Я всегда подвергал сомнению тезис, что все люди делятся на кошатников и собачников. Во-первых, подобным утверждением вы отметаете существование огромного количества других видов в живой природе. Да, именно кошки и собаки сумели лестью пробраться в наши дома и стать традиционными питомцами, но это вовсе не означает, что они монополизировали рынок друзей человека. Не стану отрицать: путешествуя по свету, я повидал немало людей, удивительно похожих и внешне, и по поведению на своих питомцев, от афганской борзой до перекормленного бурманского котенка, однако мне встречались и любители мышей и попугаев. Можно назвать все это вздором и убедить себя, что на самом деле хозяйка мыши смахивает на дворняжку с невероятно острыми зубами, а любитель попугаев – на котика с маленькими глазками-бусинками, но не будет ли это самообманом?

Во-вторых, необходимо разъяснить, что именно вы имеете в виду под такого рода обобщениями. Кошка или собака – ваш лучший друг или они вам просто «очень нравятся»? Разница есть.

Вот я, например. Думаю, вы уже поняли, что кошка – мое любимое животное, но многие говорят, что по характеру я больше похож на собачника, и эта информация исходит из надежных источников, то есть от людей, которые многие годы прожили со своими бордер-колли, чихуахуа, спаниелями и терьерами и которые хорошо знают мой нрав: я неуклюж, иногда чересчур доверчив, люблю угождать другим и частенько выпрашиваю вкусняшки. Тогда понятно, почему кошки запросто манипулируют мной, как безмозглой куклой-марионеткой. Однако наверняка во мне есть и качества, свойственные кошачьим. Например, я больше люблю индивидуальные виды спорта, нежели командные, а родные утверждают, что если уж мне чего-то захотелось, то действительно захотелось. Еще я с удовольствием провожу время в компании себя любимого.

Также с кошками меня роднит склонность к своеволию. Я не считаю себя тяжелым или упертым человеком, но, если вспомнить об основных переменах в моей жизни, большинство из них отличаются противоречивостью. В средней школе я с трудом завоевал расположение крутых ребят на бесплодных землях северного Ноттингема, после чего вдруг решительно переметнулся на сторону зубрил. Воспитанный в семье, принадлежащей к верхушке рабочего класса (или к низшему среднему) и поддерживающей левое правительство, в окружении книг, пластинок и картин, я хладнокровно променял все это на гольф. Забросил гольф ради панк-рок-группы (вот уж загадка, ведь я в основном люблю музыку тех жанров, которые вытеснил панк). Бросил уединенную деревенскую жизнь ради Лондона. Переехал из Лондона обратно в деревню. Если кошкам и нравится проводить время в компании, то только с теми, с кем можно поделиться опытом непонятного поведения.

Ни одному здравомыслящему человеку я не рекомендовал бы подобный образ жизни, но прожитые мной в таком духе двадцать пять лет прошли неплохо. К тому же когда в конце 2002 года «зов противоречия» вновь дал о себе знать и я решил не обращать на него внимания и пойти разумной дорогой, ничего хорошего из этого не вышло. За последующие полгода я понял, почему кошкам, не желающим признавать благоразумность таких понятий, как «золотая середина» и «компромисс», живется легче.

Или же они просто показывают нам пример: когда вы осматриваете дом, который хотите купить, а соседи уже в 11 утра на всю врубают техно, но хозяин заявляет, что прежде ничего не слышал, да и вообще «стены тут толстые», надо сразу же уносить ноги.

Еще до смерти Брюера мы с Ди подумывали о том, чтобы продать наш домик в Брантоне. Теперь чаша весов серьезно покачнулась: с каждым огромным (а в нашем воображении – гигантским) внедорожником, проносящимся мимо нашего дома, мысль о том, что, оставаясь здесь, мы подвергаем Ральфа, Джанета, Медведя и Шипли опасности, пугала все больше. Ну и наше глухое недовольство, что мы отрезаны от общества, тоже сделало свое дело. Решение, считай, было принято.

Тем не менее нам следовало серьезно обдумать возвращение в Лондон. Из пятнадцати друзей, которые после разговора на свадьбе были полны энтузиазма поехать вслед за нами в Норфолк, на переезд решилась только одна пара. Они выбрали еще более оторванное от мира место и запланировали еще более грандиозный ремонт – и вскоре развелись. Кое-кто из друзей выбирался навестить нас; как бы они ни пытались скрыть свое разочарование от увиденного, мы все замечали. Не знаю, что именно хотели увидеть наши друзья – может, нечто среднее между фотографиями из журнала «Жизнь за городом» и сельскими пейзажами с конвертов ранних пластинок группы «Fairport Convention», – но точно не Брантонский центр предварительного заключения и заброшенные заправки на каждом углу.

