– Я отправляюсь в резиденцию с отчетом, – сообщила Ева, поднимаясь с колен из-за журнального столика.

Было раннее утро, ничем не отличавшееся от позднего вечера или самого разгара дня, – та же опостылевшая серость за окнами, те же косые полосы дождя, тот же насквозь прокопченный камин, дрожащие огоньки свечей и тоскливое чувство уныния, смертной тоски и движения по замкнутому кругу.

Дэн только что вошел в гостиную, застегивая пуговицы на рубашке и зевая после бессонной ночи. Лисанский уже грелся у камина с кружкой дымящегося чая. Волосы у него были растрепаны, лицо мрачное, а под глазами чернели круги – видимо, и он в минувшую ночь не сомкнул глаз.

Девушка же, судя по перепачканным чернилами пальцам, встала довольно давно и успела исписать листок бумаги мелким убористым почерком.

От ее заявления Лис заметно напрягся, да и сам Дэн почувствовал себя не лучше. Усаживаясь в кресло возле журнального столика, он кинул взгляд на листок и переспросил:

– С отчетом?

Ева натянула на плечи короткий белый плащ с голубой оторочкой на рукавах, воротнике и подоле. Выскользнувший из правой петли пояс волочился по полу.

– Я задержалась, – объяснила она, пытаясь, не глядя, подхватить его, чтобы завязать на талии. – Придется долго объяснять почему. Я упомянула вашу драку, не вдаваясь в подробности, но не думаю, что Магистр окажется слишком занят, – уж на вас-то он время найдет.

– Странно, что моих отчетов никто ни разу не потребовал, – сварливо пробормотал Дэн и тут же пожалел об этом, потому что Ева со свойственной ей прямотой выдала:

– У тебя другая ситуация. Тебе запрещено покидать дом.

Лисанский оживился и с интересом воззрился на него.

– Что-то новенькое!

Дэн метнул в него тяжелый взгляд и промолчал.

– Расскажи ему, – посоветовала Ева. – Все равно узнает.

– Сама расскажи.

– Мне некогда. Пора уходить, а я еще не составила список того, что вам принести.

Уж не ослышался ли Дэн?

– Без проблем! – воодушевился Лисанский, не дав толком подумать, и принялся загибать пальцы: – Рубашку, тридцать пар черных носков, куртку, постельное белье, магическую лампу, мобильник с новой сим-картой, бритву с запасом кассет, бутылку коньяка – и нечего на меня так таращиться, Гордеев, себе сам заказывай! – мой фамильный перстень, он затерялся где-то в орденских застенках. А еще пару томов по черной магии, электричество и горячей воды!

– И губоскат не забудь! – ядовито присовокупил Дэн.

– Твои убогие комментарии я игнорирую, – сухо отозвался Лисанский.

– Боюсь, я не все запомнила, – серьезно сказала Ева. – Но постараюсь. Дэн?

– Э-э-э… – что он мог заказать? – Ну, насчет бритвы была неплохая идея, – он потер подбородок. – И одежды бы не помешало. Не знаю, у меня вроде все есть. Если, конечно, ты не сможешь раздобыть мои браслеты.

– Ага! Так и знал, что у тебя их конфисковали, – злорадно хмыкнул Лис.

– Мне запрещено брать с собой что-либо помимо собственной одежды, – проговорила Ева. – Но если вас не отвлечь друг от друга, вы сравняете с землей не только этот дом, но и весь квартал.

– Достань хоть что-нибудь из моего списка, Паламейк, и я тебя расцелую! – поклялся Лисанский.

– Значит, пообещайте, что дождетесь моего возвращения, – потребовала Ева. – Если только увижу, что снова сцепились, в следующем отчете порекомендую посадить вас на цепь.

– Полезет – дам в зубы, – проворчал Лис.

Дэн проглотил ответную реплику – девушка смотрела на него с тревогой, и разочаровывать ее не хотелось.

– Заключим пакт. Перемирие, – вот бы еще поверить собственным словам. – На время твоего отсутствия.

Ева не сводила с него огромных голубых глаз. Дэн почувствовал себя неуютно, этот прямой, пронзительный взгляд словно проникал в мысли и выскабливал из подсознания самые глубокие, самые затаенные намерения. Вероятно, так оно и было: Ева пустила в ход свою хоть слабенькую, но телепатию.

То ли у нее ничего не вышло, то ли помыслы Дэна, к его удивлению, и впрямь оказались кристально чисты – девушка удовлетворенно кивнула:

– Договорились.

Скатала листок с отчетом в рулончик и крепко сжала его в кулаке.

– Если повезет – до вечера, – попрощалась она и выскользнула за дверь.

В воцарившейся тишине было слышно, как звенят на ветру оконные стекла. Лисанский отвернулся к камину и уставился на весело потрескивающие дрова. Дэн положил ладонь на край журнального столика и принялся ковырять ногтем уголок кожаного книжного переплета.

С уходом Евы атмосфера в гостиной пропиталась неловкостью и напряжением – не то чтобы враждебным, скорее настороженным. Дэн ждал от Лисанского язвительных реплик и тщетно пытался успокоиться и убедить себя, что тот проведет утро – и вообще весь день – в его излюбленной демонстративно-презрительной манере: выпьет чаю, усядется за книги и бумаги и сделает вид, будто Дэна либо не существует вовсе, либо тот существует исключительно в виде предмета интерьера.

Вчерашний короткий разговор на чердаке ни к чему не привел. Дэн сомневался, стоило ли принимать рассказ о смерти Анны за чистую монету. Наверняка Лисанский соврал – он тварь подлая, хитрая и изворотливая. Сказка о смерти могла быть выдумана с целью выгородить мать, заставить Орден махнуть рукой на ее поиски. И, в конечном итоге, спасти ее от камеры, допросов и позора. А письма… чем не идеальное прикрытие для подобного плана? Каким бы трусливым ни был Лисанский, глупцом его не назовешь. И если он ждал, что Орден заинтересуется Анной – или ее банковскими счетами, – то мог предвидеть появление наблюдателя. У него было множество пустых вечеров, чтобы написать несколько десятков душещипательных писем. Главное – заставить надзирателя поверить в его горе и сыграть как можно убедительнее.

В общем, Дэн весь извелся этой ночью, искрутился в постели, однако попытки проанализировать ситуацию так и остались полусонным бредом. Он был растерян. И не знал, куда деться. Не знал, что думать, как себя вести, что предпринять.

А Лисанский все тянул потихонечку свой ядовитый лиственный чай и глядел в огонь.

Когда он заговорил, Дэн вздрогнул от неожиданности.

