Все ребята в школе любили Илько, старались с ним дружить и помогать ему. Наша группа гордилась тем, что у нас учится мальчик, который жил в тундре, уме­ет управлять оленьими упряжками и говорить на не по­нятном для нас языке.

Еще в первые дни учебы однажды Валька Толстиков, задира и драчун, выхватил у Илько из рук на­пильник.

– Это мой напильник, – сказал Илько. – Отдай!

– Ты его у меня из ящика стащил! – крикнул Валька и побежал.

Илько стоял у своих тисков и не знал, что делать. Обида сжала ему горло – он никогда не брал чужого.

Все это произошло на глазах у Кости Чижова. Не сказав Илько ни слова, он подошел к Вальке Толстикову:

– А ну-ка, дай сюда напильник!

– Какой еще напильник? – с усмешкой спросил Валька.

– Который ты у Илько взял.

– Это мой, иди ты подальше!

Костя покраснел от волнения и схватил Вальку за плечо. Тот рванулся, но Костя держал его крепко.

– Добром говорю: отдай! А то плохо будет!

– А где мой напильник?

– Вот и ищи свой, а нечего у Илько отбирать, – Костя отпустил Вальку и взял напильник.

Ребята уже окружили поссорившихся.

– И запомни, – сказал негромко Костя, – кто обидит Илько, будет иметь дело со мной.

– И со мной, – сказал я.

– И со мной, – повторил Гриша Осокин.

– Напрасно ты, Чижов, ему бока не намял! – крикнул кто-то из ребят.

Костя неторопливо пошел к своему рабочему месту.

– Подумаешь, – зло усмехнулся Валька Толстиков, – из-за какого-то самоедского тюленя…

Костя услышал эти слова и обернулся. Он быстро подскочил к Вальке и замахнулся:

– Повтори, что ты сказал!

Толстиков струхнул и, не видя поддержки среди ре­бят, молчал.

– Ох, – сказал Костя, опуская кулак, – или ду­рак ты, Валька, или гад…

Это был первый и последний случай, когда пришлось за Илько заступиться. Вскоре Толстиков помирился с ним и сказал:

– Ты не сердись на меня, Илько.

– Я и не сержусь! – Илько дружески улыбнулся и махнул рукой: мол, бывает, ничего.

Илько жил со всеми дружно, учился старательно и успешно. Отставал он лишь по русскому языку. Но все мы старались помогать ему.

Он часто вспоминал русского художника Петра Пет­ровича, который так много доброго сделал для маленького ненца. Было горько и обидно, что Петр Петрович не дожил до той светлой жизни, о которой он мечтал, за которую боролся и в которую теперь вместе с нами полноправно вступил его воспитанник из далекой тундры.

Работая у тисков, Илько напевал. Песня была одно­тонная, тихая, как шуршание напильника, а может быть, как шелест снежного наста, встревоженного полозьями легких нарт.

Мои тиски были рядом, и я часто прислушивался к песне Илько. Песня состояла из русских и ненецких слов, но я хорошо улавливал ее смысл. Илько пел о дружной жизни русских и ненцев, о силе той дружбы, которую не смогут победить ни ветры, ни морозы, ни шаманы, ни чужеземные люди.

Но чаще в своих песнях Илько мечтал. Он пел о том, что над тундрой поднимается новое солнце, что его на­род будет жить счастливо и весело, не зная нужды и болезней. Он пел о том, как поедет в самое большое стойбище – в Москву, увидит там Ленина и нарисует его большой портрет. Он привезет портрет в тундру, покажет своему народу и скажет: «Это Ленин, большой человек, который заботится о ненцах, посылает в тунд­ру учителей и докторов. Учитесь у него жизни!»

Весной Илько затосковал. Он знал, что скоро из Архангельска пойдет первый пароход на Печору. Его сно­ва потянуло в родные края, на поросшие оленьим мхом ягелем просторы, где бледное солнце, уже не скатываясь к горизонту, день и ночь ходит по кругу над тундрой.

В школу на уроки мы теперь не ходили, но продол­жали работать в мастерской. Постепенно ребята закан­чивали курс слесарного и токарного дела, переходили в кузницу – учились ковать, потом учились паять оло­вом и медью, рубить заклепки и клепать толстые листы котельного железа. Все это должен уметь делать каж­дый корабельный машинист и механик.

Вечерами ученики нашей группы приходили во двор морской школы и помогали Василию Кондратьевичу ремонтировать моторную лодку. Мастер на все руки, Василий Кондратьевич был знатоком двигателей внут­реннего сгорания. Из всевозможного старья он собрал мотор и установил его на шлюпке, подаренной школе морским пароходством.

