Прежде чем уйти, я наведался к Петросу. Перед сном он смотрел мультики, но сейчас телевизор не работал. Судя по открытой сумочке с туалетными принадлежностями, усыпанной капельками воды, зубы он почистил. И даже включил ночник. Я поцеловал сына в лоб и отодвинул от края кровати. Неужели он вырастет таким же не по-человечески самостоятельным, как его дядя? Неужели однажды он тоже разобьет мне сердце? На листе бумаги, лежавшем рядом с квартирным телефоном Лучо, я написал:

Диего!

Алекс

Ухожу по поручению Миньятто. Вернусь через час-два. Пожалуйста, позвоните мне на мобильный, если Петрос проснется.

Потом я позвонил Лео и попросил прогуляться со мной до сестры Хелены.

Ватиканский холм, на чьих склонах располагался монастырь, ночью совершенно вымирал. Под нами, в Риме, мир усыпали электрические огоньки, но здесь, в садах, темнота была такой густой, что казалась жидкой. Мы с Лео ориентировались по памяти.

Он не спрашивал, зачем мы пришли сюда. И ничего не говорил. Когда молчание стало слишком тяжелым, я решил все ему рассказать.

– Симона обвиняют в убийстве. Считают, это он убил Уго Ногару.

Лео остановился. В темноте я не видел выражения его лица.

– Что? – переспросил он. – Что же такое, черт побери, натворил Симон?

– Да я сам не знаю. Он отказывается защищать себя.

– В смысле – «отказывается»?

Что тут можно было ответить.

– Просто… просто он такой, вот и все.

– Ну и проведет остаток жизни в камере Ребиббии.

– Нет. Об этом не распространяйся, но его дело слушается в церковном суде.

Он долго переваривал сказанное.

– Зачем им это надо?

– Не знаю.

– Он не хочет с тобой разговаривать?

– Он под домашним арестом.

Снова тишина.

– Если ты сможешь сообразить, куда его забрали, – сказал я, – мне хотя бы будет с чего начать.

Гвардия расставляет часовых по всему папскому дворцу.

– Конечно, – сказал он. – Я найду его…

Но к концу фразы голос Лео неуверенно затих.

– Симон же ничего не делал… Да? – негромко прибавил он.

Таков мой брат – во всей своей странности и непостижимости. Даже другу кажется, что Симон способен на любое безумство. Бог знает, что подумают трое судей.

Наконец впереди, на вершине холма, показались огоньки. Мы добрались до старой средневековой башни, на крыше которой поднималась антенна нового Радио Ватикана. Стена, покрытая тарелками спутниковых антенн, соединяла башню с еще одним строительным проектом Иоанна Павла: монастырем для нашей крошечной общины бенедиктинок.

– Я тут постою.

Лео не поинтересовался, что мы тут делаем. Он знал, что здесь живет Хелена.

Я позвонил в монастырский колокольчик. Никто не ответил. В одном окне горел свет, но изнутри не доносилось ни звука. И все же я подождал. Последние тысячу шестьсот лет каждый бенедиктинский монастырь в мире подчинялся правилу: гостей должно привечать, как самого Христа.

Наконец дверь открылась. Передо мной стояла круглолицая женщина в очках с простой оправой и в белом монашеском платке. Все остальное – черная туника, черное монашеское покрывало, черный наплечник – растворялось в темноте.

– Сестра, я отец Алекс Андреу, – сказал я. – Мой сын – тот самый мальчик, за которым присматривает сестра Хелена. Я мог бы с ней поговорить?

Она молча изучала меня. В этом приорате – он был слишком мал, чтобы именоваться аббатством – жили всего семь монахинь, и они знали о делах друг друга все. Интересно, что им известно обо мне?

– Святой отец, вы можете подождать в часовне, пока я приведу сестру? – сказала монахиня.

Но в часовне нас могли случайно услышать другие сестры.

– Если не возражаете, я бы лучше подождал в саду, – ответил я.

Сестра отперла ворота. Вела она себя совершенно естественно, как будто я имею полное право здесь находиться, – несмотря на то, что сестры засеивали семена и собирали урожай, который доставался папе. В моей церкви нет бенедиктинок – у греков более старая монашеская традиция, – но я восхищался этими женщинами и их бескорыстностью.