– Ты не рассказал Паламейк о моей матери, – голос его был начисто лишен эмоций. Кинул фразу, как кость – собаке. И замолчал, ожидая ответа.

А что можно было ответить?

– Нет. Не рассказал.

– Почему? – в тоне Лиса мелькнул легкий оттенок любопытства.

– Не уверен, что ты не солгал.

– Ясно, – Лисанский, кажется, улыбнулся.

Дэн не видел его лица – тот сидел к нему спиной, по-прежнему наблюдая за языками пламени в камине.

– Почему ты сам не расскажешь? – спросил он. – Если так уверен, что именно этого от тебя ждут…

– Чтобы меня бросили гнить в катакомбы? Потребность в информации о матери – единственное, что удерживает Орден. Если узнают, что она мертва, я загремлю на нары. Возможно, в отдельную камеру с удобствами в уголке – сырой и холодный каменный мешок без окон с матрасом из гнилой соломы. Я слышал, в турайдских подземельях это самое привилегированное жилище. Бывает и хуже. Бывают колодцы, в которых можно только стоять, – весьма изощренный способ пытки. А бывают общие камеры с решетками, через которые выродки в рясах наблюдают, как кого-нибудь опускают.

Дэн слушал, на автомате подыскивая слова для язвительного пожелания – именно туда загреметь и получить сполна. Но слов не находилось. Вернее, не находилось злости, а без нее слова казались пустыми и жалкими. Дэн вдруг понял, что смертельно устал от ненависти, – ему бы передохнуть, отвлечься, переключиться хотя бы на время. Ярость и бесконечные стычки выжали его досуха.

– Уволь, Гордеев. Не знаю, сколько еще я протяну здесь, но, сколько бы ни протянул, здесь приятнее, чем в катакомбах.

Странно, что Лис рассказывал об этом ему.Уж на его-то сочувствие рассчитывать было глупо.

– В общем, мне невыгодно, чтобы о смерти матери узнали, – закончил тот. – И твое недоверие на руку. А то я уже тысячу раз пожалел, что наболтал вчера лишнего. Впрочем, ты бы и сам догадался, хоть ты и тупой…

Он замолчал. Вероятно, действительно жалел о сказанном.

– Гордеев, от вида твоей физиономии молоко скиснет, – заметил Лис десятью минутами позже, обернувшись. – Что там у тебя стряслось?

– Где? – не понял Дэн.

– В Ордене.

Надо будет не забыть выразить Еве глубокую благодарность: подставлять его, видимо, тоже входило в план по спасению его души.

– Расскажи! – настаивал Лис.

– С чего вдруг?

– С того, что делать нам все равно нечего…

– И это дало тебе повод надеяться, будто я захочу излить душу? Ты меня плохо знаешь.

– Наоборот. Я еще в интернатские времена заметил, что ты даже с друзьями своими разговаривал через раз и не обо всем. Страдал в одиночку, тянул бремя восхождения…

– Сарказм должен подвигнуть меня на откровения? – усмехнулся Дэн.

– Ну… умом тебя не поймешь. А вдруг?

– Я же говорю, ты слишком плохо меня знаешь.

– Так расскажи.

Лисанский, неуклюже предлагающий перемирие (во второй, кстати, раз) – до чего жалкое зрелище! Колючего, ершистого, ненавидеть его было проще. С чего он вообще взял, будто Дэн захочет ему довериться? Откровенность за откровенность? Что за торгашество?

– Я не в настроении, – сказал Дэн, барабаня пальцами по книжной обложке.

– Боишься дать лишний повод для насмешек? Брось! Может, я смогу помочь?

Дэн недоверчиво покачал головой: Лис, готовый проникнуться состраданием? Что, черт возьми, здесь происходит?

– Ты с ума сошел, – наконец заключил он.

– С кем поведешься, – Лис пожал плечами. – Ладно, не хочешь – молчи. Храни свои стр-р-рашные тайны. Может, Паламейк окажется посговорчивее.

– Я гляжу, вы с ней поладили, – бросил Дэн с неожиданным раздражением. Ева могла поддерживать его как бывшая подруга Руты, но ее стремление угодить еще и Лисанскому вызывало неприятное недоумение и наводило на грустные размышления о двуличии девушки. Дэн скрипнул зубами, вспомнив, как она ворковала над Лисом, как осторожно, боясь причинить боль, ощупывала его ребра, как гладила по щекам… Лисанский не заслуживал жалости! Ни жалости, ни умиления, ни поддержки, ни участия – ни-че-го.

– Она бывает… забавной, – Лис поднял кружку, взбалтывая остатки чая и разглядывая его в свете огня.

– Если я не захочу, она тебе ни слова не скажет, – отрезал Дэн. Испытывать бы хоть десятую долю той уверенности, которая звучала в голосе…

– Если язахочу, она передо мной наизнанку вывернется, – вкрадчиво заверил Лис, и его губы дрогнули в кривой усмешке.

– Настолько уверен в собственной неотразимости? – Дэн насмешливо сощурился. – Когда ты в последний раз смотрел в зеркало?

– Дело не во внешности, Гордеев, – Лис ни капельки не обиделся. Наоборот, в его словах прозвучала непоколебимая уверенность, твердость и сила. – Дело в манерах. Но тебе с твоим плебейским происхождением и убогим умишком этого, конечно, не понять.

– Ха! Уговаривай себя, уговаривай. Что еще ты можешь предложить женщине, кроме хваленых мифических манер? Кстати, сколько тебя помню, ты всю жизнь блистал исключительно хамством и невероятной подлостью, а никак не манерами. Поэтому, боюсь, напрасно тебе папа в уши надул о родстве с польскими королями. Наврал, как пить дать, – Лисанский сжал челюсти, а довольный собой Дэн расплылся в улыбке. – К тому же от былого состояния остались рожки да ножки. Бедненький, но чистенький, а, Лис?

– А сам-то что можешь предложить?

– А я в отличие от некоторых не продаюсь. Это во-первых. А во-вторых, Еву ты знаешь еще хуже, чем меня. Манерами ее точно не проймешь.

– Ну да, она же чокнутая, – согласился Лис. – И на что она, по-твоему, купится? На слезливую историю о тяжкой участи заключенного? Мне потрясти перед ней рваной – правда, очень дорогой – рубашкой и доверительно признаться, будто у меня тоже случаются галлюцинации?

– Главное, не перегни палку и не признайся, будто у тебя тоже случаются месячные, – фыркнул Дэн.

– Остряк.

– И все ради того, чтобы добраться до моих секретов! Ниже падать некуда.

– Ниже уже занято, – легко согласился Лис. – Тобой.

