Диего согласился присмотреть за Петросом, а я немедленно отправился к казармам швейцарской гвардии. Но на ступенях дворца Лучо чуть не столкнулся с Лео.

– Пошли! – сказал он. – У меня для тебя кое-что есть. Иди за мной.

Пылал клонящийся к вечеру день. Злая жара римского лета пекла сутану. Я не понимал, как сюда добежал Лео в полной униформе, с беретом в руке и с восемью фунтами ленточек, привязанных веревочками. Но он еще и подгонял меня, чтобы я двигался живее.

– Смена караула, – сказал он. – Надо появиться там, пока он не ушел.

– Кто? – спросил я.

– Шевели ногами!

Мы пересекли полстраны и оказались недалеко от ворот Святой Анны, пограничного пункта – им пользовались прибывающие из Рима работники и местные жители. Сюда протянулось восточное крыло папского дворца, завершалось оно мас сивной башней Ватиканского банка, которая в этот час отбрасывала длинную тень. Немного не доходя до банка мы и остановились.

Огромная крепостная стена скрывала одно из самых странных мест в нашей стране. За стеной притаилась часть дворца, настолько закрытая для посторонних, что даже жители города никогда ее не видели. Там, наверху, в частных покоях, жил Иоанн Павел. Автомобиль, желающий проехать к его апартаментам, должен был миновать охраняемые ворота в одной восьмой мили к западу отсюда, пройти через туннели и пропускные пункты, пересечь патрулируемый двор секретариата и въехать во второй двор, напротив которого мы с Лео и стояли. Путь в него преграждали запертые на замок деревянные ворота. Дальнейшей процедуры я не знал, поскольку даже не видел, как выглядит двор изнутри. Сто лет назад часть Ватикана около выхода из дворца занимали вражеские войска, и поэтому папа Пий Десятый пробил ход непосредственно в стене, к тому месту, где стояли сейчас мы с Лео. Хотел ли папа облегчить дворцовым работникам дорогу домой, в город, или сделать для себя прямой выход в Сады, я не знал, но сегодня этот проход представлял собой самую большую брешь в окружающем папу защитном коконе системы безопасности. Внутри туннеля установлены железные ворота, а пикеты швейцарской гвардии несут здесь круглосуточное дежурство. Должно быть, к одному из этих гвардейцев мы и пришли.

– Сюда, – сказал Лео, рукой поманив меня в туннель.

Внутри оказалось темно и прохладно. Я поглядел вверх по лестнице. На фоне железной решетки вырисовывались силуэты четырех человек. Лео дал мне знак остановиться.

Над нами две пары гвардейцев менялись местами. Начиналась вторая смена. Когда сменившиеся начали спускаться, Лео сказал:

– Разрешите вопрос, капрал Эггер!

Оба силуэта остановились.

– О чем? – резко спросил первый.

– Это отец Андреу, – сообщил ему Лео.

Щелкнул фонарик. Луч света заплясал по моему лицу. Человек, который, видимо, и был капралом Эггером, повернулся к Лео и сказал:

– Нет, это не он.

В отсвете фонарика я ненадолго увидел лицо капрала. И смутно узнал его. Я понял, почему Лео привел меня сюда.

– Вы подумали о моем брате, – сказал я. – Его зовут Симон. Я – Алекс Андреу.

– Симон – ваш брат? – после долгого колебания спросил Эггер.

Шесть лет назад, когда один гвардеец застрелился в казарме из табельного оружия, Симон вызвался оказывать психологическую поддержку любому, кто также мог находиться в группе риска. Тогда командир указал ему на Эггера. Брат проработал с ним больше года и, если верить Лео, стал единственным в стране человеком, которого, помимо Иоанна Павла, Эггер дал бы себе труд защищать.

– Согласен, – с каменным лицом произнес Эггер.

Остальные охранники говорили коротко, по-военному. Голос же Эггера казался бесцветным.

– Вчера ночью, – начал Лео, – один жандарм стоял на посту рядом с железнодорожным управлением и видел, как у Губернаторского дворца отец Андреу садится в машину. Жандарм сказал, что они поехали в сторону базилики. Направо, к воротам, не повернули, поэтому он считает, что они поехали налево, к пьяцца дель Форно.

Видимо, машина везла Симона под домашний арест. А Лео выслеживал, куда его повезли.

– Капитан Люстенбергер сказал мне, – продолжил Лео, – что вчера вечером вы стояли на дежурстве у первых ворот. Это правда?

