Любой творческой семье, которая с головой окунулась в деревенскую жизнь, нужен кровожадный сосед, чтобы время от времени вытаскивать ее из затруднительных ситуаций. Когда я еще жил на северо-востоке Центральных графств с родителями, таким человеком был Фрэнк, лысый и скупой на разговоры сосед. Фрэнк жил в паре километров от нас и был сельскохозяйственным рабочим, и хотя он казался человеком без возраста, я все же считал его слишком старым для какого-либо «рабочего». Еще меня слегка пугало то, как неожиданно он появлялся из-за изгороди каждый раз, когда я выходил в сад.

Несмотря на все это, должен сказать, что Фрэнк очень помог нам разобраться с последствиями безжалостных тренировок Монти и Дейзи. Он оказался бесценным помощником и летом 1996 года, когда в результате некоторых неприятных происшествий у нас погибли цыплята.

Лично я никогда не считал цыплят за домашних животных: в отличие от кошек, они не урчат, когда их гладишь, и даже на фоне других не слишком одаренных интеллектом собратьев по птичьему миру их тупость не знает границ. Тем не менее я быстро привязался к семерым курочкам и петушкам, которых родители устроили в курятнике в дальнем углу сада, в особенности к Эгберту, до смешного крошечному петуху, который больше всего любил подкрадываться к моему отцу и злобно клевать его в ноги. Но вот что я заметил: на беды с цыплятами легче смотреть с философской точки зрения. Если одного из них утаскивает лиса, ты сильно расстраиваешься, а если за две недели умирают пятеро цыплят, включается встроенный механизм, помогающий справиться с потерей.

К тому времени, когда шестого цыпленка, нашу пугливую Эгату, похожую на комок сахарной ваты на ножках, практически заживо съели паразиты, обнаружить мертвую курицу стало настолько же привычной частью нашей ежедневной ноттингемской жизни, как гул комбайна неподалеку или запах горящего «Форда-Эскорт» с площадки для пикника на холме. Правда, сам момент смерти нам видеть не приходилось.

– Добил лопатой, – говорил Фрэнк, опять внезапно появляясь из-за изгороди. Фрэнк был из тех сельских жителей, которые всех животных называют «он» независимо от пола. – За беспорядок не волнуйтесь, я уберу.

Пока папа благодарил его и они обсуждали очередную волну преступности, накрывшую нашу округу из трех домов, – как на ферме неподалеку связали и избили парочку, или как одна голодная лиса стала заклятым врагом Фрэнка, – он давал мне подержать лопату. Не знаю зачем, я не ставил ее на землю; так мне казалось, что я ему помогаю.

Живя в Окволде, я привык, что немногословные местные жители постоянно бросают мне в руки нечто, отмеченное смертью. Например, когда я оставался один дома, то частенько открывал дверь нашему леснику – у него был огромный нос картошкой, а цвет лица – будто рисовую бумагу вдавили в потроха, и однажды тот молча кинул мне трех еще теплых, но однозначно скончавшихся фазанов. Я был ошарашен. Можно подумать, что после такого от врожденной брезгливости не останется и следа, однако когда я держал в руках инструмент, который только что привел к кончине чего-то пушистого и беспомощного, меня начинало тошнить.

Надо было видеть, как отец рубит дрова или строит загон для цыплят: он с легкостью окунулся в деревенскую жизнь. Не переставая уговаривать нас с мамой переехать в какую-нибудь глушь, папа представлял себя эдаким мастером на все руки. Правда, когда дело дошло до неприглядной сути сельской жизни, стало ясно, что он многого не умеет.

Делясь историями из жизни с друзьями, отец представлял все так, как будто он делал одолжение Фрэнку, предлагая умертвить больное животное, а не наоборот. «Естественно, я способен прикончить полудохлого кролика, горностая или мышь, – говорил он, – но Фрэнк вдруг выглядывает из-за кустов, прямо истекает слюнями, как тут ему отказать».

– А я говорил, что у Фрэнка во дворе есть специальная колода? Иногда он сначала делает себе чай и даже достает раскладной стул.

