Tom Cox

TALK TO THE TAIL

Перевод с английского Т. Борисовой

Компьютерный дизайн В. Воронина

Печатается с разрешения литературных агентств Johnson & Alcock Ltd. и Andrew Nurnberg.

Говорят, вопросительный знак произошел от египетского иероглифа. Он изображал кошку, идущую прочь. То есть вопросительный знак – это хвост. И означает он, в общем-то, что вас просто-напросто игнорируют.

Кристофер Уокен. Правила жизни. Американский журнал «Эсквайр», июнь, 2009

Если бы звери умели говорить, собака без стеснения выложила бы все, что у нее на уме, зато кошка с ее редким тактом не произнесла бы лишнего слова.

Марк Твен

Медведь никогда не думает перед сном: «Что-то я сегодня не очень хороший медведь». Он всегда – прекрасный медведь. Человек же себя прекрасным не ощущает. Мы вечно к чему-то стремимся, к некоему совершенству.

Стивен Фрай

Пес ест пса, кошка ест мышь; скандаль, мама, круши мой дом.

The Band. Rag Mama Rag

 

Дитя войны

Шесть дней в неделю в Ист-Мендлхеме стоит тишина. Лишь порой долетит из центра добродушная ругань старичка, созывающего уток на хлебное угощение, или заиграют в парке престарелые участники кавер-группы. Обычные безобидные звуки британского рыночного городка: далекий крик бестолковых птиц да принесенная ветром песня «Придет ли день». Неуверенные голоса исполнителей настаивают на том, что день придет. Однако с семи часов пятничного вечера и до трех часов субботнего утра Ист-Мендлхем, подобно множеству других британских рыночных городков, оживает. Попади вы на улицу в такое время, своими глазами увидели бы очередную колонизацию Дикого Запада, только вместо лошадей здесь «Субару». Визжат покрышки, не утихают прилюдные споры, исполняются первобытные брачные ритуалы, а накопленная за целую неделю энергия сгорает в пенном пламени ее величества «Стеллы Артуа».

С возрастом начинаешь смотреть на это философски. Еще недавно я жил в лондонской квартире. Там каждую среду в девять вечера – минута в минуту – в дюйме от окна моей спальни молодая парочка затевала громкий спор о том, беженец их ребенок или нет. Ночь же вторника могла смело претендовать на звание дамской. Как это? Очень просто: дама из верхней квартиры ночь напролет громко занималась сексом. Ее вопли напоминали альбом «Скримаделика» группы «Primal Scream». Потом у меня был дом, деливший с соседями общую стену. Его трясло чуть ли не двадцать четыре часа в сутки: сосед-диджей, парень с пустыми глазами, устраивал регулярные «репетиции», а грустный исполинский пес, питомец мамочки диджея, подгавкивал. Стены моего нынешнего жилища, к счастью, принадлежат только мне, и одна ночь пьяной эйфории под окнами – малая цена за шесть дней спокойствия.

Хотя нельзя утверждать, что эти стены – очень надежная защита. Честно говоря, до лета 2007 года я ни разу не задавал себе вопрос: что чувствуют люди, когда в субботу в три часа ночи их дом атакуют трое мужчин с садовыми ножницами. Если бы я все же об этом задумался, то вряд ли сумел бы представить, какой жуткий, прямо-таки заводской грохот сопровождает подобную акцию. Я выглянул в окно и вздохнул с облегчением. Упомянутые мужчины пытались всего лишь украсть кусок водосточной трубы. Я-то испугался, что они решили перестроить мое жилище под собственное питейное заведение. У меня даже возникло желание их поблагодарить. Но сделал я совсем другое: спросил, какого черта им надо (правда, теперь я не совсем уверен, что использовал именно эти слова). Незваные гости тут же исчезли. Я чувствовал себя смельчаком, был очень горд – минут двадцать примерно: оказалось, они просто ходили за секатором побольше, а то со старым у них дело как-то не заладилось. Словом, нам с женой Ди пришлось вызвать полицию.

История с секатором произошла всего за неделю до визита двух изможденных джентльменов. Я полюбопытствовал, какие именно превратности судьбы взгромоздили гостей на мой мусорный контейнер и заставили лезть через мой забор в мой сад, на что гости неубедительно ответили: «Мы не грабить, приятель, честно!»

Справедливости ради надо сказать, следующая пятница выдалась спокойной. Мою машину обворовали только через две недели после визита джентльменов.

Спустя еще две пятницы Ди разбудила меня в три часа ночи со словами: «В спальне кто-то есть». Учитывая предыдущие события, неудивительно, что я поступил, как любой уважающий себя мужчина-защитник: вскочил, голый и бесстрашный, сгреб цветочную лейку и приготовился к бою.

Когда я еще жил с родителями, нас дважды грабили; однако оба раза меня не было дома. Теперь же я напряженно слушал ночь. Ни шороха, ни звука; тишина, казалось, вот-вот задушит. Где бы ни был злоумышленник, он сохранял мертвую неподвижность. Он? Наверное, он. Одна читательница моего блога про кошек недавно пригрозила переехать к нам со всеми пожитками и котами. Но она ведь пошутила, правда? Я замер, сведя дыхание до минимума. Глаза постепенно привыкли к темноте. Что там за шторой?!

Вот он, страх и ужас любого взрослого человека, который всю жизнь неустанно работал-созидал, и теперь ему есть что терять. Кошмар самой темной ночи – представлять мы его представляем, но в реальность не верим.

– Где? – прошипел я в надежде, что мое шипение совершит невозможное: достигнет ушей Ди, минуя уши врага.

Я вдруг вспомнил одного фермера: он пристрелил двух подростков, залезших к нему в дом, и люди объявили фермера кровожадным сумасбродом. Теперь-то я понимал, каково ему было. «Ага, ты больше не считаешь идиотами Чарлтона Хестона и всю Национальную стрелковую ассоциацию, да?» – хихикнул бесенок у меня в голове. Я потыкал во мрак носиком пластмассовой лейки.

Конечно, можно было бы вооружиться получше. Почему, например, я не схватил керамическую прикроватную лампу? Ужасная оплошность. Даже вон та книга в обложке и то весит больше. Но лейку я увидел первой, и раз уж так вышло, главное – пустить ее в ход без неуместных колебаний.

– Под кроватью, – сообщила Ди.

– Черт, нашла время шутить! – произнес я довольно громко.

– Я не шучу. Оставь его в покое. Утром выйдет.

Жена спятила? Неужели она предлагает мне проигнорировать залезшего в дом чужака – может, даже не одного? Мол, пусть орудует дальше? Я посмотрел на нее новыми глазами. Вдруг это Ди все подстроила? Я семь лет прожил с незнакомкой! Теперь меня ждет страшная расплата за наивность…

– Возвращайся в постель.

Какого черта! Лучше взглянуть судьбе в лицо. Я включил свет. Теперь грабитель или маньяк мог бы легко закончить свое грязное дело и расправиться с нами. Но он неспешно вылез из убежища, прыжком Тигры вскочил на одеяло и неуклюже плюхнулся на спину. Стало ясно: Пабло охотно откажется от бессмысленного насилия. Или хотя бы с ним повременит – при условии что усердный раб приятно и энергично помассирует захватчику пушистую грудь.

– Я вот иногда думаю, – протянул я, когда схлынуло напряжение. – Может, не надо называть наших котов «кто-то»?

Мне доводилось жить в домах, полных скрипучего темного прошлого. Но здание, где я обитаю сейчас – светлое, просторное, построенное в начале шестидесятых годов двадцатого века, – к ним не относится. Доказать я ничего не могу, однако совершенно уверен – здесь никто не умирал таинственной смертью. Не такой это дом. Он, подобно надувному батуту или видеоклипу «Spice Girls», напрочь убивает любую мысль о сверхъестественном. Тем не менее ночью по пятницам дом потрескивает и дрожит от таинственных звуков. Над полом стремительно мелькают непрошеные тени. По трубам эхом разносятся потусторонние голоса.

– Дарррррр-ррр-ен, брооооо-ссь. Оно ттттттебе надоооооо… Он просто ссссслаба-ааак…

От крыльца время от времени долетают стоны и рыдания банши.

– Мя-я-я-я-уу-у-а!

Тот, кто живет вместе с настоящим привидением, наверняка скажет – хуже этого ничего нет: постоянное ощущение, будто ты – нежеланный гость в собственном доме, гнетущая атмосфера, внезапный необъяснимый холод… Лично я не согласен. Что такого ужасного может сотворить фантом? Разбить парочку старинных ваз? Хлопнуть дверью со всей силой нерастраченного многовекового недовольства? Подумаешь! Способен ли призрак поймать кайф от таблеток и отодрать от вашего дома водосточную трубу? Нет. Это ниже его достоинства. В произведениях М. Р. Джеймса и Эдгара Аллана По описаны весьма жуткие воплощения загробной жизни, однако, несмотря на всю их злобность, вряд ли они стали бы напиваться до чертиков, воровать цветочный горшок и «для смеху» швырять его с высоты в утиное гнездо.

Спору нет, живи я в доме из легенды о всаднике без головы, кое-что временами доставляло бы мне неудобства: полуночное ржание, например, или обезглавливание «на бис». Но в таком доме, по крайней мере, было бы безупречно чисто. Что ни говори про безголовых всадников, у их лошадей нет привычки заявляться в спальню посреди дождливой ночи, сохнуть на одеяле и пачкать его копытами.

К тому же привидения обладают приятной недвусмысленностью. Если однажды выяснилость, что в вашем жилище обитает сверхъестественный сосед, то, услышав ночью глухой удар, вы можете смело утверждать: «А, наш древний Кладбищенский Сторож опять ищет локон своей задушенной жены». Вам не надо лежать ночь напролет, не смыкая глаз, и гадать, что это был за звук: то ли в дом вломился наркоман, то ли о плинтус стукнуло черепом убиенной мышки.

Я же обречен на вечную неизвестность. У меня несколько котов, я живу в британском рыночном городке; мой дом встроен в холм возле главной дороги, а дорога ведет к бочкам со спиртным. Это самый оживленный маршрут в Ист-Мендлхеме, здесь в ночь с пятницы на субботу рычат форсированные моторы «Пежо» и «Субару». Понятия не имею, почему мои коты решили совместить свою еженедельную ночную пирушку с пирушкой человеческой. Да, пушистые интриганы, безусловно, ведут подпольную вторую жизнь, и все же вряд ли они с девяти до семнадцати работают в колл-центре, а перед выходными устраивают себе сеансы релаксации.

Я с трудом верю, будто в пятницу днем все шесть моих бандитов начинают думать: «Знаете, эти пять дней меня так вымотали… Постоянно спишь на диване, раз за разом вылизываешь мягкое место. Опять же – все твои прихоти выполняют. Тяжело. Нужно развеяться». Тем не менее в ночь после рабочей недели они убивают больше полевок, чем всегда, и мяукают особенно громко. Их жажда странствий, драк и загулов становится неутолима.

Ночь с пятницы на субботу – бессонный кошмар даже без котов. А уж с котами… Они устраивают жуткий переполох, причем в опасной близости к другому, человеческому, переполоху, и это усиливает мою тревогу. Я бодрствую по той же причине, которая не дает мне уснуть в самолете: тешу себя крайне важной иллюзией контроля. Я не просто сторожу дом от незваных двуногих гостей – мне кажется, если я не сомкну глаз, то не дам моим котам попасть под машину.

Я живу в странном доме с необычной планировкой. Несколько лет назад, когда мы с Ди подумывали его продать, потенциальный покупатель хотел выйти на улицу через шкаф. Дом называется «Перевернутым», он встроен в холм, комнаты расположены под землей и напоминают пещеру. Главная спальня находится ниже гаража, а перед домом есть семифутовый забор. Мы с Ди возвели его в безнадежной попытке удержать в саду Медведя с Шипли, не пустить их на дорогу. Я слышу, как коты с глухим звуком приземляются по ту сторону забора, мчу из спальни вверх по лестнице и, бывает, успеваю их перехватить. Иногда я заглядываю под машину, а оттуда на меня возмущенно смотрит Медведь. Порой я ловлю Шипли у передней двери и не даю ему совершить самоубийственный прыжок. Тогда кот, сидя на пороге, осыпает меня градом вопросов.

– Ты что здесь делаешь?! Ночь на дворе, тебя в такое время тут быть не должно! Я через эту дверь вообще обычно не хожу. Не та дверь! Я возмущен!

Я отвечаю:

– Ну, теоретически дом мой, и я могу ходить куда хочу. Я за тебя переживаю. Ты ведь сейчас вернешься, да? А как только я лягу и закрою глаза, снова сиганешь через забор.

– Конечно, сигану. Я ведь кот, я упрям от природы.

– Где твой светоотражающий ошейник?

– В канаве. Я тебе не неженка, на моем мертвом теле не будет никаких голубых блестяшек! Я тебе кто? Чертова бурманская кошка?

Пятничная ночь продолжается. Под моими окнами небольшая группка местных жителей наконец заводит бессвязную дискуссию в тупик и с трудом отлипает от стены дома. На несколько часов наступает блаженное спокойствие. Заканчивается оно с воплями Ральфа и Шипли: коты извещают о своем возвращении из полуночных странствий.

Входя в дом, я делаю это благопристойно и скромно, не жду поздравлений. Но для Шипли каждое благополучное протискивание сквозь миниатюрную дверцу – подвиг, достойный фанфар. Родной город бурно приветствует супер-успешного эстрадного комика, ура! К нам прибыл олимпийский бегун!

Шипли попал в нашу семью «довеском» к своим двум братьям, Ральфу и Брюеру (которого, к сожалению, уже нет с нами). Я не устоял перед шаловливым черненьким заморышем и упросил Ди забрать его в придачу. К чести Шипли, в первую ночь он сумел придушить свою неукротимую ежесекундную потребность быть в центре внимания. Шипли тихонько лег в ногах, а Брюер с Ральфом свернулись калачиком в наших с Ди объятиях. То был единственный случай, когда Шипли уступил хорошим манерам. Наутро он ясно дал понять: отныне его жизнь невозможна без звукового сопровождения. Разумеется, в роли автора, аранжировщика и исполнителя выступал сам Шипли. Сначала у него прорезался голос – эдакое «мяяуаа», которое принадлежит коту лишь на треть. Остальные две трети делят между собой вздорная декоративная собачка и не в меру ретивая обезьянка: пока вы восхищенно ее разглядываете, она уже взлетает на дерево с вашим кошельком. За голосом последовал скачок роста, и заморыш превратился в жилистого кота.

Выглядит он мускулистым, но худым. Когда мои друзья берут Шипли на руки, то удивленно ахают: «Что в нем столько весит?!» Бьюсь об заклад, я знаю ответ: грандиозная самоуверенность. В школе у меня были приятели, невысокие и тонкие, как тростиночка, которые искренне считали себя зрелыми атлетами. Однако среди котов я подобного самомнения не встречал. Шипли – первый.

В нашей спальне очень тяжелая дверь, к тому же под ней вплотную лежит ковер. Открыть ее трудновато даже человеку, что уж говорить о коте. Но для Шипли на рассвете она не помеха. В комнатах нет видеокамер, поэтому я не знаю, как именно он ее открывает. Обычно я мысленно рисую сцену, где Шипли задействует миниатюрную стремянку и десятидюймовый таран из давно увядшего кабачка. Думаете, после столь тяжких трудов Шипли с удобством устраивается в спальне отдохнуть? А вот и нет. Визиты его мимолетны, кошачье расписание насыщенно. Меня совсем ненадолго приглашают насладиться великолепием Шипли, после чего он спешит по неотложным делам.

– Это я! Я пришел! – сообщает Шипли, открыв дверь и быстро пряча кабачок со стремянкой; увидеть их я не успеваю.

– Как мило, – сонно отвечаю я. – Ты и вчера утром в это время приходил.

– У меня на спине дождь!

– А я при чем?

– Очень даже при чем. Сам знаешь – не вытрешь меня в ближайшие семь секунд, я испачкаю грязными лапами все одеяло. Не поможет – начну потрошить журналы возле кровати. Или отыщу мягкое местечко у тебя на руке и стисну его зубами; буду держать, пока не сделаешь что скажу.

– Слушай, тебя не мучает вопрос, какие отдаленные последствия для режима человеческого сна будет иметь тот факт, что каждое утро в промежуток с пяти до половины седьмого утра человеку в лицо орет кот?

– Нет, не мучает. Я понятия не имею ни об отдаленных последствиях, ни о перспективе. Я живу только настоящим, думаю исключительно о своих желаниях, здесь и сейчас. А потому всегда буду намного счастливее тебя. И вообще, заткнись и вытри с меня эту мокрую гадость.

– Меня обругал кот! Разве это нормально? Вряд ли. Разве обычные коты у обычных людей так себя ведут? Уверен, что нет. Может, хоть обнимешься со мной, раз уж пришел?

– Знаешь, я бы с радостью, но меня беспокоит журнал «Прайвит ай» в гостиной. Смущает что-то лицо Гордона Брауна на обложке. Хочу поточить об него зубы. Дело безотлагательное, сам понимаешь. Прости.

Каждый кот будит меня по-своему. Причем они не перестают совершенствоваться. Возьмем, к примеру, Бутси. На ночь я всегда снимаю свое любимое кольцо и кладу его на прикроватную тумбочку. Так вот, одно время Бутси повадилась ударом лапы отправлять кольцо в корзину для бумаг. Проделывала она это ежедневно между половиной седьмого и семью часами утра два месяца подряд. Непосвященный зритель мог бы предположить, что таким образом кошка проявляет любовь к блестящим предметам. Идея не лишена основания, поскольку Бутси всегда отличалась изысканным вкусом. Однако, стоило мне проснуться, как она сразу же теряла к кольцу интерес. Выходит, не так все просто.

Теперь Джанет. Для моей побудки он использует метод «хороший кот/вонючий кот». Метод был изобретен кошками Древнего Египта: по их мнению, они недополучали внимания, которого заслуживали в силу своего божественного происхождения. Сперва Джанет зарывается под одеяло и тычет ледяной нос мне в пятку. Быть жертвой такого маневра довольно приятно. Поэтому, если он не срабатывает, кот пускает в ход тяжелую артиллерию: волочет огромный неуклюжий зад к моей подушке и приступает к его вылизыванию в двух дюймах от моего лица. Мало того что мне сразу хочется сбежать подальше от кровати, так еще все остальные коты в комнате, верные правилу «синхрочавка», начинают делать то же самое. Затем неизбежно приходит Шипли, следом – Ральф. Этот вылизывает у себя под хвостом так старательно, что еще немного – и Ральф вновь проглотит вчерашнюю землеройку. В спальне звучит неповторимый «попо-хор». Я бы непременно его заснял и выложил на «Ютьюб», не будь у меня уверенности, что кто-то подобное уже сделал.

Самые требовательные у нас – Ральф и Шипли. Я не считаю себя кошачьим папой, однако для этой парочки я – первый и единственный хозяин. Росли они исключительно под моим чутким руководством, и их поведение наводит на мысль о моей родительской несостоятельности. Они – ни то ни се: самоуверенные в одном и совершенно беспомощные в другом. Ральф в отличие от Шипли не способен открывать дверь спальни, зато умеет вопить собственную кличку. Сколько раз я пытался выведать причину вопля! Задавал множество вопросов – от: «Тебе что, ногу оторвало?» – до: «Опять приснилось, как хорек дразнится?». Но ничего вразумительнее «Раааааааууууаааальф!» в ответ я не получал.

Завывает Ральф обычно по ночам. Первое время я думал, что у кота некая разновидность сезонной депрессии, поскольку в жаркую погоду приступы воплей накатывали на него редко. Однако в конце лета 2007 года, вскоре после садово-инвентарной атаки на дом, мы с Ди серьезно встревожились. Частота вокальных упражнений Ральфа возросла, и он переместил их поближе к спальне.

Казалось бы, в эпоху, когда коты все успешнее завоевывают Интернет, отыскать объяснение любым их странностям – дело двух минут. Я напечатал в поисковике «усатый-полосатый», «когда» и «сходит с ума», но ничего не нашел. Ди предположила, что Ральфа волнует одна пушистая белоснежная кошечка, которая временами призывно машет хвостом у нашей садовой калитки. Жена окрестила красавицу Блудней. Ди очень проницательна во всем, что касается таинственных явлений, однако угадывать горести Ральфа у нее выходит плохо (мы даже не сразу распознали в котенке мальчика). Словом, она ошибочно приняла его вопли за любовные призывы.

По-моему, единственная вина Блудни состояла в том, что у нее был на редкость выразительный и кокетливый хвост. Я, конечно, не большой знаток котикета, но вряд ли такой хвост – преступление, из-за которого надо во всю глотку орать собственное имя. Блудня хотя бы не стала затевать драку со своим кавалером за шторами в нашей гостиной, как это сделала огромная соседская кошка в 2002 году.

По правде говоря, причину воплей Ральфа мы знали почти с самого начала – вот только не хотели с ней разбираться, поэтому что-то выдумывали и искали котов отпущения вроде Блудни.

Раньше наши бандиты ладили довольно неплохо. Случалось, конечно, всякое. Например, Ральф с Шипли устраивали ежегодную потасовку: первый молотил головой второго о бетонную веранду – напоминал, кто тут главный. Или Шипли тихонько заскакивал на кровать и играл в «ладушки» с неповоротливой тушкой сонного Медведя. А как-то раз тот же Медведь вылетел в сад через стеклянные двери – Бутси нанесла изящной лапкой свой знаменитый хук справа. Но все это были драки шуточные, без серьезной вражды. Довольно долго я убеждал себя, будто противостояние Ральфа и Пабло – из той же категории. Однако, если один кот мутузит другого с такой силой, что дважды за неделю ломает кошачью дверцу, то проблема серьезнее.

Когда-то Пабло обитал вместе с другими бродячими котами в большом заброшенном доме, где регулярно оплодотворял своих многочисленных родственниц. Я представляю себе некий кошачий вариант коммуны хиппи – разве что мочой воняет поменьше. В результате такого образа жизни Пабло попал к нам с тремя базовыми потребностями: а) съесть все, что влезет; б) завести дружбу с каждым котом в округе; в) хотя бы раз в день потереться интимными местами обо что-нибудь мягкое. Бутси охотно взялась удовлетворять потребности б) и в), мы с Ди выбрали пункт а), но остальные коты восприняли появление неугомонного рыжего дуралея скептически. Для интеллектуала Медведя Пабло проблемы не представлял: Медведь его просто-напросто не замечал. А вот самовлюбленному, озабоченному и не особо умному Ральфу взгляды новичка на жизнь казались чересчур примитивными. То была межвидовая война: извечное противостояние жизнерадостного рыжика и замученного полосатика. Во всяком случае, я так предполагал. В одном я не сомневался: с приходом осени Ральф начал страдать от Пабло уже не только морально, но и физически.

В 2007 году на вопрос, сколько у меня котов, я отвечал: «Шесть». Но я лгал – на самом деле их было семь. Просто все семеро никогда не жили в доме одновременно. Первый состав был таким – Медведь, Шипли, Джанет, Ральф, Бутси и Пабло-летний. Ежегодно примерно в сентябре Пабло-летний исчезал, а на смену ему приходил другой кот, по имени Пабло-зимний. Тоже рыжий, с теми же привычками, что и у Пабло-летнего, с таким же умственно отсталым видом из-за вечно высунутого кончика языка. Однако дальше сходство заканчивалось. На зиму Пабло грандиозно, устрашающе толстел. Наверное, то был результат его бездомного прошлого. Ни один кот в мире не умел так раздуваться. Думаю, Ральф – самый крупный из моих питомцев – тяжело переносил подобную метаморфозу: на его глазах с приходом холодов тощий сосед вдруг превращался в гигантский рыжий помпон.

Действительно ли Ральф думал, что зимой через кошачью дверцу в дом приходит совсем другой кот – такой же надоедливый и бестолковый, как прежний, только толще? Я бы понял, если бы подобную ошибку совершил непроходимый болван Джанет. Но Ральфа я считал умнее. Хотя вряд ли его ума хватало на то, чтобы помнить, как Пабло точно так же прибавлял в весе в предыдущие две зимы и постепенно худел до летних размеров, начиная с марта.

Что же послужило последней каплей и подвигло Ральфа на месть? Их стычки стали ожесточеннее. В человеческом мире, чтобы пробудить такую вражду, нужно либо переспать с женой противника, либо подсидеть его, либо нанести удар кому-то из его близких. Вряд ли хоть что-то из перечисленного имело место между Ральфом и Пабло. Разве что первое. Однако у Ральфа точно не было ни романтических, ни сексуальных видов на Бутси, а Пабло ни в коей мере не претендовал на овечью шкуру, украшающую спинку дивана в гостиной, – к этой шкуре Ральф прибегал за плотским утешением. Пару раз Пабло тоже попробовал ею воспользоваться, но Ральф лишь презрительно фыркнул.

Поначалу я думал, что перед нами – классическая ситуация «агрессор – жертва», где Ральф выступает в роли агрессора. Однако постепенно я начал прозревать насчет добродушного шалопая Пабло. Может, он и большой пушистый помпон – особенно когда падает на кровать и просит почесать живот, – но у него есть убийственные когти-скальпели. Однажды во время ремонта кошачьей дверцы я прочувствовал это на собственной шкуре: Пабло принял мою руку за Ральфа и достойно ее наказал.

Скоро все закоулки в доме превратились для Ральфа в огненно-рыжий кошмар. Особенную опасность представляла лестничная площадка второго этажа. Как-то раз я застал там удивительную картину: Ральф с Пабло оба повисли в воздухе вниз головой, в трех футах от пола. Никаких веревок или страховочных канатов не наблюдалось. Обычно я сразу бегу их разнимать, но тут… Я на мгновенье замер, не в силах отвести глаз от восхитительного танца. Прежде чем две пушистые головы шлепнулись вниз, прошло, по-моему, не меньше трех секунд. Это напоминало сцену из «Матрицы». Правда, в фильме персонажи после боя: а) не разбрасывали вокруг себя тучи шерсти и б) не прятались с надутым видом под диван.

После схваток Ральфа и Пабло приходилось убирать гораздо больше шерсти, чем после игривых боев между Джанетом и Шипли. Если бы мне хватило мудрости ее сохранить, то максимум через полдюжины стычек шерстяной запас позволил бы слепить нового кота: рыже-полосатого гибрида по имени Рабло, который принес бы в кошачью вселенную мир, раз и навсегда положив конец национальным конфликтам.

Хотя сомнительно, что Рабло справился бы там, где не сработали ни «умиротворяющие» кошачьи спреи, ни валериановые капли, ни педагогические беседы. Мое вмешательство тоже не помогало, а иногда и вовсе вело к катастрофе. Однажды я выхватил Пабло у Ральфа из-под носа и осторожно, чтобы не прищемить рыжику хвост, закрыл дверь спальни. В тот же миг у меня в руках взвыла пушистая воздушная сирена с напрочь отсутствующим выключателем. Я в жизни не слышал, чтобы кот издавал такие душераздирающие вопли. Лишь через бесконечные двадцать секунд я понял, что это – не боевой призыв к противнику, а крик боли: я умудрился-таки защемить дверью хвост Пабло, только не со стороны ручки, а со стороны петель. Заглаживал вину я довольно долго, с применением ударных доз паштета – рискованный прием, ведь Пабло, распробовав лакомство, никак не желал смириться с тем, что человек не выдает вкусную пасту по первому требованию.

Дистанционная работа требует изрядной самодисциплины. Но если постоянно выступать в роли миротворца между котами, дисциплина рушится. После того как Ди вышла на работу в приют для лошадей, мне пришлось самому утихомиривать Ральфа с Пабло и утешать их раненое самолюбие. Это стало отнимать львиную долю моего времени. При помощи богатого арсенала несчастных мордашек Ральф умел вызывать сочувствие как никто другой, и его нежные чувства я оберегал с особым усердием. Что делать, если, спеша на трель дверного звонка, ты наступил на кота и слетел с лестницы, зашибив ногу и ободрав руку? Сторонний наблюдатель ответит: «Срочно бежать за отъезжающим курьером и забирать у него DVD-диск, обзор которого тебе нужно подготовить для сегодняшней газетной колонки. Если же догнать курьера не успел, тогда лучше всего выпей чаю и успокойся». Я выбрал третий вариант: помчал за упомянутым котом, рассыпался перед ним в извинениях и пообещал никогда больше так его не травмировать. Причем мне и в голову не пришло, что он вообще-то сам виноват, – сидел, балбес, на ступеньках.

Иногда я напевал Пабло собственную версию «Вены» Билли Джоэла:

Если к нам входил Ральф, я немедленно переключался на «Полосатого любовника» – переработку знаменитой «Шальной любовницы» Фила Коллинза и Филипа Бейли.

Согласен, мой вариант пока далек от совершенства.

– Какая у Пабло шикарная шуба! – порой говорил я Ди.

Она в ответ поджимала губы и переводила взгляд на Ральфа: тот сидел у меня за спиной на своей возлюбленной овечьей шкуре. Я поспешно добавлял:

– А бакенбарды Ральфа! Видела, до чего густые? Роскошно!

Не стану перегибать палку и утверждать, будто в присутствии Ральфа я с осторожностью поедал апельсины и морковь, однако мысль такая, честно говоря, была.

Конечно, я проявлял немалую заботу и о благополучии Пабло, но становилось ясно – рыжик постепенно берет верх. Ральф, наверное, уже давно отступил бы, однако их борьба зашла слишком далеко. На кону стояли честь и гордость. Периодически в игру вступал Шипли – он подстрекал Пабло. Правда, лишь для собственного развлечения. Ральфу же с Пабло к тому времени стало не до веселья: их противостояние переросло в нечто совсем бессмысленное. Впрочем, на войне так всегда. Наступает миг, когда самые беззащитные ее участники уже не могут вспомнить, за что сражаются.

Ральф совсем перестал использовать кошачью дверцу. Теперь он по три часа просиживал на улице под окнами спальни и выл:

– Рааальф!

Я ворочался в кровати. Как быть? Впустить полосатика, поощрив тем самым его слабость? Попытаться уснуть в таких условиях?

– Я-уу Раальф! – через полчаса добавлял он.

Видимо, переживал, что мы не догадаемся, кто именно горланит под окнами, как последний дурак.

– Не поддавайся, – советовала Ди. – Впустишь его – он поймет, что из тебя можно веревки вить, и больше никогда не пойдет через кошачью дверцу.

В ее словах была логика, однако кое-что меня смущало. Во-первых, лапки Рольфа не способны вить веревки. Зато они способны на другое. Я словно наяву видел, как одна такая лапка – замерзшая, несчастная – в отчаянии скребется в кухонное окно соседнего дома, ищет там любви, окончательно поставив на мне крест.

Во-вторых, совет исходил от полусонного создания, наделенного редкой способностью. Способность обнаружилась давным-давно, еще во время нашей самой первой семейной ссоры. Предмета спора сейчас уже не помню – но точно не уборка. Кончилось тем, что Ди уснула, а меня осенила блестящая мысль: если я выскоблю-вычищу квартиру сверху донизу, то это каким-то образом докажет мою правоту везде и во всем, на веки вечные. Забавная логика. План не сработал. Пока я пылесосил, Ди крепко спала. В результате я успел осознать свою неправоту в ссоре, а отдохнувшая жена пробудилась в идеально убранной квартире. В последующие годы я узнал, что Ди способна спать не только под шум пылесоса, ревущего рядом с головой. Ее не беспокоили и звуки погромче. Словом – да, моя жена практична и мудра; однако следует учитывать, что вопли несчастных, чрезмерно ранимых котиков никогда ей не мешали. (Несчастные, чрезмерно ранимые котики, видимо, тоже об этом знали и никогда не пытались разбудить Ди – ведь рядом был другой объект, понаивнее и поотзывчивее.)

К проблеме Ральфа с кошачьей дверцей проявили интерес друзья и родственники. Моя знакомая Вики, специалист по кошачьему поведению, поддержала идею Ди – установить вторую дверцу. Ориола, мама Ди, – любительница птиц и нелюбительница котов – возразила:

– Много хлопот, да и дорого. Может, лучше избавитесь от всех котов? Со временем привыкнете без них.

Оригинальный, однако невыполнимый совет дала другая знакомая, Лиз. Она прекрасно умела решать не только кошачьи, но и компьютерные проблемы.

– Попробуй впускать-выпускать кота через окно.

Я предложил пригласить Вики к нам – пусть глянет на банду.

– Да уж, глянет и скажет, что мы – ужасные хозяева, – с опаской заметила Ди.

– Значит, перед ее приходом не забудь вынуть Бутси из сушилки.

– Ты же понимаешь, о чем я. Вики – спец.

Сама Вики именует себя консультантом по кошачьему поведению; другие иногда зовут ее «кошачьим мозгоправом» и «кискиным доктором» – последнее определение она не любит больше всего. Если человек посещает по двести пятьдесят котовладельцев в год, ему простительно не только думать по-кошачьи, но и временами рычать, мурлыкать или презрительно фыркать. Однако, увидев Вики воочию, очень трудно заподозрить ее в кошколюбии.

Она подрулила к дому на спортивном автомобиле с такой низкой посадкой, что тот едва вскарабкался по пологой подъездной дорожке. Любовью к кошкам от гостьи и не пахло, она скорее походила на хозяйку лабрадора. Вики понимает котов как никто, но сама держит только одну мурлыку, породы девон-рекс. Вики очень привязана к своей красотке, однако не боится ее ругать.

– Мангус жутко приставучая, – сообщила гостья, опуская на пол гостиной кожаный мешочек. – Да и вообще, знаешь, я не фанат аристократов. Предпочитаю мурлык беспородных.

Кожаный мешочек не очень сочетался со строгим деловым нарядом и мощной машиной. Интересно, что там? Нет, не интересно, а страшновато. Эта потрепанная, благоухающая таинственными формами жизни котомка напомнила мне мой старый школьный портфель. Я как-то решил довезти в нем домой куриное карри, приготовленное на уроке труда.

– Да, пованивает, – кивнула Вики.

Она поведала, что воссоздать содержимое мешочка не сможет – не вспомнит точных пропорций кошачьей мяты и валерианы. Однако средство волшебное.

– Выявляет любые проблемы.

Словно по команде явился Шипли и нырнул мордой в хмельные глубины котомки. Следом вплыла Бутси и нырнула мордой в хмельные глубины Шипли. Тут же этажом ниже громко хлопнула кошачья дверца, что-то заскрежетало. Мы подбежали к окну и увидели отступающего Пабло. Через секунду в комнату вошел Ральф. На морде его была написана вселенская скорбь.

– Они уже по четыре раза на дню дерутся, – пожаловался я Вики.

– Драки – не всегда плохо. Значит, конфликт идет в открытую. Хуже, когда проблемы замалчиваются.

Мудрое умозаключение. Выходит, мы ухитрились избежать неприятностей, о которых и не подозревали. Я возблагодарил свою счастливую звезду. Отлично. Плохо, конечно, что Пабло временами с дикой злостью впивается когтями Ральфу в зад и выдирает огромные клочья шерсти. Ее вполне хватит на головной убор индейца. Зато рыжик не унижает врага сарказмом, замаскированным под шутки и сомнительные комплименты.

– Смотри, он забыл язык спрятать, – улыбнулась Вики, указывая на Пабло. – Такой милый.

Я не стал рассказывать ей о том, что у Пабло это не забывчивость, а стандартное устройство. Меня больше беспокоило другое – как бы мои коты не показали себя полными идиотами. Кажется, Шипли в этом отношении уже прошел точку невозврата. Над котомкой торчали только его задние лапы. Что он там нашел?! В голове всплыла сцена из фильма «На игле» – когда Юэн Макгрегор сунул голову в унитаз и волшебным образом попал в бассейн с наркотиками.

Первое пятно мочи Вики нашла только через час.

– Совсем маленькая метка, – сообщила гостья и указала на перила, возле которых часто дрались Ральф с Пабло.

Она вспомнила, как однажды в доме у клиента облокотилась о стену, а та настолько прогнила от кошачьих «излияний», что рука Вики проделала дыру и вышла в другой комнате. Вики назвала наше жилище «гармоничной кошко-системой» и вновь посоветовала установить вторую кошачью дверцу – возможно, драчунов это утихомирит.

Я допускал, что Вики из дружеских побуждений не говорит мне всей правды. Да и «гармония» – понятие относительное. Среди клиентов Вики встречались разные люди. Например, мужчина, которому кот сильно расцарапал крайнюю плоть во время «махательного инцидента». Или женщина, которая в первые же двадцать секунд знакомства сообщила: она знала своего кота в предыдущих семи жизнях, у нее раздвоение личности, и ее покойный отец был убийцей. По сравнению с ними у нас, конечно, гармония.

Как ни странно, после визита Вики что-то вдруг изменилось.

До этого мои питомцы, как все коты, в основном проводили жизнь во сне. Теперь же наш дом и вовсе стал напоминать кошачий опиумный притон. Что Вики с ними сотворила? Неужели все дело в волшебном мешочке? Она извлекла оттуда старые любимые игрушки котиков – драгоценную мышку и осьминога. Или поросенка с паучком? Они выглядели такими изгрызенными и замусоленными, что я не разобрал.

Вики ничуть не походила на заклинателя котов. Она с ними не шепталась, не хватала за загривок и не шипела, если те начинали хулиганить. Однако, даже расспрашивая меня об их поведении, Вики краем глаза явно за ними наблюдала. Через полчаса она уже четко знала, кто есть кто: беззаботный олух (Джанет), Наполеон в юбке (Бутси), жизнерадостный боец (Пабло), нервная рок-звезда (Ральф), дежурный шутник (Шипли) и ранимый чародей (Медведь).

Котов же, словно по мановению волшебной палочки, тянуло туда, где была Вики. Некоторые кошачьи психотерапевты-мистики составляют для хозяев гороскоп их питомцев. Вики ничего подобного не делала. Зато она умела по-своему общаться с мурлыками – не раскрывая рта и не глядя в их сторону. Этакий кошачий вариант «Сияния» Стивена Кинга. Основные черты характера моих питомцев будто стали ярче, хотя это потребовало от них слишком много сил – после ухода Вики все пушистики часов на пятнадцать впали в легкую кому.

Следующим утром я застал Ральфа и Пабло в гостиной. Они сидели в пяти футах друг от друга, подобрав под себя лапы. Кошатники называют такую позу по-разному: упакованная курица, уточка, чайный чехол, монорельсовый кот.

– Ты только глянь! – позвал я Ди.

– Ого! Ничего себе! – воскликнула она. – Чехольчики?

Посторонний человек не понял бы нашего удивления. Дело в том, что «чайный чехол» был исключительной прерогативой Медведя и Шипли, а никак не Пабло с Ральфом. Последние двое всегда любили свернуться калачиком или вальяжно раскинуть лапы. Застать рыже-полосатую парочку в столь нехарактерной позе – все равно что увидеть черепаху, сидящую за письменным столом.

С Вики мои коты, по-видимому, переживали то, что обычно переживал я со всеми хорошими учителями и тренерами. Пока голос наставника отчетливо звучал в голове, я успешно следовал его инструкциям, но, как только голос начинал затихать, проблемы возвращались. Через неделю после визита Вики котов покинуло состояние буддистского просветления, и драки вокруг кошачьей дверцы возобновились. Однако к тому времени мастер Джим из конторы под названием «Джим починит» закончил долбить заднюю стену на верхнем этаже нашего дома. У нас появился новый кошачий вход-выход, призванный исцелить все неврозы Ральфа.

Предприятие было недешевым, однако вполне могло рассматриваться как жирная точка в конце затяжного проекта. В проект этот уже входило столько всего! Комната внизу, которую, по сути, использовали только коты – в качестве огромного половика. Специальные накидки чуть ли не на каждом кресле и стуле. Деревянный «кошачий мостик», соединивший балкон с крышей теплицы. Забор – чтобы не пускать котиков на дорогу. Все это делало наш дом не просто удобным для котов, а словно умышленно сконструированным под их капризы и нужды.

Интереса к новой дверце Ральф не проявил; впрочем, меня это не озадачило. Она выходила на балкон, который летом Медведь использовал в качестве личного пентхауса – здесь, вдали от собратьев-неинтеллектуалов, он наслаждался закатом своей холостяцкой жизни. Медведя Ральф не боялся, но все же предпочитал обходить стороной. Пришлось вступить в игру мне. Я выходил на балкон и ласково подбадривал Ральфа, пока тот брел ко мне по мостику с крыши теплицы. Затем я возвращался в дом и оттуда заманивал упитанного котика внутрь, просунув угощение сквозь дыру в стене. Дело было утомительным и нудным, однако я старательно убеждал себя, что повторенье – мать ученья и что скоро Ральф привыкнет. Тем не менее спустя три недели ничего не изменилось. Я начал немного переживать.

– Это игра на выжидание, – утешала Ди. – Докажи ему, что ты упрямее.

Сколько еще ждать?! Я и так уже давно не пускал кота в дом через обычную дверь – форменное издевательство над ранимой душой. Я пробовал не реагировать: лежал в кровати, пока Ральф под окнами спальни рассказывал мне, что он «Рааальф!». Проходил час, вопли временами стихали, но ненадолго. Ральф, судя по всему, никуда не спешил, а потому победа была ему обеспечена.

Окончательно сломался я примерно через месяц после визита Вики. Это произошло во время финальной части утреннего ритуала – той, где я обычно выходил на балкон и звал: «Ральфик!», а сидящий на теплице кот переставал орать: «Рааальф!» и отвечал мне трогательным писком.

– Он так пищит, потому что считает тебя мамочкой, – говорила Ди. – Он бы, наверное, и грудь тебе сосал, если б ты разрешил.

К тому времени Ральф уже начал использовать новую дверцу, но каждый раз только после длительных уговоров. Я звал его с теплицы на балкон, оттуда кот пулей влетал в дом – часто под неусыпным оком Пабло, который наблюдал за происходящим с глубокомысленным видом и высунутым языком.

В то лето для защиты спальни от утреннего солнца Ди установила над теплицей неплотный ивовый экран. Он к тому же приглушал грохот от кошачьих прыжков на крышу. Обычно коты перебегали с балкона на теплицу по деревянной доске, но Ральф относился к ней с подозрением. Четырехфутовую «пропасть» он предпочитал перепрыгивать.

Итак, я в очередной раз ласково позвал: «Ральфик!» Кот рванул ко мне с верхушки ивового экрана, лоза просела, не дав возможности оттолкнуться вперед, и Ральф, из-под которого словно выдернули скатерть, шлепнулся на землю, растопырив лапы.

Пролетел он футов десять, не больше, и явно не пострадал. Но я все равно на ощупь сунул ноги в первую попавшуюся обувь и помчался вниз спасать кота. Тот нервно облизывался в зарослях формиума, морда вновь выражала вселенскую скорбь. Сумей я взглянуть на происшествие объективно, я бы пришел к выводу, что Ральф сам виноват в своих бедах: именно он первый начал тиранить Пабло, именно он совершил этот дурацкий прыжок. Однако оценивать объективно своих котов я не способен в принципе. Последний раз я испытал столь острое чувство вины, когда Ральф изувечил беременную крысу, а я в гневе швырнул в него пустой картонкой.

Я понял, что проиграл. Уже завтра утром – или даже сегодня днем, – стоит Ральфу попросить, и я открою ему дверь. Разве это так уж страшно? В детстве у меня было два кота и ни одной кошачьей дверцы. Зато сейчас мне не надо тратиться на будильник, спасибо котам. К тому же утро – лучшая пора дня: для работы, для воздушных ванн, для самой жизни. Люди, способные спать под вопли своих питомцев, столького лишены!

Я присел на перила веранды, глянул на пруд в конце сада и прислушался к звукам провинциального британского городка в половине седьмого утра: хлопанью вороньих крыльев, нестройному кряканью, далекому громыханию поезда из Нориджа в Лондон. Ральф, который уже восстановил чувство собственного достоинства, притрусил ко мне, потерся носом о ладонь и пронзительно мяукнул. Звук вышел, может, несколько «девчачий», однако Ральф – кот, а в кошачьем царстве традиционные представления о «девчачести» не действуют. И никакая я ему не мамочка, ничего подобного! Мы с Ральфом – просто два приятеля, вышедшие подышать свежим воздухом. Скоро мы оба пойдем по своим мужским делам. Ральф будет планировать следующую битву, есть мясо – мужчины любят мясо – и спать в вальяжной позе, не обращая внимания на чужие осуждающие взгляды. Я же уберу пивные банки, которые набросали нам во двор ночные спорщики, вернусь в дом, скину наконец блестящие туфельки Ди и возьмусь за работу. Ну а пока мы с Ральфом посидим еще немного вместе, насладимся непривычной тишиной.

