Автограф
Автограф взять, дело не хитрое, надо только знать как, когда и у кого брать.
Если, к примеру, у Льва Яшина брать или, скажем, у Нонны Мордюковой, то это очень большого труда не составляет, главное терпение. Подловил Яшина у стадиона, когда он после очередного матча домой уходит и, пожалуйста, автограф в кармане. Да и чего тут удивительного, люди свои, советские, что им жалко что ли? Я то лично, автографы собираю года три и за это время, штук сто набрал. Например, Германа Титова автограф есть, Майи Плисецкой, Александра Якушева — это когда он еще московский «Спартак» в шайбу тренировал. Хваткина… Что, не слышали такой фамилии? Как же, это участковый наш, про него даже «Комсомолка» писала, как он лично мальчика и девочку из реки спас — тонули. В общем много разных. Но с иностранными автографами у меня дело совсем плохо поставлено. Да и не мудрено. Если бы, скажем, Олимпийские игры у нас в Москве развернули — другое дело, тут на автографы и бумаги не хватит или первенство мира по футболу, тоже ничего мероприятие по части автографов. А так, откуда им быть?
Вообще-то, конечно, международных событий в Москве много разных происходит, но все они как-то мимо меня идут.
И тут, вдруг, подвернись мне международная промышленная выставка. Вот тут-то думаю, наверное, всяких деятелей пруд-пруди. Иду. Билет 20 рублей, флаги, стенды, указатели. Ориентируюсь, смотрю, павильон Голландии. Вхожу. Народу много, станки всякие шумят, продукцию вырабатывают. Один станок туалетную бумагу режет и в пачки складывает; другой кружки картонные под пивные кружки штампует. Красота! Я туда ткнулся, сюда — все наши. Вдруг, смотрю, мужчина со значком, написано — переводчик. Я к нему:
— Где тут у кого-нибудь из ваших видных деятелей, мне бы автограф взять — собираю.
Он осмотрелся и на одного показывает:
— Вон, — говорит, — директор бумажной фирмы господин такой-то, фамилию я забыл. Владеет 50 % акций фирмы, а начинал простым разнорабочим.
Я к тому. А мне, между прочим, с иностранцами редко говорить приходилось, честно говоря ни разу не говорил. Подхожу, улыбаюсь.
— Здравствуйте, — говорю — мне бы автограф, — и авторучку с блокнотом ему сую.
Он тоже мне улыбнулся и закорючку в блокнот поставил. Обыкновенная такая закорючка, ничего особенного. Я к другому, толстый такой, лысый. Тоже наверное директор или зам. Он мне тоже закорючку, только хвостик в другую сторону. Набрал я этих закорючек штук десять. А толку что? Одну от другой не отличишь. Автографы? Никто и не поверит, скажут сам изобразил. А как докажешь, что иностранные? Да никак!
Обиделся и вышел из павильона. Иду по аллеям, смотрю, навстречу мне дяденька идет, такой симпатичный, лицо вроде знакомое.
Я вдруг взял, подошел к нему и говорю:
— Дайте автограф.
— Пожалуйста.
И так аккуратно в блокноте вывел — Кирпичев. А потом спрашивает:
— Узнали?
Я так и опешил. Думаю, мать частная, на кого же это я налетел.
— Нет, — говорю, — не узнал.
— А я вас сразу узнал! — обрадовался он. Мы с вами вчера за пивом стояли у метро «Электрозаводская». Помните?
Я, честно говоря, не вспомнил и, на всякий случай, спрашиваю:
— А вы, случайно, не знаменитость?
— Нет. Простой человек, — отвечает.
«Э, — подумал я, — значит обмишурился, не у того автограф взял. А потом думаю: — Ладно. Пусть у меня в коллекции и фамилия простого человека будет!»
Открыли
Сидим мы как-то вечером в моим приятелем Гришкой дома и скучаем. Вдруг я Гришке и говорю:
— Слушай! Давай сделаем что-нибудь такое невероятное, ну, какое-нибудь научное открытие или еще что-нибудь похлеще. Уж больно жизнь однообразно идет!
— Сделать можно, — отвечает. — Главное чтобы потом в милицию не угодить.
Сели и стали думать.
— Может, — говорю, — каких элементов новых наоткрывать, всяких там редкоземельных, короче говоря — дефицитных. Я в кружке занимался.
— Что ты, — испугался Гришка, — химия, знаешь, какая вредная наука, она незаметно может весь организм подточить. Ведь за нее же молоко дают. А нам кто даст?
— Верно!
Сидим думаем дальше.
Гришка предполагает:
— Может с раком поборемся?
— Ну, да, — говорю, — поборись с ним! Вон у меня один знакомый попробовал, так он его так тяпнул, что он и сейчас лежит, не шевелится. Опасно!
Да, это не для нас, — решили мы.
Сидим.
— Может, — говорю, — пешком врежем до Душанбе и обратно? Помнишь в школе до Малаховки ходили?
— Да ну, ботинки бить, дело дорогое, — отпарировал Гришка.
— И то верно.
Думаем.
— Во, придумал. — Обрадовался Гришка. — Я опыт поставлю на тебе, насчет сопротивляемости организма. Я про него где-то читал.
— Чего это на мне? — обиделся я. — Давай лучше на тебе.
— Нет, — отвечает. — У меня и так здоровья нет.
— А у меня что лишнее?
Сидим.
— Во! Давай тогда, — предложил я, — архитектурно-скульптурный памятник создадим, вроде как монумент. А? Ты ведь в детстве из пластилина чего-то лепил, да и я пробовал.
— А тему где возьмем? — спросил Гришка.
— Придумаем, — разгорячился я.
— Голову-то еще ломать, — урезонил меня Гришка.
— Лучше уж, — предложил он, — что-нибудь такое… ну, в общем во весь размах интеллекта, во всю ширь таланта, а может еще шире…
— Это можно, только чего? — обрадовался я.
— Ну, а если?
— Не, тяжело!
— А?..
— Что ты, где нам!
— А?..
— Не выйдет.
— Слушай, — сказал вдруг, Гришка. — Давай возьмем, откроем бутылку «Столичной»!
Открыли.
Новая схема
Наша футбольная команда всегда болталась в конце турнирной таблицы.
И нападающие у нас вроде ничего, иногда забивают, и вратарь хороший — иногда берет, да и тренером, бог не обидел. Наш тренер Петр Васильевич Пупырев очень даже опытный, почти все команды в районе тренировал, сейчас кажется, уже по второму заходу пошел. В общем все ничего, а вот со спортивным счастьем мы не в ладах.
Дает нам, допустим, Петр Васильевич установку на игру — играем как англичане, все в нападении, все в защите. Играем. Два забиваем, три пропускаем. Нападением увлеклись, не успеваем в защиту оттягиваться.
Оттягиваемся на другой игре все в защиту, один пропускаем, забивать некому.
В общем, не везло.
Но вот однажды, собрались мы на тренировке и, видим, Петр Васильевич наш, прямо светится, сияет, можно сказать, будто мы уже чемпионы района или области, приз отхватили.
Когда все собрались, Петр Васильевич сказал:
— Ребята! Придумал я такую новинку, такую новую тактическую схему, которая не Феоле, ни даже Рамсею и не снилась. Сразу шум поднялся, взволновались ребята.
— Тихо! — сказал Петр Васильевич.
— Сегодня у нас первая тренировка по новой системе, перекидка так сказать. Разминайтесь пока, через полчаса начнем. Разминаемся мы, и видим, что Петр Васильевич, что-то у забора колдует, подпрыгивает, в щели заглядывает, в общем странно себя ведет.
Через полчаса Петр Васильевич свистит:
— Становись!
Выстроил нас перед забором, секундомер в руке зажал и скомандовал:
— Через забор туда — обратно, марш! Время засекаю. Мы переглянулись, и через забор. Вылезаем из-за забора, собираемся постепенно вокруг Петра Васильевича и ждем объяснений.
