Цель поездки Моэма в Испанию осенью 1897 года, как он вспоминал пятьдесят семь лет спустя, состояла в том, чтобы изучать испанский язык и собрать материал для очередной книги. В течение восьми месяцев, проведенных в Андалусии, он занимался и тем и другим. Желание совершить поездку за границу родилось подсознательно. В своей книге «Страна Пресвятой Девы», написанной после поездки, Моэм объясняет, почему пребывание в Севилье значило для него так много. «Я отправился в Испанию с большими надеждами после пяти лет жизни в Лондоне, которые отняли у меня все силы, — писал он. — Я был совершенно измотан. Испания показалась мне страной, где витает дух полной свободы. Именно здесь я впервые ощутил, что молод и что передо мной открыты бескрайние горизонты. Разве можно забыть прелесть прогулок по извилистым дорогам, когда я, не связанный никакими житейскими путами, взирал на жизнь, казавшуюся мне поставленным на сцене спектаклем. Я опасался лишь одного, — что падение занавеса снова вернет меня в реальный мир». Опасение утраты реальности было столь полным, что и четыре десятилетия спустя в «Доне Фернандо» он описывал свои чувства, которые нисколько не потеряли своей остроты: «После этого я посещал Испанию более десяти раз и всегда пребывание в этой стране вызывало в памяти очарование тех нескольких месяцев ни с чем не сравнимой свободы. Меня ничто и ни с чем не связывало и я не имел ни перед кем никаких обязательств. У меня не было никаких желаний, кроме желания хорошо писать».
После пяти лет интенсивных занятий медициной и упорного освоения писательского мастерства Моэм наслаждался ощущением спавшего с плеч тяжкого бремени. При этом следует помнить, что когда-то и Гейдельберг показался ему спасением от рутины Королевской школы, а затем символом свободы стал Лондон. Фактически с пятнадцати лет Моэм не жил более пяти лет на одном месте. Он приехал в Уитстебл в 1884 году и через пять лет постоянных переездов в Кентербери и обратно отправился сначала в Йер, а затем, в 1889 году, в Гейдельберг. Он приступил к занятиям в Лондоне в 1892 году и теперь в 1897 году снова снялся со своего места. Летом 1898 года он возвращается в Лондон, но из последующих пяти лет год будет вынужден провести в Париже. После еще девяти лет жизни в английской столице он охотно воспользуется случаем, чтобы во время первой мировой войны провести четыре года за границей, а в последующее время, вплоть до своей смерти, он будет колесить по всему свету как никакой другой писатель.
Двойственное отношение Моэма к Лондону, пожалуй, лучше всего видно из его двух писем на имя Ады Ливерсон. Двадцать третьего апреля 1909 года он пишет ей, что не может понять людей, которые хотят покинуть Лондон, этот самый очаровательный город в мире. Но уже менее чем через год жалуется ей, что после четырехмесячного пребывания в столице не знает, как вырваться из нее. Для него Лондон являлся центром литературного мира; ему нравилось разнообразие удовольствий, которые он в нем находил, здесь проживало большинство его друзей. Но пребывание в Лондоне было сопряжено также с выполнением профессиональных обязанностей и, что более важно, с необходимостью решения сложных вопросов личного характера, от чего он часто стремился уклониться.
Однако страсть Моэма к путешествиям объяснялась более глубокими причинами, чем просто желание избежать выполнения обязанностей, налагаемых жизнью в Лондоне. Где бы он ни жил, даже на вилле «Мореск», служившей ему прибежищем в течение последних тридцати лет, его всегда влекло к странствиям. Моэму не сиделось на месте и всегда подмывало отправиться куда угодно. В какой-то степени необходимость поездок диктовалась профессиональными причинами — стремлением собрать материал и познакомиться с лицами, которые могли бы служить прообразами в его будущих произведениях, желанием увидеть людей в необычных обстоятельствах, когда их характер проявляется ярче, чем в повседневной жизни.
Многочисленные путешествия Моэма представляли собой также поиск чего-то лучшего, чем — то, что он испытывал в данный момент, поиск, который, казалось, никогда не принесет ему полного удовлетворения. Брошенная им в 1931 году в «Чужаке» фраза, возможно, многое говорит о таком непоседливом характере. Когда главному герою, от имени которого ведется повествование, задают вопрос: «Чувствуете ли вы себя в Англии как дома?», тот отвечает: «Нет. Впрочем, я нигде не чувствую себя как дома».
Судя по словам Моэма, восемь месяцев, проведенных в Андалусии, явились периодом ни с чем не сравнимой свободы и очарования. Возможно, это был самый беззаботный период его жизни. Создав себе в душе образ молодого писателя-авантюриста, он отрастил усы, начал курить сигары, научился играть на гитаре и разгуливал в широкополой шляпе. Он часто совершал прогулки верхом по залитым солнцем полям, обошел пешком все окрестности. Он был очарован пейзажем и народом страны. Волна теплых чувств к Испании выплеснута им на страницах романа «Страна Пресвятой Девы».
В этой книге неоднократно упоминается девушка по имени Розита (еще один вариант Розы), в которую, как утверждает Моэм, он «с удовольствием влюбился». Если это выражение можно считать оброненным случайно, то описание чувства к ней в «Стране Пресвятой Девы» является почти легкомысленным. «Мне жаль, но мое чувство к тебе, Розита, нельзя назвать любовью. Сейчас, когда нас разделяет большее расстояние, когда на дворе моросит дождь, я предаюсь мечтам (нет, во мне не вспыхнула неожиданная любовь к тебе, отнюдь, нет); просто я испытываю легкую влюбленность… в свои воспоминания о тебе».
Трудно сказать, существовала ли на самом деле Розита или это вымышленный образ, призванный еще больше подчеркнуть романтическую атмосферу книги путешествий. Более убедительно звучит описание автором верховых прогулок, когда, проезжая по мощеным улочкам городов, он обменивался взглядами со стоящими на балконе девушками, или его рассказ о короткой остановке на ферме, где привлекательная молодая испанка подарила ему букет фиалок. Однако тайную завесу над любовными похождениями Моэма в Испании приоткрывает эпизод, который он не включил в «Страну Пресвятой Девы». В возрасте шестидесяти лет, вспоминая о своей молодости, он пишет в «Доне Фернандо»:
«Как-то молодой человек отправился в Гранаду. Он впервые оказался в этих краях. В первый же вечер после ужина, испытывая возбуждение от новизны переживаемого, он отправился погулять по городу. Возможно, потому, что ему было всего двадцать четыре года, а, может быть, оттого, что к этому располагала атмосфера, которая окружала его, он направился в публичный дом. Он выбрал девушку, о которой потом ничего не мог сказать, кроме того, что у нее были большие изумрудного цвета глаза и бледное лицо. Его удивил цвет ее глаз, потому что именно таким цветом глаз наделяли своих героинь старые испанские поэты и писатели… Когда девушка сняла одежду, молодой человек был поражен: она оказалась совсем ребенком.
— Ты слишком мала, чтобы находиться в таком месте, — попытался укорить он ее. — Сколько тебе лет?
— Тринадцать.
— Что заставило тебя прийти сюда?
— Голод, — ответила она.
Вобравшее в себя столько трагедий слово ужалило его: повышенная чувствительность всегда причиняла ему мучения. Его возбуждение сняло как рукой. Дав ей денег (он не был богат и потому не мог позволить себе чрезмерную щедрость), он велел девочке одеться; затем медленно поднялся по склону холма к себе в номер и лег спать».
Юг Европы привлекал Моэма по тем же причинам, по которым его влекли к себе люди с непохожим на него характером. Склонного к общению и спонтанному проявлению чувств, его тянуло к людям, излучавшим жизнерадостность и обладавшим способностью легко сходиться с другими. Поэтому, как он ни старался казаться сторонним наблюдателем, естественное проявление к нему доброжелательности со стороны жителей испанских деревень не могло не найти отклика в его душе и не пробудить в нем желание откликнуться на проявление чувств других людей.
Но даже среди самых восторженных описаний атмосферы юга проскальзывала мысль о том, что реальность не приносит полного удовлетворения. На последней странице «Страны Пресвятой Девы» он утверждает, что чтение книг о путешествиях приятнее, чем сами путешествия. В «Ионическом море» он затрагивает эту же тему: «В конце концов именно воспоминания приносят самые приятные ощущения. Клянусь, что в реальной жизни вид ночного Везувия с огнедышащим нимбом вызывал во мне самые щемящие чувства именно тогда, когда я думал о нем в Лондоне. Увы, я никогда не вспоминал так ностальгически погоду в Неаполе, как в промозглые дни английской зимы, когда я с грустью взирал на унылый пейзаж за окном». Но как бы ни пьянило Моэма ощущение свободы и жизнерадостности Андалусии, он приехал в Испанию для того, чтобы написать книгу. К концу своего пребывания он создаст роман, который первоначально назывался «Творческая натура», а затем «Художественный темперамент Стивена Кэри». Предтеча «Бремени страстей человеческих», этот построенный на автобиографическом материале роман о становлении юноши явился незрелым плодом не совсем еще уверенного в себе автора. Рыхлый сюжет, небрежный слог, множество лишних деталей и отсутствие тонких штрихов лишают его жизненности, которая отличает «Бремя страстей человеческих». Перегруженность ненужными описаниями, высокопарный стиль делают его разительно непохожим на «Лизу из Ламбета» и на все, что будет создано Моэмом в более поздние годы. Как предполагает название романа, молодой автор находился под влиянием эстетов конца XIX века. Его главный герой — довольно откровенный портрет самого Моэма, образ того, каким, по его мнению, должен быть молодой человек. Безмерно наделенный байроновскими чертами, Стивен воображает, что в нем байроновская душа, что он Чайльд Гарольд, играющий на пианино Вагнера, в основном отрывки из «Тангейзера».