Животные, которых мне хотелось украсть.

Номер один – барашек Пипл

Имя:

Барашек Пипл

Профессия:

Баран

Место жительства:

Зоопарк Банхема, Норфолк, Великобритания

Краткая биографическая справка:

Слова «овца» или «баран» никак не ассоциируются с понятиями «прирожденный рассказчик», «эрудированный жизнелюб» или «философ Ален де Боттон». Но барашек Пипл сильно отличается от своих собратьев. Его нельзя сравнивать даже с той овцой, в которую влюбляется герой Джина Уайлдера в фильме «Все, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить». Домом барашку Пиплу служит небольшой загон в зоопарке, расположенном в шести милях от меня. С одной стороны этого загона живут невероятно избалованные карликовые козочки, а с другой – вислобрюхая свинья. Насколько я могу судить, она беспробудно спит в одной и той же позе с лета 2003 года.

Соседи барашка Пипла взирают на мир с видом «нам все должны». Барашек же не таков. Он опирается передними копытами на ограждение и провожает идущих мимо посетителей живым умным взглядом. Обращают ли они на барашка внимание? Улавливают ли исходящие от него флюиды добра? Конечно, нет. Люди слишком заняты, бегут вперед – к сурикатам.

Хочу спросить этих посетителей: чем вам так дороги сурикаты? Какая от них польза миру? Они только и умеют, что сидеть на задних лапах с недовольным видом – будто унюхали какую-то гадость (которая им втайне нравится). Если вы любите подобные зрелища, незачем ходить в зоопарк – сидите дома и наслаждайтесь повторами телепередач с Фионой Филлипс. Излучает ли сурикат профессорский ум и обаяние? Похож ли сурикат на мудреца, который носит очки, жует курительную трубку и цитирует раннего С. Дж. Перельмана? Нет. И все же вы думаете: «Кому в зоопарке интересен баран?» Ну а мне ближе другая точка зрения: «Раз барашек попал в зоопарк, значит, это уникальный экземпляр – настоящий герой среди овец и баранов».

Плюсы:

Великолепные званые обеды. Опрятный газон без малейших трудов. Беспроигрышный аргумент в частых спорах на тему «Разве овцы на что-нибудь годятся?».

Минусы:

Я вообще-то люблю сам косить газон.

 

Соловей мой, соловей

– Ну же ну, Джо, видала? Ну же ну, Джо, гляди! Том, ну же ну, выключай эту ересь и иди смотреть!

Дело происходило в 1994 году, в родительском доме. Я наверху в своей комнате слушал первый альбом «Smashing Pumpkins» и безуспешно пытался соорудить себе прическу, как у Джима Моррисона с плаката на стене. Мама внизу мастерила войлочную мышку. Папа стоял у кухонного окна и был взволнован. Взволнован папа был почти всегда, поэтому лучше сказать – он был взволнованнее, чем обычно. Верным признаком повышенного волнения служила присказка: «Ну же ну».

Присказку эту отец употреблял, сколько я его помнил. И примерно столько же мы с мамой пытались папу от нее отучить. Как все настоящие северяне и около северяне, рожденные в середине двадцатого века, папа использовал «Ну же ну» в качестве грубоватой замены культурному общепринятому «Ну и ну». Вставка «Ну же ну» означала, что папа хочет нашего внимания, причем немедленно. Мы с мамой могли сколько угодно игнорировать призыв – продолжать мастерить удивительного войлочного грызуна или страдать над прической, по-прежнему напоминающей копну соломы, – да только зря. В конце концов нас всегда вынуждали покориться.

В юности папино «Ну же ну!» злило меня не меньше, чем авангардный джаз, который папа включал в половине седьмого утра. Я уже собрался припомнить ему загубленный сон, когда глянул в окно и увидел, как посреди нашей лужайки хорек вцепился в глотку кролику.

– Видали? – воскликнул папа. – Обалдеть!

– Боже, какой ужас! – хором ахнули мы с мамой.

– Ш-ш-ш-ш. – Папа, похоже, не замечал, что во всем доме гремят только он сам да «Smashing Pumpkins». – Молчите и слушайте.

Я и правда слышал нечто, даже сквозь стекло. Неужели этот звук издает животное? Однако на механический он точно не походил. Казалось, некая тайная, темная, скрипучая часть кролика решила заговорить, минуя рот и голосовые связки. Смысл не облекался в слова – слишком уж примитивным, нутряным и глубоким он был.

– Что же мы стоим? – прошептала мама. – Бедняга молит о спасении.

– Я выйду и хлопну в ладоши. Может, он сумеет убежать, – предложил я.

– Нет, – отрезал папа. – Не вмешивайтесь в природу. Да и гляньте: у него горло перегрызено.

Действительно, кролику было уже не помочь. Хорек протащил его по лужайке и исчез за живой изгородью. Мы вернулись к прерванным делам, все – даже отец – в потрясенном молчании. В сумерках я тихонько вышел в тапочках на мокрую от росы лужайку и уставился на дыру в кустах, куда хорек уволок добычу. На душе все еще кошки скребли. Однако на помощь явился принцип «с лужайки долой – из сердца вон». Раз в саду нет окровавленного кролика, значит, я по-прежнему живу не в мире окровавленных кроликов, а в мире, где царит безупречная шевелюра Джима Моррисона и звучит пьянящий гитарный перебор из второй композиции альбома «Гиш» группы «Smashing Pumpkins».

Уже несколько месяцев я слушал сквозь открытое окно ночные звуки. Они шли то ли из полей, то ли – жутко подумать! – откуда-то ближе. В темноте раздавались гортанные вскрики неизвестных существ. Так встречали свой ужасный медленный конец маленькие пушистые создания. Когда убивают людей, те кричат, и это понятно. Но животные, оказывается, тоже кричат. Открытие меня ошеломило. Неужели полевка, пронзенная когтями неясыти, верит: если запищать громче, то на вершине холма возникнет крошечная армия полевок, задует в рожки, выстроится пирамидкой и выдернет собрата из лап совы? А кого звал на помощь кролик? Впрочем, на данном вопросе я предпочитал не зацикливаться.

Наш дом стоял в паре миль от деревушки Окволд. Три месяца назад мы переехали сюда из пригорода Ноттингема. Я был страшно недоволен: в здешней глухомани я лишился возможности посещать сомнительные тусовки, где играли сомнительный инди-рок – мое тогдашнее увлечение. Мама до переезда работала в городской начальной школе и теперь наслаждалась покоем. Здесь она могла беспрепятственно слушать на рассвете неумолчный птичий хор и творить удивительные поделки из ткани. Папа же и вовсе осуществил давнюю мечту. Конечно, нам доводилось жить в сельской местности и раньше, но в такой глуши – никогда. Место было по-настоящему уединенным и стояло в окружении густого леса.

Если не считать двух соседних домов да ферм, другого жилья в радиусе мили не имелось. Меня в то время целиком поглотил неблагозвучный гитарный дурман, я ослеп и оглох для остальных красот мира и потому решил поскорее отсюда сбежать. Желание это стало совсем нестерпимым через два дня после переезда. Именно тогда местный егерь принес нам подарок на новоселье.

– Это… заяц? – спросил я, когда папа закрыл за новым знакомым дверь.

– Ага. Прелесть, да?

– Нет, ужас. Как так можно?!

Отец разглядывал мертвого зайца без опаски, но и без особой уверенности. Несмотря на свой наивный восторг, папа явно не знал, что делать с подарком дальше. Освежевать? Сразу кинуть в кастрюлю? Повесить над входной дверью для защиты от нечистой силы? В прошлом соседи, конечно, преподносили папе гастрономические подарки, однако домашний бомбейский пирог в исполнении индийских молодоженов не вызывал подобных затруднений.

Мы застыли под заячьим взглядом – точно так же, наверное, и сам зверек недавно застыл в безжалостном свете автомобильных фар. И тут произошло немыслимое: одно заячье веко зашевелилось, из-под него вылезла синяя муха и поползла по рукаву папиной кофты.

Вечером я пересказал новости своей девушке Дженни, и мы оба пришли к выводу, что наша чаша терпения переполнена. Как заявил Моррисси в альбоме «Мясо – это убийство», мы не примиримся с собой, если не станем вегетарианцами!

Простодушная магия зайцев заворожила меня еще в семь лет – когда в руки попала книжка Кита Уильямса «Маскарад». Сколько раз я продирался сквозь ее головоломки! На любом другом этапе моей жизни печаль при виде мертвого зайца, несомненно, была бы вытеснена восторгом – ведь я получал возможность рассмотреть кумира в подробностях. Но в горячие восемнадцать лет все видится иначе. Выходит, человек может убить дикого зверя и принести его ко мне в дом? Мысль эта не просто противоречила моему убеждению «все живое надо любить». Она подрывала мою веру в то, что полноценная жизнь бывает лишь в городах и лишь у людей в возрасте от семнадцати до двадцати пяти лет.

Отец же смотрел на мертвую зверушку совсем иначе. Убийства он не одобрял, однако радость от приобщения к дикой, кровожадной стороне деревенской жизни заглушала дурные мысли.

Вид животных всегда вызывал у папы бурные эмоции.

– Охренеть! Гляньте! Черт, ну и экземпляр! – орал он, завидев из окна машины огромного быка в поле, и бил по тормозам.

Мама, наученная горьким опытом, резко хватала руль.

В новом доме каждый день приносил папе новые восторги.

– Твою налево! Ах ты ж боже мой! – слышал я его крик.

В устах любого другого главы семейства это означало бы, что он только что оттяпал себе полпальца или обнаружил родственника, лежащего без чувств на кухонном полу. Мы же с мамой знали – либо папа заметил на соседнем холме гончих, возвращающихся с охоты, либо егерь принес нам очередную партию фазанов.

Папа работал подменным учителем – уже больше десяти лет. В те дни, когда школе не требовались его услуги, он сидел у себя в кабинете: рисовал красками быка, сфотографированного в очередной поездке, или лошадь, пасущуюся позади дома, или моего кота Монти. Если я тоже был дома – работал над рефератом или над самиздатовским музыкальным журналом, – папа нередко звал меня во всю мощь легких, просил сделать кофе. Я шел вниз, готовил напиток, относил его в кабинет и ставил у папы под рукой. Там забытый кофе остывал рядом с восемью предыдущими чашками.

– Гляди-ка, – порой говорил папа, кивая за окно.

– Что? – отвечал я, поднимая голову в небо и не видя ничего интересного.

– Да ястреб же! Вот ты недоумок.

Чужим людям, приходившим к нам домой, наверняка было странно слышать ругательства отца в мой адрес. Но я-то знал, что львиная доля его брани служит вовсе не для оскорблений. Для нас обоих выражения вроде «недоумка», «падлы» и «засранца» выполняли ту же роль, какую в отцовско-сыновних отношениях обычно выполняют слова «дружище», «старик» и «сынок». Папа всегда ругался много. Когда несколько лет назад он наконец-то направил поток сквернословия на меня, я почувствовал себя взрослым и гордым. Я словно дорос до атеистической версии бар-мицвы.

– Ну да.

– Что значит «ну да»?

– По-моему, это просто птица. Тут кругом полно птиц. Я уже привык. Да и выглядят они все одинаково.

– «Одинаково»?! Все выглядят одинаково?! Что ты несешь? Счастья своего не понимаешь. Вот черт, в голове не укладывается. Ну ты и идиот. С ума сойти. Джо-о-о! Поднимись к нам, послушай, что несет Том! С ума сойти!

Наша семья еще никогда не жила в таком тихом и спокойном доме. Однако шумные отцовские восторги быстро положили тишине конец. Папа наверняка мог бы нырнуть в деревенский быт намного глубже: например, поучиться верховой езде или принять приглашение одинокого пожилого соседа Фрэнка «пострелять лисиц». Мог бы, да не стал. Тем не менее мой родитель отлично вписался в местную жизнь, и скоро к нему потянулись животные со всей округи. Их влекла к папе дружественная природная сила.

Из двух близлежащих ферм по прямому назначению использовали только одну. Владел ею брюзга по имени Уоррен, про которого говорили: если на его чумазом лице мелькнет улыбка, оно отпадет. Другая ферма принадлежала Паттенам и служила для разведения скаковых лошадей – мама называла ее «лошадиным приютом». Как-то раз один скакун выбежал на узкую проселочную дорогу. Первым на месте происшествия оказался папа. Он своим «Фордом-Мондео» перекрыл дорогу в одном конце, уговорил проезжего водителя сделать то же самое в другом конце, а сам помчал на ферму сообщить Паттенам про удравшего подопечного. Но по дороге папа просунул голову в нашу дверь и громыхнул:

– Том, иди глянь. Живее, черт возьми! Бегом сюда!

Спасение лошади положило начало договоренности, по которой спаситель имел право в любое время брать на ферме Паттенов навоз. Папа сиял от радости, как дитя. Однажды, правда, он вернулся от них возмущенный и с пустой тележкой: хозяев не оказалось дома, и папе помешали махать лопатой два сердитых ирландца в компании с разъяренным жеребцом.

– Как начали мною командовать! – рассказывал родитель. Он стоял передо мной в мокасинах, безразмерной тенниске и обвисших штанах, испачканных навозом и вчерашним майонезом. – Падлы такие! Открывай, говорят, ворота и показывай, куда ставить этого монстра. Чтоб я к такому подошел?! Да будь я проклят! Он бы мне копытом в лоб дал, точно. Я что, черт возьми, похож на конюха?!

Еще через несколько дней к нам в дверь постучали, папа пошел открывать. Вернувшись, он сообщил, что его попросили пристрелить оленя.

– Это забава, что ли, такая? – полюбопытствовал я.

Мы прожили здесь уже год, так что подобное развлечение меня бы не удивило.

– Нет, дурья твоя башка. Оленя сбили машиной и попросили меня положить конец его мучениям. Он лежит на заднем сиденье той самой машины. Я отправил водителя на ферму к Уоррену.

Через двадцать минут, когда мы втроем ужинали карри, раздался жуткий грохот.

– Охренеть, – изрек папа. – Надеюсь, это Уоррен пристрелил оленя. А то с него станется пристрелить водителя – за то, что тот оторвал его от чая.

Один из сараев в глубине сада папа с мамой выделили для декоративных карликовых кур. Их было восемь: Эгберт, Панк, Паника, Бедлам, Генриетта, Эгата, Снегоступка и Луноход. Я тоже принял участие в уходе за ними, научил их заскакивать ко мне на колени и угощаться объедками с моей руки. Однажды Генриетта в большой тревоге примчала на кухню с наполовину снесенным яйцом. Мы с мамой были тут как тут. Для спасательной операции мы использовали миску с теплой водой и несколько пар резиновых перчаток. Дело кончилось благополучно, однако я по здравом размышлении решил не рассказывать о нем приятелям на еженедельной тусовке в ноттингемском ночном клубе «Рок-сити».

Впрочем, большинство «звериных» приключений семейства Кокс выпадали все-таки на папину долю. С одной стороны, это было понятно: он постоянно жил в состоянии повышенной боеготовности, всегда первым хватал телефон и бежал открывать двери. С другой стороны, звери, по-моему, выделяли папу среди остальных – менее интуитивных – людей, считали его своим. Когда мама готовила мясо, возле нее частенько крутились папа и Монти. Вели они себя, конечно, по-разному. Кот, несмотря на весь свой ум, не мог поторопить маму фразой: «Ну же ну, Джо, скоро будет готово, ну же ну?» Поэтому он довольствовался проникновенным взглядом и легким похлопыванием когтистой лапой по маминой ноге. Однако цель и у папы, и у Монти была одна. Наш петух Эгберт, демонстрируя полное равнодушие ко мне, неизменно наскакивал на папу, стоило тому выйти в сад и показать пернатому спину.

– Опять он на меня напал, Джо, – жаловался папа маме. – Засранец чертов. Представляешь? Почему петух никогда не трогает Тома?

– Эгберт, наверное, думает, что папа хочет приударить за курочками, – по секрету говорила мне мама. – А может, петуху просто не нравятся крики. Он ведь у нас спокойный.

Я ничуть не стал бы возражать, если бы меня исключили из этой суеты. С удовольствием прожил бы день без новостей о гибели и увечьях животных. Прекрасно обошелся бы без общения с соседями. По вечерам, если родители уходили, я в ужасе ждал, что стук в дверь возвестит об очередном раненом олене. Мы с Дженни считали себя любителями животных – но животных обычных: котов, собак, песчанок. Оставаясь дома одни, мы хотели спокойно слушать пластинки группы «Smiths», а не спасать зверей.

Однажды Дженни пошла вниз на кухню за шоколадным мороженым и вдруг завизжала. Меня прошиб холодный пот. Началось!

– Что такое? Ты там жива? – крикнул я.

– Тут… какая-то штука в холодильнике. Жуть!

Иногда, конечно, мои друзья реагировали не совсем адекватно на необычную мамину стряпню. Один гольфист, например, впал в прострацию при виде баклажана. Однако Дженни была девушкой искушенной – вряд ли ее могла испугать замороженная муссака.

– Вон… оно, – потащила меня к холодильнику Дженни. – По-моему, его надо выкинуть. Это негигиенично.

«Оно» оказалось закупоренным целлофановым пакетом с бурым ушаном, которого Монти убил и приволок в кухню на прошлой неделе. Самое странное – я не испытал особого потрясения. Минуту спустя я обнаружил за кульком с сахарной кукурузой сверчка – и тоже остался на удивление безмятежен. Хотя я все же сделал для себя вывод: в будущем за угощением для друзей надо ходить самому.

– Подумываю сделать чучело, – вернувшись, пояснил папа. – Ушаны ужасно редкие. Жаль, что Монти его убил. Хочу как-то компенсировать. Нельзя ж выкидывать такое добро в мусорник, а?

В английской глуши встречаются люди, которые спокойно хранят в холодильнике мертвых барсуков и не переживают по поводу общественного мнения. Раковины у этих людей забиты старой шерстью, а подоконники усеяны пустыми коробками из-под молока. Спешу заметить – мой отец не такой. Однако к сорока с лишним годам он приобрел кое-какой опыт в таксидермии, а потому набитые чучела животных воспринимал нормально.

Лет десять тому назад папа трудился не только подменным учителем. Он занимал еще и расплывчатую должность творческого работника при центре учебных материалов неподалеку от Ноттингема. Фарнли-Хаус, огромный георгианский особняк, стоял на вершине высокого холма в окружении лесов. Изнутри дом напоминал логово чудаковатого викторианского филантропа-затворника и служил приютом для не менее чудаковатой компании. В нее входили беглецы из учительских комнат Восточного Мидленда: Род, бывший учитель английского языка, который сходил с ума по самурайским мечам и постоянно попадал в аварии на мотоцикле; таксидермист Бен, куривший самокрутки; а также мужчина с орлиным носом, носивший длинные светлые локоны и кожаные штаны. Звали его иногда Майком, но чаще Цеппелином, и у него была отвратительная привычка в самый неожиданный момент тыкать людям под коленки.

Единственный ребенок двух учителей, я давно привык сам находить себе развлечения в полупустых двухсотлетних зданиях. В начальной школе на Клермонт-роуд, где я учился, а мама преподавала иностранцам английский, я быстро исчерпал познавательно-развлекательные возможности электронной машины «Биг-трак» мистера Честера и волнистых попугайчиков мисс Дейвис. Поэтому время между школьным звонком и концом маминой работы мне скрашивало лишь воображение. Однако коридоры Фарнли-Хауса таили множество открытий: то никому не известный зал с пыльными сумчатыми, то покрытое паутиной витринное убранство времен тридцатых годов. Вещи эти хранили в коробках из орешника и вынимали раз в сто лет.

Бродя коридорами Фарнли, я обходил стороной кабинет таксидермиста Бена, хотя порой и заглядывал в приоткрытую дверь. Запах внутренностей и формальдегида был невыносим, к тому же я боялся Фреда – филина Бена. Фред сидел у Бена на плече и суровым, но одобрительным взором наблюдал за тем, как хозяин скоблит грудную клетку горностая или белки. Когда нас с Беном познакомили, он посадил Фреда мне на плечо. Птичке явно не понравилось, а я чуть не рухнул – размером филин оказался в половину меня, девятилетнего. Устоял я лишь благодаря папиной поддержке.

Фред сопровождал Бена повсюду – иногда даже на папины уроки, где Бен изредка рассказывал детям о своей работе с животными. За пять лет преподавания отец уяснил, что в мире временных учителей царит закон «съешь сам – или будешь съеден». Поэтому набитые зверушки играли неоценимую роль отвлекающего маневра: они превращали папу в чучельника. Так он избегал участи затравленного подменного учителя. Папины коллеги обычно быстро привыкали к тому, что в углу учительской торчит безжизненная лиса или детеныш капибары. Как-то, правда, одна заместительница директора захотела было возмутиться при виде дохлого филина на соседнем столе, но тут Фред очень медленно повернул к ней голову и одарил недобрым взглядом.

Папа рассказывал, как однажды мама Бена наводила порядок в холодильнике и обнаружила там усопшую морскую свинку по имени Тутлс. Свинка сто лет назад была питомцем маленького Бена (следует добавить, что умер зверек своей смертью). Так вот Бен, к тому времени напрочь про Тутлса позабывший, проплакал весь день.

– Когда Фред умрет, Бен сделает из него чучело? – спросил я у папы.

– Возможно. Отдаст таким образом дань уважения.

– А пока Фред живой, Бен не станет его набивать?

– Нет. Конечно, нет.

– Бен что, любит только мертвых животных? А живые ему почему не нравятся?

– Не знаю. Спроси у мамы. Мне надо дорисовать козу, так что давай поговорим позже, ладно?

Однако интерес Бена в таксидермии не ограничивался лишь мертвыми созданиями. Однажды я пришел домой из школы и обнаружил папу в гостиной. Он стоял на коленях перед журнальным столиком, на котором лежал белый шар размером с огромный кулак.

– Ну же ну, Том. Гляди-ка!

– Что это?

– Ш-ш-ш-ш! Тихонько, а то разбудишь.

Я присмотрелся. У шара были лапки и глазницы.

– Жаба?

– Да. На ней защитный зимний кокон. Можешь взять в руки, если хочешь, только осторожно – если ее побеспокоить, она рассердится и выпрыгнет из «домика». Еще и укусит, наверное.

Я поднял шар и увидел внутри лишь воздух – никакой амфибии. После этого отец поведал мне правду. Утром Бен заскучал и устроил вылазку в лес за Фарнли-Хаусом, отыскал там жабу, усыпил ее хлороформом и принес к себе в кабинет. Затем намазал беднягу пастообразным материалом для стоматологических оттисков, не забыв оставить щель для дыхания, и дал застыть. В конце рабочего дня наш таксидермист вернулся в лес, разрезал затвердевший материал и выпустил жабу. Та побрела прочь на заплетающихся ногах, точно одурманенный заложник на редкость доброго террориста. Бен склеил «панцирь» и одолжил его на вечер папе.

Фарнли-Хаус курировал некий Малкольм – вечно пьяный коллекционер живописи, которому было за шестьдесят. Если он и догадывался о выходках сотрудников, то виду не подавал. Мы, например, так и не узнали, чья именно рука коряво переправила надпись в конце подъездной аллеи с «Центра учебных материалов Фарнли-Хаус» на «Центр лечебных одеялов Фарнли-Хаус». Причем нормальную вывеску вернули только через месяц – раньше никто не озаботился.

В фойе Фарнли висела огромная картина кисти Альберта Уайнрайта, изображавшая обнаженного юношу. Как-то папа десять дней подряд методично рисовал на бумаге различные детали нижней одежды – стринги, плавки, шикарные семейные трусы в гавайском стиле, – затем вырезал их и крепил юноше на промежность. Утром приезжал Малкольм. Папа с Цеппелином прятались на балконе и сверху наблюдали за реакцией куратора. Обычно он секунд тридцать изучал картину недоуменным взглядом, после чего просто шел по своим делам. Ни разу не заметил Малкольм и целый выводок ежат, которых принес Бен, – хотя малыши в два счета расправлялись с остатками сырных бутербродов в учительской.

Вскоре к папиным обязанностям добавили контроль за учебными материалами, которые центр предоставлял школам. Изредка папе звонили с просьбой прислать утконоса или подлинный мушкет восемнадцатого века, однако в целом дела в Фарнли шли вяло.

К тому времени наш дом стал приютом для множества животных, к которым, по мнению папы, в Фарнли относились без должного уважения. Удивительно, но я лишь через двадцать лет понял, что белый медведь в прихожей – это странно. Вместе с пониманием пришли вопросы. Как папа уместил чучело в багажник машины? Действительно ли Полу Эбботу запретили у меня ночевать лишь потому, что он «не мог спать в чужом доме без света»? Или все не так просто? Когда Пол закрывал глаза, что именно его пугало? Банальный мрак – или мысль о гигантских когтях и огромной зубастой морде в нескольких футах под кроватью?

У белого медведя, честно говоря, был немножко слабоумный вид и чуть перекошенная морда, поэтому настоящего страха в сердца гостей мишка не вселял. Гораздо больше жути навевал детеныш аллигатора, который спал в ногах моей кровати летом 1985 года. Он быстро завоевал мне популярность у одноклассников. Как-то у нас остался ночевать Даррен Кестембаум, и я подсунул ему, спящему, чучело под нос. После этого случая по классу мистера Хайланда пополз слушок, будто я держу дома живого аллигатора. Слух я не поддерживал, но и не опровергал.

К сожалению, когда мы с одноклассниками начали активно приглашать друг друга в гости, чучело уже переехало к Цеппелину и, соответственно, к его бабушке. Последняя подтыка́ла зверушкой щель под дверью – чтобы не дуло. Однако моих новых друзей, которые в отсутствие аллигатора угощались лишь рисовым пудингом, вполне утешило явление папы в обнимку с чучелом оцелота.

– Это Тибблз, – объявил родитель. – Я взял его в обществе защиты животных. У Тибблза не самый лучший характер, но с друзьями он ладит.

Когда Фарнли-Хаус закрыли, его коллекция разошлась по заведениям поменьше, а многих животных попросту разобрали по рукам. Белый медведь, все хорошенько обдумав, решил в конце концов поселиться у сторожа Эрика – тот жил в маленькой квартирке недалеко от центра Ноттингема и не страдал от обилия гостей женского пола. Оцелот отошел Цеппелину и стал ездить на задней полке его «Форда-Капри» первой модели. Оцелоту часто составлял компанию сурок, вместе они выгодно выделяли Цеппелина среди прочих кавалеров Восточного Мидленда – те довольствовались пушистыми кубиками на зеркале да хвойным освежителем.

Неясыть, лису и африканскую бамбуковую крысу папа забрал к нам. Все они еще несколько лет выполняли роль то домашних стражей, то обучающих пособий, то реквизита для розыгрышей. О дальнейшей судьбе зверушек история умалчивает. Подошло ли к концу их посмертное существование? Или продолжается несмотря ни на что? Не превратись я внезапно в юношу и не утрать на время увлечение миром природы, я бы, конечно, за этим проследил.

– А, старенькая такая? – протянула мама, когда я спросил у нее про бамбуковую крысу. – Не знаю… У нее под конец лапа отпала, точно помню. По-моему, я отвезла крыску на ярмарку старинных вещей, и там ее купила моя подруга Сандра. Ой нет, наверное, не ее, а лису.

Словом, единственным животным, которое пережило мои подростковые годы, стал вовсе не дикий зверь, а вест-хайленд-терьер. Я звал его Рагсом, в честь электронной собаки из фильма Вуди Аллена «Спящий». В одиннадцать лет я этот фильм просто обожал. Наш Рагс, правда, не умел так обаятельно вилять хвостом, как его тезка, и не мог похвастать такой же белоснежной мягкой шерсткой. Зато летом мы уезжали в отпуск – иногда на целый месяц, а он послушно сидел в окне и охранял дом. Насколько я знаю, в общество защиты животных на нас никто не жаловался. Хотя в 1988 году мы, по возвращении из Италии, застали у своей калитки бледных встревоженных соседей. Бедные Деннис и Рома! Каких моральных сил стоило этим милым людям поведать нам трагическую весть: наш любимый песик за все две недели «ни разу не шевельнулся».

В конце восьмидесятых – начале девяностых Рагс выдержал несколько переездов и дотянул до дома под Окволдом. Прожив в нем два года, однажды летом верный пес, не сломленный возрастом и частыми трепками со стороны кота Монти, пустился в свое самое героическое и самоотверженное приключение.

По узкому переулку, где стоял наш дом, ездило не слишком много транспорта. Зато тот, что ездил, прекрасно мог бы вписаться в какую-нибудь безумную компьютерную гонку: мешанина из лошадей и грузовиков для перевозки скота (рядом имелся ипподром); тракторов и комбайнов, угнанных «Фордов» и патрульных машин. Далеко не все участники этого карнавала вызывали улыбку, но был среди них один… Каждую неделю мимо нас катил инвалидный электроскутер, управляемый тучной дамой в очках, и на крыше его гордо восседал джек-рассел-терьер.

Я понятия не имею, где эта дама-инвалид жила и куда она путешествовала каждый вторник, но вид у нее был весьма целеустремленный. Ехала она всегда строго посредине улочки и хранила полную невозмутимость на воинственном лице, если за ней вынужденно плелся какой-нибудь фермер или местный лихач. Джек-рассел вел себя точно так же. Порой за скутером выстраивалась очередь из трех-четырех машин. Моя спальня и папин кабинет выходили окнами в проулок, и мы часто бросали работу, чтобы полюбоваться забавной процессией. Однако в тот день, когда дама попала в аварию, мы с папой работали в саду по другую сторону дома.

– Охренеть! Это ты? – вопросил папа, щелкнув садовыми ножницами.

– Что – я?

– Так офигительно заскрипел. Как тетка из шоу «Монти Пайтон».

– Сто лет уже так не делаю.

«Пааааааааам!»

– Вот опять. Дошло? Точно как тетка из скетча про спам.

– Дошло. Только это не я. Я даже губами не шевелил!

Мы оба рванули на каркающий звук – прочь из сада, через калитку, вниз по тропинке в сторону фермы Паттенов.

Колесо, торчащее из канавы шагах в двадцати от тропы, мы заметили одновременно. Скутер крепко застрял, его возница застряла внутри еще крепче. От нее-то и исходили странные звуки. Поначалу, наверное, она звала: «На помощь!» Но время шло, надежда на человеческое вмешательство таяла. Крики постепенно переродились в отчаянные, безысходные мольбы к милосердным воронам.

Чтобы перевернуть скутер с застрявшей внутри дамой – ее, как мы узнали, звали Берил, – нам с папой пришлось залезть в канаву и изо всех сил поднатужиться. Позволь мы себе кряхтеть-пыхтеть, было бы чуть легче. Но мы, красные от напряжения, толкали и тянули молча. Наши стенания в сложившихся обстоятельствах звучали бы бестактно – учитывая комплекцию Берил. Когда скутер встал на колеса, я испытал невероятное облегчение. Не только потому, что Берил оказалась цела и невредима, но и потому, что не пришлось звать на помощь Фрэнка, как предлагал папа. Наш сосед-лисоненавистник ужасно меня возмущал. Он наверняка прихватил бы с собой ружье в надежде избавить от мучений кого-нибудь мордатого и четырехлапого.

– Пааааааааам! Что произошло? – произнесла Берил. – Ехала себе, ехала и вдруг потеряла контроль и улетела с холма.

Мы убедились, что скутер на ходу, и папа спросил, не отвезти ли ее домой.

– Нет-нет. Я сама, пааааам! – ответила Берил.

Вернувшись к вертикальной жизни, она почему-то не перестала издавать каркающие монти-пайтоновские звуки.

– Я вас тут частенько вижу, – сказал папа. – И на крыше собачку вашу. Ей, похоже, нравится.

– А, да, мой Билли. Он там, наверху. – Берил ткнула в сторону крыши скутера.

Мы с папой нервно переглянулись и еще раз осмотрели крышу. Никаких сомнений – собаки не было.

– А… Ну да. Точно? – спросил папа у Берил.

Сердце у меня ушло в пятки. Как мы могли забыть о джек-расселе? Может, он перелетел через живую изгородь в поле? Или полураздавленное собачье тело так и лежит на дне канавы? Неужели все-таки придется звать Фрэнка с ружьем?

– Уверена. Наверху, на небесах. Теперь-то он счастлив. Я его, бедолагу, на прошлой неделе усыпила.

Мы, естественно, не хотели демонстрировать радость по поводу кончины Билли, однако на наших лицах проступило неприкрытое облегчение.

Следующая реплика Берил добила нас с папой окончательно.

– Но ваш-то дружок в порядке, надеюсь? Я видела его у вас за окном. Белая кудрявая лапочка. Такой умница, всегда на страже. Не то что Билли. Тот в жизни не сидел спокойно.

Папа никогда не был мастером-джедаем в умении взвешивать каждое слово – обычно говорил сразу, что в голову приходило. Но тут он благоразумно помедлил. Эта женщина только-только потеряла своего, возможно, единственного друга. Не огорчит ли ее весть о еще одной собачьей смерти?

– А, вы о Рагсе? Он отлично себя чувствует. Он у нас живее всех живых.

На протяжении следующих шести месяцев Берил продолжала ездить по проулку. Рагс всегда стойко ее приветствовал. Иногда я или папа для убедительности пересаживали пса на другое окно или подпирали его подушкой. Однажды я при появлении Берил взял Рагса на руки и помахал его лапкой. Она вроде бы ничего не заподозрила, но я оказался близок к провалу, как никогда. Хрупкие суставы Рагса чуть не выдали меня с головой. Больше я таких представлений не давал. Мне было двадцать с небольшим, и я обожал устраивать розыгрыши. Однако я не имел ни малейшего желания пугать престарелых леди, салютуя им оторванной собачьей конечностью.

К тому времени Монти своими задними лапами уже основательно подпортил Рагсу шубку. Челюсти пса начали крошиться и обнажили некую субстанцию, похожую на затверделые опилки. Я подумал, не отнести ли беднягу на перетяжку. Только кем я тогда стану? Одно дело – быть хозяином набитого пса и совсем другое – знать, где таких псов лечат.

Рагс выдержал еще один переезд, в нынешний дом моих родителей на границе Ноттингемшира и Линкольншира. Деревушка Калтертон так и пышет сельским духом, она окружена заливными лугами и фермами, однако обычные «Рендж-Роверы» ездят здесь чаще угнанных машин. Соседи не просят папу кого-нибудь пристрелить, ему не приходится устраивать облаву на сбежавшего жеребца и перекрывать дорогу своим автомобилем. В Калтертоне обитает очаровательная шетландская пони по имени Глэдис, хозяева которой позволяют ей бродить по всей округе. Но Глэдис очень благовоспитанна. Она, в отличие от двух подопечных шетландцев Паттенов, никогда не забредает без приглашения к соседям на кухню и не ворует там кошачий корм.

Монти не стало много лет назад, а последняя кошка родителей, Дейзи, умерла от рака в 2007-м. Ушан со сверчком так и не превратились в чучела, поэтому в новый дом они не переехали. В 2004-м мне позвонила мама и сказала, что ее самая старая декоративная курочка, Эгата, наконец испустила дух. Перед тем она много раз вводила всех в заблуждение, засыпая «мертвым сном». Новость меня опечалила и одновременно сбила с толку: я-то пребывал в уверенности, что Эгата умерла еще в 1997-м.

– Так и есть, – подтвердила мама. – Но я потом решила переименовать Снегоступку в Эгату. Ей, по-моему, так больше нравилось.

Что же касается Рагса… Хотел бы я сказать, что был с ним до печального конца, но на самом деле исчезновение Рагса я заметил далеко не сразу. Произошло это в 2007 году. Я регулярно проведывал родителей. И вот как-то во время такого визита я, до того уже несколько недель не вспоминавший о старом псе, вдруг растерянно оглядел гостиную. В ней не хватало привычного затхлого духа. Думаю, мама поступила несколько жестоко, когда отправила Рагса на переработку вместе с садовыми отходами. Однако я вынужден спросить себя: что бы в такой ситуации сделал я? Едва ли здесь подошли бы похороны с кремацией. Сомневаюсь, что, изъеденный молью, Рагс заинтересовал бы собой какой-нибудь музей или интернет-покупателя. У мамы было много друзей, питавших мистическую страсть к ретродиковинкам. Только вряд ли эти друзья нашли бы место для Рагса в своей антикварной лавке.

У нас с родителями было много общих интересов, вот только по времени они никак не совпадали. Пока мама с папой слушали Нила Янга, я увлеченно играл в гольф. Теперь я бы предпочел иметь родителей, слушающих Нила Янга, а они сводят меня с ума громким французским рэпом или африканской какофонией. Мало того, сейчас, когда уже слишком поздно, я мечтаю возвращаться в дом, куда без приглашения забредают шетландские пони и воруют еду у семи полубездомных котов. В дом, где с холодильника на меня высокомерно посматривает оцелот. «Ну почему, когда хочется, у родителей нет ни одного приятеля с филином?» – гадаю я, размышляя над этим жестоким парадоксом.

В пруду на заднем дворе мама с папой теперь держат раскормленных ярких рыбок. Еще родители хвастают, что в их саду временами находят приют королек, овсянка, дрозд-белобровик и несколько черных синиц. Летом в гостиной мама проводит занятия по рисованию с натуры и распахивает настежь застекленные двери. Культурную атмосферу престарелого собрания оживляют веселые зяблики и лазоревки – прыгают на заднем фоне, клюют семечки и орешки. Как-то раз натурщица, полулежавшая в расслабленной позе, заметила на птичьей кормушке большого пестрого дятла и вскочила с криком: «Черт побери! Это кто, ту́пик?!»

– Ну откуда тупик в Калтертоне? – вздыхала мама.

История забавная, но я в ней, честно говоря, на стороне натурщицы. Ничего не имею против птиц, однако мне интересны лишь пернатые крупной весовой категории. Наверняка в будущем – видимо, когда родители уже заведут себе другое хобби – мой скрытый орнитологический ген наконец проснется. Ну а пока птицы для меня – лишь пятнышки в вышине. Я не испытываю желания рвануть к ним туда или спустить их сюда.

– Не пора ли вам завести нового питомца? – часто спрашиваю я маму.

Она отвечает, что думала об этом, но ей не хочется беспорядка.

Я предлагаю собаку.

– Ой, нет. Слишком много мороки.

– Тогда козлика?

– У-у… Вряд ли. Они с папой начнут бодаться.

– А свинки? Свинки очень дружелюбные.

– Да. И можно забыть о поездках в отпуск.

Обычно мама благосклонно воспринимает мое предложение завести кота. Мы даже намечаем поездку в приют для животных, но она всегда передумывает.

– Не знаю… Может, попозже. Хочу жить в чистом доме.

У мамы откуда-то взялось дикое представление, будто маленький клочок шерсти и редкая рвота одного-единственного котика создают «грязь».

Мама видела, как выглядят мои ковры, если их три-четыре дня не пылесосить, поэтому я с удивлением слышу ее слова:

– Могу, если хочешь, забрать кого-нибудь из твоих котов. Они у тебя хоть ласковые. А из приюта не известно, кого принесешь.

Я отрицательно мотаю головой и удивляюсь маминой наивности. Неужели непонятно, что «ласковость» не была заложена в моих бандитах генетически? Я вырабатывал ее много лет, потакая кошачьим капризам. Без копченого лосося и под страшный грохот папиных шагов она мигом испарится.

– Что обсуждаете?

В кухню входит папа с голым торсом, в мешковатых штанах и с электрической зубной щеткой в одной руке. В другой руке у него пакет с личинками комара – корм для рыб, купленный в воскресенье на рынке. На ладонях шариковой ручкой нацарапан список дел: «СВАРИТЬ ПТИЦАМ ОВСЯНКИ», «ПОЗВОНИТЬ В УПРАВУ» и «КОМПОСТ?». Папа открывает рот, чтобы поучаствовать в нашем разговоре, но тут видит двух уток, приземлившихся в пруду.

– Ах, вы падлы такие! Опять воду баламутить! Шеи, к чертям, посворачиваю!

Он швыряет на кухонный стол жужжащую зубную щетку и бежит в сад.

Вскоре я иду за ним. Папа стоит у воды. Он нашел старую рубашку, забытую вчера во дворе, натянул ее на себя. Молодец. Шею уткам родитель не свернул – в глубине души он их любит, это все пустые угрозы. Но птиц папа испугал, и в сад вернулось спокойствие.

Его тут же нарушает лихой свист, которым папа обычно зовет рыб на обед. Я абсолютно уверен, что свист этот – плагиат, недоброкачественная копия звука, которым я подзываю своих котов. Зачем вообще свистеть рыбам? Однако я молчу и старательно изображаю интерес. Папа показывает мне сначала одного карпа кои – очень толстого, который съедает почти весь корм, – потом другого карпа кои – не такого толстого, но тоже весьма упитанного. Этот подбирает угощение, которое не заглотил толстый. Папа ложится на живот, свешивает голову через край пруда, любуется. Он явно ждет, чтобы я лег рядом. Как в детстве, когда мне было семь лет: мы тогда вместе соорудили пруд и запустили туда плавунцов, собранных на озере в конце дороги.

Над нашими головами что-то шумит, и папа резко переворачивается на спину.

– Ах ты ж черт! – кричит он, глядя в небеса. – Гляди! Канюк. Вот это да!

Я поднимаю взгляд и успеваю заметить огромную черную тень, стрелой мелькнувшую над домом. Выглядит невероятно. Такую птичку я вполне способен оценить, это вам не крошечные точки в вышине. Я подыскиваю слова, чтобы выразить свое изумление.

– Весьма… впечатляюще.

Слова эти искренние, но, стоит им вырваться, и я понимаю, что звучат они безлико, даже насмешливо. Опять я дал маху. А ведь птица меня действительно потрясла.

Папа встает, стряхивает со штанов траву.

– «Весьма впечатляюще», значит? Больше ничего сказать не можешь? – ворчит он и идет в дом дочищать зубы. – Счастья своего не понимаешь.

Выдержки из дневника кошатника

11 декабря 2007

Сегодня под задней дверью жутко орал какой-то кот. Хорошо, у моих красавцев нет такого кошмарного голоса. Вышел во двор. Крикун оказался моим.

1 марта 2008

Сегодня Медведь слопал последнюю банку своих любимых консервов «Апплос». Он ел и непрерывно мяукал – будто намекал мне, как важно поскорее заказать новую порцию. Коты часто мяукают, выпрашивая еду. Но Медведь – первый на моей памяти, кто мяукает во время еды.

12 марта 2008

Видя, как мои коты обнюхивают друг другу носы, я каждый раз испытываю удивление: неужели они думают, будто с прошлой встречи что-то поменялось?

4 сентября 2008

Многие музыкальные группы на закате карьеры «работают над новым звучанием». Самое удивительное, что коты делают то же самое.

14 сентября 2008

В своей журнальной колонке скандально разведенная, скандально бездетная и скандально обожающая котов Лиз Джонс пишет, что ее бобтейл стал плохо себя вести. «Он постоянно на меня прыгает, – жалуется она. – Даже когда на мне новенький пиджак от Дриса Ван Нотена». Фраза эта интригует сама по себе, однако слово «даже» делает ее шедевром. Казалось бы, собаки должны отличать дизайнерские пиждаки от повседневных – ан нет. Кретины от культуры! Цинично, конечно, такое заявлять, но я не удивлюсь, если станет известно, что этот бобтейл даже не прочел сентябрьского выпуска «Вог».

18 сентября 2008

Все еще не могу поверить, но я только что употребил термин «размахивать лапами» в записке уборщице.

19 сентября 2008

Признаки того, что очередное лето в рыночном городке подходит к концу: 1) посвежело; 2) яблоки опадают; 3) Медведь не уходит далеко от дома; 4) Пабло-летний начал увеличиваться в объеме; 5) ночью никто не взломал мою машину.

13 октября 2008

«Над новым звучанием» теперь работают два кота. Дом стал напоминать берлинское содружество Игги Попа и Дэвида Боуи в конце семидесятых – только когтей побольше.

15 октября 2008

С интересом замечаю, что в арсенале Медведя появился новый звук, «моче-мяу». Не могу сказать, будто воспринимаю его однозначно плохо – он выполняет роль системы оповещения. Вроде дымовой сигнализации – только вместо дыма, понятное дело, моча.

21 октября 2008

Почему на страницах «Санди таймс» так мало знаменитостей делятся подробностями ежедневной уборки кошачьей рвоты? А ведь данное занятие распространено повсеместно.

24 октября 2008

Я люблю своих котов, и они, по-моему, хорошо ко мне относятся. Только временами у меня возникает неотвязное чувство, будто мурлычут они не столько ОТ меня, сколько НА меня.