Дэн закатил глаза и устало поднялся с кресла. Еще чуть-чуть – и бестолковая перепалка набьет ему оскомину.

– Пойду, прогуляюсь, – произнес он.

– Ну-ну. До туалета?

– До подземелий, – Дэн снисходительно улыбнулся. – Так что не трясись: если с Евиного чая тебя пронесет, трон свободен.

– Я с тобой, – неожиданно заявил Лисанский, стукнув кружкой о каминную полку. – Мне тоже нужно в подземелья, – Лис был само терпение: никаких язвительных реплик в адрес интеллектуальных способностей, а это что-нибудь да значило!

– Тебе-то зачем?

– А тебе? – вопросом на вопрос ответил Лисанский.

– Я первый спросил.

– Черт возьми, что за детский сад? У Паламейк были браслеты, это тебе о чем-нибудь говорит?

– Не вижу логики, – проворчал Дэн.

– Она открыла заброшенную лабораторию Мефисто!

– Ты собираешься проникнуть в лабораторию?

– Браво! Какая ты глыба, Гордеев! Какой матерый человечище! Сам догадался – хоть и со второй попытки. Да, я собираюсь проникнуть в лабораторию.

– Не захлебнись ядом – отравишься, – предупредил Дэн раздраженно. Ему вовсе не улыбалось исследовать подземелья в компании гаденыша, который чуть было не отправил его к праотцам. Взаимно, правда, но это не меняло сути. – И что ты там забыл? Надеешься отыскать завалявшийся пузырь с азотной кислотой и бутылку глицерина? Сляпаешь динамитную шашку и подорвешь стену?

– Вообще-то все куда прозаичнее. Но мне нравится ход твоих мыслей.

Проходя мимо, Лисанский хлопнул его по плечу, и Дэн мгновенно подобрался, готовый дать отпор в случае атаки.

– Расслабься, – посоветовал Лис. – Раз уж мы идем вместе, нужно заключить перемирие. Минут на сорок. Учитывая обещание, данное тобой Еве, я хочу быть уверен, что ты не подставишь мне подножку на крутой лестнице, не ударишь в спину и не замуруешь в подземном каземате. Ну так как? Мир?

– Мир, – проворчал Дэн, невольно пряча руки за спину – только рукопожатий им и не хватало! – А касательно камеры… Мне нравится ход твоих мыслей!

– Вот что я тебе скажу, Гордеев, – вещал Лисанский спустя несколько минут, когда они спустились на первый этаж и добрались до закрытой наглухо дубовой двери. Его голос дрожал от предвкушения. – Мефисто, не к ночи будь помянут, был гением. Помешанным, параноиком, психопатом, маньяком и фетишистом – это верно. Что поделать, за гениальность приходится платить. Еще Чезаре Ломброзо, итальянский психиатр-криминалист… да что тебе говорить, все равно не знаешь!

Так вот, один умный мужик в прошлом веке развернул концепцию о связи гениальности с сумасшествием. Дескать, любой гений – это просто психически больной человек. Доказать этого Ломброзо, правда, не сумел, хотя и материала было предостаточно, и исследования проводились обширные. Не важно. Я хочу сказать, что каким бы ублюдком ни был Мефисто, он жизнь положил на алтарь науки о зельях.

– Поменьше пафоса, – попросил Дэн.

– Да ну тебя, деревенщина! Я тут перед ним распинаюсь!..

Лис налег на дверь плечом – та, помедлив, поддалась. Оглушительно заскрежетали сто лет не смазываемые петли, в лицо дохнуло могильным холодом и горькой, сырой, заплесневелой землей. Черный прямоугольник дверного проема напоминал провал в бездну. Скользкие ступеньки терялись во мраке в двух шагах от порога.

– Жаль, свечку не захватили, – заметил Дэн.

– Возьми лампу, – Лис огляделся и направился к одному из пыльных стеклянных плафонов в стенной нише. – Сможешь зажечь?

Дэн не удостоил его ответом. Стер пыль и паутину с другой лампы и стряхнул на пол жирного паука-крестовика, который хоть и нацелился, да так и не удосужился укусить за палец. Осторожно, боясь раздавить хрупкое стекло, он открутил крышку и подул на скрюченный отсыревший фитилек. Раз, другой… Накрыл вспыхнувший огонек плафоном и повернулся к Лисанскому.

Тот уже держал за медную ручку очищенную от грязи зажженную керосиновую лампу. Сомнительно, чтобы он воспользовался стихийной магией, – если Дэн не ошибался, Лисанскому неплохо повиновались вода и воздух, но уж никак не огонь. Холодная голубая кровь – холодная магия. Однако спичкой вроде тоже не чиркал…

– Идем, – позвал Лис, настороженно озираясь. – Лучше, если о нашей вылазке не прознает призрак.

– Ты разорялся о его гениальности, – напомнил Дэн, лишь только тьма сомкнулась за спиной. Лисанский, разумеется, уступил ему пальму первенства.

– Не говорил, а воздух впустую сотрясал, – голос Лиса во мраке зазвучал особенно отчетливо, глубоко, обволакивающе.

– И что ты рассчитываешь отыскать в лаборатории?

– Пока не знаю. Понятия не имею, над чем работал Мефисто в последние годы жизни. Он с удовольствием посвящал меня в подробности приготовления ядов – я уж не говорю об убийствах. Но было нечто, о чем он предпочитает не распространяться.

– Черная магия?

– Возможно.

– Это противозаконно, – заметил Дэн.

– Много ты понимаешь, – Лисанский отмахнулся. – Глупо предполагать, будто Мефисто всю жизнь корпел над одними ядами да косил направо и налево всех кого ни попадя. Гениальность не предполагает одностороннего развития, Гордеев. Гениальность – это всегда многогранность увлечений и обреченность на успех во всем, за что бы ты ни взялся.

– По-моему, ты переоцениваешь этого извращенца, – с сомнением сказал Дэн. – В любом случае, даже если в лаборатории тебе попадется нечто стоящее и – так и быть! – гениальное, что ты будешь с этим делать? Присвоишь и запатентуешь открытие? Планов прямо-таки громадье! И все наполеоновские.

– Нет у меня никаких планов, Гордеев. Я просто хочу отсюда выбраться.

– Ага! Нитроглицерин, как и было сказано, – засмеялся Дэн.

– Глицеринтринитрат, дубина, – фыркнул Лисанский. – Чему тебя только в школе учили!

– Не умничай!

Узкая лесенка наконец вылилась в коридор. Каменные стены, пыльные серые тенета, свисающие с низкого потолка, несколько дверей по обе стороны от прохода.

– Я бывал здесь раньше, – заметил Лис. – Но тогда все двери были запечатаны заклятиями, а без браслетов открыть их может только фокусник.

