Их университеты
Беглый опрос профессиональных историков показал, что Сергей Девятов, начальник пресс-службы Федеральной службы охраны президента (ФСО), совсем недавно назначенный завкафедрой истории XX века истфака МГУ, действительно является историком. Но серьезных его работ по истории того самого XX века никто не знает.
Знаем-знаем-знаем все аргументы, сопутствующие, например, назначению всяких начальников всяких прикремлевских квазинаучных центров профессорами и заведующими базовыми кафедрами в том или ином высшем учебном заведении. И среди таких людей со специфическими должностями попадаются настоящие профессионалы.
О системе, близкой к госбезопасности, и говорить нечего: белая кость, да еще с доступом к таким секретам, что вам и не снилось. Еще аргументы?
Вузам тоже жить надо, и предоставление мест участникам совещаний на Старой площади, а то и в более пикантных местах, – это своего рода барщина и оброк. Даже несмотря на то, что среди этих персонажей обнаруживаются личности, к науке (гуманитарной, естественно) никакого отношения не имеющие, зато являющиеся ну совершенно одиозными, например из старого сурковского круга. Есть среди них и заслуженные люди, но получившие кафедры и даже факультеты (как говорила моя преподаватель истории КПСС на юрфаке МГУ, «nota bene на полях!») за номенклатурные заслуги. Например, за активное участие в становлении и развитии какой-нибудь «Единой России».
Но при чем здесь настоящая академическая наука? Да еще в мире, где любая отрасль знания становится не «совершенно секретной», а интернациональной, со свободным перетеканием кадров и информации из страны в страну. Как говорил В.И. Ленин, «коммунистом (если уж на то пошло. – А.К.) можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество», – точно мужчина на PhD в Гарварде (точнее, где-нибудь в немецких или французских университетах) мог претендовать с таким прогрессивным подходом.
А тут – ФСО…
Еще раз: изо всех сил постараемся не быть предубежденной демшизой. Но! Мало ли признанных ученых-историков, видных и крупнейших специалистов по истории XX века, которые вполне могли бы занять это место в критикуемом, и порой справедливо, но все-таки первом в стране классическом университете. И почему-то из всего этого сонма заслуженной профессуры выбирается пресс-секретарь, будем называть вещи своими именами, едва ли не самой влиятельной секретной службы страны с, деликатно выражаясь, скандальной репутацией.
Службы, которая ухитрилась обложить дачу Сталина таким забором с камерами видеонаблюдения, какого в годы Иосифа Виссарионовича и не было. Службы, которая ухитрилась из интересов «безопасности» оттяпать у города кусок тротуара на Старой площади, чтобы, не дай бог, люди не ходили мимо кремлевских чиновников, мирно трусящих в бывшую столовую ЦК КПСС. Службы, про которую внутри родной российской, даже «национализированной» элиты открыто шутят об отце и сыне Муровых, которые видят в ФСО чуть ли не наследственное предприятие. Службы, известной среди журналистов своей беспримерной грубостью. Службы, карикатурно зачистившей Москву в день инаугурации Путина. Службы, не пустившей вице-премьера Дворковича в резиденцию Бочаров Ручей. Службы… Да просто погуглите слово «ФСО» – такое вывалится!
Имидж даже хуже образа страны, который никак не исправят агентство «Россия сегодня» и канал Russia Today.
И какую историю, особенно в контексте готовящегося «Краткого курса», способен нам нарисовать человек, отвечающий за внешний образ структуры, состоящей из охранников, ощутивших себя хозяевами страны? Вопрос риторический.
Все можно признать нормальным. Как говорит наш премьер-министр, что бы в стране ни случилось: «Это нормально». Но чем дальше отодвигается граница дозволенного, возможного, не стыдного, тем больше людей в погонах, без погон, но с большими заслугами перед властью, в сутанах и с теми же заслугами будут занимать командные высоты в науке и образовании, в университетах в частности.
Назначение Девятова в этом контексте – то же самое, что и открытие кафедры теологии в МИФИ. (В МИФИ учреждена кафедра теологии «для сотрудничества православного богословия и современной науки»).
Так вот это ненормально. Нормально, когда такой кафедрой заведует «иностранный агент» с реальными научными достижениями мирового, подчеркиваю, мирового уровня, а не тот человек, который борется с «иностранными агентами» и не имеет реальных научных достижений, известных дальше комендатуры Кремля и забора в Волынском. Даже если они и в самом деле реальные, просто с недалеким ареалом распространения.
Символика этого кадрового назначения вполне вписывается в общий «Краткий курс» трактовки истории, которая при нынешнем режиме стала не только идеологическим оружием, но и способом управления страной и самоутверждения ее лидера, который, как утверждают персонажи из его окружения, ну прямо-таки страстно интересуется историей.
Теперь историю для нас перепишет ФСО. Так, как надо. Без каких-либо игривых фальсификаций.
Кстати, очень важно, что Федеральная служба охраны взяла на себя ответственность не за какой-нибудь там XVI век, а за XX. Нет ничего важнее чекистской интерпретации событий сталинского времени, диссидентского движения, перестройки, либеральной реформы. Все дело в оптике. Какая оптика, такая и история.
2014 г.
Умереть за страну
«После возвращения оттуда ваш муж стал другим», – говорила управдом супруге Семена Семеновича в «Бриллиантовой руке». Ровно этим мотивируется вся антизападная – теперь уже бытовая – истерия, этот пожар в каменных джунглях, раздуваемый российскими властями. Эти самые власти не хотят, чтобы семен семенычи, с перепугу голосующие за начальство, «стали другими». Несколько запоздалое желание, особенно если учесть масштабы потоков российских туристов, посещающих западные страны, а также их дурную привычку, гораздо более опасную, чем табакокурение, пользоваться за пределами РФ картами Visa и MasterCard.
На днях вице-премьер Ольга Голодец высказалась в том смысле, что нужно как-то поменьше клиентам разных благотворительных фондов лечиться за рубежом, ибо и в пределах нашей страны можно получить высокотехнологичную медицинскую помощь. Мол, ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Лучше стоять за высокие темпы роста, чем сидеть за низкие.
Лучше помирать в России, получая вместе с березовым соком ее высокотехнологичную помощь, чем лечиться за рубежом. Из принципа. Только потому, что начальство теперь не любит Запад: он, Запад, его, начальство, обижает.
А значит, обижает Россию, потому что Россия – это наше начальство и есть.
Впрочем, из сплоченных как никогда рядов депутатского корпуса все чаще можно услышать, страшно сказать, нелицеприятные высказывания о российском чиновничестве и государственных компаниях. Недавно один коммунист предложил запретить лечиться чиновникам за рубежом, чтобы они не слишком отличались с точки зрения качества медобслуживания от простых россиян. Причем в логике коммуниста от этого качество медобслуживания в РФ немедленно вырастет и мы избавимся наконец от этих убийц в белых халатах. А вот депутат Баталина считает, что дети работников госкомпаний ни в коем случае не должны выезжать на отдых за рубеж. В Крым, все в Крым!
