1

Лагутин читал письмо Клавочки. Ее признания и извинения сменялись описанием новой работы, патриотическими высказываниями о войне. Кончалось письмо словами:

«Милый Коля, я недавно видела кинокартину «Жди меня». Видел ли ее ты? Если не видел, посмотри. Я буду тебя ждать так же, как ждала своего любимого героиня этой кинокартины. Моя любовь и мое верное ожидание будут порукой твоему возвращению. Ты вернешься, мой родной. О, как я тогда буду целовать тебя! А пока целую мысленно. До счастливой встречи, Коля!

Всегда твоя, пока еще не достойная тебя, но бесконечно любящая жена, Клава».

Спрятав письмо на груди, Николай пошел к товарищам. Летчики, поставив ноги в мохнатых унтах прямо в снег, сидели под крылом самолета, кто на баллоне сжатого воздуха, кто на парашюте. Парторг только что сделал доклад о зверствах фашистских захватчиков на временно оккупированных ими территориях. Теперь все слушали красавца усача, который сидел в центре этой живописной группы и, сдвинув на затылок шлемофон так, что его кудрявый черный чуб разметался по всему лбу, рассказывал интереснейшие истории, при этом весело посверкивая темно-синими глазами:

— Жизнь летчика, друзья мои, полна самых невероятных приключений. Вот, скажем, дело было в Средней Азии. Летит тройка наших «ишачков». Время весеннее, кругом горы; облака то сходятся, то расходятся. Ведущий, как на грех, потерял ориентировку. Горючка на исходе, вот он и выбрал площадку посреди долинки, по соседству с каким-то кишлаком. Посадку с убранными шасси в те времена представляли довольно туманно, поэтому «лапки» выпустили и пошли «падать» один за другим. Ведущий сел, немного пробежал и… кувырк — полный капот, что называется, на обе лопатки. Второй заходит и почти рядом тоже переворачивается. Ну, третий приземлился благополучно. Прибегает толпа местных жителей. Что за шайтан? Два самолета лежат на спине, а третий стоит на колесах. Решили, что этот третий лечь не сумел, и ну его переворачивать. Смех! Насилу им разъяснили.

Летчики посмеялись, потом один, по имени Усман, попросил Усача:

— Расскажи лучше, как тебя в лоб ранило.

Усач махнул рукой.

— Ну, история эта нестоящая… — Однако же стал рассказывать: — Снег на капоте у моего самолета растаял, в выхлопной патрубок натекла вода и замерзла. Технарь наутро сел опробовать мотор, а я подошел послушать. Мотор чихнул, из патрубка вылетела сосулька и прямо мне в лоб. Месяц госпиталя…

— Фу, какая скука! Ты расскажи с картинками, как с сестрами там обходился…

Историю, видать, все уже знали.

— Нельзя, — возразил Усач. — Вон поглядите,

Лагутин заранее брови хмурит. Он у нас убежденный семьянин… — И, неожиданно прервав себя, добавил уже другим тоном: — Коля, кажется, к тебе «молодя-та» приехали.

Лагутин вскочил. Да, так и есть: это к нему командир ведет двух летчиков в коротких шинельках с сержантскими лычками на погонах. Ба, да ведь это старые знакомые: Сережка Козлов и Борис Капустин!

Лагутин долго тискал их в объятиях и что-то смущенно бормотал. Разумеется, он сразу же вспомнил, что когда-то считал Бориса неспособным, был несправедлив к нему. Теперь Капустин — летчик и будет прикрывать в бою Лагутина. «Молодец Нина, — думает сейчас Лагутин, — исправила мою ошибку!»

Командир представил молодых летчиков «старичкам». Усач, добродушно улыбаясь, заметил:

— Ишь ты: «Козлов», «Капустин»… Вам в звено еще бы Волкова, и тогда бы Николай совсем растерялся. Козел любит капусту, волк любит козла…

Через несколько дней Борис и Сергей приняли первое боевое крещение.

 

2

Весенние полеты принесли авиационной учебной эскадрилье, где работала Нина, целую кучу серьезных неприятностей. Началось с аварии Васюткина.

На заре Вовочка вышел на облет. Едва машина оторвалась от земли, как ее подболтнуло и накренило. Явление обычное. Летчик на такие колебания самолета реагирует инстинктивно едва заметным движением рулей. То же сделал и Вовочка. Крен был левый, и, чтобы его выправить, он чуть-чуть качнул штурвал вправо…

Тут кое-что придется сказать о технике.