– А как же стихийная магия? Снес бы дверь с петель – и дело с концом.

– Вот именно что с концом! Тут бы мне и крышка. Охранные заклятия грубой силой не снимаются, уж ты-то должен это знать, боевой маг.

– Да ладно! Можно и снять, если поднапрячься.

– Если поднапрячься, можно и дом снести, – согласился Лисанский. – И гордо почить под обломками. Смотри в оба! Паламейк сказала, что открыла лабораторию и хранилище. Значит, две двери из десяти должны быть не заперты. Кстати, зачем тысобирался в подземелья?

– От скуки, – признался Дэн, одну за другой поворачивая дверные ручки. – Тошно весь день торчать в комнате или созерцать твою постную мину.

– Есть! – Лисанский испустил ликующий вопль. Дверь, которую он потянул на себя, скрипнув, отворилась.

И впрямь лаборатория. Пахло здесь почти так же гадко, как на соответствующем этаже в резиденции. Разумеется, здесь давным-давно ничего не варили, оборудование устарело, и если бы Дэн перешагнул этот порог неделей раньше, он не почувствовал бы ровным счетом ничего. Но до них с Лисанским здесь побывала Ева: на полу виднелось множество следов, будто кто-то долго бегал туда-сюда и топтался на одном месте, а доска для нарезки ингредиентов была выпачкана соком растений и кусочками засохших корешков… или кишок, а то и еще чего похуже.

Но что Дэна по-настоящему поразило, так это размеры помещения. Лаборатория была огромной! По периметру стояли шкафы, за стеклами которых виднелись флакончики, колбы, пробирки, штативы, реторты, спиртовки, сообщающиеся сосуды, чашки Петри, тигли, фильтры, воронки – и так далее, и тому подобное. Шкафы сохранились лишь потому, что были металлическими – дерево давно рассыпалось бы в труху, изъеденное древесными жучками и изгрызенное крысами. Огромный чугунный котел снаружи почернел от копоти, а изнутри покрылся накипью. Несколько котлов поменьше выглядели чище, хотя прикасаться к ним Дэн все равно не рискнул. В резиденции еще встречались подобные экземпляры, но он не видел, чтобы их использовали.

Едва переступив порог, Лисанский кинулся к картотеке, занимавшей всю дальнюю стену лаборатории. С его губ то и дело срывались восхищенные восклицания. Как мало человеку нужно для счастья, подумал Дэн, наблюдая, как тот осторожно выдвигает ящик за ящиком, любовно перебирает стопки бумаги (явно заколдованной на сохранность в течение длительного времени) и жадно вчитывается в надписи на обложках толстых папок. Определенно Лисанский нашел себе занятие на ближайшую сотню лет.

– Это на латыни, – бормотал он увлеченно. – Это тоже… так, древние руны… ничего, разберемся… Нужно будет заказать Паламейк десятое издание энциклопедии по колдовским зельям., и обязательно с пояснениями в трех томах… и справочник Николаса Келлера… и «Черную магию» Пуассо… Господи, это же… это…

Дэн отвлекся от бессвязной болтовни Лисанского и прошелся по лаборатории, не рискуя ни к чему прикасаться. В душе поселилось чувство гадливости, даже омерзения. Именно здесь, в этих стенах изобретались яды, погубившие, наверное, не одну сотню людей. Именно здесь варились зелья, за использование которых в нынешнее время приговорили бы к пожизненному заключению в катакомбах. Именно здесь…

Дэн вскинул голову и уставился в потолок.

Именно здесь…

Знаки.

Белый мел на закопченных черных сводах потолка.

Он уже видел эти знаки раньше. Перекрестья линий, переплетение узоров, пересечения символов. В памяти вспыхнула картина: заброшенный склад, решетки, матрасы, залитые воском полки и тумбочки, огарки свечей, изможденная девочка под грязным покрывалом. И начерченные углем символы на стенах.

Дэн открыл рот, но подавился воздухом. Не смог вымолвить ни слова. Голова закружилась, и от волнения перехватило дыхание.

– Лис, – выдавил он наконец.

– Если перевести… если все собрать воедино и издать книгу… – бормотал тот.

– Лисанский! – заорал Дэн во всю глотку.

Лис подскочил, едва не выронив очередную папку.

– Совсем сдурел? – возмутился он.

– Что это?! – Дэн ткнул пальцем в потолок.

– Руны, – Лисанский проследил за его жестом, и по мере того, как до него доходил смысл написанного, его лицо даже в оранжевом свете факелов приобретало мертвенно-бледный оттенок.

– Можешь прочесть? – спросил Дэн, озадаченный странной реакцией. – Понимаешь, что написано?

– Это не… – Лисанский сглотнул. – Черт возьми, это не просто руны. Это черный язык!

– Так ты можешь прочесть?

– Не совсем. Эти руны используют для некоторых ритуалов…

– Черная магия?

– Да. Но их истинного назначения не знает никто. Считается, что существовало несколько книг, написанных на этом языке, но все они исчезли, все уничтожены еще в Средние века. И если Мефисто начертил их на потолке, значит…

– Где он мог их взять? – перебил Дэн.

– Понятия не имею, Гордеев! А в чем дело?

– Эти же знаки я видел недавно в подвале… в одном месте… Если это действительно мертвый язык, если он применялся в черномагических ритуалах, почему никто из специалистов Ордена не сумел в них разобраться?

– Стоп! Где ты их видел?

Дэн вздохнул. Дело приобретало неожиданный и интересный оборот. Стоило рассказать Лисанскому о самовольной вылазке на территорию заброшенного склада? Или следовало соврать?

– Сведения о черном языке давно стерлись из всех летописей и томов по истории, Гордеев, – объяснил Лис.

– Но не для тебя, – возразил Дэн.

– Ну, специфика моего воспитания заключалась во всестороннем развитии. Всестороннем.Вспомни, кем был мой отец, и представь, на каких книжках я вырос. Это раз. А во-вторых, здесь начертаны и вполне безобидные пентаграммы и символы. Кровь, затмение, демон холода, богиня ночи – ничего сверхзапретного. Руны теряются в общей картине и могут быть приняты за какие-нибудь малоизвестные устаревшие слова.

– Но в общем? Что все это может означать?

– Я бы попросил Паламейк наведаться в наш рижский особняк и утащить пару книжек из тайника, – сказал Лис твердо. – О чем бы ни говорили остальные знаки, они – лишь маскировка.

Черный язык не использовался для созидания и процветания, Гордеев. Он использовался для убийства: для наведения порчи в масштабе целых городов, для вызова чумы и всеобщей истерии, для изгнания души из тела, чтобы занять ее место или вселить какую-нибудь тварь вроде суккуба.

