Север. Бешеный ручей. Деревни. Далее холмы, вырубки, речная пойма, а выше по реке — заброшенная судоверфь. Дед мой увлекался строительством рыбачьих шхун.

И больше ничего.

Что делать с кровью на севере? Прятать?

Когда-то в детстве отец рисовал мне карту, похожую на одну из карт Суб-Аннаха. «Смотри, — говорил он мне, — это юг, Ассамея, Инданн, Эристан, прочие страны». Из-под его руки, вооруженной пером, распускался и забирал вправо хвост неведомой птицы. «Выше — наша империя, неведомые, неизученные еще земли за Сибирью и Европа, всякие Астурии, Спаны, их как гороха». У птицы прирастало к хвосту тело и крылья — худосочное левое и широкое правое. «А север?» — спрашивал я. «Север? Там холодно, — помедлив, отвечал отец. — Там ледниковые озера, тундра, кочевые племена оленеводов. На севере ничего нет».

— Ничего нет, — пробормотал я.

Небольшим конным отрядом мы двигались по раскисшей от дождя дороге. Впереди то мелькал, то пропадал за поворотами, за желтеющим перелеском деревянный мост.

Один из отставных жандармов хорошо понимал в следах. Мы периодически останавливались, и он, седоусый, высокий, пускал лошадь чуть вперед, наклонялся и внимательно разглядывал склизкую, обманчиво застывшую наплывами дорожную глину.

Сахно затем передавал:

— Две повозки, и люди еще шли по обочине ночью. И человек за ними. Но позже.

Шнуров, думал я.

Диана Зоэль сидела в седле по-мужски, подвязанный лентой конь повиновался ей беспрекословно.

Дорога отпустила рукав к спрятавшимся между елок деревенским домикам, коричневый от грязи столб обозначил наше удаление от столицы на еще одну версту, по пути затемнела крыша постоялого, совмещенного с почтовым дома.

Недостроенный частокол встретил нас первым.

За частоколом стоял навес с завалившейся на бесколесный левый борт каретой. В кустах рыжела будка отхожего места.

Двери дома были распахнуты настежь, ошалелая курица сидела на крыльце.

Двое жандармов, спешившись, пробрались на задний двор. Седоусый следопыт узил глаза, больше заглядывая на мост в ста шагах, чем интересуясь следами вокруг.

Урядник, соскочив с коня, согнал курицу, и та, закудахтав и хлопнув крыльями, слетела под крыльцо.

— Хозяева…

Урядник заглянул в низкое окошко у двери.

— Да нет там никого, — сказал Тимаков. — Я проверил жилками.

— Ночуем? — спросила Зоэль, легко спрыгнув на землю.

— Ночуем, — согласился я.

Жандармы зашли в дом.

Я по привычке потянулся к поясу, но вспомнил — нет моего «Фатр-Рашди», увы, нет. Пришлось снять притороченный к седлу карабин.

С заднего двора раздался свист.

— Ребята! Господин урядник!

Мы рванули через дом. Мелькнули веером рассыпанные письма, одеяло на полу, кастрюля на боку с вывалившимися вареными картофелинами. Урядник с размаху наступил на одну каблуком — брызнула желтая мякоть.

На дверях в постоялую половину блеснул свежим железом замок. Низкая притолока, дух квашеной капусты из кладовки. Темные сени, а за ними — клонящийся к вечеру день ранней осени, двор, конюшня — благодать, если на две лошади.

У загончика с мемекающей козой голова к голове лежали, судя по форменным сюртукам, почтовый смотритель и мальчишка-егерь, совсем молодой, лет пятнадцати. Оба были заколоты, сено, земля чернели кровью. Севший перед ними жандарм пощупал шеи, тронул за руки, обернулся:

— Холодные уже. Окоченели.

— Шнуров, — выдавил я.

— Коня взял, — вышел из-за моей спины следопыт. — Злой человек.

Он прошел мимо, острым взглядом проверяя стойла и пиная сапогами удобренную лошадиными «яблоками» землю. На мертвецов не смотрел.

— Шкуру с него, с живого! — пообещал Сахно.

— Далеко не уйдет, — следопыт посмотрел на меня. — Конь старый, раскованный. Почтовые, видимо, отдавать не хотели. Ну он их и…

— Догоним? — спросил я.

