В известном стихотворении «Знанье кошачьих имен» Т. С. Элиот пишет, что у кошки должно быть три имени: одно, по его словам, «незамысловатое», другое – «особое… специфичное… величавое», а третье – то, что кошка придумает себе сама, «тайное и единственное в своем роде имя». Я понимаю, что он имел в виду, и остается только восхищаться человеком, который придумал для своих стихов потрясающие кошачьи клички вроде Шимблшенкс и Макавити, но, полагаю, кошатники согласятся, что мистер Элиот очень многое упустил.
А как же, например, особое имя, которым вы называете кота только в тот момент, когда он хвостом сметает с полки ваше свадебное фото? Как же сокращенная версия мурлыкиной клички, чтобы звать ее с улицы, потому что, если прокричать в окно полное имя, придуманное под впечатлением от поэзии начала двадцатого века («Шимплти – пушистый зад!»), соседи решат, что вы слегка того? И бесчисленное множество других прозвищ, которые появляются непонятно откуда практически каждую неделю?
Может, у меня крайний случай – я ведь работаю в кабинете и провожу потенциально опасное количество времени со своими питомцами, – однако я не единственный, кто дает им по пять-шесть прозвищ. К двенадцатому году жизни Медведь наслушался в свой адрес всякого: мы с Ди частенько называли его и Побом, и Бу-Мишкой, и Свиньей-Сопелкой, и Дойнком, причем сами не всегда понимали почему. И это тот редкий кот, которому действительно шло его имя, прекрасно отражавшее его Медвежистость. С другой стороны, Ральф, чье переменчивое настроение требовало постоянной смены имен и который к той же середине 2006 года, помимо «незамысловатого» имени и «тайного и единственного в своем роде» – себя он, предположительно, звал Могучим Лордом Гаргоном, – также был известен как Пруденс, Делони, Даб-Даб, Скраффлз, Табс, Таббер, Ралла, Рал-Рал, Раффлз, Табита, Худыш, Лохмач, Пу-Пу, Полковник и Гляделкин. Понятно, что после смены пола у животного появится как минимум одно новое имя. Некоторые из его прозвищ были просто уменьшительными от «Ральфа», другие же появлялись непонятно откуда, как, пожалуй, и большинство слов в языке. Спросить нас, когда именно мы впервые использовали каждое из этих имен – все равно что поинтересоваться у человека, когда тот впервые заметил у себя седой волос или морщинку. Когда и почему мы стали звать Шипли «Черной Мышью»? Трудно сказать, но ему очень шло.
Тому есть два объяснения. Это многое говорит либо о личности, которую хозяин проецирует на своего питомца, либо о том, как кошка сбрасывает оковы и создает свою индивидуальность, нравится это человеку или нет. Ребенок обычно «врастает» в свое имя (я тому примером), кошка же вырастает из него, что чаще всего происходит в первые два года ее жизни. Именно этот период, согласно известной кототеории, считается за двадцать четыре года человеческой молодости, после процесс замедляется, и один год кошачьего развития уже соответствует четырем человеческим.
Мы считали, что отлично подготовились с Бутси, чье имя родилось из надежд на то, что вырастет она храброй и дерзкой – проявила же она характер в Обществе защиты животных! Однако ее интеллектуальное развитие оказалось пугающе стремительным и застало нас врасплох. Или же вся ее первоначальная приставучесть и кроткость были одной большой, тщательно продуманной уловкой.
Когда Бутси еще была известна как Этель – это имя, казалось, противостояло всем чертам ее характера, даже когда и характера у нее еще не было, – Джиллиан сказала нам, что кошку надо разлучить с братом, иначе она «не найдет себя». Так все и было: в те первые недели она производила впечатление животного скромного и хрупкого. Однажды Бутси проскользнула на балкон на верхнем этаже и мяукала, чтобы ее впустили обратно, хотя всего один метровый прыжок – и она снова была бы внизу, а как-то раз Ди обнаружила ее запутавшейся в шнурке от жалюзи – Бутси едва подергивала лапой, будто уже смирилась с неминуемой кончиной. В такие моменты слабость ее тела и духа не могла не вызывать жалость.