Только вот не станет ли переезд в Лондон признанием поражения? И что за жизнь ждет Шипли, Ральфа, Джанета и Медведя в небольшой квартире с общим двориком на южной окраине Лондона, где-нибудь в Гринвиче или Патни? Да и, если честно, нам нравилось жить в Норфолке: за эти полтора года мы все больше и больше влюблялись в непритязательную веселость жителей нашей деревни и серьезно недооцененную природу.

Мы решили найти золотую середину: какое-нибудь местечко поблизости от цивилизации, однако с налетом сельской безмятежности. «Девлинский домик» в Холшеме, в нескольких километрах к северу от Нориджа, отлично подходил под это описание. Внутри были древние балки, а извилистые лестницы казались убийственными, но главное – он располагался на улице с односторонним движением, усеянной «лежачими полицейскими», в ряду стандартных домиков, и если аккуратно закрывать за собой входную дверь, то котам не добраться до ближайших дорог, в том числе и до той, где постоянно гоняют на огромных внедорожниках. У них будет свой райский уголок с журчащим ручейком в дальнем углу сада, лугом и церковным двором по соседству.

А что же мы? Ну, домик здесь намного меньше, и мы будем скучать по Бобу и Розмари, зато с не такой устрашающей платой по закладной мы наконец сможем по-настоящему насладиться неспешным образом жизни. И не гнать в магазин за пятнадцать километров от дома, если вдруг кончился стиральный порошок.

Испытание грохочущей музыкой началось в канун Рождества, едва мы въехали, и продолжалось до июня, когда мы навсегда покинули этот дом. Сначала мы успокаивали себя: «Ну, сейчас ведь зимние каникулы», и хотя это время обычно не ассоциируется с оглушающим драм-н-бейсом, мы решили: живи и давай жить другим. Потом, когда мы познакомились с окрестными жителями, слегка зашуганными на вид, и они посочувствовали тому, как нам всучили «Девлинский домик» с «проблемным соседом», мы стали надеяться, что этот девятнадцатилетний жаждущий славы диджей скоро найдет работу и съедет от мамы. Все, что случилось дальше, – история для более мрачной книги. Если вкратце, то мы долго и безуспешно пытались по-доброму достучаться до диджея и его измученной, но не дающей сына в обиду мамы, которая встретила нас фразой: «Я увидела вас из окна и сразу сказала себе – они не здешние». Мы жаловались на шум в городской совет, а адвокатам – на бывших хозяев домика, однако в итоге сдались и внесли залог за аренду дома недалеко от Нориджа.

Честно говоря, за неделю до нашего переезда грохот монотонного ритма слегка утих – то есть печка больше не тряслась, а коты не выбегали в сад со стоящей дыбом шерстью. Более того, дружки диджея уже целых три недели не блевали на нашем крыльце, но к тому времени мы уже считали это место проклятым. Давно бы переименовать его в «Дьявольский домик», так было бы честно.

Отличная песня Джерри Рафферти играла по радио в фургоне моего друга Дона, когда он помогал мне перевезти оставшуюся мебель: «Если не вышло, получится в следующий раз». Я понял, на что намекали слова песни, и все же скорее бывает так: «Если не вышло, не получится и в следующий раз, и после этого тоже, а потом, может быть, повезет». Да, есть куча афоризмов, что без неудач не добиться успеха, но как человек, и прежде живший с шумными соседями и чья семья умела возвести любое проблемное жилище в ранг искусства, могу сказать: без этой неудачи можно было бы обойтись. Майкл, тот самый фолк-музыкант и поклонник мистики, который приютил Медведя, когда мы только-только переехали в Норфолк, уверял, что наше невезение как-то связано с павлиньими перьями в кувшине – он называл их «оком дьявола». Я скептически отнесся к его словам, но потом задумался об этих постоянных переездах – уж не стал ли я жертвой магии вуду?

Ди в свое время тоже сменила немало квартир и домов, так что ей были знакомы тревожные знаки, но ведь у пары, продавшей нам «Дьявольский домик», был золотистый ретривер, а хозяева золотистых ретриверов не врут! Если бы мы только могли спросить Медведя о его мнении – скольких проблем нам удалось бы избежать! Впервые оказавшись в гостиной, он понюхал ковер, резко дернул хвостом и забился за стиральную машину: дом ему явно не понравился.

На тот момент количество переездов за всю мою жизнь достигло шестнадцати – всего на четыре больше, чем у Медведя, а если считать переселение на шоссе М23 и оттуда, то всего на два. Учитывая, что я был старше Медведя на два десятка лет, ему пришлось намного хуже, и теперь его чутье улавливало малейшие намеки на упаковывание вещей. Купив новый фен или компьютер, мы спешили замести следы: у Медведя и так сложились двойственные отношения с картонными коробками, а после переезда в «Дьявольский домик» они стали едва не садомазохистскими. По его мнению, было лишь два варианта действий при виде коробки: писать на нее, если коробка – знак очередного переворота в твоей жизни, и свернуться в ней клубочком, если коробка пришла с миром. Иногда можно было забить на все и сделать одновременно и то и другое.

