Бухта Недоразумения открылась глазам не вдруг. Не один подъем и спирально крутой спуск одолел «газик» по главной трассе, пока дорога не втянулась в ущелье, в кипящую наледью речку. Повыше спуска, где речка суживалась, перекат, оголенный между белыми снегами, словно плакал синими чернилами. Речка проваливалась за камень, парила жиденьким прозрачным туманом. Обледенелый камень светился, будто облитый сливочной помадкой. Там, где речка выпирала буграми лед, под колесами гудело как барабан, за машиной стреляли и ухали пустоты. Речка в этом месте переламывалась, и от плеса начиналась шивера — голая каменная наброска. Камень, а между камнем вода под тонким льдом. Колеса между камней проваливались, буксовали. Пришлось взяться за лопаты, за ломы. Машина, одолевая одну преграду, садилась задним мостом на другие камни. «Газик», пробуксовывая, осыпал ледяными брызгами. И тут Валерий оценил обувку. Если бы не резиновые чуни, к машине бы ни за что не подступиться, не подобраться, а ведь пришлось не только лопату, но и ваги, домкрат, лебедку применять.

Стиснутая отвесными сопками речка, черные на синем снегу лиственницы, похожие на древние могильные курганы сопки — все это вызывало в душе чувство неосознанной тревоги. Казалось, что речка вот-вот упрется в тупик и дальше не будет ходу. До странной жуткости томило ожидание, что еще там, за поворотом, в глубоком проране причудливых свал, выхватят желтые противотуманные фары? И Валерию казалось, что горы непременно сомкнутся и путь будет не только отрезан, но и машину не развернуть и придется «загорать». И тут как ожог напоминали о себе три дня, которые он выговорил у Ивана Ивановича за рационализаторское предложение и из которых осталось только два. Валерий уже хотел просить Славу повернуть машину. И вдруг, именно вдруг, горы расступились, и распахнулась перед глазами отсвечивающая белым заревом льда бухта Недоразумения. И среди этого бесконечного, безоглядного простора торчал, словно черный клык, остров.

В заливе виднелись редкие костры. Светились подфарники автомашин. Вячеслав вывел машину на лед. Проехали еще немного по льду и только тогда он остановил «газик».

— Вот здесь и будем до утра. Распалите костер, я скоро вернусь. — И Вячеслав исчез в темноте.

Иван со свойственной ему степенностью вынул из багажника железную подставку на коротких ножках. Валерий постучал по ней.

— Зачем это? — поинтересовался он.

— Костер жечь — это поддон.

Из багажника выбросили кучу дров, комель сосновый. Валерий понюхал полено — голое смолье. Вынули таган, топор. «Все как у заправского рыбака, у Ивана», — отметил Валерий. На льду костра иначе не распалишь.

Иван занялся костром. На подставку он уложил поленья, кусок ветоши через горловину обмакнул в бензобак. Сладко запахло бензином. Этот квач Иван подсунул под растопку, и только поднес спичку, как тьма отлетела и загустела на расстоянии. Иван выставил над костром, словно высоковольтную опору, таган из арматурной стали.

— Батарея к бою готова…

Из темноты вывернулся Вячеслав. Он принес от рыбаков целое беремя крабов. Крабы на свету переливались — видно, недавно из воды.

— Улов! — бросил на лед крабов Вячеслав. — Королевские. А за водой кто? Пушкин?

— В канистре вода! — напомнил Иван.

— Тоже скажешь, крабов в пресной воде варить — весь вкус в отвар уйдет.

Вячеслав подошел к машине, погремел в багажнике, достал ведро, поднял топор и опять сгинул в темноте.

— Мудрит этот Славка, — оправдывал друга Иван. — Видишь, как костер поедает дрова, а еще ночь впереди, будет шляндать теперь…

— А мне что делать? — Валерий подживил костер. — Правда в морской воде вкуснее?

— Правда, — подтвердил Иван и подсунул под ножки поддона ровненькие поленья, чтобы от нагрева ножки не проваливались в лед.

С моря потягивало пахучей, кисло-соленой, пропахшей рыбой сыростью. Где-то далеко-далеко то ли лед шуршал, то ли звенел воздух или, может, гудели распадки.

— Мы пробовали варить: в одном ведре с морской водой, в другом с пресной — никакого сравнения. В морской вкуснее краб, — заключил Иван.

— И этими корзинами черпать крабов?

— Цедить море-океан станем, а ты как думал, — засмеялся Иван. — Именно этими корзинами.

— А нажива тогда зачем? Что, краб корзину вместо крючка заглотит?

— Рассветет — посмотришь.

Настроение Валерия и волнение понятны. Как все-таки сложен, и как хрупок, и как гибок человек. Бывает, так солоно придется, хоть волком вой, а с другом и беда — полбеды. Увезли Валерия к морю, и он возвращается к жизни. Ведь, по существу, это первое в его жизни потрясение… Да, сложна жизнь. Мало ли лукавим порой и думаем только о себе, о своем благополучии. Бывает, и невдомек, что живущему рядом с тобой плохо, и в голову не приходит, что заставил близкого страдать, и, только когда коснется тебя, ты начинаешь все это чувствовать, анализировать. И горе тому, кто остается без друзей и товарищей.

