Во рту оказалось всего несколько капель — бутылка была пуста. Парня в сером свитере это так поразило, что он поболтал посудиной и посмотрел на свет, повернувшись к воротам сарая. Пустая!

Он сунул ее под старые обрывки толя и принялся колоть изопревшие доски.

Он чувствовал, что непременно надо хотя бы еще стакашек, но хорошо понимал, что не получит его, так как спиртного больше нет. Нет в этой проклятой снежной пустыне, из которой впотьмах не найти дороги к какому-нибудь жилью. Того и гляди при переходе через речку поскользнешься, упадешь в воду, а там тебя затянет под лед. Он так отчетливо представил себе эту картину, что даже передернулся, будто ледяная вода уже коснулась его кожи.

И как он не сообразил прихватить две бутылки! Вот эту большую и еще «Ласите». Она плоская, и в нее входит не меньше трехсот. Он всегда наполнял ее и носил с собой, когда ехал на мотокросс или еще куда, чтобы рассеяться на лоне природы, потому что «Ласите» не оттягивает пиджак.

Нет, вовсе он не алкаш, просто в такой момент стакашек в самый раз… Может, выпить чаю и желание пройдет?

И вдруг парень бросил топор и кинулся к спрятанной бутылке. На ней же отпечатки пальцев!..

Жажда выпить на миг заглохла, подступил страх.

Это же для мильтонов чистая находка! Сравни отпечатки на бутылке с картотекой, бери «воронок» и поезжай прямо в дом. Он зажал бутылку с двух концов и принялся энергично тереть о свитер.

Вот бы где мы, бараны, загремели! А какого черта мне ее надо вытирать? Я же могу ее просто закинуть или — еще лучше — засунуть в снег. Нет, не годится… Останутся следы… Конечно же, мильтоны пойдут по следам… И уж точно надыбают, делов-то! Разве бросить где-нибудь на полдороге, а самому продолжать идти? Но ведь у мильтонов собака может быть, а?

Размахнуться и забросить как можно дальше… Лучше всего с горы вниз, это лишних пяток метров… А весной снег растает… Значит, в лучшем случае до весны, когда кто-нибудь из местных ее найдет и, конечно же, зная, что именно в этом заброшенном доме произошло в январе, позвонит участковому… А скорее всего мильтоны уже сейчас обшарят всю округу…

Нет, от бутылки избавиться невозможно!

Вспомнились газетные статьи о работе экспертов-криминалистов. Как отпечатки находили даже тогда, когда взломщики работали в резиновых перчатках, — они изнутри сохранили рисунок папиллярных линий.

Ладно, он сможет вытереть бутылку, вытереть топорище, но он не может вытереть все, к чему прикасался в этом доме. А тут еще специалист и эта стерва!.. Все вокруг излапали! От фундамента до чердака! Да еще лыжные следы, да еще следы лыжных ботинок, да еще следы палок… И хотя он в эти газетные статьи не особенно вникал, читал их вскользь, почему-то сейчас вспомнилось, что, зная длину шага человеческого, ширину его и угол, легко можно вычислить рост и примерный возраст. Нельзя же сгрести весь снег, по которому они вчера шли! Нет, он считал шефа куда умнее! Наивняк! Откуда у того этот ум может взяться, если только и знал, что сидел! Умный не сидит! Умные покупают машины, строят дачи и борются с воровством, опасаясь, как бы у них самих чего-нибудь не сперли…

Только и чести, что сяду по одному делу со знаменитым специалистом по сейфам!..

Не взяв нарубленные дрова, парень помчался к дому, чтобы хоть как-то успокоиться.

Выходя, он оставил дверь приоткрытой и потому слишком неожиданно появился, застав врасплох шефа и женщину.

Она продолжала готовить бутерброды, а он стоял рядом, держа ее за талию.

— А ты подумал, сколько отпечатков мы здесь везде оставили? — спросил парень, сделав вид, что не заметил, как шеф снял руку с талии и покраснел.

«Ах ты, потешный старикаша, от этого же не беременеют! А ты, стерва, умна, перестраховалась! Бери ее, бери, раз позволяет, мне плевать! Только тебе до этого еще далеко, ты ведь старомодный. Ты наверняка сейчас думаешь, в какой дворец ее ввести да на какую золотую кровать уложить, а ее надо на мусорный ящик валить! И как я раньше не заметил, что вы уже спелись?»

— Отпечатки сейчас не имеют значения. — Старший сел на свое место к шкафу, глуповато посмотрел на свою руку, которая была на талии женщины, и вдруг разозлился: — Милиции сюда нечего соваться…

Он опасался, что женщина его руку стряхнет и взглядом выразит: «Ах, папаша, что это на вас накатило?» Или, не желая обидеть, тихо скажет: «Не надо… Вы мешаете…» А она сделала вид, что не заметила руки, что вообще ничего не случилось, и это уже что-то значит. Теперь надо о чем-то заговорить, что-то же надо сказать, а он знает только то, что в таких случаях говорят в книгах, и понимает, что в жизни это звучит искусственно и глупо. Но еще глупее стоять вот так молча, ведь она же ждет, что он что-то скажет.

— Ты в Крыму уже была?

— Нет.

— Поедем?

— Хорошо.

И тут ворвался парень и давай стращать отпечатками пальцев. Удивительно, как он от страха испариной не покрылся. О дактилоскопии он, конечно, имеет представление самое смутное, и старший решил, что рассказывать такому дурню про отпечатки нет смысла.