И я, и Ди, как никогда прежде, мечтали о том, чтобы нашим котам был ниспослан дар понимать человеческую речь. Мы многое отдали бы ради возможности спокойно объяснить им четверым, что эти перемены только к лучшему и что мы действуем в их интересах, как бы они в этом ни сомневались. Мне уже доводилось видеть взгляд «опять я буду новеньким в школе», в том числе и в зеркале, и теперь я понял, что он свойствен не только человеку.

Похоже, котам полюбился задний двор «Дьявольского домика», однако само строение, шаткое и мрачное, не вызывало у них приятных эмоций. Регулярные ночные завывания Ральфа хоть и не перебивали грохочущий техно-ритм по соседству, но становились все более настойчивыми. Расхаживая по крошечным комнатам, он словно зачитывал свои жалобы и на ходу вычеркивал озвученные из списка. «Р-ряу-у-у!» Вычеркиваем! «Бу-а-ау-ау». Сделано! «Гра-а-а-а-уу-у!» Есть! Джанет никогда не выставлял свою хандру напоказ, но нельзя было не заметить, что он прыгает на спину Медведю уже не так живо, как прежде. С Шипли, вполне радостным и, как обычно, общительным, тоже произошли серьезные изменения. Впервые услышав лай диджейского датского дога, Шипли распушился, став похожим на головной убор индейца; теперь шерсть так и застыла дыбом, будто броня, острые шипы которой можно привести в действие при первых признаках опасности.

Однако, как всегда, больше всего нас беспокоил Медведь. Да, он шипел и устрашающе вставал на задние лапы, если Шипли или Джанет переступали черту, однако я ни разу не видел, чтобы Медведь бросился на другого кота. Я думал, это просто физически невозможно.

Но судя по ранам на его теле, которые я обнаружил по возвращении Медведя с обхода территории «Дьявольского домика», он точно с чем-то сражался. От кончика левого уха шел порез сантиметра в три, и хотя Медведь вовсе не напоминал то жалкое существо, которое два года назад стащило у меня курицу карри – для этого ему пришлось бы скинуть немало килограммов и облысеть, – вид у него стал слегка потрепанный. И живот почему-то обвис – раньше такого не было.

– Ах, не волнуйтесь! У него просто вялые грудки! – воскликнула на последнем осмотре ветеринар, очень манерная дама с шотландским акцентом, вкалывая Медведю особое лекарство от блох. Она обхаживала его так, будто собиралась забрать себе. Несмотря на ее уверения, походка Медведя стала еще более настороженной: легко было понять, что он полон тяжелых дум, и в любой момент на него может свалиться мысль потяжелее, возможно даже в образе мультяшной наковальни с надписью «10 тонн!».

Откуда мне знать, спросите вы? Как я понял, что Медведь испытал момент невероятного, ничем не омраченного счастья, когда перед самым отъездом из «Дьявольского домика» шмыгнул в гостиную и, внимательно посмотрев мне в глаза, выпустил горячую ярко-желтую струю на редкие издания по восточно английскому фольклору? В юности я много общался с поклонниками инди-рока и сентиментальной битнической литературы, встречал кучу людей, которые утверждали, что депрессия – это извращенная форма счастья. Так кто сказал, что Медведь не может быть их кошачьим эквивалентом?

Хотя Медведь оставался, как всегда, угрюмым, за последние полгода в «Дьявольском домике» он проявил ко мне столько ласки, сколько я не получал от него за все предыдущее время. В Брантоне мне не удалось закрепить ту непостоянную связь, что образовалась между нами в Лондоне; причиной тому был убийственный гадящий и воющий ураган по имени Брюер, Шипли и Ральф. Зато когда я оставался один в кабинете на крошечной мансарде «Дьявольского домика» – я стал называть ее «башенкой» – и работал над мистическим романом о привидениях в Норфолке, стараясь не обращать внимания на ритмичный грохот музыки из-за стены и обдумывая план побега, Медведь открывал мне свою истинную натуру. Он прыгал ко мне на колени, и я гладил ему бока, что Медведю очень нравилось, ведь он тут же заводил свое щебечущее урчание.

Медведя всегда было легко отвлечь, а если я вдруг собирался откашляться или чихнуть, то и тем более, но именно хрупкость этих моментов делала их такими ценными. Может, он лечил меня? Подпитывался моей отрицательной энергией? Или и то и другое? Неудивительно, что в фольклоре сохранились настолько различные суеверия о черных кошках.

