В зашторенное окно барабанил дождь, огонь в камине давно испустил дух, и погасли последние угли.

Сон опять где-то задерживался, застрял на полпути. Дэн ворочался с боку на бок в постели – уставший, вымотавшийся за день. То под одну щеку подпихивал краешек одеяла, то под другую. То на живот переворачивался, то на спину, закидывая руки за голову и уныло разглядывая черный потолок.

Он отыскал в столовой, принес и повесил на стену заводные часы – старые, с треснувшим стеклом и скопищем мух за циферблатом. Сейчас их нудное тиканье доводило до ручки: сначала он, как овец, отсчитывал секунды, чтобы заснуть. Потом, во втором часу ночи, когда уже стало мерещиться, что маятник переместился в голову и начал раскачиваться, ударяясь в виски, Дэн принялся разрабатывать план, как бы побыстрее и с минимальными затратами сил раздолбать проклятую вещицу. А уж когда дверка над циферблатом с отвратительным скрипом крутанулась на петлях, откуда-то из недр вывалилась птичка и гаркнула во всю свою хриплую, ржавую глотку, Дэн с мученическим воплем подскочил на кровати, схватившись за голову, и уткнулся лицом в колени.

Невыносимо!

За окнами завывал шквальный ветер, от порывов которого дрожали стекла в оконных рамах, в доме было пусто, холодно и тихо, как в склепе.

Хотя стоп!

Из коридора донесся слабый скрип.

Мефисто и его «гениальные» убийства? Дэн замер, напрягая слух. Нет, цепи не гремели, кандалы не стучали об пол, да и противного холодка, бегущего по коже каждый раз при приближении призрака, не чувствовалось. Может, показалось?

Скрип повторился снова.

Дэн торопливо натянул джинсы и застегнул ремень. Сунул ноги в ботинки и на цыпочках подошел к двери. Выглянул в коридор. И успел заметить, как мелькнул на повороте к лестнице край светлой рубашки.

Ага! Похоже, Лис что-то прятал на чердаке.

Сердце в груди пустилось вскачь, от возбуждения на теле мгновенно выступила испарина, и стало жарко, влажно, липко. Стылый воздух в коридоре впился в разгоряченную кожу тысячей ледяных иголок.

Чувствуя, как плохо контролируемая сила щекочет мышцы, судорожно стискивая кулаки, Дэн направился к лестнице. Пыльная рассохшаяся деревянная ступенька громко скрипнула под подошвой. Он застыл как вкопанный, внутренне чертыхаясь и сжав зубы так, что те заскрежетали.

Как же Лисанскому удалось прокрасться по этой лестнице практически бесшумно?!

Бочком, бочком, по стенке, вздрагивая при каждом звуке, проклиная старые доски и весь дом в придачу, Дэн наконец поднялся на чердак и очутился перед убогой низенькой дверцей, к которой то ли в насмешку, то ли для солидности был приделан прямо-таки исполинский чугунный засов. Оставалось загадкой, как несчастная дверца еще не рухнула под его тяжестью. Держалась она на двух ржавых петлях и честном слове: дунешь – рассыплется в труху.

Сквозь щели между рассохшимися досками пробивался тусклый желтоватый свет. Свеча, догадался Дэн. Осторожно наклонился, стараясь не коснуться дверцы, и приник глазом к одной из щелей.

Так и есть, в дальнем конце помещения горела свеча. Видимо, Лисанский только что зажег ее. Тени метались по углам и россыпям всевозможного хлама – Дэн заметил несколько сломанных стульев и огромное старинное трюмо с пожелтевшим от времени мутным зеркалом, затянутым паутиной и густо покрытым пылью. Остальные вещи – а их, судя по внушительным размерам помещения, было немерено – скрывал мрак.

Раздался скрип, и тут Денис увидел Лисанского – тот приподнял крышку древнего сундука и склонился над ним. Дэн отчетливо видел профиль Лиса и тонкие пальцы, перебирающие какие-то бумажки, свитки, карандаши и книжки. Бледные губы шевелились, но прочесть по ним что-либо было невозможно.

– Отлично, – прошептал Лисанский чуть громче. – Иди-ка сюда, – он извлек из сундука толстую рыхлую папку с бумагами и шариковую ручку. Вытащил несколько листков, закрыл сундук, выложил бумаги на низенький столик, подвинул свечу ближе, опустился на корточки и принялся что-то усердно выцарапывать на бумаге.

Дэн наблюдал не моргая. Подозрения сменились недоумением, недоумение – разочарованием и усталым раздражением. Что это еще были за выкрутасы? Лисанскому не хватило места в гостиной? В собственной спальне? В целом доме? Зачем он ждал глубокой ночи, чтобы вылезти из своей конуры и подняться в эту захламленную, пыльную, грязную паучью обитель? Что прятал в сундуке? Кому писал письмо – а в том, что Лисанский писал именно письмо, Дэн не сомневался. Согнувшись в три погибели у двери, не сводя настороженных глаз с Лиса, он мгновенно насочинял с десяток сценариев, и каждый из них, каждая мысль, вспыхивающая в воспаленном мозгу, подливали масла в огонь разгоравшейся в груди ярости.

Магистр был прав – Лисанский писал матери!

Или нет, он обращался к друзьям отца: просил их вытащить его из заключения, прислать печать на выход (а возможно ли такое – передать печать не из рук в руки, а, к примеру, на бумаге?).

С кем еще он мог связаться? Интернатские приятели, помогавшие ему проводить ритуал пробуждения водного демона, были вне досягаемости: один умер, другой сошел с ума, третий за причастность к убийству Руты угодил в катакомбы. Из остальных вряд ли кто стал бы отвечать на письма арестованного. Разве что подружка… Была ли у Лисанского подружка? Черт его знает.

Дэн медлил, не зная, на что решиться, и в памяти одно за другим стали всплывать события из прошлого. Старательно подавляемая ненависть судорогой скрутила ноющие от жажды движения мышцы.

Он терпел слишком долго. Запирался у себя, не выходил часами до тех пор, пока голод или насущные потребности не выгоняли его в гостиную или ванную комнату. Против воли прислушивался к шорохам, движениям, скрипу половиц и монотонному звучанию голоса Мефисто. Упражнялся в магии сутки напролет, чтобы на сей раз победа осталась за ним, чтобы наконец взглянуть в глаза подыхающему врагу и насладиться его агонией.

Им было слишком тесно в одном доме.

В довершение ко всему незаконченное восхождение, лишенное сдерживающего начала в виде браслетов, разошлось не на шутку: всплески магии будили по ночам и не давали расслабиться, и казалось, будто сила окутывает, обтягивает плотным коконом, жаля, кусая, жестоко заигрывая и откровенно издеваясь. От нее не было спасения, и терпение подходило к концу.

Вот и сейчас эта злая, хищная первородная магия была рядом, пронизывала тело и пропитывала воспаленное сознание, щекотала напряженные мышцы и дразнила близостью разрядки: ну же, протяни руку, сделай шаг.

И Дэн поддался ей. Толкнув хлипкую дверцу, вошел на чердак и остановился.

Лисанский, кажется, заметил чужое присутствие даже раньше, чем дверь распахнулась. Он был уже на ногах – стоял, прислонившись коленом к краю своего убогого, опасно качающегося столика.

– Тебе чего? – вызывающе спросил Лис, настороженно глядя на вошедшего.

– Не спится, – вытолкнул Дэн сквозь зубы. – Поговорить хочу.

– А днем нельзя было? – не похоже, чтобы Лис сильно нервничал.

– Днем я еще не знал, о чем говорить.

– А теперь знаешь? Просветление снизошло?

– Чем ты здесь занимаешься? – спросил Дэн.

– Не твое дело, – Лисанский заслонил собой столик.

– Письма пишешь?

– Если и пишу, тебя это не касается.