5 ноября 2008

Обнаружил в почтовом ящике послание о пропавшем попугайчике. Побежал проверять кошачьи морды на предмет перьев. Вроде чистые. Упомянутый попугайчик отзывается на кличку Чарли, разговаривает и «совсем ручной». Я в состоянии совладать с целым ворохом религиозных брошюр, торчащих из почтового ящика. Но с таким душевным потрясением – нет, не могу.

13 декабря 2008

Начинаю раскаиваться в том, что дразнил Джанета за падение с перил – он только что тайком подполз к моей сумке для гольфа с явным намерением сделать туда «пи-пи».

16 декабря 2008

Много ли у твоего кота друзей на «Фейсбуке»? Да, если среди них есть целых четыре пушистика по кличке Мяу-Президент.

4 марта 2009

Несколько дней принюхивался к «аромату» внизу и искал, что сдохло. Мистика какая-то. Так может вонять только полусгнившая рыба, вся в личинках, застрявшая посреди кошачьего лаза. Оказалось – полусгнившая рыба, вся в личинках, застряла посреди кошачьего лаза.

14 мая 2009

Кошачья кличка месяца: Ф. Кот Фицджеральд (из книги Гаррисона Кейллора «Понтон»).

15 мая 2009

Шел по кухне. Случайно смахнул с батареи наволочку. Наволочка спланировала и легла плащом на очень горделивого кота. Он стал похож на жалкую копию супергероя. Очень горделивый кот побрел по кухне – уже совсем не такой горделивый. Откровение: не спешите прятать наволочки.

24 июня 2009

Я погладил бороду. Не самая увлекательная история, согласен. Но кое-что добавляет ей интереса: упомянутая борода была фальшивой, валялась после вчерашнего маскарада на полу в спальне, а я принял ее за кота.

28 июня 2009

Существует такая фраза: «Бывает, ты ешь Медведя, а бывает – Медведь ест тебя». Только в этой фразе не хватает еще одной правды жизни: бывает, Медведь ест «Рагу из кролика с цыпленком в нежном соусе», а ты жуешь рядом бутерброд с вареньем и давишься слюной от запаха кошачьих консервов.

17 июля 2009

Знакомый знакомого на музыкальном фестивале «Латитьюд» в Саффолке, сегодня: «Ой, вы же кошатник!»

Я (с обидой): «Не только».

Надпись на зонтике над моей головой: ««ПУРИНА» – ПИТАНИЕ ДЛЯ КОШЕК!»

20 июля 2009

По ошибке купил целую партию развесного корма «Феликс: какой на вид, такой и на вкус» (второе название «Как воняет, так и аппетит вызывает»). Похоже, коты собираются звонить в общество защиты животных.

25 июля 2009

Производителям кошачьего корма «Феликс: какой на вид, такой и на вкус» (второе название «Как воняет, так и аппетит вызывает»). Оказывается, вы не лгали (это не похвала).

4 августа 2009

Я изобрел новое блюдо – мешомлет. Настоящее кулинарное открытие. Удивительно, почему его не изобрели раньше. Примечание: считаю неубедительным ответ: «Потому что это просто смесь из жутко горелого омлета с одной кошачьей шерстинкой».

6 августа 2009

Странно: готов поклясться, что я написал в поисковике слово «кот». Судя по результатам, я отправил запрос про «все мыслимые и немыслимые кошачьи беды».

8 августа 2009

Ральф довольно сильно меня укусил. То было наказание за непростительную ошибку: я вычесывал его кошачьей варежкой всего лишь семь минут. Он-то, видимо, изучал какую-нибудь «Настольную книгу по уходу за избалованными ранимыми котами-идиотами» и рассчитывал на «законный» двадцатиминутный массаж. Варежка эта считается полезнее обычной щетки и вызывает у всех моих питомцев разную реакцию. Разную – но одинаково бурную. Джанет сначала беспомощно мяукает от каждого прикосновения, потом переворачивается на спину и начинает грызть обидчицу. Медведь шустро трусит прочь. Бутси с Пабло ее одновременно и любят, и ненавидят: улепетывают со всех ног и возвращаются за новой порцией сладостных варежкиных объятий. Ральф с Шипли мечтают о том, чтобы она терзала их круглые сутки. На себе я варежку не пробовал – опасаюсь последствий. Она представляет собой жалкую копию моей старой массажной варежки, но стоит дороже. Та была двусторонней: один бок жесткий, рельефный, а другой – мягкий, войлочный. Ди заставила меня ее выкинуть: мол, «уж больно она страшная». Нынешняя варежка, конечно, здорово вычесывает шерсть и массажирует, зато приводит к колото-резаным ранам. Доказательство – два маленьких, но удивительно глубоких прокуса на моем пальце. Так что спасибо, обойдусь как-нибудь без нее.

17 августа 2009

Многие считают, будто взрослые коты не плачут. Эти многие не знакомы с моими котами.

1 сентября 2009

Позвонили дядя Пол и тетя Джейн, рассказали, что вчера утром обнаружили в своей кровати черного, как дьявол, кота Эдди. Тот положил голову на подушку между хозяевами, а одеяло натянул по самые плечи – «прям мужичок». Не менее удивительная история произошла, когда Пол возился в саду и вдруг получил в лицо струей из шланга. Дядя подумал на соседей, но тут понял, что жидкость выпустил Эдди – кот решил пометить тот самый куст, под которым хозяин рвал сорняки. Но самое невероятное случилось, когда к Полу в супружескую постель залез сбежавший из клетки хомяк. И не просто залез, а устроился спать у хозяина под боком.

11 сентября 2009

В завтрашней «Таймс» выйдет моя статья о коррумпированном президенте Тайваня Чэне Шуйбяне. Ладно, не о нем. О котах.

14 сентября 2009

Смотрел фильм «Свистни по ветру» шестьдесят первого года. Дошел до котят в коробке. Следующие три сцены не видел – думал о том, что котята-актеры уже умерли.

18 сентября 2009

Я еще помню те лихие, вольные времена (минут тринадцать-четырнадцать назад), когда полы в кухне не были забрызганы кошачьей рвотой.

20 сентября 2009

Получил письмо из Италии, где вышла моя книга «Под лапой». «Я купить ваша книга “Человек и двадцать четыре лапы”… выходит в Италия… Спасибо за любовь к кошки, как нам». Кажется, я хочу переехать в Италию.

22 сентября 2009

Медведя только что во сне жутко потрепала собака. Не знаю, как, но я учуял йоркширского терьера.

7 октября 2009

Утром обнаружил за порогом спальни мокрую недожеванную дохлую мышь. Из чего делаю вывод, что сегодня важный день.

1 ноября 2009

Купил котам безопасную мышь «естественного вида», начиненную кошачьей мятой. Коты отвергли безопасную мышь «естественного вида», начиненную кошачьей мятой. Прямо как в детстве, когда мама уверяла меня, будто халва «еще вкуснее шоколада», только теперь в роли мамы – я.

17 ноября 2009

Сегодня у нас дома произошло большое семейное недопонимание. Моя фраза: «Коты иногда могут быть мерзавцами» вовсе не была официальным разрешением.

30 ноября 2009

Коты вновь стали приносить под двери гостевой комнаты головы и внутренности полевок. Попросил нагрянувших гостей обуть тапки.

Гости: «Это еще зачем?»

Я: «Холодно очень, о вас переживаю».

4 января 2010

Я наблюдаю за тем, что сегодня происходит в моем доме и за его стенами, и невольно вспоминаю известную скандинавскую поговорку: «Покажите мне немного снега, и я покажу вам кучу котов, которые ведут себя, как полные недоумки».

15 января 2010

Увидел на ковре в гостиной разноцветное яйцо. Подумал: «Опять проклятые коты свалили с полки расписное яйцо». Поднял яйцо. Настоящее. Смыл яйцо с рук.

2 февраля 2010

Обнаружил в кошачьем журнале запись: «Мышь. Местный консервативный клуб. Второй сморчок!» О чем это?

7 марта 2010

Только что спас утенка. Спас? Точнее, поднял его с ковра, забрал из-под носа у четырех скучающих котов. Птенчик неуклюже полетел в кусты.

 

Многовесие

Все у Маковки шло хорошо, пока она не попала на шоу Крафта. По крайней мере, так считала ее хозяйка Сандра. Уже шесть месяцев Маковка соблюдала диету и делала упражнения. Несмотря на редкие прегрешения (кусочек ветчины в обеденное время то там, то сям), результаты были заметны: вес Маковки снизился с пятидесяти восьми килограмм до пятидесяти трех с половиной. Разве можно за это придумать лучшую награду, решила Сандра, чем выставить Маковку в категории породистых собак самого престижного кинологического шоу мира?

Ну и пусть некоторые прохожие шутили, будто на ее широкой спине можно обеды подавать, пусть! Даже на знаменитой собачьей выставке никто не отрицал: Маковка прекрасна, если не считать нескольких лишних фунтов. Все шло великолепно, как вдруг… Сандра вернулась к вольеру и узнала, что какие-то дети швырнули пятилетней Маковке шоколадный кекс, а та без раздумий его умяла. По словам Сандры, японскую акиту нельзя назвать собакой «очень резвой». Но все же до того случая Маковка была и радостнее, и резвее.

Если честно, то до знакомства с Маковкой я вообще не думал, будто японскую акиту можно назвать собакой. Я бы скорее решил, что это – миниатюрная машина с малым радиусом поворота, которую рекламируют бойкие барышни в очках. Не знаю, какой радиус поворота был у Маковки, но, глядя на нее, я сомневался, что он может заинтересовать ведущих передачи «Топ гир». Она походила на помесь огромной овчарки с роскошной кеглей. Впрочем, эти наблюдения я благоразумно держал при себе.

Мы находились в клинике с трогательным названием «Больница для мелких животных», расположенной на территории Ливерпульского университета. Сидящая напротив меня Сандра в отчаянии всплеснула руками.

– Это от кекса, да? – задала она риторический вопрос доктору Алексу Герману, основателю первой в Британии клиники снижения веса для домашних питомцев.

Маковка безучастно лежала у ног хозяйки. Сандра говорила, что ее любимица – собака «умная», поэтому «ей часто скучно». Рядом стояли весы и показывали неутешительный приговор: с последнего визита в клинику Маковка прибавила один килограмм. Ничего себе, новый подход к набору веса! Я понимаю, когда так поправляются от корзины кексов, но чтобы от одного-единственного… Чудеса.

– Ну конечно, от кекса, – продолжала Сандра. – Больше ведь ничего не было.

Ничего, кроме трехсот семидесяти граммов корма «Роял канин» в день. Именно такое количество прописал Алекс Герман. Корм этот обеспечивал Маковку необходимыми белками, витаминами, минералами и л-карнитином – компонентом, который ускоряет метаболизм и во время похудения питает мышечную ткань.

На лице Сандры вдруг проступило сомнение. Она-то вела себя с Маковкой строго: кормила отдельно от других собак, выгуливала по часу в будни и по два часа в выходные. Сама Сандра попутно похудела на двенадцать килограмм. Но вот муж, Чарльз… Он не такой решительный. В прошлый визит Герман даже сделал ему замечание за то, что Чарльз как-то угостил Маковку солидным куском недоеденного цыпленка. Вдруг муж и дальше ей потакает?

– Он у меня мягковат, – пояснила Сандра. – Закармливает Маковку, точно бабушка любимую внучку.

Вскоре Сандра ушла. На выходе она сообщила Маковке, что им «надо серьезно поговорить с папочкой». Алекс покачал головой.

– Так часто бывает, когда хозяев несколько. Один строго соблюдает предписания, второй относится к ним несерьезно. Люди никак не могут понять: чтобы их любимец похудел, нужно приложить много усилий. Необходима строгая дисциплина.

К Алексу я приехал по поручению газеты «Дейли телеграф», где мне заказали статью о феномене толстых питомцев. Причиной заказа стала информация о том, что сорок процентов британских собак и кошек страдают лишним весом. К тому же недавно компания «Петплан», в которой застраховано восемьдесят тысяч домашних животных по всей Великобритании, обнародовала сведения: за последние пять лет количество исков из-за болезней, вызванных ожирением, возросло на шестьдесят процентов. По словам Алекса, британцы стали «меньше заниматься спортом и больше есть», а это значит – наши любимцы стали меньше двигаться и больше получать лакомств.

Собирая материал для статьи, я общался с хозяевами животных. Меня, например, познакомили с бело-рыжим котом Бенджи. Он жил в Гэмпшире и в прошлом отличался огромными размерами. Бенджи был так ленив, что безропотно сносил нападки своего «братца»: тот атаковал вялую кошачью тушу в самый неожиданный момент. Братцем Бенджи хозяева называли обычного кролика. Слышал я также рассказ о собаке, которая жадно подъедала фекалии, оставляемые по всему дому хозяйским кроликом, причем «все ей было мало». Поведали мне и байку о попугае, набивавшем живот «одними только макаронами да пиццей».

Должен признаться: к данному вопросу я испытывал и личный интерес. Я души не чаял в упитанных котах. Вид Пабло-зимнего меня умилял, другие круглые котики – тоже. А чего стоит знакомство с огромным попугаем-пиццелюбом! Узнай я о нем заранее, наверное, согласился бы писать статью бесплатно. Но в общем и целом мои восторги по поводу раскормленных зверюшек распространялись только на кошачью братию. Толстый пес выглядит жалко и грустно, а пухлый кот почему-то навевает уютные ассоциации с теплой зимней гостиной: вот он спит, свернувшись клубком рядом с томиком Диккенса; в кресле у дровяного камина похрапывает старенький родственник, и с губы у него свисает нитка слюны, пахнущая карамелькой…

Однако после часовой беседы с Алексом мои взгляды начали кардинально меняться.

– Был у нас тут один сиамский кот, который при норме в пять килограммов весил больше тринадцати, – рассказывал Алекс. – Многие хозяева, глядя на своих толстых питомцев, умиляются. Но ожирение вызывает множество болезней: сахарный диабет у котов, остеоартрит у собак, а еще у тех и других панкреатит, камни в мочевом пузыре, проблемы сердечные, дыхательные, ортопедические…

Недавно в пабе мы с приятелем Томом острили на тему «пора бы наших котиков немножко откормить». Что-то в лице доктора – даже не знаю, что именно, – отбило у меня желание упомянуть эту шутку.

После ухода Маковки принесли черную кошку по кличке Молли. Ее хозяйка Мишель поведала, что раньше брюхо Молли при ходьбе волочилось по полу. Хотя бывало это редко – ведь кошка почти не ходила.

– Я тыкала в нее палочкой, а Молли даже не шевелилась. Она обожала сырно-луковые чипсы, слизывала с тостов сливочное масло. У нее была сальная шерсть и перхоть.

Тогда Молли весила шесть килограммов девятьсот граммов. Теперь она похудела на семьсот пятьдесят граммов, и шкура у нее обвисла. Казалось, к телу Молли приставили голову от другой, более изящной, черной кошки.

Но Молли хотя бы не вызывала ассоциаций с тюленем – в отличие от следующей пациентки, серой кошки Дымки. При первом посещении клиники хозяева Дымки, Клайв и Маргарет из Уэльса, получив на руки рентгенограмму своей любимицы, подумали, что им выдали снимок тюленя. Восемь месяцев спустя грудная клетка Дымки потеряла в обхвате пятнадцать сантиметров, а сама Дымка впервые за много лет поднялась по лестнице без посторонней помощи.

– Вы не планируете проводить занятия по кошачьей аэробике? – спросила Маргарет у Шелли, помощницы Алекса.

– Нет, это не так-то просто, – ответила Шелли.

Я в эту минуту представлял, как запихиваю разжиревшего Пабло в миниатюрное лестничное кресло-подъемник. Поэтому суть диалога я уловил не сразу и только теперь запоздало хихикнул. Тут до меня дошло, что Маргарет с Шелли вовсе не шутят. Впрочем, Алекс ведь рассказывал о своем пациенте из Саутгемптона, прожорливом двухлетнем лабрадоре Брюсе – тот регулярно посещал занятия по водной аэробике под названием «Заплыв по-собачьи». Их проводили в элитном бассейне, построенном специально для собак.

Алекс поведал мне о важности физической нагрузки для кошек – мол, этих животных ошибочно считают неприхотливыми и недооценивают их потребность в активных развлечениях. В голове у меня всплыла картинка: Ральф орет собственную кличку под окнами спальни, пока Шипли возмущенно требует вытереть ему со спины дождь, причем обязательно душисто-розовым полотенцем. Интересно, когда это я считал своих котов неприхотливыми? Никогда. К тому же недавно я купил им пакетик органической кошачьей мяты под названием «Как угорелая кошка», так что бегают они у меня достаточно. И все же, показывая Алексу фото Пабло, я немного волновался.

Вдруг Алекс решит, что у Пабло лишний вес?

– По фотографии сказать трудно. Мне бы ребра его пощупать, – заявил Алекс.

Я тут же представил, как Алекс начинает искать у Пабло ребра, а тот валится на спину и высовывает язык под осуждающими взглядами котов-толстяков со стажем. В третий раз за сегодня я порадовался, что не взял Пабло с собой в Ливерпуль.

– Зайдите на минутку, – позвал меня в свой кабинет Алекс.

Он щелкнул компьютерной мышкой, и на экране возник короткий видеоролик. Пестрый кот прыгал, как сумасшедший, взад-вперед и кувыркался перед игрушкой на батарейках: желтая пластмассовая подставка с торчащей из нее гибкой антенной, на конце которой – кусочек меха. На заднем плане звучали человеческие голоса.

– Это мой кот Кларенс, – пояснил Алекс.

Игрушка – хитроумное японское изобретение под названием «Бешеная мышь» – сыграла, по словам Алекса, важную роль в похудении Кларенса. В подтверждение Алекс указал на пробковую доску. На ней висело фото юного Кларенса. В те времена он, видимо, работал ресторанным критиком в газете «Файненшал таймс» и активно злоупотреблял привилегиями своей должности.

– Кларенс был для клиники этакой подопытной морской свинкой, – добавил Алекс.

А я с некоторым разочарованием узнал, что настоящих морских свинок в его программе по снижению веса еще не было.

Через двадцать минут после возвращения из Ливерпуля я зарегистрировался на panic-mouseinc.com и приобрел «Бешеную мышь» – за не очень скромную сумму в двадцать два фунта девяносто девять пенсов. «Принципиально новая встроенная плата “Бешеной мыши” посылает сигналы работающему от батареек двигателю, создавая хаотичные и непредсказуемые “мышиные” движения, – заверил меня сайт. – “Бешеная мышь” – не просто игрушка для котов, это игрушка интерактивная. Она дарит многочасовую радость как животному, так и его хозяину. Пластичный прут легко гнется и извивается – и так же легко принимает первоначальную форму. Мешочек из искусственного меха выглядит и ведет себя как настоящая мышь, а потому постоянно возбуждает кошачье любопытство».

Через два дня покупку доставили. Как только я расписался в получении посылки и поставил ее на кухонную тумбу, тут же примчал громогласный Шипли. Следом уже не так шустро притрусили Ральф и Бутси.

Выводы делать было рано, однако мне не давал покоя вопрос: неужели правда? Неужели сайт panicmouseinc.com не врал? Неужели за эту игрушку действительно «отдают свое “мяу” игривые коты по всему миру»?

– Это что? – спросил Шипли, потерся щеками о коробку и сел на нее сверху в позе цыпленка, готового к запеканию.

Получение почты – звездный час Шипли. Он у нас видный эксперт по превращению твердого в мягкое, поэтому всегда помогает мне разбирать посылки: сидит, например, в картонных ящиках или терзает упаковку. Шипли в курсе, что я часто покупаю ему подарки в большом кошачьем интернет-магазине amazon.co.uk. Среди них попадаются по-настоящему вкусные, хотя он редко съедает их за один присест. В число тех, что понравились ему больше всего, попали «Священная земля» Роуз Тремейн и «Поправка-22» Джозефа Хеллера. А вот «Грейт-Джонс-стрит» Дона Делилло большого восторга у Шипли не вызвала – из-за неудобной ламинированной обложки.

– Это «Бешеная мышь», – ответил я. – Полезная штука. Играй ею регулярно. Тогда тебя наконец-то можно будет спокойно брать на руки, не боясь вывихнуть плечо.

– Ты что? Для мыши эта коробка слишком тяжелая и большая!

– Ну, если ты слезешь, я наконец ее открою и все тебе покажу.

– Мяяяяу! – вклинилась Бутси.

– Раааальф! – добавил Ральф.

Я по-прежнему не считал своих котов толстыми. И все же после встречи с Алексом стал к ним приглядываться. Что это, неужели у Бутси наметился животик? Если да, то выдержит ли нагрузку ее миниатюрный костяк? Почему ветеринар на прошлой неделе назвал Ральфа плотным? Почему Джанет с трудом протискивает свою тушку в кошачий лаз? Это нормально для крупного самца? Или скоро я буду вынужден привязывать его к скейтборду и транспортировать к тарелке с едой?

Я питал надежду, что своевременное приобретение чудо-мыши предотвратит катастрофу. И правда, стоило мне вскрыть коробку, как коты увлеченно занялись ее содержимым. Бутси с Пабло целый час восторженно играли в кусочках пенопласта, в которые была упакована игрушка. Когда кастрированный Пабло устраивал вынужденные перерывы, дабы потереть свои интимные места о Бутси, парочку подменял стыдливый Медведь. Счет, вложенный в посылку, пришелся по вкусу Шипли.

А что же сама «Бешеная мышь»? Результат вышел не совсем таким, как я ожидал. Я решил испытать ее на Джанете – тот, обладая интеллектом творога, обычно охотно гонялся за всем на свете, в том числе за собственными пятками. Но когда мышиная антенна ожила, Джанет нанес по ней лишь несколько небрежных ударов и приступил к более насущному делу – стал выгрызать из хвоста въевшуюся ряску.

Следующие несколько недель мы с Ди лезли вон из кожи, лишь бы заинтересовать котов новой игрушкой. Мы старательно запускали игрушку на разных скоростях – однако реакция остальных мурлык была не лучше, чем у Джанета. Если бы каждый кот не спеша подошел к «Бешеной мыши», вальяжно на нее оперся, сунул в рот сигару и зажег о подошву спичку, – он и то выразил бы свое презрение не так откровенно. Ральф при виде игрушки зевал, Шипли возмущенно ругался и уходил, Бутси вылизывалась с невозмутимым изяществом, а Медведь делал большие круглые глаза и кидал на меня красноречивые взгляды – мол, ты спятил? Один только Пабло страшно пугался и пулей вылетал из дому, точно спасаясь от всадников Апокалипсиса.

Котов я понимал: с какой стати они должны верить, будто перед ними настоящая мышь? Да, на гладкой желтой подставке кто-то нарисовал усы, глаза и большие уши. Ну и что? Если следовать такой логике, то вырезанная дядей Полом огромная деревянная рыба у нас в прихожей обязана уже много лет вызывать у котиков дикое чувство голода. Та часть «Бешеной мыши», за которой они предположительно должны были гоняться, напоминала не столько мышь, сколько птицу. Наверное, этот мышино-птичий гибрид вопиюще попирал какие-нибудь древние кошачьи законы. Он был ни то ни се – как спортивный снаряд, который наполовину футбольный мяч, а наполовину – мяч для регби.

Пусть так, но я стал подозревать, что мои коты сговорились. По-моему, они игнорировали «Бешеную мышь» специально. Может, она была не лучше других – более дешевых и менее хитроумных – игрушек, но ведь наверняка не хуже! Пабло, Шипли, Бутси, Ральф, Джанет и даже Медведь усердно демонстрировали мне свое равнодушие к «Бешеной мыши»: нарочно чаще обычного играли другими, самыми непредсказуемыми предметами в доме. Возможно, котики даже составляли тайные отзывы о своих находках – в духе сайта amazon.com, с оценками в виде звездочек. Например:

1. Сухая вермишель ★★★★

«Когда твой человек включает конфорку, а вокруг не видно ни рыбы, ни мяса, это очень досадно. Но если он ставит кипятить воду, не спеши уходить. Ведь на пол может прилететь что-нибудь хрустящее и волшебное. Да, вермишель не так вкусна, как бородка индейки или морда мыши. Зато нет ничего лучше, чем скучным воскресным днем гонять вермишелины по паркету. Речь, конечно, о продукте сухом, невареном. Наблюдай, как послушная твоим ловким лапам вермишель скользит по половицам – под стульями, табуретками, шкафами. Ложись поудобнее и часами любуйся изгибами сухого пресного теста. Фантазируй – пусть вермишелины принимают вид землеройки, щуки, трицератопса… да кого угодно! Забудь про мышь с кошачьей мятой – эти шаловливые малышки заведут тебя не на шутку».

Джанет

2. Шальной кусок картона ★★★★★

«Многие коты утверждают, будто коробки нужны только для того, чтобы в них спать. Враки. Для обычного жевания подойдут и газеты, однако ничто не тешит зубы лучше, чем качественная хозяйственная упаковка. Среди моих последних открытий – обшивка из-под моющего пылесоса «Вакс интегра 7652» и из-под суперсовременного беспроводного УКВ-трансмиттера. А коробка «Биг йеллоу: Открывать здесь»! Ею же можно заниматься бесконечно. Растерзайте ее на куски и полоски! Мимоходом помусольте уголок, пока ваш сводный брат мирно дремлет внутри, свернувшись клубком. Возможности безграничны…»

Шипли

3. Подгнившие листья пампасной травы ★★★

«Пампасная трава – обоюдоострый меч. Я серьезно. Дайте подержать один ее конец терпеливому, веселому хозяину – и распрекрасный объект для игры в догонялки и «ладушки» готов. Трудно не оценить по достоинству ловкость и красоту, с которыми лист скользит по свежескошенной лужайке. Прижмурьте глаза – и сможете даже поверить, будто перед вами удивительная остроголовая змея. Но осторожно: чуть переусердствуете, и она больно ужалит. Края у листьев острые. Не рекомендуется котятам младше десяти недель».

Ральф

4. Бутси ★★★★★

«Небольшая, но отлично сложенная Бутси выполнена в одном цвете (сером) и выглядит совсем как живая: кричит от боли, когда хватаешь ее за загривок; по-кошачьи прячется в складках кресла и одеяла. Великолепно подходит для ленивого покусывания шеи, захода сзади или – мое личное предпочтение – «кастрато-сношения».

Пабло

Впрочем, кое-какие игрушки, придуманные для котиков людьми, все же остались у моих питомцев в милости. Например, пыльная черная мышь, купленная в зоомагазине в 2001 году. Она служила верой и правдой уже седьмой год и порой переставала пищать; но как только я решал отправить ее в отставку, писк возвращался и будил в котиках былую кровожадность. Или игра «Кабаре», придуманная женой: в ней нужно было украшать шею Бутси на манер боа при помощи перьевой игрушки на прутике. Бутси, чьи вкусы всегда стремились к гламуру, очень эту забаву уважала. Была еще игрушка, называемая просто «штукой», – маленькое пушистое фиолетовое нечто, присланное по почте в упаковке с дорогущим немецким кошачьим кормом месяца через два после приобретения «Бешеной мыши».

Как по мне, единственным достоинством «штуки» было то, что ее мех выглядел чрезвычайно – некоторые бы даже сказали, подозрительно, – живым. Она вполне могла бы захватить первенство в гонке за звание «самой истерзанной кошачьей игрушки 2008 года». Переплюнула бы даже выдру – детскую игрушку Ди, – которую Бутси обожала пинками скидывать с любимого кресла.

Итак, «Бешеная мышь» была почти забыта. Я подумал – может, все дело в окружающей обстановке? И выставил игрушку во двор. К ней тут же радостно и многообещающе притрусил Медведь, повернулся к «мыши» попой, задрал хвост и выпустил ей в морду горячую струю мочи. При этом он преданно заглядывал мне в глаза, в самые потаенные закоулки души. Мы с Ди стали предлагать «Бешеную мышь» друзьям-кошатникам, однако те либо уже опробовали ее до нас – со столь же удручающим результатом, – либо не прониклись ее достоинствами.

Я переживал так, будто «Бешеная мышь» была моим детищем. Я искал в Интернете фотографии разноцветных котов, парящих в воздухе над игрушкой в самых немыслимых позах; рассылал эти снимки друзьям. Пока ее батарейки функционировали, я не мог заставить себя сунуть «Мышь» в шкаф. Было решено включать ее только на ночь. Мною двигало два мотива. Во-первых, самообман. Его я использовал, когда коты бросали раненых грызунов: добить бедолаг я боялся и уносил с глаз долой. Так и тут: если «Бешеная мышь» будет страдать вне поля моего зрения, я смогу жить дальше с чистой совестью. Во-вторых, я лелеял надежду вывести пушистых интриганов на чистую воду.

Как и многие владельцы котов, я убежден: пока я сплю, мои питомцы ведут тайную жизнь. Они делают то, чего днем упорно делать не желают, плюс еще что-нибудь совершенно невероятное. Однажды ночью, спустя месяц после бесславного приобретения «Бешеной мыши», я встал попить воды и с радостью услышал очень характерный звук – удар лапы по меховому мешочку. Я подкрался поближе и ощутил угрызения совести. Зря я не верил производителям «Бешеной мыши». Любопытные коты и правда «отдают за нее свое «мяу»!

«Мяу» отдавал Пабло. Я ничуть не удивился. Пабло в отличие от остальных моих бандитов никогда не страдал лживостью. Он с самого начала воспринял «Мышь» не с равнодушием, а с ужасом. Значит, ему просто нужно было время, чтобы оценить ее по достоинству.

Я медленно побрел к нему на цыпочках. Какой-то он странный… От «Бешеной мыши» коты должны худеть, а Пабло-зимний выглядел еще толще обычного. Он лежал кверху брюхом и походил на растекшуюся кошачью лужу. Несмотря на регулярные скачки́ веса, морда у Пабло всегда оставалась угловатой; многие сравнивали ее с лицом известного шеф-повара и по совместительству фермера, Хью Фернли-Уиттингстола. Но сейчас щеки у кота непомерно расплылись, на морде застыло бессмысленное, пьяное выражение. Он заметил меня краем глаза, но не среагировал: никакой обычной живости, взгляд осоловелый и чумной.

Бывает, в разгар вечеринки берешь из миски чипсы и ждешь от них какого-то определенного вкуса; кладешь чипсы в рот, чувствуешь совсем не то, что предполагал, – и сразу их выплевываешь. Неважно, что этот вкус тебе тоже по нраву, – он застает тебя врасплох, а потому земля уходит из-под ног, и все, во что ты верил, переворачивается с ног на голову. Глядя на Пабло, я испытал нечто подобное. Конечно, потом ты сознаешь свою ошибку; понимаешь, что съеденные чипсы вполне безвредны и, может даже, ничуть не хуже тех, с которыми ты их спутал… То же случилось и со мной, когда до меня дошло, что Пабло – это вообще-то Самсон, рыжий кот нашей пожилой соседки. Соседку звали Руби, и жила она через дорогу.

В Самсона я влюбился три года назад – в ту самую минуту, когда он впервые посягнул на нашу собственность. Я даже подумывал его выкрасть, причем без малейших угрызений совести. У пожилой вдовы отберут последнюю радость в жизни? Подумаешь! Однако с тех пор мы с Ди кое-что усвоили: если нам дорог наш банковский счет и небезразлично брюхо Самсона, то сухой корм лучше класть подальше от кошачьей дверцы. В идеале – на другом этаже. С тех пор Самсон почти перестал заглядывать к нам в гости. Правда, мы с ним встречались дома у Руби – когда я приносил ей книги на обмен или подвозил ее в Норидж на редкие концерты классической музыки.

Мы с женой въехали в «Перевернутый дом» в 2004-м, и Руби первой из соседей проявила к нам радушие. Словосочетание «идеальные соседи» рождает в моем воображении образ Руби, Руби и еще раз Руби: вот она усердно семенит по тихой улочке – седые волосы безупречно уложены, в руках зонтик. Раньше соседка работала физиотерапевтом. Когда мы познакомились, ей было восемьдесят пять лет, но руки, ноги и разум Руби отличались большой живостью. Она еженедельно прочитывала как минимум один толстый роман и ежедневно – от корки до корки «Таймс». Новомодная одержимость газеты знаменитостями вызывала у Руби разочарование. Муж Руби умер лет двадцать назад, трое взрослых сыновей уехали далеко. Однако жизнь у нее била ключом. Единственное, что раздражало Руби, – это пришедшие с возрастом некоторые ограничения.

Особенно ее злило ухудшение слуха. Победить его она не могла, но настроена была весьма решительно.

– Вчера Самсон опять гулял возле наших мусорных баков, – иногда сообщал я Руби. – Ди отнесла его к вам в сад, а то все-таки дорога, машины…

– Что? Черный? Я думала, он ваш. Частенько приходит, – отвечала соседка.

– Нет, Самсон. Снова через дорогу бегал.

– Простите. Этот дурацкий слуховой аппарат совсем не работает. Повторите-ка.

– Ой, извините, Руби. Я попробую громче. Говорю – вчера Ди опять заметила Самсона возле наших мусорных баков и перенесла его через дорогу, чтобы он под машину не угодил.

– А, поняла! Да, с родником нехорошо вышло. На месте Петерсонов из восемнадцатого дома я бы обязательно пожаловалась.

Несмотря на подобные редкие недоразумения, у нас с Руби возникла удивительная, в меру близкая дневная связь. Ревностная восьмидесятилетняя прихожанка, поклонница Дебюсси и термобелья «Маркс энд Спенсер» – и парень за тридцать, с непослушными волосами, щетиной и большой коллекцией прогрессивного рока. Но каким-то образом мы сошлись на почве котов и перешли к другим темам.

Руби замечательно и совершенно беззлобно пересказывала мне местные сплетни. Некоторые из них были тридцатилетней давности, но это только добавляло интриги. Я, например, ахнул от потрясения, когда узнал, что больницу, стоявшую в конце пятидесятых годов рядом с моим домом, тогда еще не построенным, закрыли по причине «непристойных отношений между докторами и медсестрами». А скандал, который произошел в 1973 году! Один мужчина на дачном участке скинул рабочий комбинезон и стал подстригать сад, одетый лишь в колготки, трусики и помаду своей жены.

Пока Руби делилась информацией или расспрашивала меня о моем очерке для ее любимой газеты, Самсон обязательно был рядом: сидел у кого-нибудь из нас на коленях или медитировал на аксминстерском ковре перед камином. Круглый, как шар. Воплощение безмятежной рыжины. Именно поэтому мы с Ди, решив обзавестись собственным рыжиком, поехали в тот самый приют, где Руби раздобыла Самсона.

Наш Пабло оказался солнечным дуралеем, но Самсон его переплюнул. Он имел вид дуралея под беспробудным кайфом. Когда Самсона звали или гладили, он открывал глаза медленно-медленно. Во взгляде его читался слабый проблеск интереса и ни капли недовольства. Самсон был созданием молчаливым, но если б говорил, как Шипли, то большинство его фраз наверняка заканчивалось бы словом «чувак».

Оживление Самсон проявлял одним-единственным способом: ощутимо, хоть и доброжелательно покусывал того, кто его гладит. Бедным рукам Руби, несомненно, сильно доставалось, но кота она никогда за это не ругала и постоянно ходила с фиолетовыми синяками на костяшках. Другим мерилом ее любви к Самсону было состояние мебели в доме. Большой георгианский особняк Руби совсем не походил на прибежище дряхлой старушки: в нем всегда царил порядок и приятно пахло. Зато исполосованные диваны и кресла выглядели так жутко, словно в них искала наркотики целая опергруппа неадекватных полицейских. Я прекрасно знал, как мастерски орудуют острыми когтями Медведь и Бутси, но, чтобы достичь подобного результата, даже им пришлось бы целый месяц непрерывно махать армейским ножом.

Странно – почему я сразу не вспомнил о Самсоне, когда искал новых хозяев для «Бешеной мыши»? Наверное, всему виной его вечная сонливость и внушительные размеры. Из-за них я несправедливо сбросил соседа со счетов. Наутро я обрадовал Ди: хороший дом для «Бешеной мыши» наконец-то найден. В ответ жена сказала, что забыла меня вчера предупредить: она пообещала игрушку Луизе, своей сотруднице. Я собрался было отстаивать права Самсона, но передумал. Луиза с Даниелем недавно взяли себе бездомного шаловливого котенка, Гарви; а отобрать игрушку у сиротки менее этично, чем отобрать игрушку у взрослого. К тому же втайне я был уверен, что «Бешеная мышь» к нам вернется.

Прошел месяц. За это время я видел Руби дважды. Первый раз она попросила экземпляр моей новой книги. Второй раз, через пару недель после первого, Руби со своей подругой Гейнор постучала ко мне в дверь и сообщила, что Самсон пропал.

– Давно?

– Часа три с половиной назад, не меньше!

Обычно я начинаю беспокоиться, если не вижу Медведя больше суток; причем Ди утверждает, что я зря себя накручиваю. Но Самсон – домосед. Словом, я подключился к поискам: прошерстил свой дом и сад, поднял на ноги соседей, в последний раз заглянул за передвижной мусорник, где Самсон часто бродил с озадаченным видом, – и понес Руби неутешительные новости.

– Не переживайте, – открыла мне двери Гейнор. – Мы его уже нашли. Спал под одеялом. Обычно он туда с головой не залазит. Руби пошла наверх вздремнуть вместе с ним.

После этого я много колесил по командировкам. За мусорными баками Самсон не появлялся, на первом этаже нашего дома – тоже. Руби было почти девяносто, она выглядела усталой и не очень разговорчивой. А потом как гром среди ясного неба прозвучал звонок ее сына Чарльза. Руби умерла. У нее диагностировали рак всего пару недель назад – примерно в то время, когда «пропал» Самсон, – но болезнь прогрессировала очень быстро. Я выразил Чарльзу соболезнования, сказал, что Руби была чудесной соседкой, и спросил про Самсона.

– Он пока у мамы дома. Хандрит, как всегда, – ответил Чарльз. – Хотите забрать его себе?

Когда меня спрашивают, откуда у меня столько котов, я пожимаю плечами и говорю:

– Не знаю. Сами с улицы приходят.

Этот ответ не только удобен, но и удачно замалчивает кое-какие недостатки моего характера. Однако он – выдумка. Всех своих котов я в какой-то мере выбрал. Живи я и правда в доме, куда регулярно захаживают бесприютные мурлыки, вряд ли бы я писал сейчас книгу: я бы просто не нашел клавиатуру под слоем кошачьей шерсти.

И вот теперь я стоял перед сложной дилеммой. С одной стороны, разве можно не хотеть забрать Самсона? Он ведь покорил меня с первого «мяу». Самсон не только будет великолепно смотреться на диване – его беззаботная вальяжность наверняка окажет благотворное успокаивающее влияние на всех восьмерых домочадцев. Мой человекообразный ум воспринимал «усыновление» Самсона как появление в нашем доме бодхисаттвы. Однако мы с Ди сходились во мнении: полдюжины котов – наш предел. Иногда шесть все равно что шестнадцать, а учитывая бурные баталии между Пабло и Ральфом, вводить еще один рыжий элемент было рискованно. В последнее время эти двое повадились разбрызгивать вокруг кошачьей дверцы некую темно-оранжевую субстанцию. Вряд ли это был персиковый пунш, который они в счастливом единении втайне готовили на кухне. Сколько в нашем подвале было мочи? Подозреваю, что ответ на данный вопрос содержался в другом вопросе: «Сколько мочи в наших котах?»

Многие думают – раз я по долгу службы пишу о котах, то знаю множество людей, которые ищут себе питомца. На самом деле наоборот: я знаю множество котов, нуждающихся в приюте, и мало людей, желающих такой приют дать. Где найти Самсону новых хозяев? Мы с Ди долго ломали головы, наводили справки – безрезультатно. Мы уже начали обреченно думать, как обустроить свой дом в угоду рыже-полосатому апартеиду. Нам мысленно виделось будущее, полное измочаленных диванов. Но тут Ди вспомнила про Луизу с Даниелем.

Шансы выглядели призрачными. У Луизы с Даниелем жили две кошки, Элли и Дейзи. Еще недавно котов было трое. Гарви – «изумительный длинноногий котенок, белый в полоску» – прибился к техникуму, где работал Даниель, и немедленно покорил сердца учеников и сотрудников. В особенности же – сердце Даниеля. Тот кинул клич по всей округе, стал искать хозяев малыша, уточнил информацию в центре по защите животных. Глухо. Они с Луизой забрали Гарви к себе. Котенок быстро заслужил одобрение Элли, Дейзи и вест-хайленд-терьера Рози и набросился на «Бешеную мышь» с энтузиазмом, который мог бы реабилитировать игрушку в глазах местных кошатников.

Тогда Гарви еще не звался Гарви. Вскоре Даниель, который ощутил с котенком очень душевную мужскую связь, решил: нужно назвать малыша в честь лидера «Elbow», любимой мужской инди-рок-группы Даниеля. Гарви прожил у ребят целую неделю – срок достаточный, чтобы они начали считать котенка своим. Точнее, себя – его. Но тут на пороге техникума Даниеля возникли настоящие хозяева, оповещенные центром по защите животных, и предъявили на Гарви права. Луиза с Даниелем в глубокой печали отвезли котенка в муниципальную квартиру, где его сгреб в охапку трехлетний сынишка владельцев.

– Кличка у него какая-то дурацкая. Пушок, что ли, – вспоминал Даниель.

Они с Луизой очень любили зверей. В этом отношении роли внутри их пары, по-моему, распределялись примерно так же, как у нас с Ди. Луиза, как женщина и сотрудница приюта для животных, выглядела более сентиментальной и ранимой. Однако стоило копнуть глубже – и выходило, что отъезд Гарви сильнее подкосил Даниеля. Не так давно ребята потеряли еще одного кота, Мерфи; он умер от рака челюсти. Когда Даниель рассказывал о Мерфи, я понимал, что слушаю величайшего тайного Кошатника. Однажды тощая, побитая молью матушка Мерфи явилась из ниоткуда, села на грудь Даниеля, лежавшего под своей «Альфа-Ромео», и не исчезла из семьи, пока через месяц не родила Мерфи. Даниель, чуть не плача, говорил, что был с Мерфи «от его первого вздоха и до последнего». Ребята долго не решались на встречу с Самсоном, и я понимал: Даниель наверняка опасается новой душевной раны.

Я встретил их у порога Руби. В доме было тепло и уютно, как обычно. Я не мог поверить, что хозяйка не сидит в гостиной, в любимом кресле, с зачитанным томиком «Мэра Кэстербриджа». Чарльз открыл нам дверь, и я тут же ощутил себя чем-то средним между риелтором, кошачьим агентом и музейным гидом.

«Тут, – едва не произнес я, – расположена кухня. Просторная, как видите. К тому же есть возможность расширения. А вон там – холодильник, с него Самсон часто наблюдал, как Руби разгадывает судоку в «Таймс»…»

Проходя мимо лестницы, я чуть не повел гостей наверх – показать ту самую кровать, где прятался Самсон в день своего «исчезновения», – но вспомнил, что я сам гость.

У меня есть досадная привычка: когда я знакомлю своих друзей, незнакомых между собой, я их друг другу старательно нахваливаю – как настоящая сводня. Сегодня я просто из кожи вон лез, так сильно хотел, чтобы Даниель и Луиза поладили с Самсоном.

Кот лежал в гостиной, без всякого выражения глазел на огонь в камине.

– Самсон, это Даниель и Луиза, – проворковал я.

Он медленно-медленно поднял на нас взгляд. Неужели в них и правда мелькнула тоска? Думаю, да. Когда брат Ральфа, Брюер, трагически погиб под колесами автомобиля, Ральф на целых два месяца впал в апатию. Некоторые утверждают, будто это было вызвано тем, что он поглощал несметное количество недоброкачественных крыс. Но я не согласен. Ральф переживал тяжкую утрату. Я убежден: животные способны горевать, причем и по людям тоже. Естественно, Самсону без Руби очень плохо! Никогда кот с человеком не были так близки.

Я взял Самсона на руки и передал Даниелю вместе с его любимой расческой. Мною двигало острое сочувствие и, наверное, желание свахи поскорее сбыть товар. Вычесываться Самсон обожал. Правда, как и все коты, испытывал при этом какое-то садомазохистское удовольствие: «Да, вот так! Нет, не так! Давай еще!» Самсон выразил свое мнение путем покусывания костяшек Даниеля, получил воспитательный щелчок по носу и постепенно утихомирился. Особенно после того, как Даниель обнаружил заветное местечко кота – возле самых губ.