Приехавшие из города учителя на замену зачарованно слушали его рассказ.

Можно было подумать, что, позволяя соседу избавлять от мучений больных зверей, мы оказывали услугу нашей деревушке: не появляйся Фрэнк из-за нашей изгороди с винтовкой в руках, он стал бы позором всего Ноттингема – высматривал бы застрявших в заборе из колючей проволоки кроликов и обращался бы с нахальными предложениями к владельцам трехногих собак. Однако и я, и отец с мамой знали, что это лишь доля правды. Несколько раз я действительно видел, как папа сам избавлял несчастное существо от страданий – с мрачным видом, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Однажды Слинк, оказавшаяся, несмотря на ее пугливую походку, жестоким хищником, поймала мышь и оставила ее корчиться от боли на полу кухни. Из окна моей комнаты я видел, как отец положил бедную зверушку в пакет и раздавил ее колесом своего универсала «Воксхолл Астра».

Конечно, я ничего не решал на семейном совете, и, к счастью, решение вопросов об эвтаназии животных меня не касалось. Я неделями страдал, если случайно наступал на паука, так что даже подумать не мог о том, чтобы взять молоток или лопату и прибить полудохлого грызуна, которого Монти или Слинк оставили на пороге у задней двери.

Монти, который со счастливым видом сворачивался у меня на кровати и бродил со мной по окрестностям, несомненно, был моим котом, но, появись он с парализованной землеройкой в зубах, ответственность за Монти сразу переходила к родителям. Если его охота и заходила слишком далеко, то виноваты были мама и папа – либо они недостаточно строги с ним, либо купили мало кошачьей еды. Правда, когда пять лет спустя, уже в Норфолке, зверства приняли серьезный оборот, ответственности мне было не избежать.

Если между тем периодом детства Брюера, когда большую часть времени он с криком взбирался по дверям патио, чтобы я впустил его назад в теплый дом, и тем, когда он стал самым жестоким серийным убийцей в мире животных Восточной Англии, и был некий переходный момент, то я его упустил. Голосок его по-прежнему звучал, как скрип детской коляски, но в остальном к весне 2002 года наш котик был готов забыть о том, каким сосунком он был в детстве, и ринуться в бой.

Как знать, к чему все это привело бы, не отними мы у Брюера его «королевские регалии». В восемь месяцев Брюер, с крепким телом и шелковистой шерсткой, уже был намного крупнее Медведя и сравнялся по размерам с Джанетом. Естественно, если такого грозного вида кот не станет охотиться, остальные усомнятся в его мужественности, но зачем надо было начинать с милых крольчат, которые иногда скакали вдоль изгороди в дальнем углу сада?

Это было страшное и в каком-то смысле захватывающее зрелище. И не только для нас с Ди: Шипли и ставший более-менее мужественным Ральф тоже бывали кровожадными, однако они предпочитали держаться поодаль и подбадривать Брюера, прямо как взволнованные зрители на петушиных боях. Бой, правда, длился недолго, и вскоре пал первый петух. Тот фазан так и не понял, что случилось: не успел он оказаться у нас в саду, как Брюер повалил его, прямо как в одном матче Воскресной лиги, когда невероятно толстого и рассеянного центрального нападающего сбил с ног обезумевший левый защитник.

Иногда кто-то из нас успевал вмешаться до того, как Брюер наносил смертельный укус. Мы вытаскивали из его зубов маленьких воробушков и сажали их в коробку в совершенно безопасной гостевой комнате, не забыв оставить им хлебных крошек и воды. Иногда птички выживали, и тогда мы выпускали их у церкви через дорогу, однако чаще мы находили их мертвыми – окоченевшие тельца заваливались набок, застывший взгляд казался ошарашенным.

– Это… ты… виноват, – шептали мне мыши, пытаясь выползти из пролитой на пол кофейной гущи, отталкиваясь единственной оставшейся лапой. – Т-т-ты… приютил… этих убийц… и позволил им… делать… все… что… вздумается, а теперь… у тебя… не хватает… мужества… окончить… мои… с-с-страдания.