– И вот спустя столько лет кто-то пишет черные руны на потолке заброшенного склада и похищает детей для ритуалов, – пробормотал Дэн.

– Это связано с твоим появлением здесь? – осведомился Лис.

– Идем отсюда, – вздохнул он. – Похоже, мне все-таки придется тебе кое-что рассказать.

– Я вернулась! – провозгласила Ева, распахнув дверь в гостиную, и, споткнувшись, почти перелетела через порог. От падения ее спасло кресло, которое Лисанский незадолго до этого отодвинул от стены и поставил поближе к камину, чтобы было удобнее складывать книги.

– Привет, – сдув с лица выбившуюся из-за уха прядь волос, улыбнулась она. – Я вижу, вы еще живы.

– И даже здравствуем, Паламейк! – с кривоватой снисходительной улыбкой подтвердил Лис.

Дэн кинул на него быстрый взгляд – кажется, Лисанский искренне обрадовался появлению девушки, хоть и пытался скроить надменную мину. Что ни говори, а присутствие Евы отвлекало и успокаивало. Не будь ее, они с Лисом по сию пору мутузили бы друг друга почем зря – со злости, от скуки, досады или по привычке. Теперь не хотелось вспоминать, сколько раз за этот резиново длинный день Дэн с тревогой поглядел на дверь гостиной и каминные часы – только что дыру не протер на циферблате! – и сколько унылых мыслей пережевал в периоды затяжного молчания.

– Похоже, вы не столь безнадежны, как мне представилось вначале, – Ева расстегнула промокший от дождя плащ – брызги разлетелись по комнате – и повесила его на сиротливо торчащий из стены полированный кабаний клык. Под плащом оказались все те же кружевная блузка и вельветовая юбочка. На ногах – стоптанные кожаные туфли темно-коричневого цвета и серые гольфы, съехавшие гармошкой. С распущенных волос стекали дождевые капли, на раскрасневшемся лице осела мелкая водная пыль.

– Как успехи с отчетом? – осведомился Дэн, старательно делая вид, будто вопрос, в общем-то, плевый, и он интересуется скорее из вежливости, нежели из интереса.

– Приняли. Я поговорила с Магистром, поскольку ты, Денис, подчиняешься непосредственно ему. Не стала расписывать ваши стычки подробно, но он чрезвычайно умен. Не удивлюсь, если ему и без меня было известно, чем вы здесь развлекаетесь.

– Не нужно быть ясновидящим, – усмехнулся Дэн, встретившись с Лисанским дерзким взглядом.

– Магистр сказал, что я могу вернуться в дом и пробыть здесь столько, сколько понадобится, однако потребовал неофициальный отчет раз в семь дней, – Ева собрала с плеч влажные волосы, встряхнула и откинула их обратно за спину, потом, устало прикрыв глаза, помассировала виски пальцами. – Он категорически запретил что-либо брать с собой.

– И ты, естественно, послушалась! – разочарованно буркнул Лис. Видимо, его счастливая возможность выкинуть дырявые носки и обзавестись новой рубашкой улетела.

– Естественно, нет, – сонно возразила Ева.

Лисанский совсем неаристократично вытянул шею, когда она стала шарить по карманам своего нелепого белого плаща, на котором теперь красовались неприглядные желтые разводы.

– Где же оно все… куда запропастилось…

– Может, за трон закатилось, – насмешливо предположил Дэн.

– Подержи, – Ева один за другим стала деловито извлекать из кармана пузырек за пузырьком, склянку за склянкой, сверток за свертком и сгружать все это в его неуверенно протянутые руки. Когда класть стало некуда, на секунду замешкалась с толстой бутылкой медицинского спирта и кивнула на диван: – Брось туда, потом разберу. Ага, вот! Рубашка, – сообщила Ева, вытягивая за рукав из кармана его, Дэна, собственную рубашку! – Извини, Игорь, у меня не было времени бегать по магазинам, поэтому я заглянула домой к Денису. Она висела в шкафу – должна быть чистой.

Серая ткань осела на колени изумленного Лисанского. Тот, оправившись от удивления, подцепил ее двумя пальцами и кашлянул.

– Донашивать после Гордеева обноски? – осведомился он, стараясь придать голосу привычную брезгливо-высокомерную интонацию.

– Перетолчешься, – Дэн подскочил с кресла и попытался выхватить рубашку у него из рук. Но тот вцепился как клещ, аж нитки треснули и едва не порвались, и с возмущенным: «Шиш тебе!» – рванул добычу назад.

– Носки, – продолжила Ева. – Тридцать пар не нашлось…

– Тоже гордеевские? – Лисанский подозрительно прищурился. – Надеюсь, ты их не из-под кровати выгребла? И это не те, что в углу стояли?

Дэн метнул в него убийственный взгляд.

– Нет, я взяла только новые, – Ева кинула Лису пару целлофановых упаковок. – Поделите как-нибудь.

– Что значит «поделите»? – не понял Дэн. – Здесь все мое, между прочим. А как ты попала ко мне домой, кстати?

– Через дверь.

– А адрес…

– Есть в телефонном справочнике.

– Ясно. Значит, теперь каждый, кому не лень…

– Так. Что еще? – перебила Ева.

На колени Лисанскому, точно из рога изобилия, посыпались ручки, бумага, книги в кожаных тисненых переплетах, магическая лампа – еле успел подхватить! – две бутылки коньяка, металлическая фляжка без опознавательных знаков, охапка постельного белья, пара полотенец, черная куртка, старенький мобильник, электронная игра «Тетрис» и пачка батареек, доска для спиритических сеансов и полная иллюстрированная «Энциклопедия призраков: как вызвать, отогнать или упокоить заблудившуюся душу».

Обстрел еще не завершился, а Дэн уже выудил из кучи вещей тяжелую пластмассовую коробку явно советского производства. Надпись на ней гласила: «Бритва электрическая. Опасная».

– Это папина, – пояснила Ева.

– Ты б ему еще электрогитару приволокла, – сдерживая усмешку, посоветовал Дэн, демонстративно помахивая в воздухе проводом с вилкой.

– А в чем де… ой, – Ева выглядела несчастной. – Не подумала… – она торопливо сунула руку в другой карман плаща, наспех произвела раскопки, вытащила нежно-розовый бритвенный станок и виновато протянула его Лису. – Вот, возьми мой, он почти новый, я, честно, не сообразила…

Тот уставился на бритву как на врага народа. Тут уж Дэн не выдержал и истерически захохотал. Лисанский зыркнул на него, сощурился и решительно взял станок.