— А если мильтоны придут, тогда мы горим…

— Инженер будет молчать, — сказал старший. Парня все же надо было успокоить. — Он у нас не возьмет ни рубль, ни тысячу, ни десять тысяч, купить его нельзя, но он скорей повесится, чем проговорится о своей трусости… До того как откроем шкаф с бриллиантами, он в милицию не пойдет, а потом уже смысла не будет… План, который он начертил, его не только трусом делает, тут уж соучастием пахнет — долю свою не получил, вот и побежал доносить… Для пущей надежности я ему скажу, что мы ведь так и покажем, а уж остальное пусть сам соображает…

Все из-за той же руки на талии старший не решался взглянуть парню в глаза, иначе бы он увидел, как при слове «инженер» взгляд парня метнулся к рюкзаку Гвидо Лиекниса, долю секунды задержался на нем и вновь обратился к старшему.

— Ну и скажи!

— Запри за мной дверь… Я с ним еще одно дело хочу обсудить… Если он попытается какой-нибудь фокус выкинуть, оставь пистолет ей и иди на помощь… Да не надо — сам справлюсь.

Как только дверь за ним была заперта, парень кинулся к рюкзаку Лиекниса и стал шарить в нем, засунув обе руки по локоть. Ну, конечно, есть! Первые радости с дамой без спиртного не вытанцовываются!

Он достал из рюкзака бутылку коньяка и сунул себе за пояс.

— За дровами пойдешь, да?

«Она меня презирает. Она всегда меня презирала. Я вколотил в нее страх и покорность, но презрение выбить никак не удалось. Вот это и скребет! А пусть! Послезавтра мы видимся последний раз, стоит ли из-за дерьма расстраиваться!»

— Если ты стукнешь ему, я тебе зубы выбью! Не сейчас, а потом! Ты знаешь, что я в таких делах слово держу, стерва! Сгребу за волосы и выбью, иди потом к доктору, вставляй железные.

Каждое слово он выговаривал со вкусом. Вспомнился один саксофонист в оркестре, которому вот так же пригрозил его товарищ, Женька, узнав, что саксофонист встречается с его бывшей дамой. Но встречи продолжались, тогда они подстерегли саксофониста после танцев и у троллейбусной остановки затащили в подворотню. Лицо саксофониста напоминало отбитый кусок мяса. У самого парня остались на большом пальце два глубоких шрама от клыков того музыканта. С неделю, наверное, палец болел. Милиция долго искала виновных, но не нашла, так как Женька в этом деле участия не принимал — у него было железное алиби со свидетелями. Парень не мог припомнить, что там дальше было с избитым, но в том клубе на саксофоне он уже не играл.

— Оставь меня в покое, как и я тебя!

— Повежливей, слышишь! Ты чего с папашей заигрываешь? Хочешь отвалиться от меня?

— Он мне симпатичней.

— Ври больше, стерва! А хоть и врешь, мне плевать! По мне, можешь с него хоть последний пиджак снять и подорвать, только я не советую тебе этого делать.

— Не городи ерунду.

— Ну-ну… Пусть будет ерунда!

А тем временем в комнате шел деловой разговор. Инженер Гвидо Лиекнис показывал чертеж.

Если бы парень в свитере мог анализировать, а не хранил бы в памяти только события с острыми сюжетными поворотами, он был бы удивлен переменой, которая с ним произошла.

Они, ребята, которых объединяло общее несчастье, с чем они свыклись и делали вид, будто его не существует и о нем даже неприлично говорить, собирались на дворе между поленницами дров, где сами смастерили себе столик и пару скамеек. Сюда сходились со всей округи, сколачивали футбольную команду и мчались к железнодорожной насыпи играть. Здесь собирались, чтобы ехать на Киш-озеро или на Юглу купаться, здесь ковырялись в каком-нибудь старом будильнике, обсуждали школьные события и спортивные новости. Здесь был центр, в котором перекрещивались судьбы многих ребят.

Если кто приводил приятеля и тот спрашивал, может ли он прийти еще раз, ему отвечали одной и той же фразой: «Двор, он для всех!» Никого не гнали и не лупили только за то, что сует свой нос, но проходила неделя-другая, и один новенький сам больше не появлялся, а другой прилипал как репей и скоро становился своим. Надо было, чтобы ты подходил этой компании. А для этого необходимо было иметь свое несчастье. Конечно, немножко иное, чем у всех, но ведь и два кирпича не совсем совпадают, а уж несчастья и подавно. Но в основном совпадают.

У этих ребят вроде и был дом, а в то же время его не было, и они старались находиться на дворе как можно дольше, иной раз и за полночь, и их никогда не звали спать. У этих ребят как бы были родители, у кого один, у кого оба, а в то же время как бы и не было. Поглядишь, как родители шатаются, послушаешь, как ругаются, год-другой — и вся любовь к ним уже выплакана, и с дружеской помощью других ребят слезы сменялись гоготом и насмешкой. В школе они были одеты хуже всех, форменные пиджаки изжеваны, порваны и запачканы, потому что это ведь единственная одежда и уж что только ей не приходилось выносить! У некоторых были бабки, жившие в другом месте, этим одежонку порой стирали, и тогда владелец ее ходил отутюженный и подстриженный, гордясь сам собою. И старался не прислоняться к кирпичной стене, не бить по мячу, брался только судить, вообще как-то держался среди своих особняком. К счастью, на свете хватает углов и выступов, за которые можно зацепиться, так что скоро он уже опять был на равных.

Ребята эти почти всегда были голодны, и если кто выходил с ломтем или краюшкой черного хлеба, посыпанной сахаром, то, не ожидая просьб, сам делился с другими. Они быстро приучились обчищать карманы пьяного отца, где, кроме мелочи, обычно ничего и не было, и потом бегали в столовку есть манную кашу и пончики с вареньем.

В школе их чаще всего использовали в качестве наглядного пособия — демонстрировали как образец лености и неряшливости, наказывали, не брали с собой на экскурсии.

Мальчишки считали себя пасынками и принимали облик гордых и злых упрямцев. Так как чаще всего на помощь со стороны не приходилось рассчитывать или же та по разным причинам обычно запаздывала, они начинали помогать сами себе.