Когда поздней осенью 1898 года Моэм возвратился в Лондон с рукописью «Художественного темперамента Стивена Кэри», он высказал своему литературному агенту пожелание: перед изданием нового романа, который «слегка резковат», он хотел бы выпустить произведение несколько «помягче», поскольку не желает иметь такую же репутацию угрюмого писателя, как Джордж Мур. Но его опасения в отношении возможного влияния нового романа на его репутацию были безосновательными. Фишер Анвин отказался приобрести его даже за 100 фунтов, и никто из других издателей не проявил к роману никакого интереса. Это произведение так и не увидело свет, что, как позднее признавался Моэм, явилось подарком судьбы, поскольку в романе сохранился материал, который он использовал с большой пользой, будучи уже зрелым писателем. Кроме того, роман — и это главное — не позволил ему избавиться от наваждений и мучивших его воспоминаний. Именно мучительное и чуть ли не диагностическое исследование этих ран в «Бремени страстей человеческих» придаст этой книге такую личностную окраску, которая не характерна для других его произведений.
В 1950 году Моэм подарил рукопись «Художественного темперамента Стивена Кэри» библиотеке Конгресса США с условием, что ни одна строка из него никогда не будет опубликована.
Одной из важных линий сюжета романа является страсть, испытываемая молодым человеком к Розе Камерон (Милдред в «Бремени страстей человеческих»). И хотя Роза физически более привлекательна и душевно мягче, чем Милдред, ей тоже свойственны вероломство и коварство. Испытывающий муки Стивен всецело в плену своих чувств до тех пор, пока не порывает с ней и не женится на другой девушке.
Сила власти Милдред над Филипом всегда ставила в тупик читателей «Бремени страстей человеческих», поскольку, в отличие от всех других героинь, сыгравших роковую роль в судьбе молодых людей, она не привлекает внимания юноши своей физической красотой. Это грубая женщина с отталкивающей внешностью — бледным лицом, плоской грудью и худосочной, анемичной фигурой. Филипа влекут к ней совсем не ее женские качества, а сложная реакция на его унижение в кафе. В основе этого чувства явно лежит мазохизм.
Ввиду резкого, грубого характера героини большинство читателей полагали, что Моэм описывал свою мучительную гомосексуальную связь с каким-то студентом в годы обучения в медицинском колледже. Прообразом официантки, как утверждают некоторые, вполне возможно служил говорящий на кокни гомосексуалист, к которому Моэм почувствовал такое же неудержимое влечение, какое Филип испытал к школьнику по имени Роз в одной из первых глав романа «Бремя страстей человеческих». Правда, Алан Серл утверждал, что девушка, похожая на Милдред, действительно работала официанткой в кафе неподалеку от вокзала Виктория. По словам Серла, она с каким-то наслаждением издевалась над студентом медицинского института Моэмом из-за его заикания. Подобно многим другим молодым людям, обладавшим болезненной чувствительностью, он был загипнотизирован ее вульгарными манерами. По словам Серла, именно она преподала неопытному юноше уроки интимной жизни, о которых у него были самые смутные представления. Отправляясь в Лондон, Моэм не имел опыта отношений с представительницами «слабого» пола. И если у застенчивого, неуверенного в себе юноши первая близость с девушкой была такой, какой он описывает ее в этом романе, то последствия вполне могли быть катастрофическими, а отторжение — постоянным.
После издания «Лизы из Ламбета» Фишер Анвин попросил Моэма написать еще один роман о жизни трущоб, но Моэм не желал идти по проторенному пути и принял совершенно иное решение. Незадолго до этого он прочитал несколько статей критика Эндрю Ланга, который утверждал, что создание романа на историческую тему — самый верный путь начинающего писателя к успеху. Введенный в заблуждение этим утверждением, Моэм вспомнил о книге Макиавелли «История Флоренции». В свободное время, после учебы и работы в больнице св. Фомы, он читает все, что только мог найти в читальном зале Британского музея. На летние каникулы в 1897 году он отправился на Капри, где, не вставая из-за стола, закончил роман.
«Становление святого» — вымученное произведение, которое читается с большим трудом. Моэм был совершенно прав, что не включил его в сборник своих избранных публикаций. Построенный на искусственном материале, роман лишен простоты, искренности и непосредственности «Лизы из Ламбета». В нем нет ни романтики, ни глубокого анализа истории. Правда, на фоне выдуманных исторических сцен странная И мучительная любовная история выступает столь ярко, что создается впечатление, будто она списана автором с его собственной. Лицо, от имени которого ведется рассказ, влюбляется в прекрасную Джулию. Ее неверность причиняет ему невыносимые страдания. Он испытывает сердечные муки и обиду от перенесенного унижения. В конце концов между возлюбленными происходит примирение и они женятся; но когда она снова изменяет ему, он дает согласие на то, чтобы ее семья убила ее и тем самым смыла с себя позор.
Этот сюжет и любовная коллизия соответствуют лучшим традициям итальянского романа. В нем присутствуют страсть, адюльтер и убийство ради восстановления чести. Однако все остальное и главным образом переживания героя, от имени которого ведется рассказ, принадлежат автору. Схожесть отношений между героями этого романа, а также между Стивеном и Розой, а также Филипом и Милдред дает основания предположить, что все они — отображение одной и той же связи, причинившей некогда Моэму глубокую боль.
Во время работы над романом на Капри Моэм установил для себя распорядок, которому следовал до конца жизни. Он начинал рабочий день в шесть утра и продолжал работать до тех пор, пока не ощущал усталость. Затем он шел купаться, отдыхал и больше не брался за перо.
Моэм обнаружил, что его творческие силы лучше всего проявляются утром. «К часу моя голова перестает работать», — признавался он. По его словам, когда он узнал, что Дарвин никогда не работал более трех часов в сутки и тем не менее совершил революцию в естествознании, он решил, что достигнет своих целей, прилагая столько же усилий, сколько и его знаменитый соотечественник. Даже самые близкие друзья, приезжавшие к нему в гости на виллу «Мореск», знали, что не увидят хозяина раньше полудня. Он работал все утро без перерыва, но ровно в двенадцать выходил из кабинета, чтобы выпить коктейль с друзьями и провести с ними время за легким обедом. Затем он неизменно отправлялся в спальню вздремнуть. Даже самые непредвиденные обстоятельства не могли нарушить жесткий режим писателя. Дирижер Юджин Гуссенс вспоминал плавание через Атлантический океан в 1923 году на пароходе «Аквитания», имевшем дурную славу из-за сильной качки в плохую погоду. «Три дня подряд дул сильный ветер. Море ужасно штормило. Перевозимая на корабле скаковая лошадь по кличке Папирус по прибытии в Нью-Йорк была так измотана, что не смогла составить конкуренции американскому скакуну Зиву и с позором вернулась на том же лайнере в обитом мягкими матрацами стойле обратно в Англию. Уильям Сомерсет Моэм большую часть времени провел у себя в каюте и к концу путешествия создал еще один короткий рассказ».
Благодаря неукоснительному распорядку, который Моэм соблюдал изо дня в день, независимо от того, находился он дома или за границей, в мирное время или в годы войны, в периоды личных кризисов или душевного покоя, он мог с гордостью указать на полки с многочисленными томами его книг. Моэм — пример исключительной самодисциплины, так разительно отличающийся от других художников слова. По его словам, самое большое удовольствие ему доставляли три часа интенсивного писательского труда утром. «Все, что следовало за этим — неизбежная разрядка». Об этом свидетельствует и его признание в конце жизни: «Я никогда не испытывал большего счастья и удовлетворения, чем в тот момент, когда сидел за письменным столом и из-под моего пера выходило одно слово за другим. Лишь звук гонга, приглашавший на обед, извещал о том, что на сегодня работа окончена».
Когда в 1898 году Моэм вернулся в Лондон после идиллического пребывания в Испании, ему безжалостно напомнили о себе царившие в мире профессионального писательства нравы. Именно в этот момент он обнаружил, что роман «Лиза из Ламбета» принес ему всего двадцать фунтов стерлингов. Вскоре он убедился, что ни один издатель не проявил интереса к «Художественному темпераменту Стивена Кэри», а «Становление святого» был принят критически и с коммерческой точки зрения обернулся провалом. В октябре 1898 года в «Космополисе» был опубликован рассказ «Педантичность Дона Себастьяна», но из-за беспечности издателя Моэм не получил за него ни пенса. Провал романа «Становление святого» и отказ издателей от «Страны Пресвятой Девы» вскоре убедили молодого автора в том, что относительный успех «Лизы из Ламбета» — всего лишь счастливая случайность. Чтобы преуспеть на писательском поприще, ему еще потребуется приложить немало усилий.