– На пару раз хватит, – заявил он.

– Да ладно, чего тебе брить-то? – не унимался Дэн. – Ноги?

– Даже не пытайся потом клянчить, понял?

Однако выстрел в самое сердце Лиса прогремел, когда Ева положила ему на ладонь массивную платиновую печатку. Дэн понятия не имел, откуда она, хотя в Интернате Лисанский без конца козырял ею, якобы подтверждая «фамильным перстнем» свое благородное происхождение. Надев кольцо на безымянный палец, Лис сжал кулак.

– Где ты…

– С горячей водой ничего не могу поделать, – сказала Ева отстраненно, уже забыв о нем. – И с браслетами тоже. Прости, Денис.

– Да я и не рассчитывал.

Интересно, почему, в таком случае, Дэн чувствовал себя задетым? Не потому ли, что Лисанский тихо млел в куче барахла, а он стоял рядом с пустыми руками, как дурак?

– Что ж, для первого раза достаточно, – удовлетворенно заключила Ева. – Надеюсь, вы оставили мне что-нибудь перекусить?

Дэн кивнул на журнальный столик, на котором красовалась тарелка с тушеными овощами. Нетронутыми. И проворчал:

– Я спать.

– А я, пожалуй, выпью! – воскликнул Лисанский бодро, выдернув из груды вещей бутылку коньяка. – Ах да! Чуть не забыл. За мной должок.

Поднявшись с кресла, развязной походкой он приблизился к девушке, которая в смятении подняла на него прозрачно-голубой взгляд, притянул ее к себе за талию и легонько поцеловал в уголок губ.

– Спасибо! – шепнул он вкрадчиво.

Ева затрепетала и покачнулась, когда он отстранился и как ни в чем не бывало направился обратно к креслу.

Дэн вдруг сообразил, что его трясет от желания запустить в мерзавца-позера чем-нибудь тяжелым Если он тронет Еву, если только положит на нее глаз и попытается охмурить эту доверчивую, простодушную девочку…

Сделав над собой усилие, Дэн глубоко вздохнул. Не стоило заострять внимание на глупых выходках. Лучше было успокоиться, взять себя в руки и заняться тем, что сейчас имело первостепенное значение. Для начала выспаться, а завтра рассказать Еве о знаках на потолке в лаборатории Мефисто.

Именно так он и поступит.

С рассказом он опоздал.

Утром, едва войдя в гостиную, Дэн обнаружил почти идиллическую картину: Лис и Ева сидели на диванчике в окружении десятка открытых книг, тесно прижавшись друг к другу плечами и склонившись над какой-то ветхой рукописью.

– Здесь, – говорил Лисанский увлеченно, без тени своего обычного высокомерия, – несколько похожих символов. Видишь этот значок? У меня в детстве была книга, в которой я, точно помню, видел нечто подобное. Вот эти лепестки обозначают языки пламени, эта черточка – ритуальный клинок.

– Жертвоприношение? – предположила Ева тихо.

– Или приготовление к свежеванию туши животного, – Лисанский пожал плечами. – Однозначная трактовка у этих символов редко бывала – так хранители знаний, черные маги, пытались запутать непосвященных, желающих разобраться в рунах самостоятельно. Вообще, все это очень напоминает японские иероглифы.

– Ты знаешь японский? – встрял Дэн, чтобы привлечь внимание к своему появлению.

Лисанский бросил на него ничего не выражающий взгляд.

– Я знаю структуру нескольких иностранных языков, Гордеев, потому что я, в отличие от тебя, в жизни интересовался не только боевой магией.

– Зато я, в отличие от тебя, не разбрасывался на миллион увлечений, и если уж я взялся за боевую магию, то достиг совершенства. И не стану кичиться тем, что знаю структуру!

– Ты плохо спал? – участливо осведомился Лисанский.

– Ну, худо-бедно спал, – признался Дэн. – А вы, как я погляжу, и вовсе не ложились. Так и просидели тут всю ночь, беседуя о делах насущных.

– Игорь рассказал мне о символах, – отстраненно сообщила Ева.

– Какая неожиданность, – буркнул Дэн, сам не понимая, что за муха его укусила. Провокационный вид Лисанского, сидящего так близко к девушке и ведущего неторопливые беседы, вызывал в душе плохо контролируемое раздражение и желание защитить, оградить ее от этой ядовитой змеюки.

– У Гордеева критические дни, – объяснил Лис, обернувшись к Еве. – У него такое бывает: часть мозга, не получившая должного применения, отгнивает и начинает вытекать через уши.

Та улыбнулась. Дэн покраснел от злости.

– Так на чем я остановился? Ну да, японский, – Лис снова склонился над рукописью, оставив Дэна тихо закипать в одиночку. – В японском большинство иероглифов имеет два чтения – он и кун. Оны – китайское чтение иероглифов – не являются отдельными словами, а выступают как компоненты слов китайского происхождения. А куны – чтение собственно японских слов. У одного и того же иероглифа может быть несколько как онов, так и кунов. Выбор чтения зависит от контекста, но на чтение по кунам обычно указывают окончания слов, написанные слоговой азбукой хираганой. Понимаешь? Иероглиф один, а чтений несколько. Правда, значения, как правило, остаются в рамках одного понятия.

Ева, кажется, схватывала информацию на лету: не перебивала, не переспрашивала. А Дэн слушал, насупившись, и все больше раздражался оттого, что никак не мог уследить за нитью рассуждений.

– Я не знаю, для чего выдумана столь сложная языковая структура, – продолжил Лисанский. – Но в черном языке все то же самое. Он передавался из поколения в поколение только посвященным, и маг средней руки выучить его просто не сумел бы. Поэтому, когда книги, написанные на этом языке, были уничтожены, а чернокнижники убиты, он быстро забылся – канул в Лету вместе со своими хранителями.

– И тем не менее записи о нем сохранились, – встрял Дэн. – Мог этот Ромель где-то раздобыть книги по черной магии? И если мог, то где? А главное – зачем?

– Чтобы возродиться в облике священного быка, – сонным голоском предположила Ева.

– Почему быка? – удивился он.

– А почему нет?

– Переродиться, – задумчиво произнес Лис, будто пробуя слово на вкус. – Теоретически – возможно. Интересная мысль. Жаль, ты его уже убил – вечно бежишь впереди паровоза, – а то бы допросили покойного с пристрастием.

– Погоди, может, еще воскреснет, – успокоил Дэн. – Вдруг он успел переродиться.

– Кстати, Илья Ромель не обладал магическими способностями, – заметила Ева. – Как показала экспертиза, он был родным сыном своих родителей, обычных людей.

– Это Магистр тебя просветил?

