Летом 1889 года Сомерсет Моэм навсегда оставляет школу. Как он позднее признавался, ему «не терпелось вступить в жизнь», но не «в сегодняшнюю жизнь подростка, а в завтрашнюю жизнь взрослого». После года, проведенного в Йере, он отправился в Гейдельберг, чтобы заняться немецким языком. На выделенные ему 15 фунтов стерлингов в месяц он поселился в маленьком пансионе, который содержала жена преподавателя университета, обучавшего его немецкому языку. Хотя Моэм официально не являлся студентом университета, время, проведенное в Гейдельберге, стало периодом его быстрого интеллектуального созревания. Помимо изучения немецкого он подолгу просиживал в библиотеке, посещал в университете лекции, впитывая идеи, будоражившие тогда умы молодого поколения. Самое глубокое впечатление на него произвели лекции о Шопенгауэре, которые читал Куно Фишер. Их популярность была столь велика, что Моэму порой приходилось с трудом отыскивать себе место в аудитории, где знаменитый профессор рассказывал о своем великом соотечественнике. Это пробудило глубокий интерес Моэма к метафизике, склонность к которой осталась у него на всю жизнь. Вскоре он увлеченно читал Шопенгауэра, Спинозу и многих других философов.

Как и во многих университетах Европы в последние годы XIX века, Гейдельберг захлестнула волна авангардистских течений, что, несомненно, позволило Моэму познакомиться с экспериментальными направлениями в искусстве задолго до того, как они появились в Англии. В драматургии в тот период безраздельно господствовал Ибсен, которого ему довелось однажды увидеть в мюнхенском кафе. Но наибольшее впечатление на него произвела пьеса Зудермана «Честь».

Его первое знакомство с театром (в Уитстебле ему запрещалось посещать спектакли гастролировавших в городишке трупп) завораживающе подействовало на его воображение и заронило в душу семена, которые дадут всходы позднее: он не случайно станет одним из самых популярных драматургов своего времени. Хотя в «Бремени страстей человеческих» Филип не пишет пьес, его тяга к подмосткам — безусловно, отражение пробудившегося интереса к театру самого Моэма: «Теперь он страстно увлекся сценой… Переступая порог маленького, убогого, тускло освещенного внутри театра, он испытывал трепет… Происходящее на сцене заслоняло настоящую жизнь… Накал обнаженных страстей заставлял его позабыть обо всем. Мир представал перед ним в ином свете; именно этот мир он стремился теперь познать».

Гейдельберг открыл ему Вагнера, оперы которого так же преобразовали искусство, как и пьесы Ибсена. В 20-х годах, отвечая на вопросы, в которых ему предлагалось указать наиболее популярного композитора, он назвал Вагнера, а лучшей певицей — Лотту Леман, исполнительницу партий в вагнеровских операх. Примерно тогда он начинает регулярно посещать Байрейтский музыкальный фестиваль и часто приезжает в Мюнхен послушать оперу. Но ему нравились и другие жанры; он обожал, например, инструментальную музыку. До того, как старческая глухота лишила его возможности слушать ее, он часто наслаждался произведением Дебюсси «Прелюдия к „Послеполуденному отдыху фавна“», о присутствии на первом исполнении которого он всегда вспоминал с удовольствием.

К шестнадцати годам Моэм становится страстным читателем; правда, читал он беспорядочно: его выбор определялся тем, что попадалось под руку в Уитстебле или Кентербери. Наибольшее удовольствие ему доставляли классические произведения XVIII и XIX веков. В Гейдельберге Моэм познакомился с современной литературой и произведениями крупных писателей, которые были популярны в конце XIX века.

Естественно, что в Германии перед ним во всей полноте предстало творчество Гете. Как-то он заявил, что одним из самых памятных событий в его жизни явилось прочтение «Фауста». Знакомством с работами многих других писателей он был обязан обаятельному англичанину по имени Джон Элингхем Брукс.

Брукс, которого Моэм в книге «Подводя итоги» называет Брауном, изучал право в Кембриджском университете, но через год переехал в Гейдельберг, чтобы овладеть немецким языком. Несмотря на невысокий рост он был необыкновенно привлекателен: правильные черты лица, вьющиеся волосы, голубые глаза и задумчивое выражение лица делали его похожим на поэта. Он располагал небольшими средствами, полученными после развода с женой. Будучи одним из многих гомосексуалистов, покинувших Лондон в 1895 году после суда над Оскаром Уайлдом, он провел последующие сорок лет жизни на Капри, стремясь осуществить мечту своей жизни — опубликовать сделанные им переводы сонетов Эредиа, исполнять на рояле сонаты Бетховена и курить трубку. Он умер в мае 1929 года от рака печени; возможно, он послужил прообразом сибарита Вильсона в моэмовском рассказе «Мечтатель». В «Бремени страстей человеческих» его безошибочно можно узнать в образе Хейуорда.

Хотя Брукс не создал ничего значительного, он тонко ценил искусство, обладал прекрасной интуицией и способностью чувствовать прекрасное. Он обожал литературу, и Моэм, по его собственному признанию, был многим обязан ему. Когда они встретились впервые, Моэм читал «Тома Джонса» Филдинга. Вскоре новый знакомый рекомендовал своему молодому другу «Испытание Ричарда Февереля» Мередита, «Поэмы и баллады» Суинберна, «Пир» Платона в переводе Шелли, произведения Верлена, Уолтера Патера, кардинала Ньюмена, Мэтью Арнолда и Данте.

