Соломбала – остров. Мы – островитяне.

Это сказал Костя Чижов, но мы ему не поверили. В приходском училище нам говорили: остров есть часть суши, окруженная водой. Разве Соломбала со всех сто­рон окружена водой?

– Дай клятву! – потребовал Гриша Осокин. Он любил торжественность.

Костя произнес какие-то таинственные слова не пе­реводя дыхания, скороговоркой. Но ребята все равно не поверили.

– Нужно поднять кверху правую руку, – настаивал Гриша.

– Скажи, что будешь горбатым, если не остров!

Костя выполнил все, что мы требовали. Ребята сто­яли вокруг него и недоумевали.

– Побожись, – тихо сказал Аркашка Кузнецов.

– Божись сам! – презрительно ответил Костя. – Бога нету!

Он уже не первый раз говорил о том, что бога нету. Мы молчали. Тогда Костя отставил назад ногу и, как бы приготовившись наступать на ребят, сказал:

– Держу пари, что Соломбала – остров. С кем?.. Что, боитесь?..

Слово «пари» было новостью. Обычно мы в таких случаях говорили: «Давай поспорим!» или «Бьюсь об заклад!» Пари не состоялось. Когда Костя все объяс­нил, мы признали, что он прав.

Мы были островитянами. Соломбалу окружала во­да – Северная Двина, ее рукав Кузнечиха и узкая реч­ка Соломбалка. Речка эта была необыкновенная: она имела два устья, но у нее не было истока. Одним усть­ем Соломбалка впадала в Двину, другим – в Кузнечиху.

Извилистая речка уходит далеко в лес. Кривые дрях­лые ольхи склоняются к ней с берегов. Даже в шторм, когда на Двине под сильным ветром шипят, закипая, волны, когда на большую реку страшно выехать в лод­ке, даже тогда Соломбалка лишь чуть-чуть рябит. Толь­ко разговорчивее и подвижнее становятся на берегах деревья. Обняв низкорослые лиственные леса на Со-ломбальском острове, речка сходится с Северной Дви­ной. Здесь Маймакса – судоходный рукав Двины. С океана и с Белого моря в Архангельский порт идут шхуны, боты и пароходы.

На берегах Маймаксы – лесопильные заводы и лесобиржи – склады досок. У причалов лесобирж день и ночь грузятся английские, норвежские, шведские транспорты.

…Итак, Костя Чижов прав. Соломбала действитель­но остров. Вообще Костя всегда придумывает что-ни­будь интересное и необыкновенное.

Костя был покрепче каждого из нас, хотя первое время мы не хотели признавать этого. Волосы у него были зачесаны на косой пробор, как у парней с паро­ходов дальнего плавания. Это вызывало у нас затаен­ную зависть. Я много раз пробовал так зачесывать свои волосы. Приходилось выливать на голову полковша во­ды, но вода высыхала, волосы выпрямлялись – и про­бора как не бывало.

Костя Чижов носил широкие серые штаны на лям­ках. Лямки были черные. Вероятно, их пришили недав­но, потому что у Кости осталась привычка предупреди­тельно поддергивать штаны. Портниха, которая смасте­рила Костину рубаху, должно быть, долгое время шила мешки для картошки.

Когда Костя впервые появился на нашей улице, ре­бята встретили его недружелюбно. Раньше он жил на Третьем проспекте. А ребята с Третьего и со Второго проспектов – наши противники. Они загнали кузнецов­ского голубя-монаха, год назад перехватили на Север­ной Двине стружок и построили ледяную горку в пол­тора раза выше нашей.

Костя сидел на тумбочке, закинув ногу на ногу. Мы возвращались с речки. Был вечер такой светлый, тихий и теплый, что домой идти не хотелось. Заметив нового мальчика, Аркашка Кузнецов подмигнул нам и вплот­ную подошел к нему. Задиристее Аркашки на нашей улице ребят не найти.

– Эй ты, зачем на нашу улицу пришел?

– Ты ее купил?

Костя, к нашему удивлению, не проявил ни малей­шего испуга. Он спокойно смотрел на нас.

– Купил – пять копеек заплатил! – залихватски ответил Аркашка.

– Дешево, – сказал Костя. – Так всю Соломбалу за рубль купить можно.

– Ты не задавайся лучше, а то получишь… Убирай­ся с нашей улицы!

– Я на своей улице. У меня батька пуд картошки въездных за комнату отдал. Это тебе не пять копеек!

– Ты на нашу улицу переехал? Когда? – спросил я.

– Вчера вечером.

– Ну, так бы и говорил, – успокоился Аркашка Кузнецов. – Значит, теперь наш… Ладно… Ну что, ре­бята, дать ему на всякий случай «бабушкин стульчик»?

«Бабушкиным стульчиком» назывался легкий пинок в известное место.

– Попробуй! – Костя встал и шагнул к Аркашке. – Такой стульчик покажу, что надолго запомнишь!

Аркашка попятился.