Ди тоже сталкивалась с необъяснимым поведением Медведя. Бродя по дому с затычками в ушах, пытаясь побороть мигрень и найти себе полезное занятие, которое не прервется из-за идиотского «тыц-тыц» из-за стены, Ди вдруг слышала «мяу-ау-ау» из-за спины. Оказывалось, все это время Медведь выжидающе бродил за ней по пятам.

– Не уверена, что он меня простил, но, похоже, наконец решил, что не совсем ненавидит, – сказала Ди.

С выводами она, пожалуй, поспешила: минут через пять Медведь незаметно написал на винтажную сумочку, которую у Ди только что заказал покупатель из Сингапура.

– Медведь, ну зачем ты так? – по-доброму спросила она, взяв под передние лапы.

Будь на его месте Ральф, Джанет или Шипли, Ди не поскупилась бы на выражения вроде «чертов гаденыш» или «тупая твоя башка» и пригрозила бы сшить из их шкуры взамен испорченной вещи, но с Медведем она всегда говорила, словно учительница младших классов с аутистичным гением-математиком. Считая периодические разлуки, Ди и Медведь были вместе уже восемь лет, и она по-прежнему не теряла надежды, что однажды он откроется хозяйке. И, надо отдать ей должное, я думал, что на этот раз мечта Ди сбудется. Всего на долю секунды Медведь открыл пасть, будто уже готов поведать о своем тяжелом детстве… увы, оказалось, что у него просто случился приступ астмы.

Несмотря на эмоциональный настрой Медведя, я был уверен, что ему понравится наш новый дом в Трауз, «городской деревушке» на окраине Нориджа. Расстроенные после очередного дня напрасных поисков дома – да и как мы вообще купим другой, если этот трудно продать, – мы вдруг наткнулись на Стейз-коттедж, как на оазис среди жаркой пустыни. Одного взгляда на реку и огромную гостиную, выдающуюся вперед к воде на сваях, было достаточно.

Фотография дома, размещенная в онлайн-объявлении, явно была неудачной: да, норфолкский домик из камня выглядел симпатично, но не привлекал внимания. В действительности коттедж располагался в сотне метров от дороги в компании четырех домов схожего стиля, и такого тихого и спокойного местечка мы еще не видели. При этом до центра Нориджа, нашего любимого города, было всего полчаса пешком, а стоимость аренды – лишь немногим выше той, что я совсем недавно платил за крошечную однокомнатную квартиру на юге Лондона.

Владелец, угрюмый бородатый архитектор по имени Ричард, с гордостью поведал, что обнаружил это место в конце восьмидесятых и с любовью восстановил запущенные дома, а также пристроил новые. В полу гостиной был люк: мы высунулись, чтобы поглядеть, насколько глубокая здесь река, как вдруг к нам присоединился бывший жилец – довольно мохнатый и даже для Норфолка на удивление умиротворенный.

– О, не волнуйтесь, это просто Тибс. – Ричард поднял ее на руки и погладил по больной на вид спинке – артрит – до самого черепаховой расцветки хвоста. – Мы с женой раньше сами жили в этом домике. Теперь перебрались в соседний, но Тибс по-прежнему заходит сюда в гости.

Эта информация оказалась кстати: я как раз боялся спросить о том, каковы здесь правила касательно питомцев – в большинстве контрактов аренды прописано «никаких животных». Вскоре стало ясно, что Ричард будет рад не только нам, но и нашим котам. Не придется даже прибегать к запасному плану, который прежде не подводил: сделать вид, что у нас всего два кота – Ральф и необычайно переменчивое черное нечто, которое может то сокращаться, то увеличиваться в размерах в соответствии с обликом Джанета, Шипли или Медведя.

Переезд пришелся на один из самых жарких дней того года. Когда Дон помог нам выгрузить оставшуюся мебель и пустил своего черного лабрадора – кстати, сам Дон тоже похож на лабрадора – поплескаться в реке, мы устроились на балконе обедать. До окончательного решения проблем с жильем было еще далеко: чтобы хоть как-то продержаться, нам обоим придется больше работать, продать две трети моей бесценной коллекции винила (уже выставили на «eBay»), а учитывая, как искренни мы были с потенциальными покупателями «Дьявольского домика», продать его удастся нескоро, да и наверняка по цене намного ниже рыночной.

Однако на тот момент действовало правило «с глаз долой, из сердца вон». Когда я здоровался со спускающимися к реке байдарочниками и наблюдал, как Шипли и Джанет совершают первые вылазки на луг напротив дома, на ум мне приходило избитое выражение: «Это не сон?» Оно мне не очень-то нравилось, отчасти потому, что в своих снах я опять оказывался на выпускном экзамене и понимал, что у меня нет ручки, и одновременно проходил сквозь бесконечную череду дверей на глазах у друзей и бывших ведущих детской передачи «Флаг отплытия», которые вдруг превращались в волков.