— Через час-полтора стемнеет, — жандарм посмотрел на небо. — Разница — часов пять сейчас. Лучше заутро выехать, чтобы не впотьмах. А там, глядишь, и поравняемся.

— Так, Хохлов, Пагуба, — распорядился урядник, — похороните почтовых. Там, за частоколом. Симашов — на тебе кони. Кулев, Макаров — ужин.

Подчиненные разбежались.

Я, Тимаков и Зоэль зашли в дом. Капитан, помявшись, сбил замок с постоялой половины. По пыльному, давно не метеному полу мы прошли мимо стойки и шкафа с бутылями. Диана села за стол к забранному ставнем окошку. Я примостился напротив, зажег спичкой свечной огарок в плошке. Тимаков поднялся по лестнице и, проверяя комнаты, исчез в коридоре.

— Маячок на сколько держите? — спросил я Зоэль.

Диана пожала плечами.

— Когда как. Когда пять миль, когда двадцать.

Я перевел мили в имперские версты и мысленно присвистнул. До пятидесяти верст. Мы разве что кровника на таком расстоянии чувствуем.

Низкое, казалось бы, искусство.

— Почему именно ленты, ткань? — спросил я.

— Господин Кольваро, — Зоэль провела пальцами по воздуху над свечой. Огонь поплыл за ними, выгибаясь колючим завитком. — Не ждите, что я вам что-либо скажу. Мы враги, всего лишь заключившие перемирие.

— Я это помню, — сказал я. — Но вы точно…

— Он там, за мостом. Далеко, но отклик есть.

— Просто за верфью почти нет жилья.

— Не могу вам сказать, почему он идет туда, — Диана подняла руку к лицу и отдернула. — Ужасно хочется стереть вашу метку.

— Терпите.

В двери заглянул урядник.

— Через полчаса — ужин. В кладовой ребята мясо нашли, так кашу заправят. Почтовым-то уже ни к чему.

Помрачнев, он подсел на мою лавку. Завозился, извлек из-за пазухи папироску. Я подвинул ему плошку. Урядник прикурил, чуть не опалив брови, выдохнул едкий дым сквозь ноздри.

— Что-нибудь менее ядовитое у вас есть? — поморщилась Зоэль.

— Не имеем, — кратко ответил урядник.

— Дайте тогда, — прищелкнула пальцами шпионка.

Сахно пожал плечами и, зажав папироску между зубов, выудил мятую бумажную пачку, на боку которой золотилось: «Нагорные».

Зоэль прикуривала с жадностью. Втянула дым в себя, на мгновение остеклянела глазами. Скулы ее покраснели.

— Курва! — Она, согнувшись, закашлялась. — Оно все так в империи — на вид как настоящее, а на самом деле — дерьмо?

— Осторожнее, дамочка, — дернул щекой урядник.

Пальцы его сжались в кулаки.

— Диана, — сказал я, успокаивающе накрыв ладонью запястье Сахно, — у нас одно дело. А личный счет к империи вы, кажется, уже свели.

Зоэль несколько секунд кусала губы.

Я видел, я чувствовал через метку, что ей хочется объяснить нам, какие мы упыри и уроды, как она нас ненавидит, как ее выворачивает от наших рож, от наших приемов, от нашей крови. О, Маттербург и Остенвюльде!

Кто-то у нее там, видимо, погиб. Родители? Любимый?

— Ладно, это я сгоряча, — Зоэль отвернулась, взяла себя в руки, — но папироски — дерьмовые.

Спустился Тимаков.

— Белья нет, топчаны хорошие. Кажется, без клопов, — он подхватил у стойки табурет и сел с краю так, чтобы не встречаться глазами со шпионкой. — Все-таки не понимаю, что им здесь нужно. Бастель, это вообще-то ваша вотчина.

— Я был только на верфи, — сказал я.

— А дальше?

— За верфью, кажется, есть старый благодатный приход. Чуть ли не в два столетия возрастом. Но он уже рассыпался весь. Был еще охотничий домик. На всех картах за ним имеются лишь далекая береговая линия и кружки стойбищ.

— Странно, — сказал урядник.

Обстучав сапоги от грязи, через порог шагнул седоусый жандарм, махнул рукой на окно:

— Был сейчас за мостом. Как есть, две повозки и человек тридцать. Следы ног четкие. От этих отстаем на пол-дня.

— Куда шли? — спросил я.

