1

Вскоре после того как Нина распрощалась со своими курсантами, в школе произошли крупные изменения: почти все инструкторы и командиры отправились на фронт и только несколько человек, в том числе Нина, были насильно оставлены в школе.

На школьные аэродромы прилетели другие самолеты и другие инструкторы. Нине было тоскливо. Уезжали лучшие друзья Дремова, лучшие ее друзья. Всем было некогда, все торопились. Отъезд произошел так быстро и неожиданно, что даже не пришлось и попрощаться толком. Журавлев и Ковалев пообещали при первом же удобном случае устроить перевод Нины в их боевую часть, но, по всему было видно, говорили они это только для ее утешения.

Дятлов, закончив сдачу дел, старался успеть поговорить с каждым остающимся. Не забыл он и Клавочку Лагутину. Та всегда испытывала в его присутствии необъяснимую робость. При нем все ее поступки вспоминались как вихрь необдуманных, глупых и ненужных действий. Беззастенчивая в обществе мужчин, при нем она краснела и не могла связать двух слов. Он был ее совестью.

Вот и сейчас, когда Дятлов появился в дверях кабинета, где она печатала последние распоряжения Крамаренко, Клавочка спряталась за кипу бумаг и опустила глаза. Дятлову это понравилось, он подумал: «Нет, еще не все потеряно, совесть в тебе есть, раз ты способна так краснеть».

Комиссар уверенно прошел к ее столу и, поздоровавшись, спросил:

— Товарищ Лагутина, много вам еще печатать?

Клавочка отодвинулась от машинки.

— Все, товарищ бригадный комиссар.

— Мне хотелось бы вам кое-что сказать. Пройдемте в сад.

Прошли по центральной широкой аллее, свернули в сторону и сели на скамейку в тени больших деревьев.

— Товарищ Лагутина, — начал Дятлов, — обстоятельства заставили меня поторопиться с разговором, и я не убежден, интересно ли вам то, что я сейчас расскажу… Думаю, вы не обидитесь на мой наставительный тон хотя бы потому, что вы молоды, а я стар. Не так ли?

— Говорите, пожалуйста, товарищ бригадный комиссар.

— Ваш муж, Николай Лагутин, перед отъездом в летное училище шел к вам с просьбой, чтобы вы честно ждали его…

Клавочка схватила Дятлова за руку.

— Что же вы мне не рассказали это сразу?! — воскликнула она, и глаза ее налились слезами.

— Я только недавно, при встрече с вашей мамой, узнал, что свидание не состоялось. Когда же вы пришли к нам устраиваться на работу, я подумал: значит, у них был тогда хороший разговор, если Клава хочет быть на глазах у товарищей мужа…

— Это именно так, честное слово, хотя я и не виделась тогда с Колей. Я верила в его возвращение, и мне хотелось быть тут, где все напоминает о тех днях… — говоря это, Клавочка вспомнила о своем легкомысленном увлечении Санькой, и ей стало невыносимо стыдно. Она опять покраснела и заплакала.

Дятлов не успокаивал ее. Пусть поплачет, слезы приносят облегчение. Потом продолжал разговор:

— Советую написать Николаю. Вот его адрес. Да поспешите, а то он может уехать, и тогда… Ну, всего вам наилучшего. — И комиссар откланялся.

Пользуясь некоторым ослаблением контроля над личным составом в связи с организационными изменениями, Баринский уехал в город. Без труда он нашел дом Янковских. Его встретила Фаина. Узнав, кто он и как попал к ним, она просияла от удовольствия и провела Баринского в комнаты.

— Мне Клавочка говорила о вас, — запела Фаина. — И даже извинялась, что без моего ведома дала вам наш адрес. И напрасно извинялась… Мы с дядей очень любим, когда у нас бывают гости, особенно военные, защитники Родины, наша гордость…

— А Клавочка не придет к вам сегодня? — спросил Баринский.

— Не знаю, право; со вчерашнего дня она вдруг захандрила, начала говорить о каком-то особо серьезном поведении во время войны… Но я думаю, с ней это пройдет. А вам она понравилась?

— Ну как сказать… Это зависит… Не знаете, как она насчет ээ…

Фаина подсказала:

— Весьма сговорчивая особа. Она ведь и с мужем не поладила из-за своего легкомыслия.

— Вы меня утешили. — Баринский облизнул губы. — Так не знаете, придет ли она сегодня?

— А вам обязательно нужна именно она? — Фаина многозначительно повела глазами.

— Ну, что вы! — воскликнул Баринский — Конечно, не обязательно! Например, хозяйка этого дома могла бы украсить вечер гораздо лучше Клавочки…

— Вы делаете мне комплимент, — жеманно пропела Фаина. — Я считаю Клавочку красавицей.

— Ну нет, ей с вами не сравниться! У вас такие волосы, такие глаза, а губки, как лепестки розы, так и хочется прильнуть к ним…

Говоря эти слова, Баринский побаивался получить пощечину, но увидел сверкающую улыбку и окончательно осмелел, подсел к ней ближе и обнял ее.

Фаина сопротивлялась слабо, лишь для видимости.

Когда все было кончено, вернулся с работы Антон Фомич, и на столе появились вино и закуски. Выпили, и Баринский разговорился по-свойски:

— Вот сейчас все сходят с ума: думают, раз война, то ходить надо летом в майках, а зимой в стеганых фуфайках и заниматься только работой, а на все остальное наплевать. Глупости! Пока есть возможность, надо пить, гулять и развлекаться.