Шипли тоже любит почесать губы. Если утром он первым делом не потрет морду мне о ладонь, будет потом ругаться три часа кряду. Но расческу в районе рта Шипли не признает. Если б к моим губам кто-нибудь приложил металлические зубцы, я бы влепил наглецу пощечину. Однако для Самсона это было высшее счастье. Удовлетворенный и вычесанный, он уснул глубоким сном на коленях Даниеля. Луиза тем временем ласково поглаживала рыжику загривок.

Выбрать кота – совсем не то же самое, что выбрать машину или дом. Наверное, было бы разумно посмотреть несколько мурлык, затем пойти домой и все хорошенько взвесить. Но так не принято. Да и что обсуждать-взвешивать? Стоимость кота при перепродаже? Износ лап? К тому же долгие колебания могут нечаянно обидеть человеческую родню обсуждаемых котиков.

Позже Даниель с Луизой мне признались – как только Самсон уснул, они его сразу полюбили. Тогда я об этом не подозревал. Когда ребята сказали, что забирают кота себе, я ощутил тревогу – не поспешили ли они? Может, им просто перед Чарльзом неудобно?

– Вы точно не хотите пару дней подумать? – спросил я.

Что, если я перестарался с ролью свахи? Я вдруг увидел Самсона другими глазами. Описывая его ребятам, я употреблял эпитеты «покладистый», «ласковый», «плюшевый». Но на деле я, по-моему, навязал Даниелю с Луизой большого толстого кота, который рьяно работает челюстями и любит драть диваны.

Услышав решение гостей, Чарльз стал собирать вещи Самсона. Четыре больших упаковки сухого корма, две расчески-щетки, кошачья подстилка, четыре перьевых игрушки на палочке, шесть-семь мышек и рыбок. Когда Чарльз во второй раз пошел к «шкафчику Самсона», мы удивились. Результатом третьего похода стали: кошачий игровой городок (по размеру с хороший кукольный домик), несколько кошачьих книг и нечто, напоминающее кошачий скейтборд (я такое впервые увидел). Мы поняли: перед нами – самый горячо любимый кот в Норфолке.

– Ах да, – спохватился Чарльз, когда мы, нагруженные до бровей, шли к машине ребят. – Это необязательно, конечно, и вы решайте сами, но должен предупредить – Самсон привык каждый день съедать хотя бы одно куриное крылышко.

Через две недели дома у Руби состоялись поминки. На первом этаже было не протолкнуться: пришли почти все друзья и соседи, которых я встречал на ее популярных предновогодних вечеринках. На каминной доске, столиках, тумбочках кто-то расставил фотографии Руби. На них глаза ее сияли счастьем, а руки держали кота. Коты были разные, из прошлого Руби – многие тоже рыжие и весьма упитанные. Но преобладал над всеми, конечно, Самсон – я насчитал не меньше двадцати его снимков то там, то сям. Каждый гость задавал мне один и тот же вопрос:

– Как поживает Самсон?

К счастью, накануне я побывал у Даниеля с Луизой и потому смог дать желающим радужный отчет, ничего особого не приукрашивая. Хотя еще недавно назад картина выглядела не слишком радужно.

– У нас тут жарче, чем в секторе Газа, – охарактеризовал Даниель первую ночь Самсона в новом доме. – Балансируем на грани мира и одностороннего прекращения когтя. Воюем с Элли и Дейзи.

Оказалось, Самсон не питал ни малейшего уважения к социальной иерархии, которая ставила на первое место среди четвероногих домочадцев Элли, на второе – Дейзи, на третье – собаку Рози, и только на четвертое – любого новенького. Первые сутки Самсон провел за диваном. К тому же рыжика сильно «озадачили» ламинат, суперсовременная звуковая система и отсутствие камина.

На второй день он решил залезть туда, где хранят кошачий корм: попробовал запрыгнуть на кухонный стул, промахнулся, рухнул сам и свалил на себя сиденье. На шум прибежала Луиза. Самсон лежал кверху брюхом, прикрытый сиденьем, и всем своим видом выражал недоумение: «Где я? Ты мне поможешь?» Венцом этих невзгод стала новая неаппетитная диета, состоящая исключительно из сухого корма, без намека на куриные крылышки.

Однако к моему приезду Самсон хоть и не полюбил еще свою новую жизнь, но уже не так страдал. Элли и Дейзи начали понимать: пусть новенький не столь умен, как они, пусть он допускает кучу оплошностей в котикете, но все же этот пришелец создан не для войны, а для любви (хоть, слава богу, и не в том смысле, что Пабло с Бутси). Когда Самсон с тихой грустью приплелся ко мне на диван и залез на колени, мне показалось, будто тушка его чуть полегчала.

Я в самых оптимистичных выражениях передал эту информацию интересующимся и прошел в кухню, где застал Гейнор и Барбару, помощницу Руби по хозяйству. Обе всю жизнь держали котов и сейчас с нежностью вспоминали привычки Самсона: как он разбрызгивал лапой воду из поилки, вместо того, чтобы из нее пить; как не любил сидеть в одиночестве, всегда брел поближе к людям. Барбара по случаю рассказала про нахального, но религиозного кота Бонзо, который жил у нее по молодости. Он обожал по воскресеньям тайком пробираться в церковь следом за Барбарой, ее двумя детьми и лабрадором. Однажды Бонзо провел в запертом храме жуткую ночь вместе с духами более набожных котов.

Все очень тепло вспоминали Руби: ее дружелюбие и живой ум, забавные казусы, связанные с плохим слухом. И, конечно, вспоминали котов, которые скрашивали ее жизнь и делали последние одинокие годы не столь одинокими. Возле выхода меня остановили очередные соседи – смешливая кудрявая женщина и ее муж, лысый дизайнер-садовод по имени Джон (мне почему-то постоянно хотелось назвать его Рой). Они спросили, где теперь Самсон. Я ответил.

– Наша дочь очень за него переживала. Теперь можно ее успокоить. Мы бы сами его забрали, если б никто другой не захотел.

Выходит, у Самсона был собственный фан-клуб.

Напоследок Чарльз протянул мне пакет:

– Вот, забыл отдать.

Со дня смерти Руби я не пролил ни слезинки – возможно, потому, что жизнь ее была очень светлой и радостной, причем, похоже, до самого конца. Однако от содержимого пакета у меня перехватило горло. Внутри я нашел шесть подставок под чашки, каждая была украшена выцветшей фотографией Самсона. Толстый, как никогда, рыжик глупо, но нежно смотрел в объектив – или, вероятней всего, на свежее куриное крылышко в руке человека с объективом.

Самсона я видел еще только раз, через несколько месяцев. Он заметно постройнел и стал походить на кота в растянутом рыжем свитере. Некоторые черствые люди могли бы сравнить обвисшую шкуру Самсона с «крылышками» под руками у пышнотелых дам. Однако шествовал он по-прежнему с вальяжностью крупного кота.

Даниель и дальше держал меня в курсе успехов Самсона. Тот похудел еще сильнее, но все равно остался большим. Настолько большим, что его было видно из космоса. Правда-правда: когда Даниель нашел на «Гугл планета Земля» фото своего дома, то в углу подъездной дорожки явственно различил солидную рыжую лужу – Самсона.

Зимой Самсон в основном спит на собачьей подстилке, но иногда на день-два исчезает. Приходит назад весь в грязи и спокойно спрашивает, что сегодня на ужин. По мнению Даниеля, Самсон – большой любитель совать нос в чужие садовые сарайчики с инструментом. Он с интересом изучает их содержимое, а по возвращении хозяев просто не успевает вовремя сбежать, как другие коты: не хватает скорости и смекалки. Несмотря на это, Самсон, похоже, всегда приземляется на лапы – пусть и не в буквальном смысле.

Когда у ребят родился первый ребенок – Молли, – Самсон ничуть не пал духом. Кусается он теперь не так рьяно, хотя коллеги Даниеля иногда и подозревают последнего в самовредительтве. «Бешеная мышь» по-прежнему востребована. Даниель как-то прислал мне по электронной почте видео, на котором Самсон лупит несчастную игрушку под аккомпанемент песни «I Predict a Riot» группы «Kaiser Chiefs». Веселенькое музыкальное сопровождение. Не знаю, как отнесся бы к выступлению Самсона доктор Алекс Герман. На видео рыжик временами начинает витать в облаках, да и задние лапы как-то отлынивают от работы. Впрочем, Самсон, наверное, такой и есть – кошачья версия человеческой прически «маллет»: деловой спереди, расслабленный сзади.

Подставки под чашки с фотографиями Самсона я отдал Даниелю, но одна каким-то образом зависла у меня в гостиной. Я все хотел отвезти ее ребятам, однако Даниель сказал: «Не надо». Теперь она живет на моем кофейном столике. Шипли на этом столике сидеть не должен, да что толку? Я вот не должен пить сладкую колу, но ведь пью. На голой столешнице Шипли отдыхать не любит, вечно мостит свою пятую точку (большую, но не смертельно, по меркам Алекса Германа) на какую-нибудь салфеточку. Может, у меня бред, только, по-моему, Шипли старается сесть Самсону на морду.

– Мечтай дальше, – говорю я.

Шипли так и делает: устраивается с комфортом, жмурит глаза и улетает в параллельные миры, где он – самый толстый и самый крутой, а разные рыжие коты в ужасе убегают при виде его внушительной, с комфортом устроенной попы.

Животные, которых мне хотелось украсть.

Номер два – ворчливая летучая мышь

Имя:

Летучая мышь Джордж (предположительно)

Профессия:

С 2009 по 2010 год – резервное привидение, бутафорный вампир, случайный дух и прочие должности в Британском управлении по нашествиям, Восточноанглийское подразделение.

Место жительства:

Адская пасть, Южный Норфолк, Великобритания («Второй поворот налево после автозаправки, там увидите. Если заметите справа оптовый склад электрооборудования, значит, проскочили мимо, возвращайтесь»).

Краткая биографическая справка:

Джорджа принес и бросил возле кошачьей дверцы Пабло. На вид совсем нежеваный («Что еще за мышь такая непонятная?»), Джордж поначалу выглядел мертвым. Потом он начал ворчливо на меня попискивать, причем морда у него при этом была выразительнее и смышленее, чем у Гизмо в «Гремлинах». В конце концов гость взлетел, уселся на раздвижные двери гостиной и продолжил ворчать оттуда. Поначалу я принял это ворчание за дикую панику, но вскоре оно превратилось в критику свыше. Мышь ругала не только Пабло, Шипли и Бутси, которые с постными минами взирали на нее снизу, но и меня, мою новую разноцветную футболку, купленную на распродаже в «Эйч энд Эм», и даже диск «Фрэмптон воскрес!», лежащий на обеденном столе. Кончилось все тем, что Джорджа поймали большой сувенирной кружкой с надписью «Гольф: триста лет попираем законы моды» и бережно выпустили на волю.

Плюсы:

Цепкая хватка, при помощи которой хорошо усмирять самодовольных людей и котов: «Будь умницей, Шипли, заткнись, не то летучую мышь позову». Чрезвычайно эффективный аксессуар на плечо – из тех, что «сперва не замечают, а потом с них глаз не сводят». Потенциальное средство устрашения спящих врагов: великолепно запускается в окна спальни с невразумительной миссией «пошептать на ушко».

Минусы:

Брюзгливость. Привычка давить на совесть. Вечные разговоры в ключе: «Да что с тобой?» – «Ничего… Все ОТЛИЧНО!» Появление на людях приводит к недоразумениям с готами.

 

Делайте ставку на пони

С учетом того, как сложились наши отношения в дальнейшем, заявляю прямо: я сразу понял, что характер у Бориса – не сахар. Да, согласен: иногда мое первое впечатление о ком-то оказывалось неверным. Но хорошо помню, что в тот раз тревожные колокольчики с самого начала звучали очень громко. Знаю, кое-кто из присутствовавших при нашей встрече скажет – мол, глупости все это; мол, я неправильно интерпретирую разрозненные факты. Что ж, они имеют право на собственное мнение. Оно ошибочно, но пусть думают как хотят. Я там был. Я знаю, что именно видел и слышал.

С Борисом я познакомился летом 2007 года. День стоял чудесный – безоблачный, радостный. В юности таких дней полным-полно, а после тридцати они уже на вес золота: когда никаких особых дел нет, зато есть друзья, никто никуда не спешит, всем весело, и будущее с прошлым на время отступают.

Возглавляли кавалькаду мы с Ди, в следующей машине ехали Стив, Сью, Карл и Наоми, а за ними – Лео. Карту доверили нам с женой; мы все перепутали, проскочили нужный разворот, и в результате наша компания добралась до конюшни на полчаса позже. Впереди нас ждал пикник на пляже Холкхем-бич, в красивейшем месте Британии – не говоря уж о Норфолке, – поэтому настроение у всех было приподнятое. У всех, кроме Бориса. С той самой секунды, как мы вышли из машин, он только и делал, что дулся и едва волочил ноги. Хочу отметить одно: несмотря на его гадкое поведение, я не стал требовать с Бориса часть денег за оливки и салями, купленные нами в Эйлшеме. Великодушие не позволило, кто бы мог подумать!

Подростком я имел дурную привычку: когда куда-нибудь шел, по дороге обрывал листья с деревьев и кустов. Плохо, знаю. Но я это перерос. Столь низкопробный вандализм еще простителен для тринадцатилетнего мальчишки, однако взрослый Борис вел себя ничуть не лучше: останавливался возле каждого куста и обязательно с него что-то срывал. Типичное поведение скучающего зловредного отрока.

А как он среагировал, когда Наоми указала нам на ворота стойла? Ворота скрывали мерина по кличке Принц. «Забавно», – сказала она, потому что написано было неразборчиво и получалось «Прыщ». Борис лишь презрительно фыркнул, будто он тут выше всех. Даже если ему не смешно, разве трудно похихикать – чтобы не обидеть Наоми?

Ди часто находит оправдания таким, как Борис. Да, он действительно был среди нас единственным местным и, возможно, поэтому воспринимал окружающую красоту как данность. Но, на мой взгляд, мы гуляли в живописнейшем месте Северного Норфолка, светило солнце, в полях скакали зайцы, и не поддаться такому очарованию мог только противный, упрямый единоличник.

– По-моему, он мерзавец, – сообщил я Ди на ухо.

– Ну и заявка, – тоже шепотом ответила она. – Не спеши с выводами.

– Ведет себя грубо, согласись. И, честно говоря, попахивает. Вряд ли я смогу с ним дружить.

– Не зарекайся. Вдруг ты его полюбишь?

Не могу сказать, будто Борис не понравился мне внешне. Выглядел он вполне симпатично – косматый такой – и об этом знал. Его привлекательность не будила во мне никаких комплексов. Да и вообще – я был немного его выше. Хотя, когда мы стояли рядом, Борис посматривал на меня свысока.

Дело не в этом, а в том, что я сочувствовал Стиву, которому «повезло» ехать на Борисе верхом. Стив – парень очень в себе уверенный, у него едкое и откровенно непристойное чувство юмора, и обычно он легко становится душой любой компании. Однако сейчас мы находились во владениях Бориса, и он не желал никому уступать первенства. С того места, где стояли мы с Лео, хорошо были заметны все зловредные выходки Бориса: он жевал листву, тянул волынку, насмешливо фыркал и никак не реагировал на натянутые поводья. Словом, Стив изрядно ото всех отстал.

Изначально мы планировали кататься вшестером: Стив, Сью, Карл, Наоми, Ди и я. Но потом с нами захотел поехать Лео, а на конюшне больше не оказалось лошадей, и я, чтобы не бросать его в одиночестве, тоже решил пропустить катание – несмотря на то что плату за него мне не вернули.

– Точно не поедешь? – сочувствовали мне все.

Я охотно принимал соболезнования и демонстрировал несуществующее горе. На самом деле я был на седьмом небе от счастья. Верхом я в своей жизни ездил совсем мало и очень-очень неумело. К тому же рядом с лошадьми я сильно нервничал. Лошади, между прочим, отлично это чувствовали и, уверен, специально меня доводили.

О любви Ди к лошадям я узнал еще на первом свидании, но всю степень этой любви прочувствовал лишь во время нашего второго совместного отпуска, в Девоне. Ди попросила остановить машину – захотела поприветствовать туземных пони, кочевавших по Дартмуру. Очень скоро рядом со мной на переднем сиденье возникли три лошадки. Глядя на меня глазами-бусинками, они принялись жевать руль. Надо сказать, руль в «Форде-Фокус» начала двадцать первого века был каким-то резиновым и не очень приятным на ощупь. Но это не означало, что слюни и укусы улучшили бы его конструкцию. Ди, однако, ничуть не переживала: застыла рядом с автомобилем в обнимку с еще двумя пони. На лице ее блуждала глуповатая младенческая улыбка.

– Погладь их, не бойся, – предложила Ди.

– У них такие зубы огромные…

– Никто тебя не укусит.

– Откуда ты знаешь? Смотри, вот этот сейчас начнет глодать ручной тормоз.

– Маленькие безобидные пони! Неужели ты их боишься?

В любых искренних взаимоотношениях рано или поздно наступает момент, когда необходимо раскрыть все тайны прошлого. Поэтому тем же вечером в коттедже, который мы сняли на неделю, я рассказал Ди правду. Мне было одиннадцать лет, и я играл в футбол на поле за родительским домом. Вдруг на меня кинулась огромная черная кобыла. Через дыру в заборе я успел юркнуть в соседний заброшенный сад за секунду до того, как страшилище врезалось в ограду у меня за спиной. Я старательно живописал весь ужас ситуации, оставившей в моей душе неизлечимую рану, – даже про пар из ноздрей черной кобылы упомянул, – но Ди это не тронуло.

– Очень странно, – протянула она. – Лошади на людей обычно не нападают. По крайней мере без причины.

– Еще как нападают! Я в кино видел. Помнишь, с Джоном Уэйном? Он там вместе с ковбоями табун перегонял. Ковбои сначала были плохие, а потом все подружились.

– Ты пинал мяч рядом с лошадью?

– Нет, совсем не рядом.

– Что значит «совсем»?

– Шагов двадцать пять, может. Не помню. Это было в начале восемьдесят седьмого года!

– Двадцать пять шагов – это очень близко. Ты ее, наверное, напугал.

– Да я на том поле всегда в футбол гонял. Разыгрывал четвертьфинальный матч кубка мира восемьдесят шестого года. Я был Линекером, но не промахивался, а забивал спасительный гол. Там часто лошади паслись, и никаких проблем у нас с ними не возникало. А тут вдруг новенькая. Это вообще не ее поле было!

– Ее. Поле всегда принадлежит лошади. Таковы правила. Запомни.

В последующие годы Ди не раз предпринимала попытки излечить меня от умеренной конефобии.

– Вот поездишь верхом, и твое отношение к лошадям изменится, – считала она.

Поверив Ди на слово, я однажды последовал за ней в беспросветную норфолкскую глушь, в школу верховой езды. Дело было в 2004 году. Сам не знаю, чего именно я ожидал от своего первого настоящего экскурса в лошадиный мир. Наверное, думал, что нас радостно встретит властная дамочка – с выпирающими зубами и в бриджах, – отведет к стойлам. На дверцах красивым почерком будут выведены клички (Лошарик, Боливар), а над дверцами я увижу аккуратный ряд длинных носов. Реальность оказалась совсем не такой. В здешнем саду сорняки не рвали с тех времен, когда жокей Лестер Пигготт в последний раз выиграл Дерби. Кроме сада, еще были ржавый фургон, пара больших сараев и домик, чьи некогда белые стены теперь облупились и пошли разводами.

Не зная, куда идти, мы побрели к дому. Миновали упавшую деревянную вывеску с надписью от руки: «… клубники – 80 п. за фунт». Кто такие клубники? Члены клуба? Они что, правда надеялись продать эту потрепанную доску – пусть даже за такие смешные деньги? Дверь в домик была нараспашку. Я постучал, переступил порог и проблеял: «здрасьте». К нам вышел толстяк: редкие волосы зачесаны поперек головы, маскируя лысину; лоб потный, рукава синтетической рубашки закатаны. Мы сообщили, что у нас заказано катание верхом, мужчина крякнул и исчез в темных глубинах дома. На смену ему явилась худая, неопределенного возраста женщина с запавшими глазами; у нее не хватало по меньшей мере пяти зубов. Она точно так же крякнула, протянула нам две пары черных сапог и едва заметным кивком направила в сторону сарая. Там нам вручили шлемы и показали двух коренастых лошадок породы коб – Боба и Бесс.

Пора бы свести знакомство с инструктором, решили мы с Ди. Выяснилось, что инструктора зовут Шэрон, но дальше этой информации дело не пошло. Предназначенный для меня коб Боб щеголял бурно заросшими бабками. Я попробовал разрядить обстановку шуткой насчет красивого коня в брюках-клеш, но она не сумела пробить броню безразличия Шэрон. «И эта женщина будет водить меня между жизнью и смертью целых два часа», – вздохнул я.

Уверен, задавать деревенским цыганам-конелюбам вопросы про безопасность – непростительная грубость. К тому же Ди по телефону объяснила Шэрон, что я новичок. Однако я не удержался.

– На всякий случай: вы же знаете, что я первый раз?

– Гыхм, – ответила Шэрон.

– И вы, наверное, к Бобу что-нибудь привяжете? И будете это что-нибудь держать крепко-крепко? Чтобы он меня не скинул.

– Гыхм.

– Значит, нужно поставить ногу сюда и подтянуться?

– Гыхм. Гыхм, – на редкость прочувствованно произнесла Шэрон.

Значительную часть своей взрослой жизни я посвятил защите Норфолка от злобных шуток про кровосмешение, скотоложство и деревенщину. Шутки распространяют стиляги из Восточного Лондона, которые если и покидают столицу, то только ради какого-нибудь модного греческого острова, а все свои познания о графстве черпают из сериала «Я – Алан Партридж». Но если бы эти стиляги увидели, куда я попал в тот чудный день, они бы только укрепились в своих предубеждениях. Мои потуги наладить разговор ненадолго отвлекли меня от того, что я сижу верхом на большом разгоряченном существе, которое движется – и может, если ему вожжа под хвост попадет, начать двигаться гораздо быстрее.

– А вид отсюда ничего, да? – спросил я.

Мы как раз брели по узкой тропе.

– Гыхм, – отозвалась Шэрон.

Я – точнее, мой конь – был привязан к ней веревкой, а потому чувствовал себя малышом, которого выгуливают на детских вожжах. Для малыша я, правда, слишком хорошо разговаривал. Хотя, по мнению Шэрон, моя болтовня все равно была болтовней несмышленыша, а потому разумных ответов не требовала. Пока я плелся черепашьим шагом, Ди в нескольких лошадиных корпусах впереди ехала самостоятельно верхом на Бесс и наслаждалась независимостью. Шэрон продолжала меня подбадривать – в основном при помощи слова «гыхм». Минут через двадцать она начала насвистывать себе под нос, и я узнал мелодию: «Wanted Dead or Alive», волосатый и зажигалко-махательный хит восемьдесят седьмого года группы «Bon Jovi». Так уж совпало, что я сам накануне слушал именно эту песню. Очень подходящий саундтрек для сегодняшнего мероприятия – там упоминаются и ковбои, и стальные кони. Я спросил у Шэрон, нравится ли ей «Bon Jovi».

– Мне? О, да, я их обожаю. Одиннадцать раз на концерты ходила.

Какой прогресс! Наконец-то мы оба заговорили членораздельно.

– И я обожаю. В караоке всегда пою «Livin’ on a Prayer».

Я несколько приукрасил. Мне действительно нравилось слушать «Bon Jovi» – песен пять из их репертуара точно, – и я с удовольствием подпевал им в машине, но в моем личном рейтинге рок-групп перед «Bon Jovi» стояло еще пять сотен имен. Однако сейчас мне важнее всего на свете было завоевать расположение Шэрон, поэтому я решил выжать из ситуации максимум.

– Идеальный мужчина, да…

– Кто? Джон Бон Джови? – уточнил я.

– Ага. Какие руки! Такой обязательно придержит женщине двери.

– И у него тоже есть конь! Хоть и металлический. Зато такому не грозит воспаление копыта или лошадиный грипп.

Шэрон захохотала – громко, безудержно. Звук был гортанный, немножко булькающий, живой и радостный. Еще четверть часа назад я и не подозревал, что она так умеет.

Мою спутницу прорвало: она стала рассказывать о Барри – толстяке с жалкой шевелюрой, которого мы встретили в домике и который оказался ее братом. О том, что раньше – хотите верьте, хотите нет – волос у него было не меньше, чем у Джона Бон Джови. О том, как в восемьдесят седьмом году Шэрон с Барри рванули на автобусе в Уэмбли послушать любимую группу. Билетов на концерт у них не было, но они каким-то чудом уговорили охранника пропустить их за пять фунтов. Рассказала она и о проблемах: отец бросил семью давным-давно, а мама два года назад умерла, и теперь Шэрон с братом вынуждены одно за другим продавать свои поля. Продают кемпингу – тут рядом, – чьи хозяева даже не разрешают ездить по соседству со своей территорией. А кем работаю я? Писателем? Правда? Шэрон тоже кое-что написала. Наверное, это можно назвать стихами, хотя она надеется, что их положат на музыку, и будут песни – если Барри опять возьмет в руки гитару. Давно пора, он здорово играл, просто здорово.

В начале поездки Ди периодически оглядывалась на нас со снисходительной улыбкой, теперь же она смотрела совсем по-другому, завистливо: сама-то Ди в интересной беседе не участвовала. Я решил, что вполне могу довериться Шэрон, и рискнул пройти несколько сотен ярдов рысью. Удивительное дело – чем дольше мы с ней разговаривали, тем заметнее у нее выпирали зубы.

Если бы во второй раз я сел на лошадь вскоре после первого, кто знает, как сложилась бы моя судьба наездника? Однако мы с Ди редко находили время для катания верхом. За несколько месяцев я успевал утратить все навыки и не рисковал ездить без страховочной веревки. Каждый раз я чувствовал себя новичком, а рядом не всегда оказывался такой же добродушный наставник, как Шэрон. В корнуоллском Буде, на вершине береговой скалы, у меня так замерзли и онемели руки, что я едва не въехал в овцу – к большому изумлению Ди и дамы по имени Джил. У дамы был конский хвост на голове и совсем не было времени на мои глупости. Я понимал, почему верховая езда столь привлекательна: она дает чувство единения человека с животным, новый взгляд на окружающий пейзаж. Однако это единение человек животному навязывает: я никогда до конца не верил, будто лошадь сама хочет быть подо мной. К тому же я давным-давно вырос из детской мечты вымахать ростом под восемь футов. Хотя мне было интересно заглянуть за ограду и увидеть дерущихся зайцев.

Однажды папа сказал, что успех подменного учителя целиком зависит от его умения «Сразу показать ребятне, кто тут главный». Подобные заявления я слышал и от конюхов с инструкторами верховой езды – они часто сравнивали своих четырехногих подопечных со строптивыми подростками. Это, конечно, хорошо, только разве я имел право показывать лошадям, кто из нас главный? Очевидно же, что лошадь. К чему заниматься самообманом и утверждать обратное?

Меня восхищают лошадиное благородство и умиротворенность. Но, по-моему, этими качествами правильнее любоваться издали – как носорогом или молодой Фэй Данауэй. Да, говорят, будто угощать лошадь яблоком с ладони безопасно, но откуда такая уверенность? Я вообще очень удивлен, что человек так крепко подружился с лошадью. Вот если б Стив Ирвин в своих программах не только дразнил крокодилов, но и бесстрашно хлестал стеком гнедых кобыл, это было бы логично.

Что стало первопричиной моей конебоязни? Тот случай в одиннадцатилетнем возрасте? Возможно. Думаю, не последнюю роль сыграл и мой папа, который на загородной прогулке кричал: «Берегись! Неизвестно, что у них на уме!» – каждый раз, когда мы встречали лошадь. Правда, то же самое он кричал и каждый раз, когда мы встречали коров, но коров я не боюсь. Был еще случай на конной ярмарке в Стоу-он-Уолд в 2003 году. Меня тогда чуть не сшибла суффолькская лошадь, везущая коляску с двумя полуголыми цыганами-подростками.

Пятьдесят недель в году Стоу – спокойнейший котсвольдский городок. Он девственно чист, в нем полно художественных галерей, безупречных клумб и магазинчиков кулинарии. В элитных магазинах кухонной утвари можно приобрести волшебную сырную терку, рекомендованную каким-нибудь знаменитым шеф-поваром. Но в мае и октябре большинство этих заведений закрывают, и городок наводняют цыгане со всей округи. Они толпятся на огромном поле, галдят, пьют, торгуются, продают за наличные деньги животных – кроликов, собак, ослов, лошадей – и радостно приветствуют старых друзей. Немного похоже на музыкальный фестиваль в Гластонбери – если бы на него съезжались только «Levellers», друзья «Levellers» и разнообразные звери, которых друзья «Levellers» насобирали в своих скитаниях. Главное отличие состоит в том, что завсегдатаи Стоу куда круче – даже их ребенок способен уложить «Levellers» на лопатки.

– Мы этих не любим, – сообщила мне продавец в булочной, куда я зашел за пончиками. – Налетают, воруют шоколадки и чипсы. Пришлось установить вот такое.

Она кивнула на деревянные ограждения перед полками.

Купив пончики, я пошел на ярмарку. По городу группками бродили молодые цыгане, горделиво выгуливали коней – словно молодежь у меня дома, которая хвастает своим крутым «Пежо». Дальше несколько человек сгрудились вокруг лошади, разглядывая ее ноги, – так будущий покупатель оценивает подержанную машину, простукивая покрышки. Еще дальше, уже перед самой ярмаркой, я увидел двух ирландцев: они размахивали в воздухе пятидесятифунтовыми банкнотами и время от времени хлопали друг друга по ладоням.

– А ну надейся на меня! А ну надейся на меня! – все кричали как один.

Я спросил у их соседа, что это значит.

– Выражение такое, вроде как «назови свою цену, а там поглядим», – ответил тот и отрекомендовался Шеймусом.

Шеймус приехал издалека, с западного побережья Ирландии, привез на продажу пятнадцать волнистых попугайчиков.

– А еще хочу сбыть с рук ее. – Он кивнул на крошечного пони.

Лошадка стояла шагах в двадцати от нас. Рядом толпились подростки: двое мальчишек лет шестнадцати бесцеремонно раздвигали ей губы, а несколько девочек чуть помладше – в топиках и серьгах-кольцах – восхищенно хихикали.

– Хотите купить? – спросил Шеймус.

Она была такой маленькой, что не пугала даже меня. Но я отказался, пояснив, что все равно не умещу кроху на заднем сиденье «Форда-Фокуса».

За несколько лет до описываемых событий друзья моих родителей, Роуз и Энди, приняли скоропалительное решение – бросить педагогическую работу, купить фургон и зажить удивительной кочевой жизнью. Их мечта родилась и почти сразу умерла именно в Стоу: здесь у Роуз и Энди украли обожаемого лабрадора, а сами они провели бессонную ночь: под окнами фургона разразился громкий скандал, который к утру перешел в полномасштабную битву на топорах.

Сам я ничего такого в Стоу не видел. Правда, кое-что произошло и со мной: двое пятнадцатилетних ребят с грубой, обветренной кожей спросили у меня, как я дерусь. Этот вопрос я не задавал себе лет с тринадцати. Пришлось ответить: я, мол, не в форме, поскольку пару лет назад умер мой личный тренер, Большой Ронни. Мальчишки ехидно переглянулись и стали высмеивать мою прическу. Я решил было оскорбиться, однако заметил мужчину с живым цыпленком в кармане и обо всем забыл.

Хотел бы я вот так же спокойно расхаживать повсюду с цыпленком в кармане, но этому не бывать. Мне всегда очень страшно наступить на снующих под ногами цыплят, поэтому я просто не в силах беззаботно сунуть их в карман. Видимо, по той же причине мне никогда не выработать в себе качеств, необходимых для управления лошадью. Конечно, далеко не все коневоды столь бесчувственны, как торговцы на ярмарке в Стоу. Однако есть все же в любителях лошадей определенная черствость. Мне таким не стать. Я сужу по людям, с которыми довелось работать Ди в саффолкском приюте для лошадей «Счастливые копыта». Сотрудники приюта изо дня в день выхаживали лошадей, пострадавших в результате жесточайшего обращения. Тем не менее эти ребята совсем не были склонны к сантиментам, всегда могли трезво оценить поведение любого своего подопечного и заявить: «Вы уж простите, но конь – паскудник».

Лошадиные спасатели вызывают у меня безмерное восхищение. Я тоже хотел бы быть храбрым и самоотверженным, делать благородное дело. Но я не такой и в их компании теряюсь. Подтверждение тому – наш ужин вместе с восемью коллегами жены в 2007 году. Почти весь вечер я прекрасно поддерживал беседу, но вот речь зашла о больных конских пенисах, и земля уплыла у меня из-под ног. Тем не менее я был рад за Ди, которой очень нравилась новая работа, и испытывал благодарность за возможность полюбоваться лошадьми с безопасного расстояния. Я даже сделал подборку «лошадиных» песен. По утрам я вез Ди в приют, и мы слушали «Chestnut Mare» группы «The Byrds», «Plains of Kildare» Пола Брейди и Энди Ирвина или «Put Your Money on a Pony» в исполнении «Forever More». Иногда я останавливал машину и под эту музыку наблюдал за обитателями «Счастливых копыт».

Меня, например, приводил в восторг Барни – низкорослый, невероятно угрюмый пони-толстячок, которого в дни открытых дверей наряжали в фирменную футболку «Счастливых копыт». Как-то, наблюдая за ним, я включил радио и поймал себя на том, что под аккомпанемент «Smoke on the Water» группы «Deep Purple» напеваю собственные слова:

Я, конечно, думал о лошадях много, но Ди – значительно больше. Мы давно, уже несколько месяцев, не катались верхом вместе. Ди здорово управляла лошадьми еще на самых первых наших конных прогулках. С тех пор благодаря урокам верховой езды ее мастерство возросло стократно. Мне за ней было не угнаться.

– Останови машину! – кричала вдруг жена.

Мы как раз проезжали поле, на котором паслись два гнедых мерина. Ди хватала телефон, набирала номер «Счастливых копыт».

– В конце того поля что, крестовник растет? Кошмар какой! Они же отравятся.

Наш дом наводнили седла, сапоги для верховой езды, шлемы и даже какое-то любительское изображение белоснежного скакуна, написанное в семидесятые годы. Я понимал: Ди будет приятно, если я разделю ее увлечение. Когда я медленно – еще медленнее, чем обычно, – вел машину по узким проселочным дорогам Норфолка или Саффолка, она завистливо поглядывала с пассажирского сиденья на всадников за окном.

Как-то Ди принесла домой два огромных тяжелых пакета.

– Держи, – протянула она мне один. – Отнеси, пожалуйста, в гостиную.

Я взял пакет и едва не оборвал себе руки.

– Господи, что там такое? Лошадиные черепа?

– Ага. Дейву нужны.

Другого бы супруга такой ответ жены, наверное, насторожил бы. Но я не удивился, ведь семью Ди я знал уже давно. Отец Ди дарил нам с ней ко дню рождения очень странные изделия, сотворенные неким загадочным существом по имени День Рожденный Змей. Никто не знал, где этот змей обитает и как выглядит. Одно было несомненно: с головой у него сильно не в порядке. На мой последний день рождения он прислал коробку для скрепок, сделанную в семидесятые годы. В ней лежал кусок прозрачного мыла, внутри которого размещалась дюжина крошечных пластмассовых солдатиков. Еще раньше тесть мне подарил: плотную бумажную упаковку от штанов «Маркс энд Спенсер», украшенную зловещим чертежом; раскуроченную пудреницу без пудры, зато с вклеенной миниатюрной лесной просекой; и запертую коробку для сигар – ее содержимое так и осталось тайной, но вряд ли внутри были сигары. Лучший друг моего тестя, художник Дейв, полностью разделял (а может, и вдохновлял) жуткое увлечение Змея. В свой недавний визит к нам Дейв вдруг воспылал нежной любовью к соломенной фигурке, купленной мною в садовом центре Сваффхема. Словом, меня ничуть не удивила новость, что Дейв надумал рисовать мертвые лошадиные головы.

– Они же завоняют, – наморщил я нос.

– Нет-нет. Все предусмотрено. Их прокипятили, простерилизовали. Сотрудница «Мертвого амбара» в этом поклялась.

– «Мертвого амбара»?

– Да, там держат мертвых лошадей. Чтобы забрать эти головы, мне пришлось перелезть через нескольких бездыханных осликов.

Ди – поразительная женщина, слабонервной ее точно не назовешь. Она обожает судебную документалистику, фильмы про суровые больничные будни и литературу о серийных убийцах. Тем не менее ее самообладание меня потрясло. Если бы меня запустили в огромный амбар, забитый мертвыми лошадьми, ослами и пони, я бы не выдержал и при первой же возможности разболтал об этом своему самому близкому человеку – причем в красках и с придыханием. Перед соблазном немедленно позвонить я бы, возможно, устоял, но вот эсэмэс наверняка бы отправил. «Вокруг меня полным-полно лошадиных фрагментов!» или «О боже! Я чуть не споткнулся о полуразложившегося осла!». Но для Ди это была лишь рутинная работа на пути становления закаленной лошадницы. Неужели такое происходит со всеми, кто слишком часто разглядывает больные конские пенисы?

– Если хочешь, отнеси пока черепа в кабину, – сказала жена.

Самолетной кабиной предыдущие хозяева дома называли стеклянную комнату наверху. Название прижилось и у нас. В кабине зимой было очень холодно, а летом – очень жарко, и коты туда не совались. Не стоило, конечно, оставлять там черепа надолго, но припрятать на время – в самый раз. Может, на этих конях уже и не было… конины, как утверждала Ди, но не мясом единым. Прошлой ночью, например, Пабло с Джанетом замечательно повеселились с куриной тушкой, которую я недальновидно оставил на разделочной тумбе. Они устроили ей загробную прогулку: сменяя друг друга в порядке очереди, провели экскурсию по гостиной, обеим ванным и моему кабинету.

В кошачьем расписании убийств на тот момент было затишье. Не меньше месяца прошло с тех пор, как я, выходя из спальни, наступил на голову землеройки, и почти год – с тех пор, как я бегал по кухне с мусорным ведром за перепуганной полузадушенной камышницей. Поэтому я очень удивился, когда унюхал возле лестницы нечто, подозрительно напоминающее «аромат» дохлой мыши.

Запах дохлой мыши я не спутаю ни с чем. Он отличается от душка усопшей землеройки или полевки: он… желтее. То, что воняло сейчас, жутко походило на вонь, которую прошлым летом источала любимая когтеточка Медведя – я слишком поздно обнаружил под ней полуразложившуюся мышь. С другой стороны, было в нынешнем «аромате» и сходство с «благоуханием» обезглавленной крысы (уверен, убили ее не мои коты, хотя голову они сгрызть вполне могли, ведь мозги для них – большое лакомство). Крысу эту я за месяц до истории с когтеточкой нашел на полу в кухне, поспешно замотал в пакет и выкинул в мусорный бак. Стояло жаркое лето. Свою ошибку я осознал уже через несколько часов и рванул на смрад. Мусорник кишмя кишел личинками. Пришлось осуществить сложный шланго-поливочный процесс – очень уж я испугался, что ночью меня навестят местные активисты и прирежут во сне. Вновь проходить через такое я не хотел, и уж, конечно, не горел желанием получить от соседей прозвище «Личинка в голове», а потому поставил себе задачу непременно отыскать источник нынешней вони. Я убрал под лестницей, заглянул под диван и даже под кухонные тумбы, однако ничего не нашел.

Но Вонь не исчезала и с каждым днем становилась все ядовитее. Еще немного, и от отчаяния я схватил бы молоток и продырявил в разведывательных целях стену. Где искать источник?! Вонь следила за моими потугами, поторапливала – словно тысяча злобных карликов шептали мне в спину.

– Ты уверена, что это не лошадиные черепа воняют? – спросил я Ди.

Она была абсолютно убеждена, что не черепа. Ди – выдающийся кладезь информации, человеческий аналог застежки-липучки, цепляющей на себя факты. Причем она хранит в голове не только необходимое, но и целую кучу всякой всячины. Хотите получить сведения о новых методах анализа ДНК? Постичь тайну эффективной эксплуатации рыболовного снаряжения? Вам к моей жене. Поэтому я ни на миг не усомнился в ее ответе: в сфере мертвых лошадей Ди для меня была непревзойденным экспертом.

Теперь я уже чувствовал Вонь даже за стенами дома. Она норовила поехать со мной в машине. Много ли нужно времени, гадал я, чтобы Вонь проникла в мой автомобиль? Потом в пассажиров? А с ними разбрелась бы по округе, начала свирепствовать во всем Норфолке, потом в Британии, в мире… Как ее вообще искоренить? Единственный способ, наверное, – вытеснить при помощи другой, еще более отвратительной вони.

Дейв не спешил забирать лошадиные черепа, а у меня самого не было повода заходить в кабину. Черепа – они черепа и есть, зачем их проведывать? Как-то вечером я ждал в гости друзей и думал, куда их рассадить, поскольку стульев и кресел не хватало. Я вспомнил о кресле-мешке, набитом бобами. Я хранил его в кабине, подальше ото всех: оно имело привычку просыпать бобы, которые Джанет потом на хвосте растаскивал по всему дому. Я пошел за креслом в кабину и по пути задумался – стоит ли извлекать его на свет божий, ведь мои гости, учуяв Вонь, может, даже присесть не захотят? Однако вопрос отпал сам собой: только я открыл дверь кабины, как в нос мне ударило такое, что я не рискнул идти в другой конец комнаты за креслом.

Моя бывшая соседка Мэри говорила про неприятный запах так: «Он на тебя прям накатывает!» Я очень люблю это выражение. Зловоние из кабины не просто накатило, оно стиснуло меня в медвежьих объятиях, точно озабоченный психопат. Прикрыв лицо полотенцем, я с трудом добрел до полиэтиленовых сумок и выволок их на балкон. Затем пулей влетел в ванную и вымыл руки семь раз подряд. Мало того, у меня возникло смутное необъяснимое желание почистить зубы. Не стану самоуверенно заявлять, будто именно так чувствует себя изнасилованный человек, но я до того дня ни разу не ощущал себя поруганным. Меня словно какая-то нежить облапила.

Лошадиные черепа «нарисовали» на полу кабины пятнышко в форме маленького лошадиного черепа. Я старался не думать, что именно оставило после себя такой след. Это вещество протекло сквозь толстый полиэтилен и не уступило моим попыткам отскрести его от паркета. Черепа лежали на балконе, в доме была проведена уборка мощными моющими средствами, но запах все равно держался еще несколько дней. Похвальная стойкость. Я с тревогой ждал, что он вот-вот просочится в дома соседей и нас засыплют жалобами. Этого не произошло – черепа одумались. Теперь я стал поглядывать на них с нежностью и дал им имена: Нед и Эд. Во мне проснулась жалость. Лежат там одни-одинешеньки, никто их не любит. Однако я категорически отверг предложение Ди занести черепа назад в дом, насыпать в них цветочные лепестки и приспособить под затейливые держатели книг.

Пакеты с черепами мы на всякий случай завязали – мало ли что котам в голову взбредет. Однако сквозь прозрачный полиэтилен я отчетливо видел лошадиные морды. Нед был существом добродушным, вполне довольным своей жизнью: главное, чтоб вид на озеро никто не загораживал да утреннее солнышко прогревало кости. А вот Эд… Он надо всем насмехался, и меня это смущало. Поливая растения или подсыпая орешки для залетных птиц, я ощущал на себе его взгляд. «Ну-ну, – казалось, говорил Эд. – И когда же? Ты уже давно увиливаешь, но так ведь не может продолжаться вечно».

И правда: я уже давно не сидел верхом, причем исключительно по своей вине. Один-единственный раз я надумал поехать без страховочной веревки – в ту самую поездку, когда впервые встретил норовистого Бориса, – и то меня спас Лео. Я обещал-обещал – и не делал. Так могло продолжаться долго, но однажды осенью 2007 года, за несколько дней до того, как Дейв забрал Неда с Эдом, я сунул нос на балкон, увидел две несчастные лошадиные морды и принял решение.

– Ладно, – сказал я Неду. – Ты меня убедил.

– Наконец-то ты понял. Я рад, – вклинился Эд. – В смысле: посмотри на нас. Ты правда думаешь, что мы можем тебя обидеть?

– Слушай, – подошел я в тот же вечер к Ди. – Хочешь в выходные покататься верхом?