Ожидая сестру Хелену, я мерил шагами ряды садовых деревьев. Каждый ватиканский мальчик крадет с этих деревьев фрукты, и каждый папа римский смотрит на пропажу сквозь пальцы. Наконец со стороны ворот послышалось легчайшее шуршание сутаны. Когда я обернулся, рядом со мной стояла приоресса Мария Тереза.

– Святой отец, – она чуть кивнула головой в знак уважения, – добро пожаловать. Чем могу быть вам полезна?

У нее было благородное лицо, весьма молодое для ее возраста – старили его только мешки под глазами. Но смотрела она сурово. Я пришел во время Великого молчания – в часы после вечерних молитв, когда бенедиктинцы не разговаривают. Сильнее молчания – лишь правило гостеприимства.

– Я надеялся поговорить с сестрой Хеленой… – сказал я.

– Да. И через минуту она поговорит с вами, только недолго.

Видимо, приоресса спустилась из вежливости, поскольку дядя Лучо был кардиналом-покровителем ее ветви бенедиктинок, человеком, который представлял их интересы в Ватикане. И все же, когда она вновь заговорила, в ее голосе не прозвучало почтения:

– Это первый и последний раз, когда я разрешаю сестре Хелене впутывать себя или нашу общину в это дело. Надеюсь, вы меня понимаете.

Должно быть, она знала про Симона.

– Что бы вы ни слышали, – сказал я, – это неправда.

Ее руки прятались под наплечником, скрывая движения, и угадать ее мысли было невозможно.

– Святой отец, – сказала она, – таковы мои условия. Прошу вас завершить дела с сестрой Хеленой как можно быстрее. Спокойной ночи.

Она слегка поклонилась и неслышно двинулась к выходу из сада. Там уже ждала знакомая фигура, которая опустила голову, когда приоресса проходила мимо. Потом темный силуэт скользнул в мою сторону.

Морщины на лице Хелены сложились печальной сеточкой. Она даже избегала смотреть мне в глаза.

– Отец Алекс, – прошептала она, – мне так неловко.

– Вы слышали о Симоне?

– А что с ним? – подняла глаза Хелена.

Я вздохнул с облегчением. Наружу, возможно, проникло известие о смерти Уго и о взломе квартиры, но не новость о возводимых против Симона обвинениях.

– Мне нужно спросить вас о том, что произошло в квартире, – сказал я.

Хелена кивнула, не удивившись.

– До того, как все произошло, – продолжил я, – Симон ничего вам не говорил?

Она нахмурилась.

– До того? Наверное, память подводит меня, – удрученно вздохнула она. – Я должна была о чем-то говорить с отцом Симоном до того, как все случилось?

Не подводила ее память.

– Значит, говорили? – настойчиво переспросил я.

Теперь, когда она все же посмотрела на меня, печаль исчезла, сметенная жгучим любопытством.

– Святой отец, что происходит? Что говорят? Несколько часов назад в монастырь приходил полицейский, но его отослали раньше, чем он успел задать вопросы.

– Сестра Хелена, прошу вас! Вы разговаривали с Симоном до взлома?

– Нет.

– Не общались никаким образом?

– Отец Александр, – сказала она, – я не обменялась с вашим братом ни словом с тех пор, как последний раз готовила ему обед в вашей квартире.

– Несколько месяцев назад.

– На Рождество.

– Сестра Хелена, – позвала приоресса, стоявшая позади нее у двери монастыря, – пожалуйста, заканчивайте разговор.

– Скажите мне правду, – быстро проговорила Хелена. – Кому-то грозит беда?

– Жандармы считают, что взлома не было.

– А мебель, значит, сама себя раскидала по полу? – проворчала она.

Я предпочел не говорить, что считают жандармы.

– Они не нашли следов насильственного вторжения.

Она вздрогнула, как ужаленная.

– Это правда. Были крики и стук, а потом дверь словно открылась сама.

– Но я запер ее, когда уходил.

– Да, я помню.

– И вы с Петросом никуда не ходили? Например, в квартиру брата Самуэля, попить чаю с пирожными?