Вопросы «почему? зачем?» абсолютно гамлетовские, но одновременно и риторические. Ибо нехорошо вообще что-либо делать за рубежом, в то время как самым достойным сынам родины закрыт въезд в страны Евросоюза и США.
Правда, части лучших сынов, еще не затронутых санкциями, можно иметь недвижимость, например, в Швейцарской Конфедерации. И это можно понять, если ты по-настоящему любишь родину. То есть принимаешь антиконституционные законы, согласно которым граждане, имеющие, согласно Конституции РФ, двойное гражданство, обязаны под страхом наказания докладывать о его наличии в компетентные органы. Судьям нежелательно иметь родственников за границей. И вообще выезжать туда.
Все-таки мы движемся, движемся семимильными шагами к запрету свободного въезда и выезда. Ездить смогут только те, у кого нет двойного гражданства, но есть домохозяйство в странах евроатлантического сообщества, среди вероятных и даже невероятных противников.
Но вернемся к тому, с чего начали. С призыва Ольги Голодец, человека весьма и весьма квалифицированного и профессионального, умирать в России из патриотических соображений.
Известно, что, когда повторяешь одну и ту же глупость, исполняя служебные обязанности, и сам начинаешь в нее верить. Например, российское чиновничество, в том числе либеральное, думается, уже поверило в легитимность присоединения Крыма и теперь готово не только разбираться с экономическими последствиями приобретения этой недвижимости, но и с пеной у рта отстаивать правоту высшего руководства страны.
Вот захотелось им там оазис устроить с англосаксонским правом. А что ж вы во всей стране без всякого Крыма этот оазис не устроили? Оказывается, достаточно ввести англосаксонские порядки – и заживем… Ага. Была такая в конце перестройки Ленинградская свободная экономическая зона. Но не бывает свободных экономических зон в несвободной стране. Разве что получается на выходе Еврейская автономная область. Да и та живет отнюдь не по ветхозаветному праву.
Если бы либеральное чиновничество имело… ну, назовем это разумом… разум не произносить публично слова, которые должны понравиться первому лицу и его идеологическому аппарату, оно, быть может, что-то изменило бы в своей стране.
Можно быть этим людям благодарными: они из последних сил сдерживают иррациональные телодвижения в верхах, спасают бюджетное правило, мечтают об адекватных приоритетах экономической политики, костьми ложатся (здесь нет иронии), спасая экономику страны от последствий санкций.
Но если бы они нашли в себе силы на самостоятельные высказывания, самостоятельную позицию, пусть и ценой потери должности, не было бы этого ужаса с рекомендациями благотворителям спасать больных исключительно на родине.
Люди важнее государства. Каждый отдельный больной – такая же важная персона, как и любой член нынешнего Политбюро. Пускай дитя члена Политбюро отдыхает и лечится за границей. Так же как и дитя простого россиянина, которому вдруг решили помочь чудом обнаружившиеся добрые люди. Которых Ольга Голодец теперь сдерживает от непатриотических попыток лечить детей и взрослых за рубежом.
Кстати, на заметку г-же Баталиной. Во многих госкомпаниях, отпрыски работников которых так ее беспокоят, молодые сотрудники получают экономическое образование за рубежами нашей родины. Думаю, надо это дело запретить. А еще лучше вообще запретить экономическое образование. А то его уровень непростительным образом вырос даже в границах России – никто больше не преподает политэкономию социализма.
2014 г.
Гонка академических отказов
Заместитель министра иностранных дел РФ Сергей Рябков сообщил, что не останется без ответа отказ США в выдаче виз ряду российских ученых, в том числе ректору Дипломатической академии МИД РФ Евгению Бажанову. Незадолго до этого казуса в Эстонию не пустили директора Института этнологии и антропологии РАН Валерия Тишкова. Возможно, и этот акт «не останется без ответа».
К гонке санкций, дополненной гонкой вооружений (см. приоритеты бюджета-2015), прибавилась гонка «академических отказов».
Гарвардский профессор Генри Розовский в своей замечательной классической книге «Университет. Инструкция по применению» рассказывал такой анекдот. Американец, француз и японец захвачены бандой террористов и ждут казни (когда в 1990 году писалась книга, никто и подумать не мог, что такой зачин анекдота может оказаться пугающе близким к действительности). Каждый узник по традиции получает право на реализацию последнего желания. Француз заказывает шикарный ужин из любимого парижского ресторана. Японец выражает желание прочитать лекцию о подлинном секрете успеха японского менеджмента. Американец просит, чтобы его пристрелили до того момента, как начнется лекция…
Получается, что примерно так и реагируют в «мире чистогана» на желание разнокачественных русских профессоров прочитать лекцию или поучаствовать в дискуссиях за пределами России. В не менее классическом, чем книга Розовского, университетском романе Дэвида Лоджа «Академический обмен» английский и американский профессора меняются не только рабочими местами в университетах, но в результате постелями и, соответственно, женами.
Нашей профессуре не светит по обмену даже эпизодическое мерцание на кафедрах, в лекционных залах и на дискуссионных площадках.
И это неправильно.
Потому что, даже если профессора позволяют себе неполиткорректные, возможно, неточные, пусть даже глупые высказывания в адрес, допустим, западных соседей, это вообще не повод прекращать академические обмены любого свойства. Да и любые обмены как таковые.
Что потерял американский народ от того, что в 1946 году его посетили Илья Эренбург и Константин Симонов? На это американский народ может возразить, что околомидовская профессура – это, увы, не Эренбург с Симоновым. Ну уж извините – других писателей у нас для вас нет. Не прекращать же из-за этого контакты, не прерывать же дискуссию.
Между прочим, когда начался Карибский кризис, в Соединенных Штатах он застал весьма представительную советскую делегацию, в которую входили академические деятели, генерал Николай Таленский, писатель Борис Полевой, журналист Юрий Жуков. Глава делегации академик-геофизик Евгений Федоров даже спросил американских коллег, готовы ли они, несмотря на нетривиальные события, продолжить конференцию, и получил утвердительный ответ. К русским отнеслись как к родным, равно как и они к своим американским хозяевам (в хорошем смысле) отнеслись точно так же – угроза ядерного удара сближает…
Свобода лучше, чем несвобода. Свободный спор лучше, чем несвободная перебранка на уровне федерального телевизора.
В России живут не только первое лицо и его cronies, работают не только госкорпорации. Еще есть другие люди и иные хозяйствующие субъекты, которые не брали Крым, не наживались на близости к источникам государственных денег. К ним в том числе относятся и ученые.