По-своему понял состояние Валерия Иван. Он и сам, когда первый раз приехал на ловлю крабов, сгорал от любопытства, надоедал с вопросами, готов был сию минуту бежать в море. Но время было позднее, позднее, пожалуй, теперешнего. Тогда отужинали тушенкой и забрались в спальные мешки. А Ивану не спалось, не лежалось. Поднялся, фонарик в руки — и айда по льду к морю. Шел, огонек вдали. Над угасающим костерком, сидя на ящике, спал краболов-одиночка. Будить краболова Иван не стал. Только оглядел. В шубе, шапке, меховых рукавицах, через шею на веревке, в валенках с глубокими галошами, краболов был громаден и толст. Рюкзак рядом, на рюкзаке огрызок колбасы, заиндевевший кусок хлеба, кружка с недопитым чаем.

Иван постоял над краболовом и пошел дальше по припаю, подсвечивая дорогу фонариком. Уже далеко позади остались огни. Он еще постоял, посмотрел, они таяли, редели, а моря все не было, и любопытство стало сменяться тревогой. Иван и не заметил, когда горизонт слился с морем, остров растворился и исчез в густом непроглядном мраке.

Иван пошарил по сторонам фонариком, но луч света слабо рассеивался на сиреневом льду. Он выключил фонарик и сразу словно провалился в темный колодец. Снова включил свет и повернул обратно. Прошел несколько шагов, огляделся, правильно ли взял курс. Огней не видно. Мертвый залив, едкая тишина моря пронзительно отозвалась в душе. Иван потушил фонарик и несколько раз повернулся кругом, но огонька нигде не увидел. Он потянул носом, стараясь угадать, в какой стороне море. На льду не было никаких следов — так чисто замел его ветер. Ни ориентира, ни палки дров. Иван машинально нащупал спички. Трудно унять сердце, когда подступает тревога. В голову лезли бывальщины о парнях, что, заблудившись, замерзли у самого порога, у балков, не найдя в ночи дороги. Иван сдернул с головы шапку, вслушался в ночь, и тут справа несмело мигнул огонек. Иван со всех ног бросился к нему. Около огня хлопотал старик, в сторонке мальчик лет десяти торопливо складывая в мешок дневной улов. Иван подошел, стараясь ничем не выдать пережитого страха, поздоровался с краболовами.

Мальчишка от смущения никак не мог впихнуть расщеперенного клешнистого краба. Старик хлопотал над котелком. Он скосил на Ивана глаза, потом посмотрел на мальчика.

— Да брось ты ево, Гринька. Этих спрутьев — ломай им бок. Брось обкалывать руки — утром соберем в ящик.

Старик нацелил жиденькую сивую бородку на Ивана.

— Что творится — по три рубля с руками отрывают. — Старик вперил в Ивана бесцветные глаза. И ржаво захихикал, закашлялся, похмыкал, прочистил горло. — Да разве это ловля — хуже нужды. — Старик почмокал губами. — А вкус у этой холеры есть, хошь и смотреть не на что, а съедобна. Мы с Гринькой сегодысь чуть было душу за это озорство не отдали. — Он сыпанул из мешочка в котелок горсть соли, подчерпнул ложку отвара, попробовал на язык, остальное выплеснул из ложки. — А ведь действительно чуть не утонули. А как шел краб. — Старик мечтательно закрыл глаза и стал похож на покойника. Открыл, поморгал, как будто удивляясь, что Иван стоит перед ним, не ушел еще. — Да ты садись, добрый молодец, — постучал ногой по ящику, на котором уже сидел Гринька и строгал перочинным ножом палку. — Так вот она, едрена вошь, краб пер — по три штуки влезали в краболовку, такое, творилось, что не слыхал, как и оторвало нас на льдине от припая и унесло в море. Хватились — вокруг ни души, и тут как полоснет меня: «Сгубил мальца». Посмотрел на Гриньку: сидит над лункой. У меня кровь зашлась, а он как ни в чем не бывало. «Что же, выходит, — говорю я Гриньке, — дело наше швах».

Иван и сейчас слышит в голосе старика дребезжание.

— А прилив, якорь его в бок, все дальше и дальше относит нас от припая. Считай, молодой человек, приговор! — Старик тряхнул бороденкой. — И обжалованию не подлежит. Думаю: как треснет льдина пополам — на одном куске я, на другом Гринька. «Поди, — говорю, — Гринька, червяком ползи ко мне». А он, холера его забодай, — старик рассмеялся скрипуче: — «Мы с тобой, дедусь, как папанинцы». Стащил шапку и как флагом размахивает, а у меня печенка скулит. Во разбойник, дите малое, оно и есть дите… — Старик пожевал, ртом. — «Ты, — говорит, — дедусь, не бойся, я с тобой, держись! Я тебя, — говорит, — дедусь, в обиду не дам».

Старик снял с огня котелок.

— Гриня, достань-ка из рюкзачка маленькую.

Мальчишка проворно подал четвертинку и стаканчик.

Тем временем старик вынул из котелка краба и положил на то место, где сидел Гриня. Мальчик подсунул под колени рукавички и, опустившись перед ящиком, стал разбирать краба.