Чтобы накренить самолет влево или вправо или вывести из этих кренов, летчик пользуется специальными рулями, которые находятся на задней кромке крыльев. Когда летчик наклоняет штурвал, скажем, влево, то и самолет кренится влево, когда вправо, то и самолет наклоняется вправо. Такое соответствие движения штурвала движению самолета совпадает с инстинктивной реакцией летчика на управление.

Так вот: чтобы вывести машину из левого крена, Васюткин инстинктивно качнул штурвал вправо. Но самолет не только не выровнялся, а почему-то еще больше накренился влево. Васюткин еще энергичнее дал штурвал вправо и даже помог нажимом на правую педаль, но это только усугубило положение. Так как происходило все на отрыве самолета от земли, на высоте немногим более метра, самолет достал крылом до земли и перекувыркнулся…

Санитарная и дежурная техническая машины мгновенно двинулись с места, оглашая окрестности тревожными гудками. Толпой кинулись к месту аварии курсанты и инструкторы.

Перевернувшись дважды, самолет со зловещим хрустом рассыпался на части, и только оторвавшееся колесо продолжало катиться вдоль аэродрома.

Вдруг раздались единодушные ликующие возгласы: все увидели, как выкарабкался из-под обломков Вовочка. Он был почти невредим, только на лбу сильная ссадина. Его окружили.

— Хорошо, что привязан был на совесть, — виновато улыбаясь, заговорил Васюткин, — а то так бы и… Самолет жалко.

Командиры и техники тут же начали осматривать обломки самолета. Одного взгляда опытного человека оказалось достаточно для определения причины аварии: на самолете странным образом были перепутаны тяги от штурвала к элеронам, и элероны оказывали обратное действие. Кто их перепутал?

Механика самолета сейчас же взяли под стражу, техника звена Бережко наказали в дисциплинарном порядке. Васюткин исписал гору бумаги на объяснительные записки. На собраниях, совещаниях и заседаниях дело разбирали со всеми подробностями. Полеты прекратили.

Механик категорически отрицал свою вину и вел себя как человек действительно невиновный. Дело запутывалось.

А фронт требовал летчиков. Через два дня полеты были, возобновлены. Механики и летчики теперь по нескольку раз и самым тщательным образом осматривали машины перед каждым вылетом. Хмурые и злые механики целыми днями возились у самолетов. Всем было ясно, что враг скрывается в их среде. Бережко ходил вдоль стоянки, и ноздри его раздувались от бессильного гнева. Баринский не отлучался от своего мотора. Он рассадил в кровь руки, но не обращал на это никакого внимания. Ругался страшными словами:

— Поймали бы такую сволочь на фронте, головой бы под винт сунули, чтобы мозги разлетелись.

Баринский в последнее время нравился технику Бережко. Расставшись с каптеркой, он вернулся в родную стихию. Работал с засученными рукавами. Управившись со своим мотором, обычно шел помогать товарищам. Вот только после аварии Васюткина, когда Бережко послал его помочь механику соседнего самолета, Баринский пошел неохотно. Бережко спросил:

— Ты что такой кислый? Может быть, у тебя есть своя работа? Тогда так и скажи.

— Нет, товарищ стартех, не то.

— А что?

— Да знаете ли, просто страшновато после такого дела в чужих моторах копаться. Ведь человек не бог. Чего-нибудь недосмотрел, а там, что случись, может, виноват хозяин, а с меня спросят.

— А ведь верно, — согласился Бережко. — Надо избегать коллективных работ. А то, например, на самолете Васюткина как раз перед аварией меняли плоскости, и кто только там не работал! Ладно, иди к своему самолету и, если делать нечего, «загорай».

Но как ни следили командиры за подготовкой самолетов, вскоре вышло новое происшествие, и полеты пришлось прекратить на несколько дней. Механики и летчики обратили внимание на заметное понижение мощности моторов. В чем дело?

Бережко рвал и метал. Приворачивая воздушный винт самолета, он ругался:

— Компрессия, как у старой кобылы в животе! Недавно все цилиндры поменяли, клапана попритерли, а тяга слабая. В чем дело?!

Но на этот вопрос никто не мог ответить.