Брукс обсуждал с Моэмом Ренана, работа которого «Жизнь Иисуса» в значительной степени подорвала и без того не столь глубокую веру в Бога. Все старания преподобного Моэма пошли прахом, когда Уилли однажды подверг Бога серьезному испытанию. Поверив, что вера способна сдвинуть горы, — а именно так сказано в Библии, — он молился всю ночь, прося Всевышнего избавить его от заикания. Каково же было его разочарование, когда в ожидании чуда он в радостном настроении проснулся на следующий день и обнаружил, что его дефект речи не исчез.

Для молодого, склонного к размышлениям юноши конца XIX века утрата веры не являлась чем-то необычным, но у Моэма эта потеря приняла форму разлада между духовной потребностью в ней и ее интеллектуальным отторжением. В «Бремени страстей человеческих» Филип не обладает «религиозным складом ума», но сам Моэм обладал им, и религиозность в этой форме он сохранит до конца жизни. Как человеку, досконально изучившему религии мира, ему, как это ни странно, особенно импонировали религии Востока, и этот его интерес отражен в мистике романа «Острие бритвы», который был написан, когда писателю было уже за шестьдесят.

Алан Серл рассказывал, что Моэм очень хотел поверить в Бога, но не мог. Всякий раз, когда Моэм и Серл оказывались в Италии, они довольно часто ходили в разные церкви и соборы на богослужения, во время которых Моэм нередко плакал.

Серл был убежден, что, проживи Моэм еще несколько лет, он стал бы верующим. В этой связи стоит напомнить, что в заключительных строках одной из последних опубликованных работ Моэма рассказывается невероятная история о стареющем писателе, утверждавшем, будто в апреле 1958 года во время посещения галереи в Венеции изображенный на одной из картин Христос повернул к нему свой лик. Хотя подобная сцена, скорее всего, была основана на обмане зрения, ее описание и значение в глазах Моэма предполагают, что вопросы религии постоянно интересовали его.

Интеллектуальное пробуждение явилось не единственным следствием пребывания Моэма в Гейдельберге. Впервые в жизни будущего писателя окружали самые разные люди, которые не были ни родственниками, ни школьными товарищами. Эти контакты значительно углубили его понимание людей. В пансионе, в котором он остановился, жили две дочери хозяина, француз, китаец и американец, изучавший греческий язык в Гарвардском университете. Изображенный в «Бремени страстей человеческих» под именем Уикса, американец проявил интерес к молодому англичанину, пригласил его осмотреть разрушенный замок и даже совершить с ним двухнедельное путешествие по Швейцарии. Несмотря на то что в романе Брукс и Уикс существуют в одном временном пространстве, преподавая Филипу весьма противоречивые уроки интеллектуального и психологического свойства, на самом деле американец уехал из пансиона до появления Брукса.

Моэм признает важное значение его знакомства с Бруксом в своем интеллектуальном становлении. В книге «Оглядываясь назад» он утверждает, будто лишь много позднее понял, что их внимание к нему объяснялось гомосексуальными интересами. По его словам, он был столь наивен, что ему никогда и в голову не приходила мысль о каких-либо иных их желаниях, кроме как видеть его в своей компании, и что они, должно быть, были удивлены отсутствием ответной реакции с его стороны.

Возможно, Моэм точно передает характер его отношений с этими двумя постояльцами пансиона. Однако следует помнить, что писатель всегда был исключительно скрытен при описании личных сторон своей жизни. Поэтому его слова не следует воспринимать как истину. Об этом свидетельствует и то, что, по признанию самого Моэма Гленуэю Уэскотту, Брукс был первым, кто ввел его в мир интимных отношений. Возможно, Моэм не был наивен в вопросах пола и до ухода из школы, но отношения с более взрослым опытным мужчиной отличались от непродолжительных и полуслучайных моментов близости со школьными друзьями. Брукс отличался привлекательной внешностью, умом и образованностью, и было бы странно, если бы его располагающий подход и способность убеждения не привели к возникновению какого-либо рода отношений с юным Моэмом. Именно с Бруксом Моэм и Э. Ф. Бенсон позднее проживали на вилле на Капри в числе других обосновавшихся на острове геев.

Когда весной 1892 года Моэм покидал Гейдельберг, он был уже далеко не тем наивным юношей, имевшим туманные представления о мире и литературе каким он уезжал из дома дяди. Помимо французского и английского языков он знал теперь немецкий и итальянский. Он вступает в мир искусства и, ощутив «творческий порыв», пишет биографию Мейербера, которая, хотя и не была никогда опубликована, в какой-то степени помогла ему уверовать в свое предназначение стать писателем.

Моэм вернулся в Англию таким же застенчивым, как и раньше, несмотря на то что приобрел некоторую уверенность в себе. Теперь он мог сам оценивать свои способности и возможности. Эта вера дала ему основание заявить: «У меня были четкие планы в отношении своего будущего. Никогда ранее я не испытывал большей радости. Я впервые ощутил свободу, и одна мысль о поступлении в Кембридж вселяла в меня ужас. Я почувствовал себя взрослым и был полон решимости идти по жизни своим путем».

Однако перед восемнадцатилетним Моэмом сразу же встал вопрос о том, чем заняться. Профессия писателя рассматривалась его опекунами не только как не обеспечивающая стабильного финансового положения, но и пользующаяся сомнительной репутацией. Дядюшка через одного чиновника, своего старого знакомого, поинтересовался, нельзя ли пристроить племянника в какое-нибудь учреждение, на что тот ответил, что на государственной службе карьеры не сделаешь. Другой опекун Уилли, Альберт Диксон, устроил его клерком в финансовую контору, расположенную на Чансэри-лейн, но молодой человек терпеть не мог рутины финансовых расчетов и вскоре вернулся в Уитстебл.