Эггер поскреб пальцем уголок рта и кивнул.

– То есть, если машина двигалась через пьяцца дель Форно и вы стояли на первом посту, значит она проехала прямо перед вами.

Эггер повернулся ко мне.

– Я не знаю. И ни в одной машине отца Симона не видел.

– Одну минуточку, – перебил Лео, постучав по его груди. – Я вам совершенно точно говорю, что он был в той машине. Так вы видели ее или нет? Это было где-то… – Он достал из кармана клочок бумаги и посветил на него фонариком. – В восемь вечера.

– Была одна машина, в восемь или в семь, – сказал Эггер.

Лео глянул на меня.

– И где она остановилась?

Я знал, о чем думает Лео, поэтому спросил сам:

– Она ехала к старой тюрьме?

Когда Ватикан стал отдельной страной, папа построил во дворе, о котором говорил Лео, тюрьму на три камеры. Раньше в нее сажали воров и нацистских военных преступников, но сегодня ее используют как склад. Тот, кто искал Симона, вряд ли заглянул бы туда.

– Посмотрите в журнале дежурств, – сказал капрал.

– Эггер, я так и сделал! – скрипнул зубами Лео. – И поскольку вы не записали седан, который проехал через ворота, мы спрашиваем, не остановился ли он во дворе у тюрьмы.

– Капрал, – сказал я, – Симон помогал вам. Пожалуйста, помогите и вы ему.

Я попытался встретиться взглядом с Эггером, всматриваясь в два черных пустых круга. Симон вечно выбирал самую заблудшую из овец.

– Машина не остановилась во дворе, – неохотно проговорил Эггер. – Она проехала через ворота.

– Во дворец?! – вспыхнул гневом Лео. – Так какого черта в журнале нет записи?

Голова Эггера медленно повернулась к Лео.

– Потому что я делал так, как мне приказали.

Лео схватил Эггера за мундир, но я оттянул его назад, шепча:

– Это означает, что на других листах записи будут, верно же?

– Нет, не верно, – ответил Лео, не сводя глаз с Эггера. – Я проверил все записи за прошлую ночь, и нигде нет никаких машин. И что вы нам тут рассказываете, капрал?

Но я уже видел по глазам Эггера: он говорит правду. Заклятие пало, он согласился помочь!

– Лео, я верю ему, – прошептал я.

Но Лео вздернул голову Эггера за подбородок и прорычал:

– Скажи мне, как такое может быть, чтобы машина прошла три поста и нигде ее не зарегистрировали?!

– Вы забываетесь, капрал Келлер! – заговорил напарник Эггера.

Он разомкнул хватку Лео и оттащил товарища. Лео стоял у них на дороге, перекрывая проход в туннель, но я уже чувствовал: больше информации мы не получим. Возможно, мы нащупали силу сильнее Эггера.

– Отпусти их, – прошептал я Лео. – Ты раздобыл то, что мне нужно. Дальше я сам.

Оставив Лео на посту у площади Святого Петра, я свернул по знакомой с детства дороге. Между площадью и жилыми домами лежит кусок «ничьей» земля, где веками строили и сносили стены, вслед за изменениями границ между общественными и частными владениями. В нехоженой темноте за колоннадой Бернини есть небольшие участки, где стены встречаются. Я нырнул обратно в нашу «деревню» и направился к одному забытому месту.

В течение многих лет в обязанности дяди Лучо входило тихо сносить исторические постройки в пределах городских стен. Наша страна в пятьсот жителей принимает в день полторы тысячи работников и десять тысяч туристов, и поэтому, как ни печально, парковочные места нам нужны больше, чем древние руины. Первым подвергся преобразованиям двор Бельведера. Там, где некогда папы эпохи Возрождения проводили турниры и бои быков, теперь паркуют «фиаты» и «веспы» служащие дворца. Затем пришла очередь римского храма рядом с самой старой нашей церковью, который Лучо переделал в подземный паркинг на двести пятьдесят мест. Совсем недавно он снес виллу второго века, чтобы нашлось место еще восьмистам машинам и сотне туристических автобусов. Когда люди увидели, что из страны выезжают мусоровозы, груженные античными мозаиками, которые навалены, как куски пармезана, случился большой скандал. А дедушкой всех этих парковок был гараж, к которому я сейчас направлялся.

