– Так что думаешь? Решимся?

– Трудно сказать…

– С ними ведь все будет в порядке?

– Наверное, да.

– В смысле «наверное»?

– Ну, в смысле да, с ними обязательно все будет хорошо.

– Но ты так не считаешь.

– Просто…

– Мы не слишком рано уезжаем?

– Нет.

– И мы отлично провели время.

– Еще бы. Да и мы живем в таком месте, что как будто всегда на отдыхе.

– Ага.

– Ага.

– Ага.

– Значит… пожалуй, пора собираться?

– Не забудь взять пармской ветчины для Шипли, когда будешь доставать все из холодильника.

* * *

Происхождение словосочетания «медовый месяц» предельно ясно: «медовый», потому что первые недели брака особо приятны, «месяц» же указывает на долготу этого периода и его неизбежное окончание. С шестнадцатого века, когда впервые появилось это выражение, кое-что в медовом месяце изменилось – туров на Мальдивы было не достать, – но длительность оставалась примерно такой же. В общем, насладиться «медовостью» и отлично провести время лучше в самые первые дни этого месяца, пока вас еще не настигла первая ссора у полки с краской в магазине «Все для дома».

Мы с Ди решили поступить совсем иначе. Мы поженились в загсе района Мэрилебон осенью 2001 года, за четыре дня до переезда в Норфолк, и решили отложить медовый месяц на четыре с половиной месяца. В итоге он продлился на три дня меньше, чем положено.

Объяснить первое достаточно просто: на тот момент наши новые котята, Брюер, Пруденс и Шипли, были совсем малышами, к тому же очень неуклюжими. Оставить трехмесячных котят и их умственного отсталого сводного брата в «кошачьей гостинице» или одних в новом доме в совершенно незнакомой части страны и умчаться в отпуск на другой конец света – не самая лучшая идея.

А еще мы ужасно устали от всех трудностей, связанных с организацией свадьбы и перевозкой вещей и мебели из нашей квартиры, из дома родителей Ди в Брайтоне и дома моих мамы и папы в Ноттингеме.

К синдрому раздраженного кишечника, который мучил меня всю мою взрослую жизнь, недавно добавились больное горло и особо серьезная ушная инфекция, которая никак не хотела поддаваться лечению трех разных докторов и действию трех видов мощных антибиотиков. Вряд ли это был побочный эффект регулярного написания рецензий на альбомы группы «Simply Red», и я надеялся, что свежий загородный воздух быстро прочистит мои уши. Увы, в третью ночную поездку по шоссе А11 я вдруг понял, что оглох на оба уха, из которых стала выделяться какая-то темно-сиреневая жидкость. Я бы забеспокоился, но в тот момент меня больше волновало другое: мне чудилось, что лобовое стекло вот-вот пробьет гигантский норфолкский олень-мутант, и меня стал донимать еще более страшный коклюш, от которого, как мне казалось, я избавился лет в одиннадцать.

Несчастного человека, который той ночью повалился на пол среди моря коробок, трудно было назвать «мужем». С таким вряд ли захочется вступать в радостные моменты первых недель брака.

К следующему февралю, когда наконец настало время медового месяца в Дартмуре, настрой у нас был куда лучше (сиреневая жидкость давно перестала течь у меня из ушей). Загородный домик оказался очень уютным, бассейн и сауна были в нашем полном распоряжении, и мы от души посмеялись над отзывами в гостевой книге («Бедняга Каспер совсем замерз»), однако через три дня я начал волноваться, как там кошки, и уже не мог расслабиться. Все начинается с простого «А вдруг Боб Поттер потерял ключ от нашей задней двери?», а заканчивается мыслями о том, что кошачья дверца могла случайно захлопнуться, а Джанет прыгнул на плиту и, махнув хвостом, включил газ. Естественно, мы с Ди накручивали друг друга. Еще более естественно то, что начал все это я. Как обычно.

Чтобы ужиться, двум кошатникам надо свыкнуться с привычками друг друга. Понадобилось некоторое время, чтобы за каждым из нас закрепилась четкая роль, но все стало понятно еще в первые несколько ночей, когда Джанет начал приучать меня к подъему в пять утра, чтобы покормить его. Когда к нашей семье прибавились Брюер, Шипли и Пруденс, план действий был разработан: правда, мы были скорее не «плохим копом и хорошим копом», а «копом-слюнтяем и чуть более серьезным копом».