Тем не менее идиллический пейзаж привел нас в восторг. Только теперь я понимаю, что слегка переборщил, прыгнув с радости в реку: соседка потом рассказала, что ее подруга так подцепила инфекционную желтуху.

* * *

Теперь я знал о Медведе достаточно, чтобы точно понимать его настроение, и ничуть не удивился, когда через пару дней он вышел из дома и исчез. У меня появилась теория: в каждом новом месте Медведь считал своей обязанностью изучить окрестности на предмет удаленности от бывшей квартиры Актера, и успокаивался он, лишь убедившись, что ее нет в радиусе пятнадцати километров.

Мы не общались с Актером, родной душой Медведя, с тех пор, как два года назад тот уехал в Австралию, но кот-то этого не знал. Вполне возможно, они оба сейчас бродили по полям, чувствуя пустоту в душе, и в ожидании радостного воссоединения вытворяли странные вещи с коробками. В Трауз Медведь далеко уйти не мог: через пару-тройку километров он наткнется либо на реку, либо на двухполосное шоссе, либо на склон для «сухих лыж», и мы с Ди были уверены, что вскоре он надумает повернуть назад. Наша уверенность пошатнулась, когда с момента его ухода прошла неделя. Однако тут нам вдруг позвонила наш риелтор – она показывала «Дьявольский домик» паре пенсионного возраста – и сообщила нечто интригующее.

– Как все прошло? – спросил я и, что удивительно, не прокричал вдобавок: «Умоляю, скажите, что им понравилось, я так не хочу продавать оригинальную пластинку Ника Дрейка «Five Leaves Left»!

– Думаю, они заинтересовались, только лестница показалась мужу слишком узкой, – ответила она. – Вообще-то я звоню не за этим. Скажите, когда я в следующий раз буду показывать дом, вашего кота выпустить или пусть остается внутри?

– Простите, что вы сказали?

– Ваш кот, черный который. Ну, по крайней мере я думаю, что ваш. Когда мы поднялись в спальню наверху, он сидел там в коробке. С очень довольным видом.

* * *

Это была самая поразительная выходка Медведя. Да, мы повели себя чересчур снисходительно, выпустив его из переноски по дороге из Холшема в Трауз, и он выглядел невероятно сосредоточенным, когда смотрел в заднее окно, но все же я был изумлен. Мы бросились к машине, на ходу пытаясь сообразить, как Медведь сумел сориентироваться. Откуда он знал, что ему нужен третий съезд на круговой развязке в Хартсиз, а не второй? Как он пересек объездную дорогу А47?

Где-то через полчаса все стало ясно. Угольно-черный кот, который радостно встретил нас у дверей дома, может, и смахивал на Медведя, но только если вы близоруки или по-расистски настроены к котам. Не представляю, откуда взялось это перекормленное существо, игриво помахивающее хвостом, и кто были его хозяева; судя по ровному слою темной шерсти на всех коврах, он явно чувствовал себя как дома. Хотелось бы надеяться, что кот чисто символически предложит нам что-то в качестве арендной платы, ну, скажем, займется уничтожением вредителей в изрытом кротами саду или, еще лучше, осторожно подтащит свою громадную задницу к соседскому «Субару» и заткнет его выхлопную трубу гигантской какашкой… увы, он жил в пустом доме бесплатно. Мы вынесли кота в сад и заклеили кошачью дверцу.

– Сейчас вернемся домой, а Медведь наверняка уже спит, свернувшись на кровати, – сказала Ди.

И оказалась почти права: на следующее утро, уже в нашем чудесном арендованном домике, мы обнаружили его спящим на кресле-мешке. Судя по виду, он был доволен своей местью. Я решил прикинуться равнодушным и прошел с миской хлопьев прямо на балкон, не остановившись погладить или растормошить Медведя, однако мы оба понимали, что это напускное. Не будь он таким сонным – мне показалось, или Медведь угрюмо приоткрыл один глаз, когда я проходил мимо? – наверняка увидел бы: в тот момент меня переполняло чувство облегчения. Глупо предполагать, что это Медведь командовал нашими эмоциями последние двадцать четыре часа, такую невероятную теорию даже наш друг Фолк-Майкл счел бы вздором. Но где гарантия, что перед отъездом из «Дьявольского домика» Медведь не надоумил туповатого дружка с пушистым хвостом заглянуть в пустой дом? В качестве шутки или просто великодушного жеста. Кошки постоянно обмениваются сообщениями на тайном языке, полном тончайших нюансов, – о мини-схватках за власть, о незавершенных делах и предстоящей мести.

С собаками все по-другому. В Трауз я стал выгуливать Нустера, бордер-колли нашего домовладельца Ричарда: мы ходили в местный парк, где я наблюдал за общением Нустера с другими представителями его вида. Разницу между встречей собак и, например, встречей Шипли с Томом, большим черным котом нашей соседки, можно представить как разницу между грубоватым приветствием двух пьяных футбольных фанатов и обменом взглядами за мятным ликером на ужине между двумя университетскими профессорами, один из которых переспал с женой другого и написал едкий отзыв о его книге в научном журнале.