– Я вот смотрю на нее, и мне кажется, что внутри никого нет, – сказала Ди.
– Наверное, когда ты такой маленький, целая личность внутрь не помещается, – предположил я.
Больше всего перемена в характере Бутси поражает меня тем, что случилась она мгновенно, хотя я запомнил этот процесс как постепенный, а это уже доказательство того, как ловко она манипулировала каждым из нас семерых. Увлеченные проявлением жалости к ее крохотному тельцу, мы предоставляли Бутси особое разрешение ходить по столам, включали воду из крана идеальной струйкой, чтобы ее нежный язычок мог насладиться свежей влагой, позволяли ей есть из наших тарелок. Бутси по-прежнему не росла, и мы решили сосредоточиться именно на этом факте, а не на том, что ее хук правой становился все мощнее, что она с видом деспота требовала первой отведать блюдо из тарелки и делала кислую мину, если ей не давали залезть в посудомойку или если пушистые баки Ральфа вдруг попадали в ее силовое поле.
Ди и Пабло с самого начала оказались у нее в подчинении, оставшиеся пятеро вскоре пали, как костяшки домино. Конечно, меня раздражало, что ее безумные крикливые забеги по дому приходились в точности на то время, когда меня ждала самая трудная и напряжная работа, и было очень неприятно, если, радостно поохотившись на курсор на экране компьютера, Бутси вдруг наступала на клавиатуру и удаляла 300 слов только что написанного текста, – однако по-настоящему злиться на это крохотное создание с заплетающимися лапками было невозможно.
Думаю, Джанет, Ральф и Шипли прекрасно понимали меня, когда она выпрыгивала на них исподтишка, будто тюлененок-каратист, и разгоняла по углам. Судя по их ошеломленному виду и сморщенным носикам, коты как бы говорили: «Я понимаю, что имею полное основание вправить тебе мозги, но какой от этого толк?» Когда Медведь рискнул показаться Бутси на глаза и она набросилась на него с энтузиазмом группы детсадовцев, он, как ни странно, замер и медленно заморгал. Похоже, Медведя поразило существование еще одного котоманипулятора, чьи навыки достойны его внимания, хоть существо и явно не выдалось ростом.
Стереотипное высказывание о том, что «не люди командуют кошками, а кошки – людьми», вновь стало актуально: только Бутси командовала и людьми, и другими кошками. Иногда без прозвища «Серый Генералиссимус» было не обойтись.
Судя по всему, какая-то часть ее мозга размером с грецкий орех заставила Бутси твердо поверить в то, что без нее все мы вмиг угодили бы на улицу и стали бы просить милостыню. Пусть я и жил во власти иллюзии, что кресло семидесятых годов, которое я вытащил со свалки и обил новым материалом, принадлежит мне, мы оба понимали: на самом деле оно – собственность Бутси. Конечно, мы с Ди могли не давать ей спать в углублении на верхушке кресла, прикрыв дыру последним номером «Грации» или «Нью-Йоркера», а когда Бутси намеренно спихнет журнал на пол своим задом, мы могли бы попробовать снова, но было ясно, кто одержит победу. Так же и Медведь мог уверять себя, что любимая коробка из-под компьютера – та самая, которой мы ловили цыпленка, с надписью «Отремонтировано» – только его «особое место», когда в действительности они с Бутси прекрасно понимали: стоит ей только кивнуть, и коробка перейдет в ее безграничное владение, независимо от того, чем она намерена там заниматься.