Старик поднес Ивану стаканчик водки и придвинул котелок с крабами. Сам присел на рюкзак к ящику, как за стол.

Иван выпил водку, но от краба отказался. Засобирался уходить.

— Да ты не туда, — остановил его старик. — Если с последней машиной прибыли, то вот мысок обежать надо, — показал он в темноту.

Иван никакого мыса разглядеть не мог.

— Вон против трех зубчиков, — показал старик на гору, — и сворачивай, тут и ваша машина.

Иван немного прошел, и действительно из-за черной полоски мыса, на которую указал старик, показались подфарники машины, поодаль виднелось несколько еще не потухших костров.

Иван так ушел в воспоминания, что не сразу услышал голос Валерия.

— О чем задумался, Иван?

Иван очнулся.

— Да так, вспомнил молодость.

— Вот уж действительно, вроде и не жили, а уже молодость поминаем. Пора деток нянчить. В кумовья возьмешь? Заказываю мальчишку — рыбака заядлого из него бы сделали.

— Верка моя бузит, подождать велит. Мы ведь, Валера, в секрете одно дело держим. — Иван подправил костер, повглядывался в темень, а потом притушил голос. — В техникум она меня стропалит. Поначалу ни в зуб ногой. Ты знаешь, Валер, какая она въедливая, — ого-го, ты ее еще не знаешь. Она только с виду лоснится, а как поднимет шерсть…

— Недоволен, что ли? — вздохнул Валерий.

— Я разве сказал, что недоволен. Я без нее не знаю и не мыслю, как и жил. Честно, Валера. «Окончишь техникум, — говорит, — рожу тебе хоть двух». А как она сказала, так и будет. Вот какие пироги с котятами.

— Что техникум, в институт повлечет, — определил Валерий.

— А двойнят куда?

— Как куда, — засмеялся Валерий, — одного ты, другого она нянчить.

— Большое дело, Валер, когда с пониманием жена. Тогда все нипочем: ни трудность, ли невзгода не берет. Это я тебе как другу. Тебя часто вспоминаем. Вдруг без тебя бы и не нашли друг друга. Старики все на руднике, да только вот обижаются, что не едем. Надо бы навестить. Мировые люди. Отец — рубаха-мужик. Летом по пути в отпуск заехал к нам, так остался на все лето, путевка на курорт пропала. Ну и порыбачили мы с ним. Расскажешь — никто не поверит.

Валерий слушал Ивана, душа оттаивала, становилось как-то легче дышать.

— Ты лучше про крабов! — Валерию трудно было слушать счастливого Ивана.

— А что про крабов рассказывать? Завтра, — Иван посмотрел на часы, — то есть уже сегодня, сам увидишь.

Да, трудно удержаться от соблазна и не вспомнить свою первую крабью охоту. Ему, заядлому рыбаку, как-то не приходилось ловить крабов. Помнит Иван, как поехали на море рано утром. Из бухты открывался простор Охотского моря. Только вершины сопок глянцево блестели на солнце, и смотреть на них было больно глазам. И еще морянка. Он еще немало этому удивлялся. Зима и утка. Оказывается, морянка на зиму остается и зимует в промоинах, полыньях, которых хватает здесь — приливы и отливы каждые сутки ломают лед. Когда он первый раз увидел стаи морянок, то принял их поначалу за серые тучи, нависшие над водой.

По льду подъехали к самому припаю. Его попутчики выгрузили на лед корзины, всякие снасти. Шофер подсунул ему под мышки по корзине, в руки две, сам взял топор, ложку из проволочной сетки, другой спутник моток проволоки, мешочек замороженной рыбы и тоже пару корзин, и, когда по припаю подошли к живому льду, он, признаться, оробел.

Живой лед образовался за последние десять-двенадцать часов. И, припаиваясь к постоянному льду, был прозрачен, как стекло, и зыбок, как спина оленя. Синий воздух струился надо льдом, как бы еще больше оживляя его. Нужно было пересилить, принудить себя, ступить на гибкий дышащий лед. Не отрывая ног, он стал скользить за ребятами, которые уже ушли на приличное расстояние; товарищ, по следам которого он шел, уже успел опустить на проволоке в каждую лунку по корзине. А на дно каждой корзины положил ряпушку. Теперь оставалось обходить проруби и заглядывать в корзины: не попался ли краб.

Иван осмелел, лег на лед и заглянул в морскую глубь. Зрелище открылось такое прекрасное и необычное, что и не расскажешь.

Его отрезвил выстрел. Он вскочил на ноги. Ничего не соображая, бросился к берегу. Но берега не было. Лед крошился и лопался, льдина оторвалась от припая. Ему пытались бросить веревку, но, не долетев. Она упала в воду. Он сбросил полушубок, намеревался снять и сапоги. Лед, словно намыленный, скользил, льдина стала разворачиваться. Не раздумывая перескочил на другую льдину и побежал к припаю. Только занес ногу, как его подхватило несколько рук, а льдина с грохотом обломилась и нырнула под припай.

Все стояли и смотрели, как уносило полушубок Ивана в море. На минуту он словно ожил, приподнялся и тут же исчез. Конечно, раз на раз не приходится на рыбалке. Какой бы риск ни был, если уж пристрастился, вошел в азарт, как-то забываешь, что ли, все передряги и с еще большей тягой идешь на рыбалку или охоту. И каждый раз открываешь и в себе и в друзьях неожиданное. Вот и Валерию не терпится.