А Петр Васильевич улыбается и говорит:
— Сейчас я наглядно убедился в правильности своих расчетов. Теперь мы с вами, золотые мои, будем играть по новой системе, а именно — 11+1.
Мы так рты и поразевали.
— Это как? — спросил Петька Квасков.
Петр Васильевич на него даже внимания не обратил и продолжал:
— Вот, ребята, какие дела. Шесть стадионов из восьми, на которых нам с вами предстоит играть на выезде, такие же как наш. И Петр Васильевич показал в сторону забора нашего стадиона, с южной стороны, начинающегося прямо за беговой дорожкой.
— Вот в этом заборе и вся соль.
— Это как? — опять спросил Петька.
— А вот так, что после начала игры, через пару, тройку минут, допустим, ты, — он указал на Витьку, — выбиваешь мяч за забор, как будто в аут.
— Ну, — сказали мы.
— Ну, и тут человек пять бросается за забор, вроде, как бы за мячом.
— Ну? — опять сказали мы.
— Ну, и из-за забора они возвращаются вшестером.
Все молчали.
— Один будет ждать момента за забором, с начала матча, — пояснил Петр Васильевич.
Мы молчали.
— Чтобы вас не сосчитали, будете все время перемещаться по полю, и это самое главное, ни в коем случае не останавливаться, сосчитают. Ясно?
— А номера? — спросил кто-то, тоскливо.
— Номера ерунда. Номера будут в разбивку — 5, 9, 12, 15, 17, скажем, других нет, да к этому и не придерутся.
Мы продолжали молчать.
— А за 2–3 минуты до конца тайма, лупите мяч опять за забор и полный порядок, опять одиннадцать. Ведь это, ребята, находка, Эврика, как говорят.
Один человек, ребята, очень много в футболе значит, и никакого тут греха нет, это просто тактика. Ведь наверное все другие команды тоже свои фокусы имеют, только никто не знает. Разве так выиграешь! И я вам говорю, призерами будете, поверьте мне, не первую, и дай бог, не последнюю команду тренирую.
Мы все еще молчали.
— А сейчас, — оживился Петр Васильевич, — давайте в двухсторонний попробуем.
Попробовали, ничего, красиво получается, даже как-то интересно.
После тренировки Петр Васильевич сказал:
— Завтра играем с обувной фабрикой. Применяем новую схему.
И Петр Васильевич назначил пять человек «заборников», как он их назвал, и Петьку Кваскова за забором — двенадцатым.
— Все ясно? — спросил он.
— Ясно! — дружно ответили мы.
— До завтра, — сказал Петр Васильевич и велел всем язык за зубами держать.
Перед игрой мы немного мандражировали, боялись по правде сказать.
Началось. Все вышло гладко, никто Петьку и не заметил, а он через 5 минут гол забил в девятку. Мы рады, ликуем, но тактики не забываем, все время бегаем, все время перемещаемся, даже когда мяч из игры выходит, не стоим, в общем играем, по новой схеме выкладываемся. Откуда и силы берутся, не знаем. В конце первого тайма тоже чисто все исполнили. Ушли на перерыв.
Петр Васильевич сияет.
— Ну, что я говорил, все идет как по маслу. Молодцы!
Во втором тайме еще пару штук закатили. Короче говоря выиграли 3:1.
Петр Васильевич после игры всех целовал и говорил, что при таких успехах, можно скоро будет играть 11+2, 11+3, 11+4 и т. д.
Еще выигрываем четыре игры по новой схеме и лезем вверх по турнирной таблице, прямо в лидеры.
Газета района нас хвалит, хвалит Петра Васильевича, Петр Васильевич хвалит нас, мы хвалим его, в общем все довольны. Сделали пару осечек, да и то не по нашей вине. Стадионы новые, всяких там трибун со всех 4 сторон построили, не разыграешься, но ничего, не унываем, таких стадионов еще немного.
Тут и игра со швейниками подошла — ответственная. За призовое место бороться будем. Петр Васильевич перед игрой ходит, руки потирает.
— Задавите их, задавите, главное темп, темп, темп!
Играем. Первый тайм по нулям. Крепкий орешек эти швейники, не лыком шиты.
Во втором тайме дело лучше пошло, прижали швейников к воротам. Их вратарь чудеса показывает, в толкучке, у ворот народу-то много, закатили один все же. Время к концу подходит, лупим через забор. Пятеро наших вместе с Петькой несутся к забору, лезут и, вдруг, Петька попадает трусами в щель между досками и, намертво повисает на заборе. Мы так и застыли сидя верхом на заборе, глядя на болтающегося Петьку. И в этот момент кто-то как заорет:
— Да их двенадцать!
Тут такое началось. Зрители на поле повыскакивали, судья свистком прямо захлебнулся, а тренер швейников Петра Васильевича за грудки взял и трясет.
В общем полное фиаско потерпели, и самое обидное, что за две минуты до конца.
Короче говоря, сняли Петра Васильевича. Мы по-прежнему, плетемся в конце турнирной таблицы и играем по старой схеме.
Почем!
Жора Завидов мечтал попасть за границу. Ну хоть куда, хоть в самую что ни на есть захудалую, но только чтоб туда, в ее. Ведь там у всех все, там у них шейк, там у них секс, и этот, как его, стриптиз непосредственно демонстрируют.
А жвачки — хоть обжуйся, и самое главное, джинсы продают настоящие американские с маркой на заду. Во! Ну хоть куда бы прорваться, чтобы своим глазком глянуть. Кругом все ездят, все видят, все покупают.
— А я что, рыжий? — решил Жора и стал готовиться.
Во-первых, выучил на всех языках слово — почем? Потом бросился в местком.
— Дайте путевку, — закричал он, — хочу приобщиться. Все вон по Канадам и Кольдельерам разъезжают, а я недавно только в Бобруйск впервые в жизни попал. Хочу сравнить за и против. Хочу всю заграницу эту, руками пощупать, ногами потоптать.
— А чего! — говорят. — Выделим.
— Куда хочешь? — спрашивают.
— А мне все равно, только бы заграница.
— В Никарагуа, хочешь?
— Далеко?
— Порядочно.
— Дальше Бобруйска?
— Километров на сто.
— Годится.
— Бери!
— Давай!
— Езжай!
— Спасибо!
— Попутный ветер!
Самолет шел на посадку. Жора, расплющив лицо о стекло иллюминатора, смотрел на приближающуюся заграницу. На бетонной дорожке аэродрома Жора увидел коробку от заграничных сигарет.
— Началось!
И Жора помчался по загранице. Ой! Все в джинсах с марками? Во живут. Ой! И все жуют!
Ну, жизнь!
Ой! Тетенька, прямо-таки в чем мать родила, улыбалась ему с афиши.
Сто девушек, — с трудом перевел Жора.
Во живут!!! Чего себе позволяют!
Витрины зазывно орали. Жора прибавил шагу.
— Ой, ой! Надо же! Мать честная! — Две недели промчались, как занятое такси.
Другим, другим человеком садился в отлетающий на родину самолет, прижимая к себе чемоданную заграницу. У него теперь четыре жвачки, три авторучки, две водолазки, а, главное, джинсы настоящие, американские, с маркой на заду.
Он все видел, все своими руками пощупал, и знает что почем!
Мяч
Вот смотрю я всякие соревнования, и вижу, что наблюдается некоторый застой в спорте. И знаете что виной? Мяч! Ведь мяч-то — это основа основ спорта. Краеугольный, так сказать, камень футбола, волейбола и прочих азартных игр. И что такое мяч? Мяч — это пузырь, шарик, со всех сторон одинаковый. И ничего в этом хорошего нет. Ничего! Вот кто придумал мяч? Не знаете? А я знаю. Мяч придумал какой-то исключительный лентяй. Да! Ведь мяч он какой? Его ткни тихонечко и он покатится. Покатился, покатился, покатился… Ну, прямо перпетум-мобиле! Разве это для спорта годится. Не годится.