– Нет.

– Дверь никак иначе не могла остаться незапертой?

– Никак. – Хелена разволновалась, память возвращалась к ней. – Я сразу схватила Петроса, но когда мы заперлись в спальне, тот человек уже был внутри.

– Сестра Хелена!.. – позвала приоресса.

Хелена в смятении приложила руку к щеке.

– Я считаю, вы сделали все, что могли, – заверил я ее.

К нам двинулась Мария Тереза. Я отошел в сторону, но сестра Хелена схватила меня за запястье и зашептала:

– Она больше не разрешает мне сидеть с Петросом.

– Почему?

– Ее возмутило, что сюда приходил жандарм. Я пытаюсь уговорить ее, но… Простите меня, святой отец!

Не успел я ответить, как она пошла прочь. Приоресса посмотрела на меня тяжелым взглядом и подтолкнула сестру Хелену к воротам. Когда я возвращался к Лео на неосвещенную дорогу, из монастырских окон на меня глядели шесть силуэтов.

Лео свернул на тропинку, ведущую в сторону дворца Лучо, и взглядом поинтересовался, что мне рассказала Хелена. Но я показал ему в другую сторону.

– Куда мы идем? – спросил Лео.

– Ко мне на квартиру.

Окна Бельведерского дворца еще переливались светом. Мерцали экраны телевизоров. Аргентинская женщина, вышедшая замуж за синьора Серру с третьего этажа, танцевала у себя на кухне. Когда мы с Лео подходили к двери, два подростка, прячущиеся в углу, разомкнули объятия. Меня захлестнула волна счастья оттого, что я здесь.

Дома!

Войдя через черный ход, мы увидели соседа, который сидел там, словно швейцар.

– Святой отец! – воскликнул он, вскакивая на ноги.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я.

Амброзио работал в ночную смену компьютерным мастером в интернет-службе Святого престола.

– После того как жандармы перестали охранять здание, мы собрались, несколько человек, и дежурим по очереди, – сказал он, понизив голос.

Я благодарно хлопнул его по плечу. Что ж, хотя бы эти верят сестре Хелене.

Амброзио спросил, нет ли у меня еще новостей, но я ответил, что нет, и быстро пошел наверх, не желая привлекать лишнее внимание. На нашем этаже кто-то заменил разбитую лампочку на пути к моей квартире. Проявляют бдительность. Когда мы подошли к двери, я встал на колени и тщательно ее обследовал. Дверная пластинка замка, похоже, нетронута. Нет никаких следов повреждений и на дверном косяке. У меня был ключ, но я повернулся к Лео и спросил:

– Сумеешь взломать замок?

– Уж получше тебя! – улыбнулся он.

Мы попробовали вскрыть его, но механизм был старым и изношенным. Штифты не хотели двигаться.

– Как неудобно, – сказал Лео. – Раньше я хорошо умел.

Я прошел по площадке к следующей квартире, где жили братья – владельцы аптеки. Этого я и боялся.

– Куда ты? – спросил Лео.

Я отогнул дверной коврик.

– Черт! – прошептал Лео.

С тех пор как мои родители переехали в Бельведерский дворец, под ковриком мы хранили запасной ключ. Наш лежал под ковриком братьев, а их – под нашим. Сейчас ключ исчез.

Я повернулся и поднял свой коврик. Ключи братьев на месте. Я потер виски.

– Как про них можно было узнать? – удивился Лео.

– Майкл… – пробормотал я.

– Что?

– Им сказал Майкл Блэк.

Он рассказал им, где я живу и как попасть внутрь. Отец всегда забывал свои ключи. Майкл знал о запасных.

– Я думал, он друг семьи, – сказал Лео.

– Его кто-то запугал.

– Трус, – ухмыльнулся Лео.

На лестнице послышался отдаленный звук, я вернулся к своей квартире и открыл дверь. И тут мне в голову пришла мысль. У кого-то так и остался наш ключ, а значит, два дня в эту квартиру мог кто-то приходить и уходить. Или даже сидеть сейчас внутри.