Мы облюбовали ту же конюшню возле поселка Уилшем, где я недавно хотел опробовать езду без страховки. Маршрут предполагался очень красивый: нас ждали пастбища, вересковые пустоши, симпатичные георгианские особняки и обнесенные стеной сады – любоваться ими с высоты намного приятнее. Конюшню курировала инструктор верховой езды по имени Кэрол – с ней, уверяла Ди, мне будет очень спокойно. Время дня мы тоже выбрали, как в прошлый раз: за полтора часа до наступления сумерек, когда воздух свеж, а поля золотятся в лучах заходящего солнца.

В назначенный день меня скрутило. Живот поднял бунт, накатила тошнота, к тому же всплыла старая проблема с позвоночником – заболела поясница. Однако стоило мне пожаловаться Ди, и в ее глазах мелькнуло разочарование. Да, лимит моей трусости, похоже, был исчерпан. Ко всему прочему, если смалодушничать, то опять пропадут тридцать фунтов предоплаты. Нет уж, подумал я, в этот раз не отступлю. Моя решимость не дрогнула даже тогда, когда ко мне подвели недовольного Бориса – словно мрачный дар, в насмешку посланный темными лошадиными богами. Устоял я и при известии, что сопровождать меня будет не Кэрол, а двое конюхов: хмурая темноволосая девочка лет четырнадцати и долговязый шестнадцатилетний блондин, который непрерывно что-то жевал. Мою жизнь вверили двум карапузам.

Первую поездку верхом без страховочной веревки можно было бы сравнить с первой поездкой на неустойчивом мотоцикле, но такое сравнение не совсем верно. Мотоцикл не любит жевать по дороге листья, он не способен своими выкрутасами свести вас с ума и превратить в малахольный овощ, которого до конца дней будут возить в кресле-каталке. По правде говоря, первые полмили Борис вел себя очень хорошо, но я не сомневался – он чувствует, как мне плохо, и просто выжидает. Я ведь своими глазами видел, как мучился с ним Стив: Борис тогда недовольно бурчал, еле волочил ноги и наотрез не желал идти вместе со всеми.

Я неуверенно глянул на подростков, но те увлеченно обсуждали свою подругу. Ясное дело, Сэди опять специально поставила на «Фейсбуке» расплывчатый статус: написала, мол, ее жутко достал «кое-кто», хотя и так понятно, речь о Марке, – он снова ей изменил с шалавой из магазина «Сомерфилд», даром что у той пирсинг на языке; а сам-то, такой, на прошлой неделе в «Старбаксе» при всех заявил: «Я типа ни за что не займусь таким с девчонкой, у которой проколото что-нибудь, кроме ушей». Эта сенсация была куда интереснее заботы о безопасности двух тридцатилетних всадников-дилетантов. Должен признать, я испытал некоторое разочарование, не дослушав историю до конца, поскольку мы с Борисом отстали от остальных – Борис узрел восхитительную подборку травы, листьев и веток и занялся ею.

– Том, ты там как? – обернулась Ди.

– Э-э… Отлично, – соврал я, безрезультатно теребя повод.

Верховая тропа вывела нас на дорогу, однако Борис идти по ней не пожелал. Он упрямо брел поверху крутой травянистой обочины, отчего меня ощутимо потряхивало. Мое воображение рисовало полет в пропасть, и я потихоньку дергал ногами в надежде вовремя вытащить их из стремени. Если ступня застрянет, Борис протащит меня за собой вверх тормашками, словно убогую пародию на Бедовую Джейн. Можно было озвучить свои переживания подросткам, но я мысленно услышал, как жалко это выйдет: мольба ребенка, взывающего к таким же детям.

Сотни лет назад для мужчин моего возраста и телосложения езда верхом являлась делом обычным. О падении с лошади они вспоминали лишь тогда, когда в них выпускали стрелу или пулю. Разве я в глубине души не мечтал стать таким смельчаком? Разве мне не говорили взять контроль в свои руки? Забавно, но в ту самую минуту, когда я решил проявить характер и овладеть ситуацией, Борис понес. Понятия не имею, какая муха его укусила, – может, сжевал невкусный листик или испугался отстать от мерина Ди, – однако я воспринял случившееся как прямой ответ упрямца на мои мысли.

Когда-нибудь в будущем я, наверное, буду вспоминать, что мчались мы очень долго. Время, без сомнения, добавит и сгустит краски. Возможно, я мысленно дорисую парочку живых изгородей, через которые мы перемахнули; душераздирающее ржание; изумленного фермера, выронившего изо рта соломинку при нашем появлении; и молниеносное видение моего бездыханного тела. На самом же деле скачка продлилась секунд сорок, но Борису их хватило, чтобы взмыть на придорожную насыпь, слететь с нее и стрелой промчать мимо собратьев по конюшне.

Не уверен, где именно проходит граница между прыжком с лошади и падением с нее, но я на этой границе побывал – правда, так и не понял, с какой стороны. В грядущих воспоминаниях, думаю, все будет зависеть от моего настроения: если я захочу кого-то поразить, то скажу, что упал; если меня обуяет скромность, выберу вариант «спрыгнул». Как бы там ни было и кто бы ни стал инициатором моего разъединения с Борисом, но произошло оно очень вовремя. Я легко высвободил ноги из стремян и приземлился на бок – даже не на больную спину. Единственный минус – рухнул я не в траву, а на асфальт.

– Выглядело сказочно, – говорила потом Ди. – Такой кувырок красивый!

Хвалила она меня, скорее всего, по доброте душевной. Правда, я действительно кое-как сгруппировался, чтобы смягчить удар. Я встал и обнаружил, что почти цел. Болела нога в районе бедра. Я закатал штанину – оказалось, содран приличный кусок кожи. Однако идти я мог. Рыцарь семнадцатого века такую царапину и не заметил бы. Тем не менее вновь падать с Бориса мне не хотелось, о чем я и объявил трем всадникам.

– Он вас больше не сбросит, – заверил парнишка, явно расстроенный моим кульбитом. – Все будет хорошо.

С чего, интересно, такая уверенность? Может, Борис известен тем, что разочек сбрасывает седока для проверки, а после проникается к нему симпатией? Ох, с трудом верю.

– Решать тебе, – сказала Ди.

Обычно во время нашего обсуждения верховой езды взгляд ее был суров. Теперь она смотрела на меня мягче – понимала, что я на распутье. Я люблю гольф так же сильно, как Ди – лошадей. Попробовав себя в этом виде спорта, она решила: он не для нее. И ничего страшного не произошло. Однако с гольфом Ди никогда не попадала в ситуацию «пан или пропал», как я сейчас.

Говорят, единственный выход в случае падения с лошади – сразу же забраться на нее опять. Если я так не сделаю, то вряд ли когда-нибудь еще поеду верхом. Я это переживу, если переживет Ди.

Стоило мне озвучить свое решение, как мир встал на дыбы. Каждый смотрел на меня сверху вниз. Ди. Хмурая девчонка-подросток. Жующий подросток. Трое подростков-лошадей под ними. И самый подростковый подросток из всех – Борис. Блондин его уже поймал, накинул страховочную веревку и должным образом отчитал. Борис выглядел довольным. Лошади и их седоки поехали дальше без меня. Странно, но, глядя им вслед, я совсем не чувствовал себя неудачником. Меня охватило всепоглощающее, благословенное ощущение собственной малости – безумно приятное. Оно не покидало меня всю долгую одинокую дорогу назад на конюшню. Не смогло его развеять и осознание того, что во время принятия решения я стоял в свежей кучке навоза Бориса.

Как накормить лекарством умственно отсталого кота: инструкция для домохозяек

1. Подготовьте кухонный разделочный стол. Проверьте его на предмет острых и зажженных объектов, памятуя о том, как однажды Пушистый-умственно-отсталый-кот-похожий-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда нечаянно поджег себе хвост от горящей свечи. Уберите посуду и достаньте две пилюли из той баночки, которая в Интернете якобы стоит «50 п. за 30!» (соблазнительная неправда, настоящая цена – пятьдесят пенсов за штуку).

2. Позовите котов при помощи особого запатентованного Томосвиста.

3. Из тумбочки с кошачьей едой выньте банку мясных консервов. Осторожно – не переверните упаковку с кормом трехлетней давности «Феликс: какой на вид, такой и на вкус» (второе название «Как воняет, так и аппетит вызывает»). На разделочном столе разложите консервы по мискам.

4. Одной рукой скиньте с разделочного стола Умственно-отсталого-кота-похожего-на кулинара-энтузиаста-Хью-Фернли-Уиттингстола. Одновременно другой рукой аккуратно поместите две розовые пилюли в одну порцию консервов. Постарайтесь упрятать их непосредственно в мясные кусочки, а не в подливку. В процессе не зацикливайтесь на запахе. Рассуждайте так: да, пованивает, но ведь куриные яйца тоже, знаете ли, иногда могут…

5. Тщательно вымойте руки.

6. Пулей метнитесь к столу, чтобы успеть оттащить от миски с пилюлями Умственно-отсталого-кота-похожего-на-кулинара-энтузиаста-Хью-Фернли-Уиттингстола.

7. Очень заинтересованно глядя в другую сторону, внезапно спикируйте на Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда. Отнесите кота и миску с пилюлями в соседнюю комнату.

8. Уберите морду Умственно-отсталого-кота-похожего-на-кулинара-энтузиаста-Хью-Фернли-Уиттингстола от попы Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда и решительно закройте дверь.

9. Накормите остальную пятерку котов. За подробной инструкцией обращайтесь к книге «Под лапой», глава «Как накормить шестерых окаянных котов: инструкция для домохозяек».

10. Откройте дверь соседней комнаты и выпустите Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда. Заберите из его вылизанной миски несъеденные пилюли и отнесите их на разделочный стол.

11. Догоните Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда внизу под лестницей. Скорость погони должна быть достаточно быстрой, чтобы вы не потеряли объект из виду, но не настолько быстрой, чтобы он с перепугу выскочил на улицу через кошачью дверцу.

12. Осторожно обойдите по кругу Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда, при этом изобразите огромный интерес к чему-нибудь в совсем другой стороне от Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда.

13. На счет «три» (запомните, пожалуйста: считать нужно исключительно у себя в голове) бросьтесь на Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда.

14. Встаньте с пола. Не обращайте внимания на презрительные взгляды невесть откуда взявшегося Талантливого-ранимого-кота-тайного-полководца. Сядьте в Некогда-роскошное-кресло-времен-семидесятых-годов-которое-теперь-ревностно-опекает-мелкая-серая-кошка-жаждущая-внимания. Расслабьтесь. Очистите разум от любых мыслей о котах – для этого изучите подборку фильмов на соседней полке. Запомните, пожалуйста: в целях эффективной очистки разума лучше не останавливать взгляд на DVD с детским телесериалом «Кот Мешок».

15. Выждите десять минут, затем вернитесь наверх. Позовите котов при помощи особого запатентованного Томосвиста.

16. Скиньте с разделочного стола Умственно-отсталого-кота-похожего-на-кулинара-энтузиаста-Хью-Фернли-Уиттингстола.

17. Очень осторожно прокрадитесь вниз, ласково призывая Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда.

18. Извлеките когтистую лапу Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда из своей спины. Да-да, пока вы спускались по лестнице в поисках Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда, этот самый кот сидел на пролет выше и играл в «Темницу» (другое название «Притаись-за-перилами-и-кромсай-мягкие-части-тела-наивных-людей-прохожих»).

19. Откройте холодильник, достаньте из нулевого отделения запеченный медовый окорок. Отнесите на разделочный стол.

20. Откройте тумбочку, где хранится кошачья еда. Приманите Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда, пошелестев пакетиком мясных консервов.

21. Возьмите кусочек запеченного медового окорока, подойдите к пилюлям. Обнаружьте, что две пилюли превратились в одну.

22. Осмотрите Умственно-отсталого-кота-похожего-на-кулинара-энтузиаста-Хью-Фернли-Уиттингстола и найдите у него на морде предательские розовые следы.

23. Тщательно вымойте руки.

24. Спрячьте оставшуюся пилюлю в кусочек запеченного медового окорока, соорудив пилюльный бутерброд. Смело шагните к Пушистому-умственно-отсталому-коту-похожему-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда и подхватите его с пола. Скормите пилюльный бутерброд Пушистому-умственно-отсталому-коту-похожему-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда.

25. Услышьте тонкое «девчачье» мяуканье и обнаружьте, что, действуя по инструкции «Как накормить шестерых окаянных котов», про одного кота вы забыли – про Полосатого-кота-милашку.

26. Посадите Полосатого-кота-милашку на Странную-пластиковую-бабушкину-табуретку и дайте ему миску с мясными консервами.

27. Краем глаза уловите, как в углу кухни Пушистый-умственно-отсталый-кот-похожий-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда начал конвульсивно дергаться.

28. Схватите рулон бумажных полотенец и метнитесь в сторону Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда. Поздно.

29. Внимательно изучите то, что изрыгнул Пушистый-умственно-отсталый-кот-похожий-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда. Убедитесь, что розовой пилюли там нет.

30. Соберите то, что изрыгнул Пушистый-умственно-отсталый-кот-похожий-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда в два пакета и выкиньте в мусор.

31. Вздохните и тщательно вымойте руки. Обнаружьте розовую пилюлю – от нее осталась только четверть изначального размера – на своей штанине.

32. Вернитесь к холодильнику, достаньте сливочное масло и твердой рукой отрежьте кусочек размером с ноготь на большом пальце. Суньте пилюлю в масло.

33. Пойдите в ванную, возьмите чистое полотенце.

34. Подхватите с пола Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда, решительно сократив второй раунд игры в «Темницу» до десяти минут, и запеленайте Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда в полотенце.

35. Суньте намасленную пилюлю в рот Пушистому-умственно-отсталому-коту-похожему-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда и ласково, но решительно сожмите ему челюсти.

36. Подождите полторы минуты, нежно почесывая горло Пушистому-умственно-отсталому-коту-похожему-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда.

37. Полюбуйтесь, как изо рта Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда сочится розовато-желтая жидкость.

38. Поставьте Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда на пол.

39. Откройте холодильник, достаньте остатки запеченного медового окорока, недоеденную курицу карри, свиные ребрышки и колбаски-кабанос (шесть пачек). Распечатайте все упаковки и положите на пол.

40. Возьмите пальто и сумку. Вытрите руки о рукав вельветового пиджака, принадлежащего хозяину Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда.

41. Покиньте дом, запасные ключи оставьте в почтовом ящике.

42. Ответьте на звонок хозяев Пушистого-умственно-отсталого-кота-похожего-на-рок-музыканта-Пита-Таунсенда. Говорите писклявым голосом престарелой дамы по имени Джоан, из Фелинологического союза, изображайте полное непонимание того, о чем вас спрашивают. Когда речь зайдет о котах, расскажите об участии вашего сына в финале соревнований по академической гребле. Запомните, пожалуйста: если вас действительно зовут Джоан, вы – дама почтенного возраста, состоите в Фелинологическом союзе и имеете сына – чемпиона по гребле, тогда представьтесь другой личностью.

43. Позвоните в телефонную компанию и попросите сменить вам номер.

44. Напишите напоминание себе на ладони: «Слесарь?»

45. Налейте большой бокал вина, наполните ванну.

46. Поройтесь в сумке и найдите бомбу для ванн, которую вы две недели назад купили в известной компании, предлагающей натуральную косметику и о которой благополучно забыли.

47. Мягко раскрошите и добавьте косметическую бомбу в теплую воду, смакуя аромат.

48. Зажгите свечу.

49. Лягте в мыльную пену, расслабьтесь, почувствуйте, как очищаются ваши тело и душа. Смело смотрите в будущее.

 

Помни, что ты – уомбл

В восьмидесятые годы двадцатого века во всей Британии, наверное, ни один человек так не боялся взрыва собственного дома, как мой отец. Наш отъезд из Ноттингемшира в ежегодный летний отпуск всегда проходил по одной и той же схеме. Минут десять мы мирно катили в машине, битком набитой кемпинговым снаряжением и старыми комиксами, как вдруг папа поворачивался к маме и с тревогой спрашивал:

– Ну же ну, Джо, мы плиту-то выключили, а?

Мама старательно его успокаивала, но слова падали в пустоту. Родители начинали убеждать друг друга в том, что стены нашего дома вовсе не пожирает злое пламя. На разговоры уходило какое-то время, мы иногда доезжали даже до автозаправки в Лестер-Форест-Ист. Однако папин вопрос успевал посеять зерно сомнения, и в конце концов мы неизбежно поворачивали назад. Дома, естественно, обнаруживалось, что плита выключена, тем не менее это не мешало повторению той же схемы в следующем году и через год тоже (покупка кофеварки в 1993 году усложнила все еще больше).

В те дни я над такими нервными причудами только вздыхал, но чем старше становился, тем труднее мне самому было покидать дом. Я возвращался проверить, не настигла ли меня – внезапно и очень незаметно – страсть к зажженным свечам и не забыл ли я их погасить. Единственное мое отличие от родителей состояло в том, что я переживал не за материальные блага, а за котов.

Хотел бы я верить, что если дом начнет заполнять дым, то живущие со мной пушистые балбесы догадаются выскочить на улицу через одну из двух кошачьих дверец. Но у меня такой уверенности нет. Да и откуда ей взяться? Кое-кому из моих питомцев не хватает ума вспомнить даже то, что после вылизывания язык надо сунуть назад в рот. Другие не могут прожить и дня без неприятностей: то у них лапа в ошейнике застрянет, то кошачью дверцу заклинит, то они обожгут себе передние лапы, изучая электроплиту. Разве эти животные сообразят, что отличает «обычное тепло» от «опасного для жизни пламени»? А вдруг во время пожара за окном пойдет снег? Они встанут перед выбором между холодной белой гадостью и медленным красивым тлением перегревшейся розетки – и что, по-вашему, предпочтут? Ответ очевиден.

Перед самым Рождеством 2008 года я прочел в новостях о спасении из пожара шестерых бакингемширских котов. К сообщению прилагался милейший снимок: пожарный держит миниатюрную кислородную маску у морды рыже-белого котика. Грустная и одновременно жизнеутверждающая история. О чем она говорит? О том, что при виде комнаты, полной дыма, коты далеко не всегда бегут из дома, часто их первое побуждение – просто спрятаться.

Мои фантазии подпитывают не только картины непотушенных свечей. Не раз бывало такое, что я возвращался домой проверить, не зажег ли Пабло или Джанет хвостом газовую конфорку; убедившись, что не зажег, я с полдороги вновь бежал назад – вдруг я не выключил воду в раковине, закрытой пробкой, а рядом с ней кто-нибудь без моего ведома установил розетку под напряжением?

В 2007 году мы с Ди выбрались в долгожданный отпуск в Сомерсет. По дороге мое воображение рисовало не бушующий за спиной пожар, а беспомощную Бутси, которая застряла за батареей в прихожей. С одной стороны, у меня были веские основания для тревоги: миниатюрная Бутси любила залезать под деревянный экран той самой батареи, а потом не могла выбраться. К тому же на приличном расстоянии от дома наша прихожая вдруг превратилась в самое жаркое место на свете – особенно в июне.

С другой стороны, как бы Бутси очутилась в прихожей? Я бегал туда-сюда, носил в багажник тяжелые сумки, входная дверь стояла нараспашку, а за ней со свистом мчали машины. От такой суматохи Бутси, даже если б и сунула нос в прихожую, тут же удрала бы назад в дом. К тому же нашу кошку отличает завидный голос. Если бы она застряла за батареей, об этом сразу узнал бы весь дом. Трудно представить, чтобы мы такое не услышали. Трудно – но я каким-то волшебным образом смог. Свернув с лондонской кольцевой, дальше я повез Ди в Суиндон, а себя – в помрачение рассудка. Я снова и снова мысленно проигрывал свои последние действия перед отъездом, пока не пришел к убеждению: в эту саму минуту крошечное обезвоженное тельце Бутси понапрасну хрипит о помощи. Если бы мы не наняли в тот день одну даму по имени Сара для кое-какой работы в саду и не позвонили бы ей с просьбой глянуть в почтовую щель, нет ли в прихожей котов, – я бы без малейших угрызений совести развернул машину и проделал обратный путь в четыреста миль.

Больше в моей жизни не было временны́х отрезков, которые заслуживали бы гордого названия «отпуск». Причин тому несколько. Во-первых, мне не хотелось никого обременять просьбой покормить котов. Во-вторых, я свято верил, что если отдать моих бандитов в кошачью гостиницу, то они затаят на меня злобу на веки вечные. Ну а главное – в начале 2009 года у Джанета диагностировали гиперфункцию щитовидной железы.

Ему прописали розовые пилюли – по две за раз. Как я их только в Джанета не заталкивал! Заворачивал его в полотенце, чесал шейку, угощал паштетом, даже игрушечным духовым ружьем пользовался. Самым удачным способом, пожалуй, оказалось прятать пилюли в баночке с рублеными мясными консервами. Однако и это срабатывало не всегда. Словом, хоть у меня есть прекрасные друзья, и на них можно положиться в беде, я обязан себя спросить: существует ли такая степень близости, при которой я рискнул бы попросить друга целую неделю ковыряться в рубленом мясе?

Теперь Медведь с Джанетом официально состарились. Но процесс старения проходил у них очень по-разному. Медведь уже при нашей первой встрече был раздражительным увядшим старцем с непомерным чувством собственного достоинства. Если он на несколько дней исчезал, то обязательно приходил назад с какой-нибудь новой хворью или боевым шрамом. Однако с тех пор Медведь заметно помолодел.

Конечно, его походке не хватает юношеской бодрости. Она больше похожа на поспешное бегство кота от воображаемой адской гончей (или заскучавшего Шипли). Зато морда и манеры Медведя сделали ставку на молодость, которой у него толком не было. Он и раньше всегда смотрел мне в глаза, что котам не свойственно, однако со временем взгляд его становился все ярче, а шерсть – по крайней мере между приступами блошиной аллергии – все роскошнее. Медведя иногда путают с Шипли – к большой досаде первого, – но лишь те, кто плохо его знает. Медведь выглядит куда экзотичнее: напоминает одновременно лисенка и поросенка.

К пятнадцати годам Медведь, насколько мне известно, так и не убил ни одной живой души, зато стал намного игривее. Когда он жует-мутузит одну из своих многочисленных сигар с кошачьей мятой, то временами нервно посматривает через плечо – словно понимает, что такое поведение ниже его достоинства. Поэтому он бдит, как бы коты, уступающие Медведю в интеллекте, не застукали его за столь примитивным занятием. Медведь по-прежнему держится ото всех в стороне и мастерски прячется, но порой проявляет новую склонность – к эксгибиционизму. Как-то я купил своим мурлыкам затейливую когтеточку с патетическим названием «Кискины танцы у шеста». Медведь, не теряя равновесия, тут же умостил попу на центральной жердочке – нашел свой эквивалент Четвертого постамента с Трафальгарской площади. С этого места он может свысока наблюдать за разными отбросами общества и размышлять о жизни. Если в доме полно гостей, Медведь теперь выходит к ним гораздо чаще, чем раньше: выбирает себе самого возбужденного или самого грустного человека и целенаправленно трусит к нему фирменной вихляющей походкой, пристально глядя в глаза.

Почтенный возраст подарил Медведю любовь – в «лице» Печеньки, немолодой упитанной рыжей кошечки. Ее хозяева, Дебора и Дэвид, живут рядом с нами и уверяют, что этот роман не заходит дальше бесед через забор, пламенных взглядов сквозь соседское кухонное окно (подглядывает Медведь) и кокетливо-ворчливых упреков (ворчит Печенька). Такое вот у наших котов бабье лето. Прошло уже два года, а пламя их любви и не думает угасать.

С Джанетом все совсем наоборот. Жизнерадостный увалень в молодости, он к 2008 году превратился в капризного сумасброда и заметно сдал физически. С той самой минуты, когда юный Шипли впервые увидел Джанета, они хотя бы раз в день обязательно находили время для борцовского поединка. Драки эти больше напоминали игру, в них превосходство Джанета проверялось, но не оспаривалось – не то что во время стычек Ральфа с Пабло. Иногда, конечно, в ходе поединка коты оббивали головой мебель, а в воздухе летали клочья шерсти, но противники никогда не загоняли друг друга в угол, не шипели оттуда и не рычали. Теперь же Джанет стал уклоняться от предложений Шипли помериться силами – он смущенно убегал, прятался под стол или стул и сидел там, взволнованно и тяжело дыша. Одновременно Джанет начал больше есть. Он чаще, чем раньше, подкарауливал меня на лестнице: кидался под ноги, колотил меня передними лапами, просунув их между перилами. Уже много лет при любых неприятностях Джанет издавал своеобразный «пуко-шип». Выходило у него это непревзойденно и в прошлом частенько вызывало у нас недоумение: каким местом он производит сей дивный звук? Теперь же сомнения исчезли: вопль сделался громче и проникновеннее.

В мае того года во время обычного осмотра ветеринар приложил к груди Джанета стетоскоп и мрачно посмотрел на меня.

– К сожалению, у нее шумы в сердце, – сказал он.

Я открыл было рот, чтобы по привычке объяснить очередному врачу – Джанет «он», а не «она» (в ответ врачи обычно пожимали плечами: «Там столько шерсти, ничего не разберешь»), но передумал.

– Что это значит?

– Пока ничего страшного. Громкость сердечных шумов оценивают по шкале от одного до шести. У вашей кошки три балла. Лекарства пока не нужны. Вы не замечали у нее одышки?

– Замечал, и часто.

– Берегите ее от волнений. Это очень важно.

Я упаковал Джанета назад в огромную корзину, выслушал несколько яростных «пуко-шипов» и принялся обдумывать совет ветеринара. Что волнует Джанета? И как его от этого уберечь? Не могу же я усадить кота перед собой и трагическим голосом сообщить – мол, пришло время тебе умерить свои аппетиты, начинай обходить стороной заманчивые норфолкские стрип-бары. Его активная жизнь в основном протекает без меня, в таинственном ночном мире. Значит, буду делать то, что в моих силах: защищать Джанета от Шипли и не подпускать к кошачьей мяте.

Я стал кормить сердечника отдельно от остальных котов, в сторонке. Однако, сколько бы угощения я ни положил, ему все было мало. Он постоянно хотел есть, нервно терся мне об ноги, просил еще – еще чего-то, но явно не любви и ласки.

Помимо неутолимого голода, болезнь Джанета проявилась еще одним неожиданным симптомом: чистоплотностью.

Каждый кошатник знает: кошки – животные необычайно чистые. Все потому, что они мастерски умеют обтирать грязь с себя об вещи или людей. Джанет в этом отношении невероятно талантлив: придя с улицы, он оставляет все лишнее на ковре и одеяле, причем «лишнее» образует чуть ли не треть массы кота. Джанет с самого начала подходил к вопросу чистоты весьма тщательно, с болезнью же процесс обострился. Ветеринар говорил, такое поведение – признак стресса. В нашем случае я, правда, не уверен: очень уж странным было новое увлечение Джанета.

Благодаря конструкции дома, забору перед ним и холму, в который дом встроен, наш двор труднодоступен для незваных гостей. Зато мусор в него притягивается как магнитом. По пятницам, когда наступает славная ист-мендлхемская ночь в стиле Дикого Запада, во двор залетают бутылки и пенопластовые лотки, вязнут в глинистой почве на правом склоне. Мало того, к берегу озера в конце участка часто прибивает пакеты из-под чипсов, бутылки, жестяные банки. Не считая двух этих «горячих точек», наш сад всегда был чистейшим местом. Как вдруг в последние недели мусор начал непостижимым образом расползаться.

До того как дом стал нашим, он долго пустовал. Въехав, мы нашли на веранде жевательную резинку, обертки от презервативов, окурки – верный признак того, что бесхозное жилье облюбовали подростки. Неужели теперь, спустя четыре с половиной года, они вернулись? Вряд ли – те дети наверняка выросли и стали как минимум студентами, которым уже не до шатания по чужим дворам. Тогда кто принес столько мусора к самым окнам? Ветер? Сомнительно. Откуда на каменных плитах позади дома возникло пять пакетов от острых томатных чипсов? Единственное объяснение – на каменных плитах позади дома кто-то чужой наглым образом съел пять пакетов острых томатных чипсов.

Я стал бдеть. Я держал ухо востро и не спускал со двора глаз, подумывал даже ночью тихонько прокрасться вниз, выскочить на улицу и закричать: «Ага, попался!» Без толку. Мусор возникал непонятно откуда, в одном и том же месте – под задней дверью и окнами моего кабинета. Скоро утилизация мокрых упаковок из-под печенья и мятых заплесневелых пакетов из-под хлеба стала неотъемлемой частью моего утреннего ритуала. Я делал это так же привычно, как готовил кофе, включал в раковине тонкой струйкой воду – напоить привередливую Бутси – и ругался на ведущих «Завтрака с Би-би-си» – мол, нечего разговаривать со мной как с недоумком.

Душу мне леденило не только появление мусора, но и его возраст. Я, конечно, знал, что по Ист-Мендлхему гуляет немало устаревшей продукции – в ларьке с шаурмой, например, только недавно перестали продавать «ретро»-колу в ярко-красных жестянках. Пить ее было откровенно страшно. Однако большинство марок, квартировавших на моей клумбе, не поступало в магазины годов с девяностых – со времен последнего правительства консерваторов. «Разве такие булочки еще продают?» – недоумевал я. Как-то мне попался «Крем быстрого приготовления» фирмы «Бёрд»: последний раз я видел его в 1984 году. Во время семейного турпохода мама запустила таким десертом в папу с дядей Тони.

Я, конечно, замечал, как рядом с таинственным мусором слоняется Джанет, однако мне и в голову не приходило связать груду пакетов с грудой кошачьей. Обычно Джанет не столько спит, сколько дремлет, и делает это в самых неожиданных местах. Любовь к твердым поверхностям стала одной из причуд его зрелости – наряду с усилением громкости зевка и учащением «пуко-шипов». Ну, лежит себе одиннадцатилетний кот, измученный сердечным шумом и двенадцатибалльным ай-кью, возле потертой коробки из-под замороженных хрустящих блинчиков – что здесь странного? Наверное, ничего. Все же в один прекрасный день у меня зародились подозрения – после того, как я застал Джанета рядом с чипсами эпохи «до футболиста Гари Линекера». Кот сидел в миллиметре от запечатанного пакета и жалобно мяукал. В конце лета 2008 года подозрения подтвердились – помогла соседка Дебора.

Мои коты по какой-то причине, известной только им, бурно радуются, когда я выхожу в сад. Если установилась хорошая погода и если перед тем я пару дней просидел дома, то буквально через несколько секунд все мурлыки будут на лужайке рядом со мной. Они словно ликуют, что я наконец понял: настоящая жизнь – это не торчать перед телевизором, плитой или компьютером; это – бродить в зарослях, выслеживать полевок и метить пампасную траву самым ароматным ароматом в мире. Шипли в таких случаях от восторга просто сходит с ума: мчит вниз по склону, набирает нужную скорость и взлетает на свою любимую яблоню в конце спуска. Когда долгий пятидесятиярдовый пробег заканчивается на верхушке второго по высоте дерева в саду, это впечатляет – хоть и не так сильно, как думает Шипли. Я частенько порчу ему удовольствие, сразу поворачивая назад в дом. Тогда Шипли меня догоняет и возмущенно молотит лапами по ногам.

Представляю, каким странным все это казалось обычным людям, например молчаливому садовнику, которого мы с Ди в 2008 году наняли проредить сад. Фил был медлительным грубоватым собачником с невыразительным лицом – такие мужчины за пятьдесят живут, похоже, в каждом третьем норфолкском коттедже. Увиденное наверняка озадачило Фила: под ногами у него, не давая проходу, металась серая кошка; хозяин кошки собирал в траве мокрые мятые пакеты из-под соленых картофельных палочек, а на ботинке у него висел и ругался черный кот. Вот именно – ругался, а не мяукал. Фил остался холоден к заигрываниям Бутси, хотя, к моей радости, в глазах его мелькнуло смятение. Видимо, в душе садовника шла нешуточная борьба. Одна его часть подстрекала: «Давай! Погладь кошку! Ты же хочешь!», другая вопила: «Нет! Не смей! Тебе почти шестьдесят, у тебя немецкая овчарка и коллекция садовых лопаток! Подумай о своей репутации!» Я решил, что сейчас не время предупреждать Фила о маниакальном возбуждении, которое накатывает на Шипли при виде человека в садовых рукавицах. Кот считал их альтернативой своей любимой варежке для вычесывания – альтернативой более грязной, но не менее приятной.

Дебора, жившая рядом с нами уже не первый год, давно привыкла к нашему бедламу. Тем не менее я немого стушевался, когда она вдруг подошла к живой изгороди и застала странную картину: в одной руке я держал размокшую табачную упаковку «Голден Вирджиния» и пакет из-под шоколадных карамелек «Мерри мейд», а другой рукой в садовой перчатке массировал загривок Шипли, к неописуемому удовольствию последнего. Мы с Деборой обменялись обычными приветствиями: она спросила, здоровы ли коты, рассказала последние новости о безответной любви Медведя к Печеньке, а я попросил прощения за Ральфа, который завел привычку сидеть в соседских кустах и во всю глотку выкрикивать свое имя.

– Очередная порция мусора? – кивнула Дебора на содержимое моей левой руки. – Ловко же он это делает. Никогда такого раньше не видела.

– Кто? Что делает?

– Как кто? Джанет, конечно! Кто ж еще? Вылавливает мусор из озера и тащит в зубах через весь ваш сад. Недавно и мне кое-что принес. По-моему, старый пакет от рыбацкой наживки.

За исключением, пожалуй, Пабло, Джанет всегда был самым незамысловатым из моих котов. Он не зацикливался ни на ветчине, ни на копченом лососе, ни на еде подороже, которую мы с Ди иногда покупали Медведю. Возможно, причина в том, что Джанет был родом из лондонского Ист-Энда? Еду он любил без изысков – мясные консервы и побольше желейной подливки. Будь Джанет человеком, он предпочитал бы не кафе и рестораны, а ларек с шаурмой – причем обязательно старался бы сойтись с владельцем поближе в надежде на будущие скидки. Жизнь Джанета-хищника по сравнению с жизнью его собратьев выглядела простой и лишенной соревновательного духа. Предложите нашему черному пушистику в качестве противника савойскую капусту – и он будет счастлив.

В отличие от Медведя с Бутси Джанет никогда не мечтал завоевать мир, а в отличие от Шипли с Ральфом – не мечтал завоевать меня. Однако у Джанета, как у всех котов, имелись собственные тайны, пусть и нелепые. Его любовь к мусору стала самой большой и нелепой тайной из всех. Действия Джанета избавляли меня от еженедельной уборки на берегу, и я был ему за это, конечно, благодарен, только неужели он действительно хотел мне помочь? Значит, мятая сплющенная жестянка из-под «Спрайта» – просто подарок? Пацифистский вариант землероек и полевок, которых подкладывают под двери спальни Шипли, Ральф и Пабло? Думаю, ответ лежал глубже: в завалах мусора Джанет высматривал лекарство от своих хворей.

Последняя кошка моих родителей, Дейзи, под конец жизни страдала гиперплазией щитовидной железы. Дейзи, правда, не искала утешения в фантиках от черничного мороженого трехлетней давности или в пакетах из-под картофельных мишек, но кое-какие симптомы совпадали. Обеспокоенный продолжающейся потерей веса Джанета, я отвез его к ветеринару и услышал, что мои опасения верны. Гипертиреоз нужно лечить. Мы с Ди встали перед выбором: ежедневно пичкать Джанета таблетками или на несколько недель оставить его в клинике для дорогостоящего облучения опухоли.

Первый вариант означал, что Джанет будет до конца своих дней нуждаться в лекарствах. Второй вариант нас тоже не устраивал: не столько из-за астрономической цены, сколько из-за необходимости отлучить несчастного глупого кота-сердечника от родного дома на срок, который нам покажется мучительно долгим, а Джанету – бесконечным.

Поначалу таблетки действовать не спешили, он продолжал худеть. Давным-давно один ветеринар, уточнив у Ди пол Джанета, со смехом пояснил – мол, кошки такого размера практически не достигают, только коты. В прошлом гости всегда с умилением охали при виде нашего «крохи». Теперь же я брал на руки не кота, а плоскую тряпочку. Если бы не роскошная шерсть, от Джанета совсем бы ничего не осталось.

Поскольку его тайное увлечение рассекретили, он перестал скрывать свою любовь к старым упаковкам и начал таскать мусор в дом, причем со звуковым сопровождением. Например, о находке пожелтевшего пакетика из-под желейных конфет, выполненных в виде зверюшек (слоган: «Новорожденная панда не больше мармеладки!»), Джанет объявлял скорбным воплем. Такой звук мог бы издать кот, который машет вслед уезжающим в отпуск домочадцам и видит, как их крохотная машинка вылетает с дороги и падает в море.

Чем зеленее, обтрепаннее и безличнее был мусор, тем громче вопил Джанет. Его завывания бередили душу, но звучали почему-то уместно. Судя по возрасту некоторых пакетов, в них вполне могли обитать привидения. Пожалуй, больше всего меня насторожило происшествие, когда, идя вверх по лестнице готовить завтрак, я чуть не наступил на использованный шестилетний презерватив. Внимательное изучение объекта с применением резиновых перчаток показало, что он безобиден: просто мокрая целлофановая трубочка неопределенного – но явно не сексуального – предназначения. Тем не менее я воспринял это как предупреждение. Из ист-мендлхемского парка часто долетали призывные вопли озабоченных котов. Значит, нельзя исключать худшего: однажды я спросонья ступлю ногой в кошачью дверцу, что-то противно хлюпнет, и на моем большом пальце окажется средство контрацепции.

У нас заболел Джанет, а на озере в центре Ист-Мендлхема возникли проблемы с птицами. Проблем было две. Во-первых, последние полтора года вода в озере все сильнее зарастала ядовитыми сине-зелеными водорослями, истребляя местную популяцию гусей и уток. На фонарных столбах развесили таблички с призывом к отдыхающим не усугублять ситуацию и не кидать в воду хлеб. В результате свой пыл поумерил даже тот старичок, который обычно с добродушной руганью скликал уток на хлебное угощение.

Вторая птичья проблема, надо заметить, вредила не столько округе, сколько моим котам. Некий пернатый шутник – понятия не имею, кто именно, поскольку личность свою он тщательно скрывал, – начал повторять свист, которым я зову своих питомцев на кормежку.

Раньше я уже встречал птиц, имитирующих звуки нашей повседневной жизни. Например, птица-телефон: она пару месяцев подряд прилетала к нам под кухонное окно и воспроизводила трель домашнего телефона. Еще больше удивила меня птица-Пабломяу: ее писк очень точно повторял исступленные вопли голодного Пабло. Однако нынешняя птица-кормосвист была куда изощреннее своих предшественниц. Она поставила себе целью не просто одурачить моих котов, а разрушить весь их жизненный уклад.

Коты, может, и улавливали разницу между моим свистом и свистом пернатой хулиганки, но разница эта была столь мала, что при звуках бодрой птичьей песенки Пабло с Джанетом почти всегда мчали в кухню в ожидании чуда. Даже их менее голодные и более невозмутимые товарищи, такие как Медведь, в ответ на птичий свист вопросительно приоткрывали один глаз. Не знаю, действительно ли эта пародистка звалась пересмешницей; если нет, она вполне заслужила такое почетное звание. Зато знаю другое: если бы мои коты в те дни помогали Харпер Ли писать знаменитейшую книгу двадцатого столетья, то роман вышел бы совсем не о расовых конфликтах на юге Америки.

Вообще-то с птицей-кормосвистом – тогда еще только зарождавшимся видом – я уже дело имел. Было это лет пятнадцать назад, когда я жил с родителями. Однако нынешний экземпляр водил своих жертв за нос куда виртуознее. С одной стороны, надо отдать ему должное – какой грандиозный эволюционный скачок в пародировании! Что следующее научатся передразнивать эти хулиганки? Рык голодного тигра? Партию бас-гитары во вступлении к сериалу «Сайнфелд»? Покашливание Джереми Паксмана, ведущего телевикторины «Дуэль университетов»? С другой стороны, хватит восхищенно ахать, пора что-то предпринять, иначе мои коты умом тронутся. В конце концов я использовал один и тот же свист вот уже три десятка лет. Возможно, птица-кормосвист подавала мне знак: настало время перемен.

Я стал обдумывать варианты. Можно сочинить новый свист – но где гарантии, что со временем пернатая пародистка не присвоит и его? Можно вернуться к старой доброй перекличке – но это неудобно, долго и ненужно. В результате я остановил свой выбор на песне «My Sharona», американском хите 1979 года в исполнении пауэр-поп-группы «The Knack». Сам не знаю, откуда пришло такое решение. Видимо, я вспомнил, как однажды вечером под эту песню раскладывал по мискам мясные кусочки в желе. Ее отрывистый, несколько хаотичный ритм очень хорошо вписался тогда в сумасшедший процесс кормления полудюжины мохнатых сил природы. Когда Пабло не рассчитал прыжок со стула на разделочный стол и бесцеремонно плюхнулся на полку с поваренными книгами, музыка прозвучала особенно к месту.

Честно говоря, я понятия не имею, отличают мои коты одну музыку от другой или нет. Хотя, например, когда играет «You Make My Dreams» дуэта Холла и Оутса, пушистые морды явно недовольны. Правда, это скорее реакция на мою непревзойденную подтанцовку. Словом, решил я, бодрая «My Sharona» вполне подойдет для эксперимента. Все лучше, чем эпический восьмиминутный отрывок из второго альбома группы «Emerson, Lake & Palmer».

Через неделю результат был налицо. Как только «The Knack» запевали «О, моя красотка», Бутси с Пабло уже крутились у меня под ногами. К первому рефрену «моя-моя-моя Шарона» все шесть котов успевали погрузить морды в угощение. Правда, даже к концу второй недели я так и не понимал, на что именно реагируют мурлыки – на гитары новой волны или на звяканье мисок.

Эксперимент находился еще в начальной стадии, и «Шарона» пока срабатывала не всегда. Поэтому, когда однажды утром Джанет не пришел на завтрак, я не увидел повода для волнений. Однако по своей природе я – человек мнительный. Джанет постоянно хотел есть, а жизнь у моих котов сейчас была сытая и беспроблемная, далеко от дома они не убегали. Словом, я решил прогуляться и заодно поискать Джанета.

Он лежал плашмя на животе, безвольно уткнув нос в землю под кипарисом недалеко от задней двери. Рядом красовался пустой пакет из-под кукурузных палочек с сыром, но кот не обращал на него внимания. На мое прикосновение он ответил слабым «пуко-шипом» – жалким подобием прошлых яростных фырканий. Я взял Джанета на руки, тот дернулся, словно хотел выскользнуть, однако тут же бессильно обмяк. Не кот, а тряпочка. Стоило мне дома опустить его на пол, Джанет уполз за диван.

Через три часа лучше не стало, и мы поехали в клинику. Я держал Джанета на смотровом столе, а ветеринар пихал в него сначала термометр сзади, потом антибиотики спереди. Врач сказал, что причина недомогания ему непонятна, однако она точно не связана с гипертиреозом. Я привозил сюда Джанета всего четыре дня назад – ему делали анализы и решали, нужно ли увеличить дозу лекарств для щитовидной железы. Еще за неделю до этого я побывал в клинике вместе с Шипли, который расцарапал себе сетчатку глаза и получил в награду защитный воротник в виде абажура. Может, пора уже здесь прописаться? Завести пижаму и зубную щетку? Все равно через три дня опять везти Джанета на осмотр в связи с таинственной новой болезнью. Буду лелеять надежду хотя бы на то, что нас примет уже знакомый ветеринар – иначе мне предстоит в третий раз за неделю объяснять, почему Джанет не девочка.

Ядовиты ли для котов сине-зеленые водоросли? Я не знаю. Джанет уже несколько месяцев играл в уомбла – вымышленного зверька, помешанного на сборе и переработке мусора. Наверняка за это время ему в рот попало много-много застойной воды. Неудивительно, что он проглотил какую-то гадость. Тем не менее произошедшее меня не просто удивило – оно меня подкосило. Следующие два дня ослабленный Джанет не проявлял интереса ни к чему – я мог сколько угодно махать у него перед носом первосортным мясом. Старые забавные привычки глупого кота – хвост, полный сучков и деревяшек, брейк-данс перед приступом рвоты – теперь выглядели безумно грустно.