На выдержку сняли пару цилиндров. Во внутренней их части обнаружились задиры. Проверили масляные фильтры. В них оказался посторонний налет. Проверили масло, и в нем обнаружили примесь наждачного порошка…

Баринский опять говорил:

— У нас бы на фронте за такие вещи…

— «У нас на фронте, у нас на фронте…» — передразнил его сосед. — А у нас в тылу такого гада-вредителя я бы заставил сожрать все авиационное масло, какое он испортил. Вот погоди, мы разоблачим этого негодяя!

Масло со всех самолетов слили, маслосистему промыли, попорченные детали заменили. На складе были проверены все емкости с маслом, и испорченное отправлено на перегонку.

Короче говоря, была проделана огромная работа. В дисциплинарном порядке пострадали многие специалисты и командиры, которые были виноваты в том, что недосмотрели, не проконтролировали.

 

3

Капитан Джаниев стал в школе частым гостем. Занявшись делами, связанными с последними диверсиями, он все-таки нашел время, чтобы дать начальнику политотдела хороший материал для доклада о повышении бдительности. Доклад был прочитан несколько раз перед разными аудиториями, в частности перед вольнонаемными работниками школы. Среди них была и Клавочка Лагутина. Слушая начальника политотдела, она краснела, моргала, кусала губки, и если бы она сидела не на последнем ряду, то докладчик обязательно бы заметил ее волнение.

Клавочка вспоминала свою болтовню у Фаины. «Вино — союзник шпиона. Пьяный человек болтлив. Шпионы любят знакомства с военными людьми или с людьми, связанными с военной службой». Клавочке эти слова докладчика не давали покоя. «Шпионы рады всякому грехопадению советского человека, — продолжал докладчик. — Человек, погрязший в пьянке, потерявший уважение друзей, становится менее принципиальным в вопросах совести и служебного долга…»

«Все, все очень верно!» — думала с горечью Клавочка. У нее из головы не шли эти Янковские. Вдруг они шпионы? А Клавочка не только сама ведет с ними дружбу, а еще и Баринского к ним направила. Он уже был у них несколько раз. Надо его как-то предупредить. А как? Вдруг ее подозрения напрасны? Разве можно кого-то предупреждать о том, что еще не выяснено и не доказано. Но она, она-то какая дура!

Баринскому она все же решила высказать свои сомнения. Тот выслушал ее весьма серьезно и сказал:

— Мне они тоже не особенно нравятся, и я перестал бывать в этом доме. Да сейчас, говоря откровенно, и не до гулянок. Вы видите, что творится в школе: обнюхивают каждый болт.

— Ну и времена… — вздохнула Клавочка.

Сама она твердо решила не бывать больше у Янковских. Но, кроме как Баринскому, никому больше своих подозрений не высказала… Отчасти из больших сомнений (еще на смех подымут!), отчасти из-за впечатления, которое осталось от случайной встречи с Фаиной после разговора с Баринским.

Фаина увидела Клавочку при возвращении с работы и, подойдя к ней, поделилась своими печалями и заботами. Оказывается, всякие пирушки у них в доме давно уже прекратились. Они оба с дядей стали глубже понимать трудности обстановки и решили все силы отдавать работе. Выслушав Фаину, Клавочка в душе даже пожалела, что поторопилась сообщить Баринскому столь неприятные намеки на Янковских.

 

4

— И надо же было в такой неудачный момент попасть в летную смену! — сетовал Санька. — Не успели сделать по ознакомительному полету, как аэродром безбожно раскис

— Кончай свои причитания, — остановил его Валентин. — Радуйся, что хоть противная зима кончилась и мы избавлены от «прелестей» караульной службы.

— И то верно, — согласился Санька.

Они замолчали. Работу возглавлял механик самолета Перепелкин, худощавый, подвижной паренек с задорным кудрявым чубиком, с кирпичным от загара лицом и с жилистыми трудовыми руками. Он славился тем, что в работе обходился тремя инструментами: плоскогубцами, отверткой и молотком. В условиях военного времени это считалось особенно ценным. „

Лишнего инструмента в училище не присылали, а стоило затеряться какому-нибудь ключу, как начинали исчезать подобные ключи у всех механиков. Такова уж «болезнь» была в авиации. По утверждению людей знающих, впервые ею заразились братья Райт. Они якобы еще в 1905 году начали воровать друг у друга ключи, шплинты и прочие инструменты и детали. Вещи, которыми обходился Перепелкин, можно было носить в кармане, на ночь класть под подушку, и даже в увольнении они были не в тягость. Сейчас Перепелкин производил съемку цилиндра и, < напевая «Эх, Одесса!», отвинчивал гайки так называемым «одесским» способом. Почему этот способ называется одесским, объяснить трудно, но заключается он в том, что отвертка наставляется в грань гайки, по отвертке бьют молотком, и гайка начинает отвинчиваться.

