Я видел тревожные сны. И все – об Уго.

Некоторое время после ночи под Ватиканской библиотекой мы работали так тесно, что я принял наше знакомство за дружбу. Наутро после приключения в подвале мы вместе рассказали о нашей находке дяде Лучо. Полагалось сообщить кардиналу-библиотекарю, но его высокопреосвященство никогда не разрешил бы Уго продолжать работу, не говоря уже о том, чтобы держать манускрипт у себя. Все светские сотрудники должны подписывать девяносто пять моральных условий приема на работу, а библиотекари, как правило, – самые ревностные защитники папской собственности. Однако у Лучо вот-вот должна была открыться выставка, от которой ожидался хороший доход, и дядя всячески охранял эту курицу, несущую золотые яйца. Но не я предугадал его дальнейших действий.

Никаких публичных заявлений относительно Диатессарона не делалось, поскольку Уго активно этому противился. Но через сорок восемь часов после нашей встречи с дядей одна римская газета опубликовала заметку: «В Ватиканской библиотеке обнаружено Пятое Евангелие». В пятницу новость подхватили три ежедневных газеты. На выходных сообщение о нашем открытии красовалось на верхней полосе в «Ла Репубблика». То гда уже начали звонить и с телеканалов.

Священники недооценивают пристрастие мирян к дешевым сенсациям об Иисусе. Большинство из нас, услышав о новых Евангелиях, закатывают глаза. В каждой пещере Израиля найдется по новому Евангелию, и на поверку оказывается, что большинство из них написаны через несколько веков после Христа мелкими сектами христианских еретиков или – всего лишь фальшивки, изготовленные в погоне за общественным вниманием. Но Диатессарон – другое дело. Это Евангелие церковь готова поддерживать. Подлинный знаменитый текст, обнаруженный в весьма древнем манускрипте, который сохранился благодаря многовековой заботе пап о книгах. Лучо предвидел, что такую историю охотно будут пересказывать все, кто живет в городских стенах. Поэтому он позаботился о том, чтобы ее не мог рассказывать никто, кроме Уго.

Видимо, кто-то в канцелярии Иоанна Павла утвердил решение Лучо поручить хранение Диатессарона Уго, потому что кардинала-библиотекаря вся операция привела в ярость. Уго спрятал манускрипт под замок в реставрационной лаборатории, где команда специалистов под его руководством удаляла таинственные пятна. Итак, рукопись, о которой все хотели узнать, никому не дозволялось видеть. Сотрудники библиотеки неофициально встречались с репортерами и жаловались, что книги, возможно, и не существует, что все это мистификация. Уго в отместку опубликовал фото манускрипта. Эксперты быстро изучили стиль письма и объявили его аутентичным. Фотографию перепечатали крупнейшие европейские газеты, и поток вопросов усилился.

Такое пристальное внимание пугало Уго. Он знал, что Диатессарон может стать краеугольным камнем в идентификации плащаницы – центральной темы выставки. Но сейчас манускрипт грозил сам превратиться в экспонат. Плащаница шестнадцать лет прождала возвращения, а сейчас ее заслоняла тень «второстепенного персонажа». Жалея, что не помалкивал про Диатессарон так же, как про остальную часть выставки, Уго попытался исправить ошибку. С этого мгновения он стал хранить молчание, чтобы затушить разгоревшийся огонь. В то время подобное решение могло показаться ему разумным, но на самом деле ничто так не раздувает религиозную истерию, как молчание Ватикана.

Мы с Петросом, гуляя летом по улицам Рима, слышали, как миряне обсуждают Диатессарон. Правильно ли делает Ватикан, что скрывает информацию? Разве наследие христианства принадлежит не всем нам? Да и вообще, что там прятать? Левацкие таблоиды тоже времени зря не теряли. Они выдвинули обычные в подобных случаях теории заговора под маской рассуждений о том, какую тайну может скрывать Диатессарон. Иисус был женатым человеком. Геем. Женщиной. Цитировали профессора одного светского университета, сказавшего, что Диатессарон не сообщает, видели Иисуса после смерти или нет. Позже профессор пояснил, что имел в виду Евангелие от Марка, а не Диатессарон, поскольку ранние списки Марка действительно об этом не сообщают.

Шум день ото дня нарастал. Наконец группа из сорока экспертов по Библии написала открытое письмо Иоанну Павлу, призывая открыть манускрипт для исследований. И вот тут-то дядя Лучо, раздав карты, походил с туза. В ответ на общественное давление он объявил, что Диатессарон впервые выставят на публичное обозрение… на выставке Уго. За ночь количество купленных в предварительной продаже билетов возросло вчетверо.