– Нет. Семен Матвеев.

– Легко отделался… И связи, похоже, сохранил.

– Это аргумент в пользу моей теории, – сказала Ева.

– О быке?

– Ты утверждал, будто убитый тобой юноша начертил формулу, прежде чем ударить, так? Магистр не особо распространялся на эту тему, я сама увидела, – она постучала себя пальчиком по виску, – в его воспоминаниях. Так вот, браслетов на мальчике не было, а послать разрушающее заклятие без проводников невозможно… если только ты не владеешь стихийной магией. Но тогда в формулах отпадает необходимость.

– Не знаю, я не… – Дэн напряг память, но события того дня теперь казались размытыми, – не то чтобы видел, как он начертил формулу. Поток магии был направленным, а я представить не мог, что без браслетов…

– Все потому что нам с детства мозги промывают, – сообщил Лис. – Врут. Пичкают сказками о том, что браслеты – единственный способ овладения силой: мол, без них ты с начала восхождения и сутки не протянешь.

– Может, это и не вся правда, но и не наглая ложь, – возразил Дэн глухим голосом.

– Ах да, четверо подонков в подворотне, которые тебе под руку попались, – Лисанский отмахнулся.

– Несчастный случай, – тихо сказала Ева.

– Бывает и хуже, – Лис откинулся назад и положил руку на спинку дивана аккурат над ее плечами. Намотал на палец светлый локон. – Когда родным и близким достается.

– И ты все равно против браслетов? – уточнил Дэн.

– А ты? Ощутив всю мощь стихии, станешь рваться назад в кандалы? – он вскинул бровь. – Ну? Не слышу ответа. Восхождения без жертв не бывает: либо страдают случайные люди, оказавшиеся не в то время и не в том месте, либо ты сам обжигаешься и ломаешь себе кости. Но любые жертвы оправданы.

– Смерть посторонних… – начал Дэн возмущенно, но был бесцеремонно перебит:

– Разменная монета, не больше. Плата за право постичь первородную магию, и не просто постичь, а подчинить себе, обрести над нею власть. Не самая высокая плата, между прочим.

– Чудовищный цинизм!

– Да брось, Гордеев. Ты хоть раз за три года в Интернате вспомнил о тех, кого ненароком угробил? Только честно: не ради скорбной мины страдальца и тернового венца мученика, возвышающего и облагораживающего тебя в глазах окружающих, а наедине с собой? А? Совесть-то, может, и пискнула, только, держу пари, ты ее быстро заткнул: «Не виноватый я, оно само как шандарахнет!» Что же до собственных синяков и шишек при восхождении, то никакое это не проклятие, это, скорее, естественный отбор. Выживает сильнейший, а не всякая шваль, которую окольцевали: все равно что костыль безногому в руки впихнули, подушку к заднице привязали – и вперед, к вершинам.

Лис замолчал, криво улыбаясь, и было видно, что высказал он еще далеко не все.

– Значит, калечить, убивать, идти по головам – такова твоя жизненная позиция? – уточнил Дэн.

– О, ну что за постное и чопорное лицемерие! Я тебя умоляю! Не нужно ударяться в проповеди – никакой из тебя моралист. Мы с тобой – два сапога пара, ну и рыбак рыбака, как говорится… Тщеславие, амбиции, эгоизм, гордыня – ты мое зеркало, Гордеев, только я, в отличие от тебя, не прикрываюсь псевдонравственной чушью. Магия требует жертв – мы платим, вот и весь фокус.

– Нечего меня с собой сравнивать! – вспылил Дэн.

– Только не ругайтесь, – попросила Ева. – О чем мы говорили? У нас имеется черный маг, который на «ты» с первородной силой…

– Мертвый черный маг, мертвее не бывает, – поправил Лисанский. – Если бы Магистр выпустил меня отсюда, я мог бы подкинуть адресок одного некроманта. Парень звезд с неба не хватает, но раскопай ему могилу – и он тебе любой труп, хоть годичной давности, оживит и допросит по всем правилам. С протоколом, печатями и – внимание! – с личной подписью погибшего.

– И такой умелец на свободе? – заинтересовался Дэн.

– А ты губу не раскатывай, этот умелец не про твою честь.

– Так что мы решим? – спросила Ева.

– Насчет чего? – уточнил Дэн.

– Насчет надписей на стенах.

– У меня мало информации, – Лисанский пожал плечами. – Я расшифрую остальные символы, найду пентаграммы, – он махнул рукой на россыпи книг. – Но для чего все это придумано, смогу сказать только тогда, когда установлю точное значение черных рун.

– Я могу помочь? – осведомилась девушка.

– Только если придумаешь способ попасть в мой особняк, отыскать тайник и принести книги.

– Я мог бы поговорить с Магистром, – предложил Дэн. – Если дело Ромеля получит неожиданное продолжение, меня могут реабилитировать, и тогда я сам займусь поисками ответов.

–  Тебе яместоположение тайника не открою, – бросил Лисанский резко. – И не рассчитывай. Чтобы ты сбежал отсюда, распотрошил мои вещи, разобрался с черным магом и его возможными последователями и собрал лавры победителя? А меня оставил здесь гнить на веки вечные?! Еще чего не хватало!

Дэн неприязненно сощурился.

– А ты надеешься принять в этом посильное участие? Решил загладить вину и отмыть с репутации темные пятна? Тебе никто не поверит. Вдруг это ты начертил на потолке те руны? Вдруг это ты задумал какую-нибудь гнусную выходку? Вдруг для ее осуществления тебе не хватает только содержимого твоего тайника?

– Вдруг я слетал на заброшенный склад на крыльях Морфея и лично разрисовал потолок подземелья черномагическими фресками? – подхватил Лис со смехом. – Окстись, параноик!

Дэн прикусил губу. М-да, кажется, его малость занесло.

– Денис, если Игорь говорит правду, – произнесла Ева, – ив его тайнике действительно есть сведения о черном языке, то что будет, когда они попадут в Орден?

– Их уничтожат, – твердо сказал Дэн.

– Вряд ли. Да, Магистр, может быть, и отдаст такой приказ. Но всегда найдется кто-нибудь, кому больше всех нужно. Кто-нибудь вроде Семена Матвеева. Исключительно из благих побуждений скопирует записи, попытается найти кого-то, кто сумеет их расшифровать…

– Послушай ее, раз мне не веришь, – посоветовал Лис. – Она права. В Ордене полно идиотов и карьеристов, готовых за сенсацию продать родную мать. Не будь наивным.

– Ладно, – Дэн скрепя сердце кивнул. – Раз уж двое против одного…

– Я попаду в город не раньше, чем через неделю, когда отправлюсь в резиденцию с отчетом, – сказала Ева. – У меня временная печать, работает только по определенным дням.