Несчастье не монополия одних только мальчишек, поэтому в компании входили и девчонки, становясь «своими парнями». К ним относились с завидным джентльменством, не приставали и на танцах оберегали от притязаний чужаков. Может быть, понимали, что девчонки свою трагедию переживали еще горше?

Юнец, теперешний парень в свитере, в эту компанию не очень-то вписывался: материна левого заработка, несмотря на разных отчимов, изрядно тянувших из нее, вполне хватало, чтобы сын был накормлен и прилично одет. Эти два недостатка он старался компенсировать лихим поведением и горлом. А может, и умением подладиться к вожаку — Женьке.

Иной раз на дворе стояла блестящая «Победа», по тогдашним понятиям, мечта автомобилистов. Лимузин принадлежал благодушному дядьке, про которого говорили, что он спекулирует чем-то. Гараж у него был далеко, поэтому он машину оставлял на ночь во дворе, если рано утром надо было куда-то ехать.

Женька в тот вечер был очень злой, так как мать не дала ему денег в понедельник на обеды и теперь всю неделю приходилось жить впроголодь. Придя из школы, замесил на воде тесто, чтобы испечь блинчики, но оказалось, что дома нет ни маргарина, ни растительного масла, а из мучной болтушки можно было лишь сварить что-то вроде клейстера, который даже с солью не лез в глотку. Кроме того, учительница велела ему зайти к Екуму и сказать, что задано. Тот по своей сознательности — отличник же! — даже и во время болезни хотел учиться.

Войдя в большие и светлые комнаты, Женька оробел, за что потом и злился на себя. Екум лежал под толстым ватным одеялом, рядом стоял пластмассовый столик на колесиках, который ломился от лекарств, кувшинчиков с питьем и фруктов — осень же, груш и яблок на базаре навалом — и конфет. А он, конечно же, и не думает все это пробовать, потому что ему, видите ли, из-за температуры все невкусно. Поинтересовался, когда будет сбор дружины, кто вместо него старостой класса и чисто ли дежурные класс подметают. Как только Женька сказал, что надо читать и писать, тут же Екум схватился за учебники и погнал Женьку домой готовить уроки, хотя тот с удовольствием поглядел бы еще на всякие красивые вещи вокруг.

Из «Победы» вылезла дочка владельца и заносчиво поглядела на мальчишек у столика. Ей было лет двенадцать, но фигура ее уже начала формироваться. Хотя она жила в этом же доме, ребята даже не знали, как ее зовут, потому что она училась в какой-то другой школе и где-то в другом месте проводила время. На руке у нее висела юбка, какие в старину носили, со всякими узорами — наверное, выступает в каком-нибудь танцевальном коллективе. Она ждала, когда отец закроет машину и достанет из багажника вещи. Кроме разных кульков, там была корзина с изумительными красно-желтыми яблоками. Выбрав самое спелое, девочка так вонзила в него зубы, что Женька почувствовал, как у него из уголков рта потекла слюна.

Ух как ему захотелось врезать по ее самодовольному лицу!

Девчонка с отцом исчезли на лестнице, а злость продолжала клокотать в Женьке. Он подобрал возле мусорного ящика гвоздь и провел по боку машины во всю длину рваную борозду. И сразу стало как-то легче, как будто он отомстил за себя.

— Дурак, что ты делаешь! — всполошились остальные. — Под монастырь подведешь!

Уже смеркалось, и у столика их оставалось всего пятеро.

— Буржуи проклятые! Спекулянтская душа! Вот завтра захнычет, как увидит!

— Ага, не будь таких, всем бы жилось лучше, — подхватил другой.

Мудрость была не Женькина, а дома усвоенная. Когда мать искала причины своего бедственного положения, она ни себе, ни другим не хотела признаться, что главную вину надо искать в себе самой. У нее были два громоотвода — отец Женьки, который часто задерживает алименты, и живущие по блату, которые получают огромную зарплату, так что другим ничего не достается. То, что она сама ни на одном месте дольше недели не задерживалась, это в такие минуты забывалось. О, она великолепно знала, что надо делать! У нее были радикальные планы переустройства, и она готова была изложить их перед миллионной аудиторией, только ни один из этих планов не включал ее собственной занятости трудом, а основывались они исключительно на переделе уже существующих ценностей. К счастью, миллионная аудитория была занята на работе, но в грязных и галдящих квартирах она находила иногда благодарных слушателей, и тогда целый вечер напролет шли разговоры о больших и малых несправедливостях, которые без ведома короля творят его неправедные слуги.

— Все эти дачи спалить! Раз все равны, так никому! А машины? Разве на машину можно честно заработать? Честным трудом только вошь на аркане да нужду заработать можно! Я за десять лет столько не получила, сколько «Москвич» этот стоит. А ведь ездят! Потому что воруют! У меня малость украл, у тебя украл — вот он уже и барин! Брюхо вперед, весь в шубе и нос кверху! Да будь у меня власть, я бы…

— Тогда бы один винокурни и вытрезвиловки работали! — заржал один из компании и, перегнувшись на табуретке, стал довольно оглаживать свои ляжки.

— Постыдился бы! Я своего ребенка воспитываю… Своего…

Это подчеркнутое «своего» больно уязвило собеседника, так как ему приходилось воспитывать чужого. Если можно назвать воспитанием то, что спишь с ним в одной комнате.

Какие бы ни были мотивы, вызывавшие желание переделить все ценности, — то ли зависть, то ли отчаяние, то ли комплекс неполноценности, кое-какие словечки и рассуждения выламывались из общего текста и западали в умы ребят, как падают зерна в весеннюю, набухшую почву.

Борозда на полировке «Победы» была как бы сигнальной ракетой для дальнейших действий. В ту же ночь в квартире Екума были выбиты все стекла со двора.