Уго был вне себя. Я сказал ему, что не зазорно позволить новому Евангелию делить пьедестал с плащаницей – в конце концов, они древние родственники, оба относят нас в Иерусалим первого века. Но мое восторженное отношение к Диатессарону завело меня слишком далеко. Уго рассвирепел. Он рычал, что Диатессарон – не новое Евангелие и что я не понимаю задачи выставки, которая призвана не просто реабилитировать плащаницу, а показать всему миру, каково ее место в ряду древних христианских святынь.

– Евангелия не были написаны Иисусом, – резко говорил Уго. – Они – не свидетельство Христа о себе самом. Эта честь принадлежит только плащанице. И если в каждой церкви на земле есть копия Евангелий, то значит каждая церковь на земле должна иметь и изображение плащаницы, и это изображение должно почитаться выше Евангелий! Удивляюсь вам, отец Алекс. Это оскорбление Бога – позволить второсортному Евангелию, творению рук человеческих, быть почитаему наравне с даром Господа!

Его завораживала сама эта мысль, и он был в ужасе, что допустил предательство по отношению к плащанице. Только тогда я понял, что он испытывает к ней родительское желание уберечь от бед. И хотя я считал иначе, сила этих чувств находила отклик в моей душе. К сожалению, у Уго эти переживания вынесли на поверхность нечто такое, с чем я раньше не сталкивался. В его глазах мой энтузиазм по отношению к Диатессарону превращал меня в предателя. И в один прекрасный день Уго подошел ко мне в трапезной и схватил за сутану.

– Если бы вы не выкручивали мне руки, заставив рассказать вашему дяде о манускрипте, – процедил он, – ничего бы этого не случилось!

– Мы приняли единственно правильное решение, – ответил я.

Но он отвернулся и сказал:

– Думаю, вместе мы больше работать не сможем. Я найду кого-нибудь другого, чтобы учил меня Евангелиям.

Я наткнулся на них случайно, на учителя и ученика, склонившихся над Библией в отдельном кабинете рядом с реставрационной мастерской для рукописей. Новым наставником Уго стал пожилой священник по фамилии Попа, который говорил с акцентом и носил восточную сутану. Я не знал его. Попа – румынская фамилия, а в Риме пятьдесят тысяч румын. Мне показалось сперва, что он восточный католик, но я ошибся. Он был православным. А при изучении Евангелий это огромная разница.

– Святой отец, прошу вас, – услышал я голос Уго, – нам надо к эпизоду похорон. Полотно. Я знаю, что ранние эпизоды важны, но меня интересует прежде всего плащаница.

– Разве вы не видите? – ответил Попа. – Эти две вещи взаимосвязаны. Рождение Иисуса предвосхищает его второе рождение, Воскрешение. Литургика и Отцы Церкви сходятся на том, что…

– При всем уважении, святой отец, – перебил его Уго, – мне не нужна ни литургика, ни Отцы Церкви. Только твердые факты о том, что произошло в тридцать третьем году нашей эры.

В румынском священнике было нечто загадочное и располагающее к себе. У него задорно топорщилась белая борода, когда он улыбался. Но ни он сам, ни Уго, похоже, не понимали пропасти, что их разделяла.

– Помните, сын мой, – говорил Попа, – не Библия создала церковь, церковь создала Библию. Литургия – старше Евангелий. А теперь, пожалуйста, начнем сначала. Чтобы понимать смысл гробницы, надо понять смысл яслей.

Я не выдержал.

– Уго, – сказал я, – Иисус родился не в яслях. Если следовать фактам.

Попа тут же поутратил благожелательность.

– Мы даже не знаем, в каком городе родился Иисус, – продолжал я. – Если следовать фактам.

– Святой отец, это неверно! – запротестовал Попа. – Евангелия сходятся на том, что это – Вифлеем.

– Покажите мне два Евангелия, которые утверждают подобное, и я покажу вам два других, которые утверждают иное.

Попа нахмурился. Он замолчал и стал терпеливо ждать, пока я закончу свои дела и уйду.

Но я уже завладел вниманием Уго.

– Отец Алекс, пожалуйста, поясните, – попросил он.

Я опустил на стол стопку книг, которую держал в руках.

– Иисус вырос в Назарете, а не в Вифлееме. С этим соглашаются все четыре Евангелия.

– Вопрос в том, где он родился, – возразил Попа, – а не где вырос.

Я поднял руку.

– Два Евангелия ничего не говорят о том, где он родился. Два других рассказывают различные истории его рождения. Делайте выводы сами.