— Все туда же, на север.

Следопыт качнул головой и вышел в запахи костра и каши, текущие в раскрытую дверь.

Я задумался, обкусывая ноготь. Действительно, странно. То есть, стоит предположить, что если один храм был на юге, почему второму не быть на севере?

Один охраняли Гебризы, второй — Кольваро. Остальные, будто прослойка, распространились между. Потому империя так компактна, хотя в последнее время и раздалась вширь. В одном храме — «пустая» кровь, в другом…

Ну же, шепнул в моей голове Терст, ты на правильном пути, Бастель.

Хорошо, на юге — «пустая» кровь, которая гораздо сильнее крови высоких фамилий. Но адекватного носителя ее нет. Простые люди могут принять ее, но при этом становятся не самостоятельны и послушны чужой воле. (Интересно только, каким образом?). О том, как «пустая» кровь соотносится с высокой, можно спросить у Косты Ярданникова.

Который мертв.

Допустим… Допустим, причина похода на север — именно место, где должна оказаться «пустая» кровь.

Но зачем тогда кровь Полякова-Имре, Штольца, Ритольди… моя?

Для инициации? Для запуска какого-то механизма? Для возрождения силы, о которой говорили и Мальцев, и Шнуров?

Силы…

— А подвиньтесь-ка!

Двое отставников с грохотом водрузили на стол дымящийся, густо пахнущий мясным котел на треноге, высыпали ворох разномастных, найденных тут же ложек.

— Извините, — резко встала Зоэль, — я не голодна. В какую комнату мне идти?

— В среднюю, — помолчав, сказал Тимаков.

Кажется, я расслышал ругательство, когда Зоэль поднималась по ступенькам. Или же уловил через метку? Такое бывает.

— Ну-кась.

Перегнувшись через стойку, урядник собрал миски с нижних полок. Каждый себе мы по очереди начерпали кашу половником. Плюх, плюх.

Я выловил большой темный кус мяса.

— Везет вам, — завистливо проворчал урядник.

Ели торопливо.

Рядовые жандармы кучковались во дворе, у второго котла. Кто-то нет-нет и проходил коридором сквозь дом, бухая сапогами.

Звучали голоса, звенела упряжь, фыркали лошади. В почтовой половине уже всхрапывали и бормотали во сне.

Огарок погас. Урядник, крякнув, достал из походной сумки тонкую свечу, поджег и углубился в растрепанную книжицу. Читая, он смешно, по-детски, шевелил губами.

— Я наверх, — сказал Тимаков, отставляя миску. — Когда подъем?

— В три, — ответил Сахно.

— Эх, задавлю часиков шесть-семь… — капитан, зевнув, развел руки в стороны. — Разрешите…

Я дал ему выбраться через лавку.

Урядник проводил поднимающуюся по скрипящим ступенькам фигуру застывшим взглядом.

— Господин Кольваро, — спросил он меня тихо, — что дальше-то будет?

— Найдем Шнурова…

— Нет-нет, — сказал он еще тише, — с империей. Государь-император-то… Сердце болит, что смута будет, а вы за власть перегрызетесь.

— Это если чистая кровь Тутарбиных в родственниках в течение года не всплывет. Тогда — возможно. Но я такого не помню. По смерти Венцлава, деда государя-императора, была задержка в четыре месяца, но, как вы знаете, серо-стальное дерево расцвело в крови одного из его внуков. Нет, фамильную жилу тяжело вытравить. Тем более, что часто, как в моем случае, чистая кровь проявляется сразу у двоих.

Урядник вздохнул.

— Это-то ладно. А вот убийцы? Как же они? Страшно мне, господин Кольваро, что не совладаем мы с ними.

— Посмотрим, — сказал я, похлопав его по плечу.

Мне досталась комнатка у самой лестницы, узкая, как шкаф. За тонкой стенкой было тихо. Я проверил жилками, там ли находится Зоэль, и на ощупь лег. Топчан при малейшем движении елозил скрипучими ножками. Пришлось замереть на боку.

Не спалось. Сунулся же урядник с вопросом…

Щелястую дверь золотили свечные отблески. Что он читает? Наверное, какой-нибудь авантюрный роман о блезанах, наткнувшихся на загадочный полонский или астурийский замок.