— Он и ветра не почувствует под своим ватным одеялом, — сказал Женька, вспомнив белый накрахмаленный пододеяльник и отливающее вишневым атласом одеяло.

Все то, чем они ранее восхищались и чему завидовали, стали ненавидеть и захотели сокрушать, разбивать, уничтожать. Пробудившийся дух протеста обратился прежде всего против утверждаемых школой норм поведения и учения вообще. И главным образом потому, что большинство не справлялось со школьной программой из-за неналаженных бытовых условий и отсутствия контроля в семье, из-за отсутствия элементарных условий для регулярной работы.

Им было всего четырнадцать-пятнадцать лет, но, сбившись в стайку, они стали сознавать свою физическую силу. Для начала отлупили всех чистеньких-аккуратненьких и пошвыряли в канаву их учебники. Большинство из побитых были дети просто из нормальных семей, но компания все равно считала их чем-то иным — враждебным, чужеродным телом.

Первый разговор в инспекции по делам несовершеннолетних. Дяденьки и тетеньки дружески втолковывают, что черное — это черное, а белое — белое. В вежливой форме угрозы, но больше так, на всякий случай.

Домой ребята ушли злые из-за нотаций, унижений и обещаний, которых от них требовали и которые они дали, чтоб отвязались.

— У меня дома бардак, — грустно сказала одна из девчонок, которой сегодня досталось за то, что она вместе с мальчишками сбежала и жила в садовом домике в Дарзинях. — Они же это хорошо знают. А так как мою муттершу законами не проймешь, они ругают меня. Ничего, как только получу паспорт, выйду замуж!

Женька с надеждой посмотрел на нее. Ни для кого не было секретом, что девчонка ему нравилась и потому могла им крутить как хотела.

— Если только школу удастся кончить, — продолжала она, — то можно и не выходить замуж. Пойду в профтех, там общага…

— Морды свинячьи, — прошипел теперешний парень в свитере, имея в виду дядек из инспекции. Ему-то особенно жаловаться было нечего, но и он хотел подладиться к общему настроению. Внутренний голос подсказывал, что сейчас самое время утвердиться в главарях рядом с Женькой. Был он малый рослый и физически сильный, но Женьки боялся, потому что тот был из тех, кого можно было победить, лишь убив. Если его побеждали кулаком, он хватал с земли кирпич, не думая о последствиях, а если вырывали кирпич, то убегал в дом и выскакивал с ножом или топором. Может быть, Женька создал себе такую репутацию, но ребята верили в это, боялись мальчишку и подлаживались к нему.

Хотя внешне это не проявлялось, человек он был расчетливый и за всеми его действиями что-то стояло: каждый шаг должен был принести что-то, необязательно даже материальную выгоду. Так, играя в карты, он чуточку жулил, даже когда игра шла не на деньги, потому что хотел сохранить за собой репутацию удачливого игрока.

От инспекции они прошли квартал, а может, чуть больше. Оживленный перекресток с магазинами, аптекой и газетным киоском остался позади. Оглянувшись, можно было увидеть, как там мелькают троллейбусы и машины — некоторые уже включили габаритные огни. По обеим сторонам улицы тянулись облупленные, неприглядные дома с большими проходными дворами, забитыми дровяниками, кривыми гаражами и цветочными грядками.

Впереди появился парень с гитарой. Лет двадцати, довольно широкоплечий, очень хорошо одетый, мускулы так и играют под модной нейлоновой курткой. Оценив встречных ребят, он счел за благо своевременно перейти на другую сторону улицы.

Юнец тоже перешел улицу, и встреча была неизбежна. Никакого сговора не было, так что Женька с остальными только остановились и смотрели, что будет.

Парень сошел на мостовую, чтобы пропустить задиру мимо, но и подросток сделал несколько шагов в ту же сторону. Тогда парень подался к стене дома, но тот был опять перед ним.

«Сейчас побежит назад», — подумал юнец и уже представил, как он, стоя на месте, затопает, чтобы убегающий подумал, что за ним гонятся, и прибавил скорости. Вот смеху-то будет!..

Но парень не побежал — он застыл на месте.

— А ну сыграй! — приказал юнец.

Парень стал лихорадочно дергать струны. Вообще-то он играл хорошо, но от волнения не мог взять ни одного аккорда.

— И пой!

С губ сорвались какие-то сиплые звуки. И в этот же момент юнец примерился и ударил. Удар его скользнул по подбородку и по чистой случайности пришелся на кадык. Парень схватился за горло и упал. Он хрипел и не мог перевести дух. Юнец почувствовал что-то вроде счастливого возбуждения: он же впервые осмелился ударить взрослого человека. Он бы и сейчас этого не сделал, если бы рядом не стоял Женька с товарищами и если бы парень не перепугался до оцепенения.

Победитель двинул упавшего по ребрам, но реакции не было никакой: тот продолжал дергаться и хрипеть.

Герой поднял гитару и провел большим пальцем по струнам.

Точно в ожидании совета взглянул на своих, стоявших по другую сторону улицы, и, выражая недоумение, выразительно пожал плечами. Потом взял инструмент за гриф и уже хотел трахнуть об стену, как девчонка закричала:

— Менты!

Сзади по булыжной мостовой на большой скорости мчался милицейский «газик», длинная антенна моталась, как хлыст, во все стороны. Наверное, кто-нибудь из окна увидел происходящее и позвонил дежурному, и тут, как на грех, совсем близко оказалась оперативная машина, которой по радио отдали приказание.

Чтобы не спугнуть подростков, не включили ни синюю мигалку на крыше, ни сирену.