Даже отношениям Нустера с его заклятым врагом, еще одним бордер-колли по кличке Черный Клык, который жил через луг от нашего дома и все время сидел на цепи, было далеко до масштаба отношений Медведя и Джанета. Джанета, которого не назовешь гением кошачьего мира. В связи с этим животным даже такое умное слово, как «масштаб», редко упоминается.

Тайное общение кошек, секретный котикет, который они обсуждают и дополняют – одна из главных радостей и разочарований для их хозяев. И чем больше у вас кошек, тем больше радостей и разочарований вы испытываете.

Что, например, сейчас не так у Ральфа и Шипли? Еще пару месяцев назад они спали в обнимку, повалившись друг на друга, как котята, чистили друг другу уши, а теперь обмениваются подозрительными взглядами и устраивают довольно жестокие драки. Неужели все из-за того раза, когда я вычесывал их щеткой-перчаткой и уделил Ральфу чуть больше времени, чем его брату? Или все началось с того, что Ди нелегально приобрела черную кошачью мяту у онлайн-продавца трав и Шипли, с глазами навыкате, пожадничал поделиться с Ральфом? А может, однажды один брат не так посмотрел на птичку другого?

Я никак не мог понять, в чем дело, хотя в случае Шипли дело было не в том, что я мало старался. За два года этот мяука превратился в чрезвычайно шумное и болтливое существо. Ди любила Шипли, и ей по-прежнему удавалось успокоить его всего за три минуты искусного поглаживания по голове, но она первой призналась, что иногда Шипли кажется ей несносным, жадным и крикливым. Учитывая, насколько они оба упрямы, особенно в вопросах приготовления еды, столкновение было неизбежным.

– Представь, что ты готовишь курицу, – говорила Ди Шипли, – а я начинаю скакать вокруг стола и царапать тебе ноги, напевая «Куриную песенку». Каково, а?

Вообще-то «Куриная песенка» – вовсе не о курице, как и «Овечка лежит на Бродвее» группы «Genesis» – совсем не про овечку, которая лежит на Бродвее. Это, скорее, абстрактное акапельное представление, которое Шипли давал при встрече с сырой курятиной. Ди оно ужасно раздражало – она называла поведение Шипли «выходками надоедливого клоуна», – а я каждый раз еле сдерживался, чтобы не зааплодировать.

Меня распирало от гордости: коротышка, которого я, как мне казалось, спас из мрака Ромфорда, превратился в самоуверенного крепыша. Считалось, что Шипли, по сути, мой кот, а Ральф – кот Ди. И будучи главным опекуном Шипли, я любил слушать о том, как прошел его день, например, «Уа-а-а-карап-пл!» («Опять чертов дождь – а ну-ка быстро протри мне лапы!») или «Ау-у-ми-уики-уики-япи-и-ми-уик-яп!» («Я-пошел-на-улицу-а-там-гусь-он-так-гакнул-я-не-могу-его-съесть-как-других-мышек-с-крыльями»). Если я был слишком занят, чтобы выслушивать новости, Шипли прибегал к более серьезным мерам: впивался зубами в первый попавшийся на моем столе документ, и неважно, что от этой бумажки будет зависеть мой доход в следующем месяце.

Как-то раз я, не обращая внимания на жалобы Шипли об опустевшей автоматической кормушке, с бесчувственным видом пошел заваривать себе чай, а вернувшись, обнаружил кучу вредоносных отходов на черновике моего мистического рассказа о парне, который живет у реки и выгуливает собаку соседа. Видимо, таким образом Шипли хотел сказать, что диалоги в произведении притянуты за уши, вымышленные моменты неправдоподобны, а над подачей сюжета еще работать и работать. В общем, его критика оказалась суровой и взыскательной. Где-то через месяц, во время традиционного пожевывания газеты «Дейли миррор», Шипли выдрал из статьи слово «чепуха» и бросил клочок мне под ноги – наверное, в качестве постскриптума.

Способность громко составлять новые слова пригодилась Шипли в январе 2004 года, когда он умудрился забраться в почтовый фургон. Наш почтальон Дейв, добрый парень с сильным норфолкским акцентом и привычкой заходить без спроса к нам в гостиную, чтобы произнести восторженный монолог по поводу ранних альбомов «Deep Purple», проехал почти пару километров в сторону Нориджа, как вдруг услышал тявканье из-за своего сиденья. Сначала он подумал, что это симпатяга Тэнси, пес нашей соседки Дженни, помесь терьера и спаниеля, но обернувшись, вздрогнул – пронзительным взглядом любознательных глаз на него смотрел мускулистый черный кот. Тем не менее Дейва это не удивило, да и нас тоже: Шипли всегда питал нежные чувства к работникам почты.

