— Русский писатель Иван Шмелев жил в начале 20 века и испытал все муки того страшного времени, когда в нашей стране, мои дорогие друзья, происходили трагические события — революция, уничтожение православной Руси, убийство русского царя Николая Второго — помазанника Божьего на управление нашей страной, бесчисленное истребление русских людей, защитников веры нашей православной. Как и многие-многие русские люди, Иван Шмелев вынужден был покинуть свою Родину. Ведь новому безбожному режиму он стал не нужен. А его любимая Родина была разрушена… И чужие края для него навеки остались чужими…
Посмотрите, мои дорогие, вон туда! Видите? Мальчик! Это Ваня Шмелев… Он стоит на мосту и с умилением взирает на город, раскинувшийся на берегах неширокой реки. Высокие кирпичные башни-сторожа красного величественного Кремля, стройные колокольни белоснежных храмов, возвышающиеся над низкорослыми деревянными домиками и над каменными, что повыше, побогаче… И словно затопившие все вокруг яблоневые, грушевые, вишневые сады… Летом ярко зеленые да с разными оттенками, а сейчас, в октябре желто-золотисто-красные с зеленоватыми проталинками-мазками. И улицы все в листьях. Шуршат, резвятся, смеются, играют с метлой дворника Никича… Ш-и-их! Ши-их! Сметает метла листья с мостовой, а они поднимаются, кружатся, кружатся и опять аккуратненько приземляются. «Не сметеш-ш-шь… Не сметеш-ш-шь…» — шепчут они. Ваня смеется вместе с листьями, кружится, берет их охапками и рассыпает вокруг. Никитич, высокого роста, коренастый бородатый мужик в огромном белом фартуке по колено, предупреждающе ворчит и грозит пальцем. Ваня понимает, но ничего не может с собою поделать. «Рождение! Рождение!» — радостно напевает он и с восхищением смотрит в сторону рынка на том берегу! О, как там шумно и весело! Съестные ряды, одежки… Игрушки!!! Сердце Вани сжимается от восторга. «С отцом пойдем!» Ваня закрывает глаза… Деревянные гусарчики, ароматно и притягательно пахнущие свежей краской, глиняные свистульки, сладчайшие пряники в белой глазури с цветной опсыпочкой, нестройное пение бродячих музыкантов-скоморохов. «Сегодня не пост, значит будут!»… А как сияют маковки церквей в солнечных лучах! Словно маленькие солнышки на каждой золотистой маковке. Колокольный звон течет медленно и неспешно над радостно просыпающимся городом. «Рождение! Рождение… Сегодня…» Кружится Ваня, скачет на одной ножке, еще ничего не ведая о своей судьбе. Ему пока кажется, что так и будет всегда… И маменька, и отец, и Горкин, духовный опекун, и то же родной-родной… Не ведает маленький Ваня Шмелев, что совсем скоро в такой же вот октябрьский денек умрет его отец. Потеряв отца в семь лет, Ваня никогда не забудет его. Никогда-никогда! И не в одной книге напишет о нем с великой нежностью. Не ведает маленький Ваня и о грядущих опустошающих войнах. Не ведает и о кровавой всеразрушающей революции, глубоко изранившей его Россию, страну, которую любил огромной своей душой, чистым своим сердцем, всем существом своим. Любил так сильно, как умел. Не мог и предполагать о страшной этой силе, сокрушающей храмы, снимающей кресты, расстреливающей хранивший веру свою православный люд и перечеркивающей его, Вани Шмелева, любимые Праздники… Праздники эти — дыхание его, биение сердца его… Да и вся жизнь его, русского писателя Ивана Шмелева, и всего русского народа в праздниках этих.
О, мои дорогие друзья! Праздники наши русские! Что может быть искреннее, светлее, нежнее, радостнее Рождества Христова, скорбных, торжественных дней великого поста, Благовещения, Вербного Воскресенья, Светлой Пасхи Христовой, Пресвятой Троицы, Преображения Господня, Рождества Пресвятой Богородицы!?… Жизнь без них теряет то самое главное, без чего душа черствеет, появляется уныние, пропадает надежда. Ты, словно бы, перестаешь дышать. Это очень страшно… Шмелев сам едва не потеряет себя в революционном водовороте бесконечного горя и ужаса.
Невозможно говорить об этом уникальном русском писателе и не читать одновременно его произведения. Вы будете очарованы, мои дорогие. Вот послушайте. Никто не умеет так передать свое внутреннее состояние словами.
«Сейчас какой-то мистраль дует, и во мне дрожь внутри и тоска, тоска… Быстрей развертывается клубок — сыплется из него день ото дня чернее. Видно, конец подходит. Ни страха, ни жути нет — каменное взирание. Устало сердце, страх со слезами вытек, а жуть забита…»(«Солнце мертвых»)
Расстрел единственного горячо любимого сына доведет его до полного отчаяния. Иван Сергеевич, всегда бодрый, моложавый, веселый, мгновенно превратится в согбенного седого старика с потухшим взором и нежеланием жить… Но любимая его Россия не забыла дорогого ей писателя Ивана Шмелева. Именно она, родная, спасет… согреет окаменевшее от горя его сердце, не позволит окончательно сломиться… И там, в далеком французском городе Париже, истерзанная, измученная, соберет она в кулачок последние свои силы, улыбнется радостно-радостно и предстанет перед писателем своим любимым во всей красе своей русской. Дохнет на него теплом своим солнечным. И заставит его вновь сесть за печатную машинку и писать, писать, писать! Писать о ней, ненаглядной Родине своей, о «Душе России», о «Богомолье», о «Путях небесных», о «Лете Господнем», о «Няне из Москвы», о «Свете разума», о «Куликовом поле». Писать для себя, писать для близких, писать для обездоленных русских детей и взрослых!..