Подобное мы уже проходили с самим Медведем: ненормальная любовь к коробкам из картона и пенопласту, пугающие своим размером зрачки, привычка усаживаться на коленях так, будто он готовится воткнуть в меня флагшток, прикованные к столу взгляды, которые намекали, что существует некий тайный сговор между тобой, котом и сомнительной банкой тунца.
Возможно, в свои первые «тихие» недели Бутси смотрела и училась у Медведя («Наблюдение: когда тощий кот с огромными глазами, представитель первоначальной группы, дерет когтями диван, его ругают не так сильно, как остальных. Любопытно»). Медведь по-прежнему во многом оставался главным в доме, но на стороне Бутси с ее кокетливой внешностью было явное преимущество. Она словно сошла с дешевой рождественской открытки или высовывается из кармашка норковой шубы некой избалованной особы, и от этого казалась непредсказуемой. Посмотришь, как Бутси прячется в коробке с пенопластовыми шариками – просто очаровашка! – а сам в это время думаешь: «Не удивлюсь, если у нее там припрятан миниатюрный пулемет».
Так кто из них двоих был сообразительнее? Этот вопрос занимал меня не меньше, чем вопросы вроде «Кто победит, если в битве сойдутся мои коты, Тряпичный котик и герои мультика «Топ Кэт»?» и «Будь мои питомцы группой «Rolling Stones», кто из них был бы Миком Джаггером?». Скорее всего, Медведь и Бутси умом друг другу не уступали, а разница была не в сообразительности, а в том, кто из них чего добивался.
Понятно, что они оба хотели всего и сразу, но если Медведь и Бутси сходились во мнении о том, что для них всё должно быть идеально, то под этим «всё» они имели в виду совершенно разные вещи. Для Медведя это возможность один на один высказать человеку свои пугающе сильные чувства, укромное местечко для сна, уголок для размышлений и множество других таинственных вещей. Для Бутси это значило быть главной любой ценой. Она даже пошла против кошачьей природы и приучилась спать ночами напролет, только бы подольше не спускать глаз с меня и Ди – или, скорее, подольше убеждаться в том, что мы не спускаем глаз с нее.
Понятно, что в таблоидном мире подобная жажда внимания уничтожает людей изнутри, однако ничего такого не случится, если ты – серая кошечка-карлик с милыми раскосыми глазками и тоненькими ножками. Когда к нам приходили гости, Бутси с радостью выслушивала их дифирамбы.
– О-о-о, так бы и посадила бы ее в сумочку и ходила бы с ней по магазинам! – умилялась наша подруга Грейс.
– Она как будто игрушечная! – вторила ей почтальонша Филлис.
Бутси заинтересовала даже моего отца, не склонного уделять внимание ручным питомцам.
– На вид прям дорогущая, да? Вот и думай, почему люди не заводят кошек необычного окраса и не сводят их, чтобы получилось еще больше необычных котят.
– Верно подмечено, – сказал я. – Надо бы подкинуть идейку каким-нибудь заводчикам. Уверен, они заинтересуются.
– Чего? – отозвался отец, которого вдруг отвлек пролетавший за окном ястреб-перепелятник.
Для моей мамы Бутси представляла собой сложную дилемму. С одной стороны, она влюбилась в мелкую с первого взгляда: именно о такой кошечке, хрупкой и общительной, она всегда мечтала, а теперь, когда Слинк устраивала безумные выходки, стала мечтать еще больше. С другой стороны, глядя на Бутси, мама видела не только умилительного косоглазого друга, но и пушистое напоминание о том, что у нее по-прежнему нет внуков.
Мама всегда была человеком уравновешенным и не изменяла своим принципам, однако, наблюдая за ее знакомством с моими двумя новыми кошками, я впервые заметил что-то вроде признаков раздвоения личности.
– Можно я заберу ее себе, ну пожалуйста? – повторяла мама, глядя на Бутси, после чего вдруг добавляла: – И как вы только справляетесь со всеми этими кошками!