– Он уже несколько месяцев охотится за моими посылками, – сказал Дейв. – За эту неделю два раза выгонял его из фургона. Хорошо, у него громкий голос – дизельный двигатель перекричать нелегко.

Судя по рассказу Дейва, в крике Шипли не слышалось ужаса или опасения. Он, скорее, радовался их совместному приключению и вежливо интересовался, ждут ли его в конце пути лакомства со вкусом курицы.

Я давно понял, что Шипли не занимать котонадменности. Он не обладал взъерошенной красотой Ральфа, хитростью Медведя или способностью Джанета стойко переносить превратности судьбы, зато в энергичности ему не было равных. Наше новое место жительства располагало к пешим переходам, а раз Шипли вдруг обнаружил в себе навыки охоты и любовь к путешествиям, я стал брать его с собой в прогулки по окрестным лугам. Я не посмел оскорбить Медведя предложением присоединиться к такому легкомысленному времяпрепровождению, к тому же у него и так появилось новое страстное увлечение: забираться на крышу домика Ричарда и Кэт, под который тот переоборудовал конюшню, и, прижавшись мордой к застекленной крыше, с тоской смотреть на них сверху вниз. Джанет тоже где-то пропадал – наверное, пытался подружиться с местной лисой. Впрочем, я не хотел выставлять Шипли своим любимчиком и позвал с нами Ральфа.

Честно говоря, я сомневался, годится ли Ральф для ходьбы в быстром темпе – и не только из-за того, что он начнет завывать из-за малейшей перебранки с шетландским пони или джек-рассел-терьером. У меня было такое чувство, что после смерти Брюера Ральф решил продолжить дело брата – в плане убийственной охоты. К счастью, пока он более-менее сдерживался, и мои суеверия по поводу зловещего прошлого Стейз-коттеджа – а здесь когда-то был причал, на котором торговцы мясом развешивали туши охлаждаться, – были напрасны.

Правда, с некоторых пор я заметил его более чем мимолетный интерес к двум лебедям, которые каждое утро кружили у гостиной в ожидании хлебных крошек, но Ральф явно недооценивал масштабы ситуации. Он наблюдал за лебедями с берега, и почти две трети их тел были скрыты под водой или за каменным выступом. Тем не менее для Ральфа они оставались большими птичками, хоть и не такими большими, как на самом деле, а памятуя о Брюере и пойманном им фазане, он наверняка уверял себя, что без проблем справится с этими двумя (см. ниже). И точно, не успели мы добраться до ступенек в конце тропинки, ведущей к лугу, как Ральф краем глаза заметил молочно-белые крылья и пустился к реке.

Шипли с увлеченным видом прошел еще метров пятьсот, однако повернул назад, как только услышал хриплые крики подростков с озера по другую сторону поля. Напевая себе под нос, он поспешил домой, и его вздыбившийся ирокез скрылся из виду. Как я потом рассказал Ди, среди его мявов я расслышал «пойду-ка-я-домой-поем-курочки»; впрочем, скорее всего, мне почудилось.

– Неудивительно, что среди такого разнообразия звуков тебе послышались настоящие слова, – рассудительно заметила Ди.

Поняв, что я расстроился, Ди тут же села за компьютер и стала искать в Интернете кошачью шлейку. Идея показалась мне чересчур амбициозной, но, вспомнив, как двух величественных сиамских котов водили на поводке вокруг палаточного лагеря, где я отдыхал в детстве, я решил попробовать. Ди давно уверяла меня, что у Шипли в предках были породистые кошки. Пусть так, только спокойное отношение к тому, что твою свободу ограничивают и обращаются с тобой будто с той-фокстерьером, генами Шипли не передалось. Думаете, он принял шлейку за удивительно эластичный ошейник? Мы не успели даже надеть ее: Шипли распушил свой ирокез сильнее обычного, намекая, что продолжать эксперимент с нашей стороны неразумно. Смирившись, я вернулся к прогулкам с Нустером, псом Ричарда и Кэт, по привычному маршруту: вокруг близлежащих озер к парку, вверх по холму к поместью Уитлингем-Холл, затем через лес и обратно на луг, где в завершение всего Нустер устраивал десятиминутное «пронырство» (так Ричард и Кэт назвали это невероятно странное развлечение: Нустер внимательно глядел на землю, подняв лапу, и вдруг начинал бросаться на невидимые создания, уползающие в свои подземные норы).