Отталкивать эту общественность от себя – значит еще сильнее сплачивать ее вокруг сегодняшней российской власти.
Ровно этого не понимают американские, эстонские и другие (гонка «академических запретов» только начинается) товарищи. Заметим мимоходом, что нужно все-таки различать профессиональный уровень отдельных ученых, и, например, Валерий Тишков, даже если удивляться его склонности к поддержке некоторых идеологем власти, все-таки серьезная величина в науке.
Но это полбеды. Затевая санкции и раскручивая их, исходят из той логики, что российская сторона должна уступать. Это абсолютное непонимание загадочной русской души и измерение ее тем самым общим аршином, которым ее все равно не измерить.
Чем больше давишь в России на верхних людей, тем сильнее они давят на нижних.
Получается, что санкции больнее всего ударяют по рядовому россиянину. А он в полном соответствии со стокгольмским синдромом начинает все прочнее сплачиваться вокруг царя-батюшки, родного Центрального комитета, администрации президента и т. п. (нужное подчеркнуть). Откуда 86 % (да хоть 186!) за Путина? Вот и отсюда тоже!
Если вы забираете имущество Ротенберга за границей, то российское государство немедленно забирает деньги у налогоплательщиков, чтобы компенсировать ему потери. Если вы наезжаете на «Роснефть» – «Роснефть» идет в ФНБ со словами: «Дай полтора триллиона, а если нет, дай триллион, еще полтриллиона будешь должен».
Да, разумеется, это другая история. Но в результате санкции из понятия экономического и точечного превращаются в явление политическое и массовое. А массовые санкции не делают различий между правыми и виноватыми. Идет обмен ударами. Зажмурившись. В результате вырастает виртуальная стена покрепче Берлинской. А местные опричники ищут виноватых как раз в демократической интеллигенции и в целом в образованном классе.
Лучшей политикой Запада сейчас стало бы открытие всех и всяческих границ, отмена всех и всяческих виз, включая шенгенские, поощрение обменов, особенно академических, студенческих, аспирантских. Вам не дают интернационализировать образование на территории России, так давайте интернационализируем его вне территории России. Да, Россия занялась самоизоляцией, но зачем же поощрять ее в этом, загоняя в еще большую изоляцию?
Пошире открыв для россиян мир, можно получить свободную, дружелюбную, психически нормальную Россию. А власть, если хочет, пусть самоизолируется в своем кафкианском Замке с проблесковым маячком на башне вместо звезды и под охраной бородатых ряженых казаков.
Надо различать сегодняшнюю российскую власть, ее стационарных бандитов в Новороссии и собственно Россию. Ближний круг госкапиталистов и российский народ. Это разные вещи. Тогда, вероятно, яснее станет, против кого должны работать санкции и стоит ли прекращать дискуссии с российскими учеными.
2014 г.
Партия у.е.
Новые политические анекдоты устаревают со скоростью «Сапсана». Только неделю назад мне рассказали такой: «Что общего между ценой нефти, ценой рубля по отношению к евро и Путиным? Им всем немного за 60». И вот уже все поменялось, анекдот стал достоянием постсоветской политической истории России. Время повернулось вспять, и начали появляться ценники в давно забытых «условных единицах» – у.е.
Тянущих нас туда можно было бы назвать «партией у.е.» Но скорее такая партия – это мы, потому что у.е. – это символ способности к выживанию.
Есть в этом что-то ностальгическое. В долларизованной транзитной (от социализма к капитализму) экономике 1990-х у.е. были удобной единицей измерения цены товара и дохода: «Вот будет зарплата в тыщу долларов – ничего больше и не надо». А при слабевшем рубле очень выгодно было получать часть дохода в валюте – в буквальном смысле слова из пластикового пакета в руках начальства.
Получается, что жили лучше и более предсказуемо. По двум причинам.
Первая. Тогда все-таки было понимание, что мы выбираемся из трансформационной ямы, вполне естественной для эпохи, начавшейся после тех самых «семидесяти лет». Было такое устойчивое словосочетание, обозначавшее советскую власть; как пел Гребенщиков более четверти века тому назад: «Мы ведем войну уже семьдесят лет, / Нас учили, что жизнь – это бой, / Но по новым данным разведки, / Мы воевали сами с собой». (Последняя мысль – чем не эпиграф ко всему 2014 году?)
То есть и страна, и общество шли вперед, не от модернизации к архаизации, а от архаики в какое-никакое, но будущее. Где снижалась инфляция, где товары становились доступными, экономика превращалась в рублевую и можно было начинать свое дело. И даже 1998 год не вытравил этого ощущения. Потому что пугливое правительство Примакова вообще не трогало экономику руками. И она восстановилась сама, ибо оказалась рыночной.
Сегодня ощущения исторической перспективы и цели нет вовсе – мы хотим быть такой Россией, каким был сталинский СССР. Все-таки в постиндустриальном мире цель не может быть до такой степени ретроспективной. И мы как будто живем внутри старой пленки «Свема» (украинского производства), которую перематывают обратно. И по ходу дела она даже теряет цвет и становится черно-белой.
Вторая причина: тогда мы все, даже те, кто никогда в этом не признается себе сегодня, были свободны и жили в свободном обществе. Сегодня мы живем в несвободном государстве, сформированном законотворчеством и правоприменительной практикой 2012–2014 годов.
Да, общество до известной степени свободно. В том смысле, что можно оставаться внутренне свободным. В том смысле, что можно чувствовать себя свободным на своей кухне. Есть даже внешние признаки свободы: не отменены пока свобода въезда и выезда и свобода движения капитала. (Нынешняя власть много чего теряет на этом – человеческий и финансовый капиталы убегают.)
Но никогда за все годы существования постсоветской России не было столь массового бегства от свободы в том виде, в каком этот феномен описан Эрихом Фроммом.
Когда государство и общество идут назад, это означает, что они уткнулись в тупик и не видят другой дороги. А раз по пути в счастливое прошлое мы уже достигли фазы у.е., вполне естественными выглядят предложения запретить хождение валюты и сажать за валютные спекуляции.
Думается, многие представители сегодняшнего российского политического класса с удовольствием расстреляли бы всех валютных спекулянтов и вообще любых рыночников – за действия, описанные в Economics Пола Самуэльсона. После чего, как говорилось в известных самиздатовских рассказиках, «уехали бы в Баден-Баден». К семье, детям и недвижимости.
Нынешняя власть не похожа на советскую в том смысле, что она не бережет человеческий капитал: ей проще, когда активные и (или) образованные уезжают из страны – временно или навсегда.