Последующие девять лет — это годы действительно упорнейшего труда писателя. Он не оставлял мечту сделать себе имя в театре и продолжает писать пьесы, из которых всего лишь две увидели сцену, да и те шли недолго. Стремясь найти свою нишу, он пишет еще шесть романов, каждый из которых отличался от предыдущего. «Герой», созданный в 1901 году, явился попыткой использовать интерес публики к бурской войне. Написанный год спустя роман «Миссис Крэддок» — это слепок с «Мадам Бовари», который, правда, представляет наибольший интерес из всего созданного в тот период благодаря содержащимся в нем интересным идеям. Роман «Карусель», вышедший из-под его пера в 1904 году, — это стремление откликнуться на вкусы эстетствующей публики. «Ряса священника», появившийся на свет в 1906 году, — комическая пьеса, переделанная в роман. Другая превращенная в роман пьеса, «Исследователь», появившаяся после «Рясы священника», — беспомощная имитация проимперских произведений Киплинга. «Маг», предложенный читателю в 1908 году, — это открытое желание автора потрафить довольно распространенному в то время увлечению публики магией и оккультизмом. Все эти романы — проба пера неопытного автора: единственное, что они обнаружили, — это отсутствие у него жизненного опыта.
Как показывает переписка Моэма в период с 1898 года по 1907 год, он неотступно преследовал цель стать писателем. Он начал с того, что нашел себе литературного агента; им стал Уильям Морис Коулс. В апреле 1898 года Пейн передал Коулсу три коротких рассказа своего друга. В последующие семь лет, до тех пор пока Моэм не разочаровался в Коулсе, он засыпал своего агента предложениями, вопросами, подсказками, жалобами. Моэм не мог смириться с ролью только автора, задача которого сводится лишь к тому, чтобы создавать произведения. Расставшись с ними, он не желал полностью вручать их судьбу литературному посреднику.
Своего первого успеха как агент Коулс добился, пристроив у издателя Анвина шесть созданных молодым Моэмом коротких рассказов, которые были опубликованы в сборнике «Первое знакомство». Этот цикл включал «Дейзи», «Педантичность Дона Себастьяна», а также три других рассказа, написанных Моэмом во время пребывания в Андалусии. В декабре 1898 года Эдвард Гарнет лестно отозвался о «Дейзи», но был невысокого мнения о всех остальных рассказах. Несмотря на это, в июне 1899 года рассказы все же были опубликованы.
По возвращении в Лондон Моэм переехал на квартиру к Пейну на Олбани-чемберс, неподалеку от Сент-Джеймс-парка, а осенью 1899 года они оба перебрались в маленькую квартирку в Карлайл-мэншнс около вокзала Виктория. Условия жизни как нельзя больше устраивали Моэма: долгое отсутствие приятеля дома, который был вечно занят делами фирмы, позволяли ему всецело предаваться работе. Каждый день к ним приходила служанка, чтобы прибрать квартиру и приготовить обед.
В своем произведении «Оглядываясь назад» Моэм пишет, что проживание с Пейном давало еще одно преимущество. Молодой адвокат, по словам Моэма, обладал приятной внешностью и пользовался большой популярностью у девушек, в основном актрис, продавщиц магазинов и секретарш, которых после коротких романов он передавал своему другу. Раз в неделю Пейн «исчезал» из квартиры на весь день, предоставляя Моэму возможность устанавливать, по его словам, «близкие отношения», что означало лишенные романтики и не вызывавшие глубоких чувств связи.
Подобный способ общения с дамами нельзя назвать самым лучшим, но в мемуарах «Оглядываясь назад» Моэм, очевидно, приоткрывает завесу над светлыми и темными сторонами своего тогдашнего бытия. Учитывая, что в настоящее время известны многие факты из жизни писателя, эти мемуары нельзя считать искренними в вопросах, касающихся его интимных отношений. Читая о веренице побывавших на квартире молодых девушек, невольно возникает вопрос, а не была ли эта вереница чредой юношей. Подлинный характер отношений Моэма с Пейном никогда не был до конца выяснен, но есть основания полагать, что в какой-то момент они носили гомосексуальный характер. Позднее Пейн был дважды женат. Когда он умер, Моэм настоятельно потребовал у его вдовы возвращения своих писем. Возможно, это и послужило источником постоянных слухов в Лондоне о том, что после смерти своего бывшего любовника Моэм взял грузовик у транспортного агентства, чтобы перевезти стол, полный дискредитирующих его писем.
Если же признание Моэма соответствует действительности, то это еще одно свидетельство его неглубоких отношений с женщинами. В этой связи следует отметить, что, по мнению некоторых психологов, связь двух мужчин с одной женщиной — свидетельство их скрытой гомосексуальности; при этом женщина, которая служит объектом удовлетворения обоих, является выражением тяги одного мужчины к другому. В любом случае эти отношения носили налет цинизма, как и связи с проститутками с площади Пикадилли, услугами которых по признанию Моэма, он пользовался, несмотря на опасность венерических заболеваний.
В более поздние годы Моэм признавался своему племяннику, что его самой большой ошибкой была попытка убедить себя в том, что на три четверти он нормальный мужчина и лишь на одну — гомосексуалист; фактически «все было наоборот». Это поразительное признание писателя указывает на одно из самых трагических раздвоений в его душе — между его естественными наклонностями и тем, кем он хотел выглядеть со стороны. Ведь он рос в ту пору, когда гомосексуализм рассматривался как ненормальное и неприемлемое явление.
Есть все основания полагать, что даже три четверти гомосексуального в Моэме не соответствуют истине. Английский литератор и критик Фрэнсис Кинг, знавший Моэма в более поздние годы, утверждал, что соотношение гомосексуального и гетеросексуального в писателе составляло восемь к одному. По мнению Кинга, вереница женщин в рассказах Моэма — это уловка, позволяющая ему избежать правды об отдаваемых им предпочтениях. В одной из своих критических статей Кинг выдвигает интригующее предположение о том, что хромота Филипа в «Бремени страстей человеческих», очевидно, «служит подменой более серьезного ущерба, чем заикание писателя, как это предполагает большинство критиков». Кроме того, в последних исследовательских работах о Моэме Джон Уайтхед тонко подмечает, что необъяснимая творческая сила Эль Греко — это следствие «секрета, который загадочный художник скрывал» и который приписывался его гомосексуальности; именно эту черту в нем Моэм с нехарактерной для него откровенностью обсуждал в «Доне Фернандо».
Какова бы ни была степень гомосексуальности Моэма, его исповедальное признание свидетельствует о его борьбе с этой наклонностью. Эта борьба происходила в нем с 1898 года до начала первой мировой войны. В этот период он имел половые связи с женщинами, но находил гомосексуальные отношения менее обременительными и менее обязывающими. Даже если учесть, что его описания преувеличены, нет сомнения в том, что несколько раз у него были глубокие отношения с представительницами противоположного пола. По утверждению Моэма у него была недолгая, но приятная любовная связь с Александрой Кропоткиной, дочерью князя Кропоткина, проживавшего в изгнании в Лондоне, что, кстати, подтверждает и Ребекка Уэст. По ее словам, Саша Кропоткина стала прототипом героини в рассказе Моэма «Обед». Она появляется также в рассказе «Стирка мистера Гаррингтона» в образе Анастасии Леонидовой, которой главный герой делает предложение. С 1906 по 1913 год Моэм имел длительную связь с Этельвин Артур Джоунс. К 1913 году относится начало его отношений с Сири Уэлкам, с которой он вступил в брак четыре года спустя.
Возможно, он имел связи и с другими женщинами, но достоверных свидетельств этому не существует. К тридцати годам он обладал незначительным опытом интимных отношений с женским полом. Во время этих немногочисленных связей Моэм, очевидно, пытался доказать самому себе, что он, если использовать применяемый им пренебрежительный термин, не «гомик». Это признание племяннику говорит о безрезультатности происходящей в нем внутренней борьбы. Примерно с 1920 года он всецело отдастся во власть своей наклонности.
Издание «Лизы из Ламбета» позволило Моэму занять определенное положение в литературных кругах Лондона. Теперь его часто приглашали на литературные вечера и в гости в загородные дома. Одним из первых видных писателей, с кем познакомился в тот период Моэм, был Огаст Хар, автор книг о путешествиях, любитель хороших компаний. Первый роман Моэма произвел на Хара большое впечатление и он выразил желание встретиться с молодым автором. После первой же встречи Моэм стал частым гостем в доме Хара в сельском районе Холмхэрс. Как Моэм подробно описывает в «Тяге к бродяжничеству», в доме маститого писателя царила официальная атмосфера викторианства.