Когда в прошлом сентябре мы приехали в старенький район города Ромфорд к Мику и Джону, фанатам реалити-шоу «Большой брат», чья полосатая кошечка недавно во второй раз принесла котят, любому беспристрастному незнакомцу стало бы ясно, кто из нас по колени в шерсти. Пока Ди и наши друзья Стив и Сью болтали с Миком и Джоном о численности геев в голосовании «Большого брата» и о том, как здорово, что во втором сезоне победил Брайан Даулинг, я вышел в сад и подобрался к крошечному, смахивающему на мастера Йоду котенку, который радостно скакал у декоративного пруда. Мы собирались взять максимум двух котят и уже выбрали Брайана-2 (пушистенького черно-белого) и Брайана-4 (полосатого, еще более пушистого), но я настоял на том, чтобы включить в наш заказ «бонусный комочек» – неугомонного гладкошерстного Брайана-7 (или, по словам Стива, «страшного мелкого черныша»).

Когда несколько недель спустя Брайан-2 (теперь Пруденс) начал гадить на одеяло, а Брайан-4 (Брюер) и Брайан-7 (Шипли) стали на пару повсюду точить когти, я понял, что пришло время серьезно поговорить.

– Послушай, так не пойдет. Это старинный стул, он принадлежал еще бабушке Ди, – объяснял я Шипли.

– Лучше просто поругайся на них, будет больше толку, – сказала Ди.

Мы с Ди всегда смеялись над мягкотелыми папашами – представителями среднего класса, которые попадались нам в магазинах Блэкхита. Они мило просили своего малыша Себастиана или крошку Чиабатту извиниться перед старушкой, которой отдавили больную ногу. Неужели и мне суждено превратиться в такого папашу? Было бы глупо отрицать, что моя способность усмирять маленьких котиков – верный признак того, что в будущем, возможно, я смогу усмирять маленьких человечков, а кроме того, я был уверен, что не зря дарю животным свою любовь.

Я жутко сердился, когда знакомые или родные говорили, будто на кошках я тренируюсь перед тем, как стать родителем. Больше всего меня раздражало то, что, по их мнению, мы с Ди с удовольствием выставим мурлык за дверь вместе с мешками мусора, если решим завести детей. Я люблю слонов, да и осликов тоже, и будь у меня вдруг возможность взять себе такое животное, я бы с радостью кормил его, дал бы ему кличку, гладил бы, ласкал его и потакал любым капризам. Так что, слон тоже считался бы заменителем ребенка? Вряд ли: это было бы простое милое и огромное избалованное животное, прямо как мои кошки, только побольше размером. Тем не менее я понимаю испуганный вид моей мамы, когда она приехала навестить нас в новом доме, а я встретил ее с крепко спящим у меня на руках Шипли. Она-то предполагала, что единственный сын с женой поспешили переехать из большого города в деревню только по одной причине – чтобы остепениться и завести детей.

Зачастую мне удавалось скрыть свою сентиментальность, иногда даже без особых усилий. Если Нереальный Эд и начал подозревать, что я отхожу от дел в наших танцевальных марафонах до четырех утра, то его сомнения полностью рассеивались бессонными ночами, когда он спал у нас на диване, а Брюер, Шипли и Пруденс охотились за его подергивающимися ногами. Несмотря на это, мне казалось, что Эд, никогда особо не любивший кошек, отказывался признавать некоторые вещи, касавшиеся моего быта. Порой он просто не врубался. К примеру, как-то незадолго до отъезда из Лондона мы сидели у меня в гостиной, и Эд с явной надеждой на сочувствие рассказывал мне о недавно брошенной им девушке. «Так в чем была проблема?» – спросил я, и в этот момент Шипли устроился у меня на плече и стал радостно облизывать мне ухо. «Да она помешалась на своих чертовых кошках, – ответил Эд. – И что остается таким, как мы с тобой, Том?»

Еще серьезнее дело обстояло с родителями Ди. Они, похоже, совсем ничего не замечали и с каждым визитом проникались все большим сочувствием ко мне, как бы намекая: «Мы понимаем, каково это – мириться с тем, что количество самолюбивых разрушителей ковров у нашей дочери все увеличивается». Я был рад считаться разумным и понимающим мужем и в ответ лишь неопределенно улыбался, а мой взгляд, надеюсь, выражал безграничное терпение и вовсе не намекал на то, что именно я недавно ввел в действие награду «Лучшая кошка месяца» для нашего дома.

Легко научиться подобным ухищрениям, когда живешь бок о бок с усатыми.

Таких филантропов, как Ориел, мама Ди, вы еще не встречали: она неизменно заботилась об окружающей среде, поднимала проблемы забытых всеми птиц, постоянно участвовала в разных благотворительных акциях. Однако от ее сострадания почти ничего не остается, если речь заходит о существах на четырех лапах, которые ради забавы охотятся на воробушков. Когда Ди робко призналась, что мы взяли новых котят, и зачем-то упомянула, что с ними одна морока, Ориел тут же предложила «утопить их в ведре». Ди так боялась реакции матери на наших новых пушистых жильцов, что слегка преуменьшила их количество.