– Просто любопытно – кому? Отцу? Его подельникам? Думаешь, удастся провести не только меня, но и Орден? Планируешь сбежать и довести отцовские начинания до конца?

– Все, я понял. Ты спятил.

– Дай сюда папку! – потребовал Дэн, протягивая руку. – Живо!

Лис склонил голову набок, а затем взял стопку бумаг со стола и медленным ленивым движением уронил ее на сундук. С крышки взметнулась пыль.

– Иди и возьми, – предложил он с оттенком угрозы в голосе, неторопливо закатывая рукав рубашки.

– В последний раз прошу: отдай по-хорошему, – пригрозил Дэн.

Но они оба знали: никакие уговоры, никакие соглашения, никакие ультиматумы уже ничего не изменят. Ноздри Лисанского раздувались, он дышал рвано и тяжело от нахлынувшего возбуждения. Глаза его блестели, и вся поза дышала агрессией и напряжением. Дэн чувствовал его магию – колючий, ледяной холод, от которого мороз пробегал по коже. И его силу. И бешеное желание вцепиться в глотку – отражение собственного желания.

Ладони налились жаром, но боль не отрезвила – лишь сильнее раззадорила. Внутри словно распустился огненный цветок, и Дэн колоссальным усилием заставил его сжаться, сконцентрироваться… Стихия рвалась на волю, сжигая препятствия, уничтожая собственный проводник!

В следующий миг Лисанский вскинул руки. Блеснула молния, но Дэн оказался готов: в мгновение ока выставил перед собой руки, и молния врезалась в полыхнувший красным магический щит. Прошла навылет, превращаясь в водную пыль, и окатила фонтаном горячих брызг.

– Вода! – расхохотался Дэн. – И это все, на что ты способен? Метнуть в меня кусок льда?

Новая ледяная молния – он едва успел пригнуться – пролетела мимо, сорвала дверь с петель и захрустела и загрохотала на лестнице.

– Уже лучше, – презрительно выплюнул Дэн. – Но не фонтан.

– Хочешь фонтан? – Лис недобро прищурился. – А получай!

В тот же миг прямо в лицо, замерзая на лету, ударил столб воды. Дэн не успел увернуться. Его щит раскрылся с опозданием на долю секунды, и первые иглы льда больно оцарапали щеки и ободрали руки. Остальные, пройдя сквозь огонь, растаяли, окатив водой и смывая кровь, текущую из многочисленных порезов.

Это было уже слишком Вконец разозленный, ослепленный бешенством Дэн сжал кулаки, и к самодовольно ухмыляющемуся Лису рванулись огненные стрелы.

Вжих, вжих, вжих!

От рубашки остались одни тлеющие лохмотья, на коже проступили стремительно краснеющие ожоги.

Бух!

Концентрированный сгусток силы, тяжелый и вязкий, ударил Лисанского в грудь, и тот, кувыркнувшись, перелетел через сундук, сметая на пол все, что на нем лежало. Свечка упала, потухла, и на чердаке стало темно как в могиле. Правда, спустя пару секунд Дэн заметил призрачное голубоватое сияние над сундуком – все, что осталось от эффектной магии Лиса. Собственные руки зловеще отсвечивали красным. Шагнуть бы вперед, вытащить врага из его сомнительного укрытия и добить раньше, чем очухается, но внутри разбушевался настоящий пожар – не потушить. В горле враз пересохло, и Дэн сглотнул, силясь протолкнуть огненный шар обратно, вниз. Еще немного, еще чуть-чуть… А она страшнее, чем казалась, эта стихия. И если он справится… нет, когдаон справится, когда обуздает ее, когда подчинит себе – трудно даже представить, насколько он станет силен.

– Вставай, – прорычал Дэн, давясь болью и одновременно пьянея от осознания: одного его движения, одного жгучего желания будет достаточно, чтобы от Лисанского не осталось даже мокрого места. – Хватит прятаться. Не поможет.

– Я не прячусь, – прохрипел тот из черной кучи барахла искаженным от боли голосом.

– Ну, и где твоя хваленая природная магия? Была да вся вышла?

– Ты мне ребро сломал, – задыхаясь, выдавил Лис.

– Так я только начал. Ну? Сам вылезешь – или тебя угробить вместе с драгоценным сундуком?

Лисанский притих на пару мгновений.

Дэн даже успел усмехнуться.

А потом в него врезалось – невидимое, тяжелое, жгуче-ледяное, обдирающее кожу и выворачивающее наизнанку. Ударило в грудь – и треснули, будто крошась, ребра, и боль – огненная, нестерпимая! – вышибла из Дэна рассудок.

Удары, кружение, мелькание ступенек и десятки углов, впивающихся под ребра, в бедра, в икры, в плечи… Голова взорвалась багровым пламенем – и небо засверкало алмазами, и ошметки стихийной магии, словно остывающий пепел, разлетелись и угасли во тьме.

Дэн распахнул невидящие глаза в черное плывущее марево. Воздух раскаленной жижей потек в легкие, и те отозвались такой сумасшедшей болью, что сознание снова растворилось.

Следующий миг – или час? – не принес облегчения. Дэн понял только, что лежит под лестницей и не может шелохнуться. Над ним раскачивался, подергиваясь и оплывая по углам, высокий потолок, по которому изредка расползались черные пятна, и из них плясали то ли чертики, то ли кляксы. И мрак капал в горло, а с уголков губ на пол стремительно текло что-то горячее – оно заполняло рот, норовя просочиться в глотку, и пришлось повернуть голову, чтобы не захлебнуться.

– Что, Гордеев, допрыгался? – раздался где-то высоко-высоко, под самым потолком ненавистный голос. Впрочем, Дэн не мог вспомнить, за что ненавидел его и ненавидел ли вообще.

– Это мой коронный номер, – все тот же слабый и хриплый голос. – Надо же, отлично сработал. До сих пор не на ком было испробовать, так что ты в некотором роде дебютант. Первопроходец.

Скрип ступенек. Тяжелые, неуверенные шаги.

– Я же тебя предупреждал, – в голосе вдруг проступили нотки сомнения.

Дэн не видел Лисанского, его сознание по-прежнему плыло, а перед глазами цвели цветы, то полностью чернея, то вдруг окрашиваясь в насыщенные бордовые оттенки.

– Гордеев, – совсем тихо произнес Лис. – Прекращай прикидываться… Гордеев? Черт тебя дери, ты стеклянный, что ли? Решил сдохнуть? Чтобы на меня еще одно убийство повесили? Эй… Мефисто! – закричал он. – Твоих рук дело? Это же не его кровь?..

Сознание померкло, и наконец стало так спокойно, как не было ни разу в жизни.

– Ш-ш-ш, тихо, мой хороший, тихо, – словно издалека донесся ласковый шепот, и прохладные пальцы дотронулись до горящего лица, убирая со лба прилипшие влажные волосы.

Сознание вернулось, и вместе с ним вернулась мутная тошнотворная боль. Дэн не сумел сдержать стон – и тут же почувствовал., как к его лицу прикоснулось что-то влажное и холодное. Капля воды скатилась по виску.

– Не шевелись, скоро все пройдет, – обнадежил голос. – Как ты себя чувствуешь? Сильно тошнит?

– Да, – шепнул Дэн пересохшими губами – нижняя тут же треснула. Чьи-то пальцы аккуратно стерли выступившую капельку крови.

– Это потому что кровь попала в желудок.

Во рту стоял мерзкий горький привкус. Дэн скривился, хватанув ртом воздуха, сопротивляясь позывам к рвоте. Не помогло.

– Хочешь прополоскать рот? – прозвучал голос спустя некоторое время, когда выворачивающие наизнанку спазмы прекратились.

Дэн не ответил. Было слишком погано, чтобы сосредоточиться. Его словно пропустили через мельничные жернова, и в теле не осталось ни единой клеточки, которую бы не терзала боль.