Но если движение назад продолжится такими же темпами, как сейчас, впору будет строить новую Берлинскую стену. И повезет не тем, кто останется, а кого по спискам отправят на «философский пароход».
Скажете – это антиутопия какая-то. Но мы живем внутри антиутопии: еще год назад в дурном сне не могли привидеться те события, которые произошли в 2014-м. Спасают рыночная экономика, опыт выживания в те самые годы у.е. и слабая способность власти администрировать свои дикие решения.
Как говорил Юрий Михайлович Лотман: «В Германии приказ идет вниз до последней инстанции. В России – идет вниз, доходит до инстанции, а инстанция идет к бабе… Может быть, в этом наше спасение».
2014 г.
Узок круг, короток горизонт
Сколько Мавроди ни кидал вкладчиков, они шли и шли к нему нескончаемым потоком со своими последними сбережениями – доверяли ему, потому что не доверяли государству. Точнее так: люди доверяют государственным символическим институтам – президенту, армии, церкви, а всему тому, что ниже веры, царя и отечества – от парламента и профсоюзов до политических партий и местных властей – не доверяют.
Вера, царь и отечество – понятия далекие, абстрактные и потому сакральные. Структуры, занимающиеся доставкой благ, и всякий раз неудачно – то есть вполне конкретные государственные органы и общественные институты – находятся слишком близко к земле, чтобы не оказаться не дискредитированными.
Но не доверяют не только им – не доверяют соседу. Согласно данным всероссийского опроса Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора НИУ ВШЭ (при поддержке ФОМа), 80 % граждан предпочитают быть осторожными в общении с другими людьми. Особенно недоверчивы занятые в сельском, лесном и рыбном хозяйстве: в поле, лесу и у реки цена выживания выше, от внешнего мира и пришельцев ничего хорошего ждать не приходится, вот и 92 % работников этих секторов не доверяют кому попало.
Сельская психология не меняется так быстро, как городская (хотя село и вымирает стахановскими темпами: напомню, что, по данным Росстата, между переписями 2002 и 2010 годов число сельских населенных пунктов без людей увеличилось на 48 %). Причины и масштабы недоверия первоклассно описаны в прозе деревенщиков, например в «Прощании с Матерой» Валентина Распутина (техноцивилизация, ломающая привычный уклад и гармонию с природой) или в «Царь-рыбе» Виктора Астафьева (пришелец из города Гога Герцев, нашедший смерть в не принявшей его тайге).
Недоверчивы и работники сферы здравоохранения (86 %). Вероятно, от перманентного ожидания взятки, коробки конфет, бутылки коньяка и прочих борзых щенков.
Кстати о взятке. Возможность ее дать, размер, сама процедура дачи и ее характер – самый точный измеритель доверия в России. Радиус доверия крайне узок: доверяют родным и близким, своему кругу. Причем как в быту, так и в политических верхах – отсюда опознавательная система свой/чужой и понятия «семья», «ближний круг», «кооператив “Озеро”», «потерпевшие от санкций Запада». Любой выход во внешнюю среду прощупывается багром: можно дать человеку взятку? Решит вопрос или кинет?
Узок круг доверия. И короток горизонт планирования. Как можно что-то планировать, если не доверяешь среде, внутри которой живешь?
Отсюда и некоторые особенности потребительского поведения – в том числе отношения к финансовым институтам и инструментам. Отсюда и некоторые проблемы российской экономики: меньше доверия, осторожнее или, наоборот, «бедовее» потребительское поведение – меньше рост и его качество.
Исследование Левада-центра, проведенное по заказу Центра макроэкономических исследований Сбербанка в 2012–2013 годах, показывает, что на степень доверия влияет и такой фактор, как возможность влиять на что-либо, в том числе на положение дел в стране. Способность управлять обстоятельствами собственной жизни, границы этого управления равны радиусу доверия. Отсюда и неспособность, и нежелание нести ответственность за все то, что происходит вне «мелового круга» доверия. Почему голосуют за власть? Ровно потому, что она вне радиуса доверия. А голосование – барщина и оброк за то, чтобы не вторгались в «ближний круг».
Отсутствует то, что называется res publica – общее дело. То есть оно, конечно, бывает. Но негативного свойства. Оборонительного.
Когда приходит внешняя сила с бульдозерами в товарищество «Речник», конечно же, возникает общее дело, res publica, – оборона рубежей «ближнего круга». Но она основана не на позитивной идее. Как писал изучавший проблему ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге Олег Хархордин, «у нас есть инфраструктура, которая связывает людей во время аврала, но у нас нет инфраструктуры постоянного участия – нет res publica, понимаемой как общая, или градская, вещь, которая потребовала бы нашей общей заботы и предполагала бы совместное действие».
Последнее общее дело, предложенное властями населению (и предложенное удачно), – это крымская кампания. Но до чего же деградировало массовое сознание, если единственным res publica стало присоединение территории чужого государства, освященное георгиевскими ленточками, имеющими к России такое же отношение, как и к Украине. Все это отражение того, что Россия по-прежнему мнит себя метрополией в империи. Империи несуществующей, но вдруг способной прирасти гектарами земли и парой миллионов граждан, которых надо кормить и обогревать.
Случившаяся «консолидация» – это и есть заменитель доверия. Отнюдь не расширяющий его радиус. В 2008 году, по данным Левада-центра, доверяющих друг другу людей в России было 27 %; в 2014-м, по данным Центра исследований гражданского общества, – 17 %.
Круг все уже. Горизонт все короче.
2014 г.
Сладость коммерции
После того как правительство России, вопреки известной формуле Пушкина Александра Сергеевича, перестало быть «последним европейцем», утратил ли русский человек свойства человека европейского или западного в широком смысле слова?
В эпоху восстановительного экономического роста и высокой нефтяной конъюнктуры, удачно совпавших как минимум с первыми двумя сроками правления Владимира Путина, в стране появился статистически значимый средний класс. Он стал очень похож на европейский средний класс – по крайней мере по моделям потребительского поведения.
Мнилось, что социальная опора государства теперь – именно новый русский «мидл», усвоивший потребительские европейские манеры и наводнивший европейские курорты, но при этом политически ни в чем не противоречивший верховному главнокомандованию. Смысла не было: экономически власть нового типа вполне устраивала европеизирующийся средний класс.
Политика же, в которой намечались тревожные тенденции, особенно после 2003 года, представлялась вообще никак не связанной с экономикой.
Казалось, мир внутри и вовне страны, смазанный хотя бы относительным, но рыночным благополучием, установился если не навеки, то в горизонте пары-тройки президентских сроков. Что в глазах многих нашло свое подтверждение после президентского дерби – 2007: «продвинутые» ставили на Дмитрия Медведева как символ желаемого будущего, а значит, на дальнейшую вестернизацию и расширение рыночных свобод.