— «Увидишь, увижу…» — приставал он, — но я еще и знать хочу.

— Проще пареной репы, — задается Иван, — опускаешь корзину на дно морское, смотришь — залез краб, вытаскиваешь. Вот и все.

— И пока тащишь, сидит он в корзине? — сомневается Валерий.

— Сидит, ждет, когда его вытряхнешь на лед…

— Ну и рыбалка, — разочарованно вздыхает Валерий. — Я люблю азарт, подсечку, чтобы удилище в коромысло, — поерзал на запасном колесе Валерий.

— Еще какой азарт — присвистнул Иван, — еще как захватит, разожжет. Я тоже поначалу так думал, а хватил морской охоты, и не знаю, как утра дождаться. Слава, скажи ты, как главный рыбак, — обратился Иван к вылупившемуся из темноты с ведром Вячеславу. Он принес ведро воды и ящик из-под бутылок.

— А это зачем? В костер, что ли?

— Сидеть.

— Правильно, Слава, — подхватил Иван ящик и уселся на него к костру, — а то от этой резины, — он пнул запаску, — враз взыграет радикулит.

— Я что вам, слуга двух господ? Давай-ка, Ваня, поднимайся, приготовь краба, да так, чтобы Валерий пальцы объел.

— Чего проще, горсть соли…

— Ты учти, Ваня, морская вода.

Иван подмигнул Валерию и стал солить из мешка горстью.

— Ты, Ваня, не переусердствуй.

Иван помешал монтировкой в ведре.

Краба сварить — это тоже искусство, и немалое: переборщил соли, горечью будет отдавать, недосолил — трава: переварил — труха, недоварил — кисель. Краба по цвету варят. Пошли по панцирю оранжевые всполохи, чуть клешня побелела — снимай с огня, пока вынимаешь — дойдет, в самый раз будет.

Иван над таганом как гора над норой. Еще соли щепоть подбросил.

— Гуще будет. — Прикурил от головешки, поправил под ведром огонь — глаз с краба не сводит. — Похлебка «морская стихия».

— Сладковатый запах, — потянул носом и Валерий. — Что-то между ухой и дичью.

Валерий расстегнул куртку.

— Тепло тут у вас.

— Всю зиму утка держится, утром посмотришь — как мошки.

— Морянка, что ли?

— А кто ее знает: раз на море — морянка.

Ведро заплевалось.

— Внимание, — Иван поднял несколько крабов и бухнул в ведро.

— Лаврух, лаврух, Ваня, перчику не забудь, — подсказывает Вячеслав.

— Я больше в собственном соку люблю.

— А для аромата маленько не повредит.

Крабы словно ожили: они лезли из ведра, надуваясь и краснея.

— Во! Фирменная похлебка «морская стихия», — радовался Вячеслав. — Ты, Ваня, не перепарь, — посмотрел он на часы. — Да и сам не упади в ведро.

Иван подхватил ведро, вылил бульон на лед. Пахучий отвар струйкой сверлил лед, растекался маслом.

— Ну зачем выливаешь, — закуксился Вячеслав. — Утром умылись бы для форсу.

— Извини, Слава, забыл. — Иван зацепил самого крупного краба: — Держи, Валера.

Валерий подставил шапку.

— Да не-е.

Валерий схватил лопату:

— Клади!

Иван засмеялся.

— Давай, давай, — Иван положил на лопату краба, — ешь, ешь, а то быстро остынет.

— Да ты вот так, Валера. — Вячеслав отломил клешню, сладко высосал сок и белое, нежное, слегка розовое мясо, а потом ложкой из панциря стал выскребать мякоть. Валерий последовал его примеру.

— Ничего, съедобно, — оценил он.

— Не то слово, Валера, — не согласился Иван. — Вкусней ничего и не едал и не представляю даже…

— Если бы остограммиться, — разбирая второго краба, сказал мечтательно Вячеслав, — то лопнуть можно от вкусноты.

— Есть бутылек. Тебе, Валера, брал, будешь? — перестав жевать, спросил Иван.

Валерий поморщился:

— Остограммиться, оболваниться… Слова-то какие?..

— Нам-то нельзя, — по-своему истолковал Иван. — Вячеслав за рулем, мне Верка не разрешает. У меня и так аппетит: больше ем, больше охота.

Иван полез в ведро за очередным крабом.

— Что же, Валер, не расскажешь, как там у вас дела идут, на основных. Говорят, мост вдоль речки строите.

— Строим, я думал, ты поумнел, Иван, как женился, а ты все старыми анекдотами начиняешься — «вдоль речки»… Петро Брагин женится.

— Интересно, интересно, — поторопил Валерия Иван. — Ты его, что ли, сосватал? Сам-то он вроде меня.

Валерий пропустил мимо ушей этот вопрос.

— Егор Акимович жив, здоров, свирепствует. Иван Иванович все выступает…

— Брагинскую-то хоть видел? — свернул к Брагину Вячеслав. — Как она?

— Вроде все при ней, а потом трудно сказать, за что мы любим. — Валерий собрал на лопату остатки от крабов, намереваясь бросить в костер.