В первые годы своей литературной карьеры Моэм испытывал некоторую неловкость во время этих выездов в гости. Его смущало небогатое содержание его гардероба и туалетных принадлежностей в чемодане, который по приезде приходилось вручать лакею хозяина, а более чем скромный доход не позволял ему тогда давать щедрые чаевые швейцарам и слугам. После 1908 года, когда к нему неожиданно пришел достаток, визиты к друзьям стали менее болезненны для его честолюбия — теперь он брал с собой слугу. Правда, молодость и скромность имели свои преимущества. Раймонд Мортимер вспоминал, как Моэм как-то признавался ему, что во время этих визитов молодым людям из-за отсутствия места иногда предлагали делить одну кровать на двоих. Часто эти совместно проведенные ночи заканчивались близостью, что, по словам Моэма, «оказывалось не столь уж неприятным».
В одном из своих произведений Моэм описывает, как, будучи молодым человеком, он посещал балы в Челси одетым под испанца и хвастался, что никогда не возвращался с бала домой один. И хотя Моэм утверждал, что его спутниками всегда оказывались молодые девушки, описание, тем не менее, почему-то оставляло впечатление, что этими компаньонами были юноши. Джеральд Келли, впервые встретившийся с Моэмом в 1904 году и ставший одним из самых близких и верных друзей писателя, вспоминал, что, поскольку Моэм был гомосексуалистом, а он — гетеросексуалом, между ними никогда не было ссор на почве ревности. Моэм, утверждал Келли, не представлял угрозы для его женщин, а он — для знакомых Моэму юношей.
«Становление святого» не вызвало большого интереса ни у критиков, ни у читающей публики. В 1900 году Моэму удалось опубликовать в журнале «Панч» лишь два коротких рассказа — «Купидон и викарий из Свейла» и «Леди Хабарт». В 1901 году Хатчинсон издал написанный под влиянием Флобера роман «Герой», сюжет которого был навеян событиями бурской войны. Разошлось всего лишь полторы тысячи экземпляров. Моэм позднее утверждал, что критикам он понравился, но читатели были иного мнения и потому он получил за него всего лишь семьдесят фунтов, да и то в виде аванса.
Вполне понятно, почему «Герой» пришелся не по вкусу публике того времени. Одной из причин такого неприятия было то, что в нем поднимались вопросы утраты веры в Бога, которую пережил жених одной помолвленной пары. В основном же в романе рассказывалось о попытке молодого человека вырваться из затхлой атмосферы невежества, предрассудков и иллюзий, выражавшихся в требованиях родителей, и избавиться от груза общественного мнения. В книге Моэм скептически оценивает такие понятия, как патриотизм, родина, честь, семейные устои, церковь. Роман заканчивается мыслями о самоубийстве героя, порожденными одиночеством и отчаянием.
«Герой» — одно из самых странных и пугающих своими внутренними переживаниями произведений Моэма. Поставленная в романе дилемма — это, по-видимому, изображение в художественной форме некоторых неразрешенных конфликтов, терзающих самого писателя. Пребывание молодого человека за границей расширило его кругозор и подтолкнуло к неприятию им ограниченности его родителей и обитателей городка. С другой стороны, его космополитизм не принес успокоения его душе; не испытывая ничего, кроме презрения, к своему прошлому, он нуждается в опоре, в удерживающих его корнях. По сути, у него нет родины, он — чужак везде, где бы ни оказался. Это состояние напоминает положение самого автора, который лишился семьи и не прижился в Уитстебле.
Одним из элементов прежней жизни Моэма в кругу семьи, который он вводит в роман «Герой», является знак, защищающий его от дурного глаза, который впоследствии появится на обложках всех его книг. Этот знак обнаружил его отец во время одной их своих поездок в Марокко. Писатель вспоминал, что он был выгравирован на многих стаканах в их загородном доме в Сурене. Решение использовать этот знак семнадцать лет спустя свидетельствует о страстном желании автора установить связь с утраченными родовыми корнями. «Несмотря на то что мой отец казался мне чужим при жизни, — признавался писатель в разговоре с племянником, — этот знак против сглаза каким-то образом связывал нас. Я очень часто использовал его». И действительно, он был предоставлен на бумаге для писем, на спичечных коробках, украшал ворота виллы «Мореск».
Если цель «Героя» состояла в том, чтобы привлечь внимание читающей публики, то его следующий роман «Миссис Крэддок» (1900 год) предназначался для того, чтобы шокировать ее. Ряд издателей сочли эту книгу слишком смелой. Хотя один из них, Робертсон Никол, отказался напечатать роман, он тем не менее рекомендовал его Уильяму Хайнеману. Тот согласился выпустить роман при условии, что из него будут изъяты места, в которых секс представлен слишком откровенно. В ноябре 1912 года роман увидел свет. Его публикация положила начало сотрудничеству Моэма с Хайнеманом, которое продолжалось с периодическими осложнениями до конца дней писателя.
Многие издатели не решились опубликовать «Миссис Крэддок» потому, что главный образ в романе — страстная женщина, которая увлекается мужчиной, добивается его любви и выходит за него замуж. Берта Ли — умная, одаренная, обладающая тонким вкусом женщина, в то время как ее муж малограмотен, ограничен и не разбирается в женской натуре. Моэм вопреки общепринятым в викторианском обществе нормам представляет женщину чувственной и страстной, а мужчину — холодным и сдержанным. Когда страсть в Берте проходит, ее брак становится невыносимым. От этих пут ее освобождает лишь смерть мужа. Роман кончается ее отъездом в Италию, где она уходит в себя, лишь изредка позволяя себе короткие романы. «Теперь, — заканчивает Моэм, — она порвала связи с жизнью и наконец-то обрела свободу».
«Миссис Крэддок» — лучший роман, созданный Моэмом в период после выхода «Лизы из Ламбета» и «Бремени страстей человеческих» и наиболее интересный из его ранних работ. Критики отнеслись к произведению в целом благожелательно. Опередив более чем на десятилетие работы Лоренса, в которых тот исследовал сексуальность, роман произвел определенную сенсацию среди читателей: они были шокированы внесением «элемента непристойности в английскую литературу».
С выходом «Миссис Крэддок» Моэм приобрел репутацию писателя, готового балансировать в литературе на грани допустимого. В течение последующих нескольких лет он неизменно заверял своих издателей и литературного агента в том, что в его дальнейших произведениях он не собирается ни на кого нападать. Однако на протяжении своего длительного литературного пути он продолжал неизменно создавать проблемы для издателей, цензоров и всех тех, кто считал себя хранителями пристойности. В период создания им драматических произведений возглавляемая лордом Чемберленом цензурное управление часто предлагало ему изымать из его пьес реплики «сексуального» характера и высказывания о религии. Одним из самых ярких примеров явилось требование заменить в поставленной в 1923 году пьесе «Наши благоверные» сцену, в которой молодая девушка обнаруживает женатых любовников в постели. Но даже после внесенного изменения эпитет «стерва», произнесенный одним из героев, вызывал в зале аханье. Точно так же во время постановки в 1920 году пьесы «Неизвестность» публика застыла от изумления, когда вдова, единственный сын которой погиб на фронте, в отчаянии восклицает: «А как мне простить Бога?».
Еще большие возражения произведения Моэма вызывали при их трансляции по радио, при показе по телевидению или в кино. Начиная с 1917 года вплоть до наших дней работы Моэма передавались по радио и показывались по телевидению сотни раз, но лишь начиная с серии постановок Би-би-си в 1969 году сюжеты его произведений не подвергались правке. В частности, во время экранизации рассказа «Дождь» управление цензуры, возглавляемое Нейсом, потребовало у Голливуда, чтобы священник, который увлекся проституткой, был заменен на сотрудника, занимающегося реабилитацией оступившихся лиц. При перенесении на экран рассказа «Записка» цензоры потребовали, чтобы героиня, совершившая убийство, не избежала ответственности, как это показано у Моэма, а понесла наказание. Поэтому в конце фильма ее убивает любовница-китаянка.
В 1941 году рассказ Моэма «Закрытое учреждение» оказался для Би-би-си неприемлемым, поскольку речь в нем шла о публичном доме; рассказ «На вилле» был отвергнут как «слишком откровенный»; «К востоку от Суэца» сочтен непригодным в 1953 году, оттого что в нем поднимался вопрос о взаимоотношениях между западными и восточными цивилизациями и о смешанных браках.
Эти проблемы, возникающие при издании и постановке произведений Моэма, опровергают звучавшие в его адрес обвинения в том, что он всегда стремился угодить вкусам читающей публики. Совершенно верно утверждение, что в вопросах литературной формы он всегда следовал традиционным канонам, что он почти не экспериментировал и потому не оставил глубокого следа в анналах литературы. Однако с точки зрения содержания его произведения были гораздо смелее многих других и следует отдать Моэму должное за расширение литературных границ.
Центральным образом первого романа Моэма была женщина. Впоследствии, на протяжение всей его литературной карьеры большинство многогранно представленных образов — женские: Милдред в «Бремени страстей человеческих», Китти Фейн в «Узорном покрове», Рози в романе «Пироги и пиво», Джулия Лэмберт в «Театре», Изабель в «Острие бритвы», Лесли Кросби в «Записке», Бетти Уэлдон-Бернс в рассказе «Нечто человеческое». В драматических произведениях Моэм также создал большое количество женских образов — Нора в «Земле обетованной», Констанция в «Верной жене», леди Китти и Элизабет в «Круге», Виктория в «Доме и красоте», — память о прекрасном исполнении которых оставили последующим поколениям великолепнейшие актрисы английского театра.