– Потерпи, – голос дрогнул, наполняясь состраданием. Он казался знакомым, но долетал словно из предыдущей жизни. – Мне нужно еще немного времени, совсем чуть-чуть, чтобы закончить. А тебе лучше поспать.

Дэн приоткрыл глаза и сквозь мутную пелену разглядел бледное пятно чужого лица в обрамлении светлых волос.

– Ева, – прошептал он удивленно и слабо улыбнулся. – Ева Паламейк.

И вновь провалился в черноту забытья.

Она запомнила их совсем другими. Игоря – самовлюбленным, высокомерным, бесстыже-дерзким и развязно-манерным – ровно настолько, чтобы постоянно находиться в центре внимания. Дениса – замкнутым и вечно чем-то озабоченным, с обостренным чувством справедливости и готового вступиться за любого, с кем дурно обойдутся. Она запомнила их взаимную неприязнь и жесткие, граничащие с жестокостью тренировки на полигоне Интерната. Хотя последние до такой степени смешались с кошмарами, наводнившими сны, что теперь она нипочем не сумела бы с уверенностью определить, что уже происходило когда-то в реальности, а что только грозило произойти.

Она боялась не успеть.

Она не понимала, зачем ее держат в резиденции, зачем запирают в лаборатории, к чему все эти эксперименты с телепатическими способностями. Ей ни разу не удалось поймать мысли, эмоции или чувства людей, на которых заставляли настроиться. Раньше с этим не возникало проблем, теперь – вокруг словно образовался вакуум, и она никак не могла взять в толк, чего от нее хотят. Зато чем дальше, тем ярче становились сны…

Холодный порывистый дождь барабанил по раскаленной мостовой. Его тугие, почти непрозрачные косые струи хлестали по промокшей штукатурке домов, по дымящимся разломам стен и каменному крошеву. Под ногами хрустели осколки выбитых окон, изломанные в щепки оконные рамы и куски сорванного шифера, а дождь все распалялся, и вот уже было не рассмотреть, что творилось в паре метров впереди. Там, где чудовищная по силе магия расплавила асфальт, дождь с шипением превращался в густой пар. Ветер трепал намокшие волосы. Пахло гарью, известью, раскаленным бетоном и смертью.

Ева вскарабкалась на обломок стены. Ее вниманием завладел человек… кто-то, казавшийся знакомым. Дежавю – это сбой в работе мозга, утверждал Гензель. Момент, когда ситуация, в которую ты ни разу не попадал, вдруг кажется знакомой, – на самом деле не что иное, как ошибочно замкнутая цепочка нервных импульсов. Ева склонялась к другой теории: спонтанной временной петли или параллельной реальности.

Под кроссовкой треснуло стекло, а затем с едва слышным звуком в подошву что-то воткнулось. Боль кольнула ступню, и Ева вскрикнула, сообразив, что наступила на гвоздь. Перевела дыхание.

Наступив на раму левой ногой, она приподняла правую. Ржавая железка выскочила из подошвы, а боль не исчезла. И ничего нельзя было поделать с ней сейчас, далее снять кроссовку и взглянуть на поврежденную ногу, – оставалось не больше трех минут. Впрочем, про боль Ева быстро забыла, потому что в нарастающем шуме дождя и шипения ей послышался мучительный хриплый стон.

Кто-то находился рядом. Возможно, в паре метров слева, где черной дырой зиял разлом стены. Или внизу, под завалом. Или вон за той воронкой из каменного крошева и некогда замшелых булыжников ограды.

– Кто здесь? – позвала Ева.

Молчание. Но возникло пугающее ощущение, будто она знает ответ.

– Только не шевелись и никуда не уходи, – предупредила Ева. – У нас полторы минуты, я успею…

Бледная рука со следами ожогов, торчащая из-под каменной насыпи. Мокрые и окровавленные подрагивающие пальцы. Белое, исхудавшее, острое, бескровное лицо – злая пародия на человека, которого она когда-то знала. Жуткая маска агонии и смертельного беспамятства.

– Дэн?

Тишина.

– Игорь?

Не различить. Оба сразу в одной оболочке, под одним лицом. Как такое было возможно?!

– Эй! Очнись! – Ева порывисто опустилась на корточки. Схватила парня за плечи, присыпанные каменной крошкой, и сжала запястье. – У нас полминуты, а затем…

Случится что-то страшное. Непоправимое.

Тубы шевельнулись, лицо дрогнуло, и юноша – кем бы он ни был – зажмурился от бьющего в лицо дождя. Попытался отвернуться.

– Не можешь разговаривать, – отметила Ева. – Но ладонь мою удержать сможешь?

Парень часто-часто заморгал.

– Давай, – она наклонилась, прижимаясь к нему, пытаясь обнять неповоротливое тело и сдвинуть его с места. – Ничего не бойся, не бойся… Теперь ты в безопасности.

И мы идем домой.

– Полагаю, мы ждали достаточно, – произнес Магистр.

Ева сидела на стуле в лаборатории, обхватив себя руками, и покачивалась из стороны в сторону. Перед глазами плыли обрывки последнего сновидения: человек с двумя лицами, с двумя именами казался предвестником трагедии.

Голос Магистра доносился из-за ширмы в дальнем конце комнаты и звучал приглушенно.

– Вы не считаете ее способной к прорицанию?

– У нее весьма неустойчивая психика, – отозвался Гензель, – и крайне обостренная чувствительность. Она – идеальный эмпат. Но предвидение… Я бы не обольщался. Магов с такими способностями нет и никогда не было.

– И каково ваше заключение?

– Все, что с ней происходит, сводится к обычной тревожности и нервному напряжению и, как следствие, к ночным кошмарам. Мы просим ее телепатически настроиться на людей, которые вне досягаемости для любого, даже самого сильного сенса, что она и делает. Старается изо всех сил. Я бы посоветовал вам прекратить эксперименты, Магистр. Девочка совершенно измучена. Дайте ей отдохнуть и прийти в себя.

– Разумеется. Дольше тянуть не имеет смысла…

Наверное, старый целитель до сих пор пребывал в заблуждении, полагая, будто Еву отправили домой. Однако у Магистра насчет ее способностей было иное мнение.

– Отправитесь поздно ночью, Ева, – я не хочу, чтобы о вашем задании знали другие. Вернетесь, как только составите полный отчет.

Она была согласна на что угодно…

Да, она помнила их совсем другими. Игоря – заносчивым. Дэна – настороженным. Но зрелище, открывшееся ей после прохождения Арки, перечеркнуло все, что сохранилось в памяти.

Старый дом, казалось, был пропитан злостью, ненавистью и черной тоской. Стены словно сочились безумием и безнадежным одиночеством Перед тем как отправить ее сюда, Магистр рассказал, что здесь столетиями содержали полезных для Ордена узников, и, едва шагнув через порог Арки, Ева ощутила их присутствие, их постепенно прогрессирующее сумасшествие, их медленное угасание, их растянутую на века смерть.

Дышать было тяжело – давили чужие мысли и страдания. Сердце бухало в груди, и каждый толчок отдавался в висках спазмом боли. Вот если бы распахнуть окно…

Неожиданно тишина взорвалась громогласным хохотом, и Ева вскрикнула. Страх рассыпался по коже ледяными мурашками и парализовал, и оттолкнул назад, к Арке.

– Убийство! – прокричал кто-то, не иначе как безумный. – Потрясающее, великолепное убийство, достойное здешних стен – а они видели немало, скажу я вам, ох как немало! Примите мои искренние поздравления, юноша!

Ему что-то ответили, но не достаточно громко – Ева не разобрала ни слова. На ватных ногах она поднялась на второй этаж. И словно погрузилась в один из своих кошмаров, где не узнать лиц – слишком они искаженные, непривычные.

Далеко не сразу она догадалась, что обернувшийся к ней человек – это Игорь. Отросшие светлые волосы облепили его лицо, когда он затравленно зыркнул через плечо, заставив Еву вздрогнуть и отпрянуть. Мгновение узнавания – и Лисанский удивленно моргнул, шумно выдохнул.