Валико сидел на стремянке и огромным ключом дотягивал гайку воздушного винта. Гайка была с блюдце, а ключ весил несколько килограммов. Кузьмич, опустившись под стремянкой на корточки, промывал в бензине масляный фильтр. Валико сделал неловкое движение, ключ выскользнул из его рук и плашмя ударил Кузьмича по стриженому затылку. Раздался металлический звук «ттэньнь…», и Кузьмич ткнулся носом в банку с бензином.

Какое-то время продолжалась немая сцена. Перепелкин застыл с занесенным молотком, Валентин и Всеволод остановились на полушаге с семидесятикилограммовым баллоном на плечах. Санька, лежа на спине протиравший брюхо самолета, так и застыл с грязной тряпкой в вытянутой руке. Потом Кузьмич зашевелился. Фыркая, плюясь и потирая ушибленный затылок, он медленно распрямил тело и, запрокинув вверх голову, взглянул на виновника, набирая дух для тирады проклятий. Валико опередил его вопросом:

— Что, Кузьмич, больно?

Баллон со звоном грохнулся с плеч Валентина и Всеволода; Перепелкин стукнул себе молотком по пальцу, Санька уронил тряпку на нос, и дружный хохот огласил теплый весенний воздух.

— А ты что, не догадываешься, обормот несчастный?! — завопил Кузьмич. — Вот я подкараулю, когда ты под винт подлезешь, и сорву тебе по глупой башке пару компрессий, а потом спрошу: больно или не больно?

Подошел инженер, и все притихли. Он был строгий и требовал серьезности во время работы у самолетов. Перепелкин отвернул все гайки, и Валико помог ему «одернуть» цилиндр. Инженер, наблюдавший издали, предупредил:

— Эй, экспериментаторы, ложку в картер не уроните! В моей практике был такой печальный случай. У одного чудака ложка из кармана выпала — и в мотор, а потом все удивлялись, чего он погнал стружку…

Но цилиндр сняли благополучно. После обеда все работы на самолете были закончены. Инженер проверил качество их выполнения и приказал Перепелкину строить экипаж.

— Следует заметить, — сказал инженер, — хотя вы сегодня «ржали» на редкость много, работу выполнили хорошо. От лица службы всем объявляю благодарность.

— Служим Советскому Союзу!

Оставалось закапотить мотор и зачехлить самолет. Когда Санька закрывал капоты, обратил внимание на надпись, нацарапанную на их внутренней стороне:

«Дядя летчик, нашего папу убили немцы. Отомсти за него. Мы очень старались, когда строили этот самолет.

Сестры Васильевы: Галя — 16 лет, Лиля — 14 лет».

— Совсем дети! — поразился Санька. — На таком самолете надо летать и работать со всем старанием.

Идя в казарму, все говорили о бедствиях, какие принесла народу война.

— Я всегда буду помнить этих девочек, — с чувством, сказал Санька. — У меня сестренка мечтала поступить в консерваторию. Все данные у нее для этого были, а из-за войны угодила вместо консерватории в паровозное депо…

— Ничего, Саша, — утешал его Валентин. — Вот выпустят нас из школы, пойдем воевать и поможем твоей сестренке приблизиться к консерватории. Борис и Сережка небось уже воюют…

 

5

Утро авиаполка, в котором служили Борис и Сережка, началось, как обычно, с постановки боевой задачи на день. Потом они «добрали энный промежуток времени» для сна и, протерев глаза, сели постучать в «козла» — Борис в паре с Сережкой против Усача и Николая Лагутина. Стол трещал от яростных ударов костяшками. Азарт вполне объяснялся жестокими условиями игры. Во-первых, те, на ком была запись, играли стоя, во-вторых, получившие «козла», пролезали под столом и в заключение, взгромоздясь на верхние нары, стоя там на четвереньках, объявляли всему «обществу», что они «козлы».

Вокруг играющих толпились болельщики, чадили табаком и «переживали», как и подобает переживать всяким болельщикам.

Борис и Сережка волновались и… все время проигрывали. И Усач ехидничал:

— Делаем «рыбу». Считайте бабки. У вас больше. Товарищи офицеры! Вы присутствуете при рождении «козлов».