Моэма часто обвиняют в женоненавистничестве. Ему действительно не нравился определенный тип женщин. Наряду с этим он в течение всей своей жизни поддерживал дружеские отношения со многими представительницами женского пола. Очень часто у него были более доверительные отношения с женами друзей, чем с самими друзьями. Так, хотя он был знаком с Юджином О’Нилом и его женой, именно с Шарлоттой он поддерживал переписку. Ему было приятнее общаться с Нелли Моэм, чем с ее мужем и его братом Фредериком. В более поздние годы его привязанность к Энн Флеминг заставила ее мужа Яна в шутку заметить: «Наша дружба [с Моэмом] объясняется еще и тем, что он хотел бы жениться на моей жене. Он всегда рад видеть меня только потому, что хочет услышать что-нибудь о ней».
В произведениях Моэма ощущается тонкое понимание женщин. Свойственная ему женская чувственность, очевидно, в какой-то степени отражала его гомосексуальную ориентацию. Как бы то ни было, но Энтони Кэртис прав, утверждая, что Моэм — один из тех, кто по-новому увидел женщину XX века. «Моэм понимал женщин лучше, чем любой другой драматург, независимо от того, были они женами политиков, аристократов, представителей среднего класса или обычными проститутками. Он понимал их глубже, чем, например, Шоу, который просто придумывал новые стереотипы женщин, придавая им такие качества, как огромная энергия и лидерство, которыми традиционно наделяют мужчин».
Через четыре месяца после опубликования «Миссис Крэддок» экспериментальная лондонская труппа «Друзья сцены» ставит первую пьесу Моэма «Человек чести». Эта написанная в 1898 году в подражание Ибсену драма была первоначально отвергнута рядом театров. Одновременно Макс Рейнхардт в январе 1902 года осуществляет в Берлине постановку одноактной пьесы Моэма «Браки заключаются на небесах», созданную им еще в 1896 году и переведенную на немецкий самим Моэмом специально для этой постановки. Пьеса прошла восемь вечеров.
Эти две первые пьесы Моэма были поставлены и в Англии и в Германии экспериментальными труппами. Общество «Друзья сцены» было создано в 1899 году, для того чтобы познакомить публику с достойными внимания пьесами, которые, как правило, не находили сначала дорогу в крупные театры. Общество устраивало представления обычно по вечерам в субботу и утром в понедельник. И хотя давалось всего несколько спектаклей, некоторые из них привлекали внимание критиков. Пьеса «Человек чести» произвела впечатление на членов комитета общества «Друзья сцены», осуществлявших отбор пьес для серьезных театров. Как следствие этого, 22 февраля 1903 года Моэм впервые увидел свою пьесу поставленной на сцене крупного английского театра. Эта постановка имела большое значение для писателя. Поэтому он пригласил на премьеру своих братьев Гарри и Фредерика и жену Фредерика, которая отмечала в своем дневнике: «Очень доброжелательная публика; кроме того, актеры играли великолепно. Уилли от волнения был бледен как полотно». Молодой драматург так глубоко уверовал в то, что постановка является поворотным пунктом его литературной карьеры, что устроил шикарный ужин для актеров и гостей в отеле «Вестминстер-палас». Среди гостей находились Уолтер Пейн, композитор Герберт Баннинг и его жена Мередит, а также брат писателя Гарри, который, опоздав к началу, появился в потрепанном голубом пиджаке и развязно провозгласил: «Я рад, что мой брат наконец-то добился хоть какого-то успеха».
Пьеса «Человек чести» действительно имела «хоть какой-то» успех, но автор вскоре убедился, что он мало что приобрел от постановки, кроме некоторого признания со стороны тех, кто интересовался экспериментальным театром. Пьеса прошла всего два дня и была встречена критиками противоречиво. Поставленная снова актрисой Мюриел Уилфорд в лондонском театре «Авеню» в феврале 1904 года, она выдержала только двадцать восемь представлений.
Моэм отказался от гонорара за постановку «Человек чести» в театре «Авеню», потому что рассматривал ее как вклад в свое будущее как драматурга.
В январе 1903 года Моэм вручает своему литературному агенту рукопись еще одной пьесы — «Охотники за сокровищем», которая, как утверждал Коулс, была написана Моэмом в содружестве со своим братом Гарри. Хотя теоретически подобное содружество было возможно, в действительности оно маловероятно: Моэм едва ли пошел бы на это. Ко времени ее постановки в 1908 году под названием «Миссис До» Гарри уже не было в живых; к тому же автором пьесы был указан один Сомерсет Моэм.
Лишь в сентябре 1904 года Моэму удалось увидеть свои произведения изданными: в журнале «Стрэнд мэгэзин» было напечатано два коротких рассказа — «Буква закона» и «Ирландский джентльмен». Гораздо более важное значение имела публикация в том же месяце издателем Хайнеманом романа Моэма «Карусель». Писатель закончил его еще в январе и всячески побуждал Коулса к тому, чтобы тот обеспечил ему хорошую рекламу. Какой смысл продавать его Хайнеману, предупреждал Моэм своего агента, если издатель не желает широко рекламировать его. Книга не имела успеха: было продано всего лишь несколько тысяч экземпляров.
«Карусель» — интересный роман; кроме того, в нем чувствуется рука более зрелого автора. Беда в том, что Моэм попытался, что случалось с ним очень редко, экспериментировать с формой. Соединив три рассказа с помощью нескольких центральных образов, он сделал попытку дать широкий спектр жизни и тем самым показать сложные переплетения судеб представителей различных слоев.
В одном из рассказов говорится о любви дочери священника к молодому поэту. Хотя влюбленные знают, что поэту осталось жить недолго, они женятся и в оставшиеся короткие месяцы переживают самое счастливое время. Во втором рассказе женщина страстно увлекается молодым мошенником, изменяет мужу, но затем раскаивается и становится еще более нежной и любящей женой. Третий, самый интересный рассказ, — это переделанная в прозаическое произведение пьеса «Человек чести», в которой Моэм поднимает одну из самых любимых им идей: любая добродетель, доведенная до крайности, становится пороком.
Эта тема раскрыта в истории мечтающего стать писателем Бэзила Кента, который, будучи влюблен в очаровательную вдову, увлекается и близко сходится с необразованной официанткой из бара Дженни Буш. Когда она забеременела от него, его совесть подсказывает ему, что он должен жениться на Дженни в надежде, что это облегчит ей душевную боль. Однако вскоре становится очевидно, что они абсолютно не созданы друг для друга, и жизнь становится невыносимой пыткой для них обоих. Их брак распадается, и Дженни кончает с собой.
История Бэзила и Дженни в «Карусели» — это представленное в мрачных тонах свидетельство фатализма, рока господствующих в обществе условностей. Общественное мнение показано как сила, оказывающая мощное и пагубное воздействие на человека, который оказывается неспособен определять свою судьбу. «Общество, — утверждает один из героев, — это странное чудовище, которое, возможно, дремлет, порождая у человека иллюзию, будто он может позволить себе все, что угодно; но оно ни на минуту не выпускает его из виду и исподтишка наблюдает за ним; когда он менее всего ожидает, оно стремительно простирает свою железную длань, чтобы сокрушить его. У общества свой свод заповедей, свой кодекс, предназначенный для обычного человека, не совсем плохого и не очень хорошего; но странная вещь — общество наказывает столь же сурово и того, кто поступает благороднее, чем предписывают заповеди, и того, кто вообще игнорирует их».
Эта тема, поднятая с таким драматизмом в «Герое» и «Карусели», отражает идеи, волновавшие писателя в начальный период его литературной карьеры. Бэзил Кент говорит столь страстно о загнавшем его в угол сознании, о бесполезности брака и о свободе, которую он обретет в конце, что невольно возникает мысль о том, что именно побудило автора так горько писать об этом. Возможно, Моэм, став свидетелем того, как общественное мнение уничтожило Оскара Уайлда за его вызов общепринятым нормам, выражал растущую напряженность между его собственными наклонностями и нормами, существующими в обществе. «Дай нам Бог обрести свободу! — восклицает Бэзил. — Будем поступать так, как мы хотим и должны поступать, а не так, как того хотят другие».
Другим, не менее интересным действующим лицом в «Карусели» является мисс Ли, которая представляет один из образов в длинной веренице героев Моэма, взирающих на мир со спокойной, но сострадательной отрешенностью. Мисс Ли — милое создание: она ни от кого не зависима, умна, обладает чувством юмора и лишена какого-либо притворства. Она служит автору для того, чтобы показать фальшивость других, хотя и делает это с большим тактом. Моэм использует ее также в спорах о смысле жизни с самим собой. Видя отчаяние одного из героев «Карусели» от сознания невозможности найти абсолютную истину, мисс Ли успокаивает его, говоря, что человек подобен шахматисту, который, зная, что каждая фигура на доске передвигается только так, а не иначе, может, тем не менее, прекрасно играть в них.