— Стоп, Валер, вони не оберешься, — остановил его Вячеслав. — Утром подберем — и в прорубь…

Вячеслав знал, да и все на ЛЭП знали это. Котов в лесу следил за чистотой больше, чем за полом в общежитии. Если перекочевывал на другое место, то все до последней бумажки собирал, банки в землю зарывал. И место под стоянку Валерий всегда выбирал сам. Любил он ставить лагерь на пригорке, над речкой или над пропахшим смородиной ручьем. Так впишет в пейзаж вагончики, что кустика не нарушит. Парни поначалу злились; мало ему леса. А он и уборную велит поставить из дефицитных досок, и место для курения выберет; потом и самим понравилось: глаз радует, вроде как на курорте. Однажды кто-то из ребят решил сапоги посушить на макушках елочек, стоящих у входа в вагончик. Так Валерий раскипятился. «Если тебе на голову надеть резиновый мешок — понравится?!» Парни хохотали. Лэповец хоть и поерепенился, а сапоги снял с елок.

Вячеслав подкинул в костер дров и опять сел на ящик.

— Верно, что никто не может сказать, за что мы любим, ни сказать, ни ответить, — вздохнул Вячеслав. — В них разве залезешь. Вон моя, все было ладно, а потом брык — и поминай как звали. А попервости так «Слава, Слава». Не без того, конечно, когда и коготки покажет. Вот Иван знает, да и ты, Валера, — еще глубже вздохнул Вячеслав. — Что там говорить, в жизни не бывает, чтобы все как по маслу. Такого в природе нету. Думал, — рехнусь. — Вячеслав достал папироску. Валерий чувствовал, что Вячеславу хотелось, ой как хотелось и выговориться, и поддержать как-то его, Валерия. — Ну, хрен бы с ней, — почти выкрикнул Славка, — коль детей бы не было или, скажем, умерла вдруг, погоревал бы, памятник поставил. Ребятишки знали бы, где их мать…

— А надо было сразу плюнуть, — вставил Иван.

— Что получилось-то? Какая муха укусила? Галина твоя такая симпатичная, и пара вы были ладная, — спросил Валерий.

— Пусть Иван расскажет, — хмыкнул Славка.

— Здравствуйте, «Иван расскажет», сам и рассказывай, твоя баба была, не моя…

Вячеслав пристроил на таган чайник и снова подсел к Ивану на ящик.

— Значит, так, Валера: приехали к нам художники, клуб новый чеканить, всякие картины рисовать, красоту наводить. А моя-то ведь тоже художник, панели в клубе красила. Ну, вот с того дня мою Галину подменили. На дню две косынки меняет, шесть сортов губной помады. Прибежит с работы, в новое платье влезет. Хвост веером — и только ее видел. Спрашиваю: «Ты чего?» Посмеивается. Однажды разговорились о чеканке в клубе. «Ты, Слава, серость! Вот он интеллектуал». И слова-то выкопала, скажи, Валер? Ну, раз моя баба закусила удила, ты же знаешь, никакая сила не удержит. Сходил, поглядел, что это там за интеллектуал. Обалдеть, Валерка, можно, — Вячеслав с ящика привстал, — хоть картину пиши! Тощеват, правда, а так любую с ума сведет. Ладно, говорю. Чтобы пальцем не тыкали, гроши у тебя на книжке, и валите на все четыре стороны, рвите когти. Пацанов, конечно, не отдал, да она и не требовала.

Вячеслав рассказывал, а Валерий слушал его вполуха. Думал о своем. Что-то он недобирал, умом одно, а в душе другое чувствовал, и было ему так и неясно. А разве Вячеславу ясно? Хоть и говорит, что отболело, а отболело ли на самом деле?

— Ну, а дальше? — сам не сознавая, о чем хочет спросить, задал вопрос Валерий.

— А теперь просится, — живо ответил Вячеслав. — Забери, пишет. А куда заберешь? А куда Лиду денешь? Вот баба — цены нет. Где она раньше была? И ребятишкам мать. А я ведь по той дуре, хоть аркан на шею… Мы, Валерий, дураки. Надо возмутиться, а мы пятки лизать.

Валерия от этих слов бросило в жар. Он распахнул куртку. Но ему сейчас, как никогда, были необходимы слова, ему хотелось понять, в чем он оплошал. Кроме этих друзей, ему никто не скажет правду. Пройдет ли чувство у него к Татьяне, зарубцуется ли или так и будет кровить душа?

Валерий прежде легко встречался и легко оставлял девчат. Так было до Татьяны. А вот теперь, вопреки всему, что случилось, он был готов все простить Татьяне. Позови она его вот сейчас, и он побежит не задумываясь. Ночью по наледи, через пороги, через сопки. В голове вертелись обрывки мыслей — таких коротких и куцых, узел на узле, и те без конца развязывались. И он никак не мог уловить, нащупать, опереться на что-то твердое, стойкое… подняться и посмотреть как бы со стороны на себя, на случившееся.

— Клин клином вышибают, — убежденно сказал Вячеслав. — Не будь Лиды, не знаю, чем бы это все кончилось. Не знаю и не знаю. Одно знаю, — вдруг оживился Вячеслав, — не мы выбираем женщину, а женщина выбирает нас. И в этом меня никто не разубедит.