– Ты? Как тебя там…

От его рубашки остались одни лохмотья. Он стоял с трудом, слегка согнувшись, держась за бока, и дышал хрипло, судорожно, рывками. А вокруг, мерцая от избытка чувств, плавало и замогильно бряцало кандалами самое настоящее привидение – с бешено вытаращенными глазами и в полосатой арестантской робе – в лучших традициях фильмов ужасов.

– Ева, – имя само слетело с губ.

– О-о-о! – в восторге взвыл призрак. – У нас пополнение? – И мгновенно очутился рядом, дохнул в лицо ледяным ветром. – Отлично! Великолепно! Бесподобно! Разрешите представиться – Мефисто, великий драматург Смерти. Можно скромно – гений, – жадный взгляд обшарил Еву с ног до головы. – Плосковата, мелковата и вообще на любителя – я предпочитал женщин в теле, да-с… – пробормотал призрак. – Но не трагедия: выходим, откормим. Надеюсь, вам понравится в моем доме.

– Что здесь… – сквозь нервное мерцание Ева разглядела распростертую на полу фигуру и, не договорив, шагнула вперед прямо сквозь привидение. Холод пробрал до костей.

– Эй! – возмутился Мефисто. – Что за манеры, барышня! Я, с позволения сказать, вас на три сотни лет старше!

– Где остальные? – со злобной решимостью осведомился Лисанский, напряженно посторонившись. – Ты что, одна? Где боевые? Орден уже в курсе?

Отчаяние заглушило его надломленный голос. Вызывающий тон и холодные волны остаточной магии не произвели на Еву никакого впечатления. Онемев, оглохнув от ужаса, она смотрела на лежащего перед ней Дэна.

Опоздала… Не уберегла… Не сумела убедить…

– Учти, он сам нарвался, – предупредил Лисанский.

– Фу, какая мелочная трусость, – брезгливо выплюнул Мефисто. – Имейте смелость взять на себя хотя бы одно убийство, молодой человек.

– Заткнись, – рыкнул Лис.

– Да вы хамло-с…

Ева опустилась на колени. Сколько крови на грязном полу, сколько боли в стылом воздухе. Дрожащие пальцы прикоснулись к шее – жилка под изрезанной кожей слабо пульсировала, и от сердца мгновенно отлегло.

– Он жив, – выдохнула Ева.

– Не мой день, – разочарованно проворчал Мефисто и демонстративно исчез в стене, громыхнув кандалами в знак глубочайшего презрения.

– Подготовь комнату и кровать.

– Я? – растерялся Лисанский.

– У тебя сломаны ребра, я догадалась, – сказала Ева. – Потом ими займусь. Здесь есть лаборатория?

– Заперта.

– Ничего. Я открою.

Но сначала – целебные заговоры и немного волшебства: останавливающего кровь, снимающего боль, выявляющего повреждения…

Следующее пробуждение было почти приятным. Пока сознание плутало в лабиринтах небытия, больше похожих на тошнотворный температурный бред, боль ослабла, но совсем не отпустила. Именно ее – монотонную, тупую, мерзкую – Дэн ощутил в первую очередь, и только затем начала возвращаться память.

Сквозь узкую полоску разомкнутых век проступил полумрак, изрезанный причудливыми линиями и мерцающими оранжевыми бликами. При детальном рассмотрении линии оказались трещинами на старой, отсыревшей штукатурке потолка, а блики – отсветами огня в камине. Дэн услышал треск горящих поленьев и глубже вдохнул их густой, острый запах. В горле защекотало, захотелось откашляться, но в памяти возник тревожный звоночек – что-то подсказывало: кашель спровоцирует боль. Поэтому Дэн лишь сдержанно, очень осторожно прочистил горло. В ответ на его хрип тут же раздался тихий голосок:

– Очнулся?

Дэн скосил глаза влево, и взгляд наткнулся на улыбающееся личико Евы Паламейк. Опустился ниже, машинально отмечая клинообразный вырез жемчужно-серой кружевной блузки. И споткнулся о стеклянный пузырек с густой зеленой мазью, который девушка держала в руках.

Значит, ее появление не привиделось в бреду.

– Привет, – Ева выглядела немного сонной, и – в ореоле длинных растрепанных пепельных волос – не совсем реальной, призрачной и какой-то зыбкой, эфемерной, словно туман над рекой. Она всегда казалась отрешенной, апатичной и оттого неживой, но настолько – ни разу. Припухшие веки, усталый взгляд, вымученная улыбка…

– Тебе лучше? – заботливо осведомилась она.

– Лучше, чем когда? – уточнил Дэн, прислушиваясь к ощущениям. Вроде цел, хотя от слабости даже моргать тяжело и язык ворочается с трудом.

– Чем было сутки назад.

Дэн прикрыл глаза: лестница, чердак, драка, удар, мельтешение ступенек… Себя самого он худо-бедно вспомнил, равно как и цепочку последних событий. Осталось разобраться в их последствиях.

– Где я?

Спросить об этом пришлось, дабы не питать иллюзий. Однако отсутствие света, вой ветра на улице и легкое дребезжание оконных стекол говорили лучше любых объяснений.

– Все там же, – ответила Ева. – Под домашним арестом.

– Значит, прошли уже целые сутки. Долго же я спал, – пробормотал Дэн.

– Не спал. Лежал без сознания.

– Что, нашатырь кончился?

– Я подумала, тебе нужно отдохнуть, – девушка пожала плечами. – Вы с Игорем подрались, и он тебя изрядно потрепал.

Эта бледная немочь? Его? Ерунда!

Ева тем временем отвернулась и оглядела расставленные на низком столике миски и склянки.

– Вот, выпей, – предложила она, заправив прядь волос за ухо, и склонилась к Дэну. Поднесла к его губам стакан с мутным зеленоватым варевом. – Это должно унять боль.

– Эй, я сам, – не хватало еще, чтобы его поили с ложечки, точно парализованного. Пришлось напрячься, однако стакан в руках держаться не пожелал, и Дэн с отвращением понял, что не поднимет сейчас ничего тяжелее гусиного пера.

– Это побочный эффект некоторых заклинаний, – объяснила Ева, терпеливо дожидаясь, пока здравый смысл пациента возьмет верх над самолюбием, – Дэн не заметил в ее глазах ни тени раздражения, лишь усталое участие. Он со вздохом разомкнул губы, и жидкость потекла в горло. Противная, но не хуже горького привкуса крови.

– Молодец, – удовлетворенно похвалила Ева, убирая стакан.

– Где Лисанский?

– У себя. Ему тоже досталось: три ребра сломано, легкое задето, внутреннее кровоизлияние. Но он уже идет на поправку.

– Плохо.

– Не говори так. Вам обоим повезло, что Магистр отправил меня с проверкой. Час промедления стоил бы тебе жизни, да и ему пришлось бы несладко.

– Магистр? – тупо переспросил Дэн. – Он в курсе того, что мы…

– Подрались? Нет. Думаю, лишние неприятности тебе ни к чему, учитывая ситуацию, из-за которой ты угодил сюда.

– И много ты знаешь?

Почему-то сейчас это не казалось странным. Дэн уже привык думать, будто о нем все напрочь позабыли, и даже успел свыкнуться с мыслью о прожигании в проклятом доме остатка жизни. И вдруг появляется Ева, заявляет о проверке, с которой почему-то прислали именно ее, и он не удивляется. Словно так и надо. Словно это – всего лишь очередная причудливая нелогичность в фантасмагории последних событий.

– Немного. Но кое-что мне рассказали перед отправкой, – произнесла Ева. – Об убийстве на складе, о том, что тебе грозит заключение…

– А об этом доме? – перебил Дэн. – Где он находится? Как отсюда выбраться?

Девушка сочувственно покачала головой.

– А отчеты? Почему за ними никто не приходит?