Прообразом мисс Ли послужила миссис Джордж Стивенс, с которой Моэм познакомился после опубликования «Лизы из Ламбета». Подобно одной из героинь пьесы того периода, она много настрадалась от отвернувшегося от нее общества из-за ее роли в разводе Чарлза Дилке. После этой нашумевшей истории она вышла замуж за Джорджа Стивенса, специалиста по классической литературе и журналиста, который был намного моложе ее и который погиб, освещая бурскую войну. Располагая достаточными средствами, она продолжала, как и при муже, устраивать у себя вечера, и ее квартира в Лондоне и загородный дом превратились в место встречи многих интеллектуалов. Моэм как-то спросил хозяйку салона, что побудило ее включить его в число приглашенных, на что та ответила: «Вы не похожи на других представителей молодого поколения. Несмотря на вашу сдержанность и молчаливость, в вас ощущается какое-то беспокойство, и это действует интригующе». Моэм ценил ее чувство юмора и лишенный чопорности здравый смысл. Именно ей он посвятил изданный в 1907 году роман «Открыватель». Она была значительно старше его, и он считал ее в некоем роде своей наставницей и духовной покровительницей.
Именно из-за большой разницы в возрасте между ними не возникало чувства неловкости оттого, что они были мужчиной и женщиной. Такие теплые отношения часто встречаются между мужчинами-гомосексуалистами и пожилыми женщинами.
Точно такие же отношения у него сложились с Виолеттой Хант. Эта разносторонняя женщина участвовала в движении суфражисток, печаталась в журнале «Венчур», редактировала газету под названием «Свободная женщина» и даже писала романы. Будучи на одиннадцать лет старше Моэма, она была опытна в вопросах интимной жизни и взяла на себя роль зрелой женщины, совращающей молодого человека. Как бы то ни было, их интимная связь продолжалась недолго, уступив место продолжительной дружбе. После 1903 года они встречались в течение нескольких десятилетий, обменивались мнениями и находили в общении друг с другом источник поддержки, которая помогала им обоим. Хант посвятила своему молодому другу роман «Белая роза». Моэм ответил взаимностью, посвятив ей роман «Страна Пресвятой Девы». Тридцать лет спустя Моэм в разговоре с одним из своих друзей вспоминал, что посвящение раздосадовало Хант, поскольку появилось без согласования с нею. К тому же она никак не могла взять в толк, зачем бы ей понадобилось отправляться в страну с таким странным названием. Подобно миссис Стивенс, Виолетта Хант пережила период остракизма в обществе, бросив вызов существующим в нем правилам. В 1908 году у нее был роман с Фордом Мэддоксом Фордом, который в 1911 году ради нее оставил жену. В 1919 году Форд порвал с Виолеттой, и с тех пор она перестала играть заметную роль в литературном мире.
В этот трудный для Виолетты период Моэм оказывал ей всяческую поддержку. Алек Во вспоминал, как на обеде в отеле «Сент-Панкрац», организованном для писателей, Моэм весь вечер провел в беседе с сидевшей рядом с ним Виолеттой. Когда они собирались уходить, Моэм заплатил за обед, сказав при этом: «Ты мне позволишь заплатить за нас обоих, Виолетта?» Поскольку эта встреча происходила в период, когда Виолетта уже не имела того влияния в литературных кругах, как ранее, жест Моэма, по словам Во, восстанавливал ее репутацию в глазах собравшихся: «Казалось, он говорил всем нам, что она не только его старый друг, но и единственное лицо в этом зале, которое интересует его».
На протяжении всей своей литературной карьеры Моэм испытывал особую симпатию к молодым авторам, стремившимся стать писателями, и всячески помогал им. Он оказывал внимание Джеральду Сиррету, очевидно, потому, что увидел в нем необыкновенные качества. Моэм указывал на «исключительно важный показ определенного типа героя» в романах Сиррета. Любопытно отметить, что один из ранних романов Сиррета был принят издательством, но так никогда и не увидел свет. Издатель, по словам Сиррета, «предположил, что нашел в нем ужасный намек, которого в нем просто нет». Сам Джеральд был удивлен и глубоко расстроен тем, что ему приписывалось то, чего он никогда не имел в виду.
Элементом, вызвавшим трудности с изданием, хотел того автор или нет, являлась, должно быть, тема гомосексуализма. В основе всех проблем, с которыми столкнулся в жизни Сиррет, лежал внутренний разлад, вызванный его сексуальными наклонностями. Он проявлял чрезмерную нервозность и возбудимость, и эта черта характера отравила впоследствии всю его жизнь. Будучи не в состоянии сосредоточиться на писательском труде, он проводил долгие дни ничего не делая и в 1926 году умер от воспаления легких. Как-то, видя как сестра Сиррета Нетта сокрушается по поводу бесцельной жизни своего талантливого брата, Моэм попытался успокоить ее: «Ему приходится платить за свой талант».
Это загадочное замечание, возможно, отражает романтическое представление о растрате душевных сил, приносимых на алтарь творчества, но оно может также означать и более прямое указание на конфликт, возникший в душе Сиррета из-за его наклонностей. Он напоминает приписываемое Моэму замечание после смерти его брата Гарри. Неизвестно, что послужило причиной самоубийства брата, принявшего азотную кислоту. Когда 27 июля 1904 года Уилли посетил Гарри на квартире, расположенной на площади Кэдоган, он обнаружил, что тот умирает. Он находился в состоянии агонии уже три дня. И хотя Уилли тут же отвез его в больницу св. Фомы, через несколько часов брат умер. В медицинском заключении было сказано: «Самоубийство на почве помешательства». Гарри, как и два его старших брата, изучал право, но мысль посвятить себя адвокатуре претила ему. Он хотел подобно младшему брату стать писателем. И хотя он мечтал быть знаменитым, он так и остался дилетантом в литературе.
Свой второй роман Моэм написал, когда ему было уже тридцать. Несмотря на высокую репутацию в литературных кругах, он понимал, что далек от успеха, который мог бы поставить его в ряды знаменитостей. Полагая, что смена обстановки послужит толчком для его творчества, он, обсудив эту идею с Пейном и получив от него одобрение, съезжает с их общей квартиры. В феврале 1905 года Моэм отправляется в Париж, где с помощью Пейна находит квартиру на пятом этаже дома 3 по улице Виктор Консидеран, расположенной неподалеку от «Бельфорского Льва» на Монпарнасе. За 28 фунтов в год он имел теперь две комнаты и кухню с видом на кладбище Монпарнаса. Он уютно обставил квартиру подержанной мебелью и нашел приходящую служанку, которая убирала жилье и готовила обед.
В своих воспоминаниях о жизни в Париже Моэм не совсем откровенен: он отправился в Париж не один. Его сопровождал один из выпускников Оксфордского университета, с которым он познакомился несколько лет до этого. Звали этого привлекательного молодого человека Гарри Филлипс. Их связь продолжалась до конца 1905 года. В тот же год они вместе провели лето на Капри. Но Филлипса стала беспокоить мысль о его собственной неустроенности и на следующий год он возвращается в Англию. Они расстались друзьями. Моэм посвятил ему свой роман «Ряса священника», вышедший год спустя.
Филлипс вспоминал, что в Париже Моэм следовал своему жесткому распорядку дня, работая после завтрака до половины первого. Во время пребывания в Париже он переписал «Хлеб и розы», которому дал новое название: «Ряса священника».
Моэм и его компаньон часто бывали в театрах, и Моэм поражал своего друга знанием французского, немецкого и итальянского языков. «Прирожденный полиглот!», — с восхищением вспоминал позднее Филлипс. Моэму особенно нравился театр «Гран Гиньоль», который он помнил еще с детства, питая особую симпатию к известной в то время актрисе Дорзиа.
Моэм и Филлипс часто совершали также вылазки в Версаль, который Моэм обожал. Иногда они виделись с Чарлзом Моэмом, но, как вспоминал Филлипс, между братьями не чувствовалось особой любви. Уилли редко предавался воспоминаниям о своем детстве и семье, и, что очень странно, никогда не говорил со своим другом о брате Гарри, который умер всего лишь за несколько месяцев до переезда Моэма в Париж. Можно предположить, что смерть брата не оказала большого влияния на него, но с еще большей уверенностью можно утверждать, что она глубоко подействовала на него и он не мог говорить о ней.
Самыми памятными от пребывания Моэма в Париже остались вечера, проводимые в ресторане «Ша блан», который находился на улице Одесса. На первом этаже этого недорогого, но процветающего заведения обычно обслуживали посетителей, в то время как на втором места заказывались для различных групп художников, натурщиков, любовников или просто друзей. Здесь можно было дешево пообедать, а вечерами принять участие в спорах о философии, политике, литературе и искусстве. Основными темами споров, были, конечно, импрессионисты, стили художников и писателей, связь скульптуры с реальностью.