Я так тяжело переносил угасание Джанета еще по одной причине: незадолго до этого, в феврале 2009 года, мы с Ди расстались. Нам по-прежнему было весело вместе, нас многое объединяло – на первый взгляд. Но если копнуть глубже, мы стали далеки, как две планеты. Мы хотели по-разному проводить время, нас интересовало разное. После долгих обсуждений мы поняли, что наши отношения такого не выдержат, и решили временно пожить отдельно. Мысли о судьбе котов мы отложили на потом. Однако, судя по всему, временное грозило стать постоянным. Я обитал сейчас один в нашем с Ди общем доме, вместе с шестью котами, вокруг которых вертелась наша с Ди совместная жизнь, и один из котов был серьезно болен.

Мои отношения с Медведем – любимым котом бывшего парня Ди – сначала складывались непросто. Медведь меня, можно сказать, околдовал. Он то дарил любовь, то испепелял ненавистью. Однако я не считал его по-настоящему своим – точнее, Медведь принадлежал мне еще меньше, чем другие коты. На первых порах мы с Ди вообще не знали, приживется ли он у нас. Джанет же, наоборот, принял меня с распростертыми объятиями. С ним в мою жизнь после долгого перерыва вновь пришли коты. Сколько в нем бурлило энергии! Он гонял по нашей первой квартире за мячиками от пинг-понга и игрушечными мышами, прыгал так тяжело, что соседи снизу жаловались на мою походку. Тяжелую поступь Джанет сохранил и теперь – услышав на лестнице его шаги, я часто путал его с Ди и окликал жену. Только «теперь» уже совсем не теперь: оно происходило несколько месяцев назад. Тогда у Джанета на лапах было еще достаточно мяса для внушительной походки, а со мной жил еще один человек, с которым Джанета можно было путать.

Брак всегда распадается не вовремя. Если бы окончание моих отношений с Ди ознаменовала еще и смерть Джанета, для меня это стало бы двойной трагедией. Утром перед контрольным визитом к ветеринару Джанет приковылял к миске и неуверенно попробовал немного паштета. Спокойнее мне не стало. Воображение по-прежнему рисовало жуткие картины: я один с пятью котами, без Ди и Джанета. Я никогда не считал себя мрачным и излишне впечатлительным, но должен признаться – меня тогда мучил кошмар, где я один-одинешенек хороню в саду Джанета. Мне было тридцать три года – вроде бы взрослый; однако я не верил, что справлюсь с таким горем.

Коты – животные, вольные духом. Со мной и Ди они делили кров, использовали нас в своих целях и никогда не считали себя домашними. Если они кому-то и принадлежали, то не мне одному – нам с ней вместе. Мы с Ди продолжали много общаться, и я регулярно рассказывал ей о состоянии Джанета, но сути это не меняло: Ди с нами не было.

– Ему двенадцать лет, – заявила прагматичная Ди. – Для кота это – возраст.

Говоря: «Для кота это – возраст», люди вовсе не имеют в виду возраст, когда коту пора встать на ноги, начать зарабатывать деньги и водить машину. Нет. Речь о том, что кот молодец, раз дожил до такого возраста. И это произнесла Ди?! Я был удивлен, но понимал – она отстраняется, защищает себя от того, что в недалеком будущем Джанет может совсем исчезнуть из ее жизни. Я тоже попробовал посмотреть правде в глаза. Да, Джанет начал есть, однако он так и остался тощим нервным несчастным котом с шумами в сердце и опухолью в щитовидной железе. Лучше готовить себя к худшему. Однако неужели двенадцать лет – такая уж старость? Медведю вон уже четырнадцать, а он уверенным шагом – пусть со странными вихляниями – явно топает к своему рассвету.

Я устал и измучился. Наверное, в таком состоянии не стоило искать на «Ютьюбе» ролики про старых котов. Одно видео чуть не превратило меня в живое желе: двадцатишестилетнюю полосатую кошку по кличке Конфетка, жившую на американском Среднем Западе, сняли за несколько месяцев до смерти. Добил меня кадр, где звезда смотрит в камеру и хрипло мяукает. В этом «мяу» звучала неугасимая любовь такой силы, что мне стало дурно. Виртуальное путешествие принесло мне и другие открытия. Например, я узнал про Крим Пафф, кошачью долгожительницу. Жила она у некоего Джейка, а умерла в 2005 году в возрасте тридцати восьми лет и трех дней от роду. Если бы мы решили пообщаться с Крим Пафф незадолго до того, как она покинула земную юдоль, и если бы Крим Пафф умела говорить, она поведала бы нам о другом, прошлом мире. В нем еще не было страшных убийств, совершенных «Семьей» Чарльза Мэнсона; не было «Led Zeppelin» и трехдневной рабочей недели; в том мире варежка для вычесывания котов и кошачьи домики-городки существовали лишь в мечтах писателей-фантастов-любителей-кошек-и-диких-причесок.

В видеоролике Джейк, немолодой мужчина в бейсболке, водил зрителей по своей лачуге в американском городе Остин и знакомил со своими многочисленными котами. Имена у них были необычные – Рыжий Пес, Жан-Клод Ван Дамм. Мне больше всего понравился отрывок, где Джейк с неподражаемым техасским акцентом сообщил, что за много лет «удочерил больше пятисот кошек» из местного приюта, – словно уточнил, сколько раз за сигаретами в ларек сбегал. По мнению Джейка, секрет долгожительства многих его питомцев состоял в особом завтраке: бекон, яйца, брокколи и кофе. Самому, что ли, попробовать так котов кормить? Искушение было велико, но я устоял: сперва «My Sharona», потом экстравагантное кошачье меню… Так и в чудака превратиться недолго. Нет, я еще не готов. Медведь когда-то любил брокколи, а вот Джанет каждый раз смотрел на подобное угощение в ужасе. К счастью, аппетит Джанета медленно, но верно начал возвращаться.

Нельзя сказать наверняка, когда именно Джанет пошел на поправку. Возможно, одновременно со мной. Ни он, ни я не испытали какого-то острого переломного момента, на нас не снизошло откровение, но под конец лета 2009 года мы чуть-чуть повеселели. Повышенные дозы лекарств коту помогали – если мне удавалось в него их впихнуть. По словам ветеринара, Джанету «не светило стать Арнольдом Шварценеггером», и все же вес он потихоньку восстанавливал. Пушистый черныш, конечно, не простил меня за все свои лечебные мучения и пытки, однако со временем стал благосклоннее воспринимать мои прикосновения, вновь будить меня по утрам, тыкая в руку холодный нос, и подставлять мне грудь для обожаемого массажа. Возобновились и поединки с Шипли. Джанет больше не отступал и в целом справлялся неплохо. Пусть он больше не был главным котом, но, если Шипли слишком распускал хвост, его быстренько ставил на место Ральф – при помощи какого-нибудь грязного борцовского приема. Плакса-психопат, что с него возьмешь?

Возвращение Джанета к жизни повлияло на его любовь к мусору – такой вот вышел побочный эффект. Ручеек пакетов из-под сигаретной бумаги и чипсов, стекавшийся в наш сад, мелел постепенно, по мере улучшения здоровья кота. Значит, я был прав: Джанет стал уомблом не потому, что захотел участвовать в движении за чистоту Британии, и не потому, что воспылал нездоровой страстью к неживым объектам. Нет, Джанет искал в мусоре лекарство – искал с непостижимым упорством. Но какое? Если бы Медведь умел говорить… Он наверняка знал ответ. Медведь часто сидел рядом с Джанетом, когда тому было плохо: когда Джанета выворачивало наизнанку от рвоты; когда он булькал, давился и рвал когтями мою руку, сующую в него пилюли; когда Джанет валялся на полу в кухне и горестно скулил над очередным заплесневелым безобразием. Медведь с сухой иронией наблюдал за всем этим откуда-нибудь сверху. Джанет увядал, а шерсть Медведя становилась все гуще и красивее – он словно высасывал из своего пушистого собрата жизненные соки. Однажды ко мне зашел газетный фотограф.

– Этот у вас из молодого поколения, да? – кивнул он на Медведя.

Я предложил угадать возраст кота.

– Три года?

Я еще не оправился от разрыва с Ди. На горизонте замаячил призрак Джейка из Техаса: немолодой одинокий мужчина, помешанный на котах. Нечего сказать, заманчивое будущее! Хотя жизнь в лачуге меня всегда привлекала, так что у такого будущего есть и положительные стороны. Ди скоро переезжала в квартиру с садом, и нам предстояло пройти через мучительный процесс деления котов. Окончательно мы еще ничего не решили, но все шло к тому, что Медведь и Джанет – коты, унаследованные мною от Ди, – останутся со мной.

– Тебя они любят больше, чем меня, – говорила Ди.

Но любят ли Джанет с Медведем друг друга? «Любят», наверное, не совсем уместное слово. Судьба неоднократно разводила эту странную парочку, но обязательно сводила ее вновь – к огорчению Медведя и короткому немому восхищению Джанета. Они давно пресытились друг другом, почти утратили взаимный интерес. Однако два черныша на удивление часто лежали рядом на одном диване или кровати: отдыхали, почти соприкасаясь хвостами. Джанет с Медведем совсем не походили друг на друга по характеру, но не походили они и на других котов: были не столь привередливы, не столь избалованны. А еще их роднил странный пацифизм: я ни разу не видел, чтобы Джанет или Медведь кого-то убили.

Так, может, Джанет искал в мусоре корм? В начале болезни он ведь постоянно хотел есть. Да, я предпочитаю думать именно так: невзирая на зверский голод, Джанет устоял перед соблазном. Он не стал убивать хилых мышек или усталых птичек, а предпочел иметь дело с отходами. Еще я думаю, что за это он, несмотря на все свои чудачества, заслужил уважение Медведя. Теория, конечно, яркая и фантастическая, но она замечательно подкрепляет мою веру в то, что коты – высшие создания, выдумщики и интриганы. Недосягаемые, удивительные животные, они достойны нашего почтения и заслуживают того, чтобы люди посвящали им свои ничтожные жизни.

Животные, которых мне не очень хотелось украсть.

Номер один – «уличная» камышница.

Имя:

Камыш-птица

Профессия:

Бегун, псевдолысуха

Место жительства:

Южный Норфолк, Великобритания

Краткая биографическая справка:

Камышница говорит:

– Хочешь меня?

Я в ответ:

– Нет, ты же птица.

Камышница опять:

– Я через дорогу сейчас побегу, гляди!

Ну а я:

– Ладно, сброшу скорость до пятнадцати миль в час. В Северном Лофеме вообще давно пора установить ограничение в двадцать миль.

Тогда камышница мне:

– Вот-вот. Как я тебе? Нравлюсь?

И мы благополучно теряем друг друга из виду.

 

Ты свистни – и, может, тебя не заставлю я ждать

Дневник дилетанта, гуляющего с собакой

14 января 2009

Сегодня мы с Ди совершали моцион в компании Ханны и ее кокер-спаниеля Генри. Ханна – это сотрудница Ди, она недавно переехала на нашу улицу.

– Если повезет, тебе разрешат выгуливать Генри, – объявила Ди. Мы как раз ждали Ханну возле ее дома.

Несколько лет назад я регулярно выгуливал Ноустера, бордер-колли наших бывших соседей Ричарда и Кэт, но с тех пор в моей жизни собак не было. Я затрепетал от счастья и с надеждой переспросил:

– Думаешь?

– Тебе… плохо?

– Нет! Холодно просто, дыхание немного сбилось.

Мы вчетвером пошли вниз по холму, мимо старой ярмарки и дальше из Ист-Мендлхема. Генри настойчиво тянул Ханну вперед.

– Он еще не выдрессирован, – запыхавшись, пояснила она.

Генри – кокер, причем такой крупный, что его часто путают со спаниелем побольше – спрингером. Питомец Ханны – черный с белыми пятнами, у него хитрые рыжие глаза. Они рыжеют еще больше, когда Генри исподтишка нападает на уток или стрелой мчит к прохожему, несущему тушку цыпленка.

– Ты справишься, – заверила Ханна. – Мужчин он любит.

В доказательство пес немедленно проявил любовь к мужчине – к бродяге, живущему в миле от Ист-Мендлхема, в лесочке у излучины реки.

– Генри! – кричала Ханна. – Вернись! Нет! Оставь человека в покое!

Они с Ди заметно нервничали, а я с интересом ждал, что будет дальше. Бродяга вылез из-под брезентового укрытия – разузнать, откуда шум-гам. На хищном обветренном лице читалось откровенное изумление – и никаких признаков испуга. Обычно на чужую приставучую собаку – да еще посреди чиста поля – люди реагируют по-другому.

В Ист-Мендлхеме встречаются порой колоритные персонажи. Мое любопытство, например, долгое время будоражил мужчина в спецодежде и с прической Дэвида Кросби: он целыми днями читал возле городского озера французские романы девятнадцатого века. А чего стоил старичок в яркой, утыканной значками спортивной куртке, который по утрам кричал на уток: «А ну летите сюда, чертовки! Шевелите булками!» Он наверняка вызывал симпатию у тех, кто любит крепкие выражения и не пробует сочинять рядом с ним статью. Однако, какая бы страшная беда с вами ни произошла, как бы ни подвела вас удача, решение обосноваться посреди чиста поля – это настоящее бунтарство.

Я не хотел подходить ближе и отвлекать бродягу от дел – а дела у того явно имелись, – зато во все глаза разглядывал его пожитки. Что за бумаги сложены у костра? Древние брошюры, где собрана мудрость предыдущих поколений бродяг? Личный дневник странствий? Хотя… Больше похоже на последние выпуски мужского журнала «Джи-Кью». Что этот человек ест? Какими мыслями заполняет дни? Когда он после долгого молчания вынужден говорить с другими людьми, не удивляет ли его собственный голос? Генри побежал назад к нам, и Ханна с Ди облегченно вздохнули. Я же с радостным предвкушением представил наше с Генри совместное будущее: сколько еще чудаков встретим мы в английской глуши!

На обратном пути я забрал у Ханны поводок. Генри был мельче Ноустера, но до чего силен! На обочине лежали полуистлевшие останки какого-то крупного зверя, сбитого машиной. Генри решил, что ему срочно надо в них вываляться; удержать его я не смог. Столь тесное общение животного с усопшим собратом было для меня в новинку. Мои коты, конечно, убивали грызунов, однако, попинав жертву туда-сюда, быстро теряли к ней интерес. Иногда они аккуратно разделывали добычу и приносили мне под дверь спальни селезенку – словно дети, оставляющие отцу недоеденные хлебные корочки. Однако коты никогда не использовали мышиные внутренности в качестве подушки.

– Да, это уже не в первый раз, – сказала Ханна. – На днях он с дохлым фазаном обнимался.

Мы зашли в паб. Я похвалил Генри за хорошее поведение. Не знаю, правда, по каким правилам он жил до этого и какое поведение считалось хорошим, а какое плохим. Просто не похвалить было бы невежливо. Я заказал всем по пинте «Гиннесса» и по пакетику сырно-луковых чипсов. Поднеся пальцы к пакету, я вдруг вспомнил, что не вымыл руки. Нет уж, сначала к раковине: чипсы хороши и без привкуса полуистлевших останков. Прихлебывая пиво, Ханна с Ди поведали мне кое-какие «спаниелевы термины», принятые у них на работе между собачниками. Например, хвост – это «палка-вилялка», а кудрявый хохолок на голове Генри – «песо-шиньон».

– Я так и сказала Тому после первой встречи с Генри, – говорила Ди Ханне. – «Он тебе понравится. Генри – как ты, только спаниель».

Меня и раньше сравнивали с собаками, а в данном случае я сам видел сходство. У меня темные густые вьющиеся волосы. С годами они немного поредели на висках, образовав спереди пушистый мысок. Мысок мой собственный, натуральный, честное слово, но на спаниелевом языке он вполне мог бы называться песо-шиньоном. Сравнение Ди мне понравилось. Правда, по дороге домой я впал в раздумья. Сравнение исходило от человека, который знал меня чуть ли не лучше всех и который описывал Генри словами «дуралей» и «неуклюжий попрыгун». Что бы это значило?

23 января 2009

По словам Ханны, Генри, проходя мимо нашего дома, тянет ее к входной двери. Я сначала не верил, ведь Генри был у нас лишь однажды. Но когда я впервые собрался с ним на прогулку вдвоем и довел его до своей машины, он целенаправленно двинул мимо нее к нам во двор. Внутрь я Генри не пустил – не захотел портить отношения с котами, которые и так уже заподозрили неладное.

Меня предупредили, что Генри-пассажир обычно нервничает, если машина движется неторопливо. Мол, когда Ханна едет медленнее тридцати миль в час, он начинает выть. Словом, собачий вариант фильма «Скорость», где вместо бомбы спаниель, а вместо автобуса «Ниссан-Микра». Не знаю, со мной пес вел себя прилично. Поскуливать он начал, только когда мы прибыли на место, в деревню Данвич на побережье Саффолка.

Месяц назад, под Новый год, я дал себе несколько обещаний. Одно из них – совершить пятьдесят два пеших похода по Восточной Англии, протяженностью не меньше четырех миль каждый. Я хотел изучить округу и ради этой затеи купил шляпу а-ля Шерлок Холмс и отрастил зимнюю бороду. Говорят, важнее всего держать в тепле именно голову. В новой шляпе было столько меха, что замерзнуть в ней я, видимо, не смог бы, даже будучи голым. Впрочем, проверять эту теорию на практике я не спешил.

Меня ждало открытие. Оказывается, одинокого бородача в новеньком головном уборе далеко не всегда в сельской глубинке воспринимают человеком безопасным. Я понял это по косым взглядам встречных собратьев-ходоков. Другое дело – собака. Добавьте ее, и все изменится. Гуляя с Генри по берегу в Данвиче, мы услышали немало сердечных приветствий.

– У вас спрингер? – поинтересовалась румяная блондинка в резиновых сапогах и непромокаемой куртке.

Дама тоже выгуливала спаниеля.

– Нет, кокер, просто крупный, – с некоторым самодовольством ответил я.

За короткое время в роли собачника я уже научился произносить фразы вроде «крупный кокер» без глупого хихиканья. Тем не менее дальнейшие расспросы румяной блондинки мне были ни к чему. Вдруг она захочет узнать, каким шампунем я купаю своего пса или где я приобрел поводок? Вряд ли мой блеф выдержит подобный допрос. Я отдавал себе отчет, что подзываю к себе Генри и беру его на поводок не только для того, чтобы уберечь от стычек с другими псами. Я еще и избегаю разговоров с собачниками, опасаясь разоблачения.

Обычно Генри мчит ко мне уже после второго-третьего призыва, и я без труда пристегиваю поводок к ошейнику. Однако, заметив на лесной тропинке лабрадора, я почему-то замешкался. Собаки друг друга облаяли, мы с хозяином лабрадора тревожно переглянулись, что-то произошло, и тут чужой пес испуганно отпрянул, а Генри шустро припустил ко мне. По дороге к машине в моей голове звучали три мысли:

1. Не будь я всю жизнь кошатником, я бы среагировал быстрее.

2. А Генри-то – задира. Надо за ним присматривать.

3. Мой пес уделал другого, более крупного пса. Класс!

12 февраля 2009

Мы с Ханной легко договорились насчет Генри. Я вывожу его, когда она уезжает в командировки. Если же у меня возникнет желание погулять с ним в любое другое время – пожалуйста, только надо предупредить Ханну хотя бы за день. Она почему-то довольна и благодарна. Странно, ведь на самом-то деле повезло мне. Я получаю двойную выгоду: средство для быстрого поднятия само-оценки (когда коты вытирают об меня ноги особо наглым образом) и собаку без сопутствующих ей хлопот. Конечно, я должен убирать собачьи экскременты и угощать Генри печеньем и жевательными косточками, зато не должен его мыть, покупать ему корм, платить ветеринару и слушать завывания по ночам. К тому же я мечтаю завести собаку, и общение с Генри – отличная практика.

Безусловно, времяпровождение с Генри оказывает влияние и на другие сферы моей жизни. Сегодня, например, мы с ним гуляли по побережью Северного Норфолка, возле Бернем-Овери-Стейт. Генри несколько раз прыгнул в реку и на обратном пути провонял всю машину. Я завез пса домой и поехал на железнодорожную станцию встречать друзей, Стива и Сью. В результате второй раз в жизни мне пришлось просить прощения за то, что мой автомобиль пахнет «мокрым спаниелем».

28 февраля 2009

Сегодня Генри опять помочился себе на лапу. Он не может ее нормально задрать, поскольку у него, по словам Ди, воспаление тазобедренного сустава. Честно говоря, никак не привыкну к тому, что собаки такие несамостоятельные, – я имею в виду работу их кишечника. Мало того, у Генри есть привычка какать прямо на проселочных дорогах, причем желательно за секунду до того, как из-за ближайшего поворота вылетит джип. Сегодня мы гуляли к югу от Нориджа, вблизи деревушки Лоддон. Не успел я склонить голову над экскрементами Генри, как меня чуть не сбил «Рендж-Ровер» – я вовремя откатился в придорожную канаву. Пес на инцидент не среагировал и с завидным равнодушием умчал пугать уток. Когда я несу в кармане пальто пакетик с какашками Генри, в голове часто звучит чей-то голос: «Собачники и правда согласны это делать? Каждый день?!» Временами я почти перестаю думать о пакетике – ощущаю, как свежий ветерок ласкает кожу, любуюсь огородным пугалом. Однако пакетик постоянно маячит где-то на краю сознания. Он сопровождает меня всю прогулку, не исчезая ни на миг, вес его все растет, растет… Постепенно я начинаю думать, что меня сопровождает не одно живое существо, а два.

18 марта 2009

Скольких животных мы встретили сегодня с Генри? Семнадцать. Скольких животных Генри разозлил? Четырнадцать.

24 марта 2009

У нас с Генри теперь много знакомых собак в округе. Мы даем им подходящие клички. Под «мы» я, конечно, подразумеваю только себя. Но поверьте: если б Генри умел придумывать клички своим четвероногим соперникам, он делал бы это с большим удовольствием. Генри – нахал и задира. Его дерзкие нападки сильно действуют на нервы чванливому далматинцу и холеному волкодаву. Зато нашего Генри никто не назовет высокомерным букой: он с одинаковой радостью приветствует и джек-рассела, и грейхаунда. Вот про Джането-Псину такого не скажешь. Кличку придумал я: эта собака поразительно похожа на моего кота Джанета. Сегодня Джането-Псина проплыла мимо нас, задрав нос и пушистый хвост. Вид у нее был такой важный, словно мы – лишь грязные песчинки на ее горизонте. Смешно, особенно в исполнении существа, которое является двойником самого безмозглого кота Восточной Англии.

7 апреля 2009

По-моему, я научился отдавать Генри команды приказным тоном. У меня даже голос сам собой грубеет. Ди между тем зовет Генри моим «альтер-псего». Видимо, из-за той самой прогулочной шапки – у нее уши, как у спаниеля. Генри по-прежнему не спешит на мой зов, но рано или поздно приходит всегда. Порой я забываюсь и чувствую себя настоящим собачником. Так было, например, сегодня на пустыре в миле от дома. Лишь когда Генри «завел разговор» с двумя бордер-колли и ирландским сеттером, иллюзия развеялась. Что стало тому виной? Мой наряд, который отец называет «пальтишко гомика»? Или мой вопль: «Эй! А ну отойди от собак! Они для тебя малость великоваты!» Обе версии имеют право на существование.

2 мая 2009

С Генри стряслась беда. На прошлой неделе дома у родителей Ханны он залез в мусорное ведро (которое во избежание подобных случайностей было прикрыто сверху двумя кирпичами) и сожрал два с половиной килограмма пищевых отходов, бумажных салфеток, целлофановых оберток и несколько недогрызенных китайских ребрышек. В результате – «заворот кишок» (определение Ханны), операция и швы. Теперь его носят по лошадиному приюту, где работают Ханна с Ди, в синей пластиковой сумке – такую выдают на входе покупателям «ИКЕА». Правда, Генри и тут неймется: он мечтает выпрыгнуть из сумки и «поотгрызать галстуки» (определение Ханны) всем сотрудникам мужского пола.

19 мая 2009

Похоже, собаки меня официально признали. Сегодня я, обезГенренный, гулял между норфолкскими селами Касл-Акр и Вест-Акр. Через пару миль я увидел паб весьма гостеприимного вида. Вывеска гласила: «Не спугни лошадь: 7:30». То ли это была реклама некой живой музыки (есть ведь такая песня), то ли общая рекомендация во благо прохожих. Лошади я не встретил, зато ко мне вышла маленькая бурая дворняга – на ум сразу пришла кличка Плут. Пес побежал следом за мной к речной переправе. Я на него шикнул, но он решительно меня обогнал и потрусил в нескольких шагах впереди. Внутри шевельнулась догадка, что все подстроено неким третьим лицом – хозяином дворняги, темным властелином. Он живет в подземелье, и пес ведет меня к нему.

На семимильном пути нас ждало немало перелазов, изгибов, поворотов и ответвлений, но Плут, держась в шаге от меня, уверенно бежал впереди и совета не спрашивал. Нам встретилась пара таких же ходоков: если они и заподозрили, что пес не мой, то виду не подали. Однако я ощутил беспокойство. Вдруг это были, скажем, местные крестьяне Джим и Мэри? Возьмут и донесут своему землевладельцу – мол, какой-то странный бородач украл его пса Брайана.

Вдруг Джим – парень излишне любопытный? Вдруг он известен тем, что вечно сует нос в чужие дела и сочиняет плохие стихи для приходского вестника? Меня обвинят в воровстве, приведут на суд и вызовут свидетелем Ханну. Она с покаянным видом будет лепетать: «Да, меня немного удивляло, что Том берет собак взаймы. Но он выглядел таким порядочным… Теперь-то я понимаю, как заблуждалась».

Мы с Плутом прошли еще милю, как вдруг он развернулся и, бросив меня, помчал домой. Непостижимый пес. Я встретил на той прогулке еще двух собак. Преследовать меня они не стали, но одна – породы бриар – подпрыгнула и водрузила грязные лапы мне на грудь. Такое отношение собачьей братии мне привычнее. Для них я не спутник, а бесхребетный чудак, который при виде своей испачканной футболки с группой «Tom Petty and the Heartbrearers» только улыбается и нервно хихикает, без возмущений.

25 июня 2009

Генри, похоже, окончательно поправился. С новой гламурной стрижкой – песо-шиньон исчез, а жаль, – Генри выглядит здоровым и полным сил. Дома у Ханны он встретил меня привычным ритуалом, причем проделал все без видимых усилий: выхватил из моих рук поводок, минуты три-четыре побегал с ним кругами и наконец позволил пристегнуть его к ошейнику. Дальше по программе мне положено гладить и похлопывать Генри. Ему это вроде бы приятно. К сожалению, пес в отличие от котов не показывает, правильно ли я его чешу. По-моему, ему все равно.

Неужели все собаки такие? Знаю-знаю, они не мурлычут, но где-то же наверняка есть отзывчивые псы, которые способны вразумительно реагировать на человеческую ласку. Я, правда, таких не встречал. Видимо, потому и держу котов. Я люблю собак, однако не испытываю к ним подлинного уважения. Им слишком легко угодить, а их отношение к хозяину не может подготовить его к тяготам настоящей жизни.

Уверен, дело тут в умственных способностях. В мультфильмах псы обычно гоняют котов, но в жизни все не так просто. В семьях моих знакомых, где есть и кошки, и собаки, первые всегда берут верх над вторыми. В прошлом доме по соседству с нами жила Дженни. Я обожал наблюдать, как ее собачка Пижма пристает к неуклюжему черному котяре Чудику и регулярно получает от него звонкие оплеухи. Даже если под одной крышей с моими котами поселится пес вроде Генри, поначалу он, вероятно, сохранит физическое превосходство, но эти хитрые манипуляторы очень скоро заткнут его за пояс.

Тем не менее Генри нельзя назвать совсем уж глупым, у него определенно есть кое-какие зачатки непостижимого интеллекта. Скажем, в наших автомобильных поездках Генри с поразительной точностью определяет время, когда пора выть. Пока он не проявляет одержимости скоростью, о которой предупреждала Ханна, зато за несколько минут до прибытия на место пес начинает возбужденно повизгивать и пищать. Возьмем, к примеру, сегодняшний день. Я выяснил у Ханны, что Генри не бывал раньше в очаровательной деревушке Торпенесс на побережье Саффолка, и мы отправились туда. Так вот, на подъезде к парковке спортивно-развлекательного центра, откуда я запланировал идти пешком, Генри завел знакомую песню.

Нет, он не просто реагирует на замедление машины. В дороге я притормаживаю много раз, иногда даже останавливаюсь для заправки – Генри и ухом не ведет. Как он определяет, что нас не ждет прогулка по АЗС? Значит, крайняя глупость и изощренный ум (две стороны одной медали) у кошек и собак проявляются по-разному, но кое-что этих животных объединяет: и те и другие читают мои мысли. Потрясающе.

16 июля 2009

Плюсы арендованного пса, № 173. На этой неделе я трижды произнес фразу: «Простите за неудобство, моя машина пропахла спаниелем». А она-то не пропахла! Просто очень грязная.

3 августа 2009

Прогулочный режим нынешнего года вернул в мою жизнь то, чего я не делал уже лет двадцать: я давным-давно не бродил по полям и лесам вместе с родителями. Им непривычно, ведь я больше не ною: «Ну сколько еще идти?», не плетусь сзади и не отрабатываю размах воображаемой клюшкой для гольфа. Я тоже нервничаю – внутри меня сидит тринадцатилетний мальчишка, который по-прежнему считает, что он обязан ненавидеть семейные прогулки, ныть: «Ну сколько еще идти?», плестись сзади и отрабатывать размах воображаемой клюшкой для гольфа.

Я не спешил брать Генри на совместные прогулки с родителями. Генри для человека не опасен, однако папу в юности покусала немецкая овчарка, и в результате у него с собаками сложились не очень ровные отношения. Жаль, конечно, ведь собственный пес был бы для отца идеальным воспитанником. Он смотрел бы на папу с обожанием, не осуждал бы его за постоянные каламбуры и за то, что папа пылко агитирует всех вокруг полюбить новостную радиовикторину на «Радио-4». В моем представлении мир собак выглядит так: я приветствую их важным голосом, они здороваются в ответ и бегут дальше по своим делам – или, в худшем случае, вытирают лапы о мою футболку с группой «Aerosmith». В папином представлении мир собак выглядит совсем иначе – там суровые дядечки в бейсболках рычат: «Не дрейфь, не укусит» – ровно за секунду до того, как их ротвейлер отгрызает у прохожего щеку.

Я часто предлагаю маме завести собаку. Не только потому, что мне понравилось брать пса напрокат и я затаил мечту наводнить Британские острова доступными для меня собаками. Я убеждаю родителей: пес отлично впишется в их образ жизни и станет чудесным компаньоном для прогулок.

– Ой, что-то я сомневаюсь, – отвечает мама. – У нас и так хлопот полно. Да и папа вряд ли захочет.

Если я скажу, что отец склонен многое приукрашивать, то преуменьшу его способность преувеличивать. Однако насчет собак он говорит правду: с собаками у него все очень сложно. Непреодолимо сложно. Встреча папы и собаки – это столкновение печального опыта множества поколений людей и собак. Здесь не ограничишься вежливым кивком и дальнейшим занятием своими делами. Нет, встреча папы и собаки чревата Последствиями. Месяц назад отец гулял по Кембриджширу. На лугу он увидел беспризорного золотистого ретривера. Покрутив головой и не обнаружив рядом людей, папа вынул из своих мешковатых штанов ремень, обвязал его вокруг шеи ретривера и повел пса в ближайшую деревню – искать хозяев. Примерно через милю пути отца догнала разъяренная женщина в резиновых сапогах и обвинила его в краже любимого питомца.

На прогулки папа неизменно берет с собой «отпугиватель собак» – карманное устройство, которое оглушает агрессоров ультразвуком. Сегодня мы договорились побродить по Блэкени-Пойнт вместе с Генри, и я взял с папы обещание оставить прибор дома.

– А он меня не покусает? – спросил отец, когда Генри радостно выпрыгнул из моей машины на автостоянку у пристани.

– Нет-нет. Он хороший, – заверил я.

Скоро папа с Генри уже шагали вдвоем по соленой заболоченной низине, обогнав нас с мамой шагов на сорок. Видимо, из уважения к нетронутой красоте здешних необъятных просторов Генри не стал опорожнять кишечник сразу – дождался, пока мы выйдем на главную дорогу и сел на белой разделительной полосе. Я поспешно сгреб содеянное в пакет: из-за поворота как раз выскочил «БМВ» седьмой серии на скорости шестьдесят миль в час.

– Куда ты это денешь? – заинтересовался папа, когда я благополучно отпрыгнул на травянистую обочину.

– Положу в сумку. Потом выкину в специальный мусорник.

– Охренеть. Серьезно? Ужас какой.

День выдался жаркий. Экскременты были завернуты в два слоя полиэтилена и помещены в относительную прохладу моей сумки, но меня все равно не покидало ощущение, будто они там плавятся. Да где ж этот собачий мусорник?! Я пока еще вел себя как образцовый гражданин, нес отвратительный пакет под мышкой, однако во мне росло желание швырнуть его с размаху на ближайшее поле. И тогда – свобода! Я пойду, залитый лучами солнца, налегке, без какашек, и все тревоги останутся позади.

Миль через пять мы подошли к перелазу через забор. Нижняя рейка ограждения располагалась довольно близко к земле. Генри выжидательно глянул на меня, и я пересадил его на другую сторону.

– Ты его всегда перетаскиваешь?

– Да, если он не может пролезть снизу. У Генри артрит.

– А что еще ты умеешь делать по-собачьи?

Я уже знал, что громкоголосые люди притягивают к себе Генри как магнитом. Наверное, именно поэтому он не отходил от папы ни на шаг. На привале у болот папа даже угостил Генри свиным пирогом. Поразительное достижение – отец делится мясом только с избранными, не делая исключений даже для лучших друзей и ближайших родственников. Я в который раз завел разговор о том, что родителям нужна собака: она им очень подойдет, с ней будет чудесно гулять. Генри их очаровал, но дальше дело не пошло. Папа, тот вообще меня не слушал.

– В сторону! – кричал он каждый раз, когда по узкой проселочной дороге проезжала машина.

Очень ценное указание. Оно и понятно: мы-то с мамой еще не доросли до первого класса школы, не выучили правил дорожного движения, а потому без заботливого папиного присмотра обязательно стали бы бродить посреди проезжей части.

– Мик, не надо так кричать, – попросила мама.

– Что? Ну и дела! Вечно вы ко мне придираетесь.

Примерно через милю мы свернули на вересковую пустошь. Я осторожно заметил, что, по-моему, вон та тропинка справа более живописна.

– Да что ты понимаешь? Я умею выбирать красивые маршруты! Тебя еще на свете не было, а я уже всю Англию исходил.

Отец надулся. Я перегнул палку и в ответ съязвил – может, это именно он изобрел пешие прогулки? Мне тут же стало стыдно: мне всегда стыдно, когда я над ним иронизирую. Зато Генри не сводил с отца обожающего взгляда. Я вспомнил фотографии папы-подростка, на которых он корчит рожи и показывает «рокерскую козу». В памяти всплыли слова Ханны о Генри: «Ей-богу, если б у этого пса были пальцы, он бы постоянно задирал вверх указательный и мизинец». Я смотрел, как папа со спаниелем, ускоряя шаг, идут вместе к заболоченной низине, и думал об «отпугивателе собак», о нападении немецкой овчарки… Какой невероятный союз двух существ! И какой гармоничный…

3 августа 2009

Мейл от мамы: «Замечательно было тебя повидать. И познакомиться с Генри. Он очаровал нас обоих. Теперь мы и правда подумываем о собаке. Папа говорит, она хорошо впишется в нашу жизнь и скрасит прогулки».

Мой ответ: «Ну надо же! Какие неожиданные аргументы. Мне бы и в голову не пришло».

7 августа 2009

Не видел Генри несколько дней. Понял, что немножко по нему скучаю. Для поднятия настроения Ханна прислала мне фото, где довольный Генри лижет мороженое. В нагрузку к снимку шла новость: вчера Генри пробовал качаться на галстуке директора.

10 августа 2009

Очередные новости от Ханны: все сотрудники в управлении начали заправлять галстуки в брюки. Есть подозрение, что мода тут ни при чем.

14 августа 2009

Новости от мамы: папа решил собаку все-таки не заводить – сегодня на прогулке к нему пристал какой-то доберман. Зато папа купил для пруда новую очень толстую рыбу.

17 августа 2009

Сегодня на набережной в Олдборо Генри чуть не стащил жареную картошку у какого-то мужчины. «Нельзя, Генри!» – рявкнул я и сам удивился, как грозно вышло.

«Да, песик, тебе такого, к сожалению, нельзя», – вежливо кивнул мужчина. Я извинился, он похвалил рыжие глаза Генри и показал на свою таксу – та резвилась в прибое вместе с женой незнакомца.

Генри волшебным образом сводит меня с людьми. Когда шагаешь по лесам и полям в одиночестве, ты – лишь щепка, гонимая суровыми волнами. Когда же бредешь с собакой, щепка волшебным образом перерастает в колючий чертополох, который так и норовит к кому-нибудь прицепиться. Выгуливая Генри, я понял: романтические комедии, где две одинокие души сводит вместе стычка между его кунхаундом и ее биглем, – это не просто голливудские выдумки. Такое правда происходит! Жаль только, я не поклонник стокилограммовых лысых женатиков в мешковатом пуховике двадцатилетней давности.

29 августа 2009

Возможная запись в «Собачьем словаре»: «Сирень – симпатичнейший дурень».

5 сентября 2009

Куда бы ни сиганул Генри – в мелкую заводь, глубокую реку, сточную канаву или грязное болото, – пахнет он всегда одинаково. Завораживающая способность. Она не дает мне покоя. Водные артерии Норфолка и Саффолка полны самых разных примесей, дохлых мошек, экскрементов, дождевой воды, останков животных. В каждом водоеме – свой набор. Следовательно, каждый водоем должен иметь свой собственный неповторимый запах. Почему же при контакте с Генри любой такой запах превращается в одно и то же – вонь мокрой шерсти? Аромат не то чтобы совсем уж гадкий, но такой ядреный, что от него некуда себя деть. Наверное, собаки страшно гордятся этой особенностью. Генри – обонятельный вариант неповторимого и чарующего актера Кристофера Уокена: куда его ни помести, чем ни облей, все равно будешь знать, что перед тобой именно Генри.

17 сентября 2009

После налета Генри на мусорное ведро родителей Ханны я бдительно слежу за тем, что он ест. А ест он все, кроме собак и людей, и остановить его я успеваю не всегда. Мои коты, прежде чем приступить к трапезе, придирчиво изучают угощение на предмет ядов, мышьяка и качества исполнения. Плотный жизненный график Генри не оставляет времени на подобные глупости. На последней нашей прогулке он не только облизал дерево, но и умудрился сожрать сначала нечто неидентифицируемое в судочке из-под жареной картошки – явно не картошку, – а потом недоеденный мясной пирог, который я полтора месяца назад купил в гольф-клубе деревушки под названием «Вперед, на запад!». Пирог этот завалился за перегородку, отделяющую салон от багажника, и там тихонько пролежал, пока его не нашел пес. Очень печально. Я не про диету Генри, а про то, как низко пали мои стандарты в отношении ухода за автомобилем.

28 сентября 2009

Сегодня мы гуляли по Неттишоллской пустоши на окраине парка Тетфорд-Форест. Компанию нам составляли моя знакомая Джесс и ее колли Спартак. Псы хорошо поладили, причем Спартак не спасовал перед нахальным Генри. Я впервые выгуливал собак совместно. Это оказалось весьма поучительно: я понял, что собачником так и не стал, хоть и проделал долгий путь в качестве «собачьего арендатора». Поначалу я еще покрикивал на Генри для приличия, однако через полчаса охотно уступил Джесс бразды правления обоими псами. Она – ветеринар, привыкла видеть смерть чуть ли не каждый день, так что характер у Джесс покруче, чем у меня. Впрочем, окажись на ее месте любой другой собачник, все наверняка вышло бы точно так же. По-моему, собаки считают меня идиотской родственной душой и понимают, что я не слишком стараюсь перейти в разряд хозяина. Помню еще с детства: в десятилетнем возрасте я обожал играть в саду соседки Дороти Коуп с ее черным лабрадором Беллой и маленькой борзой Милли. То были веселые забавы равных существ, а не попытки подчинить и обуздать. Я уже много времени провел с Генри, но до сих пор не созрел завести собственную собаку. Зато понял, что мне нравится брать собаку на прокат.

3 октября 2009

Сегодня, возможно, настал последний теплый день в этом году, и я самонадеянно повез Генри в деревню Блитбург – пройти девять миль по дорогам Черного Шака. Шак – легенда саффолкского побережья: призрачный черный пес размером с небольшую лошадь, который объявился в окрестностях еще до викингов. В 1577 году он ворвался в блитбургскую церковь, жутко напугал прихожан, а двоих даже загрыз. Я рассматривал отметины около двери, якобы оставленные страшным гостем, и думал – способен ли мой арендованный черный пес на такие подвиги? Вряд ли. Хотя я легко представляю, с каким грозным видом он кинется на бедных прихожан, если унюхает у них кексы и пирожные.

Мы прошли сначала в глубь суши, затем, сделав петлю, по реке Блит – назад к побережью. На полпути сделали остановку в безлюдном пабе. Его хозяева, добрые люди, выставили во двор перед входом миску с водой – для умирающих от жажды черных псов. Я гуляю с Генри уже девять месяцев, но до сих пор не рискую привязывать его на улице у магазина или паба – наверное, из-за того, что отношусь к узлам с настороженностью и предпочитаю их избегать. Словом, я попробовал нести в одной руке пинту пива и сырно-луковые чипсы, а в другой держать поводок Генри. Может, оно и к лучшему, что в результате половина напитка пролилась на пол: к тому времени я уже очень устал и с пивом в животе не осилил бы остаток пути.

Маршрут я выбирал дальновидно: ориентиром нам служил шпиль блитбургской церкви. Она являлась отправной и конечной точкой прогулки. На обратном пути утомленным выглядел даже Генри, а я-то думал, такое невозможно. Я надел какие-то неудобные носки и натер на пятке волдырь. Он все рос, рос… Потом волдырь, по-моему, лопнул и начал кровоточить. Шпиль приближался, однако дорога меня смущала: в нужном месте почему-то не было поворота налево, в камыши. Там невозмутимо текла река Блит, и никакой тропки я не видел.

Я давно понял, что путеводители далеко не всегда указывают расстояние верно. К тому же некоторые из них грешат излишней эмоциональностью изложения. «Сделайте бросок через поле» – какое волнующее описание! За ним скрывается очень прозаическое действо – надо пересечь по диагонали кусок земли, меся ногами грязь и гнилую капусту. А вот: «Раз – налево, два – направо, три – перед вами загоны с любопытными свиноматками». Настоящее руководство для тех путешественников, которые при виде любознательных свиней начинают на радостях вальсировать: раз-два-три, раз-два-три… Ну да ладно, не это главное. Главное – я никак не мог найти тропинку. В поисках переправы через реку мы целый час бесцельно бродили по лугам и камышам. Серый церковный шпиль выглядел зловещим знамением: мы к нему шли-шли, но ни на шаг не приближались.

Своих собак у меня никогда не было, зато было хорошее мнение о собаках книжных, выдуманных. Я надеялся, что Генри нас спасет: понюхает землю, скажет: «Р-гаф?», затем: «Р-р-гаф-гаф!» – и выведет меня к людям. Однако Генри ничуть не волновался и раз за разом весело прыгал в реку, распугивая цапель. Через два часа стемнеет. Уже похолодало, и боль в ноге стала такой мучительной, что я снял ботинок и уставился на серый носок, пропитанный красным. Неужели я тут застряну? Я вдруг остро осознал, как одинок. К кому взывать о помощи? В отчаянии я отправил сообщение в «Твиттер»: «Заблудился в саффолкской глуши. Если это мои последние слова, знайте – меньше всего я любил песню “Farground” группы “Simply Red”».

Смех смехом, но волновался я уже не на шутку. Со мной ведь был еще и пес, который вряд ли умел добывать себе пропитание – разве что поблизости вдруг вырос бы магазинчик с горячей пищей.