– Как же мило он высовывает язычок! – смеялась она, разглядывая Пабло. И тут же хмурилась. – Шесть – это, по-моему, уже слишком!
Нам с Ди уже обоим стукнуло по тридцать, но мы не жаждали заводить детей. В последние пять лет в нашей жизни творился такой хаос, что даже серьезно обсудить этот вопрос было некогда. Однако приходилось мириться с фактом, что среди друзей мы, без детей, теперь были в меньшинстве, а с недавним прибавлением в нашей кошачьей семье и вовсе от многих отдалились. Я-то всегда думал, что неплохо умею общаться с детьми, но при встрече с очередным лысым чудом и за выслушиванием еще одного бесконечного рассказа о подгузниках я старался мысленно следовать этикету и четко соблюдать основные пункты:
1. Не привлекать внимание малыша, почесывая его под подбородком или размахивая у него перед носом любимой игрушкой Ральфа, палочкой с пушистым пером – ребенок не станет ловить ее ручками.
2. Когда разговор зайдет о том, какие же Эдвин/Дилан/Амели непослушные, не лезьте со своими теориями о том, что «результат определения, кто из кошек сильнее, немного смахивает на счет футбольного матча».
3. Мясные подушечки в модной упаковке с надписью «Кошачий соблазн» можно предложить в качестве лакомства Ральфу, когда тот загрустит, но страдающему от колик ребенку это не поможет, а, напротив, приведет к необратимому нарушению пищеварения.
4. Когда молодые родители шутят, что запросы их отпрыска требуют все больших затрат («Минни подавай только печенье из «Уэйтроуз»!»), не думайте, что уместно вставить замечание о Бутси, которая предпочитает пену с эффектом памяти обычному пенопласту.
5. Не обнимайтесь слишком много с Бутси, иначе молодые родители сочтут вас примерно таким же безумным, как Тори Эймос, которая снялась для обложки своего альбома кормящей поросенка грудью.
6. Не сравнивайте развитие умственных способностей ребенка друзей с сообразительностью ваших кошек.
Последнее давалось мне особенно трудно. Я понимал, что, когда крошечное существо начинает издавать звуки, отдаленно похожие на обращение к маме и папе, и на ощупь отличать батарею от яблока – это, наверное, и правда поразительно. И все же в моменты откровения многие признавались, что на самом деле с годовалыми детьми довольно-таки скучно: в этом возрасте они пока как полулюди, которым и сказать-то еще нечего. Бутси же развивалась не по дням, а по часам, и нрав у нее был, как у всех претендентов на награду «Спортсмен года-2006», вместе взятых. Что до Шипли, то он вообще был невероятно красноречив, а ведь ему и пяти не исполнилось. При этом восьмилетний Джейми, сын наших друзей Бет и Фрэнка, даже сам высморкаться нормально не мог.
Мои кошки вовсе не дети, и я постоянно себе об этом напоминаю. Они не станут астрофизиками, специалистами по рекламе или недооцененными гончарами, а превратятся лишь в чуть более жирных котов, которые спят еще больше, чем прежде. Я был не вправе донимать своих друзей с более традиционными взглядами на жизнь рассказами о поведении кошек, но сам-то я не переставал восхищаться тем, как работает мозг моих питомцев.
Количество интеллектуалов в кошачьих кругах не могло не поражать. Вот, например, у морской свинки имеется пара причудливых особенностей – допустим, она издает невероятно радостный писк, и иногда к пушистому заду прилипает больше фекалий, чем у ее более грациозных собратьев, – а в остальном она такой же миленький сопящий кретин, как и все свинки. Но даже в моей небольшой подборке мурлык можно было найти совершенно разносторонние экземпляры: от потенциальных Стивенов Хокингов кошачьего мира вроде Медведя и Бутси, у которых наверняка лапы чесались выйти за пределы физических и коммуникативных ограничений тела, до совершенных болванов вроде Пабло и Джанета.