Уго выглядел изумленным, как большинство студентов семинарии на первом занятии по изучению Писания.

– Вы говорите, что эти истории – выдумка?

– Я говорю, читайте их внимательно.

– Я прочитал внимательно.

– Тогда в котором утверждается, что Иисус родился в яслях?

– У Луки.

– А в котором говорится, что к Иисусу приходили три волхва?

– У Матфея.

– Так почему же Лука не упоминает волхвов, а Матфей не упоминает ясли?

Уго пожал плечами.

– Потому что оба пытаются объяснить, как Иисус мог родиться в Вифлееме, хотя вырос в Назарете. И предлагают два совершенно разных объяснения. Матфей рассказывает нам о злом царе по имени Ирод, который хотел убить младенца Иисуса, но когда волхвы не признались ему, где Иисус, убил младенцев по всей округе. Поэтому Мария и Иосиф бежали и в итоге очутились в Назарете. Лука же, напротив, говорит, что семья Иисуса и создалась в Назарете. Но римский император объявил всеобщую перепись населения, и все должны были вернуться в родные города своих предков, чтобы их сосчитали. Мария и Иосиф поехали в Вифлеем, потому что оттуда родом происходила семья Иосифа, и именно поэтому Иисус родился в яслях: на постоялом дворе просто не нашлось места. Истории совершенно различны. А поскольку нет свидетельств, что Ирод действительно убил младенцев или что Цезарь Август действительно объявил перепись, скорее всего, на самом деле не случалось ни той, ни другой истории.

Попа пристально смотрел на меня, и в глазах у него проступала грусть. Он обратился ко мне, словно Уго не было в кабинете:

– Святой отец, вы на самом деле так считаете? Вы убеждены, что Евангелия не согласуются между собой? Они лгут нам?

– Евангелия – да, не согласуются. Но это не означает, что они лгут. – Я снова взял стопку книг. – Уго, я как-нибудь попозже зайду, когда…

Но мы трое уже знали – еще до того, как Уго перебил меня, – что все решено. Большинство православных придерживаются традиционного способа прочтения Евангелий: есть мало новых ответов, в основном – лишь вера в старые. Католики раньше разделяли это мнение, пока не осознали силу библейской науки.

– Отец Алекс, подождите, – сказал Уго. – Останьтесь на минутку. Прошу вас!

Ему не надо было ничего больше говорить. Попа и я уже знали, какой путь он избрал.

Обвинений, брошенных Уго в трапезной, словно и не было. Поначалу наши уроки охватывали широкий круг тем. Подобно большинству светских людей, он читал Евангелия весьма поверхностно и не обладал достаточной уверенностью, чтобы растолковать прочитанное. Поэтому мы начали с азов.

Но я, в отличие от отца Попы, отталкивался от объективных данных, от самых старых, неопровержимых фактов. От книг.

До Диатессарона – и до алогов – существовали четыре наших Евангелия, названных по именам людей, которые считаются их авторами: Матфей, Марк, Лука и Иоанн. Матфей и Иоанн были апостолами, ближайшими сподвижниками Иисуса. Предание гласит, что Марк писал под диктовку Петра, первоверховного апостола. А Лука говорит нам, что собрал сведения от людей, которые лично видели Иисуса. Значит, существующие Евангелия, если их действительно написали эти люди, дают нам изображение жизни Иисуса, основанное большей частью на свидетельствах очевидцев.

Но не все так просто. Три из четырех Евангелий столь похожи, что кажется, будто это не независимые повествования, а копии друг с друга. Марк, Матфей и Лука не только почти идентично записывают слова Иисуса, они почти одинаково переводят эти слова с арамейского языка Иисуса на греческий язык Евангелий. Короткие описания многих второстепенных персонажей дословно дублируют друг друга, и временами все три Евангелия останавливаются на середине фразы, в одном и том же предложении, приводя одни и те же ремарки и реплики в сторону:

Матфей 9: 6 Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, – тогда говорит расслабленному: встань, возьми постель твою, и иди в дом твой.

Марк 2: 10–11 Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, – говорит расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой.

Лука 5: 24 Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, – сказал Он расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой.

Неудивительно, что Татиан, автор Диатессарона, хотел объединить Евангелия в единую книгу. Ведь во многих фрагментах их текст уже одинаковый! Но почему? Сорок процентов Евангелия от Марка целиком появляется у Матфея – те же самые слова в том же порядке, – что позволяет предположить: очевидец Матфей копирует большую часть своего свидетельства из другого источника. Зачем?