— Ну это еще надо поглядеть, — подал голос Иван.

— Нечего глядеть. Пусть ты сделал предложение, а выбирать должна она.

Помолчали.

— А в этом что-то есть, — согласился Иван. — Вот, скажем, моя Вера. Стало быть, что-то нашла во мне, другие не находили, а она нашла. Скажи, Валера?

— Душа у тебя, Ваня, вот что…

Иван поднял от костра лицо и, уставившись на Валерия, удивленно, даже испуганно поморгал — так бывает, когда неожиданно ослепят светом.

— Ну ты, Валера, это так, — позаикался Иван и умолк. Он никогда не слыхал от своего звеньевого таких слов, А уж сколько вместе, дел сколько переделали, в каких только переплетах не приходилось бывать, особенно на ЛЭП, какие не брали перевалы, в лучшем случае скажет — «молоток» или что-то в этом роде, и любой в звене от Валериной похвалы подрастет.

— Что там ни говори, — опять подал голос Вячеслав, больше для того, чтобы разрядить замешательство, — что мы, что они, куда вначале — на внешность смотрим, особенно на ножки. Моя бывшая Галина ножками и взяла. Потом уж в душу, червячка рассматривать, а куда денешься — живешь…

— Ну, Славка, ты тоже в крайность впадаешь, про Лиду разве такое скажешь? — возразил Иван.

— Ты, Ваня, не сравнивай, таких, как Лида, раз-два, и обчелся. Лида — баба с мозгой… — затвердил Вячеслав и не мигая уставился в костер. Посидели минуту молча, будто перед дорогой.

— Приедем — познакомлю, Валер, с Лидой, да ты ее знаешь, — спохватился Вячеслав. — Ну как не знать — знаешь, хорошо даже знаешь, блондинистая, пепельные волосы такие, и сама, — Вячеслав живописно рукой изобразил свою Лиду. — Она у всех на виду — диспетчер.

— Да вроде видел, — согласился Валерий.

Ночь таяла, по льду побежал жиденький сиреневый рассвет. Обозначились студенистые очертания этого таинственного морского чудища — острова.

Зашевелился от людей берег, и тут краболовы спохватились: ночь-то испарилась…

— Ты, Иван, бери топор и шуруй, место занимай, — потягиваясь, распорядился Вячеслав, — а мы краболовки приволочем.

Иван взял топор, «ложку» вычерпывать лед и навострился на море.

— Что, места в океане мало, зачем занимать? — нехотя поднялся от костра Валерий.

— Э-э! — сморщил нос Вячеслав. — Краб знает, где ночевать, только проснется, а мы ему ряпушку под нос…

— Так-то разве.

Вячеслав взвалил добрую половину корзин себе на плечо, подождал, пока Валерий нагрузится.

— Да ты одну в другую их составь, не будут рассыпаться.

Нагрузились, и пошли по толстому шероховатому, как рашпиль, льду.

Дорогой Вячеслав инструктировал Валерия:

— Ты к Ивану близко не лезь, к себе его не подпускай: он тяжелый — провалит лед. И сам на кромку проруби не вставай, ладно?

Валерий ничего не понял из этого предупреждения. Он тащил на своем горбу, как копну, корзины и по Иванову следу дошел до припая. Воздух был чист, свеж, прозрачен, пахло свежей рыбой. Дышалось легко, и ноша на спине почти не ощущалась. Под ногами скрипела пороша. А когда он подошел к припаю и занес ногу на свежий лед, то сердце сразу оборвалось. Лед был настолько прозрачен — казалось, в воду ступишь. Вячеслав подошел следом, сбросил с плеча груз, отдышался.

— Ты, Валера, вот так, — он взял две корзины и, шаркая ногами, спустился за припай. Лед под ним заныл и, как показалось Валерию, прогнулся. — Ты, Валера, ноги не поднимай, скользи.

У Валерия от страха вспотели ладони.

— Ну, давай, давай, — подбадривал Вячеслав, — давай!

Валерий шагнул, и дыхание у него перехватило. Вячеслав скользил впереди уже метрах в двадцати. «Не вернуться ли? Посидеть, набраться храбрости», — мелькнуло у Валерия. Но он тут же отогнал эту мысль. Раскачка здесь ни к чему. Или сейчас, или никогда.

«Если человек отступил, он не поборет в себе страх». Эти слова Егор Акимович сказал Валерию перед его первым подъемом на высоковольтную опору. Валерий нацепил на ноги когти, обхватил цепью опору и устремился в небо, но, когда головой коснулся траверзы и глянул вниз, оборвалось сердце. Надо было освободить когти, пояс, подтянуться на руках и сесть на бревно, как на спину коня, и тогда пристегнуть пояс. Валерий вполглаза глянул на бригадира. Егор Акимович не обращал внимания на своего монтажника. У Валерия тогда так же мелькнуло в голове: «Не спуститься ли, сослаться на карабин: заело замок. Какая мерзость», — стукнуло его в висок. Валерий сдернул когти, выжал на руках тело, сел на траверзу, потом стал на ноги и пошел на другую опору. Перешел и сел на другой конец траверзы. Внизу парни подбросили шапки, а у Валерия словно за спиной крылья выросли.