Ответом было лишь непонимание в голубых глазах.

– Ты хоть что-нибудь можешь объяснить? – Дэн хватался за соломинку, уже понимая, что вновь остался ни с чем. – Зачем же тебя прислали?

– Я сумасшедшая, – спокойно сообщила Ева.

И где логика?

– Мне сказали, я не в себе, – она наклонилась и оперлась руками на кровать, широко раскрыла глаза и понизила голос: – Но они ошиблись. Мои сны действительно были пророческими, и я едва не опоздала…

Дэну неожиданно вспомнилась встреча в канцелярии, испуг Евы, когда она заметила отсутствие браслетов на его руках и необычную пустую печать. Вспомнились ее протесты и крики. Выходит, она уже тогда знала, чем все может обернуться? И пыталась предупредить.

Девушка тем временем откинула с него одеяло и взяла с прикроватной тумбочки пыльную пузатую склянку. Выдернула пробку, и по комнате расползся едкий запах трав и спирта.

Дэн дернулся в попытке прикрыться – он не мог видеть себя, от судорожного движения в глазах помутилось, и от боли свело мышцы, – но воздух холодил кожу, и сомнений быть не могло: на нем не осталось ни нитки.

– Не шевелись, – предупредила Ева, словно не замечая его наготы, и вылила из флакона на ладонь немного густой жидкости. – Нужно втереть обезболивающую мазь.

– Ту, от которой я превращусь в неподвижное бревно? – напряженно предположил Дэн, мечтая провалиться сквозь землю.

– Ты и сейчас как бревно, – резонно заметила девушка. – Повезло, что обошлось без цемента.

– Без гипса, – поправил Дэн. – Так… что со мной?

– Ни одной целой косточки.

– Шутишь.

– Вовсе нет.

Ладонь принялась осторожно втирать зелье здесь и там: плечи, ребра, живот… Будто кожу сдирают живьем!

– Игорь применил природную магию. Я думаю, это заклятие давления или сжатия, – предположила Ева. – Больно? Извини. Я надеялась успеть до того, как ты очнешься.

– Если Магистр не знает о случившемся, откуда у тебя зелья?

– Здесь лаборатория. В подземелье. Судя по всему, ею много лет никто не пользовался, но под заклятиями ингредиенты сохранились хорошо. Я кое-что приготовила… у меня бабка в Сибири… – движения ладони стали медленными, взгляд – рассеянным. – Я действительно не в себе, Дэн, это многим известно. У меня бывают галлюцинации, бывают видения. Часто болит и кружится голова, и мир как будто сдвигается, расползается по швам, сквозь которые проглядывает иная реальность. Я уж не говорю о снах, которые мучают с самого детства.

– Пророческие?

– Всякие. По большей части снятся глупости, но приходят и кошмары – подчас от них нет спасения. А мое восхождение – это один сплошной затянувшийся кошмар. Понимаешь?

– Угу.

Мазь быстро впитывалась в кожу, блокируя боль, и Дэн сосредоточился на том, как мышцы медленно немели.

– Несколько дней назад я увидела сон…

Ева вдруг запнулась, и щеки у нее порозовели. Она отвела глаза и уставилась куда-то… совсем не туда, куда Дэн хотел бы направить ее взгляд. Стыд навалился с новой силой.

– Он был не первым, да. Много-много раз мне снились вы с Игорем, полутемные комнаты… Это неважно. Магистр пообещал разобраться, но в результате меня три недели продержали в лабораториях на обследовании. Просили настроиться на вас, почувствовать ваши мысли – и никак не желали поверить в то, что в моих снах смысла больше, чем в бреду, навеянном восхождением. Порой мне казалось, это они посходили с ума, даже Гензель! А потом я встретила в резиденции Семена Матвеева…

– Его не упекли в катакомбы? – вырвалось у Дэна.

– Понятия не имею. Может, он вообще был не настоящим, – добавила Ева задумчиво.

– И он рассказал тебе о том, что случилось на складе?

– Нет, – Ева покачала головой. – Он об этом подумал.

– Ты же сенс, – вспомнил Дэн. – Точно! Мысли читаешь.

– Ничего я не читаю! Просто со мной сделался… припадок, наверное. Целая история развернулась перед глазами. А на следующую ночь снова приснились вы с Игорем. На развалинах дома, после магической битвы. Окровавленные и… мертвые. В одном лице, как один человек, как… Я решила, что уже поздно.

– И ты опять отправилась к Магистру.

– Нет, Магистр пришел сам. Забрал меня из лабораторий, рассказал о твоем наказании и выдал пустую печать.

– Лично? – изумился Дэн.

– О том, что я здесь, не знает даже Гензель.

Это не лезло ни в какие ворота. Магистр отправил сюда странную девочку, склонную к галлюцинациям и лунатизму, – Дэн отчетливо помнил, как однажды в Интернате наткнулся на нее, бродящую во сне по гостиному залу. Магистр повелся на россказни о видениях, в которых Гордеев и Лисанский поубивали друг друга. Хуже того: скрыл ее пребывание в доме от остальных членов Ордена. Если бы он действительно поверил Еве, он бы прислал не ее, а целителей, того же Гензеля. Следовательно – не поверил. И тогда в полный рост встает вопрос: что же Магистр опять затевает?

– Странно все это, – пробормотал Дэн. Его вдруг неумолимо стало клонить в сон. – Недоговаривает он что-то… скрывает…

– Неважно, – уверенно произнесла Ева. – Главное, я здесь, чтобы помочь.

Последнее слово прозвучало тихо и как-то… интимно. Дэн успел заметить, как девушка смутилась, и подумать, что она знает нечто недоступное ему.

– Помочь, – пробормотал он, балансируя на зыбкой грани сна и яви. – Ты спасла мне жизнь…

– Еще нет, Денис, – прошептала Ева. – Но когда придет время, я это сделаю.

Говорила ли она что-нибудь еще или нет, Дэн уже не слышал. Сон сморил его – глубокий, черный, спокойный – и без сновидений.

На третий день Ева позволила ему подняться с кровати. Не то чтобы он спрашивал – когда ее не было рядом, потихоньку слезал и ползал по комнате, скрежеща зубами от боли, покрываясь потом, борясь с тошнотой, упрямо не желая опираться на каминную полку или спинку стула и проклиная Лисанского последними словами. Может, Ева и знала о его подвигах – едва ли она не замечала смертельной бледности на его лице. Но запрет подниматься оставался в силе, хотя Дэн и плевал на него с высокой колокольни.

И вот – ура! – после тщательного осмотра Ева серьезно и деловито сообщила, что постельный режим отменяется. Дэн тут же выбрался из кровати, прихватил джинсы и, пошатываясь, направился к двери.

– Если ты в ванную, то я бы не советовала, – отрешенно окликнула девушка, словно и не к нему обращалась.

– Почему?

– Вода может быть холодной.

– Лучше так, чем совсем без воды, – отмахнулся Дэн. – Ты намазала на меня столько всякой дряни, что я похож на черепаху. В панцире.

Про невообразимое амбре, от которого впору было сгореть со стыда, он решил умолчать.

– Тогда не запирай дверь, – попросила Ева, – чтобы я могла войти, если тебе станет плохо.

«Еще чего не хватало», – мрачно размышлял Дэн, закрывая за собой дверь ванной комнаты и мстительно щелкнув задвижкой. Ладно, скрывать от Паламейк было уже нечего, но хоть какие-то представления о приличиях и приватности должны были сохраниться! С чего она решила, будто ей позволено вторгаться в чужое личное пространство?

С этими мыслями Дэн повесил джинсы на крючок, повернулся… и со стоном привалился плечом к стене. Занавесочка в душевой оказалась отведена в сторону, и на полусгнившей деревянной решетке, лежащей на полу, сидел труп с перерезанными венами. Кровь стекала по запястьям и медленно исчезала в дырке слива.

– Ну сколько можно! – разозлился Дэн. – Мефисто, чтоб тебя! Убери это немедленно!