Спустя несколько недель, в течение которых он решал, что же ему предпринять, местный врач посоветовал ему стать доктором. Моэм не очень-то хотел заниматься медициной, но поскольку для ее изучения надо было переехать в Лондон, он ухватился за эту идею. Опекуны одобрили его выбор. После нескольких недель интенсивных занятий с репетитором он сдает вступительные экзамены и осенью 1892 года становится студентом медицинского института при больнице св. Фомы.

Основанная в XIII веке, больница св. Фомы расположена на набережной Темзы прямо против здания парламента. Длинные галереи соединяют восемь зданий, построенных в готическим стиле, в одном из которых располагается медицинский институт. Из окон своего учебного заведения студенты многих поколений взирали на расположенное через реку импозантное воплощение английской истории, традиций и привилегий — здание парламента, Биг Бен, Вестминстерское аббатство, а чуть поодаль — Сент-Джеймс-парк и Букингемский дворец. При этом позади больницы находились самые страшные трущобы Лондона — Ламбет, Баттерси, Кемберуэл, Саутуорк и Уондзуорт, а большинство пациентов больницы были обитателями именно этих районов.

Моэм поселился в пансионе, расположенном в районе Вестминстера в доме 11 на Винсент-сквер. Имея оставленный отцом доход в 150 фунтов в год, он тратил 18 шиллингов в неделю, снимая две небольшие комнаты на втором этаже, и 12 шиллингов — на завтрак и ужин. Оглядываясь на последнее десятилетие XIX века, Моэм утверждал, что как студент он мог вполне прилично жить на 14 фунтов в месяц, при этом платил за обучение, покупал необходимые для занятий приборы и реактивы, одевался и даже имел деньги на карманные расходы. Испытывая гордость от самостоятельного проживания в отдельной квартире, он обставил ее в модном для того времени стиле, повесив на одну из стен мавританский ковер и украсив остальные стены репродукциями картин Перуджино, Ван Дейка и Хоббемы.

Как и студенты-медики во всем мире, Моэм проводил целые дни в больнице. После завтрака, приготовленного хозяйкой пансиона миссис Форман, он направлялся по Хосферри-роуд через Ламбетский мост и далее по набережной к больнице, в которой появлялся к девяти утра. Там же он скромно обедал: пшеничная лепешка с маслом и стакан молока обходились ему в три пенса. Около шести вечера он возвращался в пансион к чаю, после которого весь вечер был занят чтением или выполнением письменных работ.

Хотя Моэм проводил все дни в больнице, она не стала неотъемлемой частью его жизни. В книге «Подводя итоги» он вспоминает: «Нельзя сказать, чтобы больница оставила глубокий след в моем сердце; у меня там оказалось не много друзей». Сокурсники и коллеги мало что могли рассказать о студенте Моэме после пяти лет постоянного общения с ним. Когда Джозеф Лури, завершая учебу в том же институте, попытался рассказать, что ему известно о Моэме, на ум ему не пришло ничего, «кроме нескольких воспоминаний о том, что тот был застенчивым, углубленным в себя, замкнутым и даже вызывающим некоторую неприязнь студентом; у него был один друг, с которым они постоянно находились вместе».

Этим другом был Эдни Уолтер Пейн, с которым Моэм познакомился в Гейдельберге и с которым он будет близок более десяти лет. Пейн был человеком разносторонних интересов. Он родился и вырос в Лондоне, а затем продолжил обучение в Германии. Свою профессиональную карьеру он начал бухгалтером в Лондоне, но в 1889 году увлекся правом и в последующие десять лет создал себе солидную репутацию на этом поприще. Тем не менее в 1910 году он бросает юридическую практику и становится владельцем нескольких театров, полученных в наследство от отца. Вплоть до своей смерти в 1944 году Пейн был заметной фигурой в театральной жизни Лондона, выполняя функции директора-управляющего «Лондон-павилион», директора «Виктория-палас» и председателя Совета директоров театров. В 1924 году он становится председателем Общества директоров театров Уэст-Энда, одна из задач которого состояла в улаживании споров между актерами и администрацией театров.

Моэм считал Пейна обаятельным и интеллигентным человеком. Их дружба, начавшаяся в Гейдельберге, еще более окрепла во время обучения будущего писателя в медицинском институте. Актриса Мэри Лор, знавшая Моэма молодым драматургом в начале века, отмечала, что Пейн и Моэм были «неразлучны». Именно Пейну Моэм посвятил «Лизу из Ламбета». Много лет спустя писатель признавался, что испытывает большую гордость оттого, что на титульном листе своего первого романа «поставил имя друга, который стал близким спутником в дни моей одинокой юности».

Моэм продолжал поддерживать контакты с Бруксом, который тогда жил в Италии. В 1894 году молодой студент-медик впервые едет туда на шестинедельные пасхальные каникулы. За это время он посетил Геную и Пизу, но большую часть времени провел во Флоренции, где снял комнату на виа Лаура, из окна которой открывался вид на кафедральный собор. Во время пребывания во Флоренции он брал уроки итальянского языка у дочери хозяйки дома. По пути домой он посетил Венецию, Верону и Милан.

В 1895 году, когда Моэм снова вернулся в Италию, он отправился еще дальше на юг, в Неаполь и на остров Капри, который в то время оставался еще совсем неизвестен туристам. Жизнь на острове протекала беспечно, стоила недорого, все дышало романтикой, а местные нравы отличались снисходительностью.

Брукс жил на острове постоянно. Компанию ему составляли композитор, несколько художников, скульптор, какой-то полковник, воевавший еще в Гражданскую войну в Америке на стороне южан. Их беседы об искусстве, литературе и истории носили оживленный и глубокий характер. Моэм провел там все каникулы. Как-то уже в возрасте 90 лет он в интервью с одним из журналистов поделился своей мечтой: «Я хотел бы еще раз отправиться на Капри, потому что там началась моя жизнь».