Я знал, что минут через десять у бедняги все равно остановится сердце – можно положить его в коробку и отнести к кустам, – но легче от этой мысли не становилось. Я чувствовал себя просто ужасно.

Однако сильнее всего моя врожденная трусость проявилась в истории с диким голубем.

Насчет самых неприятных отходов от котов мы с Ди договорились так: я выбрасываю дохлых и полудохлых зверушек, она вытирает рвоту, а если кто-то нагадит в доме, мы убираем вместе. Однако появление Вуди – да, не самое оригинальное имя, но такое любопытное и своеобразное существо невозможно было оставить без клички – не обошлось без семейного совета.

– Думаю, лучше избавить его от мучений, – сказала Ди.

Глядя на этот светло-серый кошмар, я не мог не согласиться. Проблема заключалась в том, что я не избавлял от мучений никогда и никого, если не считать куриной запеканки, которую в тринадцать лет я готовил в школе на уроке домоводства. Я даже решился взять пакет и ключи от машины, но Вуди смотрел на меня так, будто хотел сказать: «Только бы вылечить крыло, а так со мной все в порядке!»

Наконец я решил: лучше всего положить голубя в коробку за кустом и надеяться, что через пару часов он блаженно погрузится в вечный сон. Я подходил к нему четыре раза за следующие пять часов, и каждый раз взгляд его огромных глаз говорил только одно: «Не волнуйся, это всего лишь царапина. Я в полном порядке».

Утром он исчез. Я тут же объяснил это тем, что Вуди просто надо было немного отдохнуть. Или за ним явилась бригада пернатых спасателей из местного гнездовья? «Может, подлечился за ночь – эти существа на удивление живучи», – уверял я себя, пока не увидел Шипли. С радостным видом он сидел на карнизе кухонного окна, и изо рта у него торчало серое перо.

В Брантоне у нас не было Фрэнка, к кому можно было бы обратиться с подобной проблемой. Я остался один на один со своей совестью и чистящими средствами. Следовало постоянно быть начеку и познать все секреты кошачьего мастерства. Если Брюер, Шипли или Ральф возвращались домой с «мышеусами», самое главное было – не спешить вырывать добычу изо рта, иначе кот сожмет челюсти еще крепче, что приведет к фатальному исходу. Хорошо, если под рукой пульверизатор; громкий хлопок в ладоши тоже помогает, только тут нужны двое: один хлопает, другой ловко подставляет руки – или коробку, если грызуна уже слегка помяло.

Представляю, как были удивлены шестеро членов Брантонского книжного клуба, когда проходившее у нас дома обсуждение романа «Ночь нежна» вдруг прервалось появлением Брюера с визжащей полевкой в зубах. Еще больше они поразились, когда хозяева кровожадного существа стали бегать за ним по дому и хлопать в ладоши.

Книжный клуб, который решили устроить мы с Ди вместе с Бобом Поттером и его женой Розмари, – результат нашей призрачной попытки влиться в местное общество, а под местным обществом я имел в виду Боба, Розмари, женщину по имени Изабель, с чьим мужем я подружился в гольф-клубе в конце улицы (длиной в 30 километров), Саймона, который как-то брал у меня интервью для «Истерн дейли пресс», Бена и Молли – с ними мы познакомились в музыкальном магазине в Норидже, а также Крисси, неродной бабули Ди, если той удавалось проделать путь в сотню километров из Саффолка.

Однажды мы осмелились заявиться в деревенский паб, но по взглядам сотрудников местного центра предварительного заключения поняли: здесь играют в дартс, а не ведут занудные беседы о романе Зебальда «Кольца Сатурна», так что мы вернулись к ежемесячным собраниям книжного клуба и проводили его то у нас, то у Боба с Розмари.

Я слышал кучу историй о провинциальных книжных клубах. Начинается все с благородного намерения обсудить, умышленно ли Дафна Дюморье использовала в «Ребекке» феминистский подтекст, а заканчивается неизбежными сплетнями о приходских новостях и обменом женами. Наш клуб был совершенно иным, но и он не избежал своеобразного вырождения. Нам всем понравился роман Кейт Аткинсон «Эмоциональная реакция», но когда во время обсуждения на коврике перед тобой елозит Шипли, исполняя «Танец зашкаливающих эндорфинов», тут уже не до благородных намерений.