– Так сколько теперь у вас кошек? – спросила Ориел.

– Всего три, мама.

Я поинтересовался у Ди, не беспокоится ли она по поводу возможных последствий этого обмана, но она ответила, что, когда ее родители приедут в гости, троих полностью черных котов можно будет выдать за одного. Я сомневался, получится ли, но, как Ди и предполагала, за три дня у Ориел и Криса не появилось никаких сомнений. Единственная мера предосторожности заключалась в том, чтобы следить за количеством одновременно находящихся в одной комнате мурлык: не больше трех из пяти, хотя и здесь мы не слишком напрягались. Если не считать того случая, когда Шипли вскарабкался на читающего Криса по его первому изданию «Карнавала Тербера» за авторством Джеймса Тербера и пытался тыкнуться задом в лицо моему тестю, родители Ди попросту не обращали внимания на наших кошек.

Я сказал «пять кошек»? Ну да. Я имел в виду четыре? Нет. Три черных кота? Именно. Медведь вернулся в нашу жизнь – как всегда, неожиданно. Актер позвонил нам с Ди как раз в тот момент, когда мы старались донести одеяло из спальни в ванную, не разлив по дороге лужу мочи, которую на нем оставила Пруденс. Прошло пять дней с тех пор, как мы обосновались в деревушке Брантон, и каждый день мы находили с десяток проблем в нашем идеальном домике. Мы отлично поладили с людьми, которые продали нам дом, сочли их разумными существами и посюсюкались с их кошками, так в каком же бреду они закрасили все выключатели ярко-желтой краской в положении «выключено»? Неужели лишь за пару дней до отъезда они покрыли кухонную нержавейку темно-синей глянцевой краской, или мы были так заняты мечтами о сельской жизни, что ничего не заметили?

Пока Ди заделывала огромную дыру в полу спальни, я занялся садом: за компостной кучей обнаружился мини-карьер ядерных отходов, где валялись старые сумки для клюшек, полупустые канистры из-под масла, бутылки с ярко-сиреневой жидкостью, на которых была наклеена этикетка с черепом и костями, битое стекло и, как мы потом поняли, шиферная крыша древнего самолетного ангара. Мы даже почувствовали что-то вроде облегчения, когда Пруденс решила, что хоть лоток и удобная штука, опорожнять кишечник ей намного приятнее на уютном гусином пухе. По крайней мере, на грязно-розовом длинноворсном ковре в ванной наверху перестанет расти грибок.

– Э-э, у нас тут образовалась небольшая проблема. – Ди только что поговорила с кем-то по телефону. – Как насчет съездить в Лондон за посылкой?

Актер поведал нам о безвыходной ситуации: ему в последний момент предложили работу в Австралии, и он срочно вылетает, только как-то не подумал, что до Лондона, откуда надо было в тот же вечер забрать Медведя, целых 200 километров, а его бывшая девушка не водит машину. А когда он теперь вернется? Неизвестно. Вернется ли он вообще? Э-э, он пока не знает.

– Ну, вот и настал этот момент, больше никаких метаний туда-сюда, – объяснила мне Ди. – Это последний переезд. Теперь Медведь наш.

Меня мучил кашель, и болели оба уха, так что решение мчаться в Лондон в 8 вечера принял человек, который совершенно одурел от затянувшегося переезда. По правде говоря, я заметил неполадки в ходу нашего «Форда Фиесты» еще за день до этого, но быстро выкинул все из головы. Накопилось слишком много дел, и я собирался заняться машиной после того, как найду чайник, схожу в магазин стройматериалов, а потом в «Икею» за шестью запасными одеялами, на которые приноровилась гадить Пруденс. Не успел я добраться до границы между Норфолком и Саффолком, как машина завихляла, а из-под левого переднего колеса послышалось «ф-ф-ф».

Папа однажды показывал, как менять колесо: мне тогда было тринадцать лет, и я наверняка был занят тем, что разглядывал свою пышную челку в боковом зеркале, но что-то я ведь должен был запомнить. Если постараться, то, возможно, получится откопать какую-нибудь информацию из потаенных уголков памяти, однако, учитывая, что мне не очень-то хотелось залезать под свой «Форд» на темной норфолкской обочине, я поступил, как любой другой заумный кошатник из «поколения икс» – вызвал техпомощь. Пока они ехали, я позвонил Ди, и мы решили действовать согласно первоначальному плану: позвонить нашему другу Майклу и попросить его приютить Медведя, которого завезет к нему Актер, на пару дней, пока мы наконец не сможем нормально добраться до Блэкхита.