Вот взять футбол. Ведь в футболе этот мяч посильнее ударь, он и полетел, и запрыгал. Попрыгал с головы на ногу, с ноги на голову и в ворота. Или еще куда. Где тут борьба, где неожиданности?
А будь, допустим, мяч квадратный. Тут его так просто не покатаешь, тут он сам не попрыгает, да и головой его особенно не ударишь, рискованно. Ну, а вратарю круглый мяч, вообще, одно удовольствие ловить. Пусть квадратный поймает.
Баскетбол. Так там же это кольцо под этот мяч специально и сделано. Бросил, и он там, ему и деваться некуда. Спорт!
А вот если мяч в баскетболе сделать колбасой. А? Тогда этой колбасой так просто не распорядишься, раз и в кольцо, раз и два очка. Нет, тогда за каждое очко надо будет попотеть. Вот!
А волейбол? Сейчас там круглым мячом что хотят творят — блоки, гасы, пасы, передачи, подачи. А сделай мяч в волейболе треугольный или в виде обувной коробки, совсем другое дело будет. Тут, как кто гасить соберется — все с площадки сразу разбегутся, а вдруг, ребром попадет. В общем намного интереснее будет. Короче говоря, для дальнейшего развития спорта надо форму мяча менять, и как можно скорее.
Хватит, поиграли кругленьким!
Рекорд
Решил один штангист побить рекорд.
Целый год к рекорду готовился пока соревнования не подошли. Подошли соревнования, вышел он на помост, взвалил рекордный вес на грудь и толкнул его без сучка, без задоринки.
Весь зал так и ахнул, заревел весь зал от восторга.
А он поднял штангу и не опускает.
Ему кричат: «Вес взят, опусти…»
А он держит.
Ему кричат: «Ты что, опускай, засчитали». — А он держит.
Товарищи к нему подошли.
— Вась, опускай, ведь ты рекорд побил.
А он отвечает:
— Побить-то побил, да еще удержать хочу.
И стоит. Час стоит, два стоит, уже соревнования кончились. Народ домой разошелся, а он все стоит и стоит.
День стоит, два стоит. Жена ему обедать носит, с ложки его кормит, а он все стоит — рекорд держит.
А тем временем в другом зале, его рекорд побили, а он все стоял и держал бывший рекорд. И было ему невдомек, что стоя на месте рекорд удержать нельзя.
О пении
Сколько лет я работаю на эстраде, и не перестаю восхищаться певцами-солистами. Отважные люди! Герои! Титаны! Ведь, правда, подумайте сами, какое это ответственное дело выходить один на один с залом и петь, иногда целый вечер. А! Смелость какая нужна, я уж не говорю о таланте! Ведь слова можно забыть, а кто подскажет — никто не подскажет, тут пой и пой. А сколько всяких мелодий помнить надо — ужас!
Уж если петь, то лучше в хоре. Дело спокойнее! Стоишь в массе, слова забудешь, не страшно — другие помнят, мелодию напутал — не беда. А если и то и другое забыл можно просто так рот раскрывать для видимости. Благодать! Я вот к чему пустился в рассуждения-то. Я ведь раньше тоже в певцы собирался, — выступал даже один раз, когда на флоте служил, был, значит, у нас концерт самодеятельности. Я лично песню приготовил с баянистом. Голос у меня хоть небольшой, но тембр зато приятный. Волновался страшно! Выхожу. Первый куплет пропел, припев пою и с ужасом чувствую, что второй куплет забыл, пою опять первый, думаю, может вспомню. Нет, ну совсем память отшибло. Так три раза первый куплет с припевом спел — в зале смех уже, а я чуть не бегом со сцены. Позор! Забегаю за кулисы, а мне старшина наш Щербак говорит, что же ты, товарищ, Иванов, слова-то не смог выучить. Я оправдываюсь.
— Выучил, — говорю, — товарищ старшина, только вот по ходу забыл.
В общем на следующем концерте мне уже петь не дали.
— Хватит, — говорят, будешь номера объявлять. Вот с того времени конферансье и работаю.
Амплитуда
Сижу я как-то после работы у себя в институте и занимаюсь. Собирался я на будущий год в вуз поступать, сколько можно в чертежниках сидеть, и вот значит, задачи по физике решаю.
Вдруг заходит наш вахтер дядя Вася.
— Что это ты часов всяких нарисовал, аль на часовщика готовишься? — спрашивает.
— Да нет, дядя Вася, это я тут амплитуду вычисляю.
— Какую такую амплитуду?
— Ну, размах маятника. Задача такая, по физике.
— Понятно. Короче говоря, у кого какой размах что ли хочешь узнать?
— Не у кого какой, а у маятника, закон на это имеется, от веса маятника зависит, — отвечаю.
— Понял, понял! — говорит. — Только я тебе без всяких маятников про эту амплитуду объяснить могу.
— Это как же? — удивился я.
— А вот так, на людях.
Я в этом институте уже который год работаю и у каждого человека эту самую амплитуду изучил.
Я только засмеялся.
А дядя Вася продолжал:
— Вот сижу я за своим столиком и все вижу. Вот, к примеру, курьер наш, тетя Паша, за день разов 10–15 в мыле пробегает, и каждый раз из очередного маршрута летит, то с Речного вокзала, то с Сокольников. Потом снабженец, тоже прилично мотается, много у него дел. Правда, до него тоже деловой был, но тот так раскачался, что со всего размаху где-то на пять лет застрял, сорвался, короче говоря, с амплитуды. Ну, конечно, и рядовые сотрудники, они тоже много бегают, и в командировки их гоняют, и в другие отрасли.
Это все — большая амплитуда, — пояснил дядя Вася, и продолжает. — А вот начальники отделов уже среднюю амплитуду имеют, эти поспокойнее, больше на месте сидят, некуда им особенно бежать, они свое отбегали.
Теперь начальник наш, Петр Гаврилович. Он и вовсе малую амплитуду имеет, разве только по коридору направо, вторая дверь налево и все, а так больше все к себе вызывает.
Вот тебе и амплитуды. Они, парень, от занимаемой должности зависят.
Я хотел возразить дяде Васе, а он продолжал:
— Другое дело, когда отпуск подходит, тут с этими амплитудами все наоборот получается. Начальник наш — Петр Гаврилович, значит, аж до самых Карловых Варов раскачался — вот это тебе амплитудка. Начальники отделов тоже ничего амплитуду сделали — до Черного или Балтийского моря качнулись. Ну, а рядовые сотрудники все по Подмосковью раскачались, природа здесь, говорят, лучше и спокойнее.
А курьер, тетя Паша, дальше 43 километра так и не раскачалась, сродственники у нее там в деревне. Вот, парень, тебе опять амплитуда, но уже летняя, так сказать, и тоже свой закон имеет. Понял?
И дядя Вася ушел, шаркая валенками, а я остался и задумался об этой самой амплитуде.
Интервью
Хоть интервью — слово иностранное, но значение его всем, конечно, понятно. Да и не удивительно, каждый день и в газете, и по радио, интервью с тем-то, интервью с этим-то, короче говоря, простое слово, можно сказать, обиходное.
А вот несколько лет тому назад из-за этого самого слова со мной история вышла, всю жизнь помнить буду.
После окончания животноводческого техникума, хотели меня на работу в колхоз направить, да дядя за меня заступился, в районе оставил. Не только оставил, а еще в районную газету устроил, корреспондентом. Работаю. Присматриваюсь. Вроде ничего. Проходит два дня, и вдруг, вызывает меня зам. главного редактора Вадим Савич.
— Вот что, Жора! — говорит. Меня все тогда Жорой звали, да я и не обижался, молодой еще, чтобы Георгием Семеновичем звать. Ну, это я так, к слову пришлось.
Значит, вызвал он меня и говорит:
— Засиделся ты, Жора, в отделе, пора тебе в люди идти.