Бригадир так свою мысль выразил: «Смелость окрыляет, а трусость угнетает».

Валерий хоть и почувствовал под ногой зыбкий лед, но не повернул к берегу. Обходя его, какой-то рыбак еще крикнул:

— Смелого штык не берет.

— Высота — та же глубина, Котов, — сказал себе Валерий. И почувствовал себя, как орел в небе, уширил шаг. Вячеслав уже «утопил» свои краболовки и шел за другими.

— Валера. — Котов оглянулся. — Иван тебя зовет.

Иван махал руками.

На льду, в заливе, всюду столбиками и точками маячили краболовы. Валерий размашисто, словно на лыжах, пошел к Ивану и остановился, как учил Славка, на расстоянии. У Ивана спина отсвечивала изморозью, он описывал круг, орудуя топором на длинном топорище. — Валерий смотрел, как Иван поднимал топор и опускал его, вел по окружности бороздку, сантиметра на три прорубая лед. Из-под топора летела белая стружка, но воды топор не доставал, и Валерий ожидал, когда Иван вскроет прорубь. Иван описал круг и повернулся: к Валерию. Лицо его было, в куржаке: и ресницы, и брови, и челка из-под шапки курчавилась снегом. Иван подрубил лед, обухом стукнул в середину круга; раздался звук, словно рядом треснуло стекло. Круг посинел, Иван толкнул его топором и сразу на льду расплылось черное пятно величиной с колесо «Москвича». «Ложкой» Иван подхватил льдину, похожую на круг молока, и выворотил на лед. Из проруби выплеснулась вода. Валерий прикинул толщину льда: не больше спичечного коробка.

— Валер, — с продыхом сказал Иван, — ставь сюда краболовку. Самое фартовое место. В прошлый раз королевский шел.

Иван отошел от проруби и уже закинул на плечи «ложку» и топор, но остановился.

— Да ты не так, Валер, — и направился к Валерию и сразу из проруби начало выдавливать воду.

Валерий было замахал руками, хотел остановить Ивана, но тот сам остановился, не доходя пяти шагов.

— Посторонись-ка, Валера, — Иван склонился над краболовкой, прикрутил проволокой на дно корзины ряпушку, привязал за дужку проволоку и на вытянутой руке стравил корзину в прорубь. И как только проволока ослабла, вынул из-за голенища пассатижи, откусил проволоку, прикрутил ее конец к палке и положил палку поперек проруби.

— Как клюнет, тяни, — поднимаясь с колен, сказал Иван. И пошел дальше рубить проруби.

Валерий, сдерживая дыхание, подошел к лунке. «Тоже мне, клюнет. Вот если рухну под лед в этом скафандре, будет тогда закуска крабам». Валерий, как гусак, вытянул шею к лунке, стараясь заглянуть в глубину.

— Погоди, Валера, — послышался голос Вячеслава, — держи наживку. Обвыкнешь, не будешь дребезжать. Я тоже по первости на брюхе ползал, — засмеялся Вячеслав, — боялся вставать. — Он вытянул краболовку, — ряпушки не оказалось. — Ну вот, один пишем, два в уме.

Вячеслав привязал на дно корзины кусок рыбины и опустил ее в прорубь.

Валерий встал на колени перед прорубью.

— Молиться будем, — засмеялся Вячеслав и заскользил дальше в море.

«Ну и рыбалка, будь она неладна, когда клюнет, поди узнай». Валерий потрогал за проволоку: вроде клюет. Вытянул корзину. В корзине кусок ряпушки. Первый невод пришел с тиной, но где же золотая рыбка? Валерий почувствовал, что к нему кто-то идет, вскинул глаза: так и есть, бородач сосед.

— Ты вначале засеки, а потом вытаскивай, — крикнул бородач.

— Тоже мне консультант, — отвернулся Валерий. — Советами замучают.

Он поправил ряпушку и пожалел, что напрасно Иван не целую рыбину привязал: «Может, краб на куски не идет?»

Валерий придвинул к краю корзину и ногой столкнул ее в прорубь. За его спиной раздался похожий на рык звук, и лед стал прогибаться, выплеснулась из проруби вода, словно его корзина пульсировала со дна морского. Валерий оглянулся: за его спиной тот самый бородач сосед. В валенках, поверх резиновые чуни, в полушубке. Перетянутый в поясе красным кушаком, через шею на веревке рукавицы, — меховые, теплые. Валерий было замахал руками, но краболов в трех шагах от него остановился.

— Спички не найдется? — спросил бородач.

Пока Валерий доставал коробок, бородач еще приблизился и заглянул в прорубь — лед поехал Валерий это почувствовал, к ноге прихлынула вода.

— Разве так поймаешь? — сказал спокойно бородач. — Краболовка-то вверх дном.

Валерий подал спички, мужик, заслоняясь от ветра, прикурил, вернул коробок, но уйти не торопился.

— Ты ляг да погляди в лунку-то. Если отсвечивает, прикройся рукавицей, погляди дно — ведь интересно… — Мужик ушел, и лед выпрямился, вода отхлынула от проруби.

Уже давно по-настоящему рассвело, и маячившие на льду точки превратились в настоящих краболовов.