Никто не внял просьбе, только откуда-то сверху, из вентиляционной трубы, послышалось гадкое сиплое хихиканье. Впрочем, оно могло и почудиться.

– Ладно, – проворчал Дэн. – С трупом так с трупом!

Сдернув трусы, он отважно врубил ледяную воду и шагнул в душевую. Кожу обожгло таким лютым холодом, что в первое мгновение даже почернело перед глазами, а сердце едва не разорвалось. Убитый на полу не шевелился, не пытался цапнуть Дэна за ногу или вежливо попросить одолжить мочалку. Это успокаивало. Хотя труп, как и любое привидение, оставался проницаемым, но от него веяло могилой.

Кое-как отмывшись от зелий и пота, до красноты растершись полотенцем, взъерошив волосы и клацая зубами, Дэн натянул джинсы прямо на голое тело. Трусы выстирал и повесил на холодный радиатор – к весне высохнут. Затем вывалился из ванной, чувствуя себя пингвином в Антарктике: нервно переваливаясь с ноги на ногу, ежась и притопывая. Хотелось лишь одного: добраться до кровати и нырнуть под одеяло, чтобы согреться.

Однако не живи как хочется.

Дверь в комнату Лисанского оказалась приоткрыта, и из-за нее доносились голоса: один тихий, невозмутимый, другой манерный и сердитый.

– Осторожнее, ты, полоумная! Мне ребра еще дороги! – проворчал Лис, когда Дэн приблизился к двери и заглянул в комнату через щель.

– Если бы они были тебе дороги, Игорь, ты бы не полез драться, – без тени раздражения возразила Ева.

Она была одета все в ту же приталенную кружевную блузку с закатанными рукавами и расклешенную вельветовую юбку выше колен – похоже, тоже не додумалась захватить из «внешнего мира» одежду на смену. Лисанский развалился на постели, милостиво разрешая ей ощупать свою грудь. Проворные пальцы Евы порхали над ним, время от времени надавливая на кровоподтеки. Волосы спадали через плечо. Лис брезгливо кривил губы и морщился.

– Держи свои домыслы при себе, – буркнул он. – Ясно? Не я первый начал. Спроси у Гордеева.

– Неважно, кто первый, ты или он. Рано или поздно это должно было случиться.

– Да неужто?

– От вас еще в Интернате искры сыпались, а после того, что случилось летом…

– И ты туда же! – перебил Лисанский. – Сговорились вы все, что ли?! Я не виноват в том, что тогда произошло!

– Дэн так не думает.

– Дэн так не думает, – передразнил он. – А мне плевать, что думает твой Дэн. У него пунктик – свести меня в могилу. Я только защищался.

– Вот я и говорю, этого стоило ожидать, – спокойно повторила Ева.

– Не зуди. Закончила – выметайся.

– Придержи язык, – посоветовал Дэн, входя в комнату.

– О! Гордеев! Уж и не чаял увидеть. Явление тебя народу! Я гляжу, ты жив и здравствуешь! – насмешливо воскликнул Лис.

– Все лучше, чем строить из себя сирого да убогого: сохнешь, сохнешь, да все никак не сдохнешь.

– Ты мне три ребра сломал.

– В следующий раз сломаю шею.

– Не кипятись, Денис, – успокоила Ева. – К нему так долго никто не проявлял простого человеческого внимания…

Лисанский покраснел и отпихнул ее руки.

– Нужно мне твое внимание, полоумная!

– Я еще два дня назад сказала, что у тебя кости срослись, – заметила Ева с мягкой улыбкой. – Если бы не твое желание удостовериться в десятый раз…

– Ты не целитель, ты – убогий дилетант, и твоим скудным медицинским познаниям я не доверяю, – огрызнулся тот.

– Так, – Дэн скрестил на груди руки. – Сколько месяцев у тебя не было женщины, Лис? – он сощурился, видя, как тот закипает от бешенства. – Или у тебя их вообще никогда не было?

– А у тебя? – рявкнул Лисанский. – У тебя кто-нибудь был, кроме этой твоей…

Это был удар ниже пояса. В глазах почернело, рассудок отключился. Взбешенный, Дэн рванулся вперед, не замечая ни вспыхнувшей во всем теле боли, ни колокольного звона в голове. Руки сомкнулись на чужом горле – таком хрупком, таком уязвимом, что казалось, надави чуть сильнее – и позвонки хрустнут, раздробятся, и кровь вместе с осколками хлынет изо рта.

– Назад! – закричала Ева. – Дэн! Отпусти его!

Лисанский захрипел, задыхаясь, вцепившись в твердые, ледяные, точно окостеневшие, руки, сдавившие его горло. Вот так и надо было с самого начала: перекрыть ему кислород вместе с потоком магии, не дать сосредоточиться и ударить.

– Дэн, – повторила Ева. – Отпусти!

Лисанский начал синеть.

Нет, Дэн не хотел отпускать. Дэна трясло от лютой ненависти и дикой, необузданной жажды крови. «У бить, убить, убить», – гудело в голове, а пальцы на чужой шее сжимались все крепче, и в целом мире сейчас не могло найтись силы, способной ослабить их хватку.

– Дэн, – затараторила Ева, кидаясь к нему, обнимая, оттаскивая назад, пытаясь дотянуться, чтобы погладить по лицу и даже поцеловать. – Милый мой, хороший мой, не надо, солнышко, не делай этого, прошу тебя, ради Руты, ради той малышки, которую ты спас, – они не хотели бы… я не хочу, Дэн, слышишь? Я люблю тебя, Дэн. Люблю тебя. Ты нужен мне, очень нужен, Дэн, пожалуйста…

Трудно сказать, какие из ее слов пробились сквозь слепое пятно, которое затмило рассудок, но пальцы сами собой разжались.

Лисанский повалился на кровать, задушенно хрипя, кашляя так, словно вот-вот выплюнет собственные легкие. Дэн в ту сторону не смотрел – Ева обнимала его, прижимала его голову к своему плечу, и ее ладони гладили, гладили, гладили его по щекам, а губы целовали мокрые, холодные взъерошенные волосы, и лоб, и виски.

– Все, все, успокойся, – прошептала она, когда Дэн в смятении отстранился, убирая ее руки от своего лица. – Все наладится, поверь, – добавила Ева. – Но вам обоим нужно научиться держать себя в руках.

– Сумасшедшая, – пробормотал Дэн. Ярость сменилась изумлением и странным чувством нереальности происходящего. Он едва не убил Лисанского – видит Бог, он был близок к этому, как никогда! Всего несколько секунд – и по тому пришлось бы заказывать панихиду. Никакие чудодейственные зелья не спасли бы его от отпевания и гвоздей, заколоченных в крышку гроба. Он чуть не убил человека… второго за последние пару месяцев. Что же с ним творилось? Что за сила двигала им?

Дэн, шатаясь, отошел к окну, чувствуя, как на него наваливается беспросветная тоска, и в груди все леденеет, стынет, замирает. И сердце как будто уже не бьется – на его месте что-то твердое, мертвое, неподвижное. Внезапно затошнило, и от слабости задрожали колени, и дышать стало тяжело, будто грудь и горло сдавило стальными обручами. Эта чернота внутри напоминала живое существо, сгусток чего-то нестерпимо мерзкого – оно присосалось, и его шевеление походило на одержимость.

Дэн прижался виском к оконной раме, жадно втягивая носом дующий из окна сквозняк, – только бы не вырвало! Дождь барабанил в стекло, мутные потоки воды стекали на карниз, а Дэн все смотрел и смотрел на размытые силуэты домов за плотной пеленой дождя и жалел лишь о том, что три дня назад Ева не дала ему умереть.

Лисанский тем временем обмяк, распластавшись на постели. Хрипы стихли.