Наконец ремонт моторной лодки был закончен, и мы собрались, чтобы спустить ее на воду.

На катках мы без труда подтащили катерок к речке Соломбалке и осторожно столкнули с берега. Василий Кондратьевич запустил двигатель.

Ребят было много, и понятно, что всем хотелось про­катиться на моторке.

– Придется в две очереди, – решил мастер.

Косте, Илько и мне удалось забраться в моторную лодку в числе первых. Оглушительно выхлопывая газ, катерок двинулся по речке. Чуть заметные волны рас­катывались за кормой. Вскоре выхлопы смягчились, двигатель стал часто и размеренно постукивать. Васи­лий Кондратьевич удовлетворенно вздохнул и сказал:

– Хорошо… Как швейная строчит!

Катерок вышел из устья Соломбалки на широкий простор Северной Двины. Здесь легко дышалось. Сла­бый ветер приносил издалека волнующие воображение запахи смолы и морских водорослей.

Фарватером прошел буксирный пароход «Бревенник». Крутая волна высоко подняла наш катерок и бе­режно опустила. В груди появилось знакомое ощуще­ние невесомости.

Перестук мотора над рекой звучал особенно отчет­ливо.

У причалов стояли пароходы и пароходики. Над их трубами, перемешиваясь, вились прозрачные струйки дыма и пара.

Вдруг на одном из пароходов звонко и весело уда­рили склянки. И моментально мелодичные, легкие в ве­черней тишине, словно мячики, металлические звуки побежали по всем кораблям.

– Восемь часов, – сказал я.

– Да, смена вахт, – подтвердил Василий Кондра­тьевич. – Скоро они будут звонить и для вас.

– Еще не скоро, – Костя вздохнул. – Через год.

Катер шел вниз по реке. Остались справа на набе­режной окраинные дома Соломбалы. Впереди возвыша­лись штабеля досок на лесной бирже. Издали лесная биржа походила на уменьшенный в масштабе город не­боскребов. У причала грузились досками морские транс­портеры-лесовозы.

Не рейде, нацелив в небо стрелы лебедок, неподвиж­но замерли два парохода. Вода лениво колыхалась у бортов, отражая в глубине перевернутые неясные, дрожащие очертания корпусов.

– Иностранцы, – разглядывая кормовые флаги, говорили ребята. – Один – норвежец, другой – англи­чанин.

Я почему-то невольно взглянул на Илько. Он сидел на кормовой банке, рядом с мастером, и глаза его, уст­ремленные на иностранный пароход, казалось, остекле­нели. Что застыло в его глазах: удивление, горечь или ненависть? Вероятно, он вспомнил страшные дни, пере­житые на пароходе, в неволе у американских офицеров.

Василий Кондратьевич круто развернул катер в об­ратную сторону.

Илько на мгновение ухватился за его руку:

– Подождите…

Мастер с недоумением посмотрел на Илько:

– Что такое?

– Нет, ничего… я так…

Илько отвернулся и стал смотреть в противополож­ную сторону. Потом он вновь повернул голову и дол­гим, запоминающим взором окинул рейд, где стоял анг­лийский пароход с широкой двухполосной маркой на трубе.

Пока катер шел по Северной Двине и потом по Со­ломбалке, Илько молчал в непонятном раздумье. На берегу он отвел меня в сторону и сказал:

– Дима, мне нужно лодку.

– Какую лодку?

– Вашу «Молнию».

– Зачем?

– Нужно поехать к английскому пароходу.

– А чего ты там забыл?

– Это, кажется, тот пароход, «Владимир». Он не английский…

– Как не английский? – не понял я. – На нем самый настоящий английский флаг.

– Не английский, – повторил Илько. – Это укра­денный у русских пароход. Меня везли на нем из Пе­чоры. Только он теперь перекрашен.

Я оторопел. Мне было известно, что англичане и американцы увели с Севера несколько русских паро­ходов.

– Не может быть, Илько! Ты, наверно, спутал.

– Не знаю. Нужно поехать и посмотреть получше.

Мы подозвали Костю и рассказали ему о подозре­нии Илько.

– Поедемте сейчас, – решил Костя, но тут же пе­редумал. – А если Илько ошибся?.. Кому-нибудь взрос­лому бы сказать…

– Николаю Ивановичу, – предложил я. – Или твоему отцу…

– Отца дома нету, он до завтрашнего дня в затон уехал. А Николая Ивановича где сейчас искать? В го­род нужно идти. За это время «англичанин» и уйти может.