Юнец, не выпуская гитару (ему даже в голову не пришло бросить ее), нырнул в ближайшие ворота. Пробегая мимо дровяников, он слышал за спиной топот остальных. На улице взвизгнули тормоза, послышалась отрывистая команда, и машина рванулась вновь. Из этого двора было несколько выходов, и юнец понял, что милиционеры об этом знают и теперь или на машине будут кружить, или поставят по милиционеру у каждого выхода, а остальные погонятся за ними по пятам.

На улицу высовываться нельзя, надо спрятаться где-то здесь!

В одном дворе находилась двухэтажная хозяйственная постройка, кирпичный каркас которой был облеплен сарайчиками. Вокруг строения тянулся какой-то балкончик с перилами, служащий и опорой для крыши, и проходом. И там, одна подле другой, двери узких, но зато глубоко уходящих чуланов.

Взобравшись по скрипучей лестнице, юнец стал дергать висячие замки: а вдруг найдется незапертая дверь. Если ничего ценного нет, хозяева порой обходятся просто щеколдой или загнутым гвоздем.

Уже через полминуты такой сарайчик был обнаружен, и юнец шмыгнул туда с Женькой и девчонкой, бежавшими за ним. В щель между досками была видна большая подворотня и часть двора. Сердце от всего пережитого колотилось так, что казалось, его слышно снаружи.

Вскоре в подворотне появились два милиционера с парнем, который все еще держался за горло. Посовещались и вышли на улицу. Тут же послышался шум машины.

— И болван же ты! — сердито сказала девчонка. — Тебе бы за эту барахольную гитару пришили ограбление, а может, и Женька не вывернулся бы! Очень она тебе была нужна?

Девчонка смело болтала языком, зная, что Женька не даст ее в обиду.

— Выгодно толкнул бы, у меня покупатель есть, — на ходу придумал юнец. — А вы видели, как он спикировал? Да этаких на меня двоих надо!..

— Тебя и один бы хорошо умыл, не стой Женька рядом, — не унималась девчонка.

— Чего там, рядом! Да я…

— Да заткнитесь вы, может, менты еще внизу стоят! — цыкнул на них Женька. Те продолжали спорить, только уже шепотом.

— Сколько ты за нее получишь? Пятерку? Уж если деньги нужны, так лучше пойти колпаки с машины снимать… или… Ты знаешь, сколько стоит запаска, если ее из багажника вытащить? — Благодаря знакомым матери девчонка знала несколько надежных приемов, как раздобыть деньги. При случае она ходила с матерью на Большое кладбище за пол-литровыми банками из-под цветов, а потом сдавала их. Брали и цветы, но их не очень покупали и с подозрением крутили в руках, расспрашивая, почему на листьях песок и отчего привялые.

— Я ему потому врезал, что он стукач!

— Что ты свистишь, ты его первый раз видел!

— Кто тебе сказал, что первый раз? Я его с дружинниками видел!

— Свисти, свисти больше!

И теперь, спустя годы, парень вспоминал эту девчонку с большой неприязнью. И даже с большей, чем раньше, потому что девчонка стала элегантной, независимой дамой. У нее теперь двое красивых детей, тихий и солидный муж, а сама она работает в ателье мод закройщицей. Чтобы сшить у нее пальто или костюм, надо долго ждать в очереди. Парня она как будто и в упор не видела, но Женьке, который допился до инвалидности, подкидывала то трешку, то пятерку. Даже выхлопотала ему место в лечебном профилактории, но тот ушел в загул и уже не просыхал. Мужа ее парень в свитере помнил со школьных времен, но близко не знал. И не знал также причины, почему девчонка так резко отделилась от компании. Появилась какая-нибудь дальняя родственница? Устроили в интернат? С матерью это никак не могло быть связано, так как старухи поговаривали, будто мать в трезвом виде смотрит на свою дочь из лестничного окна дома напротив, когда та после работы выходит из ателье.

…На дворе уже была кромешная тьма, так что происходящее в кухне отражалось в давно не мытом окне. Вот женщина, нагнувшись, что-то делает на столе, вот даже виден пар из котелка на краю плиты…

— Где мой хромированный фонарик? — грубо спросил парень, словно женщина умышленно засунула куда-то эту вещь, лишь бы ему досадить.

— В желтой сумке… — Она сразу поняла: хочет в сарае пить коньяк инженера. Какую же позицию теперь занять? Дозволить ему или помешать? Напившись, он тут же в тепле заснет, а когда проснется, будет сволочной и невыносимый. При шефе ее не тронет, но не исключено, что попытается излить гнев на инженера.

Ах, и почему такая сила дана такому дряблому человечишке, такой размазне?..

— О чем ты думаешь?

— О тебе…

Парень рассмеялся.

— Обо мне ты долго будешь думать! Я неизгладимыми буквами вписан в твою биографию! Так где-то было написано, я читал. Да, вот так, стерва!

— Как тебе не надоест!

— А потому что ты мою жизнь исковеркала! — Чтобы успокоиться, ему немедленно надо было сделать хоть глоток. Не вынимая бутылку из-за пазухи, он отвернул металлический колпачок и сделал пару глотков. — Ну чего мне до тебя не хватало? Все у меня было! Все мне нравилось!

Открылась дверь комнаты, и появилась голова старшего.

— Иди сюда, — крикнул он.

— Чего тебе? — сердито осведомился парень. Алкоголь подействовал на него почти моментально — он уже ничего не хотел делать.

— Иди. А ты запри за нами дверь. Откроешь, когда я скажу. Договорились? — Последнее слово шеф скрепил улыбкой, которая сделала лицо совсем чужим — так редко он улыбался.

Женщина от волнения вздрогнула, но постаралась не выказать нервозности, опасаясь, что острые глаза шефа тут же это заметят.

Засов крепкий, если бы достать какую-нибудь жердь, дверь можно бы еще крепче запереть, не выломали бы. Вот с окнами хуже… Только не бояться… Только не бояться…

Она взяла круглый электрический фонарик и, освещая протоптанные в глубоком снегу следы, быстро пошла к сараю…

— Покажи ему место, где мы выходим в коридор, — приказал старший парню.