Будь Пабло и Джанет детьми, пришлось бы называть их «не совсем одаренными» или «просто немного другими». Однако самая тупая кошка всегда видит обман насквозь. А если бы они и правда были не умнее овоща, то я, как верный хозяин, был бы обязан сообщить им об этом. У кота не понизится самооценка от того, что его называют идиотом, а я не стану любить его меньше из-за того, что он умственно неполноценный, так что в итоге все довольны.
Пабло, например, буквально излучал глупость. Его интеллектуальное развитие – полная противоположность Бутси: он постепенно становился все более толстым и жизнерадостным, при этом хитрости или сообразительности у него не прибавилось ни на йоту. С тех пор как Пабло впервые вырубился на диване, язык у него почти всегда оставался высунутым, отчего о мечтах принять участие в телевикторине на Би-би-си ему пришлось забыть. Мы слегка переживали, однако наш новый ветеринар, франкоканадец, объяснил, что главный орган вкуса Пабло упрямо не желает возвращаться в рот лишь по одной простой причине: у кота отсутствуют два передних зуба, которые должны бы удерживать эту розовую штуку внутри.
Когда Пабло лежал у нас на кровати, в этом не было ничего милого и прелестного – нет же ничего милого и прелестного в толстом парне, который сидит на диване в трусах с пультом от телевизора в руке. Однако мы с Ди не хотели выделять любимчиков, поэтому старались фотографировать откисающего Пабло не меньше, чем сияющего своим великолепием Ральфа или красиво свернувшуюся в цветочном горшке Бутси.
В моменты задумчивости у Медведя всегда был такой взгляд, как будто он попал в страну своей мечты, населенную высшей четырехлапой расой, но если Пабло на таких фотографиях пририсовать облачко с мыслями, там будет либо вкусно пахнущее мясо, либо – в миг особо глубоких размышлений – бесконечно крутящаяся в колесе мышь.
Прошел год с тех пор, как мы спасли Пабло. Казалось бы, пора забыть о жизни в диких условиях, но он по-прежнему спал и ел так, будто ожидал, что в любой момент опять может оказаться на улице. Если Бутси и Медведь давно научились различать шорох пакетика мясных кусочков «Феликс» со вкусом говядины от обертки шоколадного батончика «Тоффи», то Пабло заслышав шуршание любой пластиковой упаковки или открывающегося ящика, мчался на кухню, точно Джин Симмонс из «Kiss», спешащий на зов фанатов.
За каждым передвижением миски Пабло наблюдал так же внимательно, как центральный нападающий следит за движениями полузащитника. Направит ли он мяч между стойкой кухонных ворот и перилами лестницы? Нет, он съест содержимое до последнего кусочка, пустит газы и потом станет искать, где ему отоспаться. Пабло вырубался на кровати с невероятно довольным видом; для полного счастья ему было достаточно чистого покрывала и центрального отопления. Наверное, лишь один момент в моей жизни может хоть немного сравниться с удовлетворением, которое испытывал Пабло: мне было семь лет, и я залез в горячую ванну после того, как отец самонадеянно вывез семью на прогулку по снежному Дербиширу, где мы потерялись, а вернулись назад в машине уже в кромешной тьме.
Как-то летом, за пару лет до появления в нашем доме Пабло и Бутси, у моих дяди и тети были неприятности с одним диким котом. Этот деспот выплеснул свой изгойский гнев с такой силой, что все их коты, Черныш, Черно-белый и Ролли, стали справлять нужду в ванне. Однако пушистый террорист решил, что недостаточно запугал этих троих, и продолжил битву внутри дома. В общем, дяде с тетей пришлось установить магнитную кошачью дверцу. Неплохой выход из ситуации, только вот Черныш, Черно-белый и Ролли теперь зачастую попадали в неловкое положение: из-за магнитных ошейников головы притягивало к дверце холодильника. Ни один дикий кот прежде не доставлял нам столько проблем, хотя однажды, еще в Брантоне, я проснулся от того, что в гостиной дрались два огромных, предположительно диких которазбойника, а всего за пару месяцев до нашей встречи с Пабло какой-то горластый грязновато-белый дикарь начал регулярно мутузить Шипли с Ральфом. Мы пытались блокировать кошачью дверцу на ночь, но эксперимент провалился.