Ничего удивительного в том, что Книжный клуб Брантона превратился в Брантонское общество почитателей кошек, учитывая пристрастия его основателей и давнюю любовь Крисси к животным. Увы, детальное обсуждение особенностей питания Шипли и Лютика наверняка шокировало некоторых членов клуба, в особенности Бена и Молли – разговоры о питомцах для них были чересчур скучны и обыденны. Судя по всему, разговоры о книгах они тоже считали скучными и обыденными: я понял это, когда Бен с Молли заявили, что им некогда читать «Девственниц-самоубийц» и они лучше посмотрят экранизацию. Потом Боб прервал обсуждение второй половины «Правил виноделов» Джона Ирвинга, чтобы рассказать, как научил своего сиамского кота Бориса служить при виде индийской лапши «Бомбей микс», и тогда стало ясно: вряд ли мы увидим Бена и Молли снова.

Их заменил серьезного вида парень по имени Ник – он жил на окраине Нориджа, боготворил Томаса Харди («правда, только поэзию») и ходил в узких черных джинсах. Медведь, который редко показывался на последних встречах клуба, особенно если обсуждались комиксы или развлекательная литература, тут же заинтересовался. Он с наглым видом прыгнул к Нику на колени и стал неутомимо топтать их, ни на секунду не отрывая взгляд от его длинной челки. Я не знал, как реагировать: то ли извиниться, то ли предложить им уединиться в гостевой спальне, то ли как ни в чем не бывало продолжить напыщенный монолог о романе Роуз Тремейн «Реставрация».

Вскоре Медведь свернулся на коленях своего нового друга в тугой комочек, и в тот вечер Ник ушел последним явно лишь из вежливости. Хотя для нас с Ди это было что-то новенькое – Медведь ни на ком не лежал так долго, – через пару часов мы начали волноваться за ноги Ника и решили вмешаться. Так и до тромбоза недалеко. Я осторожно переложил кота на пуфик. Приоткрыв один глаз, Медведь обиженно взглянул на меня.

Однако это было исключением из правил, как и все проявления общительности Медведя. Чаще всего вечера книжного клуба заканчивались так: Боб, Розмари, Ди, бабуля Крисси и я садились у камина, а у нас на коленях или рядом устраивалось по коту – из тех, что более жизнерадостны. Если клуб проходил у Боба и Розмари, они подкладывали в камин побольше поленьев – «чтобы Борису и Лютику было теплее».

Именно об этом люди со счастливым вздохом говорят: «Не жизнь, а мечта». Правда, между «мечтой» и «жизнью» немало различий, и есть множество разумных объяснений тому, почему первый вариант обычно не подходит для тех, кому около двадцати пяти.

Чуть меньше года назад в нашей жизни было полно пабов, концертов и друзей одного с нами возраста, многие из которых играли на гитаре. Теперь мы жили встречами в гостиной, садом и дружили с людьми, которые годились бы нам в бабушки и дедушки, а к тому же могли похвалиться дорогущими решетками для барбекю. Собственно, среди них действительно были наши бабушки и дедушки. Мы старались искать позитивные стороны, однако каждому аргументу в духе «чашка какао наполовину полная» находился контраргумент с полупустой чашкой. Мы молоды! Мы сбежали от грязи и протекционизма большого города! Друг в друге мы нашли родную душу! Мы отлично ладим! Наши кошки могут гулять на природе! По воскресеньям мы ездим на гаражные распродажи и покупаем классные винтажные стулья! С другой стороны… Нам не хватает букинистических магазинчиков Холборна, театр-бара «Феникс» на Чаринг-Кросс-роуд, фитобаров и готовых сэндвичей! Отрезанные от мира, мы все чаще действуем друг другу на нервы! Соседские павлины не дают спать по утрам! В недавно купленном винтажном стуле оказалось полно блох, а его ножки теперь испачканы мышиной кровью!