Толстые и тонкие, пунктирные и прерывистые линии занимали весь лист бумаги. Они скрещивались и изгибались, шли параллельно, сходились, чтобы тут же снова метнуться в разные стороны.

Усатый парень сделал серьезное лицо, но все равно ничего не мог понять.

— Это план второго этажа, — попытался ему помочь Лиекнис. — Он еще, конечно, не закончен, но…

— Да вижу, вижу…

Мысленно парень мог пройти каждый отрезок пути, так как план взлома принадлежал ему, он уже десятки раз его продумывал, пока выложил старшему. Он исходил весь путь от старта до финиша, который в предварительных играх был куда ближе — у дверей центрального сейфа.

У тетки, которая охраняет еще не законченный корпус ювелирной фабрики и строительную площадку, есть собака, и ей за эту дворняжку что-то приплачивают, но она бегает снаружи только летом и не очень долго, так как бабуся волнуется, как бы ее не покалечили коты, к которым она по своей собачьей натуре лезет, хотя уже столько раз вынуждена была с воем удирать. Зимой собачонка спит в проходной возле печурки и облаивает только того, кто открывает дверь и впускает холод.

Да и сама-то сторожиха не часто выходит, потому что снег глубокий. Будучи сознательной, иной раз еще дойдет до нового корпуса и подергает ручки дверей, заперты ли. Дотуда можно пройти по наезженной машинами дороге. Машины подвозят всякий отделочный материал, а вывозят строительный мусор, на который мастер просто ополчился, — загорелось, видите ли, ему сдать эксплуатационникам здание вылизанным. И теперь, как только кому делать нечего хоть минуту, старик тут же сует в руки лопату и тачку. Мужики ворчат по углам, но спорить не осмеливаются, потому что он тут же осведомляется:

— Что? Ты хочешь, чтобы тебе платили, когда ты в курилке сидишь, ручки сложив? И сколько я тебе должен за это платить?

Так что дорога укатанная.

По замыслу, завтра вечером, с наступлением темноты, взломщики должны перейти двор по протоптанной тропинке, которая начиналась у пролома в заборе недалеко от будки сторожихи. Протоптали ее те, кому надо к трамваю. Таким образом они выгадывают каких-нибудь двести метров. Доски в заборе держатся только на верхних гвоздях, так что их можно отодвинуть, и образуется чистенький, удобненький проход. Учитывая, что ликвидация этого прохода затрагивает интересы слишком многих, мастер не велел его заделывать, хотя ради приличия ворчал.

Опасными являются только первые пятьдесят метров — тут сторожиха может увидеть их в окошечко. К сожалению, реакция старухи непредсказуема. Парень полагал, что она выйдет и начнет допрашивать, как положено, но предосторожность заставляла допустить и телефон: испугается людей и позвонит в милицию.

Для милиции была придумана легенда. Чтобы она была более или менее правдоподобной, надо минут двадцать выждать у входа в корпус и только тогда открыть его. Этих двадцати минут с избытком хватит, чтобы приехала оперативная группа. И если она действительно приедет, то обнаружит неудачную попытку открыть дверь, виновником которой является один из строительных рабочих и его приятель. Оба изрядно выпившие — запах можно легко изобразить, полив водку на одежду и пополоскав ею рот. И этот самый рабочий божится, что в комбинезоне забыл кошелек с деньгами, а у приятеля оказался такой же ключ, вот они и решили пойти за деньгами. Ключ, который он предъявит, лишь отдаленно напоминает нужный, а нужный шеф с появлением милиции забросит. Так как никаких орудий взлома у них не будет — парень постепенно пронес их и запрятал в строящемся корпусе, — то их наверняка отпустят. Особенно после того, когда окажется, что в комбинезоне действительно кошелек с деньгами.

Парень не раз и обстоятельно взвешивал все «за» и «против», особенно там, где дело касалось нового корпуса: на втором этаже старого ему редко приходилось бывать.

Итак, они закрыли за собой дверь корпуса. Вокруг тишина и темнота. Он нажимает на кнопку фонарика. Сквозь цветное стекло пробивается только тусклый свет — яркий луч может мелькнуть в окнах, и его снаружи кто-нибудь заметит. Лестница погружена во тьму. Между подошвой и цементом слышится, как поскрипывают песчинки.

— Сюда. — И он идет первым.

Пахнет свежей краской и раствором. Они пересекают коридоры, большие и маленькие помещения. В некоторые уже внесены рабочие столы, здесь еще стоят ящики с надписями «Не бросать!», «Аппаратура!» на четырех языках, и пальцы любопытствующих уже надорвали в разных местах бумагу, чтобы разглядеть металлические части, все в густой вазелиновой смазке.

И вновь помещения, и вновь коридоры.

По дороге он подхватывает стремянку. И вот входят в небольшой закуток.

Он раздвигает стремянку, влезает на самый верх и дотягивается до декоративной решетки кондиционного устройства. Та довольно долго дребезжит, но наконец поддается. Шеф принимает решетку и ставит к стенке.

Чтобы дотянуться до старомодного саквояжа — в фильмах про старые времена с такими ходили врачи, отправляясь по визитам, — надо стать на цыпочки, потому что воздухопровод глубокий. За саквояжем следуют два электрических сверла.

— Дай, я заделаю… — Парень указывает пальцем на люк. Шеф несет свои инструменты.

— Теперь надо в правое крыло… Я нарочно все спрятал в другом конце…

Шеф ничего не говорит, но про себя одобряет его действия. Он ведь король взломщиков, именно поэтому парню хочется блеснуть перед ним, доказать, что и он что-то может, не просто мальчишка на побегушках, которому можно лишь доверить принести спички. Если еще раз придется вместе работать… Нет, не придется… В этом сейфе слишком много добра, хватит на всю жизнь… Может, даже на десять или на сто жизней…

Опять они блуждают по незаконченному корпусу, и может показаться, что именно блуждают, но на самом деле все продумано и вымерено до последнего шага.