В итоге я набрел в зарослях камыша на щиток с объявлением: из-за обрушения береговых укреплений река затопила все окрестные тропинки. То есть, чтобы добраться до машины, следовало повернуть назад и сделать крюк в четыре мили. Впервые за время нашего знакомства я увидел Генри изнуренным, мне даже пришлось перенести его через два последних перелаза. В конце концов мы вернулись к машине, пройдя в общей сложности четырнадцать миль. Небо над церковью было черным, зловещим – хоть и не таким черным и зловещим, как мой волдырь. Он уже стал размером с полторы моих ступни – так мне показалось при беглом осмотре. Я выехал с автостоянки и включил музыку. По какому-то непостижимому стечению обстоятельств функция случайного воспроизведения в «айподе» выбрала песню «Black Shuck» рок-группы «The Darkness», которая была родом из этих мест. «Черный Шак!» – фальцетом взвыл солист. В следующей строчке шла рифма к слову «Шак». Она описывала, что именно кладет на мир упомянутый пес: распространенное англосаксонское слово с немецкими корнями, которое повсеместно используется по сей день. На заднем сиденье крепко спал мой арендованный черный пес. Он вел себя гораздо лучше, чем черный пес из легенд, но тоже явно мог положить на мир… такую же штуку.

Выдержки из кошачьего словаря

Безалкоголка

Прохладная второсортная вода, которую люди по всему миру почему-то упорно наливают котам в разнообразную тару. При этом многочисленные эмпирические данные указывают на то, что любимым спиртным напитком большинства котов является либо а) вода, бегущая прямо из-под крана, либо б) застойная озерная жижа, приправленная убойным коктейлем из крохотных организмов. Многие коты считают, что столь настойчивое продвижение безалкоголки на рынок наглядно демонстрирует полную неспособность людей понимать фундаментальную основу кошачьей природы: коты любят крайности, они не согласны на компромисс и очень боятся заурядности.

ВЫВФЫШПРПВЫРЫВВС

Фелинологи расходятся в оценках того, когда именно возник древний язык вывфышпрпвырыввс . Одни называют начало 1983 года, когда широкую популярность приобрели домашние компьютеры «БиБиСи Микро» и «ЗетИкс Спектрум». Другие говорят, что продвинутые коты из района Южного парка в Сан-Франциско общались на этом языке еще в 1974-м. Как бы там ни было, все сходятся в главном: с начала девяностых годов вывфышпрпвырыввс прочно вошел в обиход. Люди ошибочно воспринимают вывфышпрпвырыввс как случайный набор букв, результат прогулки шаловливых лап по клавиатуре. Людям невдомек, что они имеют дело с особым языком – языком бурных эмоций и грубых ругательств. Это, если хотите, непристойный двоичный код, который коты всего земного шара рассылают собратьям при помощи сложной, невидимой человеческому глазу системы электронной почты. Самые известные «плевки в душу» – выражения « фгщфпащндрпщ » («Пошел на́ хвост, дурак!») и « щшфшгрфпшгпппрфагп » («Твоя мамаша с пекинесом путалась!»). Конечно, с развитием Интернета вывфышпрпвырыввс эволюционировал, видоизменился и, по мнению некоторых, стал проще. Например, фразу «оровроврвввввввмммв» («О господи! Когда уже хозяин встанет из-за компьютера и подставит мне свой живот?! Хочу его помять!») теперь многие обленившиеся коты поколения игрек сокращают до незатейливого, бесцветного « орвммммв ».

Дьявольский уголек

Последний засохший, почерневший кусочек еды, который кот всегда оставляет в миске, – даже если он не наелся. Легенда о дьявольском угольке (он не имеет ни малейшего отношения к обычному углю) восходит к восемнадцатому веку, когда в Йоркшире жил-был крестьянский кот по имени Озирис. Однажды он нашел в соседском амбаре засохший кусочек землеройки. Кто бы ее ни убил, этот кусочек он по какой-то таинственной причине не съел. Кошачий фольклор гласит, будто бы кошка местной ведьмы «подбила» Озириса проглотить лакомство, после чего тот рухнул замертво. Даже трезвые, рассудительные коты, считающие легенду о дьявольском угольке «белибердой», во время кормежки невольно сторонятся последнего сморщенного кусочка. Они кладут лапу на живот и выдают объяснение, шитое белыми нитками: «Я сейчас на диете Котаткинса» или: «Ну правда, я лопну – нашел тут недавно на полу чипсы со вкусом копченого бекона, а они жутко сытные».

Котодух

Кошачья способность проявлять силу духа перед лицом невзгод. Пример: когда кормушка опустеет, стоически выдержать двадцать минут до того, как раб-человек бросит сочинять свою просроченную статейку и помчит в зоомагазин пополнять запасы.

Неохота

Вялая версия ласки, при которой кот тычется мокрым носом в руку хозяина (смотри книгу «Под лапой»). Неохота чаще всего используется во время торговли между котом и хозяином: «Мне скучно/неприлично/лень тыкаться носом тебе в руку, но я на это, так и быть, пойду, если взамен получу тончайший ломтик недоеденной просроченной индейки».

Пробуждение с деревяшкой

Открыть после сна осоловелые глаза и обнаружить у себя в хвосте сучок, которого перед сном вроде бы не было.

Создание писе-метки

Процесс мочеиспускания в совершенно новом, необычном месте, побуждающий собратьев делать то же самое. Кот, который создает писе-метку, рожден быть лидером. Он довольно высокомерен и знает, что его незаурядность дорогого стоит. При виде последователей, неуверенно ковыляющих по его стопам, такой кот частенько ворчит себе под нос: «О, явились, безмозглые стервятники. Будут глодать останки моей гениальности» или: «Теперь-то я понимаю, как чувствовали себя “The Beatles”, когда “Marmalade” перепел их “Об-ла-ди, об-ла-да”».

Чесать воздух

Бешено и бестолково молотить по воздуху задней лапой, пока хозяин «помогает» чесать зудящее место. Причем до этого места (нет, спасибо, конечно, и все такое!) можно прекрасно достать самому. Есть мнение, что чесанье воздуха – не такой уж безотчетный процесс, что на самом деле это – оскорбительный жест, уходящий корнями в Древний Египет. Кошачий вариант поднятого среднего пальца, только намного-намного грубее. Есть и другое мнение: будто чесанье воздуха – очередное доказательство растущего вмешательства человека в кошачью культуру, символ унижения природы. Скоро от природы вообще ничего не останется.

 

Загадочный мир дикой природы

– Привет, – произнес я. – Я в аэропорту, чувствую себя не ахти. Скоро вылет. Я просто хотел сказать, что очень тебя люблю. Так, на всякий случай. Мало ли… У меня нехорошее предчувствие…

Я захлопнул крышку мобильного телефона. Жаль, конечно, что в последний раз Ди услышит мой голос не вживую, а на автоответчике, зато я успел сказать ей о своих чувствах. Многие погибшие не успели, а это ведь так важно. Стало чуть-чуть – самую малость – спокойнее. Я в трехсотый раз за последний час нервно нащупал в кармане куртки пластиковую бутылочку с таблетками и пошел через весь зал аэропорта Найроби к Зеду, фотографу из журнала «Джек».

– Кажется, мне надо назад, – сообщил я.

– Как? Опять в туалет? – изумился Зед.

– Нет. Еще дальше. За таможенный контроль.

– Зачем?!

– Что-то я сомневаюсь насчет перелета. Может, нанять машину и поехать по земле?

– Да ты что? Ты размеры Африки вообще представляешь?

К двадцати с лишним годам я зарекомендовал себя никуда не годным путешественником. Однако поездка в Кению летом 2002-го стала достижением даже для такого жалкого отпускника, как я. То была командировка, в которую я попал совершенно случайно.

Все шло правильно: я сел в нужный самолет, прилетел в нужное место, встретился с нужными людьми. Меня ни разу не спутали с каким-нибудь другим Томом Коксом, первоклассным путешественником. Однако то, что я вообще здесь оказался, было удивительно, причем больше всего – для меня самого.

В Найроби меня не столько отправили, сколько заставили отправиться – лестью. Сделал это редактор Джеймс Браун, который в начале девяностых основал мужской журнал «Лодед». Недавно Браун запустил новое издание, «Джек», – этакий «Лодед» для взрослых, где упор был сделан не на наготу, а на захватывающие странствия и приключения. Браун прочел мою первую книгу и позвонил мне с предложением.

– Шикарная вещь! – восхитился он. – Идите к нам в журналисты.

Я уже слышал о Брауне и видел, как его пародируют собратья по перу и фотографы. В этих пародиях он всегда разговаривал писклявым голосом. Все потому, что Джеймс Браун был очень жизнерадостным человеком. Любую его фразу хотелось произносить с особым повизгиванием.

Вскоре я привык к причудам брауновского пыла. Браун мог позвонить ни с того ни с сего и закричать:

– Поезжай изучать соколиную охоту. Будет полный отпад!

На следующее утро он начисто об этом забывал.

Я вернулся из Кении – самолетом – и стал рассказывать, как чуть не сбежал из аэропорта и чуть не поехал на арендованной машине домой через Африку и Европу. Все посчитали, что я спятил. Все, кроме Брауна.

– Ах, чтоб тебя, чего ж ты передумал?! Было б гениально! Настоящее приключение! Мы б его на несколько номеров растянули!

Через несколько месяцев он послал меня на урок эротического рисунка – для какой-то статьи в «Джеке». Увидев мои примитивные наброски, Браун позвонил с мобильного и чуть ли не с пеной у рта заорал, что хочет посоветовать своему приятелю, известному арт-дилеру Джею Джоплингу, выставить их в галерее «Белый куб».

– Ну да, – ответил я. – А как же.

Однако Браун настаивал: мол, рисунки «потрясные» и напоминают «работы одаренного ребенка». Неделю эта тема не поднималась. Наконец я осторожно ее затронул.

– А, рисунки, – протянул он и тут же перевел разговор на очередную свою сумасбродную идею: запустить льва на Трафальгарскую площадь.

Все это было позже, а в июле 2002-го я знал лишь то, что Браун страстно и не-укротимо увлечен работой. Раньше при общении с редакторами журналов и газет мне казалось кощунством задерживать их у телефона дольше четырех минут – разве можно отнимать время у таких важных людей? Однако меня Браун продержал на телефоне три четверти часа. Он рассказывал о ралли Сафари, где машины мчат по кенийскому бездорожью среди львов и жирафов, и о своем видении «Джека».

– Вы любите машины? – спросил Браун. – Конечно, любите!

Я даже не успел ответить, что весь мой интерес к машинам сводится к наслаждению киношными погонями. Причем кино должно быть начала семидесятых, а машины – «Фордами-Мустанг» и «Доджами-Челленджер».

– Машины любят все! – провозгласил Браун.

Где-то посреди этой агитационной горячки он упомянул, что на ралли я, возможно, увижу гепарда. Я навострил уши.

Загвоздка была лишь одна. Четыре года назад я летел домой из Пизы. Над Ла-Маншем в самолет ударила молния. Авиапассажиры со стажем говорят, что это не такая уж редкость и что особых поводов для беспокойства нет. Однако в тот миг я бы им не поверил. По салону пронеслась ярко-голубая вспышка, закричали люди, а потом кто-то еще пустил слух, будто самолет не смог выровняться сразу – мол, какое-то время мы просто падали. Ступив на твердую землю, я дал себе зарок: обманув воздушную смерть сегодня, я не дам ей шанса взять реванш впредь.

Мне, конечно, была известна статистика: авиакатастрофы происходят редко. Только я не испытывал никакого желания сидеть в самолете и гадать, произойдет – не произойдет.

По-моему, в машине, поезде или на судне контролировать происходящее гораздо легче. Я понимал, что подобное ощущение – иллюзия, но иллюзией этой я дорожил. Кроме того, полеты противоречили моему важнейшему убеждению: подниматься над землей на высоту больше двадцати этажей для человека противоестественно. Незадолго до разговора с Брауном я залез на первую платформу Эйфелевой башни – и с перепугу едва не рухнул на спасительные четвереньки на глазах у беспечных туристов. Поэтому надо отдать должное брауновскому дару убеждения: за время телефонной беседы он сумел изменить мое отношение к перелетам с «Никогда!» на «Возможно – если кто-нибудь будет нахваливать мои работы и долго рассказывать о леопардах!».

– Вот, к примеру, я, – хвастал Браун. – Летал на реактивных истребителях, прыгал с парашютом – и ничего. Примите валиум. Все будет в порядке.

Я последовал его совету и принял валиум в зале ожидания Хитроу. Это меня немного успокоило, но не удержало от отправки на автоответчик Ди первого из двух «последних прощальных приветов». Тогда я выпил еще валиума, на всякий случай. Уверенность в том, что скоро мои руки-ноги разметает над Альпами, несколько поблекла, зато я ощутил новую потребность – постоянно бегать в туалет по-маленькому. Я пытался смотреть романтическую комедию на большом подвесном экране, в сороковой раз читал одну и ту же страницу книги, не понимая ни слова. В конце концов я нашел чем себя занять: виртуальной картой полетов, где можно наблюдать движение самолетов над Европой и Африкой. Это бодрило получше самого крутого боевика с Брюсом Уиллисом. Следующие одиннадцать часов я не отрывал от карты глаз. Исключение делалось только для марш-бросков в туалет.

Мы приземлились в Найроби, шагнули на улицу и замерли, пораженные удивительной темнотой. Она была не то чтобы чернее темноты сельской Англии – просто наступала совсем по-другому, без подготовки. Говорят, в июле в Кении сумерек просто нет. «Как так? – удивляетесь вы, услышав подобное заявление. – Не может же здешняя часть земного шара вертеться быстрее, чем остальные!» Однако, увидев все своими глазами, вы понимаете, что тут солнце падает за горизонт совсем с другой скоростью. Вы словно попали внутрь объемного киноэкрана, на котором резко сменился кадр. Только что перед вами стояла отчетливая картина: жаркое марево, пыльное облако от мчащейся машины, запах акации, пара страусов, далекая тень Килиманджаро. Как вдруг – раз! – все исчезло под черным одеялом, будто у вас перед лицом застегнули гигантский спальный мешок.

Вечером все команды, обслуживающие раллийные машины, быстро сворачивают работу – вместе с темнотой с холмов спускаются львы и гиены. Еще есть масаи, которые растаскивают автомобильные запчасти на сувениры. О племени масаи мне рассказал грубоватый йоркширец Пол. В 2002 году на ралли Сафари он отвечал за подготовку экипажа «Субару».

– Эти люди не понимают современной жизни, – объяснял Пол. – У них нет ни ипотек, ни пенсионного фонда.

Тон Пола подразумевал, что пора бы ребятам из племени масаи ликвидировать недоработку, если они хотят преуспеть на мировой арене. Хорош, мол, дурака валять.

Я в команду по обслуживанию машин не входил. Меня больше привлекали не гонки, а те самые львы и гиены, поэтому быстрые сборы после темноты меня не очень устраивали. Я бы мог замедлить процесс: спрятать, например, чей-нибудь передний амортизатор или торсионную балку. Только у меня не хватало духу, да еще знаний о том, как эти штуки выглядят. Зато представителей племени масаи я встречал, и немало – возле испытательной трассы. Все они были людьми чрезвычайно приятными и на удивление много знали о звездах «Субару». Больше всего мне запомнились двадцатилетние ребята Джонатан с Дэвидом и аристократичный отец Джон. Джонатан и Дэвид носили шука – национальную одежду из красной ткани – и серьги в растянутых ушных мочках. Во время Сафари оба проходили по тридцать миль, чтобы узнать результаты заезда, и считали такой поход сущим пустяком. Отец же Джон с большим восторгом рассказывал мне, какие чудеса творит с ручным тормозом Томми Мякинен, самый знаменитый пилот команды. Особый колорит всем троим масаи придавали коровы, которых масаи таскали за собой и которые удивительно походили на джазового исполнителя и прекрасного рассказчика Джорджа Мелли.

Увы, увлечение масаи чужой культурой не находило отклика в сердцах автомобилистов. Местных жителей в лучшем случае не замечали, в худшем – воспринимали как досадную помеху. С теплым чувством о них говорил лишь Стюарт, глуховатый техник-валлиец. Он рассказал, как несколько лет назад застрял на машине в двадцати километрах от ближайшей деревни. Спустилась ночь. Пытаясь вытолкать автомобиль из черной глинистой грязи, Стюарт вдруг ощутил на плече чью-то ледяную руку.

– Поворачиваю голову, а на меня смотрит огромный сильный масаи. Размалеванный, что твой Адам Ант! – вспоминал валлиец. – Прям боевая раскраска. Смотрит и говорит: «Помощь нужна, дружище?»

Стюарт понравился мне сразу. И хорошо, что понравился, – в тот же день он должен был доставить меня в Найроби. Ехать предстояло на «Субару-Импреза», на которой со скоростью двести километров в час обычно носился Петтер Сольберг.

– Надеюсь, вы поедете не так быстро? – уточнил я.

– А то. – Стюарт смахнул с руки комара. Комар явно послужил метафорой моего вопроса. – На этих красотках только так и надо ездить – шагом.

«Шагом» на языке команды «Субару» означало «семимильным шагом». В динамичном мире автогонок сокращение одного-единственного слова часто определяло ключевую разницу между победой и поражением.

Я не хотел быть дотошным, но не мог не задать еще одного мучавшего меня вопроса:

– А вдруг мы собьем корову?

– Не дрейфь. – Стюарт ткнул пальцем в машину. – Эти красотки останавливаются на один пых.

Никаких пыхов по пути из Найроби я не видел, там были только масаи, домашний скот, тарахтящие «Тойоты» семидесятого года выпуска и какие-то жуткие палки посреди дороги – первобытные ограничители скорости. К тому же Стюарт не прав, с коровами не все так просто. Томми Мякинен сказал мне, что они «очень опасны».

Я тогда глянул на выдающегося гонщика с откровенной симпатией. Вот человек, для которого мучительна даже мысль об убийстве невинного большеглазого существа…

– Угу, – добавил Мякинен. – От коров на машинах жуткие вмятины.

В моих рассказах про поездку в Африку слушателей обычно удивляют две вещи. Во-первых, когда я сел в гоночную машину, то гораздо сильнее боялся лететь в будущем домой самолетом, чем лететь в тот миг по дороге в условиях плохой видимости и на скорости почти двести километров в час. Во-вторых, приехав на испытательную трассу на следующее утро после прилета, я первым делом погнался за двумя страусами.

Эти страусы клевали что-то примерно в миле от того места, где команда «Субару» возилась с машинами. К тому времени я уже успел посмотреть первый пробный заезд Сольберга. Зрелище было короткое и феерическое: автомобиль рванул вперед в облаке пыли и растаял в холмах, оставив после себя лишь далекое сердитое жужжание двигателя. Моя бессмертная детская часть, обожавшая игрушечные машинки, ощутила слабый душевный трепет, но и только. В конце концов, мне всего лишь показали быстрый автомобиль. А все быстрые автомобили одинаковы: их колеса крутятся, сами машины рычат и вскоре исчезают. Такая предсказуемость не очень подогревала мой восторг. Зато его подогревало другое: под каждым кустом здесь таились создания, которых я раньше видел только в зоопарке или по телевизору.

Вскоре после возвращения из Кении я посмотрел фильм про природу. В нем ведущий поведал, что «страусы способны лягнуть гепарда и убить его одним смертоносным ударом». Странное дело, мне такое и в голову не приходило, когда я наблюдал за живыми страусами и набивался им в друзья. Может, на меня тогда еще действовал валиум? Пусть он не сумел вытеснить из моей головы страшные картины мучительной смерти в горящих обломках самолета, зато прекрасно сумел прогнать картину, где огромная птичья лапа яростно превращает меня в человекообразное ризотто. Хочу добавить, что два этих страуса, возможно, и не дрогнули бы перед мордой гепарда, однако меня они испугались до смерти. Как только я прибавлял шагу и их нагонял, они отбегали подальше. В конце концов я почувствовал себя пловцом, который увлекся ритмом волн, посмотрел на берег и не смог вспомнить, в какой части пляжа оставил полотенце. Я сдался и повернул назад.

Так проходили и следующие три с половиной дня: короткие промежутки ажиотажа в гоночной команде сменялись долгими периодами ожидания, во время которых я развлекал себя поисками диких животных – иногда в компании Зеда, но чаще один. В Великобритании я предпочитал не ходить ночами по сомнительным районам Нориджа. Здесь же, в богом забытом уголке, в окружении местных племен и огромных голодных зверей, я вел себя беспечно. Я преодолел четыре тысячи двести тридцать восемь миль на такой высоте, где людям бывать вообще не положено, пережил это и обрел временную неуязвимость. После такого мне ничего не было страшно.

На второй день я стал выслеживать бородавочника (который оказался низкорослым мулом), забрел на какую-то поляну и наткнулся на одинокую темную человеческую фигуру. Человек шел ко мне, держа в одной руке копье, а в другой – прямоугольный черный предмет. Незнакомец вполне мог проткнуть меня копьем, отобрать бумажник и бросить меня тут умирать – ни Зед, ни команда «Субару» не услышали бы моего крика. Занятые своими передними амортизаторами и торсионными балками, они бы только часа через три, после резкого наступления не-умолимой ночи, вспомнили бы про парня в вельветовых брюках-клеш, который был равнодушен к машинам, зато неравнодушен к животным. К тому времени стало бы так темно, что вертолет меня не нашел бы.

На самом же деле незнакомец – очередной масаи – приветливо пожал мне руку.

– «Субару»? – спросил он и продемонстрировал белозубую улыбку.

Я кивнул, хотя первым желанием было отмежеваться от упомянутого бренда. Я мог бы поведать туземцу, что в Норфолке он бы быстро перестал смотреть на эту машину сквозь розовые очки: на автостраде А-11 его бы не раз и не два подрезали «Импрезы», которых в нашем графстве немало. Поведать я мог бы, но зачем убивать в человеке радость?

Масаи подошел ближе, и я понял, что предмет в его невооруженной руке – это магнитола. Играла песня «The Eye of the Tiger» в исполнении группы «Servivor», знаменитая композиция из фильма «Рокки-3».

Тигры в Африке, конечно, не водились, однако я лелеял надежду повстречать льва. Правда, я не задумывался о том, как именно это должно произойти. По-моему, я рассчитывал случайно увидеть зверя на идеальном расстоянии от себя: не слишком близко – чтобы лев не откусил от меня что-нибудь, – но и не далеко – чтобы хорошенько его рассмотреть и запечатлеть нашу встречу.

Честно говоря, Браун несколько приукрасил интенсивность общения между участниками ралли и животными.

– Из-под колес во все стороны разбегаются львы, страусы, носороги! Полный отпад! – уверял он.

Много лет назад гоночная машина во время пробного заезда врезалась в жирафа. Это было ужасно. С тех пор, чтобы предотвратить подобные несчастья, впереди автомобилей стали пускать вертолет. К тому же я выяснил, что «приветливого» гепарда, сфотографированного вместе с командой «Субару», перед съемкой накачали успокоительными.

– С вами на этом ралли происходило что-нибудь ужасное? – спросил я как-то Мякинена.

– Да. Однажды огромная птица разбила мне лобовое стекло.

– Как? Черт. В смысле – страус?

– Да нет. На курицу похожа. Ну, видели? – Он широко-широко раскинул руки.

Кур такого размера я не видел ни разу в жизни. Мне срочно захотелось выследить хоть одну. Успеть бы до завтрашнего отъезда домой!

В «Джеке» мою статью про команду «Субару» сопроводили фотографией «Импрезы», скользящей юзом в облаке пыли. Ниже разместили другой снимок: на нем жираф брел по дороге, которую вполне можно было принять за грязную гоночную трассу. «Опасность среди грязи, – гласила подпись к обеим фотографиям. – Гоночная “Субару” мчит на скорости 200 км/ч по дороге, где гуляет взрослый самец жирафа весом 1900 кг!» На самом же деле этот жираф и близко не подходил к маршруту ралли. Он бродил в полной безопасности по территории национального парка Найроби. Там самая страшная автомобильная угроза исходила от «Рено-Эспас», за рулем которого сидел тучный смешливый кениец Морис. Морис всегда неукоснительно соблюдал правила, начертанные на вывеске: «Ограничение скорости – 20 км/ч. Бородавочники и дети имеют преимущество».

Словно в подтверждение своего безразличия к окружающей дикой природе, звездные автогонщики питались в ресторане «Хищник». Там подавали мясо множества животных.

Каждый официант в «Хищнике» был закреплен за определенным видом мяса-гриль и разносил его по залу на огромном мече. Не знаю, полагались ли сотрудникам комиссионные за проданное угощение, но соревновательный элемент в происходящем явно присутствовал. Ресторан неумышленно сделался местом, где бедные животные после смерти продолжали борьбу, которую вели при жизни. Меня тоже туда пригласили. Я скрепя сердце жевал мясо коровьей антилопы, зебры, крокодила, водяного козла и импалы. Угощение подавалось в не-ограниченном количестве. Я жевал и сочувствовал официанту, приставленному к водяному козлу.

Весь метод продаж официанта состоял в том, чтобы подходить к столикам и спрашивать: «Водяного козла?» Однако в этих шести слогах звучало столько боли! Думаете, человек, который произносит: «Водяного козла?», просто предлагает вам мясо? Ошибаетесь. Эта фраза может означать разное. Один «водяной козел» подразумевает: «Вы проголодались? Хотите попробовать?» Другой сообщает: «У меня на шее жена, четверо детей и поломанный карбюратор на “Мазде” восемьдесят первого года выпуска». Есть «водяной козел», который имеет в виду: «У меня в руках гигантский меч. Неужели нельзя найти ему другое применение, кроме вертела для мяса?» Наконец, существует «водяной козел», умоляющий: «Я умираю, спасите!»

Я с радостью помог бы, но той ночью я лежал в гостиничной постели, обливаясь мясным потом, и прислушивался к ощущениям в животе. Меня терзала боль Иуды. Я не был вегетарианцем. Однако, приняв участие в этой трапезе, я перешел в стан врага, предал животных, к которым сам же напрашивался в союзники. Если бы я хоть получил от еды удовольствие!.. Зебра не жевалась и по вкусу подозрительно напоминала конину (во всяком случае, я представлял себе конину именно так). Коровья антилопа не оставила следа в моей памяти. Крокодил оказался всего лишь сносным (хотя «в лицо» я бы ему этого не сказал). О водяном же козле лучше вообще помолчать; могу лишь предположить, что до своей печальной кончины он вел очень малоподвижный образ жизни.

С помощью Мориса с его «эспасом» я все-таки увидел львов – точнее, двух львиц, нежившихся на утреннем солнышке шагах в пяти от дороги. Я ехал стоя – голова и плечи торчали из люка в крыше машины – и являл собой прекрасную мишень. Несколько ленивых движений могучей лапы – и львицы заполучили бы сытный завтрак с ароматом вельвета. Да, мы находились в национальном парке с контролируемой природой, а не в условиях «настоящей» дикой природы вокруг гоночной трассы, и все же для меня это был смелый поступок. То же можно сказать и о моей разухабистой попытке пройти на «Рендж-Ровере» за рекордное время тот гоночный маршрут, по которому обычно летали «Субару». И о том, что произошло чуть позже: меня оставили в одиночестве сторожить вертолет с отказавшим двигателем, на бедный вертолет налетело три десятка любопытных масаи, а я покровительственно обнял его хромированный хвост и задобрил гостей водой и фруктами, найденными в кабине. Меня волновали проблемы покруче. Я, например, думал о вечере, когда некое дьявольское колдовство, которого я не понимал и понимать не хотел, понесет меня домой в Великобританию.

С тех пор я имел массу возможностей сесть в самолет, однако все их отвергал. Если мне по работе нужно было в Испанию или на юг Франции на два дня, я предпочитал провести столько же времени в дороге: ехал поездом дальнего следования, в тесном купе с воркующими голубками-студентами, а не совершал перелет, за время которого сибарит и ванну не успеет принять. Положа руку на сердце, меня не очень волнует то, что я не соответствую традиционным представлениям о разностороннем человеке. Я с удовольствием читаю рассказы других людей о джунглях, пирамидах и висячих садах. Меня гораздо больше беспокоит невозможность приобщиться к жизни животных. Из-за страха перед полетами я, наверное, так никогда и не угощу мороженым капибару, а мою шляпу никогда не стащит лемур. Вот это, честно говоря, сознавать горько.

– Поезжай в Тасманию выслеживать тасманийского дьявола! – восторженно предложил Браун через несколько недель после моего возвращения из Кении.

Я день-два думал и собирал информацию о тасманийских дьяволах. Они – самые крупные сумчатые хищники, «характеризующиеся черным мехом, едким запахом в минуты опасности, громкими пронзительными криками и свирепостью». Еще эти животные балансируют на грани вымирания из-за болезни с жутким названием – «лицевая опухоль тасманийского дьявола». Фотографии зверушек меня пленили – те, которые без лицевой опухоли, – но тут я выяснил, что перелет из Лондона в Тасманию длится двадцать четыре часа тридцать пять минут. Перед глазами промелькнул калейдоскоп образов о моем полете из Кении. Вот я сижу в зале ожидания, вновь переев валиума, и надиктовываю Ди очередное слезное прощание. Вот самолет отрывается от земли и летит вверх-вверх-вверх в ночное небо – долго-долго. Я пугаюсь, что пилот решил улететь на ледяную планету Хот из «Звездных войн». Вот я судорожно ищу, чем бы себя успокоить, и в конце концов кое-как переключаю внимание на альбом «Урожай» Нила Янга, играющий в самолетных наушниках. Я знал, что если решусь и рвану в Тасманию, то, возможно, где-то внутри себя отыщу того самого бесстрашного журналиста-путешественника, которого лепит из меня Браун. Это вопрос веры: кем человек себя считает, тем он и станет. Замечательная позиция. Да только я, увы, считал себя большим сухопутным цыпленком, чьи внутренности обратятся в камень при одном виде магазина беспошлинной торговли.

Меня немного утешила мысль, что, попади я все же в Тасманию, вряд ли я нормально пообщался бы с тасманийским дьяволом. К тому же в моем окружении тоже есть животные, характеризующиеся черным мехом, едким запахом в минуты опасности, громкими пронзительными криками и свирепостью. Если глянуть на зевающего Медведя, прищурив глаза, то легко можно представить себя в Тасмании рядом с этим самым дьяволом.

Мне повезло: так называемые «обычные» животные интересуют меня ничуть не меньше животных диких и вымирающих. Я с удовольствием смотрю в зоопарке на гепардов и гривистых волков. Однако с ними не пообщаешься так, как с барашком Пиплом или с шаловливой стайкой толстопузых карликовых козочек, которые закидывают копытца мне на грудь и вымогают орешки. В девяти случаях из десяти я предпочту погладить бархатистую морду ослика, а не издалека полюбоваться двугорбым верблюдом или поиграть в гляделки с горделивым сычом-эльфом. Близость к большому свирепому зверю, безусловно, щекочет нервы и добавляет удовольствия. Однако, если я скучаю по острым ощущениям, то всегда могу включить фантазию, покрепче прижать ухо к земле и вслушаться в мягкую поступь Шипли по ковру гостиной. Тем не менее в начале 2009 года я искренне ответил «да» на предложение Вики, специалиста по кошачьему поведению: она пригласила меня съездить в Кент и сунуть руку в пасть тигру.

Мы поехали в заповедник дикой природы неподалеку от Ашфорда. Я очень давно не подходил к большим кошкам и совсем мало знал о том, как следует себя с ними вести. Мое воображение рисовало картину: я стою в вольере с тиграми, кормлю их, треплю за загривок, обнимаю… Сейчас я диву даюсь, как спокойно я себе это представлял. Тем более после того, как Вики рассказала о своей подопечной по кличке Ронья. Тигрицу вызволили из какого-то восточноевропейского цирка, где ей покалечили лапу и, как следствие, сильно испортили характер. Наверное, мое спокойствие объяснялось тем, что у меня тогда был серьезный экзистенциальный кризис. Подходили к концу самые важные отношения в моей жизни, и мне оставалось только одно – быть философом. Я прожил на свете тридцать три года, причем восемь с половиной из них – в счастливом браке с умной и красивой женщиной. Я многого достиг в профессии. Погибнуть от зубов гигантской кошки – еще не самая мрачная перспектива. Я легко мог придумать картины и пострашней.

Вики не соврала: я действительно сунул руку в пасть тигру, примерно на три десятых секунды. Правда, нас разделяли прутья, и было плохо видно, где заканчивается моя рука с жареной куриной ножкой, а где начинается тигриная пасть. Ронья подходить ко мне не пожелала, и я покормил другую тигрицу, Инди, размером поменьше, – сачканул, можно сказать. Зато теперь будет чем ответить шутникам, которые дразнят меня за страх перед лошадьми. Пять минут назад я покормил еще и снежного барса. Это изумительное создание с гибким хвостом-валиком заставило меня по-новому взглянуть на мою привычку хвастать размерами Ральфовых лап.

Наступил черед манулов, чьи габариты были для меня попривычней. Вообще, если бы не их странная форма ушей и не круглые зрачки, манулы почти не отличались бы от домашних полосатиков. Однако эти лапочки при малейшей возможности охотно бросятся на человека. Один котик мне моргнул, и я машинально начал насвистывать – тем самым свистом, которым обычно зову своих питомцев. Убедившись в отсутствии рядом бравых смотрителей, я украсил свист короткими бессмысленными причмокиваниями.

– Ты что делаешь? – удивилась Вики.

– Сам не знаю. Вырвалось.

– Вряд ли он понимает твой язык.

Да, наверное. Кто я для этого манула? Какой-то слюнтяй-белоручка, который возомнил себя хозяином и притащил свои глупые «кошачьи» привычки в эти, можно сказать, джунгли. Да здешние обитатели скорее разорвут уютный кошачий домик в клочья, чем свернутся в нем клубком. Манул прав, но неужели обязательно смотреть на меня с такой злостью? Создание он, безусловно, симпатичное, однако тоже не без изъянов. Возьмем, к примеру, шерсть. Она так и вопит об уходе. Я не большой любитель купать-вычесывать котов, но на эту шкурку с удовольствием вылил бы бутылочку теплого арганового масла и дорогого шампуня.

В поведении кошек, которых показывала мне Вики, я узнавал горделивые манеры моих собственных питомцев – ярко выраженные, преувеличенные. Тигры, леопарды и львы не мяукают. Марк, главный смотритель заповедника, рассказал, что тигры ведут себя скорее как собаки. Однако все эти животные издают звук, который смотрители называют «хурчанием» и который напоминает мурлыканье. Нас водила по заповеднику сотрудница по имени Сара. Когда она позвала одного гепарда, Мефистофеля, тот ответил коротким «чириканьем» – так же «пел» во время кормежки Брюер, покойный брат Ральфа и Шипли. У здешних кошек тоже есть гендерные предпочтения, свойственные кошкам домашним. Ронья, как и Бутси, больше привязана к женщинам. Она даже затаила зуб на смотрителя Фрейзера, когда тот укоротил свою длинную женственную прическу. Ронья, как и Шипли, обожает кромсать книги, правда, больше любит не романы Джона Ирвинга, а телефонные справочники.

Удивительное открытие: оказывается, в рамках своей работы в заповеднике Вики угощала Ронью очень крепкой кошачьей мятой – и получала на редкость игривую кошку. Когда Вики заводит разговор о кошачьей мяте, возникает вопрос: почему эта женщина бродит тут при свете дня, одна, без кучи мордоворотов-телохранителей? Она должна скрываться в жутко подпольной подземной нарколаборатории: на лице – зловещее выражение, на теле – шелковый халат, в руках – дорогущий набор весов и гирек. Вики – знаток своего дела. В прошлом она посоветовала мне парочку невероятно действенных средств. Одно из них привело Бутси с Пабло в такое состояние любовного угара, что я стал переживать за свою коллекцию долго-играющих пластинок на верхней полке. Второе средство убедило Ральфа, будто он способен разнести в щепки антикварный комод высотой четыре фута. Однако Вики заверяла, что на своих самых крупных клиентах использует чистую, беспримесную траву, а это – совсем другое дело: одна затяжка такой травки начисто сносит голову нормальному домашнему коту.

Во времена моей поездки в заповедник в Интернете появилось видео про львенка Кристиана. В 1969 году его купили в знаменитом универмаге «Харродс» и вырастили в своей квартире двое хиппи, Джон Рендалл и Энтони Берк. Ссылка на видеоролики приходила на мою электронную почту по три раза на дню. Камера запечатлела трогательную встречу Джона, Энтони и взрослого Кристиана на бескрайних просторах Африки через год после того, как льва выпустили на волю. У него уже был свой прайд, и Джона с Энтони вовсю уверяли, что Кристиан их не вспомнит. Лев помедлил, присмотрелся, рванул навстречу гостям и кинулся им в объятья. На лицах ребят светилось такое неподдельное счастье, что мороз шел по коже. Подобная сцена оставила бы равнодушным лишь кусок железа. К видеороликам монтировали разную музыку – то душещипательную, то бравурную, – однако их это не портило. Миллионы потрясенных любителей животных задавали множество вопросов. Главные: «Неужели дикий зверь способен так сильно любить своих хозяев?» и «Ни черта себе! В “Харродсе” и правда продавали львов?»

Интернет наводнили фотографии. Кристиан на церковном дворе, где любезный викарий разрешил Джону с Энтони тренировать питомца. Кристиан на диване с Джоном и Энтони. Кристиан опирается передними лапами на черно-белый телевизор и всем своим видом показывает: «Кто? Я? Что? Ничего я не делал!» Моя собственная жизнь представляла собой некую отредактированную версию 1969 года, и история домашнего льва манила меня невероятно. Я ехал из заповедника домой, где теперь обитали лишь коты, и думал – может, вот оно, Решение? Поселиться вместе с другом, который тоже носит вельвет и бакенбарды, вести беспечную холостяцкую жизнь и растить нашего собственного большого кота… О нас пойдет слава как о людях добрых, смелых и ломающих предрассудки. Слава эта будет крепнуть с каждым днем. За ней неизбежно последуют шикарные вечеринки и фото на обложке журнала «Элль декор».

Тут я вспомнил, как смотрительница заповедника Сара рассказывала о проблеме со львами – те мочатся в поилки. Мои соседи, Дебора и Дэвид, недавно закончили тяжелую работу – выкопали у себя в саду пруд. М-да, возможны эксцессы… Тигры отпадают по той же причине: мощь их струи я получил возможность оценить вблизи. К тому же в памяти всплыла морда одного угрюмого льва. Сара поведала, что тот подрался с соперником, получил страшную рану когтем на яичках и едва избежал кастрации. Конечно, в комнате ожидания ветеринарной клиники я насмотрелся всякого, но это, по-моему, перебор.

С манулом совладать полегче, однако попробуй засунь его в кошачью корзину! Пожалуй, самым соблазнительным выглядел Артем – снежный барс, которого я кормил в заповеднике. Он, безусловно, будет прекрасно смотреться на любимой овчине Ральфа. Если я возьму себе будущего детеныша Артема, никто не обвинит меня в подражании Джону и Энтони.

Однако и тут было не все гладко. Одному снежному барсу в заповеднике недавно удалили часть кишечника – котик случайно переел конской гривы. Грива взялась из зловонного сарая с мертвыми тушами, в который Вики и Сара разрешили мне глянуть одним глазком. Такой сарай, видимо, неотъемлемая часть усадьбы с большими кошками. В моем саду для подобного сооружения не хватит места. Мне было очень тяжело, когда страдал Джанет, но сейчас самое трудное уже позади. Вряд ли я выдержу, если ворчливый снежный барс рухнет в углу комнаты и пожалуется на боль в животе. Спасать его и решать всякие проблемы наверняка будет здорово, однако новые встряски мне ни к чему. Они не улучшат жизнь, а усложнят. Да и вообще, усадьба с большими кошками – не совсем мое. Так я себя утешал, пока осторожно, не спеша ехал назад в то место, которое привык называть домом.

«Кот только что нюхнул пятналки или он просто рад меня видеть?»:

руководство по четырем малоизвестным видам кошачьей грязи

Фух

В ходе мелкой стычки с собратьями или в результате энергичного вылизывания коты умеют терять огромное количество шерсти, но при этом не меняться внешне. Хозяева котов порой часами гадают, каким образом их мурлыки проделывают подобный фокус. Ответ таков: все благодаря фуху – волшебному разрастающемуся веществу, которое часто принимают за «пух» и прочие неинтересные шерстяные продукты жизнедеятельности обычных зверей. Фух нельзя отнести к фуху, пока он не отделится от упомянутого мурлыки и не начнет тут же разрастаться – незаметно, но молниеносно. Поэтому его так трудно описать тем, кто не контактировал с ним напрямую. Пусть представят себе быстрорастворимый волокнистый протеиновый пудинг, однако и это даст лишь приблизительное представление об истинной природе фуха.

Фух – далеко не самая противная разновидность кошачьего мусора, и ученые экологи считают, что он таит в себе большой потенциал для переработки [7] . Тем не менее нельзя воспринимать фух беспечно, это часто приводит к тому, что при планировании бюджета рабы мурлык недооценивают расходы на уборочную технику. Фух – важнейший непризнанный элемент, который самым досадным образом разобщает кошатников и обыкновенных граждан. Доказательство содержится в следующем диалоге:

Хозяин кошки (нежно поглаживая моющий пылесос): Скажите, как этот малютка справляется с фухом?

Продавец пылесосов: Мистер Баббидж, вызовите, пожалуйста, охрану. У нас опять пациент из той самой больницы!

Кранк

Вязкая неоднородная слюноподобная субстанция, похожая на извергнутое диетическое печенье. Производится в огромном цветовом диапазоне. Например, черная ночь всех святых, неправильный серый и – самый популярный – морковно-рвотный оранжевый. Кранк обычно находят на кошачьих подбородках и в прилегающих к нему зонах. Эти таинственные выбросы создают много путаницы. Особенно страдают несчастные, которые ошибочно принимают кошачий кранк за одноименный энергетический напиток, выпускаемый Лилом Джоном, рэпером из Атланты.

Иметь дело с кранком неприятно. Сперва вы думаете, что кот испачкался слюной. Потом в вас начинает брезжить понимание – да это же кранк, просто его цвет по чистой случайности совпал с окрасом кота! Вторая неприятность приходит минуты через две: в поисках салфетки вы отворачиваетесь от кота всего на несколько секунд и обнаруживаете, что кранк исчез. С одной стороны, это хорошо. Ведь без кранка на бороде любой кот выглядит гораздо симпатичней! С другой стороны, не так уж и хорошо: можете не сомневаться, кранк не исчезает в никуда, так что тайна его конечного пункта назначения еще долго будет терзать вашу душу темными ночами.

Кошмяур

Фраза: «У меня был кошмар» звучит печально даже в устах обыкновенного гражданина. В среде же кошатников она вызывает трепет. Одно дело – увидеть кошмар ночью. Совсем другое – зайти в кухню при свете дня и обнаружить, что ваши ненаглядные казанки, полы и миски (которые вы скребли и чистили, не щадя живота своего) щедро покрыты кошмяуром.

Чтобы получить общее представление о пушисто-липком кошмяуре, вспомните случай, когда вы забыли вымыть руки после клея и ненароком провели ими по ворсистому ковру или по бредущему мимо ослику. Хотя с клеем и осликом все понятно. С кошмяуром понятно не бывает. «Интересно, вот то липкое посредине – это что? Полупереваренный корм или вчерашний пудинг, в который Джанет сунул хвост во время незаконной прогулки по кухонному столу?» – гадаю я, разглядывая очередной кошмяур. А волосатое в липком – это что? Клок от кота? Или от убитой им полевки? Или и то и другое?

Обычно кошмяур не слишком трудно удалить с кожи – помогает интенсивное мытье рук, как у хирургов перед операцией. Вопрос не только в том, «как» это сделать, но и в том, «когда»? Помыть руки сразу или сначала посидеть на полу, порыдать и помечтать о мире, где перед носом не торчит пять кошачьих мисок с какими-то сморщенными кусочками? Помыть руки до того, как вытереть обескошмяуренную миску полотенцем (к которому тоже вполне может прилипнуть кошмяур), или после? А ведь вокруг есть еще и недвижимые предметы. Мебель, к примеру. Издалека она может выглядеть чистой, но вы посмотрите получше. На кухне кошатника почти всегда найдется шкаф, к которому прилип кусок кошмяура.

Пятналка

«Как моча, только более стойкая и оранжевая!» Вы считаете такой рекламный девиз непривлекательным? Однако те, кто использует пятналку для дезориентации и усмирения окружающих, с вами не согласятся. Если кот нагло и с чувством мочится на, скажем, штору или на строптивый кусок плинтуса, то кот – правонарушитель. С пятнающим котом не все так однозначно, хотя его цели обычно не менее ужасны. Наоборот: пятнание – искусство столь изящное, что некоторые люди всерьез надеются найти у своего кота под хвостом крошечную кисть.