Шел июль нашего первого лета в Норфолке, и как-то наутро после книжного клуба я спустился на кухню: в доме было непривычно тихо. Коты давно приучили меня сначала готовить завтрак им, а потом уже себе. Первым обычно прибегал Брюер – он молнией врывался в дом через кошачью дверцу и встречал меня щебечущим мяуканьем, слегка напоминающим шум футбольного стадиона. За ним появлялись Шипли, Ральф и Джанет, затем неспешно входил Медведь. Но сейчас на мой свист отозвался только Джанет, принявшийся с голодным видом бить меня по ноге лапой.

Я немного подождал и посвистел еще раз: из-за кустов вышел Ральф и уныло поплелся в сторону дома. Через пару минут я увидел Шипли, известного своей гиперактивностью – он тоже выглядел мрачным. Странно, обычно они оба отзываются на малейший шорох коробки с печеньем, ради которого готовы пробраться сквозь снег, воду и охраняемый немецкой овчаркой сад. По-прежнему заторможены после на редкость крепкого сна? Наш домик стоял прямо у проходящей по деревне автомагистрали, обычно пустующей, а окна спальни выходили на дорогу. Сплю я чутко и легко просыпаюсь от визга тормозов или покрикивания соседских павлинов. Правда, в последние несколько месяцев мне оставалось только мечтать, чтобы эти вопли снова превратились в редкие «покрикивания». Что за умник решил, что эти птицы, самые громкие среди известных человеку, создадут «атмосферу спокойствия» в приюте для страдающих от болезни Альцгеймера? Весной павлины усаживались на стену напротив нашего дома и впятером изображали ту женщину с каркающим голосом из скетча Монти Пайтона «Спам».

Боба Поттера, которому приходилось мириться с их жуткими воплями и гигантскими фекалиями уже почти с десяток лет, птицы сводили с ума. Как-то раз прошлым летом он обнаружил дохлого павлина на дороге у своего дома. Боб огляделся по сторонам и, пока никто не видел, затащил тушку к себе в кладовку, а на выходных сделал из павлина барбекю для всей родни.

– Ничего так мясо, кстати, – сказал он мне. – Только немного жестковато.

Вряд ли я был готов поквитаться с павлинами таким странным образом, но, заметив, что Брюер внимательно смотрит на их перья, я не расстроился, как обычно, когда он «наблюдал за птицами».

Так вот почему я спокойно спал ночью – Брюер наконец устроил генеральную репетицию своего сафари-плана и в процессе решил нашу «маленькую пернатую проблему»? Будь у него инструктор по персональному росту, он бы назвал ситуацию с павлинами «логичным шагом» в развитии кота. Я видел, как Брюер, лежа на тропинке, бросает на павлинов оценивающие взгляды, явно намекая, что вносит этих в пять раз крупнее его птиц в список потенциальной добычи.

В последнее время Брюер частенько пропадал в доме престарелых. Из окна спальни я видел, как он, а иногда Медведь, копаются там в мусорных ящиках, выуживая объедки. Что ж, они у нас любители странствий, тут ничего не поделаешь. Когда речь шла о Медведе, мы относились к этому спокойно. Только один раз в жизни он обидел другое существо – впился в ухо игрушечной мыши из зоомагазина, предварительно удостоверившись, что остальные коты не видят его и не будут смеяться. Тестостерон уже давно не оказывал на Медведя своего безумного действия; да, он возвращался со своих прогулок в укусах и царапинах, а значит, боролся с другими котами, но я с трудом могу представить Медведя затевающим драку. Его странствия скорее казались таинственными вылазками для решения важных и возвышенных дел. Брюер же напоминал подростка в переходном возрасте.

Прошло уже полчаса с тех пор, как я свистом позвал котов, однако пока явились только трое. Ни в дыре над потолком гостиной, ни в щели за моими кассетами, ни в теплом закутке на столе за чайником, ни в остальных любимых местах Медведя никого не было.