Наконец-то! Пустое помещение, похоже на зал, с цементным полом, в котором два длинных углубления, — здесь через несколько месяцев будут скользить конвейеры. В пол вбетонированы толстые стержни с нарезкой. Они размещены в определенном порядке, обычно по четыре, образуя квадрат, в центре которого отверстие. Из него торчат концы трехжильных кабелей, тщательно изолированные. На эти болты насадят основания токарных, фрезерных, расточных, штамповочных станков, подтянут, чтобы не шатались и не вибрировали, а к кабелям подсоединят электромоторы.

— Надо организовать ток, — говорит шеф. — А я пока подключусь…

— Сначала надо отметить место, — возражает парень.

— И верно, — поспешно подтверждает старший, когда его подводят к стене.

— Вот здесь центр, — указывает парень на чуть заметную царапину.

— Что-то уж очень ты уверен, — недоверчиво говорит шеф.

— Потому что раз двадцать измерял.

Взяв центр за ориентир, они вычерчивают на стене трапецию. После того как просверлят, выломают, отобьют и опилят, она станет отверстием, которое пройдет через стену толщиной в два кирпича, отделяющую новый корпус от старого. Сквозь него можно проникнуть в душевую на втором этаже, из душевой пройти в раздевалку, из раздевалки — в коридор.

— Я пошел! — И он круто направляется вниз к распределительному щиту, чтобы включить электричество. Он уже точно знает, который из многих рубильников надо дернуть книзу. Но он включает не только тот зал, но и коридор, и комнаты в конце здания. Так что надо сначала слетать туда и вывернуть лампочки, иначе какая-нибудь из них загорится. Об экономии энергии говорят много, мастер в конце рабочего дня носится как ищейка, щелкая выключателями, что обычно другие забывают делать, но и он за всякой верхотурой не может уследить, поэтому обязательно надо вывернуть, что, между прочим, шефу и в голову не придет.

Наконец-то все в порядке: сверло включено в сеть, остальные инструменты разложены, чтобы удобно было действовать. Они садятся на пол и ждут. Шеф то и дело поглядывает на часы, а парень лишь посмеивается: ему на расписание поездов плевать. Когда состав будет подходить, даст знать сигнал на переезде. Шлагбаум еще не опустили, а звонок уже дребезжит. Сверлить и долбить стену можно, только когда мимо проходит поезд, его шум все остальные шумы заглушает…

— Ну, показывай! — подталкивает старший, но парень тупо смотрит в паутину нитей, начерченных инженером, и ни черта не соображает.

— Вот это кабинет директора, — помогает ему Лиекнис. — Здесь сидят технологи… Здесь…

— Ага… Это стеклянная дверь?

— Да.

— О'кэй! Вот здесь раздевалка и душевая?

Лиекнис кивает.

— Вот через эту стенку мы и хотим пожаловать… в гости…

Гвидо Лиекнис не удивлен: его, кажется, уже ничто не может удивить…

К тому времени, когда мужчины возвращаются в кухню, женщина уже набросала в угол у плиты хорошую кучу дров. Лицо ее раскраснелось от ходьбы к сараю и от холода.

— Погоди, я наношу, — предлагает парень. — Чтобы ночью больше не таскаться.

Старший садится на свое место, приваливается к шкафу, потом, заметив на столе бутерброды, тянется за одним, откусывает сразу половину и как-то сонно начинает жевать. Челюсти ходят механически, еда кажется безвкусной. Разумеется, даже не поблагодарил: не настолько акклиматизировался в нормальном мире, чтобы пользоваться словом «спасибо», которое среди заключенных обычно истолковывается как вздох беспомощного.

Его лицо, послушное воле, как обычно, ничего не выражало, в противном случае на нем отразился бы неожиданный прилив страха. Как иной раз у хорошего пловца, который беззаботно плывет навстречу волнам, но тут перед ним горой вздымается девятый вал, и он почти машинально, движимый инстинктом самосохранения, оглядывается, далеко ли берег.

План слишком грандиозен, чтобы быть реальным.

Какое-то пятое или шестое чувство говорило: «Это невозможно!», «Не ходи туда!».

Не ходи туда, беги, пока не поздно!

Но только из-за грандиозности цели он и пошел на разговор с этим подонком. Чтобы сделать то, чего еще никто не сделал. Чего никому и в голову не приходило. И парню этому не пришло бы в голову, не будь он дилетантом. Серьезно и тот не думал о вскрытии центрального сейфа, просто нравилось от нечего делать размышлять с битым и опытным волком. Ведь любая сопля хочет, чтобы с нею разговаривали и относились к ней, как к стоящему человеку. Жадности, вот этого у него хватает, а ума лишь на то, чтобы выполнять те простые поручения, которые шеф стал ему потом давать: разъезжая на электрокаре, подручный смог измерить толщину двери комнаты-сейфа, расстояние между замочными скважинами, засовом и заклепками.

Фирма «А. Т. Шеер и К°» — именно она изготовила и встроила центральный сейф фабрики ювелирных изделий — в конце века была довольно известной в Европе, и сейфы ее считались весьма надежными из-за сложности механизма замка. Кроме того, дверь и боковые стенки делались из сплава, который в те времена не брали ни сверло, ни пила. Но ведь прошло восемьдесят лет, прогресс двинул технику вперед — с этим не поспоришь. Уже делаются алмазные диски, сверла и фрезы, которым любой материал по зубам, у трехфазных сверл теперь тысячи оборотов в минуту. В результате развития техники сейф, конечно, утратил некоторую свою супернадежность.

