяю вам: нет, я не могу быть вашей женою, я не могу носить ваше имя!.. Мое прошлое мне не дозволяет… не хочу, чтобы вы краснели за меня… Прощайте, пожалейте меня».

Вишенка подписывает свое имя и передает письмо Сабреташу, который, прочитав его, одобрительно кивает. Потом Вишенка запечатывает его, и старый воин, взяв свое кепи, отправляется на почту.

Сабреташ возвратился поздно. Он долго ходил по бульвару, чтобы развеять свои мысли. Он нашел Вишенку печальною, но покорившейся своей участи. Она теперь знала, что Леон ее любит, и это служило ей утешением.

Пожав руку Вишенке, Сабреташ удалился в свою комнату, отворяя дверь, он увидел Петарда, стоявшего у окна с бутылкой масла в руках. Уходя из дома, он совершенно забыл, что оставил его здесь.

— Как, ты до сих пор не ушел?

— Конечно. Ты мне сказал: «Стой у окна!» и я стою… я не имею привычки оставлять свой пост, а ты не приходил отпустить меня….

— Бедный Петард! Но поставь же на место бутылку с маслом.

— Масло больше не нужно Агате?

— Нет, нет, все прошло… можешь идти спать, приятель.

— Что такое было в том письме, что оно вас обоих так взволновало?.. Если тебе нужны деньги… ты знаешь, у меня есть сто пятьдесят франков… они целы… я их не истратил…

— Благодарю, мой добрый Петард… благодарю… ах, в деньгах у нас теперь нет недостатка.

— Может быть, тебе нужно достать что-нибудь, чего здесь нет, то я готов идти хоть за тысячу лье за этим.

— О, я уверен в твоей преданности, но тут, к несчастию, ни ты, ни я ничем помочь не можем. Иди спать, Петард.