– Ладно, не задену. Я так просто… Не бойся…

– Очень тебя испугался! – усмехнулся Костя. – Ты сам-то не бойся.

– А ты плавать умеешь? – насмешливо спросил Гришка Осокин.

– Тебя научу.

Мне новый мальчуган понравился. Я подал ему руку.

– Как тебя зовут?

– Костя… А тебя?

– Меня зовут Димка, а фамилия Красов. Пойдем с нами играть!

В углу обширного орликовского двора стоял забро­шенной погреб, старый и полусгнивший. Погреб давно собирались сломать, но пока он служил ребятам отлич­ным местом для игр. Это была наша пещера. Иногда мы превращали погреб в корабельную каюту. Правда, хозяева дома нередко выгоняли нас из погреба, но мы тайком снова проникали туда.

Анна Павловна Орликова, хозяйка дома, любила отдыхать в маленьком садике возле дома. Тут на клум­бах, обложенных вокруг камнями, цвели махровые аст­ры, анютины глазки и маргаритки. Нам даже близко к садику подходить запрещалось.

Увидев нас, Анна Павловна начинала кричать и звать прислугу или сына. Можно было подумать, что на хозяйку напали грабители. Тогда появлялся Юра – узкоплечий высокий гимназист, которого на улице из­давна прозвали короткоштанным. Скинув ремень, он воинственно гонялся за нами. В воздухе сверкала ярко начищенная широкая пряжка.

Мы в страхе разбегались.

Однажды утром у садика Анна Павловна нашла сорванную маргаритку. Кто ее сорвал, мы не знали. Но гнев хозяйки, конечно, обрушился на нас.

– Голодранцы! Воры! Разрушители! – вопила Анна Павловна.

И чего она так взбеленилась? Подумаешь – марга­ритка! Да если бы мы очень захотели, то ночью все цве­точки повыдергали. Только зачем они нам, эти цветоч­ки! Вот если бы репа – это другое дело!

На крик матери выскочил Юрка. Мы моментально высыпали со двора на улицу. Юрка кинулся за нами, и ему удалось поймать Гришку Осокина.

– Ты сорвал? Ты? Говори!

– Ничего я не рвал. Отпусти! Я скажу Сашке.

Сашка был старшим братом Гриши. Конечно, если бы он вступился, Юрке не поздоровилось бы. Ведь Саш­ка был совсем взрослый и уже работал в мастерских. Но разве он будет связываться с Орликовыми! Ему тог­да и самому достанется от отца. Орликовых не любили, но побаивались.

Юрка затащил Гришку во двор и на глазах у мате­ри избил его. Гришка ревел и грозился, вытирая кровь, сочившуюся из носа.

Анна Павловна все еще сидела в садике, вздыхала и расправляла лепестки несчастной маргаритки.

– Бедный цветочек… Покажи им, Юрочка, как чу­жое хватать!

Гришка в тот день больше не выходил на улицу. А вечером мы увидели на набережной Соломбалки Саш­ку Осокина. Мы догадались: он поджидал Юрку Орли­кова. Молодец! Он не боится.

Ага! Вон Юрка вышел из дому. Он, наверное, отпра­вился в город, в Летний сад. Ничего не подозревая, Орликов уверенной походкой вышел на набережную Соломбалки.

– Постой-ка! – крикнул Сашка.

Юрка остановился, прищурил глаза, сделав вид, что не понимает, зачем он понадобился Осокину.

– А ну, пойдем под мостик, поговорим! – зло ска­зал Сашка.

– Что вам нужно?

Раньше Юрка все же иногда выходил на улицу и играл с Сашкой и другими ребятами своего возраста. Тогда он не был таким вежливым и не называл на «вы» мальчишек. Теперь он заканчивал гимназию и с презре­нием поглядывал на своих ровесников с нашей улицы.

«Вам!» Сашка Осокин так же зло улыбнулся.

– Нужно. Пойдем, поговорим!

Было видно, что Юрка струхнул. Он побледнел, отвел глаза в сторону и молчал.

– Пойдешь?

– Зачем? Я ничего не сделал…

– Ничего? – Сашка взял гимназиста за грудь и притянул к себе. – А за что Гришке нос расквасил? С ма­ленькими воюешь, а под мостик идти боишься! Смот­ри, теперь то время прошло, царское. Не забывайся!

Сашка рванул Орликова на себя и с силой оттолк­нул:

– Еще раз заденешь ребят – душу из тебя вытряхну!

Но «то время» еще не прошло. Хотя царя уже не бы­ло, в Соломбале и на нашей улице, по крайней мере, ничто не изменилось.

Юрка Орликов вскоре окончил гимназию и уехал из Архангельска.

В тот день, когда мы познакомились с Костей Чижо­вым, нам удалось незаметно пробраться в погреб.

– Это наша каюта, – сказал я Косте.

– А где же иллюминатор? – спросил новый член экипажа. – Нужно прорезать.