Библейская наука дает неожиданный ответ: а он этого и не делал, поскольку Евангелие, приписываемое Матфею, на самом деле написано не им. По сути дела, ни одно из четырех Евангелий не писал очевидец.

Ученые собрали самые старые уцелевшие рукописные Евангелия и обнаружили, что в древних текстах четыре Евангелия отнюдь не приписываются Матфею, Марку, Луке и Иоанну. Они анонимны. Имена предполагаемых авторов появляются лишь в более поздних копиях, словно их прибавили по традиции или наугад. Подробное сравнение текстов показывает, как их на самом деле писали. Один – тот, что мы называем Евангелием от Марка, – простой и грубоватый, Иисус в нем порой сердится, порой творит волшебство, и даже близкие считают, будто он не в себе. В двух других Евангелиях – тех, которые мы называем Евангелиями от Матфея и от Луки, – эти неловкие подробности исчезают. Кроме того, исправлены небольшие недочеты Марка в грамматике и лексике. Матфей и Лука дословно заимствуют у Марка целые фрагменты, хотя прилежно исправляют ошибки. Это подталкивает нас к выводу, что Матфей и Лука не могут быть независимыми авторами. Их текст – отредактированная версия Марка.

Евангелие от Марка, в свою очередь, представляет собой мозаику отдельных историй, которые пришли из более старых, обрывочных источников. Поэтому большинство ученых полагает – и большинству католических священников преподают это в семинарии, – что наши четыре Евангелия – не мемуары людей, имена которых эти тексты сейчас носят. Евангелия собирали в течение десятилетий после служения Иисуса, из более старых документов, которые фиксировали устные предания. Только на том, самом раннем, самом глубоком уровне можно найти подлинные воспоминания апостолов.

Из чего следует, что Евангелия действительно восходят ко времени жизни Иисуса – но не напрямую и не без добавлений и купюр. Понимание сути этого редактирования исключительно важно для любого, кто ищет чисто исторические факты о жизни Иисуса. Дело в том, что изменения часто были теологического характера: они отражали веру христиан в Мессию, а не знания об Иисусе как человеке. Например, Евангелия от Луки и от Матфея расходятся в деталях рождения Иисуса, и есть причины полагать, что оба повествования не отражают подлинные факты. Но авторы обоих Евангелий, кем бы они ни были на самом деле, считали, что Иисус – Спаситель и что он должен был родиться в Вифлееме, как предсказывает Ветхий Завет.

Способность отделять теологию от факта крайне важна, особенно при анализе последнего и самого необычного Евангелия – того, что должно было стать основой работы Уго над Диатессароном: Евангелия от Иоанна.

– Значит, говорите, алоги не признавали Евангелия от Иоанна? – сказал Уго, взъерошив редеющие волосы.

– Да. И только от Иоанна.

– Они пытались выкинуть Иоанна из Диатессарона.

– Верно.

– Почему?

Я объяснил, что Евангелие от Иоанна – последнее из четырех по времени написания – появилось через шестьдесят лет после распятия Иисуса, в два раза позже, чем Евангелие от Марка. Оно задумывалось для того, чтобы ответить на новые вопросы о зарождающейся религии, христианстве, и в процессе написания образ Иисуса полностью изменился. Исчез скромный сын плотника, который лечит недужных и изгоняет бесов из одержимых, который доверительно говорит простыми притчами, но почти ничего не сообщает о себе. Вместо него Иоанн предлагает нового Иисуса: благородного философа, который не занимается экзорцизмом, никогда не рассказывает притчей и постоянно говорит о себе и своем предназначении. Сегодня ученые соглашаются, что остальные три Евангелия уходят корнями в оригинальный слой фактографических мемуаров – исторических событий, записанных на раннем этапе и впоследствии отредактированных. Но четвертое Евангелие – иное.

Иоанн изображает портрет Бога, а не человека, убирая факты и заменяя их символами. Евангелие даже оставляет указания своим читателям, обучая их, как надо понимать текст: Иоанн говорит, что хлеб, который мы едим, – не истинный хлеб; истинный хлеб – это Иисус. Свет, который мы видим, – не истинный свет; истинный свет – это Иисус. Употребляющееся у Иоанна слово «истинный» почти всегда означает невидимые горние сферы. Иными словами, четвертое Евангелие – скорее теологично, чем исторично. И многие читатели к этой теологичности оказываются не готовы. Прочитав три Евангелия, имеющих более сильную привязку к истории, мы рискуем точно так же пробежать и четвертое, не увидев, сколько исторических фактов преобразовалось в символы.

