Приемная Миньятто находилась на другом берегу Тибра, на виа ди Монсеррато, сто сорок девять. Мы прошли десяток церквей, папскую семинарию и несколько ренессансных зданий, отмеченных табличками, сообщающими, где раньше стояли дома святых. Квартирами здесь владела церковь, по сходной цене сдавая их папским служащим. Так что район, где жил Миньятто, фактически – продолжение Ватикана.
Мы пришли рано, но я не знал, куда еще пойти. Мы с Петросом сидели на ступенях церкви и пытались позвонить на мобильный Симону, однако он не отвечал. Если телефон включен, к вечеру сядет аккумулятор. Если выключен, то Симон сделал свой выбор. Его молчание стало абсолютным.
– Я домой хочу, – сказал Петрос.
Домой. Где он, дом?
Я посадил его к себе на колени и сказал:
– Петрос, прости меня.
Он кивнул.
– Будет трудно, – сказал я ему. – Но мы прорвемся.
Открытие Уго наверняка фигурирует в деле, начатом против Симона. Все православные священники, которых он пригласил на выставку, придут в ужас и ярость, и самое большое унижение выпадет моему брату. Незаконченные выставочные залы наводили на мысль, что Уго убили для того, чтобы не дать тайне вскрыться. Угрозы, которые получили я и Майкл, тоже несли в себе отголоски этого плана.
«Скажи нам, что прятал Ногара».
Меня обуревали странные чувства. Одолевали мысли о Моне. Наваливалась боль потери – хотя никакой видимой причины на то не было. Переживание потери жены словно переросло в страх потерять брата.
– Монсеньор Миньятто нам поможет, – сказал я. – Пойдем найдем его.
– А мы можем вместо него найти Симона? – выдвинул Петрос встречное предложение.
– Петрос, давай попробуем завтра.
Он покатал мяч перед собой по булыжной мостовой и попробовал выполнить свою марсельскую рулетку, финт, который должен был помочь ему отработать Симон.
– Ладно, – сказал он, раз за разом повторяя прием. – Давай завтра, – повторил он.
В его голосе угадывалось разочарование. Но лишь угадывалось. Жизнь научила этого малыша не огорчаться крушению надежд.
Когда мы дошли до дома номер сто сорок девять, Петрос нажал кнопку, домофон, зажужжав, впустил нас, и мы поднялись на верхний этаж.
– Вы слишком рано, святой отец, – начал Миньятто.
Но потом увидел идущего следом за мной Петроса и с едва заметной заминкой добавил:
– Но прошу вас, входите.
Приемной служила комната в его небольшой квартире. Каноническим правом денег не заработать, и люди в положении Миньятто часто подрабатывали профессорами понтификальных университетов или редакторами церковных журналов, с гор достью занимая свое место в священническом среднем классе.
Кабинет оказался скромным, но красивым. Восточный ковер, хотя и начал протираться, являл следы былой элегантности. Атмосферу по большей части создавали полки с юридическими текстами. Столик из каповой древесины с ножками рококо, стоявший рядом с письменным столом Миньятто, вполне мог оказаться честным антиквариатом. Небольшую столешницу украшала непременная фотография Миньятто с Иоанном Павлом. Оба выглядели намного моложе, чем сейчас.
– Петрос может где-то поиграть, пока мы будем разговаривать? – спросил я.
У Миньятто чуть порозовели щеки.
– Конечно, – сказал он.
Он повел Петроса в прихожую, и я понял, как смутил монсеньора. На кухне едва хватало места для стола и стула. Кроме нее, в квартире оставалась только спальня строгого вида: распятие над кроватью и крохотный телевизор на узком столике с салфеткой.
– Ему можно смотреть телевизор? – спросил Миньятто.
– А сколько у вас каналов? – невинно осведомился Петрос.
Монсеньор протянул ему пульт дистанционного управления:
– Только те, что ловятся через антенну.
Когда мы остались в кабинете одни, я сказал:
– Монсеньор, я только что был в Музеях. Вам необходимо кое-что узнать о выставке Уго.