Валерий поозирался.

— Да ну его, этот костюм, соль не мед: высохнет — сойдет.

Он лег на лед, сбросил шапку и стал смотреть в воду. Вода отсвечивала, и, кроме неба и своего отражения, ничего не было видно. Валерий прикрыл шапкой падающий на воду свет, и перед ним открылось волшебное подводное царство. Проникающий через лед солнечными столбами свет пересекался в воде, загорался радугой, пронизывая всю глубину, всю толщу воды до самого дна. Коралловый лес радужно струился — от лилового до зеленого.

Валерий увидел сказочный город с куполами, с горящими на солнце крестами, маковками. Но надо было всмотреться, чтобы различить отдельные дома, деревья, лужайки. Присмотревшись, он различия зеленоватый камень, а рядом краболовку кверху дном и на ней какой-то нарост или кусок коралла. Да это же краб! Валерий перестал дышать и ясно увидел острые шипы краба и на нитке бисеринки-глаза. Забыв про всякую осторожность, да и про все на свете, он схватил проволоку и стал быстро вытягивать корзину, стоя на коленях под прорубью, и, как только показалась из воды дужка, поднял за нее краболовку. И тут краб отцепился, булькнул в воду.

— Ах ты рахит, — обругал себя Валерий.

— Клюет? — послышалось за спиной.

— Ряпушку не успел съесть, помял клешнями, — показал Валерий. — Во какой был.

— Бывает, — посочувствовал Вячеслав, — самые крупные всегда срываются…

Валерий на вытянутой руке стравил проволоку и, не обращая внимания на Вячеслава, припал над прорубью. Краболовка встала на широкий камень, поросший причудливыми, водорослями пепельно-зеленого цвета. Стояла она накренившись. Он приподнял ее за проволоку и не выпускал из руки, потом перенес руку, и краболовка, как отвес, стала на коралл, образуя под корзинкой приличный зазор. «Эх, лунку бы на шаг-два перенести, — подумал Валерий. — Как раз бы хорошо тогда встала краболовка».

Валерий оторвал от лунки голову, поднял глаза, стараясь увидеть Ивана и попросить у него топор. Но сколько он ни напрягал зрение, не мог различить среди краболовов Ивана. И он снова склонился над прорубью, прикрываясь шапкой от падающего света. В подводном царстве ничего не изменилось. Только камень, на котором стояла краболовка, начал темнеть, тут же высветлился голубым светом и опять потух. Так бывает, когда идет в ночи по неровной дороге машина, и фары ее то выхватят в высветлят из темноты один предмет, а через секунду потеряют и озарят другой. Валерий перевел дыхание, камень окрасился в темно-зеленый цвет. Какое-то животное проплыло мимо, освещая себе путь. И еще раз вспыхнул из-за большого камня уже оранжевый свет и потух.

Валерий приметил просвет на камне и перенес на эту плешинку краболовку. Она точно вписалась, плотно прилегая к камню. Остроносые рыбки прошили водоросли. Валерий разглядел на морском дне и дремучий лес, и поляны, и причудливые строения, похожие на живописные древние замки, и отдельные деревья, в ветвях которых, словно гнезда, лепились замысловатые шары. Песчаные ровные отмели сменялись зелеными и ярко-красными долинами и холмами, и все это растворялось в синеющей дали. Тут как бы воедино сошлись времена года и время суток: и сумерки, и рассвет, и ночь, и день в зените. Еле приметные признаки растительности, от пустыни до буйных морских джунглей. Зачарованный Валерий рассматривал подводный мир и время от времени бросал взгляд на свою краболовку. И снова его взор притягивали морские таинственные дали.

Восходящее солнце, щедро и величественно высвечивало морское дно. Переливались и вибрировали лучи, словно золотые струны, еще ярче горели скалы и причудливые деревья.

Валерий уже намеревался свою краболовку опустить за камень, на котором она стояла, как из-за камня показался краб и быстро, быстро заковылял на клешнях по разноцветному ковру из водорослей к краболовке. Валерий затаился, как будто краб мог его увидеть и повернуть обратно под камень. Но краб торопливо, словно за ним гнались, по корзине залез внутрь и сел сразу на приманку. Валерий дернул за проволоку, как когда-то подсекал леску, и потянул с такой быстротой краболовку, что из лунки вода выплеснулась. Но краб и не думал отпускать добычу. Он весь радужно светился, переливайся, на острых шипах жемчугом блестели капельки морской воды. Бисеринки-глаза, казалось, вот-вот упадут и провалятся сквозь корзинку.

Валерий с силой оторвал краба.

— Славка! — закричал он. Встал и потряс над головой крабом. — Королевский!..

Он посмотрел вокруг себя. День пожелал сегодня показаться во всем великолепии. Солнце щедро обливало прибрежные горы. Радовали взгляд высокие, нежные перистые облака, свежий мягкий ветерок нес с моря запахи соли и морской йодистой капусты. В этот день Валерий не вспомнил о Татьяне. И только когда возвращались из бухты и когда открылся Магадан, Валерий подумал; а ведь могли вместо Уптара бросить якорь в Магадане, построить базу, наверно бы, по-другому пошла жизнь. Кто знает… Кто знает…