Не удивительно, что Моэм открыл для себя прелесть Капри в 1895 году, который явился критическим годом, повлиявшим на положение гомосексуалистов в Англии. Именно тогда состоялся нашумевший процесс над Оскаром Уайлдом. Решение суда и реакция общественности побудили многих гомосексуалистов покинуть страну. Некоторые из них, подобно Бруксу, направились на Капри, который благодаря терпимости его обитателей к не одобряемой во многих странах сексуальной практике оставался в течение нескольких десятков лет прибежищем таких английских эмигрантов-гомосексуалистов, как Бенсон, Норман Дуглас и многих других.

История падения Оскара Уайлда запутана, хотя написано о ней немало. Коротко она сводится к тому, что этот английский писатель, родившийся в Дублине в 1857 году, к концу 80-х достиг большой популярности и был обласкан литературной критикой за созданные им сказки для детей, за роман «Портрет Дориана Грея» и несколько комедий. Его пьеса «Веер леди Уиндермир» пользовалась большим успехом у публики, а поставленная в Лондоне в 1895 году комедия «Как важно быть серьезным» стала вершиной его творчества.

Находясь на вершине славы и благополучия, будучи в расцвете творческих сил, Оскар Уайлд вступил в связь с лордом Альфредом Дугласом, сыном маркиза Квинсбери. Когда маркиз бросил вызов драматургу, оставив в посещаемом им клубе визитную карточку и указав в ней, что тот «вероятно, занимается мужеложеством», Оскар Уайлд опрометчиво подал в суд, сочтя эти слова оскорблением его чести. Проиграв дело, драматург был привлечен к суду за «непристойное поведение» и приговорен к двум годам заключения. Обанкротившийся, оставленный семьей, он умер в возрасте сорока четырех лет через три года после освобождения из тюрьмы «Рединг». После суда он не опубликовал ни одного произведения.

Процесс над Оскаром Уайлдом оказал на английскую общественность глубокое воздействие, последствия которого ощущались в течение долгого времени. Гомосексуалисты не могли более рассчитывать на непросвещенность широкой публики или ее терпимость, на атмосферу снисходительности к их мнениям, наклонностям и привычкам. Нетерпимое отношение к гомосексуалистам в течение последующих семидесяти лет нанесло непоправимый ущерб жизни, карьере и творчеству многих англичан.

В 1895 году сразу же после процесса над Оскаром Уайлдом гомосексуалистов в Англии охватила паника. Моэму, который тогда жил в Лондоне, исполнился двадцать один год, и вполне естественно, что процесс и его последствия не могли не волновать и его.

Очевидно, для юного и впечатлительного Моэма это был тяжелый период. Делающий первые пробы пера и мечтающий о литературной карьере юноша был поражен безжалостностью, с которой общество растоптало писателя, находившегося в зените своей славы. Никто, должно быть, сделал вывод он, не может бросить вызов общепринятым взглядам на интимную жизнь и сохранить свое положение среди других. Поэтому Моэм всегда будет самым тщательным образом скрывать от окружающих свои гомосексуальные наклонности. Подобно Фостеру и многим другим писателям-гомосексуалистам того времени, он будет прилагать все усилия, чтобы не показывать в создаваемых им произведениях внешние проявления этих наклонностей.

В то время как Оскар Уайлд проходил через свои круги ада, Моэм продолжал изучать медицину и мечтать о карьере писателя. Эти два занятия неизбежно дополняли друг друга. Занимаясь медициной, Моэм преследовал две цели: иметь возможность жить в Лондоне и овладеть профессией, гарантирующей стабильный доход на тот случай, если из него не выйдет профессионального писателя. Первые два года учебы тяготили его, и он прилагал усилия лишь для того, чтобы сдавать зачеты. Однако выполнение обязанностей помощника врача вскоре пробудило в нем интерес к работе. Однажды, когда болезнь лишила его возможности посещать палаты больных, он затосковал по ней. Позднее он вспоминал, что, возвращаясь из трущоб Ламбета после принятия родов, когда его черный саквояж врача служил ему защитой от царившего в этом районе насилия, он ощущал одновременно усталость и чувство удовлетворения.

В книге «Подводя итоги» Моэм пишет, что не знает лучшего способа приобретения жизненного опыта, чем работа врача, и утверждает, что он писал бы лучше, доведись ему заняться врачебной практикой года три-четыре. Польза от занятия медициной, говорил он, состоит в том, что она позволяет увидеть людей в их естественном виде, лишенных маски, которую они обычно надевают, чтобы скрыть свои чувства или в целях самозащиты. Кроме того, медицина позволила ему приобрести элементарные знания о науке и методах лечения, дисциплинированность и навыки работы, которых обычно недостает художнику.