В тысяча девятьсот пятидесятых годах перекопали полоску земли между Ватиканскими музеями и моим домом, чтобы построить крытую стоянку для личных машин папы. На глубине нескольких футов строители обнаружили тело секретаря римского императора с ручкой и чернильницей. Его могила стала нашим автопарком, домом для ватиканских автомехаников и папского автомобильного хозяйства. Это сооружение по конструкции напоминает бомбоубежище, темное и приземистое, с высаженными на крыше деревьями. Единственный способ попасть внутрь – через ангарные ворота, которые отпираются лишь на несколько секунд, когда въезжает или выезжает машина. Солнце еще не село, но улица пролегала низко и пряталась в тени. Из-под двери сочилось машинное масло, светясь в электрическом свете металлическим блеском.

– Вам чего, святой отец? – спросил человек, открывший дверь на мой стук.

Он был одет в форму ватиканского шофера: черные брюки, белая рубашка, черный галстук.

– Я ищу синьора Нарди, – сказал я.

Он потер шею, словно я застал его в разгар работы. Можно подумать, прелаты, которые имеют право пользоваться услугами гаража, наперебой вызывают машины, вместо того чтобы готовиться ко сну. Ночная смена вообще существовала, кажется, только для срочных вызовов печального характера, связанных с преклонным возрастом многих священников.

– Простите, святой отец, – сказал он. – Не могли бы вы прийти попозже?

– Это важно. Пожалуйста, попросите его выйти.

Он оглянулся через плечо. Может быть, у него гостья? Иногда в ночную смену шоферов навещали подружки.

– Постойте тут. Гляну, здесь ли он.

Прошло несколько секунд. Дверь снова приоткрылась, и на улицу вышел Джанни Нарди.

– Алекс?

В последний раз я видел Джанни больше года назад. Мой старый приятель раздобрел. Рубашка у него была мятая, волосы слишком отросли. Мы пожали руки и обменялись поцелуями в щеку, задержавшись чуть дольше, чем требовалось, – по мере того как мы отдалялись друг от друга, внешняя радушность приветствий росла. Когда-нибудь мы станем друг другу абсолютно чужими.

– И по какому поводу такой праздник? – сказал он, озираясь в поисках парада на улице. «Алекс Андреу! Пришел навестить – меня!» Он вечно обращал простые вещи в шутку.

– Мы можем поговорить там, где никто не услышит? – спросил я.

– А то! Иди за мной.

И хотя он даже не спросил, зачем я пришел, ответ на свой первый вопрос я получил. Джанни наверняка уже слышал про Симона.

Мы поднялись по лестнице на усаженную деревьями крышу гаража.

– Знаешь, Алекс, – сказал он, не успел я открыть рот, – ты меня извини, я тебе не позвонил. Как вы с Петросом держитесь?

– Нормально. Откуда ты узнал?

– Шутишь? Да жандармы нам покоя не дают! – Он показал пальцем под ноги, на напоминающий глубокую пещеру гараж. – Вон, сейчас целых трое у меня в гараже, вопросы задают.

Так вот почему мне не дали зайти!

– Вопросы о чем?

– О какой-то «альфе», которую они пригнали из Кастель-Гандольфо. На штрафстоянке у них сейчас стоит.

Уго ездил как раз на «альфа ромео».

– Джанни, – сказал я. – Мне нужна твоя помощь.

Мы росли с ним вместе и были закадычными друзьями. В этом здании крепла наша дружба. Как-то летом мы прознали, что при строительстве гаража рабочие обнаружили внизу целый некрополь, несколько залов римских гробниц. То есть мы жили над кладбищем, над мертвыми телами язычников, которые когда-то клялись, что христиане в жизни не сгонят их с места. Нам с Джанни просто необходимо было взглянуть на него собственными глазами.

Спуститься в залы труда не составило. По канализации можно пробраться куда угодно. Но однажды ночью мы проползли по целому лабиринту каменных проходов и очутились у новенькой металлической решетки. Она вела в подсобку. А из подсобки – в гараж, к папскому лимузину.

Водить машину в Италии разрешается с восемнадцати лет. Нам исполнилось по тринадцать. А на стене висели ключи от восьмидесяти роскошных автомобилей. За год до этого отец научил Симона водить наш старенький «фиат-пятисотый». Но в то лето я упражнялся в вождении на бронированном «мерседесе-пятисотом», с установленным на заднем сиденье папским троном.