В самом деле, почему мы не додумались до этого раньше! И в тот же вечер в двери погреба было выре­зано небольшое круглое окно – «иллюминатор».

Костя Чижов оказался выдумщиком и смелым парнем. Он открыл нам много такого, о чем мы раньше да­же и не подозревали.

Однажды в воскресенье Костя появился на улице не босой, как обычно, а в веревочных туфлях. Отец послал его в город с очень важным поручением. Костя позвал с собой нас. Он обещал показать памятник Петру Первому.

– Он ведь нашу Соломбалу Соломбалой назвал, рассказывал Костя, шагая впереди ребят. – Тут у Петра верфь была…

Нам, конечно, было известно, откуда пошло название «Соломбала». В торжественный день спуска на воду первого корабля Петр устроил бал. Здесь не было пар­кетных залов. Под ногами у танцующих лежала солома. От двух слов – «солома» и «бал» – пошло название острову, на котором мы жили.

– Это все вранье, – важно сказал Костя. – А я вот знаю. Слушайте! Когда спускался первый корабль, был сильный-пресильный шторм. Всем штормам шторм. И вот в тот день на Двине перевернуло ботик, а на этом ботике самый любимый помощник Петра плыл. Ну, по­мощник и утонул. А в тот день бал созывали по какому-то случаю. Все веселятся, а Петр скучный такой «Что ты, – спрашивают, – государь, не весел?» А он отвечает: «Солон мне этот бал». Вот и вышло «Солон-бал». А потом уж Соломбалой стал остров зваться. Вот как было дело!

Мы согласились: это тоже было похоже на правду.

Мы шли толпой по деревянным тротуарам и расска­зывали всевозможные истории и случаи. Кто хотел, что­бы его послушали, забегал вперед и, перебивая другого рассказчика, восклицал:

– Ну, это что!.. А вот…

Мы вспомнили Ивана Лобанова – архангельского богатыря, который, рассердившись на рабочих копра, забросил в болото сорокапудовую «бабу» для забивки свай. В другой раз Лобанов удержал у пристани паро­ход, машина которого работала на «полный вперед».

Рассказам, воспоминаниям не было конца.

Нагретые солнцем доски тротуара обжигали босые ноги. Когда ногам становилось невыносимо горячо, я шел по траве, около тротуара.

Соломбала – морская бедная слобода, часть Архангельска. Живут тут моряки, судоремонтники и лесопнльщики. Соломбалу отделяет от центра Архангельска ру­кав Северной Двины – Кузнечиха.

Через Кузнечиху перекинут длинный деревянный мост. Идти по мосту очень интересно. Оглянешься – сзади родная Соломбала: огромное белое здание флот­ского полуэкипажа, собор, лесопильный завод Макаро­ва, у набережной – мачты и пароходные трубы.

Под мост непрестанно проскакивают лодки. У мо­стовых свай толкается маленький пароходик с баржей на буксире. И трудно понять, то ли он не может спра­виться с непомерно трудным делом – провести баржу под мост, то ли капитан пароходика кого-нибудь поджи­дает и не хочет пришвартовываться.

С моста видно широкую Северную Двину, чуть затя­нутую дымом. А впереди, на высоком берегу – Архангельск выглядывает из зелени бульвара причудливыми башенками, железными крышами, церковными купо­лами.

По городу мы идем пешком и с любопытством раз­глядываем красивые дома Немецкой слободы. Здесь живут самые богатые люди Архангельска – владельцы лесопильных заводов, пароходов, магазинов.

По Троицкому проспекту, громыхая и позвякивая проходит трамвай, но он не для нас. Если вывернуть все наши карманы, из них не выпадет ни одной копейки.

Нам остается лишь любоваться вагоном и строить предположения, кто сильнее: трамвай или речной пасса­жирский пароход – «макарка».

Речные пароходы принадлежали архангельскому коммерсанту Макарову.

Хотя трамвай нам очень нравился, но мы были соломбальцами, водниками, и потому без особого спора согласились, что пароход, конечно, пересилит.

Костя велел нам подождать, а сам зашел во двор небольшого домика. Через несколько минут он выбежал. Поручение отца было выполнено. Теперь можно отпра­виться смотреть памятник Петру Первому.

Памятник стоял на берегу Северной Двины. В тре­уголке и мундире, с подзорной трубой в руке, Петр словно сошел с корабля на новую землю. Широкая лен­та и звезда украшали его грудь. Одна перчатка с боль­шим раструбом была заткнута за пояс.

Мы несколько раз обошли вокруг памятника.

– Он сам корабли строил! – сказал Гриша.

– Как «сам»?

– Очень просто: брал топор и работал. Я видел на картинке.

– Врешь, Гришка! Он царь был… Мастеровых, что ли, не хватало?

– Такой уж царь, – ответил Гриша. – Он показы­вал, как делать.

– Просто руки хотел поразмять, – сказал Костя. – Надоест ведь все приказывать да приказывать…