Я сразу насторожился.
— Поедешь, — говорит, — в колхоз «Луч» и возьмешь интервью у бригадира полеводческой бригады товарища Охрименко. Понял?
— Понял, — говорю. А сам думаю, мать честная, что же это такое, это самое интервью. Кажется, слово знакомое, где-то слышал. Но, на всякий случай спрашиваю, так тихо-тихо:
— Сколько?
А Вадим Савич так нехорошо-нехорошо на меня посмотрел и говорит:
— Чего сколько?
Я сразу понял, что не то спросил, но вывернулся и говорю:
— Дней на командировку?
— Двух хватит!
Ну, я пошел на выход. Вышел и думаю. У кого же спросить то, здесь в редакции, конечно, неудобно, засмеют. Ладно, решил, приеду на место, разберусь, главное надо по-умному, главное, не показать виду, что не знаешь. Выписал командировку и поехал. Приезжаю. Иду по дороге к колхозу, километра полтора от шоссе топать, и план действия себе составляю. Думаю, найду сейчас Охрименко, сяду, закурить предложу, а потом так доверительно и скажу, я к Вам от Вадима Савича, интервью просил дать.
Лезу в карман, смотрю, а у меня всего одна папироса осталась. Не беда, думаю, в сельпо куплю.
Иду уже по улице. Смотрю мальчишка в окне сидит, будильник доламывает. Я к нему.
— Бог в помощь!
А он:
— Пошел в солому!
— Грубоватенько! — говорю.
А он:
— Чего пристал, видишь человеку и так трудно, полчаса пружину не могу достать.
Ну, я ему посочувствовал и спрашиваю:
— Где сельпо?
А он мне сразу на ты.
— У нас сельпо с двенадцати до пяти на обеде — раз, водки там все равно нет — два!
А я ему:
— Мне водка вовсе не нужна, мне бы покурить купить.
— А! — говорит. — Есть там сигареты — «Горный воздух».
Я удивился.
— Что это, — говорю, — за «Горный воздух»?
— Ну, это «Памир» так называют.
— Понял, — говорю, — ясно! А еще, если ты такой сведущий, ты мне скажи, где мне товарища Охрименко найти?
— А! Дядю Митю? А его нет.
— Как, — говорю, — нет?
— А он сейчас по району поехал, опытом делиться, нет его!
Я сразу загрустил, вот, думаю, первое поручение, и на тебе, не везет.
— А когда приедет? — спрашиваю.
— А кто его знает, а ты у его жены спроси, дома она.
Точно, — думаю. — Выход. Может она об этом деле чего-либо знает, даже лучше выйдет. Нахожу дом. Стучусь. Открывает женщина, пожилая, приветливая. Объясняю ей.
— Нет, — говорит, — Гриши.
— Знаю. Может вы поможете.
Захожу. Дом новый, чистый, радиоприемник. Культурно. Я помялся, помялся и говорю.
— Я по поручению из района, представитель прессы. Меня к вашему мужу, Вадим Савич, лично, направил, просил интервью дать.
Помолчал немного и добавил:
— Сколько можно?
Она так удивленно на меня смотрит. Я повторил, погромче уже, и жест такой неопределенный руками сделал. Тут она улыбнулась и говорит:
— Самогону?
Я так и подскочил. — Ничего себе, думаю, Вадим Савич, заданьице мне дал, вот что значит интервью-то. И тут сразу вспомнил, что у Вадим Савича дочка замуж выходит, свадьба в субботу. Ну, ясно, думаю, теперь, все ясно. Слава Богу, разобрался.
— Да, — говорю, — его. У Вадим Савича с вашим мужем договор был, сами понимаете, дочь замуж отдает.
А она мне.
— Понимаете, мы сами-то не гоним, ну раз такое дело, раз Гриша обещал, найду. Есть тут одно место, подождите.
И ушла. Остался один, сижу, думаю. Приходит.
— Пойдемте, — говорит, — пять литров только, больше нет. Свекольный.
Упаковали мне эти две четверти аккуратно, полный порядок.
— Поаккуратнее, — говорит.
Приехал домой поздно уже. На другой день являюсь на работу, сразу к Вадим Савичу. Вхожу, у него еще двое наших.
— Явился, — говорит, — быстро, молодец!
Я улыбаюсь понимающе. А он руку протянул и говорит:
— Давай!
Я даже сразу не понял.
Как же это, думаю, значит, эти две четверти я должен был сюда переть что ли?
Ведь преследуется законом, а тут народ посторонний. А он опять.
— Ну давай, давай!
Я тогда к нему наклоняюсь, все-таки люди, хоть и свои, а неудобно, и почти на ухо ему говорю.
— Дома он у меня, пять литров, свекольный, в чулане стоит.
Ну, что дальше было, сами понимать должны!
Помню, что уже в конце коридора я был, а все слышал бас Вадим Савича.
— Чтоб глаза мои тебя не видели, на весь район опозорил.
Я после той истории два года словарь иностранных слов в кармане носил. На всякий случай. А сейчас, вот уже шестой год, как зоотехником в том колхозе работаю, и никто меня, кроме как «Интервью», даже и не зовет. Вот приклеилась кличка-то. А я уже привык, отзываюсь.
Еще раз про эмоции
Шел второй период матча, наши выигрывали. Вскочив и зычно крикнув:
— Шайбу! Шайбу! — я залился пронзительным свистом. Иссякнув, я хотел было поделиться своей радостью с соседом по трибуне, но воздержался, заметив, что он в этот момент, быстро достал что-то из белой коробочки и проглотил, продолжая спокойно сидеть на своем месте.
— Какую силу воли надо иметь, — подумал я, — чтоб вот так, интеллигентно болеть.
А потом решил:
— Может просто нездоровится человеку, вон как лекарства глотает.
Матч продолжался, страсти захлестывали трибуны. И только мой сосед, по-прежнему, сохранял спокойствие. В перерыве мы разговорились. Улучив момент, я участливо спросил его:
— От какой болезни лекарство глотаете? Он улыбнулся и, немного помедлив, ответил:
— От этих, как их, от эмоций!
— От чего, чего? — переспросил я.
— От эмоций, — невозмутимо повторил он, — и несколько смутившись добавил, — от нездоровых.
— Разве есть такое лекарство? — засомневался я.
— Новинка! Только изобрели, — сказал он, щелкнув пальцем по белой коробочке.
— И помогает?
— Еще как! Раньше я почти ни одного матча до конца не видал — выводили. Счет только в милиции узнавал. А теперь вот, теперь знаю, как финальный свисток звучит. Да, и притом, никаких тебе пятнадцати суток, никаких штрафов, никаких писем по месту службы. Благодать!
— Но все-таки эмоции пропадают? — поинтересовался я.
— Почему пропадают, нет! Они теперь только наружу не выходят, не пускает их этот препарат. Он опять щелкнул по белой коробочке и добавил:
— Вернее, выходят, только так сказать в другой упаковке.
— Интересно, — сказал я, усмехнувшись, — здорово придумали.
— Что и говорить! — подтвердил сосед.
Стоп… Ничего этого не было. Все было наоборот. И когда моего разбушевавшегося соседа за 10 минут до конца матча вывели с трибуны, я, потирая отдавленную ногу, и отряхивая облитые розовым портвейном брюки, подумал:
— Да! Хорошо бы изобрести такое лекарство или еще что-нибудь такое придумать, чтобы это здоровое увлечение не вызывало таких нездоровых эмоций.
Матриархат
Вот сегодня 8 марта — Международный женский день, прекрасный праздник, ничего не скажешь.
И я сегодня тоже, конечно, жену поздравил, преподнес подарок, всякие слова там, какие нужно сказал, в общем все, как полагается.
Позавтракали. Я собираться стал. Жена мне говорит:
— Ты куда?
— Как куда. С собачкой погулять, с Бобиком.