* * *

Не могу сказать, что жаждал увидеться с Актером, но возможность этой встречи казалась мне по-странному притягательной, все равно что одновременно застать Бэтмена и Брюса Уэйна в одном месте. При верном мистическом настрое мой остроухий враг вполне мог встретить достойного соперника. Майкл был фолк-музыкантом, пел о сжигании чучел и увлекался траволечением, а среди множества его возвышенных верований в духе 1971 года было и то, что животные никому не принадлежат. Несмотря на это, Майкл был не прочь разделить любовь бродячего рыжего кота Рамзеса, огромного и слюнявого, со старичком, который жил в квартире над ним.

Хотя в целях безопасности к приезду Медведя Майкл убедился, что Рамзес где-то гуляет, он забыл заглянуть на полку над кроватью, где лежала маска в виде лошадиной головы, его любимый реквизит для исполнения песен «Власть эльфам» и «Реальность – это фантазия». Как только напуганный Медведь выбрался из своей передвижной тюрьмы и прыгнул на покрывало, кот, имеющий больший авторитет в жилище Майкла, тут же вскочил на кровать с дикими воплями. Увидев стоящую дыбом шерсть и горящие зеленые глаза, Медведь удрал и в итоге устроился в дальнем углу гардероба, среди средневековых плащей из коллекции Майкла.

– Так там и сидит, – сказал Майкл, когда через два дня мы приехали забрать Медведя. – Хотя подождите, один раз все-таки выбирался – когда я готовил брокколи.

– Ах да, – отозвалась Ди. – Одна из его слабостей.

– Я думал, кроме кошачьего корма и мясной нарезки, Медведь ест только карри.

– В общем, да, – ответила мне Ди, – но однажды у него поехала крыша, и он съел брокколи, а потом еще и печенье. Или сначала печенье, не помню.

– Кстати, он очень любвеобильный, – добавил Майкл. – Никогда не видел, чтобы кошки так выражали свои чувства, сначала даже испугался немного. А, вот еще что: я думал, у меня сели батарейки в датчике дыма – он постоянно пищал, но потом я вспомнил, что у меня вообще нет датчика дыма, и понял, что это все Медведь.

Мы поблагодарили Майкла и пошли к машине. На этот раз Ди сумела сама заманить Медведя в его коробку. Я не видел кота сквозь щелочки, однако он точно знал, что я рядом. Чтобы дорога прошла приятнее, Майкл одолжил нам кассету с альбомом фолк-группы «Trees» 1970 года под названием «The Garden of Jane Delawney» – «Сад Джейн Делони». Первая песня начиналась со слов: «Деревенский воздух, окутай меня».

Не очень-то подходящая для машины музыка, но в самый раз для туманного осеннего вечера, когда вы едете в богатое старинными верованиями место вроде Норфолка: таинственный шепот, магические мелодии и вкрадчивые гитары. Неудивительно, что полный оптимизма человек с бурным воображением увлекся мечтами о жизни за городом и начал представлять, что напишет роман ужасов, саундтреком к которому станет этот альбом.

Какое-то время безостановочное мяукание с заднего сиденья делало музыку еще более зловещей, но где-то на пятой песне Медведь стал орать как сумасшедший, и мы решили послушать радиопостановку «Арчеры».

* * *

Прошло почти полгода, и за это время мы с Ди поняли, что наши представления о сельской жизни не соответствовали действительности. Перед переездом в Брантон мы не занимались никаким «изучением» местности: это же Норфолк, а в Норфолке везде красиво. В какой-то мере да, но вполне ожидаемо, что переезд из города, где днем и ночью можно купить что угодно, в деревню, от которой километров пятнадцать до ближайшего супермаркета, где отрабатывают свое малолетние преступники, оказался культурным шоком. К тому же из нас двоих машину водил только я. Мы цеплялись за нашу мечту о сельской идиллии, но иногда не могли найти самый обычный магазин. И почему никто не предупредил, что в норфолкской глуши зима длится раз в десять дольше, чем в Лондоне? Видимо, я слишком увлекся колонкой «Один день из жизни» в журнале «Санди таймс», где творческие люди, успешно устроившиеся в деревне, рассказывали, как встают с пением птиц, до обеда работают, а потом гуляют по окрестностям или возятся на грядках с зеленью; так или иначе, когда я жил в Блэкхите, мне представлялось, что я перееду не просто в новое место, а в другой временной пояс, где дни длятся в три раза дольше.