А может, мы просто неправильно поняли этих дикарей? Может, донимавший тетю и дядю дикарь хотел и сам прилипать к холодильнику? Может, ту жуткую царапину на глазу Шипли оставила отважная лапа кота, готового дарить бескорыстную любовь? Пабло тоже, бывало, чересчур резвился с Бутси, но я не могу представить, чтобы он поднял на кого-то свою большую мягкую рукавичку. Когда Шипли счел, что от этого толстого, смахивающего на пушистый помпон существа, исходит угроза, и набросился на Пабло, тот прибег к ежиной тактике: свернулся в клубок – превратившись в гигантский шар – и лежал так, пока опасность не миновала.
На тот момент у каждого из моих питомцев была запутанная история отношений со всеми другими. Встречаясь на лестнице, они припоминали друг другу сотни украденных нагретых местечек, настойчивых обнюхиваний задниц, злобных взглядов, разборок с помечанием территории, незаслуженных лакомств и споров о кошачьей мяте. Несмотря на все это, Пабло ни на кого не держал зла – зато на него частенько злились остальные.
Джанета, по-видимому, ничуть не волновало, что в нашем доме ему отведена роль дурачка. Не знаю, связаны ли две эти вещи, но за все годы именно его психологическое состояние доставляло нам меньше всего проблем. Неприятности с ним, конечно, случались – Джанет блевал, как бегун, объевшийся перед кроссом, и частенько направлял свою мощную струю в сторону «Зенита» и «Надира», кошачьих автоматических кормушки и поилки со странными названиями. Впрочем, я научился распознавать первые признаки тошноты и обычно успевал предотвратить катастрофу. Ни одно из наших животных за свою жизнь не разбило столько керамических и стеклянных вещей, а однажды Джанет, проходя мимо свечки, спалил себе хвост. Однако, несмотря на подобную неуклюжесть, он всегда оставался невозмутимым.
Хотя с момента переезда в Норфолк Джанет притащил в дом на своем хвосте столько опилок, что хватило бы на целый лес, к его коже никакая гадость не присасывалась, да и периодов уныния мы за ним не замечали. В отличие от Шипли и Медведя, он не терял в драке кусок уха и не противился появлению в доме новых маленьких жильцов. Запросы Джанета касательно досуга были на удивление простыми. Большинству представителей нашей пушистой семьи требовалась кошачья мята и заграничные мыши на батарейках, чтобы ненадолго впасть в игривое состояние, Джанет обычно сторонился покупных игрушек, и для полного счастья ему хватало сухой макаронины или колпачка от ручки, которые он мог часами гонять по полу.
У меня не было веских причин считать его умственно отсталым. Единственное происшествие, в результате которого Джанет мог повредиться рассудком, произошло в Лондоне, когда он прыгнул из окна квартиры за диким голубем. После этого Джанет был слегка не в себе, но наш тогдашний ветеринар, южноафриканец, сказал, что беспокоиться не надо. Учитывая, что сам прыжок не отличался здравым смыслом, вряд ли стоило делить умственные способности Джанета на до и после.
Однако не следует считать, что, если животное слегка глуповато, значит, оно никогда не грустит. Хотя Джанет и был счастливым идиотом, имелось в нем что-то и от темной лошадки – и не только в смысле, что у него была темная шерсть и он слегка походил на лошадь. Порой я замечал, как Джанет сидит на балконе и с тоской смотрит на супермаркеты на том берегу озера. О чем он думал? Возможно, мысли у него были такие: «Моя видеть много воды, там плавать еда, а над ней летать еда, я бы съесть, если бы мог плавать и летать и делать из них желе, но большие яркие вывески вдалеке пугать меня». Хотя Джанет мог размышлять о чем-то более грустном – и я не про ушного клеща, от которого он никак не мог вылечиться.