Я все рассказал – и о недооформленных залах, и о находке, которая может перевернуть весь вопрос о том, кому принадлежит плащаница.
– Я ошибался, – признал я. – Секретариат вряд ли пытается отменить открытие выставки. Если уж на то пошло, они скорее постараются сделать так, чтобы шоу продолжалось.
– Тогда мы нашли мотив для вашего брата, – помрачнел Миньятто.
– Нет. Он бы никогда не убил Уго.
Монсеньор покрутил головой, взвешивая факты.
– Его высокопреосвященство, – сказал он, подразумевая Лучо, – сообщил мне, что отношения с православными христианами имели для вашего брата особое значение.
– Но Уго сделал бы для моего брата все, что угодно. Симону стоило лишь попросить.
Произнеся это, я задумался, не так ли все и произошло. Уго попытался связаться со мной и рассказать о том, что он обнаружил. Но сначала обратился к Симону. И если Симон просил его молчать, результатом могли оказаться недоделанные залы и внезапный интерес секретариата к причинам, вызвавшим такую смену настроения.
Миньятто что-то долго записывал, потом вложил бумагу в папку.
– Вернемся к этому позже, – сказал он. – Сначала мне необходимо задать вам несколько важных вопросов. Прежде всего, я не слышал ни слова о местонахождении вашего брата. А вы?
– Нет. Но один человек по моей просьбе это выясняет. Сколько у нас времени?
– Будь это обыкновенный суд, мы располагали бы несколькими неделями или даже месяцами. Но здесь все развивается с ошеломительной быстротой. Надеюсь, у нас есть хотя бы неделя.
К моему удивлению, он улыбнулся.
– Поскольку с прошлого вечера… события получили некоторое развитие.
Он сделал паузу, роясь в пачке бумаг, и я задумался о его словах. Меня порадовали бы хорошие новости, вот только те, что еще вчера считались хорошими, сегодня уже не казались такими радужными.
Миньятто протянул мне распечатанный конверт.
– В исковом заявлении упомянуто личное дело вашего брата, хранящееся в секретариате, но я не получал его копию с acta causae, посему подал прошение о его предоставлении. Час назад с курьером пришло вот это. – Он сделал приглашающий жест. – Открывайте, взгляните. Как прокуратор, вы имеете право с ним ознакомиться.
Внутри лежал один-единственный документ на бланке.
Многоуважаемый преподобный монсеньор Миньятто!Стефано Аннибале.
Спешу подтвердить получение Вашего запроса личного дела преп. Симона Андреу. Однако в настоящее время затребованная Вами информация не может быть найдена в общих архивах Государственного секретариата и, таким образом, не может быть предоставлена.
С наилучшими пожеланиями, остаюсь искренне преданным Вам в Господе,
Я перевернул страницу, в надежде увидеть что-то еще.
– Не понимаю.
– Досье нет.
– Как такое возможно?
– Это невозможно. Просто кто-то не хочет, чтобы его видели.
Я бросил бумагу на стол.
– Как мы можем выстраивать защиту, не видя свидетельств?
– Если досье пропало, – Миньятто многозначительно поднял палец, – то его не смогут увидеть и судьи.
– А что, если досье помогло бы Симону?
Миньятто прижал к губам старую перьевую ручку.
– Я задавал себе тот же вопрос. До тех пор, пока двадцать минут назад у меня не состоялся телефонный разговор с секретарем трибунала. Похоже, личное дело вашего брата – не единственное пропавшее свидетельство.
Его глаза вспыхнули, когда он подвинул ко мне копию заявления, держа палец на одной строчке.
– Вы шутите, – проговорил я.
– Видео с камер наблюдения больше нет, – раскрыв вторую ладонь, сказал Миньятто.
Я не мог оторвать взгляда от напечатанных слов. К горлу подступила дурнота.
– Вы представить себе не можете, как меня беспокоило это видео, – продолжил монсеньор. – Любая подробность, противоречащая свидетельству вашего брата, стала бы изобличающим доказательством.
– Так где же запись?
