Согрелся Панас у костра под тулупом Нупрея и пришел в себя. В его глазах прежде всего отразились страх и недоумение, но вскоре появилось выражение робкой радости, он узнал наклонившихся над ним отца и Нупрея.

— Ну, вот и ожил парень! — нарушил тишину Нупрей.

— Болит нога?

— Пустяки, — ответил Панас, — вот сейчас встану и пойду.

Он попытался улыбнуться и пошевелил раненой ногой. Но чувство боли спугнуло улыбку. Нога распухла. Идти Панас не мог.

— Эх, сынок, сынок! — взволнованно говорил Талаш, — и повоевать ты нам не дал за себя. А мы уже готовились. Ну, слава богу, что все так обошлось и ты жив, немного похромаешь — и пройдет.

— Ничего, до свадьбы заживет, — весело добавил Нупрей.

Рану промыли, тщательно осмотрели и завязали, как могли. Нупрей вычистил снегом заскорузлые от крови штаны Панаса и высушил их у костра. Словом, Нупрей обнаружил немалые способности врача и санитара. И сознание ответственности за свою работу было ему приятно. Дед Талаш накормил Панаса ломтем хлеба и салом, поджаренным тут же на прутике над огнем. Подкрепившись, Панас почувствовал себя значительно лучше. Но идти ему еще нельзя было: снова могло начаться кровотечение.

Нупрей и дед Талаш приняли это во внимание.

— Мы его понесем, — предложил Нупрей.

— Разве только по очереди.

— Зачем? Носилки смастерим.

Нупрей раньше служил в армии и знал, как переносят раненых. Он взял у деда топор, срубил две сухие жерди, обтесал их. Привязал к жердям волчью шкуру. Получились хорошие и удобные носилки.

Деда Талаша и Нупрея удивил рассказ Панаса о том, как помог ему выбраться из тюрьмы часовой, стоявший там на посту. Кто он такой, этот добрый человек, Панас не знал. Часовой разговорился с ним, расспросил, кто он, за что его арестовали. Панас видел, что часовой ему сочувствует. И вот, когда он в третий раз после этого разговора стоял на посту, Панас попросил его вывести на двор, а часовой шепнул ему, озираясь: «Подожги немножко, я потом тебя выпущу». Через несколько минут он выпустил Панаса и сказал ему шепотом: «Иди, парень, и не возвращайся, да смотри, чтобы не поймали, а если поймают, скажи, что ты сам сбежал. Я немного погодя подниму тревогу, а ты за это время постарайся скрыться так, чтобы тебя не нашли».

Панас видел, что часовой не шутит. Было это перед рассветом. Час спустя, когда Панас уже выбрался из местечка и подходил к опушке леса, его окликнул дозорный. Зная, что остановка не обещает ему ничего хорошего, Панас пустился бежать во все лопатки. Дозорный выстрелил несколько раз, пока Панас не достиг лесной опушки. Боль в ноге он почувствовал позже, когда уже углубился в лесную чащу.

Рассказ произвел большое впечатление на деда Талаша и Нупрея. Они подумали, что не все легионеры разбойники и грабители, иногда среди них попадаются и добрые люди. Но все же одной доброты еще мало, чтобы полностью объяснить поведение часового по отношению к Панасу.

— Видно, разные водятся люди и среди легионеров, — сказал Нупрей.

— Да, — задумчиво откликнулся дед, — может, и среди них встречаются такие, что не любят панов и воюют против своей воли. Пан — всегда пан, а у нашего брата — бедняка, горемыки — другой интерес в жизни, кто бы он ни был, хоть поляк, хоть француз.

Вспомнился деду Невидный. То, что при разговоре с ним было еще неясно, теперь становилось понятнее.

У деда Талаша и Нупрея были теперь все основания прекратить разведку в местечко. Пришлось ограничиться теми сведениями, которые сообщила им жена Балука, и отправиться в обратный путь на Глухой Остров. Другого выхода не было: не оставлять же Панаса в лесу на произвол судьбы или у чужих людей, где его могли легко обнаружить. Освобождение Панаса и счастливая встреча с ним разрешали первую задачу, которую поставил перед собой дед Талаш. Если случай в Виркутье нарушил принятый маршрут, то освобождение Панаса меняло весь план задуманной операции. Теперь все дальнейшее будет зависеть от решения, которое примет Букрей. Обдумав все это, дед Талаш пришел к заключению, что и у него и у Букрея теперь руки развязаны и им предоставлена полная свобода в выборе дальнейшего пути.