– Черт! – он разочарованно поник.

– Не переживай, Гордеев, мы найдем, чем скрасить унылые часы ожидания, – ухмыльнулся Лисанский. Пошарил рукой у себя за спиной и вытащил бутылку коньяка.

– Лучше займись расшифровкой остальных символов.

– А к чему спешка? Ева, между прочим, тоже неплохо латынь знает. Вот она и поможет.

– Я вижу, вы нашли друг друга, – проворчал Дэн. – Ладно. Тогда я попытаюсь поговорить с Мефисто. И разгадаю этот ребус раньше вас! Уж призраку-то должно быть известно, для чего он исчеркал потолок мелом.

Ева начала собирать книги.

Дэн сунул большие пальцы в карманы джинсов и с решительным видом направился к двери.

День протек как в тумане. Мефисто, когда он действительно понадобился, будто сквозь землю провалился. Или сквозь стену, что в его случае означало одно и то же. Дэн уже и в ванную заглядывал в надежде обнаружить пресловутого утопленника с перерезанными венами, чтобы гневными воплями привлечь призрака; и на первый этаж спускался; и даже подумал, не одолжить ли у Евы доску для спиритического сеанса. Однако обнаружил лишь жуткую желтоглазую тварь, уныло стенавшую в запертом серванте.

Лисанский и Ева, как ни странно, и впрямь нашли общий язык. Лис натянул серую шелковую рубашку и теперь выглядел вполне сносно, даже эффектно. То ли он припомнил разговор о манерах и в самом деле задался целью вскружить девушке голову, то ли нормальная одежда на него подействовала таким странным образом, но он больше не хамил, не дерзил, не ерничал и не отвешивал ядовитых комментариев.

Дэн нервничал.

Парочка целыми днями проводила время на злополучном диване в гостиной, не умолкая, казалось, ни на минуту. У Лисанского в россыпи внушительных фолиантов обнаружился сборник то ли стихов, то ли прозы на латыни, и по этому поводу было устроено показательное чтение. Дэн надеялся, что он сломает язык, но Лис, к несчастью, даже не запнулся. Ева слушала его тарабарщину с открытым ртом и круглыми глазами. Неужели понимала?!

Оказалось, понимала. Лишь только истек час и Лисанский на какой-то невероятно трагической ноте закончил насиловать мозг слушателей латынью, как Ева стерла со щеки невольную слезу, и оба углубились в бурное обсуждение прочитанного.

Дэн сделал вывод, что озвучена была некая душещипательная баллада, в которой некий юный дворянин отправился скитаться по свету, чтобы найти некое таинственное лекарство для невесты, которая чахла день ото дня и уже намеревалась отправиться на свидание со Смертью. Однако дворянин отыскал Смерть первым! Ту самую, которая – как все, кроме Дэна, знали – играет в шахматы на бессмертие, а ставка – жизнь соперника. Вот юноша и вознамерился спасти свою возлюбленную. И, видимо, мозгов ему было не занимать, ибо он сразу смекнул: пока Смерть занята, невесту в могилу никакая болезнь не сведет – ни волшебных лекарств не надо, ни врачей. Он взял привычку думать над ходами так долго, что затянулась партия на добрую сотню лет. Идиот! Невеста его, даром что совсем захирела и отупела от горя и тоски по возлюбленному, времени зря не теряла: вышла замуж за другого, нарожала детей, внуками обзавелась. О бывшем своем в приступе меланхолии иногда вспоминала… И никто и ухом не повел, что во всем мире сто лет ни один человек не умер. А самое обидное – черт его знает, кто в конце концов эту партию выиграл!

В общем, Дэн приуныл. Почувствовав себя дураком, ретировался в свою комнату. И уснул, растянувшись на кровати поверх покрывала, когда часы не пробили еще и половины девятого.

Проспал он часов пять, если не больше, потому что было уже далеко за полночь, когда голод заставил его подняться и отправиться на поиски еды. В гостиной могли сохраниться остатки ужина.

Из-под двери зала пробивался свет.

Мучимый неприятным предчувствием, Дэн замер, не решаясь подойти и заглянуть в комнату.

Они были там, оба. Лисанский и Ева. Их тихие голоса звучали в глубине гостиной заговорщицки и интимно. Дэн попытался вспомнить, когда в последний раз ощущал такую тяжелую, сковывающую неловкость. Они разговаривали – не разобрать слов, не понять, что обсуждали и над чем смеялись. Но вдруг стало плохо. Внутри заворочался знакомый черный, тоскливый, чужеродный комок омерзения. Всосался в душу, вытягивая силы, навалился, как грудная жаба, и он почувствовал, что слабеет от удушья, от тревоги, ледяными волнами разливающейся в груди и перерастающей в панику. Беспросветность, безнадежность, тупик, холодная, сырая каменная плита – что-то жуткое, неподвижное отрезало его от внешнего мира, и мир этот окрасился во все оттенки черного и превратился в безжизненную, выжженную пустыню. Тошнота подкатила к горлу, холодный пот выступил на коже, и Дэн привалился плечом к стене у двери.

Чужой. Лишний. Ему не было места в гостиной. Как так получилось, что у этих двоих нашлось больше общего, чем у него самого с каждым из них по отдельности? Как вышло, что они мило ворковали в теплой комнате, не испытывая неудобств, не заботясь о том, что на дворе глухая ночь, а он стоял здесь, в коридоре, и не решался войти? Боялся потревожить их? Ощущал возникшую между ними связь? Завидовал? Чувствовал себя калекой, лишенным способности испытывать хоть что-нибудь, хоть бледное подобие привязанности? Он знал Лисанского слишком хорошо – или не знал вовсе? – чтобы стремиться оградить от его влияния неискушенную Еву, но имел ли право вмешиваться? По старой дружбе? А была ли она, эта дружба? Столько месяцев для него не существовало никого и ничего, кроме собственной боли и воспоминаний о Руте. Так почему он решил, будто Ева оценит его заботу, его благие намерения?

Нужно было просто развернуться и уйти. Он мог удовольствоваться ролью наблюдателя. Затаиться, перестать маячить на горизонте, чтобы появиться в нужный момент. От мыслей о «нужном моменте» Дэн вздрогнул. Нет. Даже в «нужный» момент он не рискнет приблизиться. Просто потому что чужие отношения его не касались.

Из гостиной донеслись звуки шагов. Кажется, Лисанский и Ева вспомнили о времени и засобирались спать.

Тихо, чтобы ни одна половица не скрипнула, Дэн проскользнул по коридору и скрылся в своей комнате.