Я закрыл глаза. Всего три недели назад я бы сказал, что империя прочна и несокрушима. В сущности, я верю в это и сейчас. Да, высокие фамилии обезглавлены, но это лишь на время. Армия и полиция дееспособны. Панику, думаю, быстро пресекут.

Я сам этому поспособствую. Но.

Огюм Терст говорил: «Если в вашем аналитическом рапорте даже по поводу однозначного события нет „но“, вы — непроходимый тупица».

Что тревожит?

Общая слабость перед неизвестным. Никто оказался не готов, ни семьи, ни тайная служба. Признаки вырождения пугают. Если предположить, что триста лет назад Волоер тоже столкнулся с «пустой» кровью и победил, то мы…

Я скрипнул зубами.

Нет, мы еще не проиграли. Мы — на грани.

И мы уже не вяжем крестьян жилками, не закрепляем деревни за фамилиями на земле, в воздухе витают идеи кровного равенства и братства, многие молодые люди отказываются от семейных способностей. Кровники почти исчезли из обихода. Как можно в наше просвещенное время! Это же дремучее рабство!

С одной стороны — это правильно, с другой… Вот и думай, урядник, что дальше.

Пусть, пусть. Я оставлю это на потом. Мне сначала нужно глотку кое-кому перегрызть. Догнать и перегрызть.

Догнать…

Проснулся я рывком, словно в лицо плеснули ковш холодной воды. Даже задохнулся на мгновение. Жилки рассыпались тревожной сетью, общаривая комнатку, над ней, под ней.

— Диана?

Я не видел шпионку в темноте, но ощущал кровью. Низкий серый рисунок чуть правее дверного проема. Метка.

— Успокойтесь, Кольваро, — раздался негромкий смешок Зоэль, — я не убивать вас пришла.

— Зачем же тогда?

Я пригасил жилки, закрутившиеся вокруг ее шеи.

— Предупредить.

Зоэль двинулась ко мне. Ее шаги были беззвучны. Я на всякий случай надул «парус» и заплел ее руки.

— Не стоит слишком близко…

— Хорошо, — согласилась Зоэль, останавливаясь у топчана.

— Видите в темноте?

Снова смешок.

— Чуть-чуть. — Она помолчала, прищелкнула пальцами. — Вы верны своему слову, господин Кольваро?

— Да.

— А вот ваш приятель хочет убить меня уже завтра.

— Тимаков?

— Я же хочу, чтобы вы помешали ему это сделать. Или я буду защищаться. В этом, собственно, и предупреждение.

— Погодите. Откуда…

— Я все сказала.

Жилки Зоэль поплыли из моей комнатки за стену и сложились там в фигуру сидящей у окна женщины.

Я потер лицо. Вот и поспал. Кожа проминалась под пальцами, шуршал отросший волос. Когда в последний раз брился? В «Персеполе», перед отъездом.

Майтус брил. Ходил за спиной, с полотенцем на плече и приговаривал: «Не идет вам бородка, господин Бастель, старит». М-да…

Встав, я спустился по лестнице в зал и, осторожно ступая, вышел в сентябрьскую прохладную ночь. Небо было усыпано звездами. Глыбами мрака стыл лес, лениво поплескивали волны близкой реки.

Почти благодать.

— Не спится, господин офицер?

Высокая фигура бесшумно поднялась с земли. Пятно лица. Безыскусное плетение жилок.

— А вы что здесь? — спросил я.

— На всякий случай.

Фигура приблизилась. Я угадал в ней нашего следопыта. Короткий ствол карабина выглянул из-за спины.

— Ждете кого-то? — спросил я.

— Скорее, опасаюсь.

— Чего же?

— Так. Женщины вашей. Кипит в ней все, а снаружи — сталь. Такие из всех веревки вьют. — Он помолчал и добавил: — Не совьют, так убьют.

— Вот и держитесь от нее подальше.

— Я-то что? Не подхожу даже.

Мы постояли, вглядываясь в темноту. Ни огонька, ни взблеска, но казалось, ночь шевелится и дышит, меняя оттенки, и какие-то громады незримо перетекают с места на место, приближаются, подбираются, окружая, шелестят травой.

— Тяжелые времена, — выдохнул жандарм.

— Как вас зовут?

— Оскольский, Лексей я.