«Что делает кот? Пятнает? – задаете вы себе вопрос при виде виновника, непринужденно трясущего хвостом в углу гостиной. – Или признается в любви новой лавовой лампе?» Поскольку ядовитый окрас пятналки может проступить только часов через пять, выдвинуть обвинение совсем не просто. Когда до вас наконец доходит, что – да, кот действительно запятнал обложку романа «Падение империи» пулитцеровского победителя Ричарда Руссо, – преступник уже давно исчезает. Он нежится где-нибудь в саду под тенистой смоковницей или пятнает свеженькую упаковку из-под новой соседской электрокосы. Кое-какие пятналки так и остаются невидимыми навсегда. Единственный способ их вычислить – это ткнуть в подозрительное место носом другого кота. Если он в ответ приоткроет рот и сделает невменяемую морду – как у Энтони Хопкинса в «Молчании ягнят», когда запахи будили его темную сторону, – значит, перед вами пятналка. Отсюда и родилась известная фраза: «Кот только что нюхнул пятналки или он просто совсем не рад меня видеть?»

 

Иди по этому пути

Для моего друга Саймона семь сорок пять утра – время немыслимое. Сам я лучше всего работаю в первой половине дня, да и настырные пушистые будильники не дают залеживаться в постели, поэтому для меня восемь утра – чуть ли не обед. Однако Саймон – актер и, как большинство людей его профессии, живет в более размеренном темпе. Если утром нет съемок или кастинга, то день Саймона начинается лишь тогда, когда обычные люди уже уходят с работы, а разгорается не раньше, чем в барах перестают продавать алкоголь. Поэтому я очень удивился, услышав, как ни свет ни заря приятель в саду громко целует свою девушку.

Вчерашний праздник удался на славу. Впервые за девять лет я был один, без Ди. Саймон, мой постоянный партнер по гольфу, приурочил вечеринку к финальному раунду американского турнира Мастерс. Наконец победитель был определен. Гости, которые пришли смотреть гольф, и гости, которые пришли осуждать тех, кто пришел смотреть гольф, отбросили разногласия и сошлись в шумном унисоне. Смутно помню, как я открыл глаза в Саймоновой гостевой комнате. Ко мне лез обниматься волосатый неугомонный мужчина по имени Джон. При этом он кричал: «Ты любишь музыку! И такой тощий!» В другом конце комнаты стоял Саймон и держал вверх ногами, за щиколотки, свою девушку Керри и ее лучшую подругу.

Да, замечательно повеселились. Тем не менее я воспринимал все вокруг сквозь призму своего нового холостяцкого положения. Необязательно было окружать меня счастливыми парами, чьи прекрасные отношения непременно пройдут испытание временем, – я и без того видел любовь повсюду. Вот, пожалуйста, Саймон в саду целуется с Керри. Все в мире счастливы, и только я одинок. Голубки, наверное, так увлечены друг другом, что не могут расстаться даже на время сна. Честно говоря, я бы с удовольствием пошел сейчас вниз, поискал бы каких-нибудь соседских котов и попробовал бы завязать с ними дружбу. Коты эти вечно приводили Саймона в отчаяние – вытаптывали и портили его грядки с кухонными травами. Однако нарушать любовную идиллию не хотелось. Я отошел от окна и сел. Сидел долго – тер глаза, разглядывал комнату.

На стене висели рекламные постеры сериалов, где Саймон играл главные роли, и афиша Эдинбургского фестиваля, на котором Саймон несколько лет назад подрабатывал конферансом. Однако главное место в комнате занимало два огромных плаката с изображением собак всевозможных пород: на одном – большие собаки, на другом – маленькие. В нашем извечном споре «собаки против котов» мы с Саймоном зашли в ворчливый тупик. Саймон вырос на ферме в Йоркшире, в окружении спаниелей. У него просто не было времени на капризы и глупости ленивых котов. В первые два года нашего знакомства вопрос моего «котовладения» как-то не всплывал, а когда это произошло, Саймон приподнял бровь и посмотрел на меня поверх пивного бокала как на чужого. Со временем он научился принимать мою любовь к кошкам: как учатся принимать того, кто любит иногда выйти в люди с женской сумочкой под мышкой, а в остальном – нормальный парень. Да, Саймон ждал от друзей не такого, однако он смотрел на мир философски: все мы с возрастом обрастаем пунктиками, порой нужно идти на уступки.

Во рту у меня пересохло, и после недолгих колебаний я тихонько побрел вниз за водой. Я отошел подальше от окна, чтобы не потревожить голубков, но, уже отворачиваясь от раковины, заметил в зеркале отражение Саймона. Он влюбленно и нежно тянул вперед руку. На конце руки я думал увидеть Керри, однако там был кусок сосиски от вчерашнего барбекю. А на конце сосиски находился черно-белый кот роскошной пушистости.

– Доброе утро. – Я открыл заднюю дверь.

– Ой… э-э… доброе.

Вид у Саймона был такой виноватый, словно я застал его за нанесением на стену надписи: «Гольф – дерьмо».

– Я думал, ты их не любишь, – сказал я.

– Не то чтобы не люблю. Я, пожалуй, преувеличил. Я к ним просто равнодушен. Но вот приветствовать их мне нравится. Эту я зову Принцессой.

– Ты даешь им клички?

– Ага. Вон там – Генерал. – На заборе позади Саймонова дома сидел черный короткошерстный кот и флегматично за нами наблюдал. – Есть еще Вискерс, но она вечно где-то бродит.

Мужчины часто заявляют, будто котов терпеть не могут. Однако если прижать этих самых мужчин к стенке, то многие, как ни удивительно, признают, что «ничего против котов не имеют». Неприязнь к кошкам – это как фасад настоящего мужчины. Наподобие инструментов, которые выкладываешь в гараже на видном месте, а сам не используешь. Похоже, Саймона тоже можно записать в ряды таких конспираторов. Я обрадовался. Не только потому, что увидел близкого друга с незнакомой, неожиданно мягкой стороны, но и потому, что в предыдущие сутки испытал неизведанное чувство одиночества – как кошатник. Я вновь и вновь рассказывал друзьям Саймона, что держу шестерых котов, а в ответ получал недоумение.

– Понятно. Шерсти, наверное, море? – слышал я.

Друзья щурили взгляд, и я явственно ощущал, как превращаюсь в их глазах в семидесятичетырехлетнего вдовца. Местные власти воюют с его привычкой тянуть все в дом и с загадочным резким запахом, идущим от сарая с хламом.

На этой вечеринке присутствовали люди, чрезвычайно равнодушные к котам. Так уж вышло: потому что Саймон – собачник, да и просто по чистой случайности. Неудивительно, что в их кругу я чувствовал себя одиноко. Однако все было куда серьезнее: начинало меняться мое отношение к жизни с котами в целом, и чувство одиночества было лишь частью трансформации.

Прошло два месяца моей холостой жизни, и я обнаружил, что в ней есть свои плюсы. Теперь я принадлежал сам себе и делал все по-своему. Я напропалую использовал преимущества нового положения: отбросив сомнения, иногда швырял на пол в ванной мокрое полотенце и не поднимал его целых четыре минуты. Впрочем, многое вызывало у меня растерянность. Я жил один и раньше, но это было так давно, что опираться на тот опыт я не мог. «Как я хочу провести сегодня день?» – спрашивал я себя в выходной. Выбирая телепрограмму или одежду в магазине, я ловил себя на мысли: «Не припомню, нравится мне это или нет?» Готового ответа я не находил. К тому же в предыдущей холостяцкой жизни у меня не было шестерых котов.

Я часто шутил о том, что завести котов – значит ступить на скользкую дорожку: рано или поздно начнешь говорить только о своих питомцах, перестанешь чувствовать противный кошачий запах, которым пропах весь дом… Однако я никогда не верил по-настоящему в то, что могу превратиться в сумасшедшего кошатника, или в то, что держать котов – мое главное увлечение в жизни. Если б я не встретил Ди – или другую женщину, которая любила бы котов не меньше Ди, – я бы никогда не завел целых шесть мурлык. Они были плодом нашей связи, а связь эта обеспечивала мне своего рода социальную изоляцию. Однако держать шестерых котиков самому – неважно, мужчина ты или женщина, – совсем не то же самое, что держать шестерых котиков вместе с супругом. Своей любви к мурлыкам я не стыдился, да и Ди обещала скоро забрать у меня парочку котов. Однако факт оставался фактом: исчезновение одного элемента резко превратило мой домашний уклад из вполне нормального в довольно странный.

После разрыва с Ди многие мои приятельницы говорили, будто наличие кучи котов характеризует меня как «потенциально надежного кавалера». Впрочем, котов эти женщины любили, а мне сочувствовали: ведь они были моими друзьями и знали, как тяжело я переживаю развод. Приятельницы считали, что коты свидетельствуют о моей «повышенной чувствительности». Однако я понимал: найдутся и такие женщины (пусть даже любящие мурлык), у которых холостяк с шестью котами вызовет сомнения. Почему полдюжины – или даже четыре штуки, как будет вскоре, – а не один? Если копнуть глубже, то что именно «символизируют» коты? Может, я не люблю людей, раз у меня столько животных?

Если бы эти вопросы задали мне, я бы объяснил все просто. Я любил котов, моя бывшая жена любила котов, вот мы и завели много питомцев. После развода мне досталось чуть больше котов, чем ей, – из практических соображений. Однако я прекрасно понимал, что такое объяснение вряд ли сработает.

Моя одинокая приятельница недавно зарегистрировалась на приличном сайте знакомств. Она показала мне свою страничку и попросила совета – может, ей еще что-нибудь добавить?

– Ты не написала, что любишь котов, – заметил я.

– Не написала. Нельзя такого писать. Запомни.

На одной из фотографий подруга обрезала своего кота, полосатика Клайва. Бедный Клайв. Его мнением кто-нибудь поинтересовался?

– Ты готова встречаться с человеком, который не любит котов? – спросил я.

– Нет! – в ужасе выдохнула она.

Я о свиданиях пока не думал. Если когда-нибудь подобные мысли меня посетят, проблем не избежать. Я уже и так сбился с ног, в одиночку организовывая жизнь шестерых котов. Через месяц-два после вечеринки у Саймона я повез всю свою банду к ветеринару – на ежегодную прививку. Задачу я осуществил в два захода. Если не считать того, что Ральф на смотровом столе сожрал коросту, которую врач снял у него со лба, то все прошло благополучно. Вот только я еще долго чувствовал себя чудаковатым хозяином пушистого бродячего цирка в миниатюре.

Через несколько дней к моей задней двери явился крупный, ухоженный, но несчастный черный кот. Я подошел к окну, он поднял голову и умоляюще, заунывно мяукнул. Погладить себя бродяга не дал, не подпустил, однако я успел разглядеть у него на шее зияющую рану. На добрых две минуты меня охватила тошнотворная паника. Что делать? Подобными вопросами в нашей семье заведовала Ди. Я вновь остро до боли ощутил ее отсутствие. Затем я собрал волю в кулак, обзвонил соседей, удостоверился, что кот не их, и позвонил в общество защиты животных. Дальше мы с соседями Деборой и Дэвидом, которые окрестили кота Уинстоном, устроили дежурство. Бедняга заунывно мяукал, иногда даже показывался нам на глаза, но заманить себя в дом не давал.

Судя по состоянию Уинстоновой шеи и по его заплаканным глазам, без немедленного лечения он бы погиб. Нас посетили представители общества защиты животных, но кота не нашли. Они оставили кошачью ловушку – по виду из арсенала средневековой инквизиции – и числовой код для ветеринара. На четвертый вечер дозора мы с Деборой и Дэвидом установили ловушку у меня на веранде. В ту ночь я не выпускал котов из дома – это было почти так же легко, как удержать Гудини в деревянном ящике. Мои бандиты всегда любили делать вид, будто страшно друг друга раздражают, но при необходимости охотно сотрудничали. Поэтому наутро я очень удивился, что они не объединили усилия и не устроили подкоп под стену в гостевой спальне. Увы, Уинстона в ловушке я не нашел. К сожалению, рухнула и еще одна моя надежда: что если Уинстон не клюнет на приманку, то ловушка послужит приютом какому-нибудь усталому хорьку. Я выпустил Шипли, Джанета, Ральфа, Медведя, Бутси и Пабло на улицу. Остаток дня я регулярно освобождал бандитов из ловушки – они по очереди лезли попробовать приманку. Причем приманкой выступало то же вкуснейшее рубленое мясо, от которого мои котики сегодня утром воротили нос.

Мы с Деборой и Дэвидом продолжали искать Уинстона в саду под кустами, с готовностью выскакивали из спален при первом звуке чужого «мяу» – все безрезультатно. Так прошло несколько дней. Я боялся худшего, и все же меня не покидала надежда – вдруг Уинстона спас какой-нибудь другой ист-мендлхемский любитель котов? Уинстон вел себя пугливо, но было похоже, что в прошлом он жил с людьми. Возможно, хозяин его нашел?

Прошло две недели, мы почти утратили надежду, и тут мне позвонила Дебора. Уинстон вновь пришел! Я как раз был с друзьями в Норидже. Хотя я немедленно выехал домой, к моему возвращению кот уже исчез. Сначала он, правда, устроил свое обычной представление: умоляюще помяукал и ласково потерся о веранду, не подпуская к себе ближе, чем на вытянутую руку. В ту ночь, при помощи консервированного лосося из запасов Деборы и Дэвида, мы сумели заманить Уинстона в ловушку. С первыми лучами солнца я поспешил к ветеринару.

Уинстон шипел и метался. Ловушка стала очень тяжелой. Я занес ее в дом, и тут же откуда-то как по волшебству вынырнул Медведь. На морде у него было написано огромное удивление. Я сделал несколько шагов от ловушки в сторону Медведя и встал между ними посредине. Два черных кота. Оба нашли меня сами. Оба знаменовали начало и конец самых важных отношений в моей жизни.

– Не переживай, – сказал я тому, который был не в клетке. – У нас уже полный комплект.

На этот раз мне, в виде исключения, не придется собирать волю в кулак: если хозяина Уинстона не отыщут, Дебора с Дэвидом заберут кота себе.

Я продержал Уинстона в прихожей всего пять минут – пока звонил ветеринару и одевался. Однако его рана так «благоухала», что запах не исчез даже спустя четыре часа. Тем не менее врач меня успокоил: рана, несмотря на жуткий вид, не опасна, кот ее просто сильно расчесал. На следующий день мне сообщили, что выздоровление идет хорошо и что Уинстона перевезли в нориджское отделение общества защиты животных.

Я впервые пережил кошачью драму один, без Ди. Не свернулся калачиком, не спрятался под лестницей, а выстоял. Только вдруг беда произойдет снова, но уже с моими питомцами? Джанет, Шипли, Пабло, Бутси, Медведь и Ральф так же уязвимы, как Уинстон. Теперь я у них один. Когда меня нет дома, кто им поможет? Между прочим, Уинстон доказал, что даже таким независимым с виду существам, как коты, иногда нужна помощь. С того дня я стал перед уходом проверять все еще тщательней, чем раньше. Я еще раз осматривал горелки. Я вновь заходил в дом и прощался с котами «как следует», потом возвращался и включал радио.

– Мера предосторожности? – уточнил мой приятель Уилл.

Он ждал, пока я соберусь, – мы уезжали в Норидж. Перед самым выходом я щелкнул выключателем, и комнату заполнил голос въедливого Джона Хамфриса с «Радио-4».

– Да, – кивнул я. – Грабителей отпугиваю.

Это была не вся правда: мне предстояло исчезнуть из дома на целых шесть часов, и я хотел обеспечить котикам компанию.

Пусть не без внутренней борьбы, но в июле я все же рискнул уехать от котов на несколько дней. Мне предстояла рабочая поездка, которую я немного продлил и навестил Джеки, приятельницу из Уэльса. Джеки – иллюстратор, она живет на побережье Пембрукшира, в настоящем сельском раю для художников. В таком месте сразу понятно: мои заявления о том, будто я поселился в «забытой богом глуши», – просто бахвальство сказочника-зазнайки. Ближайший городок, Сент-Дэвидс, регулярно посещают туристы, однако поселок Треледдид-Фор почти не избалован их вниманием. Отыскать его, даже на машине, – настоящий подвиг землепроходца. Перед обратной дорогой я спросил у Джеки, где неподалеку можно купить приличный бутерброд. Она посоветовала магазинчик в Нарберте – городе, расположенном в двадцати трех милях от ее дома. Для Джеки это такое же «неподалеку», как для кого-то – газетный киоск в конце улицы.

Блог Джеки может показаться циничному горожанину претенциозным. «Сегодня над домом молодой месяц, медный медведь и воздушный океан», «На вершине холма пасутся пони – щиплют травку под сухими переплетенными ветвями деревьев». Есть еще записи о том, как она кормит своих детей-подростков крапивой. Однако, попав в ее обветшалый коттедж – с флюгерами-зверюшками и акварельными драконами, – любой человек поймет, что на месте Джеки он заговорил бы так же. В этих местах обсуждение вопроса, платить ли налог за чучело ласки, – обычное дело. На улице стоит такая тишина, что Джеки, рисуя, слышит, как на соседнем лугу овца жует траву. На вершине холма, идущего к морю, меж полуразрушенных каменных стен лежат покрытые лишайником валуны. Здесь, кажется, легко встретить не только тюленят, зайцев и цапель с рисунков Джеки, но и настоящих драконов и эльфов верхом на лисице. Сюда по вечерам Джи часто приходит за вдохновением. Компанию ей составляют ее животные: три собаки и кто-нибудь из шести котов (последние редко выбираются на прогулку скопом).

«Из всех созданий Божьих только одно нельзя сделать рабом цепи, – писал Марк Твен. – Создание это – кошка». За свою жизнь Твен произнес немало глубокомысленных слов о кошках. Однако из данной мудрости следует, что он не столько хорошо знал мурлык, сколько мало общался с птицами тупиками, белыми носорогами и капибарами. Мы с Ди надолго запомнили свою единственную попытку прицепить поводок на Шипли. Кот умышленно вызвал у себя паралич и изобразил лучшего в мире могиканина – такого ирокеза я не видел со времен славы музыканта Говарда Джонса. В комплекте к параличу с ирокезом шел взгляд. Он обещал возмездие: пусть не сегодня, пусть не завтра, но скоро и до конца наших дней. Тем не менее я замечал немало котов, которые охотно гуляли на поводке. За день до приезда к Джеки, на парковке возле автострады в Кембриджшире, я встретил норвежского лесного кота. Он горделиво вышагивал рядом с хозяином и всем видом давал понять, что осчастливил захолустную автозаправку своим присутствием. Я свято верил: коты любят гулять вместе с хозяевами, особенно без всяких поводков. Вера эта выросла из долгих совместных моционов с Монти, котом моего детства.

Во время прогулок с котами Джеки редко встречает людей.

– Они обычно говорят: «У вас… коты!» Будто я не знаю.

В поселке Треледдид около десяти домов. Самый примечательный из них, пожалуй, коттедж Глина, друга Джеки. И сам коттедж, и его хозяин, судя по их виду, были высечены из камня примерно в триста сорок шестом году нашей эры. Джеки говорит, что подслеповатый восьмидесятишестилетний Глин – Кошатник с большой буквы. Вехи своей жизни с мурлыками он отмечает на собственном кошачьем кладбище в саду за домом. Проходя мимо коттеджа Глина, мы встретили его черно-белого кота, Надолига. По моим оценкам, Надолиг старше своего хозяина приблизительно на двести сорок лет. Дороги здесь нет, и узкие тропки, бегущие между хилых коттеджей, там и сям усеяны засохшими полевками и тушками землероек. Словом, добавить бы еще пару-тройку деревьев из тунца – и кошачий рай готов.

Знакомство с группой котов похоже на знакомство с группой людей: чем больше времени с ними проводишь, тем узнаваемей и мягче становятся их морды/лица. Поначалу кажется, что у Джеки пять одинаковых мелких рыжих котов. Нет, не так: поначалу кажется, что у Джеки тридцать одинаковых мелких рыжих котов. На самом же деле рыжиков четыре. Они похожи друг на друга и одновременно совсем разные. Морис – парень крутой и немного замкнутый; его сестра и брат Пикси и Элмо – полномочные послы Джеки в кошачьей державе. Однако у Элмо есть злой двойник. Он смотрит на Элмо из каждой лужи, сбивает его с пути истинного и провоцирует на шалости. Марта, по словам Джеки, – «матриарх и сказочница». Мне не удалось услышать ни одной ее сказки, но, судя по степенному виду Марты, они должны быть куда поэтичней, чем примитивные байки Шипли про дождь на спине.

Последнее пополнение Джекиной мохнатой банды, компанейский лупоглазый Киффер, при ближайшем рассмотрении оказался не совсем рыжим – скорее песочным с белым – и совсем не глупым. Из-за перенесенной в детстве ушной инфекции он ходил, повернув голову набок, поэтому казалось, что Киффер готов сожрать всех на своем пути – в том числе меня и любопытную коровку на лугу. Полосатик Макс, которого Джекки называла «темным и опасным» и который блистал на ее иллюстрациях к некоторым детским книжкам, был единственным котом, почти никогда не ходившим на прогулки.

Джеки не зовет котов с собой: она просто отправляется в путь. Коты даже сквозь пучину пятичасового сна интуитивно улавливают, что хозяйка покидает дом, и бегут следом. Такая же телепатия гонит Ральфа с Шипли в сад, как только туда выхожу я, даже если я выскальзываю из дома совсем незаметно.

– У меня так всегда было, – рассказывала Джеки. – Все началось еще лет двадцать назад, я тогда жила недалеко от Бата. Мой старый кот Комфри ходил со мной гулять на холм позади дома, даже по магазинам со мной бегал.

Когда гуляешь с котами, нужно привыкнуть к тому, что у них по ходу возникает много неотложных дел. Пока мы брели по тропинке, заросшей полевыми цветами, все коты Джеки по очереди сходили с дистанции. Раньше всех откололся Морис. За ним Киффер – подкрался к своей подружке корове, поцеловал ее и исчез из виду на несколько часов.

Часто ли Киффер целует корову?

– Да. Часто, – ответила Джеки.

Я бесстрастно кивнул и удивился тому, что я совсем не удивлен. В этом волшебном краю возможна даже любовь между котом и коровой – любовь, которая сметает видовые границы и не меркнет с годами.

Мы прошли вдоль берега на север несколько миль и увидели холмы Пресели-Хиллз. Говорят, именно отсюда родом камни Стоунхенджа. Слева в лощине лежал еще один поселок, целиком из заброшенных домов. Пока мы поднимались по крутому склону, Джеки рассказывала, что хочет написать книгу о любви двух пиратов. Если бы мне сообщил об этом кто-нибудь другой – пусть даже профессиональный писатель, – я бы ощутил сомнение. Однако в данном случае я был уверен – Джеки сочинит роман за пару недель. Сядет на мшистую кочку и будет строчить-строчить-строчить в блокноте.

– Здесь мой второй рабочий кабинет, – произнесла Джеки.

Мы стояли на камнях высоко над морем. Пикси, Элмо и три пса – Белла, Флосс и Рози – бегали вокруг, что-то вынюхивали. Прекрасное, первобытное место, продуваемое всеми ветрами. Уединенное пристанище. Душу окутывал покой, морской ветер сдувал все тревоги и не пускал сюда никакие электронные средства коммуникации – зачем?

На обратном пути я больше мили нес на шее довольную Пикси. У нас была взаимовыгодная сделка. Пикси не любила холод и не хотела морозить лапки, а я радовался живому теплому шарфику. Перед выходом я надел женственный хлопчатобумажный шарф, недавно купленный в «Эйч энд Эм», но немного похолодало, и я озяб. Рыжая кошка – целая стая рыжих кошек, ярких солнышек, – напомнила мне о Пабло. Как грустно… Совсем скоро, вероятно, мы с ним расстанемся.

Джеки называет рыжих котов «буддистами, живущими в настоящем». Честно говоря, мне трудно представить, как Пабло скидывает сандалии, зажигает благовонную палочку и садится в позу лотоса. Однако я понимаю, что подразумевает Джеки. У всех моих котов есть увлечения и планы на будущее, один Пабло живет минутой. Небольшая рыжинка есть и в Бутси (иногда в буквальном смысле – когда Пабло получает желаемое), но только Пабло излучает настоящее рыжее сияние. Жизнь рядом с таким сгустком счастья благотворно влияет на человека. Мои интриганы часто показывают мне свое умственное превосходство, а вот Пабло… То он в страшном волнении нечаянно захлопнет лапой дверцу тумбы с кошачьим кормом, то забудет спрятать язык, то прыжком Тигры влетит в кухню и с грохотом плюхнется в миску с молоком. Глядя на него, я получаю неопровержимое, обнадеживающее доказательство того, что я – не самый глупый член семейства. Как же я буду скучать по Пабло! «А по кому из котов я не буду скучать?» – возник в голове вопрос.

Ответом послужила бездонная зияющая пустота.

На вопрос, есть ли у меня дети, в последние годы своего брака я машинально выдавал шаблонный ответ: «Нет. Зато есть шесть котов!» Положа руку на сердце, то была защитная реакция. Если супругам за тридцать, они женаты уже не первый год, бездетны и живут с кучей котов, то о таких людях многие думают, будто коты заменяют им детей. Выражение «пушистые детки» всегда нравилось мне не больше, чем необходимость питаться деликатесным кошачьим кормом «Шеба». Однако следовало признать: моим бытом правили не памперсы и не походы на игровую площадку, а капризы мохнатых диктаторов. Причем диктаторы эти не гнали меня из моего же дома исключительно по доброте душевной.

Не стану самонадеянно утверждать, будто делить между бывшими супругами котов хоть на десятую долю так же больно, как делить детей. Однако первый процесс дает яркое представление о мучительности второго. К тому же он знаменует не менее мучительный финальный занавес: все кончено. Потому-то мы с Ди и тянули с этим так долго.

Как двум людям поделить между собой шестерых животных, которых оба любят с одинаковой силой? Я с удивлением вспоминал, как в конце своих предыдущих отношений переживал, кому достанется какой DVD, книга или пластинка. Теперь все это казалось мне глупым и неважным: мелкими проблемами недозрелых школьников.

Мы с Ди не выбирали среди котов «любимчиков», однако кое с кем из них нас связывали особенные отношения – они были трогательнее и крепче, чем с остальными мурлыками. Развод сделал это явным, добавив страданий. Бутси попала к нам несколько лет назад, когда заболела Ди. Бутси помогала Ди выздороветь. В нашей семье уполномоченным котокормильцем всегда являлся я, однако Бутси лезла на колени только к жене. Разве можно забрать у Ди Бутси? Нельзя. А как же я сам без нее останусь? Кто станет путаться у меня под ногами, пока я брожу по дому в поисках писательского вдохновения? Кто будет лезть на теплую клавиатуру моего ноутбука – с тех пор, как Ди два года назад вышла на работу, Бутси чуть ли не каждый день старательно «помогала» мне печатать?

Если отдавать Бутси, то лишь вместе с Пабло. Пабло… Бедняга, которого мы с Ди спасли от эвтаназии… Кот, который полюбил спать у меня на груди – долго-долго, я за это время успевал прочесть целый роман. Было бы здорово наблюдать за рыжиком дальше, смотреть, как растет его уверенность в себе. Однако Пабло и Бутси неразлучны. В доказательство достаточно глянуть на их фото на обложке моей последней книги, где рыже-серая парочка сидит в плетеной корзине. Фото наглядно демонстрирует две крайности кошачьего интеллекта, а также отношения Пабло с Бутси. Счастливый идиот и продувная бестия, которая очень умно внушила идиоту мысль, будто полностью ему подчиняется, а в действительности командует всем сама. У Бутси есть два главных желания: играть роль кукловода и получать обожание. Пабло дает ей и то и другое. Сам же он нуждается в Бутси по-настоящему. На ней не только мягко и удобно спать, она еще и удовлетворяет его темные плотские потребности. Они остались с тех времен, когда Пабло был полноценным котом, жил в любвеобильной кошачьей коммуне и демонстрировал всем подряд свои способности. Не могу же я лишить его такой радости!

Когда мы решали, кто с кем станет жить, то исходили в основном из практических соображений. С одной стороны, раз Джанет принадлежал Ди еще до ее знакомства со мной, то она должна забрать его себе. С другой стороны, Ди получала доход меньше моего, и было бы несправедливо взваливать на нее оплату внушительных счетов от ветеринара. А без ветеринара Джанету никак – из-за больной щитовидной железы. В новом доме Ди имелся лишь маленький садик. Наши же скитальцы – Медведь, Джанет и Шипли – привыкли рыскать в пышных кустах по обширным холмам. Нельзя перевозить их из такого рая в тесный пригород! Шипли единственный считался моим с самого начала, и потому его дальнейшая судьба не требовала долгих обсуждений. Теперь Ральф: его в две тысячи первом году взяла Ди, из одного помета с Шипли. Однако Ральф не ладил с Пабло, поэтому ехать к Ди не мог.

Считаю ли я справедливым то окончательное соотношение – две трети против одной трети, – к которому мы с Ди пришли? Нет, но лишь потому, что дела об опеке над домашними любимцами, по-моему, вообще не имеют справедливого решения. Мы хотя бы сумели уладить все полюбовно, а вот Стивен, знакомый знакомого, поведал мне страшную историю. Они с бывшей девушкой держали двух дорогих бенгальских кошек. Стивен считал себя их главным хозяином: ему удалось выходить одну из мурлык, когда та еще котенком подхватила неизлечимый вирус. Как-то раз, через несколько недель после расставания с девушкой, Стивен вернулся домой из командировки, зашел в свой уединенный коттедж и обнаружил, что тут побывала бывшая подруга и забрала обеих кошек. С тех пор прошел год, однако ни кошек, ни бывшую Стивен больше не видел.

Пожалуй, единственным камнем преткновения мог бы стать Медведь – Ди жила с ним с девятнадцати лет. Представляю, как мы с ней пошли бы в суд: каждый тайком друг от друга прятал бы под курткой вкуснейшего копченого лосося и с его помощью доказывал бы судье, кого Медведь любит сильнее. В действительности же мы не спорили. Да, Ди жила с Медведем дольше меня. Да, когда-то он был любимцем ее бывшего парня. Да, она часто заявляла мне: «Тебя он любит больше». Однако важным оказалось другое: ни я, ни Ди не захотели травмировать нашего Медведя очередной сменой места жительства. Кот-ветеран перенес четырнадцать переездов, с него хватит.

Однажды утром, когда я еще ловил бродягу Уинстона, я подошел к ловушке и возликовал. Внутри с растерянной мордой сидел Уинстон. Каково же было мое удивление, когда я заметил, что огромная страшная рана на шее полностью исчезла! Прошла целая минута, прежде чем до меня дошло – в клетку попал Медведь. Эта ошибка помогла мне взглянуть на него другими глазами. Какой он стал округлый, роскошный, здоровый! Да, долгая – пять с половиной лет – жизнь на одном месте явно оказала на Медведя целительный омолаживающий эффект.

Время от времени я навещал Пабло с Бутси, а Ди рассказывала мне, как они обживаются на новом месте. Хоть там и не хватало сельских просторов, к котам в округе относились хорошо. В том же районе жили мои друзья, Дрю и Джекка. У них самих, к несчастью, котиков не было, зато был сад, куда постоянно забредали чужие мурлыки. Их взлеты и падения Дрю с Джеккой описывали в своем блоге. К ним, например, приходили великий Рыжезавр, а также культовый Плакса-подзаборный. Последнего я, увы, не встречал, но, судя по описаниям, он был заблудшей второй половинкой Ральфа.

Бутси с Пабло неплохо жили вдвоем, без пушистой братии. Их отношения получили новую глубину и силу, а сеансы петтинга обрели еще большую страсть. К тому же теперь постполукоитальным объятиям серо-рыжей парочки не мешали козни Ральфа и Шипли. Правда, какая-то противная черепаховая кошка повадилась подглядывать за Бутси из окна, поэтому та стала делать свои большие дела не в тесном садике, а в свежевыстиранном белье Ди. Пришлось Ди купить поддон для кошачьего туалета. Пабло его не использовал, зато в припадке благородства сопровождал Бутси в туалет и закапывал все ее «поделки». Видимо, рыжика мучила совесть за то, что во время «любовных трений» он иногда слишком больно прикусывал Бутси загривок.

На новом месте у котов появились странные питьевые привычки. Пабло с Бутси и раньше были в этом отношении не подарком – каждый по-своему. Бутси, которая едва не вытребовала себе собственный водный фильтр, любила пить только свежайшую холодную воду, тонкой струйкой текущую из кухонного крана. Пабло же всем другим емкостям предпочитал стакан с водой, с вечера поставленный в раковину. В кухне Ди я увидел стакан воды внутри кошачьей миски.

– По-другому пока никак, – вздохнула Ди.

Когда я приехал, Пабло тут же прибежал меня встречать. Правда, он встречал бы даже Ганнибала Лектера, если б тот входил через переднюю дверь. Бутси же, наоборот, узнала меня по-настоящему, но изобразила недовольство. Обиделась, что я ее бросил? Впрочем, она никогда не одобряла растительности на лице и сейчас, видимо, воротила от меня нос из-за моей бороды. Через пятнадцать минут Бутси оттаяла, причем до такой степени, что перед уходом я не сумел оторвать ее от своей груди. Я мог бы, конечно, на этом сыграть – мол, она меня не отпускает. Однако дело было в том, что Бутси всегда плохо втягивала когти.

В «Перевернутом доме» коты тоже менялись – пожалуй, более ощутимо. Довольство Медведя жизнью стало таким откровенным, что начало смахивать на снобизм. Мало того, наш ветеран разучил новое движение под названием «песик из рекламы». Он отрабатывал его, когда заставал меня в кухне одного: легкий наклон подбородка в сочетании с округленными глазами, за которым следовал едва заметный кивок в сторону тумбочки с кошачьим кормом. Ральф без Пабло выглядел куда счастливее, но меня мучило сомненье: вдруг Ральф чувствовал себя неполноценным – ведь война против рыжика так долго была смыслом его жизни? Мои мечты о том, что Ральф прекратит орать в пять утра под окнами: «РАЛЬФ!», сбылись. Теперь в пять утра он орал под окнами: «АЛЛОУ!» Удивительный кот давал мне очередной повод похвастать им перед друзьями. Однако со временем он все чаще вызывал ассоциации со старичком, который на другом берегу озера кричал на уток. После четырехсотого прослушивания новизна пропадала и оставалась банальная рутина. У каждого из нас была своя работа. У меня – сидеть за компьютером и писать. У Ральфа – раз за разом орать во весь голос странные человеческие приветствия и ждать, пока кто-нибудь придет и, обозвав его невыносимой пародией на петуха, мягко подтолкнет крикуна в сторону кошачьей дверцы. Не бог весть какие занятие, но куда ж от них денешься?

Пока мы с Ди жили вместе, от меня коты требовали еды и внимания особенно рьяно. Осознал я это лишь тогда, когда после ухода Ди они удвоили свой натиск. Понятия не имею, чем это было вызвано. Нельзя сказать, что Ди вела себя с ними сурово, как викторианская учительница. Она просто успешнее, чем я, игнорировала наглые претензии пушистых бандитов. Может, они читали в моих глазах готовность уступить? Или все дело в естественном отборе: сильные охотились на слабого, как с незапамятных времен заведено в животном и человеческом мире? Словом, без Ди коты совсем распоясались.

Джанет с Шипли, по-моему, вообще провели совещание и решили, будто при должном старании смогут вытолкать меня из кабинета на нижнем этаже и допинать до холодильника двумя лестничными пролетами выше. Раньше я наивно полагал, что слово «кусака» относится к собакам. Шипли меня в этом разубедил. В конце 2009 года он стал неистово преследовать меня по всему дому. «Интересно, можно ли получить судебный запрет на приближение к тебе твоего собственного кота?» – подумал я, когда посреди разговора с почтальоном ощутил боль и увидел маленькую черную морду, аккуратно присосавшуюся к моей лодыжке.

Снижение численности котов с шести до четырех, несомненно, имеет определенные преимущества. Одно из них состоит в том, что уборки становится чуть меньше. Пабло с Бутси линяли беспощадно. Иногда я с тоской вспоминал их милые привычки. Рыжик так забавно подцеплял лапой кормушку, Бутси так грациозно балансировала на диванном подлокотнике… Зато теперь я мог, по крайней мере, утешать себя тем, что у меня снова два темно-синих дивана. Раньше был один рыжий, другой – серый. Тем не менее я по-прежнему на два часа в неделю нанимал уборщицу.

Когда я говорю кому-то, что мой дом убирает за деньги посторонний человек, то всегда слышу в голове один и тот же голос. Он не принадлежит никому конкретно; скорее это хор позабытых школьных друзей и выросших в бедности старых родственников. Голос явно произносит: «Ай, молодец!», только звучит скорее как назойливая пожарная сигнализация. Услышишь такую в гостинице посреди ночи – и потом стыда не оберешься, бегая голышом по этажам. Ну и пусть голос меня осуждает, все равно по понедельникам, после ухода уборщицы Мелиссы, я чувствую себя чистым и спокойным: кошмарное видение дома, напрочь изгаженного котами, изгнано на целую неделю. Словом, для меня толика профессиональной уборки – залог того, что я не превращусь в суперзлодея по имени Плохой кошатник. Подобная угроза висит надо мной с две тысячи пятого года. Медведь тогда переживал очередную черную полосу, и мы с Ди при помощи ультрафиолета проводили непростую экспертизу подозрительных пятен на занавесках и шкафах.

Мелисса работала на меня уже полтора года, что давало мне повод для гордости. Пусть я не удержал жену, зато наконец нашел рецепт, как удержать уборщицу. В прошлом мне и это не удавалось. Да, Элейн любила моих котов, но она вышла на пенсию, а для Грейс работа уборщицей была лишь временной. Зато Валери, которая однажды просто бесследно исчезла, так и осталась загадкой. В фирме, где работала Мишель, мне ответили, будто та «нашла другой вариант» и потому взяла расчет. Однако мне не давала покоя наша с Ди упаковка презервативов, случайно оставленная на виду в день уборки. Что же до наручников, валявшихся на следующей неделе на кухонном столе, – то был рекламный подарок. Его прислала DVD-компания, для которой я писал в газете рецензию на полицейский сериал. Я их и не расстегивал-то ни разу, и уж тем более не собирался использовать! Вот только Мишель этого не знала. Возможно, она и правда нашла работу получше или ей не понравились коты, а возможно, уход Мишель спровоцировала книга Гея Талеса. «Возлюби жену ближнего своего» – умное и сдержанное исследование секс-индустрии семидесятых, но по пикантной обложке об этом вряд ли догадаешься. Я беспечно бросил открытую книгу на кровати, а вернувшись домой, обнаружил ее на тумбочке – закрытую. Памятуя о свежем происшествии с наручниками, я пожалел о том, что не спрятал Талеса подальше.

Когда в доме убирает Мелисса, я не оставляю на виду свою коллекцию «Плейбоя» семидесятых годов. Если бы даже и оставлял, то перед Мелиссой я едва ли испытывал бы необходимость оправдываться – мол, читаю журналы ради высокопробных репортерских расследований и коротеньких рассказов. Еще Мелисса любит котов – особенно Джанета. За полтора года у них сложились уникальные отношения. Войдя в дом, Мелисса первым делом разыскивает Джанета и чешет ему грудь: он обожает эту ласку с первой минуты жизни. Затем Джанет бродит за ней повсюду, принимает работу. Коты обычно боятся пылесосов, но пылесос Мелиссы Джанет считает не врагом, а конкурентом. Для его устрашения Джанет раскладывает большие клочья шерсти в тех местах, где конкурент только что похозяйничал.

Перед приходом Мелиссы я обычно тоже делаю уборку и тщательно осматриваю дом на предмет полевок. Правда, Шипли с Ральфом иногда все равно преподносят Мелиссе подарочки. Однако дохлые мыши не пугают тех, кто вырос в сельской глубинке. Порой Мелисса рассказывает об одном хорьке, которого ее знакомый носит в кармане, или о своем детстве. Она жила вместе с двумя псами и лисой Пенни, которую отец Мелиссы нашел еще лисенком и вырастил как собаку. Наслушавшись таких историй, я начинаю понимать, насколько скучна моя жизнь. Тогда меня посещают фантазии. «Интересно, – размышляю я, – трудно ли будет спустить козу по винтовой лестнице снаружи моей спальни?» Или: «Говорят, ослика нельзя держать одного, ему обязательно нужен другой ослик, приятель. Так вот, тот, второй ослик, должен быть только настоящим осликом? Или кот с ослиным упрямством тоже подойдет?»

Рядом со мной больше нет трезвомыслящей Ди, и никто не объясняет мне, почему все эти фантазии лучше не воплощать в жизнь. И все же я веду себя на удивление благоразумно. Я принялся наполнять дом не животными, а людьми.

Я всегда считал, что не умею принимать гостей. Переживал – вдруг не успею уделить внимание каждому, вдруг кто-то заскучает? Однако в последнее время у меня стало выходить. Конечно, не все еще идеально. Наверное, комика стоило предупредить о моих четырех котах до того, как он приехал ко мне в гости. Тогда бы он захватил с собой лекарства от аллергии и не провел бы бессонную ночь, сипя и задыхаясь, а потом не поехал бы совершенно разбитый выступать в Норидж. Также я готов признать, что зря оставил на ночь на столе тридцать недоеденных куриных крылышек. Не нужно так делать, если рядом бродят четыре обжоры, а ничего не подозревающие гости спят на том же этаже.

Еще у меня появилась квартирантка, Катя. Она любит собак, но потихоньку привыкает к котам. Катя, к примеру, уже усвоила главное правило: по дому, где обитает четыре котика, лучше не ходить в темноте босиком. Похоже, она начинает постигать и аспекты поглубже.

– Я поняла, – сообщила мне недавно Катя. – Ральф похож на парня, о котором я мечтаю, а Медведь – на парня, которого люблю. Остальные двое – коты.

Я приложил массу усилий, чтобы сделать этот дом только своим, но порой все в нем кричит мне о Ди. Помимо обоев и мебели, купленной вместе с Ди, у меня остались живые воспоминания о нас. Они день и ночь бродят вокруг и порождают другие воспоминания – не столь живые. Камышница, за которой я недавно гонялся по комнате, вызвала в памяти свою предшественницу, которая «отдыхала» у нас за диваном. Она сбежала туда от Пабло с Шипли, устроивших шоу Бенни Хилла с участием бедной птички. Ее лапки очень смешно торчали из-под дивана, и мы с Ди долго хохотали. Несчастный юный крысенок, которого на днях изувечил Шипли, довел меня до слез раньше, чем я вспомнил историю о Дилане. Когда Ди была подростком, у нее жил крысенок по имени Дилан. Он приносил ей в зубах маленькую щеточку, которой Ди его гладила… Время, безусловно, мне поможет – помогает – тосковать по Ди не так сильно. Однако коты связали нас с ней навсегда. Ди – неотъемлемая часть моих историй о них. В конце концов, невозможно поведать людям, что один из твоих котов был любимцем бывшего твоей бывшей, не упомянув эту самую бывшую.

Иногда ответ на вопрос о котах я начинаю со слова «мы»… Затем умолкаю, прислушиваюсь к себе. Заменить на «я»? В такой момент в доме моем обычно полно людей. Вон внизу квартирантка Катя нахваливает кому-то Ральфовы бакенбарды. В кухне звучат несколько разговоров одновременно, а между ними мечется расстроенный Шипли. Как же так, он тут не самый громкий! Шипли возмущенно ругается, точно пролетарский сиамец с синдромом Туретта. Медведя мы увидим вряд ли, разве что он найдет самого грустного гостя и проникновенно заглянет тому в глаза. Впрочем, он может сидеть под лестницей, на самом верху своей любимой когтеточки «Кискины танцы у шеста», и обозревать происходящие. Зато Джанет, безусловно, тут как тут. Он либо страдает от тяжелейшей патологии под названием «кремовый подбородок» – поскольку совершил разбойный набег на торт, – либо играет в «Темницу» с гостями на лестнице. Я смотрю на все это, взвешиваю ответ. Слово «мы» вызывает на языке странное ощущение, от которого перехватывает горло. Однако будет ли ложью или заблуждением, если в такой обстановке я использую «мы»? Я решаю, что не будет.

И приступаю к рассказу.

 

От автора

Спасибо тем, кто мне помогал: Анджеле Херлихи, Колину Мидсону, Саймону Тревину, Ариелле Фейнер, Вики Холлс, Ханне Линч, Генри Линчу, Даниэлю Каруэю, Луису Маршаллу, Майклу Коксу, Джо Кокс, Алексу Герману, Кэсси Кэмпбедд, Айану Аллену, Джеки Моррис, Максу, армии рыжиков и барашку Пиплу.