А она мне:
— С Бобиком может и Вовка погулять.
Вовке, моему сыну, 8 лет, и он, конечно, очень самостоятельный парень.
Я тогда говорю:
— Ладно. К Гришке пойду, у меня с ним дела.
А жена мне:
— А мне кажется, сегодня у тебя и другие дела найдутся.
Я очень удивился и возразил:
— Какие же это дела? Ведь сегодня выходной. А сам чувствую, что уже попался, уже влип.
— Этот выходной к тебе никакого отношения не имеет. Это наш выходной, а вы только к нашему выходному дню просто примазались. Так что бери сумку, вот тебе список что надо купить, и марш в магазин.
И она ушла на кухню, этакой независимой походкой.
— Да нет, что трудно в магазин сходить что ли, не трудно, особенно 8 марта, да я даже с удовольствием.
Выхожу на улицу. Мать честная! А на улице одни мужчины, и все тоже с сумками, сетками, бидонами. Я сразу даже повеселел. Значит, думаю, не я один жертва.
Захожу на всякий случай к Гришке. Открывает жена. Я ее с праздником поздравил и спрашиваю, а Гриша где?
— А Гриша с 8 утра по магазинам ходит.
Да, подумал я, я то еще с 10, а Гришку уже с 8 впрягли. Дела. Иду в молочную. Народу, и опять одни мужчины. Толкучка. Правда, шума нет, да и, конечно, мы же тихие. Но зато все норовят без очереди прорваться, так что уже из тех, кто без очереди, тоже очередь образовалась. Вышел я из молочной, а у меня список еще на полтора листа. Только к двенадцати и управился. Прихожу домой, отчитался, и на диван — устал.
А жена мне:
— Ты что?
— Устал, — говорю. — Руки, ноги отваливаются.
— Ничего, завтра отдохнешь. А сейчас давай полы натирай, вечером гости придут.
Натирал до 3-х. Пообедали. Я опять было к дивану с газеткой направился.
А жена мне:
— Пойди погуляй с Вовкой.
— Да он сам всегда гуляет.
— А я хочу, чтобы ты с ним сегодня погулял, походил бы по городу, надо развивать ребенка. И притом вы мне здесь будете мешать, я буду убирать квартиру.
Беру я Вовку и иду его развивать. Гуляем два часа. Являемся. Дома все блестит, сверкает, порядок, ничего не найдешь, где что теперь лежит.
Жена командует:
— Иди быстро на кухню, открывай банки, бутылки, режь колбасу, сыр, — в общем работай, скоро гости придут.
А я буду одеваться и причесываться.
Иду на кухню и битый час работаю, как вол. Два пальца порезал, клеенку изрезал на лапшу, в общем титаническую работу совершил.
Появляется жена — красивая, ужас, платье на ней фантастическое, прическа, в общем — кинозвезда. А я, честно говоря, не очень люблю, когда она особенно красивая, ни к чему это, еще понравится кому — драма получится. Я — жутко ревнивый.
— Иди, — говорит, — приведи себя в божеский вид.
Иду, моюсь, одеваюсь, тоже, чтобы лицом в грязь не ударить.
Начали гости собираться. Гришка с женой пришел, сослуживцы наши, еще разные знакомые, в общем народу хватает. И у всех я вам скажу, мужчин, вид не очень веселый, усталый вид. Видно, вроде меня им за день досталось.
Сели за стол. Тосты начались. Сначала за всех женщин вместе, потом за каждую в отдельности и пр., и пр., а про нас и ни слова, будто нас и нет. Потом они еще петь стали и говорят:
— Не мешайте своими грубыми голосами.
Ну, мы обиделись и вышли на кухню покурить. Курим. И каждый свои злоключения за этот день рассказывает. И у всех нашлось чем поделиться.
А я сказал:
— Говорят, что когда-то, в каменном веке что ли, был матриархат, но его потом, слава Богу, отменили, и, конечно, правильно сделали.
Все со мной согласились.
Лотерейный билет
Захожу я как-то к своему приятелю Гришке и вижу — народу у него, знакомых всяких — полно. Ну, конечно, выпивают, закусывают — все как полагается.
Я значит спрашиваю: «Что это, вы так разгулялись!» А Гришка отвечает: «А как же! Я сегодня, с Валюшкой, пятилетний юбилей супружества отмечаю, понял?»
Ну, мне значит неудобно, конечно, стало, я было за пальто хвататься начал, ведь не знал, без подарка, так, случайно заскочил.
А Гришка на меня: «Что ты, что ты, куда! Оставайся! Оставайся!»
Сижу. Ем. Пью. Разговариваю. Но все равно, как-то неудобно получилось без подарка-то!
И, вдруг, вспоминаю, что мне вчера на сдачу лотерейный билет всучили.
Я возьми, да и скажи:
— Товарищи! Так как я явился экспромтом вроде, то разрешите мне преподнести нашим юбилярам лотерейный билет на счастье, хоть подарок и не дорогой, но многообещающий.
Ну, ладно, вручил. Посмеялись все, пошутили, ну и все, и дальше, значит, гуляли часов до трех ночи.
А потом я про этот подарок и забыл, да и чего его помнить. Билетик какой-то. А тут меня в командировки еще гонять стали, целых полгода дома не был. Наконец, приехал. Иду по городу, радуюсь, и, вдруг, слышу: «Молодой человек, вас не подвезти?»
Оборачиваюсь, мать частная!
В новенькой, этакой голубой, блестящей Волге — Гришка. Я ему: «Что это ты? В шоферы подался что ли?» А он мне: «Зачем в шоферы? Своя!»
— Ну, да, своя!
— Конечно, своя! Помнишь, — говорит, — свой подарок?
— Какой подарок? — спрашиваю.
А он:
— Как какой? Лотерейный билет.
Я можно сказать, остолбенел.
— Это, — говорю, — по тому самому билету?
— Прямо по тому самому, — отвечает.
— Эту самую Волгу и выиграл?
— Прямо эту самую и выиграл.
— Да ты садись, — и шикарно так дверцу распахнул. Залез я внутрь. Мать частная, вот, думаю, за тридцать копеек такое сооружение на колесах, как в новогодней сказке.
Посмотрел на Гришку, а он важно так сидит, одна рука на баранке, в другой сигарета, а локоть в окне наполовину. Я про себя подумал: «Я бы так не ездил — лихачество!»
Ну, едем потихонечку по улице, и Гришка мне все про Волгу эту рассказывает. И скорость какая, и сколько бензина она жрет, и все такое прочее. А я в окошко смотрю и кругом, как нарочно, рекламные плакаты вижу — «Приобретайте лотерейные билеты! За 30 копеек вы можете стать обладателем Волги!»
Раньше я их и не замечал, а сейчас, ну, как нарочно, в глаза лезут. И ведь не врут! Сам в такой, тридцатикопеечной «Волге» еду.
Едем дальше, и, вдруг, Гришка мне говорит:
— Я теперь каждый раз лотерейные билеты покупаю — хорошая штука.
Я подумал: «О! Жадность одолела человека, одной машины ему мало».
А он достает несколько штук этих билетов и мне предлагает:
— Тяни, — говорит, — любой на счастье, — и этаким веером их развернул. Я только отмахнулся, да ну их, говорю, не верю. А сам на этот веер краем глаза посматриваю. Потом, так небрежно, один вытащил и спрятал, пускай лежит.
Довез меня Гришка до дому, попрощались, а он мне вслед кричит: «Звони, заходи, покатаемся!» Я только отмахнулся.
Ну, неделя, другая прошла.
Разворачиваю я, как-то утром, газету. Смотрю, таблица выигрышей лотереи. Я думаю, дай-ка гляну, у меня, кажись, один билетик есть. Вожу, значит, пальцем по странице, и, вдруг смотрю — номер сходится, гляжу на серию, тоже сходится. Гляжу тогда в графу выигрышей…
И тут такая меня обида взяла, что и передать трудно. В графе выигрышей было написано — «Запорожец».