– Ищут, конечно. Затерялась где-то на полпути между Кастель-Гандольфо и моим кабинетом.
Он поднял брови, ожидая реакции.
– Это ведь хорошая новость, правда? – неуверенно спросил я.
– Я бы сказал, что да, – усмехнулся он.
Потом его улыбка погасла. А взгляд стал острым.
– Святой отец, я хочу вам кое-что предложить. И мне нужно услышать ваш искренний ответ.
– Конечно.
– Я думаю, что у вашего брата есть друг наверху. Ангел-хранитель. Его защищает кто-то, имеющий доступ к свидетельствам.
– Кто?
– Это вы мне скажите. Крайне важно, чтобы я знал наших друзей.
– Понятия не имею, кто хотя бы имел возможность это сделать.
Миньятто дергал мочку уха и ждал.
– Вы считаете, что это – мой дядя?
– Разве нет?
Я потрясенно умолк.
– Разве смотрители Кастель-Гандольфо подчиняются не ему? – настойчиво продолжал Миньятто.
– Возможно. Но он не мог сделать так, чтобы досье исчезло из секретариата. И вы вчера видели, в каком дядя состоянии.
– Есть о чем задуматься. – Монсеньор пожал плечами, словно говоря, что моего дядю недооценивать не стоит.
Я глянул на заявление. Без видеозаписи и досье дело против Симона стремительно разваливалось. Исчезли две трети прямых свидетельств.
– Остаются ли другие основания для судебного разбирательства? – спросил я.
Миньятто еще более посерьезнел.
– К сожалению, не все события со вчерашнего вечера развивались позитивно. Вы, возможно, помните, что в исковом заявлении упомянута аудиозапись, оставленная Ногарой на автоответчике в нунциатуре. Я еще не прослушал сообщение, но укрепитель правосудия – обвинитель – считает, что это важное свидетельство против вашего брата.
– Почему вы его еще не прослушали?
– Потому что я подавал прошение в суд о проведении судебной экспертизы останков Ногары.
– Что это значит?
– То, что я пытаюсь выиграть для нас несколько лишних дней на подготовку. Сообщение, возможно, и было оставлено Ногарой, но…
– Если сообщение действительно от Уго, то беспокоиться нечего. Уго и Симон были близкими друзьями.
Миньятто нахмурился.
– Святой отец, в этой улике есть некоторая странность, ко торая заставляет меня относиться к ней с настороженностью.
– И что же это?
Монсеньор провел пальцами по краю столешницы и на мгновение отвел глаза.
– Ногара оставил вашему брату голосовое сообщение на личный телефон в его квартире при посольстве. Каким-то образом была сделана запись этого сообщения. Похоже, что кто-то прослушивал телефон вашего брата.
Мне стало не по себе.
– Монсеньор…
– Я понимаю, – быстро продолжил Миньятто, – это может укрепить ваши подозрения в том, что ваш брат был мишенью. Но хочу предостеречь вас от преждевременных выводов. Я не претендую на понимание способов работы секретариата, но такие записи могут оказаться обычной практикой. Мы оба понимаем, что в реальности священники секретариата редко разговаривают по открытой линии и вряд ли ожидают соблюдения неприкосновенности своей частной жизни. Пока мы не получим дополнительную информацию, беспокоиться об этой записи нет причины.
– Монсеньор, вы должны заставить судей не рассматривать голосовое сообщение. Наверняка существует некое правило насчет нечестно добытых улик.
– Может быть, она добыта честно. Телефоны секретариата – собственность нунциатуры, как, возможно, и система голосовой почты и автоответчик, на котором оставлено сообщение. В любом случае факт тот, что судьи уже приняли решение. Они приобщают запись к делу.
– Почему? – растерялся я.
Миньятто поднял обе ладони, призывая к спокойствию.
– Прошу вас помнить, – сказал он, – что это не гражданское право. В нашей системе следствия высшая цель – не защита прав обвиняемого, а поиск истины. Информация, обладающая доказательной силой, даже если она добыта незаконным путем, должна быть принята трибуналом во внимание.