В свободное от павлиньей резни время Брюер часто мутузил детскую мягкую игрушку Ди, но сейчас бедная выдра лежала в одиночестве на полу гостевой спальни, радуясь возможности отдохнуть. Я готов был обуться и пройтись по соседям, уже репетировал речь, объясняющую, зачем я хочу заглянуть в их сарай. В такие моменты память выдавала длинный список всего, что может случиться с кошками: в одной серии «Инспектора Морса» кота повесили – я смотрел ее в двенадцать лет и плакал; в газете писали о нелегальной торговле мехом; защитники прав животных, митинговавшие у станции Тоттенхем-Корт-роуд, напечатали на плакате ужасающее фото. Благодаря Ди я перестал быть паникером, но когда в то утро позвонили в дверь, я понял: произошло что-то ужасное. Нет, даже не так: когда позвонили в дверь, я инстинктивно это почувствовал. А когда я открыл дверь и увидел выражение лица нашей соседки, я знал уже наверняка.

* * *

Все случилось после двенадцати ночи, пока мы наслаждались спокойным сном без павлиньих криков. Служащий следственного изолятора утверждал, что ни в чем не виноват – кот выскочил буквально из ниоткуда. Однако соседка в тот момент стояла у окна, пытаясь укачать проснувшегося малыша; так вот, судя по скрежету тормозов внедорожника, водитель и близко не соблюдал скоростной режим. Она разбудила мужа, тот поспешил отвезти кота в ветеринарную клинику в семи километрах отсюда – опаздывающий на работу водитель к тому времени уехал, – но было поздно. Соседка полагала, что это наверняка кто-то из наших котов, – не раз видела его у нашего дома.

– У него вот тут белое пятнышко, – показала она на грудь.

– Б-большое или маленькое? – спросил я.

– Большое. Или среднего размера, ночью точно не разглядишь, надо у мужа спросить, он сейчас на работе.

Мой мозг начал действовать сам по себе. Пока я открывал дверь и переваривал услышанное, моим разумом завладела непостижимо мощная сила: я стал мыслить быстрее, эффективнее, использовать скрытые области мозга, хотя не обошлось без странностей. Я подумал, вот бы создать подходящего по описанию кота – противного, никем, и тем более мной, не любимого, – и тогда проблема решена. Когда я понял, что это не выход из ситуации, разум начал спешно обрабатывать имеющуюся информацию. Казалось, чем быстрее я мыслю, тем больше шансов избежать беды. «Белое пятно на грудке? Так, это у нас Брюер. Погоди, у Медведя тоже на груди белое пятнышко, совсем небольшое, но все-таки заметное, а у Брюера такие по всему телу. Про Брюера сказали бы, что у него белые пятна на носочках, спине и груди, так?» Это были даже не мысли, а мелькающие слова на экране взбесившегося компьютера.

Я разбудил Ди и поделился с ней ужасной новостью. Мы не считали Медведя непобедимым, но ведь он выжил на жалких улочках южного и восточного Лондона, на обочине трассы М23, он пережил отравление угарным газом, астму, аллергию, чесотку, дыру в горле, облысение, домашние перевороты и поездки не пойми куда – и умереть вот так, переходя улицу в неположенном месте? Нет, для него это слишком просто. Я позвонил в клинику, и ветеринар сказала мне, что у поступившего ночью котика была «невероятно шелковистая шерсть». Я повторил ее слова Ди, и мы с горечью посмотрели друг на друга.

Завернутый в полотенце, Брюер лежал в коробке в задней комнате клиники. Он выглядел на удивление чистым. Присмотревшись получше, я понял, что вижу вовсе не привычное выражение морды моего питомца, а нечто иное – застывшую маску животного ужаса. Тогда я и осознал, что мои детские воспоминания о лежащей на обочине Табс нереальны: просто в какой-то момент рассказ отца о случившемся превратился в картинку. Получается, ни одну из своих кошек я не видел мертвой. Меня всегда защищали от этого.