Однако, как бы ни были важны приобретенные им в больнице св. Фомы знания, еще более важное значение имело влияние, которое они оказали на его характер и взгляды. В застенчивом человеке медицина пробуждает необходимое врачу любопытство («А теперь расскажите мне о себе») и определенное чувство уверенности («Я приказываю вам как доктор»). Кроме того, врач не должен ощущать эмоционального напряжения при виде страданий пациента, чтобы объективно, без излишних волнений поставить диагноз. Врач становится как бы «исцеляющим исследователем», платящим ту же цену, что и давший обет безбрачия католический священник. В Моэме объективный взгляд на человечество стал одной из главных его черт в жизни и писательском труде. Используя этот «диагностический» подход, Моэм часто невольно устанавливал непреодолимую преграду между собой и другими людьми, отчего те нередко испытывали неловкость. Знавшему Моэма Луису Моргану писатель казался «целеустремленным охотником за типажами. При встрече с ним сразу же создавалось впечатление, что он занимается „коллекционированием“, занесением повстречавшихся ему людей в ту или иную категорию человеческих существ». Хейзл Лайвери также признавалась, что, хотя она и обожала Моэма, он всегда внушал ей страх. «Возможно, это происходило оттого, — считала она, — что он был врачом. Всякий раз, когда мне доводилось бывать в его компании, у меня возникало такое ощущение, будто он прикалывал меня, как букашку, булавкой к операционному столу, чтобы рассечь и посмотреть, что у меня внутри». У Патрика Бека, сына одного из самых близких друзей Моэма, сложилось несколько иное впечатление о писателе: тот казался ему «игуаной, греющейся в лучах солнца на камне и наблюдающей своим уставшим, но цепким взором за пролетавшей рядом мошкой, ожидая, когда та легкомысленно приблизится на расстояние ее разящего языка».

Встретившись с писателем уже к концу его жизни, Майкл Уордел характеризовал его как «дружелюбного, располагающего к себе собеседника». «Правда, — добавлял он, — за внешним спокойствием скрывался критически оценивающий и не лишенный злонамеренности дьявол, пристально изучающий и мысленно составляющий образ собеседника, который скрупулезно, до мелочей сохранялся в его памяти, пока не понадобится перенести его на страницы своих произведений». Когда Лайонел Хейл интервьюировал Моэма в день его 90-летия, период ясного сознания у старого мэтра продолжался не более десяти минут. Во время этого просветления писатель неожиданно встал со стула и, сев на диван рядом с Хейлом, произнес: «Извините меня, но я хочу увидеть вас поближе». Когда Моэм вперил в журналиста свой пронзительный взгляд, по спине Хейла, по его признанию, побежали мурашки. «Я буквально застыл от страха», — признавался он.

Усвоение Моэмом методов, используемых в медицине, безусловно, оказало влияние на его литературный стиль. Один из критиков, анализируя манеру письма трех писателей, бывших врачей, — Джона О’Хары, Синклера Льюиса и Моэма, — указывает на некоторые общие для них черты. «Они лишены литературной манерности. Им претит метафизический подход и искусственность. Никакое потрясение не может вывести их из равновесия, и это помогает им точно передавать изображаемое. Свойственные врачам черты обостряют их наблюдательность и позволяют выслушивать собеседника; именно этими качествами объясняется то важное значение, которое они придают диалогу».

Длительная писательская карьера Моэма подтверждает эту характеристику. Но его учеба в медицинском институте имела еще одно преимущество, которое сыграло значительную роль в его становлении как писателя: благодаря близкому расположению больницы от трущоб Ламбета молодой врач познакомился с теми сторонами жизни, которые в противном случае оказались бы ему неведомы. Не многие писатели, принадлежавшие к его поколению и сословию, имели непосредственный опыт общения с обитателями лондонского дна. Моэм понимал это и мастерски использовал приобретенный опыт в своем первом же романе.

Под влиянием встречи с серьезным театром во время пребывания в Германии он попытался писать пьесы. Они представляли собой написанные в подражание Ибсену одноактные драматические произведения, полные искусственно подчеркнутого натурализма, в которых нашли отражение боль и страдания, увиденные им во время работы в больнице. Моэм знал, что, создавая эти пьесы, он выполняет черновую работу подмастерья. Во время поездки во Флоренцию в 1894 году он переводит с немецкого «Привидения» Ибсена, чтобы лучше понять литературные приемы, используемые драматургом. Если во время пребывания в Лондоне он проводил дни в больнице св. Фомы, то все его вечера уходили на подготовку себя к карьере писателя. Он читал самую разнообразную литературу по философии, истории, естествознанию на английском, французском, немецком и итальянском языках. В это время у него появляется привычка вести дневник, в котором он делает наброски сюжетов пьес и рассказов, дает отрывки диалогов, а также короткие зарисовки образов, описывает свои впечатления и сделанные выводы.

Подготовка Моэма к профессиональному литературному труду включала посещение один раз в неделю какого-нибудь лондонского театра с целью ознакомления с современными пьесами и с реакцией публики. Ему посчастливилось увидеть игру таких выдающихся актеров того времени, как Генри Ирвинг, Элен Терри, Патрик Кэмпбелл, Джофри Александр, исполнявших роли в знаменитых постановках «Как важно быть серьезным» и «Вторая миссис Танкерей». Иногда ему доводилось быть свидетелем разыгрывавшихся в театре жизненных драм: 5 января 1895 года во время посещения премьеры пьесы Генри Джеймса «Гай Домвиль» публика бурно выразила свое неодобрение пьесы и ее автор был вынужден покинуть театр под улюлюканье зрителей. Поэтому премьеры своих спектаклей он всегда посещал с чувством тревожного ожидания.

Однако молодой Моэм проводил свое свободное время не только посещая серьезные драмы в театрах Уэст-Энда. «Одно из самых больших удовольствий я получал от посещения вечером в субботу „Тиволи“, — вспоминал он в преклонном возрасте. — Варьете, которое в то время переживало расцвет, к сожалению, теперь кажется старомодным. Мэри Ллойд, Бесси Белвуд, Веста Тилли, Альберт Шевалье, Дан Лето находились тогда в зените славы. Каждый из них мог держать внимание публики минут двадцать подряд».