– И что еще тогда они могут сделать Симону? Все, что захотят? – вскипел я. – Вы считаете, все это справедливо и нормально?
– Это справедливо. Но сам факт рассмотрения дела об убийстве в каноническом суде – уже не нормален.
– Тогда кто сделал запись?
– Уверяю вас, я пытаюсь это выяснить.
Майкл сказал, что до того, как его избили, за ним до аэропорта ехали священники из нунциатуры. Слишком много нитей вело к секретариату.
– Прошу вас, предоставьте это мне. – Миньятто подался вперед. – Сейчас нам необходимо обсудить другой вопрос. Как я уже говорил вчера вечером, защита может приглашать своих свидетелей, хотя трибунал не обязан выслушивать их показания. Поскольку на кону священнический сан вашего брата, я надеюсь убедить судей выслушать свидетелей, дающих показания о репутации обвиняемого. Вы бы очень помогли мне, если бы предоставили список кандидатов. Чем весомее имена, тем лучше.
– Майкл Блэк, – немедленно сказал я.
– Прошу прощения? – Ручка в руке Миньятто застыла в воздухе.
– Отец Майкл Блэк.
– Я бы посоветовал вам выбирать свидетелей по меньшей мере в сане епископа.
– Он будет давать показания не о репутации Симона. Ему угрожали те же самые люди. Его избили.
Я достал из бумажника фотографию и передал ему.
Миньятто мрачно рассмотрел изображение.
– Где сейчас этот человек? Мне нужно с ним поговорить.
– Он работает в той же нунциатуре, что и Симон, но сейчас старается нигде не показываться.
– Как с ним связаться?
У меня был мобильный, но если Миньятто позвонит Майклу напрямую, тот воспримет его звонок как нарушение мною договора.
– Я сам с ним сначала поговорю, – сказал я.
Он рассказал напавшим на него, где найти мой запасной ключ. Так что он должен мне много больше, чем телефонный разговор.
– Если Блэка надо будет приводить под присягу, он понадобится нам в Риме как можно скорее.
– Я договорюсь с ним.
Миньятто кивнул, и его сговорчивость успокоила мне нервы. Вид нанесенных Майклу травм, похоже, заставил его больше доверять моим опасениям. Мы пробежались по короткому списку возможных свидетелей, который Диего, оказывается, уже прислал Миньятто, но мои мысли все время возвращались к Майклу. Получив его показания, жандармы могут пересмотреть свое отношение к взлому. В этом случае суду может потребоваться всего лишь одно дополнительное свидетельство.
– Монсеньор, – начал я, – должен еще кое-что вам сказать. Я думаю, что Петрос видел человека, который проник в нашу квартиру.
Миньятто поменялся в лице, исчезли последние следы оживления.
– Вы говорили с ним об этом?
В его вопросе прозвучал едва заметный намек – подозрительно удобно получалось, если Петрос запомнил такую полезную информацию.
– Я ни слова ему не сказал, – ответил я. – Вы просили меня поговорить с моей экономкой, и это всплыло в нашей беседе.
Миньятто нахмурился.
– Ваш сын еще ребенок. Не стоит заставлять его ворошить неприятные воспоминания. – Он попытался располагающе улыбнуться. – Защита сейчас складывается достаточно хорошо, но спасибо, что сказали об этом.
Мне вдруг стало неловко. Наступила тишина.
Миньятто перебирал бумаги.
– Ну что же, – сказал он, – продолжайте поиски брата. Сразу позвоните мне, когда что-либо услышите.
Я не ожидал, что беседа так быстро закончится, но он уже выходил из-за стола, чтобы проводить меня.
– Хорошо, монсеньор. Спасибо.
Я пошел за Петросом, чувствуя на себе взгляд Миньятто. Монсеньор как будто оценивал меня. А у дверей сказал слова, которые мне раньше никогда не говорил ни один человек.
– Ваш дядя был самым умным человеком в семинарии. И вы мне очень его напоминаете.
– Правда?
Он взял мою руку в ладони.
– Но послушайте меня. Прошу. С этого мгновения вы оба должны предоставить всю работу мне.