Наверное, я понимал, что такой день настанет, однако не мог предположить, что в этот момент по-прежнему буду нуждаться в защите. И еще я почему-то верил в огромную ложь взрослой жизни: если ты сумел отрастить бороду, срубить дерево и взять закладную, значит, ты уже не волнуешься о маленьких невинных существах, которых когда-то приютил.

– Просто ужасно, – с сочувствием сказала ветеринар. – Как же часто их сбивают на деревенских дорогах! А люди еще думают, что опаснее всего интенсивное движение в городе… И почти всегда вот такие молодые, – добавила она. Я заметил у нее под глазами темные круги.

В восточно-английской деревушке не стоит печально склоняться над каждым сбитым животным, иначе тебя самого размажут в лепешку, но если я видел на обочине мертвую кошку, то несколько дней не мог об этом забыть. Меня мучила не только мысль о невинности этого создания, но и о том, что пока, оно лежит здесь, его хозяева еще надеются – может, малыш Мупси или мистер Уинкс просто загулял и скоро вернется домой?

Если лозунг «Живи быстро, умри молодым» применим к котам, то Брюер стал его воплощением. Безумные атаки плюшевой выдры – лишь начало, и, останься он жив, Брюера было бы не остановить. Джеймс Дин в свободное время гонял на спортивных автомобилях; Брюер выглядел бы совершенно нелепо за рулем «Порше», так что решил проводить свой досуг, сидя посреди дороги.

Его гибель, можно сказать, была предопределена. Конечно, смерть близкого родственника или друга – совсем другое, но я испытывал невероятную боль; где-то под грудью свернулся комок горечи. Способна ли эта боль полностью изменить жизнь? Вряд ли. Способна ли повернуть жизнь немного в другую сторону? Несомненно. Я ощутил эту боль снова, когда через пять дней мы с Ди, стоя на коленях, хоронили Брюера у себя в саду, и на меня накатила грусть оттого, что скоро мы оставим его здесь навсегда.

А что же Медведь? Помимо многого другого, он знал в кладовке отличное местечко за коробкой из-под пылесоса, где можно надолго укрыться так, что тебя никто не найдет.

* * *

ШЕСТЬ СПОСОБОВ ОБИДЕТЬ КОТА (Я ПРОБОВАЛ ВСЕ, НО НИЧЕГО НЕ ВЫШЛО)

1. Выделять имя кота в речи воздушными кавычками и саркастическим тоном (например, «Ну да, у тебя на все свое мнение, “Ральф”»).

2. Пытаться объяснить коту, что, нагадив на мой новенький рабочий стол/оставив откушенный нос полевки у входа в ванную/смахнув хвостом дорогую вазу/бешено проскакав по кухне, когда я готовлю мясо, он наносит мне серьезную и, вполне возможно, непоправимую обиду (например, «Шипли, это неприемлемо. Честно говоря, ты меня расстроил – и Ди тоже. Мы сегодня можем остаться без ужина, и все из-за тебя. Думаешь, это нормально – впиваться мне в ногу и вопить, как избалованный терьер? А что подумают остальные? Хочешь, чтобы тебя запомнили как кота, который карабкается по ногам человека при виде сырого мяса на столе? Думаешь, тебя по-прежнему будут любить, с такой-то репутацией, а? А? Что ты можешь сказать в свое оправдание? Иди-ка на улицу и подумай о своем поведении»).

3. Пугать кота, снова и снова отматывая передачу о дикой природе на тот момент, где кошки побольше и покрепче издают грозный рык.

4. Пытаться справиться с кошачьей манией величия посредством болезненных напоминаний о сумасбродном детстве обвиняемого («Что ж, Медведь, можешь и дальше писать на шторы и обходить стороной этот дорогущий кошачий домик… чего еще ожидать от того, кто вырос в городке Кроли и в чьей семье практиковали инцест»).

5. Угрожать записать на видео и выложить на «Ютьюб», как кот, громко чавкая, вылизывает свой зад.

6. Вернувшись домой после долгого отсутствия, сделать вид, что никто из прибежавших попахивающих мурлык вас не интересует, и помахать рукой более симпатичному и умному воображаемому коту, сидящему в другом углу кухни.