— Знаете, Лексей, — щурясь во тьму, сказал я, — у меня был учитель. Он убит, остался там, в поместье. Но он говорил мне: «Во времена испытаний важно на совесть продолжать делать то, что ты должен делать. Потому что хаос — это когда люди, как корабли в бурю, теряют якоря. Стань для них таким якорем. И твои действия обязательно найдут последователей. Не гнись. Стой твердо. Сцепи зубы. И люди сплотятся вокруг тебя, потому что ты выступишь противовесом хаосу». Так вот, я собираюсь следовать его совету. Моя задача — найти убийц, и я постараюсь сделать ее хорошо. Какая бы Ночь Падения не стояла вокруг. Пока не умру. Я — Бастель Кольваро. Защитник.

Я развернулся и пошел обратно в дом.

— Оно-то так… — вздохнул за спиной Оскольский. — Только ж кораблей много, а якорей? Одним разве обойдешься?

Часам к трем смутные фигуры постовых, поскрипывая досками, заходили по коридору, затормошили спящих.

— Господин урядник, господин урядник, — громким шепотом позвал сунувшийся в постоялую половину отставник.

— Не ори.

Сахно, прилегший в закутке за стойкой, зашевелился, зашуршал одеждой. Стукнули сапоги.

— Кто здесь? — уловил он мое движение на лавке.

— Кольваро. Извините, не спится, — сказал я.

— А-а. Как вы насчет ополоснуться?

Вместе мы сходили к реке.

Я разделся до пояса и смыл с себя грязь последних дней. Вода была холодная. Заломило кисть, сломанную Лобацким в «Персеполе». То ли не срослась до конца, то ли обрела ненужную чувствительность.

Урядник бухнулся в реку в одних трусах и, фыркая, погреб против течения. Голова его, удаляясь, скакала черным поплавком по шершаво-серой поверхности воды. Двое жандармов вывели к мосту лошадей.

Ночь тихо выцвела. Над водой поплыла зеленоватая дымка. Бряцало ведро. Отсвет костра на заднем дворе поднялся над крышей.

— Хорошо.

Урядник выскочил на берег, запрыгал на одной ноге. Я скомкал сорочку и надел кое-как охлопанный мундир на голое тело.

Вернувшись в дом, мы застали Тимакова, выскребающего из котла остатки ужина. Горела свеча. Тень капитана наползала на ставень.

Я, присев на лавку, повернул к себе забытую урядником книгу. «Кровь и обещания. Сентиментальный роман». Первые же строчки заставили меня отодвинуть сочинение подальше. «Любите ли вы меня, Димитр? — спросила, наклонив хорошенькую головку Эльза…» Надо же, что урядники читают. Наверняка о несчастливой любви девушки низкой крови и повесы из высокой семьи. Популярный сюжет.

Как-то я тоже изображал повесу.

В маленьком городке, где однажды картечью подстрелили городского голову. Впрочем, дело прошлое.

— Господа, — Зоэль легко спустилась по ступенькам к столу, — доброй ночи. Здесь есть где вымыть голову?

— Речка — в ста шагах, — сказал я.

— Не люблю, когда смотрят.

Тимаков гоготнул.

Зоэль зло стукнула костяшками пальцев о столешницу и выскочила наружу. Там уже, накормив, седлали лошадей.

— Ну что же… — урядник, приглаживая волосы, зацепился глазами за книжку, смущенно крякнул и, подобрав, затолкал ее за пазуху. — Я это… Пора?

— Да, давайте с благодатью, — кивнул я.

Тимаков выщелкнул револьверный барабан и крутнул его, проверяя патроны.

Небо на востоке слабо зеленело. Северные рассветы все начинаются с зелени, которая затем, рассыпаясь в стороны и темнея, трансформируется в цвет густой венозной крови.

Еще в темноте мы короткой рысью миновали мост.

Разбитая телегами дорога нырнула в лес. В дымке замелькали сосны — желто-серые стволы, косматые лапы. Зоэль, указав направление, молчала, Тимаков держался в аръергарде. Я жилками щупал воздух.

Оскольский, пустив лошадь в галоп, оторвался от нас и скрылся за поворотом. Приблизился урядник.

— Ловим живьем или как придется?

— Без разницы, — ответил я. — Но сначала надо бы догнать.

— Догоним, — уверенно заявил Сахно.

Через две версты открылась спящая деревенька на холме. Косые заборы, ветхие срубы, тонкие извивы печных труб и крытые дранкой крыши.