На самом деле все вышло совсем иначе. Как и в Лондоне, я должен был соблюдать сроки сдачи работы, отвечать на электронные письма и платить по закладной, только здесь прибавились еще ремонтные работы и грязь, которую в основном приносили двадцать маленьких, но удивительно много впитывающих в себя лап. Поблизости никаких пабов или клубов, где в компании друзей можно забыть о проблемах, а еще дороги, бесконечные дороги, и крошечный викторианский домик, за окнами которого вечная ночь. За пять месяцев у меня не было ни дня отдыха.

Осень 2001 года стала идеальным временем для лондонцев, лелеявших притягательную мечту о «возвращении к земле». Сейчас переехать в деревню и разочароваться – обычное дело, но тогда телевидение наводнили передачи о том, что для полного счастья жителям города нужно лишь перебраться на огромную ферму километрах в семидесяти от Лондона, и тогда им не придется работать, стоять в пробках или натыкаться на вездесущий магазин носков «Сок шоп».

Нас сподвигли к переезду вовсе не эти передачи, однако они некоторым образом поддерживали наше решение – к тому же там всегда показывали довольного кота, спящего на кровати в деревенском доме. Когда октябрьским вечером того года мы стояли у бара, где отмечали нашу свадьбу, все друзья, как один, говорили, что после терактов в Нью-Йорке Лондон им кажется небезопасным местом и что вскоре они вслед за нами переедут в деревню. Конечно, в нас говорил алкоголь и шок от недавних событий, но нам все равно нравилась эта идея – начать новую жизнь, возглавив команду для освоения местности и исследования территории за пределами привычной жизни, куда затем за нами последуют остальные. Кто-то просил забить местечко в местном пабе, другие же смотрели на нас как на первопроходцев девятнадцатого века, отправляющихся в Монтану, чтобы разбить лагерь среди недалеких туземцев и ковбоев. «Вы такие смелые», – говорили нам.

Смелые? Да, если вас оценивает какой-нибудь слабак из среднего класса. Мы не собирались ни бросить все материальные блага и удариться в движение Раджниша, ни заняться фермерством и выпускать собственный йогурт, ни восстанавливать заброшенный монастырь. Мы даже не решились завести козу. Мы просто хотели переехать в небольшой, слегка запущенный дом в недорогом районе Норфолка, чтобы растить кошек, писать про них книги (как планировал я) и продавать кое-какие старинные вещицы через Интернет (как планировала Ди), а если получится, в свободное время играть в гольф и ездить верхом.

Ведь нам обоим это не в новинку, верно? И я, и Ди росли в деревне. Только жить в сельской местности в детстве с родителями – это одно, а поселиться в деревушке в своем первом собственном доме, когда тебе за двадцать, а вокруг на сто километров нет ни родственников, ни друзей, – совсем другое. Пусть я прожил в Лондоне чуть меньше трех лет, но именно в этом городе формировались мои социальные привычки, так что к особому ритму жизни Норфолка еще предстояло привыкнуть. Обычно я по-быстрому отправлял письма в паре сотен метров от станции Оксфорд-серкус; в деревне все по-другому: заходишь и минут десять слушаешь разговор двух посетителей почты. Как тут не выйти из себя?

– Порядок, Джон?

– Порядок, Мик.

– Порядок, вот и хорошо.

– Еще бы, зануда, еще бы. Сам-то как?

– А, да неплохо, неплохо.

Долгая пауза. Лицо второго настолько сосредоточенно, будто он решает олимпиаду по математике.

– Неплохо, говоришь? Вот и правильно. Отличная работенка.

– Еще бы, еще бы.

– Нормально сейчас с деньгами?

– Да неплохо, неплохо, подрабатываю у муженька сестры.

Второй, прищурившись, глядит вдаль с таким видом, будто там его машину вскрывает белка в цилиндре.

– Хм-м. Ну, иногда приходится, да?

– И не говори, дружище.

– Тише едешь, дальше будешь.

Долгое молчание.

– Тише едешь, дальше будешь. Верно сказано, дружище.

Снова молчание, потом, оба хмыкают и что-то мямлят.

– Ладно, Мик, пора уже. Выше нос, зануда.

– Ага, и ты тоже, дружище. Береги себя, зануда.

– Да-да, ты уж меня знаешь. Так и надо.

– Ха, и не говори, Джон.

Когда в тот день до нас с Ди наконец дошла очередь и моя жена подала работнику почты шесть безупречно упакованных посылок разных размеров для пересылки по стране, тот взглянул так, будто это шесть кусков пиццы без упаковки и без адреса, которые надо лично доставить в Бронкс.

– У Мюрреев домик купили? – спросил работник и с силой потряс коробку, в которой лежала люстра 1930-х годов – Ди отправляла ее покупателю в Лафборо.

– Да, это мы! – с улыбкой отозвались мы с Ди.

– С кошками которые? – Мы снова подтвердили. – Долго они продать не могли.