Примерно в 1894 году Моэм создает несколько одноактных пьес и посылает их в различные театры. Поскольку никто из режиссеров не обратил на них внимания, он переключается на рассказы, два из которых — «Дейзи» и «Дурной пример» — обнаруживают некоторые способности автора. Сюжет «Дурного примера» аналогичен тому, который Моэм использует сорок лет спустя в «Шеппи»: бескорыстное поведение добродетельного человека побуждает его родственников смотреть на него как на ненормального. Всеми уважаемый клерк одного из государственных предприятий Джеймс Клинтон, ставший свидетелем смерти трех раздавленных нищетой жертв, начинает усиленно читать Библию. Он открывает свой дом для нуждающихся, планирует продать все принадлежащие ему ценные бумаги, чтобы помочь беднякам, теряет работу и в конце концов по настоянию жены попадает в дом для умалишенных. Убедительность рассказу придает достоверность деталей в описании бедняков, явившаяся, очевидно, результатом знакомства автора с условиями жизни в трущобах Ламбета. С другой стороны, звучащая в нем ирония в отношении викторианских правил, светских условностей и среднего класса выглядит неуклюжей, а язык отдельных пассажей порой тяжеловесен.

«Дейзи» — более удачный рассказ и представляет интерес, поскольку при его создании Моэм в какой-то степени использует автобиографические данные. В нем повествуется о молодой девушке Дейзи Гриффитс из Блэкстебла, которая убегает из дома с женатым офицером. Ее отец испытывает отчаяние, тогда как брат и мать втайне рады ее побегу, потому что всегда испытывали зависть к ее способностям и успехам в танцах и пении. После того, как любовник оставляет Дейзи, она в отчаянии пишет письмо отцу, который отказывает ей в помощи, и она превращается в лондонскую проститутку. Однако молодой девушке удается устроить свою жизнь: она становится звездой театра и выходит замуж за аристократа. После нескольких отказов родителей принять ее у них дома она все же встречается с отцом, который так и не может простить ей ее поступка. Несмотря на нежелание родителей, она посылает 15 фунтов в неделю проживающей в стесненных обстоятельствах семье. Рассказ заканчивается тем, что Дейзи отправляется гулять по улицам Блэкстебла, чтобы окунуться в свое прошлое.

Возможно, что вызов, который бросает Дейзи, ее успех и триумфальное явление перед отвергшими ее ханжескими и ограниченными обывателями провинциального городишки отражали отношение начинающего молодого писателя к жителям Уитстебла. В конце концов он сам, можно сказать, сбежал в Гейдельберг и приписал свой успех тому, что, воспротивившись уговорам поступить в Кембриджский университет, настоял на своем. В глазах дядюшки Моэма и викторианского общества того времени, профессиональное занятие литературным трудом являлось столь же предосудительным, как и профессия Дейзи. Возможно, «Дейзи» выражала мечту самого Моэма достичь славы и положения и однажды с триумфом вернуться в места, где он пережил столько унижений.

В марте 1896 года Моэм отослал оба рассказа издателю Фишеру Анвину в надежде, что тот включит их в регулярно издаваемый сборник коротких рассказов под названием «Библиотека неизвестных авторов». Однако никаких свидетельств о том, что читатели познакомились с этими рассказами не имеется. Редактор Эдвард Гарнет не видел «Дейзи», но в июне 1896 года писал о «Дурном примере»: «Рассказ свидетельствует о наличии у автора некоторых способностей. У мистера Моэма богатое воображение и его стиль привлекателен, но сатирическое изображение им общества не отличается глубиной и не обнаруживает у автора остроты взгляда. Созданный им рассказ лишен естественности и внутреннего напряжения, которые могли бы увлечь читателя. Ему следует посоветовать некоторое время сотрудничать с менее известными журналами. Позднее, в случае создания им более значительных произведений, он мог бы снова обратиться к нам».

Гарнет был одним из наиболее проницательных и опытных редакторов в издательстве Анвина. Руководствуясь его советом, Анвин вернул Моэму рассказы, сопроводив их словами о том, что они интересны, но слишком коротки и потому не могут быть включены в сборник. Однако, если у молодого автора имеется готовая рукопись романа, издательство было бы радо познакомиться с ней. Направив этот составленный в вежливых выражениях отказ, Анвин, вероятно, не ожидал когда-либо вновь услышать о Моэме. Но он не знал, что повстречался с молодым человеком, движимым огромным честолюбием. Ответ, который большинство начинающих писателей приняли бы за отказ, подстегнул Моэма к еще более настойчивым усилиям. Анвин хочет получить роман? Хорошо, он его получит. Моэм ответил издателю, что намерен поступить именно так, как тот ему посоветовал, и десять минут спустя после отправления ответного письма приступает к роману, который получит название «Лиза из Ламбета».

Моэм не только знал, что он представит Анвину рукопись романа, но и четко представлял себе, какой роман он создаст. В течение всей своей литературной карьеры писатель пристально следил за вкусами читающей публики в тот или иной период и, подобно меняющей русло реке, менял тематику своих произведений, подстраиваясь под эти вкусы. Когда в Англии в моду вошли романы, призванные воспитывать молодого человека, и публика зачитывалась «Сыновьями и любовниками» Лоренса и «Портретом художника в юности» Джойса, Моэм пишет «Бремя страстей человеческих». Когда романтической фигурой для разочаровавшегося поколения начала XX века становится отверженный художник, он создает роман «Луна и грош». После того как Олдос Хаксли, Джеральд Гирд и Кристофер Ишервуд пробудили интерес к индийскому мистицизму, семидесятилетний Моэм публикует «Острие бритвы». Это отнюдь не значит, что ему недоставало самобытности или что он писал только на потребу читателю. Нет, ему удавалось сочетать волновавшие его темы, в частности тему свободы и гнета, с меняющимися литературными вкусами и в рамках такого вроде бы неестественного сочетания этих понятий найти собственный, свойственный только ему одному голос.