В одном из окон мелькнул белый овал лица.

Кровью я уловил еще пятерых в доме напротив, двоих — дальше по дороге, одного — в избе на отшибе. Не густо.

Наш отряд проскочил деревню насквозь, нырнул в низинку и разлетелся по широкому, заросшему вереском полю. Дорога делала крюк, огибая поле по широкой дуге. Мы срезали, правда, чуть не сорвались в обрывистый ручей.

Тем временем посветлело. Солнце обожгло верхушки далекого леса.

Оскольский ждал нас за осинником. Лошадь пританцовывала на взгорке. Впереди громоздились глыбы, оставленные древним ледником. За глыбами на туманном склоне проглядывали домики еще одной деревни.

— Здесь этот ваш спешился, — сказал Оскольский, когда мы подъехали к нему. — Повел коня в поводу. Конь хромает. Возможно, упал с него неудачно. Оступался, видите?

Он рукой показал на участок дороги с размазанной к обочине глиной. У колеи четко проступал отпечаток ладони.

— И сколько до него? — спросил я.

— Нашим ходом сейчас часа четыре. Ночь мы уже отыграли. Он тоже, думаю, сколько-то времени спал.

— Диана?

— Чуть правее, — сказала Зоэль. — И да, уже ближе.

Рот у нее скривился в странной полуулыбке.

Мы двинулись к деревне. Дорога завиляла между глыбами, под копытами захрустела каменная крошка.

Я ощущал в груди пустоту.

Не было ни азарта погони, ни злости, ни кровавого тумана перед глазами. Терст бы обрадовался. Образец офицера-тайника, господа. Цель превыше всего.

Наверное, меня накроет позже.

И лучше бы в такой момент мне остаться одному. Матушка, сестра, Майтус, Катарина, я еще поплачу о вас. Обещаю.

А сейчас — просто не могу. Смерзлось, ледышка там, под ребрами, бьется, стучит по памяти, гонит кровь. И ничего не страшно уже. Пустота.

Крутится в голове, будто мотылек у лампы, беспокойная, горькая мысль: как же так? Куда ведет путь, усеянный мертвецами? Ради чего выдернуты из жизни высокие фамилии, государь-император, Сагадеев, близкие мне люди? Как это вообще получилось? Невозможно поверить. Невозможно.

Все в песок.

Деревня за глыбами, кажется, была покинута. Над изгородями жарко пылали осенней листвой осины. Несколько лодок дохлыми рыбинами лежали на пологом берегу небольшого озерца. При нашем приближении из кустов завыла собака, но не вышла, спряталась.

Солнце горючим камешком прыгнуло в небо. Тени от домов перечеркнули единственную улицу. Часов семь. Часть жандармов, спешившись, пошла по дворам, тревожа развешенные на шестах сети.

Тимаков разминался — не покидая седла, крутил торс и наклонялся к лошадиной шее. Глаза его были темны. Зоэль, отвернувшись, вглядывалась в зыбкую линию холмистого горизонта на западе.

— Повозки были здесь вчера в полдень, — объявился рядом с нами Оскольский, — а убивец почтовых — вечером, печь в крайнем доме теплая еще.

— Совсем рядом, — обронила Зоэль.

— Что с людьми в деревне? — спросил я следопыта.

— А никого нет, давно, с месяц, наверное. Но ни крови, ни разгромов, ни пожара, ничего.

Тоже превращены в «пустокровников»? — подумалось мне.

— Едем!

Пес проводил нас сердитым лаем.

Дорога углубилась в холмы, сбоку замелькала заросшая ивняком пойма, вся в поблескивающих лужицах. Через подлесок мы выскочили на каменистую равнину, лиловую от цветущего вереска. Впереди заблестел жестяной конек верфи.

Я не заметил, как наш отряд с рыси перешел на галоп. Пойма по правую руку сошла на нет, и из-за продольного взгорка потекла, искрясь солнечными бликами, река Северянка, вертлявая, как ящерка.

По курсу обозначились коробочки зданий — мастерская и склад из красного кирпича.

— Вон он! — крикнул кто-то.

— Где? — пристал в стременах урядник.

— Левее, — сказала Зоэль.

— Ах-ха! — крикнул, подстегнув лошадь, Оскольский. — Вижу!

Жандармы растянулись по равнине широким летящим строем. Тимаков, не удержавшись, с залихватским свистом, послал своего коня за ними. Я, Зоэль и урядник отстали.