Мне захотелось немедленно пригласить девчонок. Джанни сказал: нет. Мне хотелось спрятаться в багажник и прокатиться с Иоанном Павлом. Джанни сказал: нет. «Не жадничай! – сказал он, когда я предложил проехаться на лимузине по парку. – Ты слишком много хочешь!» В тот раз я впервые увидел настоящего Джанни. Годы спустя он превратил в настоящую религию свое стремление «не жадничать». Не желать слишком многого. Закончив школу, я пошел в колледж, а Джанни сказал, что хочет стать серфером. В Санта-Маринеллу он ездил, как слепые в Лурд. Через год отец устроил его на должность смотрителя-санпьетрино. Но в соборе Святого Петра масса закоулков, а обязанность смотрителей – все их вычистить. И когда Джанни надоело отскребать жвачку со стен и кататься по мраморным полам на шлифовальной машине, он крепко задумался, чего он на самом деле хочет добиться в жизни. И решил стать шофером в ватиканском гараже.

Джанни очутился здесь не случайно. Вспоминая время, когда жизнь впереди казалась бесконечной, он вряд ли что иное мог сравнить с нашим летом в гараже. Джанни сделал свой выбор. И с тех пор я при каждой встрече с ним думал о том, что никому из нас, ватиканских мальчишек, за исключением Симона, не хватило смелости испытать, каков мир за пределами этих стен.

– Симона взяли под домашний арест, – сказал я. – Швейцарские гвардейцы видели, как его машина въехала на территорию дворцового комплекса. Мне нужно выяснить, куда она поехала дальше.

Швейцарцы, возможно, ничего и не знали. Но шофер той машины мог бы рассказать…

– Алекс, – ответил Джанни, – у нас приказ молчать об этом.

Этого я и боялся. О том же говорил и Эггер – о запрете на передачу информации по делу.

– Хоть что-нибудь можешь мне рассказать? – спросил я.

– С тех пор как того парня убили, все как-то очень странно, – сказал Джанни, понизив голос. – Ни о чем нельзя говорить. – Он улыбнулся прежней озорной улыбкой. – Так что все сказанное останется между нами.

Я кивнул.

– Вчера вечером пришел заказ. Я не знаю, чей был вызов, но диспетчер отправил по нему моего приятеля Марио. Так что это он поехал ко дворцу твоего дяди – забрать Симона.

– Где он высадил моего брата?

– У лифта.

– Какого лифта?

– Ну, у лифта! Того самого!

Папский дворец настолько стар, что в нем мало современных удобств. Джанни, видимо, имел в виду старинный подъемник во дворе секретариата, когда-то приводившийся в движение водой. Именно этим лифтом пользовались президенты и премьер-министры, приезжавшие с визитом в Ватикан.

Но когда я переспросил, Джанни покачал головой и начертил в пыли носком ботинка большой квадрат.

– Вот двор святого Дамаса.

Он говорил о дворике перед секретариатом. Я кивнул.

Джанни прибавил к рисунку квадрат поменьше, рядом с первым.

– Дворец Николая Пятого.

Это последнее крыло дворца, то самое, которое выходит на площадь Святого Петра.

Джанни процарапал линию, соединяя две фигуры.

– Между ними – открытое место. Здесь – арочная галерея по первому этажу. Где-то в галерее есть дверь, ведет к частному лифту. Вот тут Марио и высадил Симона. Теперь понял?

Я понял. Это все объясняло. Непонятно было только одно: как Симон допустил, чтобы его посадили под домашний арест именно здесь?! Возможно, не знал, куда его везут.

– А что тебе не нравится? – спросил Джанни.

У дворца Николая Пятого четыре этажа. Первый, как и во многих других ренессансных дворцах, построили для слуг и лошадей. Верхние два этажа принадлежали его святейшеству, которому не было смысла заметать следы, если он хотел посадить Симона под домашний арест. Оставался всего один этаж, частная резиденция кардинала-госсекретаря.

– Джан, – пробормотал я, сжав голову ладонями, – они отвезли его в апартаменты Бойи.

Это крайняя неудача. Там до Симона не добраться никому, даже Лучо. Когда Симон подчинился приказу о домашнем аресте, он наверняка решил, что приказ исходит из канцелярии викария, а не от его собственного начальника.

– А что было потом? – спросил я. – Марио возил Симона еще куда-нибудь?

Джанни медленно покачал головой.

– Ал, насколько я знаю, никто из шоферов Симона с тех пор не видел. Если он куда-то и отправился, то пешком.