Обмеры помогли набросать схему засова и положение механизма в двери. Постепенно можно было подойти и к ключу.

Когда все попытки подручного разглядеть ключи ни к чему не привели, так как Микки Маус с ними не расставался ни на минуту, взломщик все же не оставил надежды. Наполеоновский комплекс уже так вступил ему в голову, что сделался для него просто необходимым. Если у парня даже дух захватывало при мысли о богатстве, которое ему привалит, и о радостях, которые он себе доставит благодаря этому богатству, то старшего пьянило сознание могущества — он будет первый! Самый, самый, самый первый! Богатства и связанные с ними блага были для него довольно абстрактными понятиями, потому что ни того ни другого он не знал. Среди воров-взломщиков богатых нет, их радости — это радости ограниченных и очень бедных людей. Одно лишь и есть у них — это наигрыш и заносчивость прожигателей жизни, за которыми скрывается страх перед возмездием, которое может наступить уже завтра.

Когда общаешься с тем, кто провел долгое время в заключении, то это прежде всего общение с ребенком, которому расти да расти. Нередко с цинично-злобным, безжалостным ребенком с философией хитрого старца: «А сколько мне и жить-то осталось!», которая как бы наделяет его особыми правами и оправдывает любые его действия.

«Как бы рассуждал я сам, если бы сидел в дирекции фирмы „А. Т. Шеер и К°“, а ко мне явился клиент с просьбой изготовить комнату-сейф? — задавал себе вопрос старший. — Размеры уже определены архитектором исходя из функций фабрики. Итак, я могу только одеть стены, пол и потолок в огнеупорный материал и обшить стальными плитами от взломщиков. Остается дверь, но и ее размер уже определен. Есть ли смысл ради одной двери привлекать нескольких конструкторов? Дорого и долго. Ведь есть же простой выход — увеличить механизм существующих в производстве сейфов в соответствующее число раз, а замки, к которым отмычку не подобрать, оставить те же самые».

В Риге, оказывается, еще имеется немало больших и малых сейфов «А. Т. Шеер и К°», которые украшают кабинеты, а в ремонтных мастерских порой можно увидеть сразу два. Пропорции дверцы везде совпадали, и теперь уже было точно известно, где надо сверлить и пилить, чтобы открыть запирающий механизм и заставить его работать без ключа.

Не хватало лишь точных сведений о сигнализации.

…Заметив, что женщина надела желтую куртку и идет к двери, парень спросил:

— Куда это ты?

— Ты тоже можешь туда, — отрезала она. — Куда фонарик дел?

И тут же увидела его сама. Парень сунул его за матицу. Она потянулась, взяла его и проверила — горит ли.

— Пейте чай… сахар в моей сумке.

С жалобным скрипом закрылась за нею дверь.

Парень видел в окно, как луч фонарика проскользнул во двор и исчез за сараем. В темноте выделялось только пятно света, вычерчивающее разные геометрические фигуры. Самой женщины не было видно.

— Я этой стерве… За ней поглядывать надо…

— Я тебе запрещаю ее обзывать… Мы… Нам надо заодно быть! — Старший старался говорить резко и отчетливо, как обычно, но на сей раз у него это звучало не очень внушительно.

— Вы что, сговорились, что ли? — Это было уже не просто любопытство, а скрытая насмешка.

— А тебя это не касается.

— Тыне очень-то ей верь. Ни одной бабе нельзя верить. На меня жаловалась?

Старший понял, что молчание в этом случае не лучший ответ, но ничего на скорую руку придумать не мог. Умом он понимал, что с женщиною ведет себя смешно, как мальчишка, но что же делать? Несмотря на солидный возраст, опыта в любовных отношениях он почти не имел. Он несколько раз пытался прикидывать, как компенсировать разницу в годах, если только удастся заполучить и удержать эту женщину.

— Инженер не раскис?

— Нет, старательно работает. Ты цветных карандашей для него купил?

— Угу… — кивнул парень. — Чтобы сигнализацию обозначал красным… А как глубоко провода могут быть проложены?

— Как где… Одни сантиметра на два под штукатуркой… Он расскажет, какие препятствия и где нам припаивать новые сопротивления…

— Отсоединить от сети, и все!

— Инженер лучше знает. Он уже мягонький стал, потек…

— А как ты скажешь, что его ждет, если план к утру не будет готов?

— Он и сам понимает.

Парень взглянул в окно, но фонарика нигде не заметил.

Зайдя за сарай, женщина выключила фонарик и подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Вскоре она уже могла различить острые вершины елей на фоне неба, белый снег и очертания строений. Она пошла дальше.

Обойдя вокруг, подошла к открытой двери сарая, прислушалась, что происходит дома — там разговаривали, но слов нельзя было разобрать, — и исчезла в сарае.

Идя за дровами, она хорошо запомнила, где находится колода с воткнутым топором. Но сейчас долго и беспомощно шарила вокруг. Боялась задеть какую-нибудь доску, чтобы шумом не сорвать весь план.

Наконец топор был у нее.

Пройдя почти по самой кромке оврага, она подошла к дому сзади и стала пробовать доски последнего заколоченного окна. Все искала щель, куда можно просунуть топор.

Если гвозди выдирать, они могут заскрипеть.

Нечаянно можно задеть стекло, и оно разобьется.

Ее могут начать искать.

«Убить не убьют, старик не даст: он, кажется, в меня влюбился».

Наконец повезло: она нашла щель под нижней доской, сунула туда топор, уперлась и потянула за топорище. Тянула изо всей силы, но доска не поддавалась.

«Не смогу», — в отчаянии думала она.

За окном кто-то дышал. Это мог быть только о н.

Как же ему объяснить?

— Я вам хочу помочь, — прошептала женщина.

Ответа не было, хотя она ясно слышала, как он там дышит.

От холода даже пальцы прилипали к топору…