Слушайте, слушайте, мои дорогие! И вы скоро почувствуете, как обогатятся ваши сердца!
«…как найти Родину и сделать ее своей и светлой… Что значит — найти Родину? Прежде всего: душу ее почувствовать. Иначе — и в ней самой не найти ее. Надо ее познать живую! Не землю только, не символ, не флаг, не строй…. Люблю, а за что — не знаю, не определить словом. Тайна — влекущая за собой душа Родины: живое, вечное, — и ее только…»(«Душа России»)
Стоит на мосту белокурый мальчик, долго и внимательно смотрит он на дали московские, на улочки, проулочки, закоулочки мудреные, крутые набережные, холмы высокие, на маковки церковные, на крыши старенькие… Словно хочет все это помнить долго-долго. Словно чувствует судьбу свою тяжкую, что придется расстаться однажды и навсегда со всей этой «уюточкой», Москвой родимой.
«Я вижу… Небо внизу кончается, и там, глубоко под ним, под самым его краем, рассыпано пестро, смутно. Москва… Какая же она большая!.. Смутная вдалеке, в туманце. Но вот яснее… — я вижу колоколенки, золотой куполок Храма Христа Спасителя, игрушечного совсем, белые ящички-домики, бурые и зеленые дощечки-крыши, зеленые пятнышки-сады, темные трубы-палочки, пылающие искры-стекла, зеленые огороды-коврики, белую церковку под ними… я вижу всю игрушечную Москву, а над ней золотые крестики…»(«Лето Господне»)
Улыбается маленький Ваня Шмелев, вслушиваясь в рассказ отца про шмелевский мост через Москву-реку, Крымский, построенный дедом Иваном и переделанный на железный «сквозной, будто из лесенок…» в 1873 году. В самом том году, когда и родился Ваня! Даже цыферки на нем сохранились. «…Хороший, сосновый был, смоли его, дух какой шел, солнышком разогреет. А от железа какой дух!..», — медленно рассказывает отец и тоже улыбается светло так. Никогда не забудет Ваня этой отцовой улыбки… Никогда… Не забудет и Рождественской Москвы, праздничной, нарядной, пахнущей пряниками, морозом, натертыми мастикой с медом полами, белыми розами в больших вазах и елочкой! Елочка… Да как же можно забыть огромную под потолок зеленую лохматую красавицу в гостиной! На каждой зеленой лапке в блестящих оберточках яблочки сладкие, конфетки, игрушечки смешные ватные да свечечки крученые восковые. А под елочкой коробочки заветные, сюрпризные, с подарочками. И тайна везде, во всем… В темной ясной ночи, в звездочках так ярко сияющих, в молитовках особых, рождественских… И ясельки, и пещерка, и овечки вокруг Младенчика, и Ангелочки и пастухи с посохами… Это в душе… Всегда… Рядом… Главное не потерять, не стереть, не забыть…
«…Когда мы шли домой… стали смотреть на звезды, и как поднимается дым над крышами, и снег сверкает от главной звезды, — „Рождественская“ называется… И стали про Божественное слушать…. Про светлую пустыню сказывали, про пастырей и волхвов-мудрецов, которые все звезды сосчитали, и как Ангелы пели пастырям, а Звезда стояла над ними и тоже слушала Ангельскую песнь…»(«Лето Господне»)
Долго смотрит Ваня, до боли всматривается в себя, ищет в душе своей драгоценные камни самоцветные, что Любовью, Верой и Надеждой зовутся. Вспоминает дни Великопостные суровые, но светлые и радостные, празднично-ожидательные, что ли… Как душа очищается, как свет в разуме теплится, разгорается и до то радостно становится, что и рассказать нельзя… А Шмелев рассказывает, поет Пасху Христову с куличами ее рассыпчатыми, со свечками красными, мерцающими в темной глубине храма желтыми огоньками, с яичками чудесными, как только не изукрашенными! Поет, ловко перебирая струнами-переливчиками будто соловушка майский, поет зеленую Троицу, украшенную березками молоденькими и Яблочный Спас поет с яблочками наливными, румяными да с водичкой Святой и холодными ее целительными капельками …
«А где же… весенний плеск?… Золото голубое — где?.. Надо закрыть глаза — и через узенько-узенькую щелку, через деревья, глядеть на небо. Лучше пройти за решетку сада, сесть где-нибудь потише, на солнышке, и так вот смотреть и слушать… Этот весенний плеск остался в моих глазах — с праздничными рубахами, сапогами, лошадиным ржанием, с запахами весеннего холодка, теплом и солнцем. Остался живым в душе, с тысячами Михайлов и Иванов, со всем мудреным, до простоты-красоты душевной, миром русского мужика, с его лукаво-веселыми глазами… со смехом и бойким словом, с лаской и дикой грубостью. Знаю, связан я с ним — до века. Ничто не в силах выплеснуть из меня этот весенний плеск, светлую весну жизни… Вошло — и вместе со мной уйдет.»(«Весенний плеск»)
Никто-никто так не умел и не умеет писать так, как Шмелев. И не сумеет! Никогда и никто!.. Он поэт, нежнейшим слогом воспевший Россию… Его проза будто песнь… былина… сказание… Красивая до восторга, до слез. И правдивая до черточки, до щелочки, до крошечки… Откуда это?.. И слова-то все известные наши русские! Но сплетены они между собой каким-то особым чудесным образом. И получились кружева диковинные небывалой красоты! Откуда это?..
Стоит на мосту белокурый мальчик… Смотрит… смотрит… улыбается… Вдруг раскидывает ручонки свои махонькие в стороны, словно взлететь собирается и радостно кричит…. Кричит… Дай тебе Бог, Ванечка… Рожденье у тебя…