Что вполне соответствовало европейскому духу. В важнейшем для европейского сознания документе – Декларации Роберта Шумана 1950 года – сказано, что тесные производственные и торговые связи между Францией и Германией сделают войну на европейском континенте невозможной. Это и есть то самое смягчающее дикие политические инстинкты значение коммерции, которое отмечал еще Шарль Монтескье и на котором делал акцент знаменитый экономист Альберт Хиршман в работе «Страсти и интересы», – douх commerce («сладостная» – в значении «смягчающая» – торговля).
Собственно, с этого призыва к совместному производству Францией и Германией угля, а не оружия и началось практическое движение к единой Европе.
И характерно, что серьезный шаг к изоляции от западного мира был сделан современной Россией именно в области торговли – тогда, когда она втянулась в гонку санкций и применила торговые ограничения к самой себе. (А до того утратила возможность заимствований на Западе, из-за чего начался инвестиционный голод, который в этом году усугубится.)
Это ужесточение и ожесточение политики дополняло гибридную войну, которая уже шла на юго-востоке Украины. Угроза полномасштабной негибридной войны вытекала из пренебрежения «сладостью коммерции», на которой строилось не только благополучие среднего класса, но и сравнительно дешевая потребительская корзина среднестатистического россиянина.
«Девестернизации» сознания способствовало и психологическое оправдание войны в принципе, отчасти спровоцированное присоединением Крыма без единого выстрела. Отсюда возникла иллюзия триумфальной легкости войны, которая, вообще говоря, исключена из европейского сознания: в Европе произошла, по определению Ханны Арендт, «отмена войны». Демократии в постиндустриальном мире между собой не воюют, война противоречит принципам doux commerce, даже если сливки нашего истеблишмента, воспитанные на карикатурах Кукрыниксов и Бориса Ефимова, считают, что жизнь есть борьба за рынки любыми средствами, включая военное вмешательство и покушение на суверенитет.
В 2011 году российский средний класс в полном соответствии со знаменитой гипотезой Сеймура Липсета после достижения определенного уровня личного благосостояния задумался о будущем и предъявил спрос на политическую демократию. В 2014-м, не удовлетворив этот свой спрос, предпочел Крым представительству своих интересов во власти. И по сути, согласился с тем, что сочетание гибридной и торговой войн лучше для родины, чем ее присутствие, высокопарно выражаясь, в семье европейских народов.
Принадлежность к этой самой семье приравнивается теперь, в терминах верховного главнокомандующего, к повешенной на стену шкуре.
Произошла архаизация государственной политики и массового сознания, идущая поперек мировых трендов, свойственных нормальным урбанизированным обществам. Для которых военные потери неприемлемы, а апелляции к святости чего-либо остались далеко в прошлом, в эпохах теократий.
Rendez-vous русского человека с Европой было прервано добровольно-принудительно. Команду «Окапываться!» он воспринял всерьез.
Но вот здесь начинается раздвоение сознания русского полуевропейца, который, вообще говоря, существо крайне прагматическое и индивидуалистическое, что, собственно, и демонстрирует такой значимый длящийся сравнительный социологический опрос, как «Европейское социальное исследование» (European Social Survey).
Вот что отмечает исследователь с российской стороны Владимир Магун: три четверти населения России относятся к двум типам – «есть большое число пассивных альтруистов и активное меньшинство, энергия которых направлена на достижение личных целей» (при равнодушии к общему благу).
Заметим, что и та и другая модель поведения предполагают высокую степень политического конформизма и сопутствующей ему политической апатии при формально активном участии в выборах (такое наблюдалось при советской власти).
Но при всем этом беспрецедентная поддержка власти и растущая гордость за страну сочетаются с отказом от личной ответственности за происходящее: в ноябре 2014 года, по данным Левада-центра, ответственность за происходящее в стране чувствовали в полной мере 2 % опрошенных, в значительной – 9 %, в незначительной – 27 %, совсем не чувствовали – 57 %. Безответственность и равнодушие к общему благу, собственно, вытекают из патерналистского устройства власти: все за меня должно обеспечить государство. Но – без моего личного участия.
Вместо гашетки – пульт телевизора. Вместо прицела ночного видения – голубой экран.
Симптоматично, что лишь 4 % респондентов Левада-центра считают, что люди должны сами заботиться о себе без государственного вмешательства. Но это в теории. А на практике, где зеленеет древо жизни, 71 % рассчитывает только на себя и свои силы. Хороший измеритель уровня реального доверия к государственной власти.
Да, в поведении постсоветского человека, который в эпоху транзита привык выживать и не доверять государству, больше интересов, чем ценностей. Но коммерческий интерес, основанный на частной собственности и инициативе, объективно становится ценностью. На каком-то этапе интерес начинает осознаваться как ценность. И это движение от интереса к ценности могло бы стать дорогой России в Европу.
У россиян и европейцев, в конце концов, одни и те же потребительские ценности. И в этом смысле действительно состоялся фукуямовский «конец истории».
И пусть побеждают не либеральные идеи Роберта Боша, а материальная ценность основанного им бренда Bosch, на выходе это близкие понятия, потому что существуют они в одной цивилизационной парадигме.
«Колбасная эмиграция» из СССР текла в конце концов не с Запада на Восток, а с Востока на Запад. В разделенном Стеной Берлине бежали с риском для жизни не с Запада на Восток, а с Востока на Запад. (Да с какой страстью бежали – для этого стоит посетить Музей Стены у бывшего Checkpoint Charlie!)
В итоге это все-таки было путешествие в поисках ценностей. И оно продолжается.
Потому что поиск похищенной и припрятанной Европы – долгий процесс и длинный, при этом отнюдь не линейный, тренд. И спор о том, как русскому человеку относиться к Европе, – это, перефразируя того же Пушкина, вечный спор русских между собой, а не с Западом.
Можно вывести россиянина из Европы, но нельзя после почти 25 лет существования в поле притяжения западных ценностей вывести Европу из россиянина.
2014 г.
Понять Кырзбекистан
Один мой университетский приятель все смеялся над партийно-правительственным крылатым выражением «Экономика должна быть экономной», ушедшим в народ из доклада Брежнева на XXVI съезде партии. И сочинил – в связи со сравнительно недавним избранием Рональда Рейгана 40-м президентом США – антисоветское «Рейганомика должна быть рейганомной». Пародия мне до сих пор кажется талантливее оригинала. Притом, что первичная формула, кстати говоря, очень правильная, была придумана не кем-нибудь, а Александром Бовиным.
Новые слоганы, слова, понятия, оговорки по Фрейду и Марксу и даже опечатки отражают и описывают реальность. И как охотник читает следы, так и социальный историк может по словам декодировать, расшифровывать и восстанавливать исторические обстоятельства. Или, как говорили по нашу сторону океана в те времена, когда рейганомика была рейганомной, «конкретно-исторические» обстоятельства.