Этот метод он начал применять еще в романе «Лиза из Ламбета», который построен по образу популярных в конце XIX века реалистических произведений о жизни обитателей трущоб. Под влиянием французской натуралистической школы Флобера, Золя, Гюисманса, братьев Гонкур такие английские писатели, как Джордж Гиссинг, Джордж Мур, Артур Моррисон, Хьюберт Кракентон, Редьярд Киплинг, Эдвин Паг создавали вызывавшие глубокое сострадание картины жизни английских трущоб. Эти писатели, подобно ученым, беспристрастно и объективно исследовали социальные условия, подчеркивая решающее значение наследственности и окружения. Их герои показаны как жертвы среды и экономического положения, характер которых формировался под влиянием насилия, неизбежно порожденного нечеловеческими условиями существования, и мораль которых определялась ничего не стоящей жизнью в трущобах. В большинстве случаев герои оказывались сломленными обстоятельствами, и потому повествования заканчивались трагически.

Сознавал Моэм или нет, но он был прекрасно подготовлен для создания такого романа по двум причинам. Во-первых, он располагал материалом, который был неизвестен другим писателям. Вторым, имеющим, возможно, более важное значение, обстоятельством, которое помогло Моэму в его работе над романом, явилось его занятие медициной, позволившее ему взглянуть на происходящее в жизни объективно и несколько со стороны. Таким образом был найден его собственный творческий метод создания произведения, в котором в драматической форме выразительно излагаются события как бы без вмешательства автора. Это позволило Моэму стать более убедительным романистом, чем, например, Гиссинг, чье морализаторство и попытки косвенного участия в описываемых событиях лишали его произведения драматизма.

«Лиза из Ламбета» — это история жизнерадостной и бесшабашной девушки, которую огрубляет и в конечном счете ломает царящая в трущобах жизнь. Любимица улицы, она дружит с приятным, воспитанным молодым человеком. Но ее внимание привлекает чувственность более опытного, женатого мужчины. Какое-то время они оба получают удовольствие от любовной связи, хранимой в тайне, которая еще больше обостряет испытываемые ими чувства. Но когда о ней становится известно другим обитателям Ламбета, царящие в трущобах нравы превращают Лизу в изгоя. Отпускаемые ей вслед колкости начинают принимать жестокий характер. В конце концов молодая женщина вынуждена открыто вступить в драку, защищая жену своего любовника. Вследствие жестокого избиения у нее происходят преждевременные роды. Роман заканчивается смертью героини.

Хотя «Лиза из Ламбета» построена по канонам многих произведений, посвященных жизни трущоб, роман содержит ряд тем и приемов, которые станут неотъемлемыми элементами произведений Моэма более позднего периода. Его главные герои — это, в основном, персонажи, в которых парадоксально сочетается добро и зло, благородство и низость. Супружеская измена, которую Моэм в своих более поздних произведениях перестает осуждать, играет роль катализатора, придающего остроту конфликту и ускоряющего развитие событий. Тема безответной любви, столь пронзительно знакомая Моэму из-за мучительно пережитого им самим и столь часто встречающаяся в его произведениях, показана в переживаниях обманутого молодого друга Лизы.

Однако основная тема романа — это жажда свободы, снедающая самого автора, которая станет лейтмотивом всех произведений Моэма. Бросаемый Лизой вызов нормам морали, навязываемым ей господствующими в Ламбете условностями, — это, по сути, бунт художников, авантюристов, совратителей и преступников в более поздних работах Моэма.

Четырнадцатого января 1897 года Моэм направил Фишеру Анвину рукопись романа, первоначально называвшегося «Ламбетская идиллия». Издатель сразу же поручил трем редакторам дать о нем заключение. Худшей, чем рецензия первого из них, Вогана Нэша, трудно было представить: «Роман обнаруживает знание автором языка лондонских бедняков, однако ничто не указывает на его умение использовать эти знания эффективно. Некоторые детали вызывают отвращение и не могут быть опубликованы. Автору недостает воображения: созданные им образы и атмосфера не вызывают ощущения реальности, а описанные сцены неубедительны». Роман нельзя поставить в один ряд с появившимися в последнее время произведениями о жизни обитателей трущоб. Таков был приговор Нэша.

К счастью для молодого автора, рецензия Нэша оказалась не единственной, которую получил Анвин. Влиятельный Эдвард Гарнет воспринял роман совершенно иначе. Он высоко отозвался о точной передаче автором речи, показе им грубости, распущенности, насилия и в то же время отзывчивости обитателей Ламбета. «Тональность романа и создаваемое им настроение внушают оптимизм и совсем не настраивают на пессимистический лад, — писал Гарнет. — Произведение правдиво отражает окружающую жизнь. Нет никакой натяжки в передаче обстановки и атмосферы в этом пользующемся дурной славой районе». Если Анвин не опубликует этот роман, предупреждал Гарнет, его опубликует кто-нибудь другой. «Моэм, — пророчески предсказывал Гарнет, — обладает глубиной видения и умением передавать настроение и, вероятно, еще заявит о себе».

Третий рецензент, У. Г. Чессон назвал роман «правдивым, интересным и впечатляющим», «оказывающим очистительное воздействие и написанным с соблюдением пропорций», что приглушает общий мрачноватый тон повествования. Учитывая художественные достоинства романа и силу его морального воздействия, он рекомендовал Анвину опубликовать его. Издатель последовал этому совету. Испытывавший радостное возбуждение Моэм охотно подписал контракт в апреле 1897 года. Ввиду торжеств, связанных с 75-летием восхождения на престол королевы Виктории, Анвин отложил издание романа до осени. Поэтому появление на свет Моэма как профессионального писателя произошло 2 сентября 1897 года.