Мерно и плавно покачивались самодельные носилки. Две пары крепких рук несли Панаса сквозь лесные дебри по глухим тропам. Панасу было спокойно и мягко на слегка колыхавшейся волчьей шкуре. Он дремал или мечтал с полузакрытыми глазами. Эта необычная обстановка и то, что его несли, точно раненного в бою, создавало какое-то особое настроение. Панас ощущал тупую боль в ноге, но не жаловался. Он думал о том, куда его несут и что он там увидит. Перед его глазами вставали фигуры грозных воинов, красноармейцев и партизан, вырисовывались необычайные картины, которых он никогда не видел в действительности. Он думал и о родном доме, о матери, Максиме, о своих приятелях. Какие любопытные истории он расскажет им при встрече!

Сквозь сплетение ветвей просвечивало серое, задернутое облаками небо. Сон и явь сливались в одно могучее ощущение молодости, с ее радостями, тревогами, житейским многообразием.

Проснулся он уже на Глухом Острове. Рядом пылал костер. Чья-то заботливая рука укрыла его теплой шубой. Вокруг костра стояли и сидели люди в военном обмундировании. Среди них выделялись фигуры крестьян с винтовками. На коротком обрубке сидел широкоплечий, плотный человек со светлыми жесткими усами, с резко выраженными чертами лица. Его спокойные глаза скользили по страничкам записной книжки. Рядом с ним стояли два партизана с винтовками и один невооруженный с топором за поясом.

Последний что-то рассказывал. Широкоплечий внимательно слушал, потом записал что-то в свою книжку.

— Ну, как себя чувствуешь? — К Панасу подошел Нупрей, добродушно улыбаясь и показывая ряд белых, ровных зубов.

— Хорошо, — ответил Панас и пошевелил раненой ногой, — я помаленьку, может, и сам пойду.

— Ну, вот видишь.

Потом Нупрей добавил, смеясь:

— Это тебе волчья шкура помогла.

Их окружили красноармейцы и партизаны. Всем интересно побеседовать с Панасом о том, что он видел и слышал в тюрьме. Посыпались вопросы. Панас еле успевал отвечать.

В этой необычной обстановке, среди стольких незнакомых людей, Панас чувствовал себя неуверенно. Он искал глазами отца, но деда Талаша не было видно. Наконец к Панасу подошел широкоплечий. Он уже закончил беседу и спрятал в карман записную книжку.

— Как поживаешь, молодец? — спросил он.

— Спасибо, хорошо.

Панас старался скрыть свою робость.

— Молодчина! — похвалил его широкоплечий партизан (это был Букрей). — Ты должен быть хорошим солдатом. Воевать хочешь?

— Хочу бить врагов! — ответил Панас.

— Правильно!

Букрей стал расспрашивать Панаса о легионерах и их порядках.

Панасу не трудно было отвечать на вопросы грозного на вид Букрея, который держал себя просто, умел кстати вставить шутливое слово и приободрить парня.

— Ну, отдыхай, дружок, и поправляйся: крепкие люди долго не хворают, — сказал он на прощание.

Потом Панасу дали поесть и оставили его в покое. За ним по-прежнему ухаживал Нупрей, который стал чем-то вроде санитара в отряде.

Деда Талаша все не было.

Сегодня вечером он должен быть у Долгого Брода, как условился с Мартыном Рылем. Теперь дед Талаш вольный казак, С его плеч свалилась тяжелая ноша: он нашел сына и оставил его под защитой надежных людей.

С ведома Букрея собирается дед в Долгий Брод. Люди ему не были нужны, и он думал отправиться туда без провожатых. Но Куприянчик и Аскерич, его верные соратники, сами вызвались сопровождать его. Они говорили, что одному не годится ходить в ночную пору. Кроме того, им хотелось повидать Мартына Рыля и его трофейный карабин, хотя об этом они умалчивали.

Ночь уже опустила свою черную завесу на замершие леса и болота, когда дед Талаш и его спутники пришли к Долгому Броду. У деда Талаша раньше мелькнула мысль захватить с собой волчью шкуру: было бы очень кстати подать условленный сигнал именно в волчьей шкуре. Дед Талаш всегда любил пошутить. Но на волчьей шкуре лежал Панас, и тревожить его нельзя было.

— Ну, подождите тут, соколы, а я пойду, кликну своих волков, — сказал дед Талаш.

Удалившись шагов на пятьдесят, он остановился, сдвинул со лба шапку, приставил руки трубой ко рту, откашлялся, пригнулся и завыл, сначала тихо, а потом все громче и громче, подымая выше голову, и закончил жутким воем.

Трудно было поверить, что это не настоящий волк.

— Ну и артист, — сказал Куприянчик.

— Тьфу, просто жутко! — откликнулся Аскерич.

После небольшого промежутка вой, еще более страшный, повторился, а минуты через две раздался в третий раз, да так, что Куприянчик и Аскерич только ахнули.

Как только прекратился вой, невдалеке грянул дружный залп, вначале всполошивший деда Талаша и его товарищей. Мартын Рыль устроил, деду Талашу эффектную встречу. Минуту спустя он вынырнул из сумрака, а за ним шла группа вооруженных людей.