По этой причине текст Иоанна всегда был белой вороной среди Евангелий. Только один христианский ученый до Татиана попытался написать евангелическую гармонию, подобную Диатессарону, при этом текст Иоанна он совсем не использовал. Но ни одна секта не выражала свое неприятие Иоанна откровеннее, чем алоги.

– По сути, вы говорите мне, – продолжал Уго, – что в определенном смысле алоги были правы. Если меня заботит только история – факты, – то текст Иоанна следует исключить.

– Как сказать. Существует традиция.

– Отец Алекс, я добрый католик. Я не пытаюсь подходить к Библии с ножницами. Но остальные три Евангелия говорят, что Иисуса похоронили в полотне. Иоанн утверждает – в полотнах. Не могут все они одновременно быть правы. Значит, исключаем Иоанна?

Казалось, ему совсем не хотелось увидеть слова, которые его команда реставраторов открывала под пятнами в Диатессароне. Мне следовало бы почувствовать давление, которое он испытывал, важность для него этого вопроса.

– Или возьмем другой пример, – сказал он. – Иоанн говорит, что Иисус был погребен в ста фунтах смирны и алоэ. Остальные Евангелия утверждают, что погребальные благовония не использовались, потому что Иисуса похоронили второпях.

– Какое это имеет значение?

– Такое, что химические анализы, которые опровергают радиоуглеродную датировку, также не нашли в плащанице ни смирны, ни алоэ. И это ровно то, что мы имеем, если уберем свидетельства Иоанна.

Я сидел, подперев щеку рукой. Не то чтобы он был неправ. Но он двигался слишком быстро. Главный принцип любого, кто изучает Библию, – смирение. Осторожность. Терпение. Шестьдесят лет назад папа разрешил небольшой группе исследователей устроить раскопки под собором в поисках мощей святого Петра. Сегодня роль этих исследователей играют учителя Евангелий, которым даровано право подкапывать основы церкви, позволяется искать там, где поиски наиболее опасны. Нужна исключительная осторожность, все остальное – безрассудство.

– Уго, – сказал я, – если из-за наших с вами занятий у вас сложилось впечатление, что подобными инструментами церковь пользуется бездумно, то я совершил ошибку.

Он положил мне руку на плечо, успокаивая.

– Отец Алекс, разве вы не видите? Это хорошо! Это просто отлично. Всякий, кто изучал плащаницу, исходил из того, что все четыре Евангелия излагают факты. Не осознавая, мир совершает ту же ошибку, что и Диатессарон: мы объединяем четыре Евангелия, несмотря на то что Иоанн неисторичен. В одной его версии погребения найдется десяток искажений: Иисус похоронен другим человеком, в другой день, по-другому. Отец Алекс, вы изменили будущее плащаницы. Вы нашли ключ от всех замков!

Но чутье подсказывало мне иное. Оно говорило, что я дал Уго в руки отмычку, а не универсальный ключ. Я преподавал Евангелие сотням учеников разного возраста, но мне еще никогда не встречался человек, так бесстрашно относящийся к истине. Он испытывал героическое, воинственное стремление защищать ее и подорвать любые самые чтимые убеждения, если они ошибочны. Несомненно, именно это прежде всего так привлекало его в деле защиты плащаницы: возможность направить гнев против несправедливой ошибки.

Но меня это тревожило – из-за него самого. Порой казалось, что Уго скорее обзаведется врагом, чем примирится с другом, если на чаше весов лежит хотя бы крупица объективной истины. Он был упорен и безжалостен даже по отношению к самому себе. Однажды Уго признался мне, что ему жаль расставаться с евангельскими сказаниями, на которых он вырос, веря в их достоверность. Ребяческая часть его души впала в уныние, узнав, что ясли и волхвы – скорее атрибут рождественских вертепов, чем волшебной ночи, случившейся две тысячи лет назад. Но он гордо улыбнулся и сказал:

– Если эту версию поддерживает папа, то и я поддерживаю.

Еще Уго настоял, чтобы все наши уроки мы начинали с фразы: «Пора оставить младенческое». Он был готов поступиться яслями и волхвами, если это поможет вернуть миру плащаницу.

Глубоко в сердце нашей религии лежит убеждение, что потеря и жертва – благородны. Отказаться от чего-то близкого сердцу – высшее проявление христианской добродетели. Это качество у Уго всегда меня восхищало. И все же я невольно чувствовал, что на дне его отваги лежит скрытое стремление к самобичеванию, и это помогло мне понять, почему он так быстро сошелся с моим братом.