Медведь, Ральф и Шипли относились к Джанету с терпением, как к местному дурачку или бывшему ведущему детской телепередачи, который перебрал с пуншем на вечеринке; Шипли так вообще весело с ним боролся. Я надеялся, что в Пабло Джанет найдет равного себе друга. Увы, большую часть времени они просто не обращали друг на друга внимания. Началось знакомство тревожно: привыкший получать пинки от Шипли, Пабло, в своей энергичной и полудикой манере, быстро сделал необходимые подсчеты («Черный мех плюс кошка равно ОПАСНОСТЬ… минус ирокез и дерзкий тявкающий мяв равно БЕЗОПАСНОСТЬ»), чуть нюхнул его и… на этом все.
Я не мог понять: то ли им обоим просто не было дела друг до друга, то ли Пабло, глядя на Джанета – или наоборот, – думал: «Вот придурок, от такого лучше держаться подальше». Правда, вскоре они стали понемногу сближаться, хотя я не сразу это заметил, ведь в доме в то же самое время формировались отношения между другими, более крикливыми и жадными до внимания кошками. Джанет с Пабло зачастую устраивались спать в самой тихой комнате. Сначала они ложились в полуметре друг от друга, но когда я заглядывал через час, то Пабло уже придвигался на пару сантиметров ближе к своему пушистому товарищу, а иногда они лежали, симметрично раскинув лапы в разные стороны.
Понимали ли Пабло и Джанет, к чему это приведет? Что помогло растопить лед? Может, Пабло сказал Джанету, что тоже любит гонять сухие макаронинки по полу гостиной? Или рыжий мех Пабло смутно напомнил Джанету о той лисе, с которой он подружился в Блэкхит?
Станут ли их отношения настолько близкими, что в итоге они арендуют сарай в дальнем углу сада? Сомневаюсь. Закончится ли все покупкой дома под закладную или медовым месяцем с коктейлями под пальмой? Вряд ли. В конце концов, это просто двое очень глупых животных, которых вовсе не волнует их статус в обществе или финансовое положение. Они прижимаются друг к другу лишь потому, что так теплее.
И что удивительно, на это все равно интересно смотреть.
* * *
Какой бы на тот момент была моя жизнь, не будь у меня кошек? С одной стороны, мало бы что изменилось. Кошки не затрагивали многие сферы моей жизни: я по-прежнему знакомился со многими людьми, по работе или через друзей, и мы с ними никогда не обсуждали питомцев. Через пару месяцев новые знакомые уже были в курсе, что я люблю гольф, музыку 70-х годов и сериал «Баффи – истребительница вампиров», но лишь самым близким я открывал правду о своей любви к кошкам. Да, люди наверняка замечают шерсть у меня на одежде и царапины на руках, однако любовь к мурлыкам не так заметна, как другие интересы. Когда увлекаешься лыжами, комиксами или артхаусными фильмами, хочется делиться этим с людьми – либо в разговоре, либо посредством своего внешнего вида. Я не старался скрыть тот факт, что мне нравятся кошки, просто в силу моего характера я не привык выставлять это напоказ.
С другой стороны, кроме, естественно, Ди, моих родителей и бабули, именно мои питомцы сильнее всего на меня повлияли. Последние годы выдались тяжелыми, и я держался только благодаря котам. Справилась бы Ди с мигренями, если бы не кошки? Трудно сказать; одно я знаю точно: хуже от них не стало. Как бы мы с Ди пережили самые жуткие моменты нашей катастрофы с недвижимостью, если бы нас не отвлекал застрявший на дереве Ральф или забравшийся на спину Медведя Джанет? Может, моя методика казалась примитивной, но еще гоняясь за Феликс в детстве, я понял одну важную вещь: кошки – как живой мячик для снятия стресса. Конечно, стресс этот иногда был ими и вызван, тем не менее жизнь с этими абсурдными по своей сути существами учит, что ко всем неприятностям надо подходить с юмором.