На смену Борису и Сережке сели другие игроки, а они, «застучав» очередь на следующую партию, начали совещаться: «Как отомстить неразумным хозарам». Но в это мгновенье дверь распахнулась и кто-то крикнул; «Всем — первая готовность!»

Чертыхаясь и проклиная немцев, прервавших игру, застегивая на ходу шлемофоны, летчики бросились к самолетам. С «КП» взметнулись звезды ракет и моторы дружно загудели, самолеты пошли на взлет.

Сережка и Борис входили в состав группы Усача: Сережка — его ведомым, Борис — ведомым Лагутина. Молодые летчики имели еще малый боевой опыт, и у них едва хватало внимания, чтобы сохранять место в строю. Изредка они лишь озирались по сторонам и, ничего не видя, вновь вперялись взглядами в фюзеляжи своих ведущих. Особенно стало трудно, когда пересекли линию фронта и пошли над территорией, занятой немцами. Сережка держался с Усачом в несколько вытянутом пеленге и вдруг услыхал его голос:

— Я Сапсан-двенадцать, веду бой!

«Какой бой? С кем?» Между тем через кабину ведущего уже потянулся белесый шлейф порохового дыма, и, обгоняя стремительный полет самолета, сбоку брызнула трасса короткой пушечной очереди. И только тут Сергей увидел впереди два самолета с черными крестами на крыльях. Он успел также заметить, что один из них, резко потеряв скорость, начал снижаться, оставляя за собой бесформенные клочья, а второй метнулся в сторону. Потом Сережка вспомнил, что когда ведущий ведет бой, ведомый, как никогда, должен следить за его хвостом, обернулся и увидел рядом с парой Лагутина чужие самолеты, какие — он не разобрал, понял только, что не «Лавочкины», — и тотчас суматошно крикнул по радио; «Кто это, кто это у нас сзади, сверху?!» Борис, летевший в звене замыкающим, услыхав эти бестолковые слова, оглянулся и тоже что-то завопил. Усач в это время начал очередной разворот, и неизвестные самолеты вклинились в строй между его парой и парой Лагутина. Сережка и Борис, путая строй и перебивая друг друга, поспешно и бестолково доложили об этом ведущим. Усач раздраженно цыкнул на них:

— Перестаньте горланить! Это «кобры», свои, видите звезды на крыльях.

Но ни Борис, ни Сережка звезд не видели. Они и друг друга не видели, так как строй звена нарушился и Лагутин в этой суматохе разошелся с Усачом. «Кобры» тоже куда-то исчезли. С земли подали команду идти на свой аэродром. Усач недовольным тоном запросил Сережку:

— Сапсан-тридцать третий, где ты?

— Я, вот он, у вас за хвостом.

— Тридцатого не видишь?

— Не вижу, — чуть не плача, признался Сережка.

— Долетались. Сапсан-тридцатый, идти домой самостоятельно.

— Я вас понял, — отозвался Лагутин. — Иду. Тридцать первый со мной.

При обратном пересечении фронта пара Усача была атакована «мессершмиттами». Сережка заметил их лишь тогда, когда ведущий противника вышел на дистанцию огня в хвост Усача. «Нас атакуют!» — успел крикнуть Сережка и тут же понял, что любыми средствами обязан защитить своего командира. Преодолев инстинкт самосохранения, он бросил свой самолет между фашистским стервятником и своим ведущим, загородив его от града выстрелов.

— Что ты делаешь?! — не своим голосом крикнул Усач. — Крути влево!

Сам он уже гнал вкрутую восходящую спираль. Сережка увидел вспышки разрывов на крыльях, почувствовал царапины на щеке и, выполняя команду ведущего, рванул самолет в левый вираж. Трассы снарядов перестали летать над головой. Он обернулся и увидел, что за ним тянутся два «мессершмитта». Передний направил свое острое рыльце с точечками пушечных и пулеметных отверстий прямо на его кабину. «Это еще не страшно, это не страшно, — успокаивал себя Сережка. — Главное — не дать ему вынести упреждение!»

Но на «мессершмитте» сидел летчик поопытней Сережки, и в следующие секунды тот увидел, как самолет противника доворачивает свое зловещее рыльце куда-то вперед по направлению траектории виража. Показалось лягушачье брюшко его фюзеляжа. Сережка резко нажал педаль руля поворота и дернул ручку управления. Нос «мессершмитта» оделся мерцающим огненным венчиком стрельбы, но трасса прошла где-то сбоку Сережкиного самолета.