Да, подумал я, хорош Гришка друг, хорош товарищ, я ему, понимаешь, «Волгу» от души подарил, а он «Запорожцем» отделался. Вот так друзья и проверяются!
Борода
Некоторые считают, что борода — это удобство и украшение. Мол, бриться не надо и вроде как бы мужественности придает. Насчет мужественности — это точно, а вот насчет удобства — это как сказать.
Вот лично у меня из-за бороды одни неприятности вышли.
Отрастил я бороду. Нет, не думайте, что я за модой погнался! Нет! Просто хотелось как-то компенсировать отсутствие прически. Не из чего ее, прическу эту, делать. Ну, ладно, отрастил бороду и ношу, красуюсь.
И тут посылают меня в командировку. Приезжаю на место. Завод огромный, один забор метра три высотой.
Я в проходную и паспорт в окошко протягиваю. А вахтер покрутил, покрутил его и обратно мне выбрасывает со словами:
— Что это вы мне показываете?
— Как что? Паспорт, — отвечаю.
— Чей?
— Мой.
— Ваш?! А почему же тогда, — говорит, — на фотографии изображен бритый, совершенно посторонний гражданин?
— Как же, — говорю, — посторонний? Это — я.
А он мне:
— Вы мне, — говорит, — голову не морочьте, тут изображен молодой человек с чубчиком, а из вас чубчика и быть не может. — И бац окошком.
Но я тоже, между прочим, с характером, опять окошко открываю и говорю:
— Ну и что же, что с бородой. Отрастил! Ну и что же, что без чубчика. Вылез он, чубчик, со временем. А общий, общий овал лица и прочие детали разве не похожи?
— А у вас овала и прочих деталей из-за бороды и не видно, отойдите, не мешайте работать. — И стал чайник на плитку ставить.
Тут я по пояс в окошко влез и кричу:
— Да вы в глаза, в глаза мне посмотрите, ведь как две капли воды с изображением.
А он спокойно так заварку в чайник насыпает и говорит:
— Что я, окулист, что ли, в глаза смотреть. Пройдите, гражданин, по-хорошему.
Я тут совсем криком изошел.
— Вот, — кричу, — посмотрите, уши, уши как похожи, тоже маленькие и слегка оттопыренные. Посмотрите. А он мне опять невозмутимо так отвечает:
— Если я всех по ушам на завод пускать буду, так что же это получится? Не пущу — и все. Приметы у вас не сходятся.
Дальше я и не помню, что было. Помню только, что в ближайшем отделении милиции мое сходство с паспортом подтвердили.
— Он, — сказали, — точно он.
На завод я попал к вечеру.
И теперь, если мне в командировку куда ехать, я с собой целый набор документов беру, где я во всех видах запечатлен. И с бородой, и в очках, и с чубчиком. На всякий случай!
Одной левой
Если на карте мира уже давно не осталось неизведанных белых пятен, то в женской логике их сколько хочешь. Только открывай и удивляйся, удивляйся и открывай, и нет им конца и края, короче говоря, женская логика — это — понятие космическое, так сказать, масштаба Вселенной. За примером далеко ходить не надо.
У Маши было два друга — Саша и Паша. Саша — это цветущий, пятьдесят четвертого размера мужчина, рост без пятнадцати два, возраст тридцать с небольшим, и, как говорится, лицо кирпича просит. Короче говоря — образец мужества, красоты и геройства.
А Паша — это такой хлюпик, метр с кепкой, ноги колесом, грудь тарелкой, нос утюгом, короче говоря — антипод образцово-показательному Саше.
И что же вы думаете? При выяснении личных взаимоотношений, хлюпик Паша напрочь забил образцово-показательного Сашу.
А виной тому — женская логика. Дело было так.
Целый год Маша не могла отдать предпочтение ни образцово-показательному Саше, ни хлюпику Паше. Саша ей нравился силой, красотой и статью, а Паша — совсем другим.
И если Саша всегда говорил: «Это мне одной левой!», то Паша отвечал неопределенно: «Подумать надо».
Конечно, по логике, куда Паше до Саши, чего тут выбирать! Но речь то идет о женской логике. Вот и ходили они всегда втроем. Посредине Маша, а по бокам Саша и Паша.
И вот однажды, посмотрев старый-старый фильм «Подвиги Геракла», вышли они из кинотеатра на улицу и стали обсуждать фильм.
Саша восхищался Гераклом, и тем, что Геракл всех — одной левой. На что Паша заявил: «Удивляюсь, как в наше время прогресса и автоматики, можно восхищаться какими-то бицепсами?»
— У Геракла очень красивая фигура, — возразила Маша.
— Что может быть красивого в мясе? Человек должен быть красив мыслью, — отпарировал Паша.
— Не спорьте с ним, Маша, это ему не понять, — с улыбкой заметил Саша.
— Вам, конечно, понятней, вы от Геракла недалеко ушли, — резко ответил Паша.
— Да! И горжусь этим, — выпалил Саша.
— Мальчики не ссорьтесь, — успокаивала их Маша.
— А чего с ним ссориться! Ведь я его одной левой, — заявил Саша и захохотал.
— А я его интеллектом задавлю, — с достоинством ответил Паша.
Маша хихикнула. Ей становилось интересно. Ей бы, по логике, остановить друзей и заявить, что, безусловно, мужская красота — это — объем и мощь бицепсов и орлиность взгляда. Но Маша только хихикнула. А Паша очень авторитетно сообщил, что давно уже доказано, что количество мозговой массы, абсолютно не зависит от количества мышечной.
— Вы что же, Паша, против спорта и спортсменов? — спросила его Маша.
— Да, я против спорта ради спорта, — и Паша сделал такой вид, как будто у него бицепсы как у Саши.
— Я за спорт для здоровья, — и Паша принял свой обычный вид.
— А у меня здоровья навалом, — прервал Саша, не то что у вас, одни мослы. Ха!
— Просто у меня сила не выше разума, — гордо ответил Паша.
— Что? Повтори! — и Саша протянул руки к лацканам пашиного пиджака.
— Саша! Вас никто руками не трогал, — взвизгнула Маша.
— А что же он меня дураком обозвал, — закричал в ответ Саша.
— Во-первых, я этого не слышала, а во-вторых, и словами ответить можно, — разгорячилась Маша.
— Кому вы объясняете, Маша, ведь он — питекантроп доисторический, — крикнул тут Паша.
— Сам такой, — обиделся Саша!
Маша прыснула.
— Да, да, да! Вы — вымерший динозавр, — кричал Паша.
— Сам такой!
— Вы, вы, вы, просто парнокопытное млекопитающее, — наседал Паша.
— А вот за парнокопытного бить буду, — закричал образцовый Саша.
— Что вы, Саша, нервничаете, — сказала Маша, загораживая Пашу собой. — Вы же культурный человек. Кто же решает спор кулаками?
— А он, он просто, просто, букашка, — выпалил Саша и вытер со лба пот.
Маша смеялась.
— А вы — орангутан, павиан, бабуин и, одновременно, человекообразная горилла! — и Паша, постучав себя по лбу и по стене дома, мимо которого они проходили, ткнул пальцем в направлении Саши.
Образцово-показательный Саша остановился и стал засучивать рукава.
Паша сказал: «Посмотрите, Маша, на этого троглодита, этого синантропа, этого ихтиозавра. Что в нем от человека?»
Маша хохотала до слез и с интересом поглядывала на хилого Пашу, прижимаясь к нему плечом.
Увидев это, Саша опустил голову, и крупные капли пота упали на носки его ботинок.
Саша молчал. Он был разбит, подавлен и деморализован, и, прежде всего, машиным смехом.
Ведь по логике Маша должна была броситься на грудь к красавцу Саше и сказать: «Не слушай, любимый, этого хиляка, он все это со зла», — но Маша только смеялась. И Саша ушел.
