На следующее утро до того, как подошел мой первый пациент (карлик с трясущимися руками, который вообразил, что совершил убийство), я попытался повеситься у себя в вестибюле. Это оказалось довольно сложно. Сначала мне пришлось снова отправить Пруди в магазин и уговорить ее купить себе нижнюю юбку для праздника, который мы, скорее всего, никогда так и не устроим. Затем мне пришлось снять с крючка люстру, подвешенную к потолку, бедный подарок моей покойной бабушки.

Сначала моя затея чуть было не закончилась удачей, хотя и совершенно случайно.

Перекладина стула, на который я взгромоздился, резко обломилась, и я рухнул на спину, держа в руках все свое снаряжение. Но в действительности моя голова всего лишь ударилась о стену, а затем разбила эту самую люстру. Посыпался дождь искусственного хрусталя (спасибо бабушке!), который покрыл осколками весь пол, и мне потребовалось целых четверть часа, чтобы вымести сверкающее безобразие. Джон, зачем ты все это делаешь?

Когда пробило десять часов, мои попытки осуществить задуманное все еще не прекратились. Я привязал веревку к крючку, на котором до этого висела люстра, теперь там плавно раскачивался великолепный узел. Затем снова поставил на место стул и одел на шею петлю.

На этот раз все шло как положено. Я прыгну в пустоту без всяких трудностей. Стул опрокинется, узел затянется и далее все произойдет согласно задуманному плану. Есть небольшой шанс на то, что от рывка узел переломит мне шею и я больше ничего не почувствую. Просто погаснет свет, вот и все. С другой стороны, в последнее время с шансами мне не очень-то везло. Скорее всего, надо придерживаться гипотезы болезненной и беспокойной смерти. В течение доброй минуты я буду размахивать руками, как марионетка, и, рефлекторно пытаясь высвободиться из петли, начну судорожно перебирать ногами. Короче: полного успеха удастся достигнуть довольно комическим образом, а потом мое тело вытянется, глаза потемнеют от прилившей к ним крови, язык весь почернеет и высунется изо рта, как дьявол из своей норы, и только после этого все закончится, только после этого я смогу умереть.

Может, стоит связать себе руки за спиной? Как раз в тот момент, когда я собрался это сделать, настежь распахнулась входная дверь.

Пруди!

Какая у нее отвратительная манера таким образом раскрывать двери.

Мой стул покачнулся, опрокинулся, и я полетел в пустоту вместе с ним, почувствовав, как на шее затягивается петля. Горничная издала такой пронзительный крик, что мне рефлекторно захотелось закрыть уши руками. Затем, полный отчаяния, я довольно патетично повис на веревке.

Немедленно решив, что настало время сыграть главную роль ее жизни, Пруди начала метаться из стороны в сторону, испуская громкое странное попискивание. Помоги!

Хотел крикнуть я. Но из-за затянувшейся на шее веревки у меня скорее получилось что-то вроде «Пооууаа!», и мне стало вполне очевидно, что гномесса так ничего и не поняла.

Проявив неожиданное проворство, она подпрыгнула и, схватив меня за ноги, потянула вниз. В первый момент эти ее действия показались мне довольно неуместными. Сначала я подумал, что, может быть, она просто хочет помочь своему хозяину поскорее умереть, так как в данной ситуации выбор очень ограничен. Но в данном случае особенно раздражало то, что у меня опять ничего не получалось. Ни в малейшей степени. Я страдал, как черт знает кто, а смерть упорно от меня отказывалась.

На самом деле я был совершенно неподходящим кандидатом для такого рода мероприятия: раздражительный неудачник, да еще и с довольно прочной шеей. С таким набором достоинств у меня, чтобы умереть, уйдет часа три. За это время Пруди вполне может успеть заварить чай.

Затем, совершенно неожиданно для нас, крючок, к которому была привязана веревка, вырвался из потолка, и мы вместе с горничной рухнули на пол. Если быть точнее, то я свалился на Пруди, издав при этом громкий хрип. Я лежал, уткнув нос между ее грудей, все еще с веревкой на шее, и даже не успел ни о чем подумать, когда открылась дверь и вошел Глоин.

Я поднял голову и попробовал восстановить дыхание. Мне было не так уж плохо и не слишком страшно за свою жизнь. Пруди смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Она пыталась выбраться на свободу и была явно поражена случившимся.

— Скажите мне, — простонал я, когда мои голосовые связки снова обрели способность работать, — я совсем конченый человек?

— О, мсье Мун, — но что это… что здесь происходит?

— Понятия не имею. Может, вы мне это объясните? — сказал я, неуклюже поднимаясь на ноги.

Но и она ничего толком объяснить не могла.