Мы убеждали себя, что самое главное – не пугаться. Я провел детство в жутких деревушках на севере Ноттингема, и меня не замуровали в огромном языческом храме и не порезали на хот-дог для благотворительного вечера. Да и мы не герои триллеров про враждебных соседей вроде «Соломенных псов» или «Плетеного человека». Стереотип угрюмого и слегка пугающего почтальона сотни раз использовался в фильмах ужасов и высмеивался в комедийных скетчах, но вряд ли работнику нашей почты было до этого дело. Такова английская жизнь: тихая и изолированная. И, так уж и быть, немного зловещая. Хоть нас и беспокоило, что слухи о нашей семье так быстро распространились по деревушке, вскоре мы узнали, что «которые с кошками» – это еще не худший ярлык, который может к вам приклеиться.

Мы познакомились с нашим ближайшим соседом Бобом Поттером через две-три недели после переезда: он зашел, чтобы поприветствовать нас от лица всех жителей. Бобу было далеко за шестьдесят, и выглядел он одновременно по-деловому и по-доброму. Профессия отпечаталась у него на лице: Боб – бывший директор школы, однако все намеки на сердитый нрав исчезли, как только по дороге на кухню к нему бодро подбежал Шипли.

– А, кошки, – сказал Боб, понимая, что Шипли подставляет ему спинку для поглаживания. – Люблю их, очень люблю. Хорошие животные, в них не жалко вкладывать душу. Если куда уедете, мы с Розмари можем кормить их – просто предупредите.

Всегда здорово, когда гостей встречает посол от кошачьего семейства. Эта роль раньше, а в какой-то мере и на тот момент, доставалась Джанету, но с тех пор как Шипли уверенно вбежал в квартиру в Блэкхит и обнюхал зад старшего черного кота, подражание сводному брату стало его постоянным увлечением. Прямо как малыш Скрэппи в мультике повторял все за дядюшкой Скуби-Ду, Шипли, в связи с проявившимся у него стадным чувством, повторял за всеми, включая неродную бабушку Ди и жутко загорелого парня, который чистил у нас сточные трубы. По крайней мере, я надеюсь, что это был загар.

– Какой ты дружелюбный, – сказал Боб, поглаживая довольного Шипли. – С этим я еще не встречался, а вот парочку других, похоже, видел. Один черный короткошерстный, немного крупнее, и маленькая полосатая. Они приходят, усаживаются на наше кухонное окно и смотрят внутрь. Черный вскоре убегает, а полосатая не отводит взгляда от нашего Лютика, младшего из троих. Так сильно прижимается носом к стеклу, что остается грязный след.

* * *

Мы узнавали Боба все ближе, и он продолжал докладывать нам о тайной жизни наших кошек – неудивительно, что в основном в его рассказах фигурировали Медведь и Пруденс. С переездом в Брантон Медведь стал особенно несговорчив: большую часть времени он проводил в тайном убежище за шкафом в гостиной, где обнаружилась дыра между потолком и половицами спальни наверху, и лишь изредка скребся и что-то бурчал. Тем не менее я знал, что Медведь вовсе не узколоб, что со временем он обязательно исследует окрестности.

У Пруденс же был такой печальный вид, будто она страдала от безответной любви, и мы никак не могли понять, в чем дело. В первую неделю в Брантоне Пруденс упала с дерева в саду и поранила нос; теперь она сопела, а из ноздрей текло. Конечно, неприятно, что поводом для знакомства с соседями стали кошачьи сопли на стекле, но мы радовались, что Пруденс теперь есть с кем поиграть. К тому же этим объяснялись ее все более громкие несчастные крики по ночам, а учитывая то, что Лютик был котом, пожалуй, все становилось слишком ясно.

– Я читала об этом, – объясняла мне Ди. – Обычно кошек стерилизуют в пять-шесть месяцев, но иногда они могут загулять раньше. Как думаешь, она, ну… зовет кота?

Ди настаивала, чтобы среди выбранных нами котят была хотя бы одна девочка, и разрешила мне вытянуть из колоды безумца Шипли только потому, что сама выбирала первых малышей. Долго искать не пришлось: Пруденс тут же устроилась у Ди на руках и уснула. Я же выбирал по другому принципу, независимо от пола, лишь бы у меня были два кота или кошки, которые смогут как минимум час гоняться по комнате за мячиком, не задумываясь о бесцельности этого занятия. По поведению маленьких котят трудно определить их пол, и я узнал, что Брюер и Шипли – мальчики, уже после того, как решил их взять. Да, я собирался назвать новых котят в честь бородатых музыкантов Майка Брюера и Тома Шипли из фолк-рок-дуэта 70-х, но это ничего не значит. Окажись они девочками, я все равно назвал бы их в честь бородатых музыкантов из фолк-рок-дуэта 70-х.