Мне было жалко людей, которые после работы возвращаются в пустые дома без мурлык. Мне повезло: каждый день в моей гостиной разворачивалась миниатюрная мыльная опера. Без этого я бы пропал.
Когда мы с Ди решили довести число наших кошек до шести, то были уверены, что особой разницы не заметим. Вышло наоборот. От родителей Ди прибавление теперь было не скрыть, по крайней мере без помощи замка и банки черной краски. А еще мы все больше времени проводили, наблюдая за ними. Да и как не наблюдать, если столько всего происходило?
Я нечасто ездил в отпуск, а если куда и ездил, то ненадолго, и объяснял это сам себе тем, что я домосед и трудоголик. Будь я с собой чуть откровеннее, то признался бы: мысль о том, чтобы отправить питомцев в кошачью гостиницу, меня пугала, а оставить их дома – тоже не лучший вариант, потому что рано или поздно Джанет засорит «Зенит» и «Надир» гигантскими срыгнутыми кусками еды. Но дело даже не в этом: я просто не хотел надолго разлучаться со своими мурлыками.
В 2006 году я решил воплотить в жизнь давнюю мечту и целый год участвовать в соревнованиях профессиональных игроков в гольф, но при планировании поездок на турниры думал только о том, как буду скучать по кошкам. Именно кошки выбирали, где нам жить, во сколько мне вставать по утрам, до какого часа можно задержаться на вечеринке у друзей, когда ездить в супермаркет, какая планировка должна быть в доме, какая планировка должна быть в саду.
С появлением Пабло и Бутси я больше не мог отрицать тот факт, что окончательно оказался под лапой.
Иногда мне ошибочно казалось, что моя жизнь – это кошачий вариант игры в «двадцать одно», однако с питомцами, похоже, и правда вышел перебор, хотя я все равно знал, что легко могу сорваться и взять еще. В этом и заключается главный соблазн владельца кошек: несмотря на то что ваш дом покрыт шерстью, а сами вы прислуживаете животным круглосуточно, всегда можно убедить себя, что найдется место для еще одного мурлыки и что с ним не будет никаких проблем. В конце концов, кошкам не нужна конура, к тому же они ведь сами за собой ухаживают? Пропаганда кошачьей независимости – серьезная штука, и на нее покупаются даже разумнейшие из людей. Парадокс заключается в том, что куда труднее быть хозяином среднестатистической независимой кисы, чем преданной вам собаки. Такие вот вещи указаны мелким шрифтом внизу подписанного нами контракта о великом «Кошачьем противоречии».
Свободные от клеток, поводков и каких-либо границ, вне стен дома кошки подвергаются, пожалуй, наибольшей опасности среди всех домашних животных. Конечно, они самостоятельны, конечно, у них неплохо развит инстинкт самосохранения, – но, по сути, это просто пятикилограммовые шары из меха, костей и других мягких и нежных частей, и большую часть своей жизни эти шары подвергаются воздействию стихии, природы, технологического прогресса и не самых достойных представителей человеческого рода. Мы радостно смеемся, когда кошки гоняют по полу макаронины, сталкивают журналы с любимого кресла или трутся задом о его обивку. Чем больше у вас кошек, тем веселее проходит день, тем больше вы однажды будете страдать и тем важнее кажется каждая проведенная с ними секунда.
* * *
КЛАНЯЮСЬ И ПОДМИГИВАЮ СЛИНК: НЕПРИВЫЧНОЕ СТИХОТВОРНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ В ПАМЯТЬ О ДЕЙЗИ КОКС (1991–2007)