Обернувшись, Дэн скользнул по нему равнодушным взглядом. Ева сидела на краешке кровати и с какой-то спокойной, умиротворенной нежностью гладила Лисанского по щеке. Тот на сей раз не протестовал. Лежал смирно, дыша тихо-тихо, точно боясь, что распухшее горло окончательно перекроет доступ воздуха в легкие.

– В следующий раз будешь знать, что можно говорить, а что нет, – вкрадчиво произнесла Ева. – Не перегибай палку.

Лис не отозвался – еще бы! Он теперь не скоро заговорит. Дэн с мстительным удовлетворением наблюдал за стиснутым в его кулаке краешком одеяла.

– Полежи, полегчает, – добавила она. – Я схожу за бальзамом, чтобы снять опухоль.

Короткий кивок на дверь – и Дэн последовал, за девушкой в коридор.

– Побудь у себя, – попросила Ева. – Я зайду к Игорю и вернусь. Думаю, мне стоит осмотреть тебя еще раз – с твоими переломами все не так просто.

Она ушла, оставив его в одиночестве. Надо же: всего полчаса назад он мечтал растянуться на кровати, а теперь даже смотреть не мог на смятые покрывала. Присев на краешек, поморщившись от боли, Дэн уставился в холодный камин. В дымоходе завывал ветер, шум дождя за окнами напоминал шелест потусторонних голосов, доносящихся с того света.

Ева вошла почти неслышно. Прикрыла за собой дверь и села на противоположную сторону кровати.

– Нам нужно поговорить.

– Начинай.

– Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, – пробормотала Ева смущенно.

Смысла в этой фразе было немного, но ведь не затем она явилась, чтобы втолковывать прописные истины. Ее беспокойство бросалось в глаза. Что-то она утаивала, эта девочка с проницательными глазами. Так спокойно распространялась о собственном безумии: о галлюцинациях, видениях и вещих снах, а тут вдруг притихла, нервно теребя пальцами уголок покрывала.

– Я просто хочу помочь, – пробормотала она наконец.

– Уже слышал. Ты здесь по просьбе Магистра. Я буду наблюдать за Лисанским, а ты – за мной. И что дальше?

– Магистр ни при чем, – уклончиво отозвалась Ева. – Я останусь, потому что так нужно.

– Кому?

– Вам обоим, – она вскинула голову и поглядела на Дэна решительно. – Я ведь все знаю. Понимаешь? Не ошибусь, если предположу, что ты никому не рассказывал.

– О чем? – в груди что-то болезненно дрогнуло.

– Ты знаешь о чем. Рута была моей подругой.

– И… – слова давались с трудом, – кому она еще успела рассказать?

– Никому. Даже матери.

Дэн облегченно выдохнул.

– Мне не трудно понять, что ты испытываешь, – сказала девушка, – я все еще помню, как умерла моя мама. Но что ониспытывает, я тоже могу представить…

– Все. Достаточно. Уходи.

– Он виноват в том, что случилось летом, разве я спорю? – Ева повысила голос. – Но дело не в его вине, дело в том, что тына этом зациклился. Зацепить, унизить, отомстить, уничтожить. При желании ты давно мог это сделать.

– Сделал бы, если б мог, – буркнул Дэн, с досадой вспомнив, сколько сил потратил на тренировки – и все равно не одержал верх!

– Но ты же понимаешь: легче не станет.

Станет. Ой как станет! Уже стало, когда позвонки почти хрустнули под пальцами. Но говорить об этом Еве не хотелось.

– Ты предлагаешь мне его великодушно простить? Побрататься и выпить на брудершафт? Или свалить отсюда к чертовой матери: из города, из страны, из Ордена? Позорно сбежать, оставив егобезнаказанным, в надежде, что все вот это, – Дэн прижал к груди кулак, – останется здесь? Тогда, по-твоему, полегчает?

– Для начала просто успокойся, – посоветовала Ева. – Пойми: жизнь продолжается.

Дэн фыркнул.

– Уж ты-то могла бы выдумать что-нибудь пооригинальнее!

– Выдумаю, – серьезно пообещала Ева, и он взглянул на нее с неожиданным любопытством.

– Твои сны – об этом?

Надо же: снова покраснела – совсем чуть-чуть, но порозовевшие щеки раззадорили. Дэн оперся на вытянутую руку, наклонил голову, заглядывая девушке в лицо.

– О чем они, Ева?

Та шумно вздохнула, нервно стиснула рукой покрывало.

– О тебе, – девушка словно заставляла себя говорить, – о нем, обо мне. О нас. О том, как забывается боль. А вообще, я не знаю, Дэн. Правда. Мои сны редко бывают отчетливыми и конкретными. Они могут быть и бредом, и слепком с будущего – как повезет.

Дэн разочарованно кивнул. Как она умудрилась наговорить столько – и при этом ничего не сказать?

– Я пойду заварю чай, – девушка поднялась с кровати.

– Чай? Сама? Нам оставляют еду в зале три раза в день.

– Знаю. Но я исследовала дом, пока вы с Игорем лечились, и нашла бывшую столовую на первом этаже. Сейчас там один хлам, зато мне удалось отыскать чайник. А все остальное у меня с собой, – она улыбнулась.

– На все руки от скуки, – заметил Дэн.

– Это очень старый дом. В нем столько секретов!

– Ты уже познакомилась с Мефисто?

– Конечно. Он который день сокрушается по поводу твоей несостоявшейся смерти.

– А своими выходками не докучает?

Ева непонимающе подняла брови.

– Ты здесь уже четверо суток, а он до сих пор не подкинул тебе отрубленную голову в кровать?!

– Ах, это, – она кивнула. – Я просто подумала, что у меня снова галлюцинации. Значит, это проделки призрака?

И, слабо махнув на прощанье рукой, она выскользнула за дверь.

Ближе к вечеру, часов в десять, когда Ева вышла от Лисанского, сообщила, что утром тот будет как новенький, и пожелала спокойной ночи, в голову Денису пришла любопытная мысль. Такая неожиданная и соблазнительная, что заставила рывком сесть на кровати. Тело отозвалось протестующей болью, но Дэн был уже слишком взволнован, чтобы отвлекаться на ерунду. Спать он еще не ложился и раздеться не успел. Сделав глубокий вдох и стараясь успокоить тревожно бьющееся сердце, Денис выглянул в коридор.

Тишина. Дверь в комнату Лисанского была плотно затворена. Из спальни, которую облюбовала Ева, доносилось еле слышное пение.

Отлично!

Лис до утра носа не высунет, так и будет корчить из себя страдальца, стонать и метаться по простыням с перерывами на сон. А значит – и на чердак не полезет.

Сундук – вот что интересовало взбудораженного Дэна. Он пересек пустой мрачный холл. Памятуя о прошлых ошибках, перешагнул через скрипучую ступеньку, тихонько поднялся по лестнице и остановился перед трухлявой дверцей с чугунным засовом. Поток стихийной магии вырвал ее из стены вместе с ржавыми петлями, засов покорежился, пара досок оказалась выдрана из поперечных брусьев вместе с гвоздями. Дверца сиротливо стояла прислоненной к проему и представляла собой жалкое зрелище. В лихорадочном возбуждении Дэн подхватил ее, отодвинул в сторону и протиснулся в образовавшуюся щель.

Жидкий желтый свет из холла, едва освещавший лестницу, сюда совсем не проникал. Сырой промозглый мрак. Холод проник под рубашку. Сердце загнанно бухало в груди.

Где-то здесь должна валяться свечка.

Дэн зажмурился, как можно отчетливее представляя оплывший восковой огарок, вытянул руку, напрягся. Что-то гладкое и скользкое, похожее на обмылок, ткнулось в ладонь – он едва успел сжать пальцы, чтобы оно не выскользнуло. Нащупав крошечный жесткий фитилек, Дэн поднес его ко рту и медленно подул Дыхание сорвалось с губ облачком мерцающего розового пара. Еще раз – фитиль слабо затлел И еще – вспыхнул огонек, а Дэна обдало жаром собственной магии.

