Дул побережник – сухой и свирепый ветер с северо-запада. Вспененные волны бросались на причальную стенку, разбиваясь каскадами сверкающих брызг. У стоявшего на рейде парохода в судорогах извивался штормтрап. Под ним на волнах танцевала крутобокая шлюпка.
С утра мы начали чистку котла на «Святом Михаиле». В полдень нам неожиданно приказали перебраться на «Прибой».
– Мы, дяденька, только начали, – сказал Костя Чижов. – Зачем же переходить?
– Не ваше дело! – закричал механик. – Ступайте, куда посылают!
«Прибой», небольшой буксирный пароход, стоял у стенки в устье речки Соломбалки. Мы бродили по берегу, ожидая, когда нас позовут. У «Прибоя», охраняя штабель продолговатых ящиков, шагал солдат с винтовкой. По палубе ходил офицер.
Высунувшись из рубки, его слушал капитан буксира.
– К двенадцати часам чтобы все было готово! Вы слышите, капитан?
– Постараемся.
– За погрузкой я буду наблюдать лично, – резко сказал офицер. – Команде не говорить ни слова.
Он сошел на берег. Нас с Костей пропустили на пароход.
– Вечером поднимать пар будем, – сказал капитан старшему машинисту.
– Некуда торопиться, – ответил машинист. – Я отказываюсь, не пойду. Что с меня возьмешь!
– Не волнуйся, Ефимыч, на ветре громко разговаривать вредно, – сказал капитан, глазами указывая на солдата. – Конечно, с тебя ничего не возьмут. Зато тебе дадут… свинцовую штучку из этого запаса.
– Все равно не пойду. И кочегары отказываются.
– А они откуда знают о грузе?
– Не беспокойся, знают… А ну, молодцы, чего уши развесили! Давай в котел!
Мы спустились в машинное отделение. На небольших судах кочегарка не отделена от машины. Захватив шкрабки, щетки и обтирку, мы пролезли через горловину в котел.
– «Прибой» посылают вверх по Двине – оружие и патроны белым везти, – объяснил мне Костя, – а команде не хочется. Слышал, как они говорили? Я знаю: у этого машиниста брат арестован.
В котле было тесно и холодно. Огонь в топке погасили давно. Двухрожковая коптилка тускло освещала ряд дымогарных трубок и стенку котла. Я лежал, не имея возможности повернуться, и слушал Костю.
– А вдруг нас забудут, – голос у Кости глухой, тревожный, – или нарочно закроют! Задраят горловину, воды накачают и пар поднимут. Кочегар с «Пожарского» рассказывал – был такой случай, одного парнишку сварили…
Я представил себе такого же, как я, мальчика-котлочиста. Он разбивает в кровь кулаки о железную стенку котла, кричит. Но никто его не слышит. Лязгает гаечный ключ, крепящий крышку горловины. Уже работает донка и плещется вода. Кочегары готовят промасленную паклю для растопки…
Мне захотелось вылезть из котла на палубу, где свободно дышится, где ярко светит солнце и шумит в снастях свежий ветер. Мы проработали до позднего вечера.
– Забирай инструмент, – сказал Костя. – Пойдем сдавать.
Я высунул голову в горловину. По трапику в машинное отдаление спускался капитан. Наклонившись над верстаком, работал машинист.
– Баржу еще привели, – тихо сказал капитан. – На буксире, говорят, придется тащить. Каюту всю загрузили. Пломбу повесили. Только не выйдет! Вы готовы?
– Готовы, – ответил машинист. – В десять будет совсем темно. Тогда и уйдем. Не заметят.
– Матросы не придут. Помощник уже ушел… Если спросят, скажу команда разбежалась. Только, думаю, не удастся им спросить меня. Я, Ефимыч, с тобой двинусь. Мне в Архангельске пока делать нечего.
Капитан присел на ступеньку трапа и задумался. Машинист бросил напильник на верстак, подошел к капитану, зашептал:
– Ты уходи пораньше, а я останусь…
– Зачем?
– Пять лет на «Прибое». Понимаешь, жалко им оставлять. Открою кингстон… пусть все к черту… на дно вместе с ихними патронами!
Мне показалось, что машинист заплакал.
– Костя, что такое кистон? – спросил я.
– Не кистон, а кингстон. Это клапан так называется. Его откроешь – вода наберется в пароход, он и утонет.
Так вот что задумал машинист! А может быть, он тоже большевик?
Через горловину я внимательно рассматривал лицо машиниста. Лицо было небритое, добродушное.
– Ну, вылезай, что же ты! – толкнул меня сзади Костя.
Мы вылезли из котла. Машинист дружески хлопнул Костю по плечу. Из Костиной куртки поднялось облачко пыли.
– Бегите домой, чумазые!
– А принимать не будете?
Машинист махнул рукой
– Нет.
Поднявшись на палубу, я облегченно вздохнул.
У стенки, сзади «Прибоя», тихо покачивалась небольшая баржа. Руль у нее был огромный, почти вполовину всей баржи. На носу я различил надпись: «Лит. В».
Мы пробовали разгадать, что означает эта странная надпись. Но попытки наши остались безуспешными.
По берегу ходил часовой. Темнело. Ветер не утихал. Двинские волны с шумом наступали на берег. Где-то в стороне военного порта тревожно завыла сирена.
– Пойдем, – сказал Костя.
Мы молча прошли мимо часового, обогнули горы каменного угля, миновали мастерские. Соломбальские улицы были тихи и безлюдны. Нам встретился патруль английских солдат. Наступали часы, когда на улицу жителям выходить запрещалось. Соломбала, как и весь Архангельск, была на военном положении. Нам нужно было поспешить запоздавших английские солдаты уводили к своему коменданту. А разговор с английским комендантом, как известно, неприятная штука.
Домой я вернулся усталый и сразу лег спать, ни словом не обмолвившись о том, что узнал на «Прибое».
Наутро мы пошли с Костей к тому месту, где вчера стоял «Прибой». Но нас даже близко не подпустили солдаты.
Буксира не было. Над берегом сгорбился подъемный кран. На катере неуклюже передвигался водолаз. Поблескивали стекла скафандра.
Машинист Ефимыч сдержал свое слово.
«Прибой» лежал на дне Северной Двины. Баржа с оружием и патронами исчезла.