В спорах в «Ша блан» оттачивал свое мастерство Клайв Белл, который станет впоследствии известным критиком. Однако этот неофициальный клуб собирал главным образом художников. Именно здесь Моэм увидел много лиц, которых он потом перенесет на страницы «Бремени страстей человеческих» и «Мага». Сам ресторан изображен в «Маге» под названием «Шьен нуар». Завсегдатаями «Ша блан» были художник из Уэльса Габриэль Томпсон, американский художник Александр Гаррисон и скульптор Пол Бартлет, который послужит прообразом Клейсона в «Маге»; молодой преуспевающий иллюстратор американец Пенрин Стэнлос будет изображен в виде добродушного позера Фланагана в «Бремени страстей человеческих», а Келли — в образе бесшабашного Лоусона. Келли частенько любил шутить, что все отвратительные художники в произведениях Моэма списаны с него.
Однако не все посетители «Ша блан» испытывали симпатию к неразговорчивому англичанину, молча наблюдавшему за горячими спорами. Одной из наиболее устрашающих и в то же время привлекательных фигур был ирландский художник Родерик О’Коннор. Самая почитаемая в Латинском квартале личность, сорокалетний О’Коннор имел большой жизненный опыт, обладал недюжинным умом и прекрасно разбирался в искусстве. Он был замкнут, обладал острым, как бритва, языком и не признавал никаких авторитетов. По какой-то необъяснимой причине он сразу же невзлюбил Моэма, который вспоминал, что его присутствие за столом крайне раздражало ирландца, а его сдержанные замечания вызывали у того немедленный отпор. По словам другого завсегдатая ресторана, А. Кроули, Моэм казался О’Коннору «клопом, которого чувствительный человек не желает раздавить из-за боязни дурного запаха и чувства брезгливости».
Судя по отзывам, Моэм ужасно переживал саркастические колкости О’Коннора и Кроули и, не будучи мастером ведения споров, должно быть, переносил эти унижения молча. Однако он давно приобрел себе самое сильное оружие, и в «Маге» представит О’Коннора в образе художника-неудачника О’Брайена, озлобленность которого исковеркала его душу настолько, что, завидуя успеху других, он нападает с критикой на любого художника, обладающего талантом. В «Бремени страстей человеческих» О’Коннор появится в образе ирландца Клаттона, злобного художника, наибольшую радость которому доставляет издевательство над выбранной им жертвой.
Из всех завсегдатаев «Ша блан» для Моэма не было фигуры более зловещей и притягательной, чем Кроули. Эксцентричный английский поэт, поклонник оккультизма, Кроули унаследовал 40 000 фунтов стерлингов, которые он вскоре растратил на путешествия, организацию экспедиций в горы, увлечение оккультными занятиями и роскошные издания собственных произведений. В более поздние годы эксцентричная одежда Кроули, пристрастие к наркотикам, откровенно эротическая поэзия и увлеченность черной магией привели к тому, что английская пресса окрестила его «самым безнравственным человеком в мире». Появление Кроули в компании сразу же вызывало настороженность и напряженность. Моэм признавался, что невзлюбил Кроули с первой же встречи, очевидно, потому, что тот был безжалостен в своих насмешках над писателем. Оставшиеся о Кроули дурные воспоминания преследовали Моэма много лет спустя, когда он создавал «Мага». Хотя главный герой романа Оливер Хаддо сочетает в себе черты Свенгали и доктора Моро, это по сути — карикатура на Кроули. Хаддо такой же хороший альпинист, как и Кроули, любит покрасоваться и поболтать и, как Кроули, увлекается оккультизмом. Хаддо обладает способностью к гипнозу; подчинение им себе молодой девушки с помощью психического внушения напоминает о безграничной власти, которую Кроули имел над своей женой Роз Келли, впоследствии ставшей алкоголичкой и лишившейся рассудка.
Благодаря Джеральду Келли Моэм познакомился еще с одним посетителем «Ша блан», которому было суждено оставить след в английской литературе, — Арнолдом Беннетом. Поначалу, вспоминал Келли, между Беннетом и безукоризненно одетым и учтивым Моэмом ощущалась взаимная ревность и некоторая напряженность. Во время первой встречи Беннет неосторожно сделал замечание в отношении его знания французского языка, что возмутило Моэма, который считал французский язык родным и гордился его знанием. Спустя много лет Моэм вспоминал Беннета как приятного в общении человека, дружба с которым продолжалась до самой его смерти в 1931 году. Моэм был одним из первых, кто назвал «Повесть о старых женщинах» произведением, созданным рукой гения.
Как и Моэм, Беннет внимательно изучал людей. Сделанные им в дневнике записи в марте 1905 года дают интересную зарисовку Моэма того периода: «У него очень спокойная, почти летаргическая манера поведения. Он с удовольствием выпил две чашки чая и решительно отказался от третьей. По тону его отказа можно было с уверенностью сказать, что он не притронется к третьей. Он ел печенье и вафли весьма торопливо, почти жадно, а затем также неожиданно отставил их в сторону. Он с какой-то бешеной скоростью выкурил две сигареты (за это время я не успел бы выкурить и одной) и наотрез отказался от третьей. Он мне понравился». Представленный на страницах дневника Беннета Моэм — это человек, обладающий абсолютным самоконтролем и силой воли, который не отказывает себе в удовольствии, но в строго определенных дозах.
В тот день за чашкой чая Моэм сказал Беннету, что совсем недавно продал рукопись пьесы «Леди Фредерик», получив аванс в триста фунтов. Актер Фред Кер рассказал американскому театральному антрепренеру Джорджу Тайлеру о живущем в Париже молодом писателе, который написал очень смешную комедию. Хотя ни один театр в Лондоне не пожелал поставить ее, Кер убедил Тайлера ознакомиться с ней. Тому пьеса понравилась. Он встретился с Моэмом, приобрел у него рукопись с правом постановки ее в течение года. Тайлер хотел, чтобы заглавную роль в ней сыграла американская актриса Элис Джефрис, но та, как и другие актрисы, отказалась.
Еще один вопрос, который обсудили Беннет и Моэм во время своей первой встречи, касался литературных агентов. За несколько лет до этого Беннет разочаровался в Коулсе и в качестве литературного агента нанял другого человека, Пинкера. Моэм также выражал недовольство недостаточно активными, по его мнению, усилиями Коулса продать рукопись Хайнеману. Спустя неделю после этого разговора Моэм направил Коулсу письмо, в котором сообщил, что ввиду неудачи «Карусели» он хотел бы распоряжаться своими произведениями иначе. Поблагодарив Коулса за услуги, Моэм попросил переслать рукописи Уолтеру Пейну.
Приобретя нового агента, Пинкера, Моэм продолжал прилагать усилия, чтобы заработать себе на жизнь пером. Пинкер вскоре стал получать от Моэма те же инструкции и наставления, что и его предшественник Коулс. В августе Моэм спешит заверить своего агента, что «Ряса священника» не содержит ничего такого, что «могло бы заставить американскую домохозяйку покраснеть». Вслед за этим он жалуется на то, что женский журнал «Лейдиз филд» не заплатил за его короткую заметку, которую он опубликовал. Он интересуется далее, когда Фишер Анвин заплатит гонорар за дешевое шестипенсовое издание «Лизы из Ламбета» и сколько экземпляров «Страны Пресвятой Девы» разошлось. Осенью 1905 года он выражает недовольство по поводу того, что журнал «Байстендер» отверг рассказ, который обещал напечатать.
В письмах Моэма 1905–1907 годов четко звучит нотка отчаяния. Срок выплаты ему по завещанию ежегодно ста пятидесяти фунтов стерлингов подходил к концу. И хотя доход в размере ста фунтов, который давали его произведения, позволял ему жить с комфортом, он видел растущую разницу между своим финансовым положением и более высоким статусом его друзей. Моэма беспокоило также и то, что ему никак не удавалось стать популярным писателем, чьи произведения имели бы широкую читательскую аудиторию.
Впервые, — а это случилось с ним один единственный раз в жизни, — он попытался зарабатывать деньги журналистским трудом, но эта попытка ни к чему не привела. Он съехал с квартиры в Париже в конце ноября и после нескольких недель пребывания в Лондоне отправился в длительное путешествие в Грецию и Египет. Перед отъездом он попросил Пинкера договориться с женским журналом о публикации его впечатлений о поездке.
В январе 1906 года Моэм сел в Венеции на пароход, который направлялся в Порт-Саид. По прибытии в город он остановился у своего друга доктора Росса, который предоставил ему комнату, где он мог работать. Вместе с Россом он посетил Александрию, Каир, проплыл по Нилу до его верховьев. Оказавшись впервые в стране, языка которой он не знал, он попытался изучать арабский. В Египте он провел три месяца, в основном в Каире. Оттуда он с восторгом писал Виолетте Хант о том, что теплый климат, голубое небо и свежий воздух вернули ему молодость. Он направлял Пинкеру свои заметки о путешествии, но ни одна из них не была опубликована.
Когда в начале мая 1906 года Моэм вернулся в Лондон, Уолтер Пейн переехал в квартиру на фешенебельную улицу Пэлл-Мэлл, которая теперь более соответствовала его положению преуспевающего адвоката. Моэм снял комнатку в том же самом доме, что и его друг, и это позволяло ему теперь использовать гостиную квартиры Пейна в качестве рабочего кабинета.