Он огляделся. Похоже, никто не поднимался сюда после злополучной драки. Дэн отчетливо помнил, что пространство посередине чердака было расчищено от старого хлама, помнил стулья и трюмо с мутным зеркалом. Теперь же чердак превратился в настоящие баррикады: не переломав ног не пройдешь.

Где же сундук?

Осторожно, стараясь не шуметь, Дэн пробрался через россыпи барахла. Огонек свечи колыхался, черные тени устроили сумасшедшие пляски на стенах и низком потолке. Вдобавок ко всему обнаружилось, что под подошвами хрустят призрачные кости – привет от Мефисто! Ужасающий треск – и ботинок провалился в желтую черепную коробку, выдавив наружу какую-то мерзкую жижу: то ли перегнивший мозг, то ли клубок раздавленных червей. Чертыхнувшись, Дэн потряс ногой и приготовил тираду повыразительней. Но тут его взгляд наткнулся на кованый сундук, и ругательства мигом вылетели из головы.

Сундук лежал на боку с откинутой крышкой. Книги, стопки чистых листов, запечатанные пузырьки с чернилами, перьевые и шариковые ручки – все это Дэна не интересовало. Пристроив свечку на край крышки, он опустился на колени, разгреб ворох бумаги и вытащил папку – ту самую, истрепанную, картонную, со старомодными тесемками вместо кнопки или магнитной застежки. Такими теперь даже в архивах не пользовались. Что же Лисанский в ней прятал?

«27 августа, – прочел Дэн, открыв папку наугад. – Сегодня мне ничего не снилось. Не помню, говорил тебе или нет, но сны в этом доме подчас поражают своей яркостью. Я читал об этом когда-то, сейчас уже не вспомню где. Изоляция, тишина, отсутствие впечатлений влекут за собой то, что называется сенсорным голодом, и мозг компенсирует его необычайно реалистичными снами. Или галлюцинациями. До последних я пока, к счастью, не докатился, можешь не волноваться. Думаю, все дело в книгах. Я учу латынь и французский, хотя ты и говорила, будто лучше в совершенстве владеть родным языком, чем кое-как – чужим. Понимаешь, ведь здесь нельзя молчать, нельзя просто сидеть, уставившись в камин, хотя подчас такое желание сводит меня сума. Нельзя расслабляться – бред и галлюцинации, а вместе с ними и сумасшествие, только и ждут, когда я опущу руки. Меня все чаще клонит в сон… но спать нельзя, лучше я буду писать тебе, пусть даже тебе сейчас трудно ответить. Ничего, когда-нибудь я вырвусь отсюда, и мы снова будем вместе».

Дэн перевернул страницу. Округлые, аккуратные буквы, почти каллиграфические, чуть размашистые – что говорило об амбициях и чувстве превосходства – складывались на бумаге в ровные строчки.

«Да, мне ничего не снилось… Это странно. И хорошо, потому что я наконец смог выспаться. Знаешь, я так устал от этих снов… мне от них никуда не деться. И я безумно… Господи, как же я боюсь увидеть в них тебя! Не приходи ко мне, ладно? В ту ночь, когда я увижу тебя, я сойду с ума, и тогда уже ничего нельзя будет исправить. Что бы ни случилось, не приходи ко мне… и за мной не приходи. Умоляю».

– Любопытство сгубило кошку, – раздался из-за спины тихий, хриплый голос.

Дэн вздрогнул от неожиданности. Захлопнул папку, оглянулся, уткнулся взглядом в худое, изможденное лицо Лиса, стоявшего всего в шаге позади. Как же он не услышал его приближения? Ни стука подметок об пол, ни хруста мусора и призрачных черепов, ни скрипа половиц… Лисанский смотрел на него спокойно и как-то… устало. На его шее чернели отпечатки пальцев – как будто он вымазался сажей из камина – жуткое, странное зрелище.

Дэн поднялся с колен. Ощутил слабость в затекших ногах и боль в ребрах. Пламя свечи затрепетало от колыхания воздуха.

– Что это? – спросил он, держа папку в вытянутой руке. – Кому ты пишешь?

– Не твое дело, – произнес Лисанский. – Я же не роюсь в твоих вещах, Гордеев. Или тебя не учили правилам приличия? Не читали лекций о морали, этике, совести, границах чужой собственности? О неприкосновенности личной жизни и о том, что лезть в нее грязными лапами – все равно что расписываться в собственной низости, бестактности и беспардонности?

– Ошибаешься, – отозвался Дэн холодно, – все, что здесь происходит, как раз мое дело.

– Ну да, – фыркнул Лисанский. – Ниже падать уже некуда. Хочешь, можешь отправиться ко мне в комнату и порыться в тряпках.

– У тебя нет тряпок.

– О, ты уже проверил? Черт возьми, я тебя недооценил! – воскликнул Лис в притворном удивлении.

– Если бы они у тебя были, ты бы не разгуливал в рванине, – сердито проворчал Дэн.

Лисанский не обратил внимания на подначку, хотя его старомодная сорочка была явно извлечена из какого-нибудь местного шкафа, насчитывала не один десяток лет и лишь чудом не расползалась на истлевшие нитки. Все верно: его единственная рубашка превратилась в лохмотья, а Орден на подобные мелочи внимания не обращал.

– Кому ты пишешь? – повторил Дэн.

– Я же сказал, не твоего ума дело. Отдай папку.

– И не подумаю.

– Не лезь, Гордеев. Это мои вещи…

– Были, – Дэн сунул папку под мышку. – Сдается мне, Магистр был прав. Ты знаешь, где находится Анна, раз пишешь ей. Ведь адресат она, верно?

– Не испытывай мое терпение, – сквозь зубы процедил Лис.

– Это мы уже проходили. Снова подеремся?

– Если ты раньше не рассыплешься.

Повисло молчание. Дэн прикидывал, сможет ли проскользнуть мимо, чтобы спуститься с чердака в холл, или придется-таки подвинуть врага с дороги. Лисанский просто ждал, не сводя с него холодных сощуренных глаз.

– Где она? – наконец спросил Дэн, сообразив, что просто так Лисанский его не выпустит, а взывать к стихии сейчас было бы самоубийством. – Скажи, где твоя мать, и я отдам тебе папку.

Тот покачал головой с грустной улыбкой:

– Так я был прав: им нужна моя мать.

Дэн молчал.

– Ладно. Я отвечу. И делай, что хочешь. Беги, сообщай Магистру, лети быстрее ветра. Если ты здесь из-за этого, если избавиться от тебя можно только так… – Лис задержал дыхание на несколько секунд, словно собираясь с мыслями и набираясь храбрости. – Она далеко, Гордеев. Она там, откуда не возвращаются, где ее уже никто и никогда не достанет: ни чертов Орден, ни Магистр. Моя мать умерла, Гордеев. Семь месяцев назад. Рак, можешь так и отметить в отчете. И чтобы никаких вопросов – да, я понимаю: врачи, целители, лекарства; да, наверняка она тоже это понимала. Но, похоже, просто не желала лечиться, не хотела бороться, опустила руки, потому что отца сгноят в катакомбах, а я застрял в проклятом Интернате и ничем – ничем! – не мог ее поддержать, образумить… помочь. Она умерла… и точка.

– Но, – потрясенно пробормотал Дэн, чувствуя, как папка тяжелеет и оттягивает ему руку. – Ты пишешь ей! Ты…

«…просишь ее не приходить», – закончил он про себя. Лисанский поглядел на него с презрительной жалостью.

– Пишу, – согласился он. – Потому что мне больше некому писать. Только вот с отправкой почты тут проблемы. Нет почтовых ящиков, нет почтальонов, а главное – я не знаю адреса.

Это каким же идиотом нужно быть, чтобы не догадаться? В папке лежала целая кипа писем!

Дэн уронил ее на сундук – огонек свечи задрожал, мигнул и погас.