– А если Матвееву? – спросил Илько. – Матвеев много лет плавал на «Владимире», он «Владимир» хо­рошо знает.

– Вот это правильно! – обрадованно вскричал Костя. – Если это «Владимир», Матвеев в один миг его узнает. Хороший моряк свое судно по гудку и по дыму даже узнает.

– По дыму не узнает. Дым у всех пароходов одинаковый, – возразил я.

– Да ладно, Димка, тебе бы только спорить! Тут не дым, а весь пароход будет на виду. А уж по виду-то Матвеев сразу скажет… Вот что. Ты, Дима, беги и при­веди сюда «Молнию». А мы с Илько побежим за Мат­веевым. Потом как ни в чем не бывало проплывем око­ло парохода и посмотрим!

– Мне нужно взять тетрадку Петра Петрыча, – сказал Илько. – Там есть «Владимир», я его рисовал.

– Ладно, – согласился Костя, – иди за тетрадкой.

На речке опять застучал мотор – Василий Кондратьевич, как обещал, повез вторую группу ребят на Се­верную Двину.

Илько отправился в общежитие за тетрадкой, Кос­тя – к Матвееву, а я, взволнованный необычайным со­общением, помчался по набережной Соломбалки к на­шей улице, где на речке стояла старая, заслуженная «Молния».

Десяти минут мне было достаточно, чтобы взять вес­ла и уключины, забраться в шлюпку и отчалить. Илько тоже не задержался, он уже ждал на берегу у старого моста.

А Кости и Матвеева все еще не было. Мы волнова­лись.

Оставаясь в шлюпке, я то и дело привставал и всматривался вдаль. Наконец я не выдержал и выскочил на пристань. И увидел их: Матвеев шел спокойно и молча слушал Костю, а тот, забегая вперед, возбужденно рас­сказывал.

Спустя минуты две наша «Молния» двинулась в путь.

– Товарищ Матвеев, а вы сможете узнать, если это взаправду тот пароход? – спрашивал Костя, с силой нажимая на весла.

– «Владимира» своего не узнаю? Да я его из ты­сячи других таких же коробок узнаю! Плохой моряк, раз он свое судно с другим спутает.

– А если не «Владимир»?

На этот мой вопрос никто не ответил.

В устье речки нам встретился школьный катер.

– Куда вы так поздно, труженики? – спросил удив­ленно Василий Кондратьевич.

– Покататься, – уклончиво ответил Костя.

По течению мы быстро спустились вниз по Северной Двине до стоявших на рейде иностранных пароходов. На реке уже было по-вечернему прохладно. Низкий ле­вый берег скрылся за мутно-белой пеленой росы.

– Это «Владимир», это он! – повторял взволно­ванно Илько. – Я несколько раз его рисовал. Дядя Матвеев, неужели вы не узнаете?

Матвеев молчал и хмурился.

Поравнявшись с пароходом под английским флагом, мы на значительном расстоянии стали рассматривать его. Потом мы смотрели на рисунки в тетради Илько. Сходство по очертаниям было полное. А Матвеев про­должал молчать, хотя мы поминутно задавали ему во­просы.

– Это он, – опять сказал Илько. – Я не мог оши­биться, потому что пять раз рисовал «Владимира». Вот каюта на корме, тут меня привязывали на цепочку… Костя, еще ближе!.. Смотрите, вон вмятина на борту. Видите? Это «Владимира» случайно ударил другой па­роход, когда мы уходили из Печоры. Сильный был удар, я тогда даже свалился и набил себе на лбу шишку…

Костя направил «Молнию» к пароходу, и мы общи­ми усилиями прочитали на носу его название, написан­ное по-английски: «Эдуард».

– Не волнуйтесь, ребята, – сказал наконец Матве­ев к общей нашей радости. – Илько прав, это никакой не «Эдуард», это «Владимир». Я его узнал сразу же, как увидел. Только молчок, никому ни слова. Поняли? Я сейчас поеду в город. Илько поедет со мной.

Итак, Илько был прав. Англичане, уведя «Владими­ра» с грузом леса и пушнины, перекрасили его, постави­ли на трубе марку английской пароходной компании и дали новое название.

Разумеется, все требовалось еще раз проверить. Но это было уже не наше дело. Оставалось только сооб­щить о необычайном открытии нашему старому другу Николаю Ивановичу. А Николай Иванович, конечно, знает, кто во всей этой истории должен разобраться.