Но эта часть дворца кишела швейцарскими гвардейцами. Если бы Симона куда-то отконвоировали, Лео бы знал.

– В толк не возьму, – пробормотал Джанни, словно размышляя вслух. – Зачем им его туда везти?

Я сказал, что не знаю. Хотя мог бы ответить иначе. Домашний арест – прекрасный предлог удержать Симона и не дать ему вернуться в музей, чтобы убрать обличающую католиков часть выставки Уго: тысяча двести четвертый год.

– Больше странных вызовов не было? – спросил я.

Джанни усмехнулся.

– Сколько у тебя времени? – спросил он, заговорив тише. – День, когда убили того человека… У меня такого еще не было! Пять часов утра, мне звонят домой. Хотят, чтобы я отработал еще одну смену, с полудня до восьми. Я говорю, к врачу иду в два часа. Да и вообще, я ж только пять часов назад предыдущую смену закончил. Они мне велят отменить врача. Приезжаю я – глядь, а мы тут все в сборе! Каждому до единого поступил один и тот же телефонный звонок.

– Зачем?

– Диспетчер сказал – кому-то во дворце понадобилось, чтобы машины курсировали непрерывно. По расписанию мы должны были катиться к месту какого-то мероприятия в Садах. И тут вдруг меняется маршрут. Теперь два молодых парня остаются на обычных вызовах, а остальные мотаются до Кастель-Гандольфо и обратно, и без всякого оформления.

– То есть?

– Время не отмечаем. Путевок не заполняем. Они хотели, чтобы на бумаге все выглядело как обычный день.

Небо стало тяжелым и таким высоким, что закружилась голова. То же самое говорил и капрал Эггер о журнале на блокпосту – машины въезжали и выезжали, не оставляя пометок в документах. Количество неизвестных в уравнении росло.

– Дальше – больше, – продолжил Джанни. – Нам говорят, что из машины мы можем выходить только для того, чтобы открыть пассажиру дверь. По имени никого не называть. Везти надо их сорок пять минут в один конец, при этом не произнося ни слова.

– Почему?

– Потому что эти ребята вроде как не говорят по-итальянски, не знают Рима и не любят пустой болтовни.

– И кто они?

Он глубокомысленно пощипал воображаемую бородку, потом указал на меня:

– Священники! Как ты.

У меня чаще забился пульс. Православные священники, которых Симон пригласил на выставку!

– Сколько их было?

– Не знаю. Человек двадцать-тридцать.

От удивления я мог лишь молча таращиться на него. Отец пригласил в Турин на объявление результатов радиоуглеродного анализа девятерых православных священников. Приехали четверо.

– Можешь точно описать, как они были одеты? На них были кресты?

Эти подробности подскажут, откуда гости родом. Родовое древо православия расщеплено на две ветви, греческую и славянскую. Славянские священники носят на шее крест, а грекам подобное не разрешается.

– На моих кресты точно были, – сказал Джанни.

Видимо, священники славянской традиции, из Сербии или из Румынии.

– На шапке, – прибавил Джанни.

– Ты уверен? – растерялся я.

– Маленький такой. – Джанни сжал пальцы в щепотку. – С ноготь.

Знак высокопоставленного славянского епископа. Или даже митрополита – второго по значимости из всех восточно-христианских рангов. Это православная «высшая знать», над которой стоят только былые собратья папы римского, патриархи.

– У кого-нибудь из них висела цепь на шее? – спросил я. – С изображением?

– Как амулет с Мадонной? Конечно, у одного моего такой был, – кивнул Джанни.

Значит, он прав насчет маленьких крестиков. Медальоны – еще один знак православного епископа. Я постарался не показывать своего любопытства. Если епископ принял приглашение Симона – это огромная удача! Я не мог поверить, что мой брат смог все это устроить.

Однако чем успешнее была его дипломатия, тем опаснее становилось открытие Уго о тысяча двести четвертом годе. Я с тревогой представил себе грядущий судебный процесс.

– Давай вернемся назад, – сказал я. – Ты говорил, они перенесли встречу в Кастель-Гандольфо. Где она изначально планировалась?

– В Садах.

– А где именно в Садах?

Если я прав, то все складывалось воедино.

– В Казине.

Все так. Письмо Уго сообщало о встрече в Казине. Наверняка это она и есть: встречу в Кастель-Гандольфо и обсуждали Уго и Симон несколько недель назад, и на ней Уго значился в списке докладчиков с выступлением о своем открытии. Место могли изменить в последнюю минуту, но собрание планировалось очень задолго.