— Верно, тысячу раз верно! — закричал Антон Фомич. — А что вы, Виктор, думаете об исходе войны? Вам, как военному, судить об этом легче…

Баринский был польщен и заговорил поучительно:

— Видите ли, положение сейчас крайне напряженное. Между нами говоря, из нашей школы почти всех инструкторов и механиков бросают на фронт. Меня оставили только из-за недавнего ранения. К тому же — и это большой секрет, но я надеюсь, вы люди серьезные…

— Что вы! — воскликнул Антон Фомич с ужасом. — Конечно! У немцев техника…

Баринский прикрыл глаза и представил фронт. Грохот канонады, гарь, дым, дрожь земли, вой танков и самолетов.

— Чтобы представить немецкую военную технику, надо, друзья, самим побывать на фронте. Я испытал силу этой техники на собственной шкуре. Трудно вообразить себе силу, которая могла бы остановить эту чудовищную технику.

— Между прочим, — как бы невзначай сказала Фаина, — я слышала, что немцы очень снисходительны к людям, которые, понимая бесцельность сопротивления, сдаются в плен…

Баринский настороженно взглянул на Фаину. Та сделала вид, что смутилась, и попросила:

— Только, Витя, это я говорю лишь при тебе, ведь ты же и нам кое-что доверил из того, что знаешь…

— Ясно, Фаина.

От Янковских Баринский вышел с больной головой и с грузом сомнений. Откуда-то доносился сильный голос диктора: под Сталинградом идут ожесточенные бои, враг поднимается на склоны Кавказа… Страшно. «Что будет дальше? Пока снова не бросили меня в этот ад, надо брать от жизни все, что можно. А Фаина — вкусная девочка…» О Клавочке он уже забыл.

Нина приступила к полетам с новыми курсантами. Как-то после трудного дня к ней подошел Васюткин и заговорил с сокрушением:

— Ну и насолила ты этому Баринскому…

— А что такое?

— Уж так он прокатывается на твой счет, так прокатывается, что и слов нет. И «курица не птица, баба не летчик» и еще черт знает что мелет про тебя. «Хорошо, — говорит, — ей в первый раз курсачи способные попались, а чуть бы что, так и засыпалась бы».

— Подумай, Вовочка, до чего же он противный человек! Вот и приходится сказать: мало его вздули Валентин с Сергеем.

Нина чувствовала сильную усталость. В последнем полете ее замучил один курсант. Силы он был необыкновенной и держал управление как в тисках. Она его и просила, и умоляла, и ругала: «Ну, что вцепились? Вы же совершенно не чувствуете машину!» Он на мгновенье ослаблял управление и тотчас снова зажимал его огромными железными пятернями.

Когда вылезли из кабины, Нина в первый момент готова была броситься на бестолкового курсанта с кулаками. Но, взглянув на его богатырскую фигуру и на униженное выражение его лица, она только рукой махнула.

— А ну вас, замучили меня совсем. Ведь я против вас — котенок перед слоном. Постыдились бы применять силищу-то против меня…

— Да я, товарищ инструктор, хочу держать слабо, а все не получается…

— Чем вы до войны занимались?

— Молотобоец.

— А спортом занимались?

— Штангой.

— Все ясно. Летчиком будете, а пока… пока меня в гроб загоните. Ну идите, отдыхайте.

Сама Нина едва передвигала ноги. И тут еще Вовочка с этим разговором о Баринском. Есть же на свете негодяи! И она сказала в сердцах:

— Значит, высшего пилотажа не знаю? «Бочки» не умею делать? Ну, я завтра душу из него вытрясу.

Наутро, проходя мимо каптерки Баринского, Нина позвала его:

— Товарищ Баринский, не желаете ли слетать со мной?

— С удовольствием! — отозвался тот.

— Тогда собирайтесь. Я иду на облет, и вторая кабина свободна.

У Баринского мелькнула самодовольная мысль: «А что, если я вое-таки понравился ей и она думает возобновить со мной отношения?» К самолету он пошел с большими надеждами. Тут он попросил у одного из курсантов шлем, надел парашют и уселся во вторую кабину. Курсанты старательно его привязали, и самолет тронулся.

Нина, осматривая воздушное пространство, часто поворачивала голову, и Баринский видел ее четкий профиль. Глаза из-под стекол очков смотрели почему-то сурово.

Вдруг самолет начал «куролесить» — то крен на левое крыло, то на правое. Нина осмотрела пространство под самолетом, и в следующую секунду самолет вздыбился, как резвый конь на задние ноги, и бешено завертелся вокруг своей оси. Земля, небо, земля, небо, потом ни земли, ни неба, а карусель из пятен всех цветов радуги. В горле Баринского тошнота, дышать трудно. «Господи, — думал он, — есть же дураки, которые мечтают стать летчиками! Теперь меня палкой не загонишь в эту проклятую кабину». И в этот момент почувствовал себя легче пуха. Открыл глаза. Навстречу бежит земля. Ближе, ближе. Он не выдержал и закричал со страху. Крик оборвала внезапно навалившаяся на него тяжесть. Где уж тут кричать, вздохнуть нет сил. И вот уж земля сменилась небом, а вместо неба перед глазами заплясали чертики, и вдруг у него начали выворачиваться внутренности. Его стало рвать. Он пробовал отклонить голову за борт, но не смог и безвольно обвис на сиденье. Он не понял, когда самолет сел, не слышал, когда замер воздушный винт. Откуда-то, точно с неба, прозвучал голос Нины:

— Выньте этот грязный куль из кабины. Когда отлежится, пусть вычистит за собой.

До вечера Баринский чувствовал себя хуже некуда. Его мутило, в ушах стоял шум, а его еще и подковыривали то один, то другой:

— Ну как, Витя, бочки? Хорошо их Нина крутит?

Или:

— И чего это ты, Витя, сегодня кабину в самолете мыл? Уж не думаешь ли за летчицей приударить?

С этого дня он окончательно возненавидел Нину.