Я старался завершить наш марш-бросок до заката, потому что именно к этому времени в парке, как и на любом другом общедоступном клочке земли в центре города, атмосфера становилась не такой уж благоприятной. Лебеди уплывали, велосипедисты и бодрые старички с лабрадорами направлялись домой, а на улицу выходили проститутки, торговцы наркотиками и прелюбодеи. В общем, парк Уитлингем был популярным местом не только для владельцев собак… Будь я более практичным и трезвомыслящим человеком, как настоящий собачник, дурная слава парка вряд ли бы меня беспокоила.

Здорово, когда можно в любой момент любого дня года взять соседскую собаку и пойти на прогулку. Наслаждаешься свежим воздухом и восхищенным отношением со стороны животного, которое радостно ждет каждой новой встречи, а грязные лапы и противное зловонное дыхание – уже не твоя проблема.

Будь на месте Нустера Медведь, он раскусил бы меня в два счета. Лишь взглянув на то, как нервно я держал веревку, когда помогал Ричарду привязать его лодку к причалу, Медведь понял бы, что столкнулся лицом к лицу с обманщиком. Да и запах сразу выдал бы всю правду, ведь от настоящего хозяина всегда пахнет табаком, шлифовальным станком и льняным маслом. Однако для Нустера я стал практически богом с того момента, как впервые взялся за его ошейник.

Это серьезно поднимает самооценку, но что, если я стану ожидать подобного отношения от других? Собака – это не игрушка, хотя иногда кажется, что так оно и есть. Пусть Медведь и не смотрел на меня бездонными глазами, в которых читалось восхищение моим умом и способностью кидать палку или пчелку-пищалку и кричать «Рядом!», когда мимо проезжает машина, по крайней мере, из-за него у меня не появилось завышенных ожиданий. Медведь не стал бы уверять меня в том, что жизнь – это сплошная прогулка в парке, где люди подчиняются твоим командам, а если даже так, то он обязательно объяснил бы, что этот парк – смесь света и тьмы, добра и зла.

Как и все кошки, Медведь прекрасно разбирался в тонкостях и нюансах, а еще мне иногда казалось, что у Медведя более острый ум, чем у других представителей его вида. Когда я присматривался к Джанету, Ральфу или Шипли, то понимал: их жизнь сводится, если облачить их мысли в красивые слова, к завываниям в просторных комнатах и лишению чувства собственного достоинства из-за шлейки и недооцененного размера водоплавающих птиц. От Медведя же я, напротив, узнал, что жизнь – это когда ты все время переезжаешь, и никто даже не поинтересуется, нравится ли тебе новый дом; когда ты пытаешься держаться на плаву и бороться с болезнью; когда вокруг одни противоречия; когда ты находишься в вечном поиске – не симпатичного домика у реки, а чего-то недостижимого; когда ты прижимаешься сопливым носом к стеклянной крыше. Не считая последнего, я был с ним полностью согласен. Никуда не деться: у нас с Медведем много общего. Больше, чем я готов признать.

* * *

ВЫДЕРЖКИ ИЗ КОШАЧЬЕГО СЛОВАРЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Выставлять обиду напоказ

С отвращением высовывать язык после некоего унизительного или неприятного происшествия (например, невкусного обеда, обнимашек с приставучим ребенком).

Козявки для дурака

Хрустящая, но слегка влажная закуска, которую выдают за «лакомство» из-за высокой цены и маленькой упаковки, хотя на вкус они примерно такие же, как и другие якобы обычные, но слегка влажные хрустяшки.

Мамочкин мех

Приуныл? Тоскуешь по тем временам, когда у тебя еще были яички и ты помнил, кто твои родители? Самое время размять лапы и впиться когтями в мамочкин мех. Подойдет любая мягкая поверхность, главное – не блестящая и чтобы только из стирки; приятнее всего – на чуть влажных полотенцах и овечьей шкуре.

Недоусик

Также: «полуусик». Часто встречается у диких кошек, попавших в садистские ловушки фермеров или спасателей либо в лапы более крупных и страшных диких кошек. («Я был всего на недоусик от того, чтобы надавать тому хвостатому рыжему идиоту».) Иногда недоусики отрастают заново, иногда – нет. Причина сего явления профессорам кошкологии до сих пор неясна. Зачастую ошибочно считается признаком мужественности или «уличности»; в действительности же «недоусик» говорит лишь о неразвитом чувстве равновесия и потенциальном статусе «недокота».

Непротолкнушка

Странное щекочущее ощущение в горле при глотании особенно жирной и неподатливой падальной мухи.

Самодовопль

Ироничное выражение, применимое к коту, который не способен приземлиться на какую-либо поверхность, не известив мир о своем спортивном мастерстве с помощью полного самовосхищения крика.

Синхрочавк

Таинственная сила, которая заставляет группу кошек в одной комнате, без предварительного соглашения, начать одновременно вылизывать свои самые труднодоступные места.

Уйти на дно

Незаметно перехватить один из пакетов хозяев, вернувшихся из рыбного магазина, и устроиться в нем на долгий и сладкий сон.