— Спокойно, Сережа, я его выбью! — услыхал он голос Усача. И потом: — Готово! Выходи на прямую, пристраивайся. Я у тебя справа.

Сергей осмотрелся, увидел «Лавочкина» с родным номером «6» на хвосте и пристроился к нему. «А что же с «мессером»?» Сзади никого не было, виднелся лишь белесый столб дыма, изогнутый крючком — с неба до земли.

Пошли на снижение. Под крылом угадывался аэродром — узкое, вытянутое вдоль лесного массива поле. Подошли к нему на бреющем. При заходе на посадку Сережка получил еще одно испытание. Он уже выпустил шасси и погасил скорость, когда услыхал команду, полную зловещего смысла: «Мессеры» на кругу!» Горючее на исходе, нет ни высоты, ни скорости. Положение критическое. Что-то очень неразборчивое прокричал по радио Борис. Потом уже более спокойно и даже торжествующе:

— «Сапсаны», садитесь спокойно, «мессеров» больше нет.

Едва Сережка зарулил после посадки на свое место, как выскочил из кабины и бросился разыскивать Бориса. А тот уже бежал навстречу.

— Боря, ну что там было?

— Я у тебя хотел спросить…

— Я, понимаешь, ничего… Вижу, Усач как даст очередь, а тот как загорится!

— Постой, это когда?

— Ну, когда «кобры»…

— «Кобры»? Вот паршивые! А я думал — немцы. Нас же и ругать теперь будут за панику.

— Будут. Давай закурим.

Руки у них дрожали, спички ломались.

— Сережка, а чего это щека у тебя поцарапана?

— Щека — что, ты погляди, какие дыры в плоскостях! Знаешь, какой мы бой вели?!

— А я… Как стали на посадку заходить, вижу впереди «мессеры». Я как дал очередь, так сразу на весь боекомплект. Они и удрали.

— А попал?

— Нет, где уж… Впрочем, не знаю, может быть, и попал. Ну да, попал. Один так завихлялся…

— Подыхать полетел, — услыхали они насмешливый голос Усача. — А ну, марш в землянку! Оба мокрые, а ветер холодный, еще простудитесь.

В землянке собрались все летчики. Командир полка вел разбор вылета. Против всяких ожиданий Бориса и Сережку не ругали. Наоборот, их поставили в пример. Лишь под конец командир полка мягко посоветовал: надо более четко давать команды по радио и лучше изучить силуэты самолетов, какие могут встретиться в воздухе.

— А то, — закончил командир, — если мы так каждый раз будем шарахаться от своих, то нам и воевать будет некогда.

После разбора Усач объяснил друзьям:

— Я сейчас узнавал на КП про эти «кобры». Там, оказывается, сидели «орлы» вроде вас, — оторвались от своих ведущих и к нам залезли в строй. Одним-то им страшно! Ну, а вы держались молодцами. Если и дальше так летать будете, скоро и к ордену представим.

— Ой, товарищ майор, — откровенно признался Сережка, — какие там ордена, мы же, как слепые котята, ничего не видим. Не знаю, как у Бориса, а у меня и до сих пор коленки дрожат.

— Да что уж там, — печально вздохнул Борис.

— Ну-ну, — майор ласково, как маленького, погладил Бориса по голове. — Вы, чай, думаете, только вам страшно? Важно преодолеть страх и сделать как надо. А нынче вы преодолели…

Дружно сели за домино. Борис наморщил лоб, словно что-то вспоминая:

— Чего-то я забыл? Ах да, по-моему, кто-то под стол не успел слазить?

Усач и Лагутин, кряхтя, на «встречных курсах» пролезли под столом. Потом с унылой добросовестностью объявили себя «козлами».

Убеленный сединами, начальник штаба, стоя у двери, с улыбкой наблюдал эту сцену. Он знал все подробности минувшего боя, представлял всю опасность, какой подвергались эти молодые летчики, знал, что с того момента не прошло и часа, а они… Они с явным наслаждением, с детским восторгом на лицах слушают, как майор и старший лейтенант объявляют себя «козлами», и, по всему видно, это событие целиком поглотило их внимание.

Что-то радостное и теплое заполнило сердце старика, и он поспешно вышел, чтобы из-за мужского самолюбия скрыть навернувшиеся на глаза слезы.