– Пассажиры, которые ехали в Кастель-Гандольфо, – они все были священники? – спросил я.

Джанни кивнул.

Значит, не врал календарь, который нашел Диего: встреча не имела отношения к заседанию Понтификальной академии наук. Ученые академии – люди светские. А на этом собрании главная роль отводилась православным.

И тем не менее это не объясняло смену места проведения встречи.

– Разве в Казине не поместятся двадцать-тридцать человек? – спросил я.

– Вполне поместятся.

Значит, причина – не размер аудитории. И зачем в стране, где более чем достаточно роскошных залов для заседаний, выбирать для проведения мероприятия новое место, находящееся в сорока пяти минутах езды? Единственное преимущество Кастель-Гандольфо – его закрытость.

– Почему вам сказали не заполнять путевые листы? – спросил я. – Кто-то не должен был узнать?

Этот приказ поразил меня чрезмерной осторожностью. Немногие знали, что путевые листы вообще существуют, не говоря уже о том, чтобы оказаться в состоянии добыть их и разведать место проведения встречи.

Джанни показал рукой куда-то наверх, давая понять, что ответ лежит вне его компетенции. Но меня настораживала последовательность событий. Пытаясь сопоставить в уме даты, я прикинул, что Майкл подвергся нападению примерно в то же время, когда Уго написал памятное письмо. И с той минуты всё – засекреченная перевозка плащаницы, тайком перенесенное место заседания, полное молчание Симона, начавшееся еще до обвинения в убийстве Уго, – всё это наверняка последовало в ответ на инцидент с Майклом. Нападение на него могло оказаться предупреждением: мол, о деятельности брата стало известно. В памяти всплыли слова Миньятто о прослушивающемся телефоне Симона. Если случилась утечка, она могла начаться с того, что Уго и Симон слишком открыто обсуждали встречу в Казине.

Мое молчание, похоже, тревожило Джанни.

– Ну так что, – спросил он, лопая шарик мятной жевательной резинки, – с Симоном все будет в порядке?

Я оказался не готов к такому вопросу.

– Конечно. Ты же знаешь, он никого не убивал.

– Ни при каком раскладе, – кивнул Джанни. – Я так и сказал ребятам: окажись он там, он бы сам встал на пути той пули!

Я вздохнул с облегчением. По крайней мере, хоть кто-то в этой стране помнил настоящего Симона. Мы оба видели, как мой брат сражается на ринге, Джанни знал, на что способен Симон, но знал и то, что Симон умеет остановиться.

– Расскажи мне про «альфу», которую пригнали из Кастель-Гандольфо.

– Там у них, должно быть, что-то случилось. Жандармы спрашивали у механиков что-то про водительское сиденье.

Миньятто не одобрил бы дальнейших моих слов, но я все равно сказал:

– Ты можешь спуститься и посмотреть? Все, что ты выяснишь, может оказаться полезным.

– Та «альфа» не здесь. Она в другом гараже, который приспособили под штрафстоянку.

Даже машину Уго прячут. Кастель-Гандольфо начинал казаться мне «черным ящиком». Если не узнать, что случилось на том холме, бороться с обвинениями против Симона будет невозможно.

– Я поспрашиваю, – вызвался Джанни. – Уверен, кто-нибудь из шоферов заходил на стоянку после того, как поставили «альфу».

Но мне нельзя было допустить, чтобы Джанни расспрашивал. Как нельзя было довольствоваться увиденным чужими глазами.

– Джанни, мне придется попросить тебя еще об одном большом одолжении. Мне нужно увидеть ее самому.

Он решил, что я шучу.

– Пожалуйста! – взмолился я.

– Меня же отсюда вышвырнут!

– Знаю, – ответил я, глядя ему в глаза.

Я ждал, что он попросит чего-нибудь взамен. Ответной услуги. Обещания. Бесплатного пропуска на выставку от дяди Лучо.

Но я его недооценил. Он выбросил из упаковки на ладонь последнюю жвачку и посмотрел на нее.

– Черт, – сказал Джанни. – С Симона, не ровен час, пасторский воротник снимут, а я переживаю за свою долбаную работу!

Он швырнул жвачку в темноту, встал и заправил рубашку.

– Стой тут. Когда подъеду, залезай внутрь.