Взять, к примеру, хотя бы последние дни, недели и месяцы.
На днях чрезвычайно чтимый ныне российскими официальными пропагандистами Жан-Мари Ле Пен как раз в то самое время, когда 3,7 млн французов поминали республиканским маршем погибших карикатуристов из Charlie Hebdo, давал пресс-конференцию. И назвал эти 3,7 млн французов, не допустивших лепенистов к маршу, charlots. Слово не новое, в отличие от шарлотки восходящее собственно к Чарли Чаплину, но одновременно означающее что-то вроде шута. И тем не менее в контексте происходящего оно прозвучало как новое – пародирующее и высмеивающее, как рейганомика экономику, вроде бы родственное понятие.
Притом что шутами и маргиналами, несмотря на высокие электоральные показатели, во Франции считают как раз Ле Пена и его дочь.
Газета The New York Times, судя по всему, стала экономить на штатных единицах бюро проверки, поэтому в одной из статей появилось новое государство Kyrzbekistan. «Седая леди», как называют газету, извинилась перед читателями за досадную оплошность – в конце концов, увидела же свет в одном из журналов, где я когда-то работал, рубрика «Чучня».
А у Кырзбекистана немедленно появился свой твиттер. Среди прочего там есть дивное объявление: имеем, мол, удовольствие нанять tonyblairoffice, чтобы тот, в свою очередь, нанял для Kyrzbekistan старика Киссинджера из Kissinger Associates. Имея в виду, что и Блэр, работавший на Назарбаева, и Киссинджер, обнимавшийся с Путиным, имеют некоторое отношение к обслуживанию нынешней Евразии и некоторых ее «-станов».
Опечатка или, точнее, ошибка оказалась гениальной. И замечательно описывающей новую реальность, или, как теперь говорят, «новую нормальность». (Этот термин применяют ко всему, что на самом деле является абсолютно ненормальным.)
У аббревиатур тоже своя судьба. Заработал тут с 1 января в полную силу ЕАЭС – Евразийский экономический союз. И несмотря на то, что к уже имеющимся членам готовы присоединиться Киргизия и Узбекистан, ЕАЭС ввиду «зашитых» в него противоречий между Россией, Белоруссией и Казахстаном и борьбы за доминирование в высоком собрании едва ли когда-нибудь превратится в конкурента ЕС – ЕАС, Евразийский союз.
Или вот еще был случай. Джим О’Нил, автор термина BRIC, разросшегося сначала за счет Южной Африки, а затем Турции сначала до BRICS, а затем и до BRICST, опять-таки на днях заявил, что, если дела в национальных экономиках и дальше пойдут так, как сейчас, скоро от его изобретения останутся только две буквы – IC – Индия плюс Китай.
А проблемы Европейского союза с Грецией, с обсуждавшимся возможным выходом этой страны из зоны евро? И на это уже есть ответ в виде нового термина – «греческий выход», Grexit.
Термины рождаются со скоростью анекдотов.
Ушедший в народ (и не только немецкий) термин «путинопониматель» – Putinversteher – звучит для русского уха, с детства знакомого с обрусевшим вопросом «ферштейн?», смешно. Как это водится, тут же подсуетились ювелиры и за 7500 руб. (по ценам до Нового года) стали продавать кольца из серебра 925-й пробы с изображением главы государства российского и надписью: Putinversteher. На очереди часы, браслеты, кулоны и проч.
Не до смеха только немцам: в тамошних элитах действительно серьезный раскол как по отношению к Путину, которого многие «понимают», так и, соответственно, по отношению к санкциям.
Но вот что симптоматично. За последнее время не возникло ни одного значимого русского термина, который зарезервировал бы себе место в словарях Webster или Larousse. Термины за нас сочиняют за пределами России. То ли дело раньше – специально заглянул во французские Larousse и MicroRobert 1960—1970-х годов. Тут, как писал поэт, было «все: пережитое и то, чем я еще живу».
А именно – исконно посконные ключевые французские слова knout и ukase, старофранцузский pogrom, ну а про bistrot и говорить нечего. Вошли же «братья мусью» в русское социокультурное пространство жутким словом «бутик», которое непокоренный Наполеоном народ зачастую «ударяет» на первый слог.
Потом начались более вегетарианские, чем отмеченные кнутом, указом и погромом, времена. Сначала sputnik, спровоцировавший космическую гонку. Потом perestroika и glasnost.
А что можем мы предложить теперь? Не модернизацию же! Хотя она у нас именно что modernizatsiya, а не modernisation…
Нынешняя эпоха только и оставит, что Putinversteher. Точный семантический аналог того, что раньше по-русски называлось «Умом Россию не понять…» Как, впрочем, и Кырзбекистан.
2014 г.
Народ-доносоносец
Депутат Ирина Яровая выступила с законодательной инициативой создать механизм начисления и выплаты пенсий гражданам-информаторам, которые на постоянной основе сотрудничают с правоохранительными органами. Законопроект уже внесен на рассмотрение в Госдуму.
Эта инициатива чрезвычайно показательна с точки зрения изучения того величайшего антропологического сдвига, который происходит в российском государстве и обществе в течение последних нескольких лет и особенно за тот год, что прошел с момента взятия Крыма.
Сталинская система едва ли была столь эффективной без своего «гражданского общества» – стукачей. И без всенародной готовности к доносам, которая стала инструментом расправ с коллегами по работе, способом удовлетворить свою ревность, иной раз питалась стремлением граждан к улучшению жилищных условий за счет соседских комнат в коммуналках.
А иногда мотивировалась добровольной поддержкой политического режима, то есть, по сути, была игрой по правилам, нормативным поведением и разделяемой «ценностью». Воспитание шпиономании долгие годы оставалось одной из духовных скреп тоталитарного режима.
Российский законотворческий процесс идет в ногу с деградацией российской политической системы, становящейся все более авторитарной, и с растущими агрессией и недоверием в обществе. Рано или поздно одним из промежуточных результатов столь бурной динамики должно было стать поощрение доносительства и сотрудничества с тайной и нетайной полициями – старинной русской народной забавы.
С точки зрения моральных ценностей добро и зло здесь меняются местами. С позиций налогов и социальных выплат получается, что граждане помимо сонмища персонажей в видимых и слабовидимых погонах должны содержать и стукачей.
Можно было бы утверждать, что в этой законотворческой инициативе просматривается забота лишь о тех гражданах, которые помогают доблестным сыщикам ловить убийц и насильников.
Но это все равно что доказывать, как это делал наш президент, будто термин «иностранный агент» имеет исключительно гражданско-правовой смысл и не несет в себе никаких отрицательных политических аллюзий.