А Маша осталась с Пашей. А ведь Саша Пашу — одной левой.
Человек все может
Открываю я каждый день газету, и такая меня обида берет, прямо плакать хочется.
Каждый день кто-нибудь прославляется.
Обязательно про кого-нибудь такая статья написана, что аж мурашки по коже. А иногда даже портрет помещен!
Один — угля за троих нарубал. Слава!
Другой — двух детей со старушкой из пожара вынес. Слава!
Третий — в высоту почти на три метра прыгнул. Тоже слава!
В общем все что-то такое невероятное делают, чего-то такого потрясающего добиваются.
А я что делаю, чего я добиваюсь?
Да ничего? Работаю и все. И никто обо мне не знает, как будто меня и нет вовсе. Обидно!
А ведь ничто так не украшает человека как слава.
Слава!!! Слово-то какое!
И решил я прославиться. Только вот, думаю, как? Способов, конечно, много, но все они какие-то такие, что мне не подходят. Полюсы давно пооткрывали, в космос меня запускать не собираются, да и в таблице Менделеева свободной клетки не осталось. А на моей работе — и.о. инженера, тоже прославиться трудно.
Стал тогда я книги из серии «Жизнь замечательных людей» читать. Тоже не то. Долго!
Начал я тогда, честно говоря, момент ловить. По пляжам ходить стал. Может, думаю, кто захлебываться начнет — спасу. Ну и слава, тут как тут. Где там! Народ теперь пошел спортивный, совсем не тонет.
Тогда стал специально на работу и с работы пешком ходить. Думаю, может какую зазевавшуюся старушку из-под общественного транспорта вытащу. И сразу, герой! Вытащишь, как же! Сейчас всюду туннелей понарыли, и все старушки только по этим туннелям и шныряют.
В общем, обходит меня слава стороной, и все тут.
Как говорится, близок локоть, да не укусишь!
Сказал я это себе, и меня, словно током, ударило.
«Как это, — думаю, — не укусишь!» Попробовал, правда, укусить трудно. Но, наверное, можно! Невозможного нет!
И я решил. Укушу свой локоть, хотя бы левый.
Во-первых, опровергну пословицу, во-вторых — докажу неограниченные возможности человека, а, в-третьих — прославлюсь.
И я начал тренироваться.
Неделя, вторая, третья — безуспешно.
Четвертая, пятая, шестая — больших сдвигов не видно.
Седьмая, восьмая — я близок к цели.
Девятая, десятая… Ура!!! Я укусил свой локоть.
Тут же я помчался в редакцию газеты.
«Через пять минут обо мне будут стучать все телетайпы, мира!» — думал я на бегу.
Когда через некоторое время, я вновь оказался на улице, телетайпы молчали.
Да, трудно у нас прославиться! Но я не унываю. Сейчас я тренируюсь поворачивать голову на 180 градусов, и на собственные уши без зеркала смотреть. Вы обо мне еще услышите! Ведь говорят, что человек все может.
Коньки
Из всех зимних видов спорта, я предпочитаю коньки. А почему? Вот лыжи, например. Так там же ведь лыжи, палки, крепления, мази всякие и все отдельно. А тут ботинки и коньки, и все, одел и катись, если можешь. Вот даже, допустим, упал. Так на лыжах у тебя палки в одну сторону, лыжи в другую — бегай, собирай. А на коньках нет, упал и лежи спокойно, никуда коньки не денутся, некуда им деться.
Опять же, лыжи, пара пустяков сломать. Фанера. Да и палки — хлипкая штука. А коньки нет. Коньки даже нарочно трудно сломать, потому что они стальные, каленые, да еще и нержавеющие.
Чтобы на лыжах покататься, ты должен еще в электричке или автобусе часа два ехать. А на коньках? Где хочешь катайся, сейчас в каждом дворе катки. Да и до парка доехать пустяк. А там музыки, буфеты, скамейки. Захотел — кофейку попил, захотел — на скамейке посидел, отдохнул. А на лыжах нет. Там тебе ни буфетов, ни скамеек, там иди и иди. И, конечно, главный плюс у коньков, это, что они мало места занимают. С ними ведь в любом транспорте удобно и легко.
Ну, а дома с ними вообще одна благодать. Лыжи куда не поставь, всюду мешают, падают, гремят. А коньки что? Их на гвоздь повесил и все, и порядок. Вон у меня уже лет пять где-то лежат и никому не мешают.
Сапоги
Стал я в последнее время, что-то уж слишком поправляться. Ну, каждый месяц на килограмм, а то и на два. Что делать?
Конечно, есть много способов похудеть. Но все они такие, что и врагу не пожелаешь, не то что себе. То не ешь неделю, то не пей месяц или еще какие упражнения, что вообще весь организм повредить можно. Короче говоря — одно мученье.
Купил я весы и стал зарядку делать получасовую, все равно не помогает. Поправляюсь.
И тут мне мой сосед говорит.
— Слушай. Вот вместо того, чтобы так над собой измываться и весь дом по утрам шатать, ты бы лучше в туристические походы ходил, очень, между прочим, помогает. Хочешь я тебя запишу?
Я подумал, подумал: «Ладно», — говорю: «Записывай!»
Готовлюсь. Все у меня для похода есть, кроме кед. А в магазине мои размеры отсутствуют.
И тут я вспомнил, что у меня есть резиновые сапоги. Это я их давно еще приобрел, чтобы электропробки чинить. Чем не походная обувь! В воскресенье отправились. Сначала на электричке километров тридцать ехали, потом пешком. Километров пять прошли, устал с непривычки. Отдуваюсь. Но вообще хорошо. Природа, воздух, дождик моросит.
Я одного спрашиваю: — Долго еще идти?
— Порядочно, — отвечает.
Иду.
Ну, и сапоги у меня! Из чего их делают? Наверное чугун для прочности добавляют.
Вдруг все встали. Что такое?
— Речка, — говорит, — от дождей разлилась. Пройти нельзя. А в обход километров пять топтаться. И, вдруг, этот мой сосед говорит.
— Есть выход!
Все конечно: — Где? Как?
— А вот, — говорит, — смотрите, — и на меня показывает.
— Он в сапогах, он всех и перенесет, тут мелко. Малый здоровый.
Все обрадовались, веселятся. Один я мрачный. Попал, думаю. И стал я их таскать. А их человек тридцать, а может сорок. Некоторых, которые полегче — по двое. Пот с меня градом. А я все таскаю. Этих… туристов!
А потом мы еще километров десять топали, до привала. Приехал я домой, снял сапоги и упал на диван. Лежу. Потом думаю, дай на весы встану, проверю. Встал. Мать честная! Пять килограмм, как не бывало. Ура!!!
Значит не врал сосед. Точно. Ну, конечно, килограмма три я за счет сапог сбросил, но все равно здорово.
Все, становлюсь туристом. В походы, в походы, в походы!
Ну, между прочим, в сапогах вы меня больше не увидите. Все!
Я их соседу подарил.
Жертва
Вечно я попадаю во всякие истории, а все потому, что я — очень доверчивый и любознательный. Вот тут недавно вычитал я где-то, что очень полезно ходить пешком. Так и написано: «Ходи пешком и будешь здоровым как бык, а может еще здоровее». Вычитал и решил:
— Все, начинаю оздоровляться, с понедельника.
А у меня слова с делом не расходятся. Выхожу в понедельник с работы и только собрался идти, смотрю судаков свежемороженых дают. Я — раз и в очередь. А сам думаю:
— Э! Режим нарушаю. Ну, нет, нет! Очередь — человек пять-десять, ладно постою.
Взял судака в газетку и пошел. А он ледяной, пальцы мерзнут, ну, ничего, быстрее пойду. Там так и написано: «Чем быстрее — тем лучше!»