– Твои соседи охраняют здание, – уверенно возразил мне Лео, когда я поделился опасением. – Любой, кто попадет внутрь, наружу уже не выберется.

– Верно.

В квартире ничего не изменилось. Лео потянулся к выключателю, но я толкнул его руку и показал на окна:

– А вдруг кто-нибудь наблюдает!

Нахмурившись, Лео спросил:

– Тогда каков план?

Под лунным светом мебель загадочно блестела. Ни к чему не прикасаясь, я попытался зрительно представить все, что сестра Хелена рассказывала мне о той ночи. Она сидела за столом, когда услышала громкий стук в дверь. Какой-то голос позвал Симона и меня. Я глазами проследил путь, по которому она пробежала в спальню с Петросом на руках. Дверь открылась раньше, чем Хелена вошла в спальню. Расстояние – меньше двадцати футов.

– Лео!.. – вырвалось у меня.

Он повернулся к лестнице, полагая, что я услышал какой-то звук. Он меня не понял.

– Его видел Петрос, – сказал я.

– Что?

– Вчера ночью он проснулся от кошмара. И кричал: «Я вижу его лицо, я вижу его лицо».

– Нет, Алли, он бы сказал.

– Его тащила сестра Хелена. Она мне говорила, что отнесла его в спальню.

Она всегда носила его одинаково: прижав к себе, а голова Петроса смотрела ей через плечо.

– Ты думаешь? – спросил Лео.

Зазвонил телефон, но я сказал:

– Когда приходили жандармы, он был слишком взволнован, чтобы говорить. После я эту тему не поднимал. Не хотел его тревожить.

Сегодня я будить его не собирался. Но надо будет найти фотографии и показать сыну лица, которые, возможно, ему знакомы.

Автоответчик проиграл приветствие, но после ничего не записалось. Только странный звук, напоминающий скрип закрывающейся двери.

– Ладно, – сказал я. – Пошли.

Но вдруг я почувствовал руку Лео. Он толкнул меня обратно в комнату, пристально глядя в сторону входной двери. На массивный силуэт мужчины.

– Кто вы такой?! – спросил Лео. – Ваше имя!

Я попятился.

Тень не произнесла ни слова. Только вытянула руку.

Зажегся свет.

В комнату шаркающими шагами вошел старик. Щурясь, он поднял руку, чтобы закрыться от света или, может быть, чтобы остановить готового броситься на него Лео. Это был брат Самуэль, сосед-фармацевт.

– Отец Алекс, – проговорил он. – Вы вернулись?

– Брат Самуэль, что вы здесь делаете?

– Я пытался вам звонить.

Он был напряжен. Голос прозвучал странно отрепетированно. Словно старик передавал чужое сообщение, а не говорил от себя.

– Вас приходил искать какой-то человек.

– Когда?

– Сегодня утром. В коридоре послышался шум. Я вышел посмотреть, что там такое.

– И что же произошло?

Он беспокойно поежился.

– Отец Алекс, я не хочу во все это ввязываться. Договорились, что если я снова вас увижу, то позвоню.

– Самуэль, о чем вы говорите?

– И я позвонил.

Я собирался ответить, но Лео забормотал неразборчиво. Он таращился на что-то в конце внешнего коридора, и я не видел на что. Его лицо застыло. Наконец вылетающие из его рта звуки соединились в слова.

– О боже.

Самуэль отступил и скользнул к себе в квартиру. Стукнул засов.

Я шагнул вперед.

На площадке стояла фигура. Одетая во все черное, она словно плыла над ступеньками. Я узнал ее и тоже словно окоченел.

– Алекс!

Слово эхом понеслось по коридору. И звук ее голоса расколол мое сердце, как топор.

Она сделала маленький, неуверенный шаг вперед.

– Алекс, прости меня!

Я не мог даже моргнуть. Слишком боялся, что, когда открою глаза, она исчезнет.

– Услышала про Симона, – сказала она.

Я произнес единственное слово, которое сумели выговорить мои губы. Единственное слово, которое вырезано в каждой частичке моего тела, как вырезают Евангелия на зернышках риса.

– Мона!

Это было первое слово, которое я сказал своей жене с тех пор, как наш ребенок научился ходить.