К этому времени относится начало одного из самых важных знакомств писателя. Очевидно, летом 1904 года, а, вероятнее всего, после возвращения из Парижа в 1906 году Моэм на одном из вечеров, устраиваемых миссис Стивенс, встретился с молодой актрисой. У нее были голубые глаза и золотистые волосы. Если не считать стройной фигуры, во всем остальном она походила на женщин с полотен Ренуара. Нет никакого сомнения в том, что именно ей посвящены многие страницы в его дневнике. Она предстает на них как «лучезарная блондинка с глазами цвета летнего моря и с пшеничными волосами, сияющими на августовском солнце… В ней все дышало очарованием: и розовые щеки, и светлые волосы, и голубые цвета моря глаза, и плавные линии фигуры, и полная грудь». Возможно, ее фигура действительно была прелестной, но наибольшее очарование ей придавали жизнерадостность и самая очаровательная улыбка, какую Моэм когда-либо только видел.
Ее звали Этельвин Сильвия Джоунс. Она была второй дочерью драматурга Генри Артура Джоунса. Этельвин, которую все звали просто Сю, родилась в Нью-Хэмптоне в 1883 году. Свою актерскую карьеру она начала в возрасте четырнадцати лет в пьесе отца «Интриги Джейн». Во время работы в провинциальных театрах ее заметил Бернард Шоу, и она оказалась в Лондоне, где играла в ряде постановок. В 1902 году в возрасте девятнадцати лет она вышла замуж за администратора театра Монтегю Вивиана Ливо. Свадьба была пышной. Но она не любила мужа и вступила в брак, просто чтобы не отстать от своей старшей сестры, которая к тому времени была помолвлена. Вскоре их союз начал распадаться. Летом 1904 года она разошлась с Ливо по причине его грубого с ней обращения и прекращения супружеских отношений. Когда она встретилась с Моэмом, она фактически не жила с мужем.
Спокойный, сдержанный, строго контролирующий каждый свой шаг Моэм был очарован раскованной, жизнерадостной молодой актрисой. Как-то вечером после ужина он пригласил ее к себе домой на Пэлл-Мэлл, где они стали близки. Моэм полагал, что связь их не продлится и полутора месяцев, но она продолжалась восемь лет и помогла Моэму создать один из самых прекрасных женских образов — Рози в романе «Пироги и пиво».
Вскоре после начала их связи Моэм посетил в Париже Келли и рассказал ему о любви к прекрасной женщине, портрет которой он посоветовал художнику написать. Келли написал по крайней мере два ее портрета: один из них, «Миссис Ливо в белом», детально описан в четырнадцатой главе романа «Пироги и пиво» как портрет Рози, написанный Хильером. Портретное сходство Сю и Рози также свидетельствует об автобиографичности романа и дает ключ к пониманию причин, по которым Моэм испытал влечение к Сю. Она во многом отличалась от женщин, которых он знал: она была моложе, менее интеллектуальна и лишена свойственной им жеманности.
Первое, что привлекло Моэма в Сю, — это ее непосредственность. По мере роста их близости ее легкое, лучезарное восприятие жизни, находившее выражение в чудесной улыбке и исходившей от нее жизнерадостности, привлекли внимание писателя, как это происходило с ним при встрече с раскованными и общительными людьми. Возможно, что помимо этого существовали и другие, более сложные причины. Сю Джоунс излучала доброту и нежность, на проявление которых Моэм реагировал особенно остро. Интересно отметить, что Сю была на девять лет моложе Моэма. В романе же Рози показана старше Уилли Эшендена. В Рози чудесно сочетались качества любовницы и матери — откровенно любовная щедрость и материнская доброта. Вполне вероятно, что описание Эшенденом первой ночи с Рози, являющееся одной из самых трогательных страниц во всех произведениях Моэма, основано на собственном опыте общения писателя с Сю.
«Рози подняла руки и нежно провела ими по моему лицу. Не знаю, почему, но я повел себя странно: я превратился в совершенно другого человека. Рыдание вырвалось из моей груди. Не знаю, были ли тому причиной застенчивость и одиночество (нет, не физическое одиночество, ибо все дни я проводил в больнице в окружении множества людей, а одиночество духовное) или мое большое желание. Я заплакал. Мне было ужасно стыдно и я попытался сдержать себя, но не мог. Слезы навернулись у меня на глаза и покатились по щекам. Увидев их, Рози в изумлении прошептала: „Милый, что с тобой? Ну зачем же так! Не надо, прошу тебя.“ Она обняла меня за шею и заплакала вместе со мной. Она целовала меня в губы, глаза и мокрые щеки. Расстегнув лиф, она опустила мою голову и положила ее себе на грудь, продолжая гладить мое заплаканное лицо. Она покачивала меня из стороны в сторону, словно убаюкивая, как ребенка. Я целовал ее грудь и белую шею. Она освободилась от лифа, платья и нижней юбки. Какое-то мгновение я держал ее за затянутую в корсет талию. Задержав на мгновение дыхание, она расстегнула его. Теперь она стояла передо мной в одной сорочке. Когда я взял ее за талию, я почувствовал вмятинки, оставленные туго стягивавшим ее корсетом.
— Потуши свечу, — прошептала она».
Трудно сказать, является ли этот эпизод всего лишь художественным вымыслом. Частично из-за своей необычности, а также в силу того, что он представляет собой убедительный и сильный всплеск эмоций на фоне сдержанного повествования как бы отрешенного от действия рассказчика, его описание похоже на действительно имевшую место сцену.
Возможно, достоверность объясняется еще и тем, что Моэм, будучи менее опытным в любовных делах, чем Сю, пережил мгновения, напомнившие ему о некогда утраченной материнской ласке. Какое бы чувство он ни испытывал к ней, она была замужем до лета 1909 года, и, возможно, ее замужество было в каком-то смысле спасительным для него.
В сентябре 1907 года Моэм впервые отправился на Сицилию. Буквально через несколько дней он получил письмо от литературного агента Голдинга Брайта, в котором тот сообщал, что театр «Корт» решил поставить «Леди Фредерик», ранее отвергнутую многими театрами.
В более поздние годы Моэму доставляло удовольствие рассказывать о том, как он, бросив все, умчался в Лондон, чтобы присутствовать на спектакле. На самом деле, ответив на письмо Брайта, он продолжил путешествие по острову. В воскресенье в Гиргенте он получил сообщение о том, что премьера «Леди Фредерик» состоится в четверг на следующей неделе. Не имея денег на обратную дорогу и не желая ждать получения перевода, он отправился на корабле из Палермо в Неаполь и, убедив пароходную компанию принять вместо денег чек, отплыл в Марсель, откуда поездом отправился в Париж, а затем в Лондон. В одиннадцать утра в четверг, как утверждал Моэм, он вступил в зал театра «Корт».
Моэм написал «Леди Фредерик» в надежде, что на привлекательный живой образ женщины в пьесе обратит внимание какая-нибудь известная актриса. В пьесе изображена не молодая и не старая авантюристка, которая, желая избавиться от крупных долгов, выходит замуж за молодого, богатого, потерявшего от нее голову лорда Мирестона. В конце концов она признает роковую ошибочность своего решения и в ставшей знаменитой сцене разочаровывает молодого человека, позволяя ему увидеть себя в будуаре при утреннем свете без макияжа и с нерасчесанными волосами. Эта заключительная сцена — блестящий образец сатиры, достойный пера Свифта. Но именно поэтому пьеса не ставилась в течение столь длительного времени. В те годы актрисы стремились блистать перед публикой, поэтому мысль о появлении на сцене без грима казалась чудовищной, и ни одна из крупных актрис того времени не решалась показаться безобразной.
Во время премьеры «Леди Фредерик» 26 октября 1907 года Моэм, очень бледный и молчаливый, сидел в глубине ложи вместе с братом Фредериком и его женой. Премьеры его пьес всегда причиняли ему муки, но этот вечер был особенно важным в его жизни. Устав от работы над романами, которые приносили довольно скромные гонорары, и убедившись в явной неспособности стать журналистом, он все еще рассматривал театральные подмостки как последний шанс добиться финансового успеха. Возможный провал этой первой постановки в крупном театре Уэст-Энда после стольких лет отказов означал бы бесповоротный крах. Случись это, как он позднее признавался, он вернулся бы к медицине, устроившись хирургом на какое-нибудь торговое судно. С его упорством он, вероятнее всего, продолжал бы писать, но неудача «Леди Фредерик» превратила бы его в поденщика от литературы.
Однако «Леди Фредерик» ожидал ошеломительный успех. И когда после премьеры Моэм отправился на банкет для занятых в спектакле актеров и друзей в клуб «Бат», он испытывал подъем, который будет редко ощущать в будущем. Хотя предполагалось, что «Леди Фредерик» будет идти временно, пока театр не подыщет более значительной пьесы, она выдержала 422 постановки в театрах «Корт», «Гаррик», «Критерион», «Нью» и в театрах Хеймаркета. Американский импресарио Чарлз Фроман отдал за приобретение права на ее постановку сумму, в два раза превышавшую ту, в которую она оценивалась годом ранее. Этель Барримор превратила пьесу в «гвоздь сезона» в Нью-Йорке, а затем прекрасно сыграла заглавную роль в фильме. После более чем десяти лет усилий и разочарований Моэм наконец проторил себе дорогу в театр.