Разумеется, доносчики для того и нужны, чтобы выявлять именно политически неблагонадежных граждан. А стимуляция шпиономании в народе полезна в контексте «патриотического» воспитания и поддержания широкой социальной и электоральной базы нынешней власти, которой для самосохранения критически нужны враги и как можно более массовые «пятые колонны».
Инициатива г-жи Яровой гармонирует с перепрофилированием музея ГУЛАГа «Пермь-36» в музей вертухаев, что тоже переворачивает нормативную нравственную шкалу вверх тормашками: даже в процессе «грабительской приватизации» нельзя было переделывать магазин детского питания в публичный дом.
И, надо признать, среда для столь мощного рывка в поощрении доносительства и пропаганде нелегкого труда надзирателей просто замечательная.
Только за последнее время группы товарищей выступили с инициативами по увековечению памяти Сталина: то его «по списку» пытаются протащить в коллективный памятник полководцам Великой Отечественной на Поклонной горе, то в Тверской области затеют создание музея Сталина, где он переночевал у колхозницы одну ночь, то в городе Уссурийске затеют вывешивание памятной доски на здании торгового центра, где Иосиф Виссарионович едва ли ночевал, зато, «коммерциализуясь», наверное, будет способствовать продажам товаров и услуг.
В общем, под 70-летие Победы будут протаскивать Сталина, сталинизм и социальные практики, связанные с ним, где только можно.
А тех, кто будет выступать против, объявят фальсификаторами истории. Потому что 70-летие Победы станет своего рода охранной грамотой неосталинистов. Они приватизируют Победу в том же стиле, в каком привыкли в последние годы перехватывать хорошо работающие финансовые и промышленные активы.
Ну и наконец, пригодятся коммунисты, которые ввиду последовательного выполнения их программы первым лицом государства как-то все менее удачно изображают даже имитационную оппозицию. Их роль – быть большими сталинистами, чем любые конкуренты по «военно-патриотическому воспитанию», иначе КПРФ будет трудно отличить от ЕР и любых иных партий.
В январе этого года наряду с другими пиками «за всю историю наблюдений», например со степенью негативного отношения к США и странам ЕС, социологами Левада-центра был зафиксирован исторический максимум позитивной оценки роли Сталина – 57 %.
Причем существенно выросло число тех, кто не «скорее положительно», а «безусловно положительно» оценивал его вклад в историю.
Конечно, отличились когорта 55+ и жители сельской местности. Что еще раз убедит власти в том, что надо не только поддерживать традиционную электоральную базу режима, но и больше работать с молодежью (категория 18–24 года): она пока, судя по результатам опроса, в наименьшей степени удовлетворена деятельностью генералиссимуса.
Сталинизация массового сознания – логический итог движения вверх по лестнице, ведущей вниз, в прошлое.
Поздно теперь рассуждать о постсоветских люстрациях, да и администрировать это дело тогдашняя власть не смогла бы, а сам процесс превратился бы в фарс. Но вот единства в трактовках истории даже в те, последние советские и первые постсоветские, годы не хватало. Единства только в одном – в оценках Сталина и сталинизма, оценках официальных и школьных.
Для того чтобы в обществе устоялось представление о добре и зле, не переворачивались в голове ценности и нормы, не поощрялось доносительство, чтобы народ не начинал себя чувствовать одновременно богоносцем и доносоносцем, этого было бы достаточно.
А теперь… История имеет свойство мстить и присутствовать в сегодняшнем дне, обеспечивая путешествие в прошлое на машине времени нового типа – том самом «взбесившемся принтере». Иногда даже определяя политику и поощряемое поведение.
2015 г.
Байкериада народов СССР
Что они хотят показать и доказать своими мотоциклами?
Вероятно, то, что мы победили семь десятилетий тому назад. Странность этого способа доказывания связана с тем, что с нашим правом на Победу никто и не спорит.
Почему они хотят доказать это именно мотоциклами, не всегда являющимися образцами нового русского импортозамещения? Потому что это свежо и современно. Устрашающим видом, черной кожей, банданами, разудалой маргинальностью легче спровоцировать врагов и привлечь друзей. Именно поэтому инфантильные персонажи превращены в пропагандистов Победы, стилистически очень плохо сочетающейся с байкерской субкультурой.
Какое отношение байкерская субкультура вообще имеет к Победе?
Ответ: гораздо меньшее, чем георгиевская ленточка, цвета которой распознаются на колодках медалей и орденов, введенных в 1943 году. Как раз тогда, когда Сталин для дозированной декоммунизации патриотизма всячески показывал преемственность всего советского и русского и по предложению графа-генерала Игнатьева (автора книги «50 лет в строю» или, как тогда шутили, «50 лет в строю и ни одного в бою») вводил форму и знаки различия, отсылающие к царской армии.
Разумеется, власти европейских стран не обязаны были пускать на свою территорию загадочных людей с флагами, украшенными изображением генералиссимуса и надписью «За Родину! За Сталина!». И это прекрасно понимало российское дипломатическое ведомство, разыгрывающее хорошо темперированный гнев после отказа «Ночным волкам» в визах.
Задуманный байкерский рейд – слишком очевидная провокация в то самое время, когда состоялось очень хрупкое перемирие в Донбассе, холодная война разморожена, политологи всех стран на многочисленных конференциях рассуждают на тему «куда еще вторгнется Путин», а Финляндия проверяет боеготовность резервистов (пустив, впрочем, на свою территорию всего двух российских мотоциклистов).
Хотели провокаций и немедленно добились нужного эффекта на территории Грузии, где в инциденте с ленточками поучаствовал даже внук Мелитона Кантария Ираклий. Он оказался среди тех тбилисцев, которые заставили байкеров снять ленточки, а затем были препровождены в местную полицию, которой сейчас только конфликта с заранее оскорбленными российскими властями не хватало.
Что, собственно, байкеры хотят доказать жителям Грузии – они и сами едва ли знают.
Ведь победили в войне не лично Сталин (о чем он сам несколько стыдливо сообщил в знаменитом тосте «За русский народ!»), не Путин и не Залдостанов, а все народы Советского Союза, в том числе грузины.
По данным энциклопедии «Великая Отечественная война, 1941–1945», 280 тыс. воинов – посланцев Грузии награждены орденами и медалями, 164 человека удостоены звания Героя Советского Союза, свыше 300 тыс. человек пали смертью храбрых. Один из классических культовых фильмов о войне «Отец солдата» снят Резо Чхеидзе.
Что за радость, нацепив ленточки, колесить по стране, чья территориальная целостность нарушена и которая имеет основания всерьез опасаться своего бывшего «старшего брата»? Так действует шпана, которая выходит на дорогу лишь для того, чтобы спровоцировать кого-нибудь на драку.