Правда, теперь стало ясно, кто в доме хозяин. Коронный гортанный вопль Брюера лишь отчасти напоминал мяуканье и скорее был похож на крик из яслей человеческих детенышей, нежели бродячих предков Брюера, однако уже в пять месяцев он был крупнее Медведя и начал проявлять склонность к странствиям. Шипли тем временем тоже становился все крепче, и пусть его непрерывные мявы звучали не слишком мужественно, урчал он довольно мощно. Так бывает и с детьми, когда у замкнутого коротышки к четвертому классу вдруг вырастают баки.

Пруденс отличалась от братьев: не такая крупная и шумная, голосок более высокий, да и внимания к себе она требовала больше (я не уставал поражаться тому, насколько разными могут оказаться голоса у котят из одного помета). Если к Пруденс и относились по-особому – давали лишний кусочек ветчины, прощали очередное испачканное одеяло, – то лишь потому, что она, как не уставала напоминать мне Ди, единственная среди пятерых парней девочка в доме, кроме хозяйки. Я тихо соглашался и осмотрительно не затрагивал тему движения за права женщин в мире кошек, хотя завывания в пустой соседней комнате в два часа ночи меня вовсе не радовали.

– Хорошо бы ее стерилизовать, – сказал как-то Боб, заглядывая к нам через забор. Пруденс гналась за Лютиком и вскарабкалась вслед за ним на дерево в саду Боба.

Признаюсь, если бы Ди захотела, чтобы Пруденс принесла потомство, я бы тут же согласился. Мое мнение по поводу котят таково: чем больше, тем лучше; и все же я не понимал, зачем нам увеличивать численность кошек в Британии, когда и так многим животным нужен дом. Да, нам нравились их идиотские синхронные забеги по гостиной, кошачий футбол с шариком от пинг-понга и то, как Пруденс, Шипли и Брюер заваливались спать друг на друга, но играть в изнурительную игру под названием «Спрячь лоток» было не так уж приятно, да и вероятность очередного загула Пруденс нас не радовала. Мне и так еле удалось убедить этих троих, что в справлении нужды на открытом воздухе нет ничего примитивного – для этого понадобилось передвигать их лоток в сторону улицы по несколько сантиметров каждые восемь часов.

Даже сейчас, когда кошачий туалет представляет собой смесь глиняного наполнителя и земли в заброшенной клумбе, Брюер, похоже, не понимает суть давней традиции закапывания своих отходов: он лишь бестолку машет лапами над своими все более зловонными «подарочками», будто играет на воображаемой гитаре. А что же я? Я радовался тому, что теперь это происходит на улице, а не в доме, ведь еще совсем недавно лечь в кровать и не обнаружить там крошечные камешки наполнителя казалось недостижимой роскошью. Этой роскошью я надеялся наслаждаться и дальше.

Операция по удалению репродуктивных органов – важный момент в отношениях человека и кота. Медведь бросал на меня злобные взгляды лишь за то, что я заслонял ему свет, когда он умывался, но за отсутствие у него яичек я не нес никакой ответственности, чему был несказанно рад. Брюер и Шипли не страдали хронической гиперчувствительностью, как Медведь, однако когда я забирал их после операции у местного ветеринара – местного, в смысле в девятнадцатом веке до него бы полдня скакать на лошади, – по их одурманенным взглядам было ясно, что прежнего доверия между нами уже не будет. Может, Брюер с Шипли и выражали благодарность за то, что я забрал их из страшного места с ножами и клетками, но за их хриплым мяуканием скрывалось что-то другое: настороженность. Настороженность существа, которое больше не может быть уверенным в том, что во сне у него не стащат нечто важное.

Сильно ли изменилась жизнь Шипли и Брюера? Внезапных порывов стало меньше, а походка стала более легкой, вот и все. Пруденс, которую через два дня тоже отправили к ветеринару, ждали более унизительные последствия – ей предстояло ходить с выбритым животом, как жертве заскучавших злых детей.

Я ждал на парковке у ветклиники. Когда Ди вышла с нашей полосатой кошечкой на руках, я издалека заметил, что жена чем-то расстроена.

– Бедная Пруденс, – сказал я, когда Ди со вздохом плюхнулась на переднее сиденье. – Она ведь у нас храбрая девочка?

– Да, храбрая девочка, – ответила Ди.

– Как будем дома, дадим ей лакомства, – предложил я. – Ну, те, которые похожи на верблюжьи какашки.

– Да, неплохо бы ее угостить.