Маленькая фигурка в двух верстах от нас через вереск бежала к стапелю, к ребрам недостроенной шхуны, похожей на выбросившегося на берег кита, поглоданного людьми и временем. Она спотыкалась и падала, пропадая на мгновение в кустарнике, но поднималась и продолжала свой путь. Ветер гнал навстречу ей вересковые волны.

Мне было ясно, что никуда она не добежит, не успеет.

Жандармы, приближаясь, гикали. Тимаков выстрелил в воздух. Фигурка обернулась, и с руки ее порхнул ответный дымок.

Сверкнула сабельная сталь.

— Зарубят, — обеспокоенно сказал урядник.

— Вам все равно, господин Кольваро? — спросила Зоэль.

— Почти, — сказал я.

Мы пришпорили лошадей.

Шнуров отстреливался. Я слышал рассерженный рев своего «Фатр-Рашди». Бау! Бау-у! Один из жандармов вскинул карабин. Пуля ушла выше фигуры в военном, травяного цвета кафтане. Беглеца охватывали, обжимали крыльями.

Новый выстрел!

Заржал конь, кто-то покатился по лиловому. Лошадиный круп затер Шнурова от моего взгляда. Раздался вскрик.

Мы втиснулись в образованный жандармами круг.

Поздно? И пусть, подумалось мне. Считаю кровь, так даже будет легче.

Шнуров лежал, подмяв вереск и схватившись за окровавленное плечо. В глазах его плавала боль, но разбитые губы растягивались в улыбке. Струйка крови, не останавливаясь, вилась по щетинистому смуглому подбородку.

— Вот жеж суки вы, твари, — процедил Шнуров, сплюнув кровью. — Достали-таки.

Он опрокинулся, щурясь на синее чистое небо.

Раздували ноздри лошади, перетаптывались. Тряпицей чистил саблю Оскольский. Целил в лоб убийце из револьвера Тимаков.

Я заметил «Фатр-Рашди», спрыгнул, подобрал ассамейский трофей и приблизился к Шнурову. Чтобы не разлеживался, стукнул носком сапога по каблуку.

— Кончайте уже, — произнес отставной капитан, лениво скосив глаза.

— А последнее слово? — спросил я. — Неужели нечего сказать?

Шнуров усмехнулся, левой рукой стер кровь с подбородка.

— Живучая ты сволочь, — сказал он устало. — Жалко, не шлепнул тебя там, в доме, на «пустых» понадеялся. А потом страшно мне стало. Не выходят. Вроде должны, а не выходят. И тихо. Совсем голову потерял, коня отпустил, решил, что за ним пойдете, а сам пешочком, пешочком в другую сторону… Так бы уже догнал своих, идиот.

Он приподнялся на локте, вглядываясь сквозь частокол лошадиных ног.

— Одного-то я подстрелил, да?

— И почтовых.

— Ну, тут они сами сглупили.

— И зачем? Зачем это все? — спросил я, вздернув жилками его подбородок.

Лицо Шнурова потемнело, черные глаза выпучились, губа приподнялась в оскале.

— А ты не поймешь, — прохрипел он. — Ты же не видишь ничего. Кровь-то собрана! Собрана! Мы вас… как детей. Как клопов.

Я запустил жилки вглубь его тела.

Шнуров закричал. Его сердце сжалось. Судорожно стукнуло. И я проткнул его тонким, ало-белым шилом.

— За Катарину, — шепнул я ему, прижимая к себе кудлатую голову.

— С-су…

Шнуров обмяк. Один глаз у него закатился, а другой распахнулся широко, как бы в удивлении: что, уже все?

Я накрыл их ладонью.

— Что ж, господа, — помолчав, сказал урядник, — так тому и быть.

— Жестоко, уважаю, — сказала Зоэль, поворотив коня.

— Вы куда? — обернулся я.

— Разве мое обещание не выполнено?

— Это не конец.

— Остальное меня не интересует.

— А как же ваши слова там, в поместье?

Зоэль пожала плечами.

— Чего не скажешь, чтобы остаться в живых.

— Что ж… Прощайте, благодати не желаю, — сказал я.

— А мне и не нужно.

— А я обещаний не давал, — остро взглянув на меня, сказал Тимаков.

И вскинул револьвер.