Жительница села Сигнахи, вступившая в дискуссию с байкерами, попыталась объяснить: для нее ленточки, загруженные искусственной семантикой, – символ оккупации двух территорий Грузии. Вполне очевидная коллизия.
Ключевая проблема состоит в том, что ленточки эти – не символ Победы, не символ СССР, они являются символом внутренней и внешней политики сегодняшней России, желающей черпать свою легитимность в прошлом, в том числе и методом присвоения памяти о войне. Которая не может быть официозом в коллективном измерении.
Не говоря уже о том, что право на индивидуальную историческую память сохранили представители всех народов бывшего СССР, Восточной, Центральной и Западной Европы, США.
…Ровно в те дни, когда байкеры вступили в неравную схватку с «напавшей» на них грузинской сельчанкой, я был в командировке в Грузии.
Такого невероятного наплыва российских и русскоговорящих туристов я не помню. Понятно, что на праздники надо куда-то ехать, а здесь все говорят по-русски, безвизовый режим, два с небольшим часа лету, цены ниже, аутентичная кухня привлекательна, ландшафты и виды, чурчхела и воды.
Вполне очевидно, что в сознании большинства россиян Грузия так и осталась мягким имперским подбрюшьем, этнографическим музеем, куда жители метрополии отправляются на экскурсию, как в свою провинцию. И каждый может получить то, что хочет: ностальгирующие – свою дозу ностальгии, ловцы аутентичности – аутентичность, хипстеры – хипстерское, привыкшие к западному сервису – нечто вполне себе гламурное с элементами стиля этно (спасибо «кровавому палачу» Саакашвили).
В сознании большинства россиян, распивающих вино в открытых кафе, превосходно уживаются «Крымнаш» и представления о Грузии как о зловредной дочери, сбежавшей из дома, с нормальными потребительскими желаниями, которые успешно удовлетворяются.
И вот главный вопрос все-таки в том, как одно уживается с другим в одних и тех же головах и почему в мозгах не возникает простого «линка»: качество жизни напрямую зависит от того, насколько вы открыты миру и неагрессивны. А вовсе не от того, сколько сопредельных народов удастся подразнить.
2015 г.
Эффект Гудини – Копперфильда
В стране наступила не новая реальность, а «новая нормальность». Вдруг стало считаться, что кризис не так страшен, как казалось поначалу. Что рецессия закончится к третьему кварталу сего года и начнется милая нашему сердцу всего лишь депрессия. И инфляция, оставшись двузначной, не будет такой уж большой, и ВВП упадет не больше чем на 3 %. Как говорилось в «Псалме» Михаила Булгакова: «Ничего, как-нибудь проживем». И все само рассосется за год-другой, как и обещал президент.
Социология показывает, что не только верхи успокоились, но и низы не то чтобы сильно взволновались. То есть да, конечно, боятся инфляции, обнищания и даже, как и 40, и 50 лет назад, ядерной войны. Новая нормальность – старые страхи, страхи Верхней Вольты с ракетами. Да, начинают экономить.
Но общий настрой – пройдет и это. Как встарь – «лишь бы не было войны». Поскольку война гибридная есть и она даже подняла дух нации, теперь «лишь бы не было войны ядерной». Этот страх за 15 последних лет вырос на 5 процентных пунктов, с 27 до 32 %.
Однако «осажденная крепость» видна издалека в другом: 32 % респондентов опасаются «нападения других государств». Разница с 2000 годом – 21 % (данные ФОМа). Это уже другая нация, другие мозги, основной результат манипуляций с массовым сознанием, оборотная сторона представлений о главном достижении Путина за 15 лет – восстановлении статуса «великой, уважаемой державы» (49 % по опросу Левада-центра).
Такая вот «новая нормальность»: сидим в заложниках в осажденной крепости и такой стокгольмский синдром по отношению к взявшему в заложники испытываем, что, как говорил известный персонаж фильма «Мимино», «кушать не можем».
Казалось бы, волшебство. Тут уже не Гудини, с которым сравнивают российские экономические власти, здесь Копперфильдом попахивает.
Хотя тело ассистентки фокусника (госбюджет и резервный фонд) по-прежнему на глазах у изумленной публики пилят на несколько частей исключительно перераспределительные коалиции силовиков. Партер с интересом смотрит, совершенно – благодаря искусству гипноза – не ощущая себя обокраденным.
Но секрет фокуса давно раскрыт. Есть три модели поведения как внутри фирмы, так и внутри государства, которые определил экономист Альберт Хиршман в классической работе, опубликованной 45 лет назад, – выход (Exit), голос (Voice), лояльность (Loyalty).
Разные обстоятельства и мотивации определяют поведение людей. Можно «подать» голос – протестовать и требовать изменений. Можно выбрать стратегию выхода – «увольнения» из государства, внешней или внутренней эмиграции. Можно проявить лояльность, приспособиться к заданным обстоятельствам, даже если они не очень нравятся.
В ситуации, когда стратегия Voice не срабатывает и (или) жестко подавляется (2012 год в России), люди выбирают между Exit (доминирующая стратегия до марта 2014 года) и Loyalty (доминирующая стратегия после марта 2014-го). Последняя опция находит свое оправдание и обоснование в подкрепляющей ее «моральную правоту» консолидационной изоляционистской идеологии системы «Крым-наш-бей-Тангейзера-спасай-Россию».
Вместо договора эпохи высокой нефтяной конъюнктуры и восстановительного роста «Колбаса в обмен на свободу» на подпись подан социальный контракт «Крым со скрепами в обмен на свободу». Тот же кошелек, только наполовину пустой. И пустоту в нем занимает государственная идеология.
Пока, судя по данным соцопросов, граждане готовы голосовать и за такой кошелек. А если в нем будут меняться пропорции – скреп станет заметно больше колбасы? Что тогда? Надолго ли хватит «новой нормальности» как защитной реакции от кризиса? Который оттого, что к нему привыкают или стараются не замечать, не становится менее социально опасным.
«Новая нормальность» говорит, что так жить можно и хуже уже не будет. Однако новая реальность состоит в том, что это не середина или конец кризиса, а его начало, в котором еще даже не до конца обозначены и изучены тенденции.
И совсем не придуманы антидоты, применение которых возможно только после отказа от изоляционизма, антисанкций, от поддержки перераспределительной олигархии, после радикального изменения бюджетных приоритетов и возвращения экономической конкуренции.
«Новая нормальность» – это эффект Гудини – Копперфильда. Когда фиолетовый дым исчезнет, а распиленную ассистентку разнесут по разным углам, публика наконец разглядит новую реальность.
Если, конечно, ей снова не покажут какой-нибудь новый захватывающий фокус. С наперстками, например.
2015 г.