В «Записных книжках» Моэм вспоминал предупреждение издателя о возможной резкой критике романа. Глава издательского отдела реализации сообщил, что «в день поступления романа в книжные магазины сотрудники отдела находились в состоянии тревожного ожидания». Опасения Анвина полностью оправдались: хотя «Лиза из Ламбета» явилась первым произведением молодого автора, оно привлекло к себе пристальное внимание критики, как хвалебной, так и осуждающей. Журнал «Спектейтор» негодовал: «от грязи в этой книжонке буквально воротит». Ему вторил рецензент «Академи», сообщавший, что после прочтения романа ему показалось, будто он «принял ванну из помоев, которыми полны сточные канавы». По мнению критика «Букмена», роман «абсолютно безнадежен; его не могут спасти даже страсти, бушующие в душе автора». «И тем не менее, — добавлял тот же критик, — автор обладает талантом; было бы интересно, если бы он дал о себе знать снова». Эту положительную ноту подхватил критик из «Атенэума», который высказал похвалу в отношении «наблюдательности и безусловной точности» передачи Моэмом жизни трущоб.

Небезынтересно было бы узнать мнение дядюшки Моэма на первый роман его племянника и на то внимание, которое он к себе привлек. На титульном листе одного из подарочных экземпляров романа племянник написал «Викарию и тетушке Эллен [второй жене дядюшки] от автора с любовью. 2 сентября 1897 года». Но вряд ли дядюшка имел возможность прочитать роман — шестнадцать дней спустя он умер. Похороны состоялись 21 сентября в Уитстебле. Моэм и его брат Гарри были главными родственниками, которые присутствовали на них. Похоронная процессия отправилась из дома викария и проследовала по знакомому маршруту до церкви Всех святых. Уилли не мог не вспомнить, сколько раз, «будучи ребенком, он провожал дядюшку по этому же маршруту». Хотя он давно освободился от опеки викария, ему потребуется много лет, прежде чем в его памяти сотрутся последние мысли о горьких днях, проведенных в доме священника. Сидя в церкви в тот день, он, должно быть, одновременно предавался бередившим душу воспоминаниям и испытывал чувство облегчения.

Несмотря на противоречивый прием «Лизы из Ламбета», роман оказался безусловной удачей начинающего автора. Моэму особенно удались диалоги, что побудило драматурга Генри Артура Джоунса предсказать большое будущее автору «Лизы» в театре. Роман продемонстрировал также умение автора достоверно воспроизводить сцены, используя незначительные детали. Некоторые образы остаются в памяти надолго, а картина жестокой расправы над героиней и ее смерти показана без мелодраматического пафоса. Первый роман Моэма оказался впечатляющим произведением, и у молодого автора были все основания испытывать удовлетворение.

Однако к чувству окрыленности и подъема примешивалось некоторое разочарование, вызванное неоправдавшимися надеждами на то, что карьера писателя принесет большие деньги. В контракте Моэма не предусматривалось ни аванса, ни гонорара за первые 750 проданных экземпляров. Ему причиталось десять процентов от суммы, вырученной за первые 2000 экземпляров, двенадцать с половиной процентов за вторые 2000, пятнадцать процентов за третьи и двадцать процентов — от выручки за остальной тираж. Роман продавался по цене три шиллинга шесть пенсов. И хотя он расходился довольно хорошо, полученный Моэмом через год гонорар составил всего двадцать фунтов стерлингов. Моэм был разочарован столь низкой оплатой его труда и подумал, что издатель просто воспользовался его неопытностью. Лет десять спустя он прямо заявил своему новому литературному агенту Дж. Пинкеру, что при издании «Лизы» Анвин попросту обманул его.

Несмотря на публикацию первого романа крупным издательством и приобщение к литературному миру Лондона, Моэм явно не был опьянен удачей. Безусловно, он испытывал чувство подъема и удовлетворения, но его спокойная реакция на успех обнаруживала свойственную автору сдержанность. В книге «Подводя итоги» он признается: «Один из недостатков моего характера состоит в том, что в жизни я сильнее ощущаю муки страданий, нежели радость удачи».

Приобретение человеком способности радоваться жизни, несомненно, представляет собой сложный процесс, корни которого берут начало в детстве. Кроме того, эта способность связана, очевидно, не столько с рациональностью ума, сколько с интуицией. Хотя психологи, философы и проповедники утверждают, что можно изменить взгляд на события и научиться радоваться сильнее, истоки чувства радости кроются глубже. В случае с Моэмом полученная в детстве травма и неуверенность в себе определенно поселили в нем меланхолию. Возможно, он недоверчиво относился к счастью из-за боязни лишиться его так же неожиданно, как когда-то он лишился матери. Каковы бы ни были причины, Моэм был обделен способностью испытывать настоящую радость. И хотя в поисках ее он будет пускаться в путешествия в самые отдаленные уголки мира, ему лишь изредка удастся обрести это чувство.

Осенью 1897 года Моэм имел все основания ощущать себя счастливым: к этому времени он не только опубликовал роман, но и завершил учебу, получив диплом Королевского хирургического института и Королевского медицинского института. Отныне он стал дипломированным врачом, что обеспечивало ему связанные с получением профессии гарантии, к которым он так стремился. Ему было предложено место в отделении гинекологии больницы св. Фомы. Однако Моэму так никогда и не пришлось заниматься медицинской практикой. Твердо уверовав в то, что отныне он обеспечит себя писательским трудом, он через три дня после сдачи выпускных экзаменов отправился в Испанию.