Иду! А чего мне улицей идти, пойду парком. Правда, крюк 10 минут, зато природа! Иду парком и чувствую, что шаг за шагом здоровею. Только судак мешается. Я его подмышку взял, так он мне весь бок проморозил. Как бы воспаление легких не схватить. Лучше в руку возьму.
А воздух какой! Скамейки! Сесть что ли, закурить? Нет, нет, надо идти. Левой — правой, левой — правой. Ну, воздух! Аромат!
Вдруг смотрю, на встречу мне толпа бежит. Что такое? Ты смотри! Раз, два, три, четыре… Да, человек двадцать, а то и тридцать. Куда это они? Может ловят кого? Интересно! А может парк закрывается, на выход спешат? Нет, еще рано! А кто его знает, все может быть. Будешь потом вдоль забора циркулировать. Надо спросить. Сейчас догоню и спрошу.
Догоняю последнего — парнишка лет 20, а может больше.
— Слушай, парень, куда это вы?
А он мне: — Не мешайте!
— Ты гляди, не мешайте. Чудик!
Бегу дальше.
Уж в самую гущу толпы врезался. Толкаюсь. Фу! О! Женщина симпатичная такая бежит, лет сорока, в очках. Спрашиваю:
— Извините, далеко?
А она мне:
— Не мешайте, гражданин, — и очками на меня сверкнула.
Вот народ! Жалко ответить. Ладно! Все равно узнаю. Вон дяденька впереди бежит. Профессор, наверное, или даже академик. Очень уж выражение лица научное.
Догоняю его и бегу рядом. Правда, дух уже захватывает. Тяжело без привычки.
А судак на ходу хвостом виляет. Как живой! Видно оттаивать стал.
Бегу. Набрался смелости, спрашиваю:
— Простите, куда направляемся!
А профессор, или вернее академик, на меня только посмотрел и ничего не ответил. А глаза умные-умные. Мне даже не по себе стало, чуть судака не выронил.
Гляжу, а уж и выход из парка, откуда я начинал.
Выбежали из парка. Профессор этот, как скомандует:
— Стой! На месте шагом марш!
А мне говорит:
— Отойдите, товарищ, не мешайте!
Мать честная, во что же это я влип?
Отошел. Сел на лавочку, закурил и смотрю на этих. И тут старичок какой-то мне говорит:
— Это институт долголетия опыты на людях проводит. У них теория! Хочешь долго жить — бегай. Вот, каждый день и бегают!
Разозлился я страшно. Значит, выходит, что я стал, вроде как бы, жертвой эксперимента.
Ведь не пойди я, не побежал бы. Да еще судаком измазался, он таять стал, капает. Сел я в автобус. Окна открыты, прохладно. Сижу. Еду. Вот где здоровье-то сохранять. А где судак? Тьфу ты! Я его на скамейке забыл. Ну, и черт с ним. Да, вообще, кто это придумал. Ходить, бегать…
Зачем тогда городской транспорт, метро зачем понарыли? А для того, чтобы люди здоровье свое берегли, ездили, отдыхали и поменьше ходили пешком.
Жуткий случай
Мы с моим приятелем Вовкой, как с работы идем, друг другу всякие истории рассказываем. А он — дотошный, ну ничему не верит. И вот вчера мы с ним окончательно поссорились.
Стал я рассказывать, как к тетке на день рождения ездил.
— Значит, — говорю ему, — я с поезда слез и в сани…
А Вовка:
— Откуда там сани, ты что?
А я ему:
— А вот там сани и все. Не дошла еще цивилизация. Ну, сел, значит, еду… А уже стемнело. Сани летят как такси. Я сумку с продуктами к себе прижал, бутылки на ухабах булькают, ветер в ушах свистит. И вдруг, смотрю я, какие-то огоньки нас догоняют. Я ямщику говорю:
— Смотри, кто-то курит на ходу.
Он обернулся.
— Ха! Курит! Да это — волки!!!
Я так и обмер.
А огоньки все ближе, ближе, уж метров десять осталось, смотрю, — и правда — они, четыре штуки, здоровенные. Я ямщику кричу:
— Гони!
А он мне:
— Нельзя скорость превышать, не положено.
Я ему:
— Да ведь сожрут.
А он:
— Да. Могут. Недавно целую машину лыжников съели.
— Что же делать? — кричу.
— А ничего. Видно, судьба.
А они все ближе, ближе. Я ноги под себя поджал, дрожу. А ямщик мне кричит:
— А ты им из харчей чего-нибудь кинь, вон у тебя полная торба, может поотстанут.
Я кричу:
— Не могу, на день рождения еду, все для гостей.
— Ну тогда вместе с харчами и сожрут, — прокричал ямщик, не оборачиваясь.
А они уже совсем близко, глаза голодные.
Я взял, ну, прямо от сердца оторвал, и целый килограмм «Любительской» колбасы бросил.
— Порезанная? — перебил меня Вовка.
— Нет, куском, — ответил я и продолжал: — Поотстали. Понравилось. Еще бы! Я и сам эту «Любительскую» могу килограммами есть.
Минуты две-три прошло, опять догоняют. Я им еще кило сосисок скормил.
— Свиных? — спросил Вовка.
— Нет, молочных.
— А!
— Потом пошло. Буженину по ломтику 600 граммов повыкидывал, ветчины около килограмма было, вся постная. А они бегут и бегут с новой силой — разохотились.
Ямщик кричит:
— Ты им «Экстру» брось! Отстанут.
Я ему прямо со слезами:
— Да зачем им, ведь не пьют.
— А я тебе говорю: бросай, эти пьют.
Бросил. Мать честная! Один, значит, пробку так лапой отковырнул и прямо всю поллитру из горлышка и высадил. А другие несутся во всю прыть.
— Ну, волки! Мало, что волки, еще и алкоголики. Так все четыре бутылки и выбросил. Обидно!
— Еще бы! — вставил тут Вовка.
Вдруг ямщик тормозит.
— Тпру…
Я ору:
— Ты что?
А он мне:
— Светофор. Что ж я, на красный попру?
— Откуда здесь светофор, что ты?
— А теперь всюду. Культура!
— Сожрут! — ору.
— Не! Они сейчас тоже станут, привыкли, понимают.
И верно. Встали, с ноги на ногу переминаются, морды противные. А главное, ни в одном глазу.
Тронулись.
— Ну, старик, — говорю, — теперь на тебя вся надежда, мясное кончилось, одни кондитерские изделия и фрукты остались. Гони!
А он мне:
— А они и это тоже жрут.
А волки так дружно бегут, в колонну по четыре. Догоняют. Я им печенье с конфетами вперемежку горстями швыряю. А они бегут, печеньем хрустят и фантики на ходу выплевывают. Соображают гады. А у меня еще бутылка шампанского была. Ну, думаю, сейчас я вас пугну. Взболтал я ее, как бухну. А они ничего, бегут, только чихают на ходу.
— В нос им ударило, без привычки. Конечно, несерьезный напиток, — пояснил ямщик.
Обернулся, смотрю, совсем уж близко. И вдруг ямщик налево свернул. Я ему:
— Так прямиком-то ближе.
А он:
— Нельзя, — отвечает, — одностороннее.
Так мне это одностороннее торта стоило. В общем, все выкинул, все. Пустая сумка. А волки наседают, и уж вижу, один к прыжку готовится.
Ямщик кричит:
— Теперь конец.
Тут сани как дернет, я и вылетел. Упал я лицом в снег, лежу. Чувствую, меня за плечо уже хвать и трясут.
— Началось, — думаю. — Открываю один глаз, смотрю, ямщик надо мной стоит.
— А где эти? — спрашиваю.
А он мне:
— Бутылки побежали сдавать, не до тебя им.
Я, значит…
— Ну, ладно, хватит врать, — оборвал тут меня Вовка.
— Чего это «врать»?! — обиделся я.
— А то, что эти волки убежать не могли.
— Почему? — удивился я.
— А потому, что посуду после девятнадцати не принимают, а только в обмен берут. Вот!