Я посмотрел на Ди. Обычно она такая спокойная, а сейчас ведет себя странно. Разумеется, Ди ужасно переживает, когда кошкам плохо – и особенно она волновалась в свое время из-за Медведя, – но это ведь стандартная операция, даже своего рода переходный ритуал, вроде кошачьей бар-мицвы.

– Ветеринар что-нибудь посоветовал? – спросил я.

– О, он очень много чего посоветовал. Только не ей.

Я снова взглянул на Ди. Она посмотрела на меня, приподняв брови, и тогда я понял.

– Хочешь сказать… – начал я.

– Да, хочу сказать.

– Но…

– Знаю.

– Как так?

– Знаю, знаю. Ветеринар проверил: все на месте. Огурчик и два помидорчика. У нас тут загулявший паренек.

* * *

Как мы могли такое упустить? Ну что мы за люди – не можем уехать в отпуск, не подумав о том, что один из котов хвостом включит плиту, не умеем менять колесо, не в силах определить пол обычного домашнего питомца! Теперь идею завести козу придется отложить до лучших времен.

Когда мы забирали Пруденс у хозяев, они уверяли, что среди трех малышей Брайанов есть одна девочка – как раз она. Мы и сами проверили: слегка подули на шерстку в интересующем нас месте – результат устроил. Точнее, его отсутствие на тот момент.

Для Ди это было вдвойне унизительно, ведь она уже проходила через подобное с Джанетом.

– Я явно не выучила урок с первого раза – пушистых котят надо проверять тщательнее. Ветеринар уверял меня, что у Джанета они меньше обычного, но, по-моему, он пытался меня подбодрить.

Я не знал, что сказать. Вспомнил историю о том, как одна моя бывшая прибежала в слезах к своей матери, приняв естественный розоватый отросток на груди ее морской свинки за неоперабельную опухоль, но решил не рассказывать. Мы были так ошеломлены, что промолчали всю дорогу домой. Уже тогда мы с Ди начали понимать, что повадки и слабости этого маленького существа, свернувшегося в корзинке на коленях у хозяйки, теперь станут совершенно другими.

Дома Медведь порадовал нас своим редким появлением. Если не считать коробочных конфликтов с Шипли – Медведь хотел спать в коробке, Шипли хотел жевать ее, – в основном он держался в стороне от младших котов и смотрел на них свысока, однако сейчас, когда Пруденс на шатких лапах выбрался из корзинки-переноски, Медведь тщательно, с язвительным видом обнюхал «ее» зад. Я представил, как он встает на задние лапы, надевает очки и с напыщенно хмурым взглядом говорит: «Конечно, если бы вы сначала обратились за советом ко мне…»

Судя по всему, он давно обо всем знал, однако, как и мы, заметил: оказавшись другого пола, Пруденс полностью изменился, будто за последние сутки у него поменялись не только биологические установки, но и характер. Привыкнув к новой личности Пруденса, мы поняли, что ему нужна другая кличка – нам и так приходится все время объяснять людям, почему Джанета зовут, как девчонку. Без лишних споров сошлись на Ральфе – в честь того неуклюжего парнишки из «Симпсонов», который все время писается.

* * *

ВЫДЕРЖКИ ИЗ КОШАЧЬЕГО СЛОВАРЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Гадкие кусочки

Кусочки мяса из кошачьих консервов, которые выскальзывают из миски и присыхают к полу или плинтусу. Даже если у вас нет плинтуса.

Квантовая физика

Непостижимая сила, позволяющая кошке втиснуться в пространство в четыре раза меньше привычных объемов ее тела.

Мышеусы

Идеально точное расположение мыши во рту – горизонтальное, желательно со свисающими по обеим сторонам хвостом и носом, – отчего захватчик выглядит еще более впечатляюще. Среди прежних вариантов известны также «Усы мексиканца», «Птичьи бакенбарды» и – редко – «Летучие мышеусы».

Помогать

Предлагать моральную поддержку, когда хозяин занят серьезным делом. Среди самых распространенных вариантов помощи: «Рисование» (провести хвостом по свежеокрашенной поверхности, оставив там пучок шерсти), «Транспортировка» (сновать между ног хозяина, когда тот несет тяжелый поднос с едой) и «Проверка на микробы» (лизнуть бутерброд, пока хозяин отвернулся от стола).

Пудинг

Неистовое топтание по мягким частям тела хозяина. Также известно под названием «Кошачий марш» или «Замес теста».

Размокшая наждачная бумага

Салфетки (желательно с ароматом розы).

Рай для морды

Чувство блаженства от идеального ритма почесывания подбородка хозяином.

Сиреневая пелена

Приступ неумолимого гнева, вызванный попыткой хозяина пристегнуть поводок к ошейнику кота.

Слезы раздумий

Гадость, текущая из глаз.