1

Бориса Капустина вызвал командир полка.

— Итак, молодой командир звена, тебе первое самостоятельное задание: забирай своих летчиков и ночью на ЛИ-2 — в город… Там примете самолеты, облетаете их и своим ходом — сюда.

— Товарищ командир, ведь в этом городе…

— Знаю, знаю, там в госпитале выздоравливает наш Лагутин. Его навестить, от всех привет, а от меня еще и вот это. — И командир подал Борису бутылку коньяку.

Справившись с делами в первой половине дня, Борис навестил Лагутина под вечер. Тот несказанно обрадовался встрече. Выглядел он вполне здоровым, лишь на левой руке было еще много бинтов. Он встал навстречу Борису, долго тряс ему руку, потом Борис выглянул из палаты в коридор и, убедившись, что близко никого нет, передал Лагутину сначала сверток с разрешенными продуктами, потом стал выставлять из карманов на тумбочку неразрешенные: бутылку водки — «Это от меня», и бутылку коньяку — «Это от комполка».

Полюбовавшись на красивую этикетку с золотистым узором, Лагутин спрятал обе бутылки под матрас и объяснил:

— Выпьем попозже. Мне хочется сначала поговорить… Слушай, Боря, я очень и очень виноват перед тобой. Помнишь, как я нехорошо относился к тебе в школе?..

— Не надо, Николай, — остановил его Борис. — Скажу тебе прямо: в то время я другого отношения к себе и не заслуживал.

— Нет, Боря, это не так…

Минут двадцать они разбирали свои отношения в школе, стараясь извинить друг друга и взять вину прошлых промахов на себя. Потом Лагутин задал Борису вопрос, который, видимо, его особенно волновал:

— Боря, ты был с Шумовым в близких отношениях, скажи…

Борис горячо перебил его:

— Даю тебе честное слово, Николай, что между ними ничего серьезного не было. Они просто дураки… Прости, что я так про твою супругу, но…

— Просто дураки! — с удовольствием повторил Николай.

— Не дураки, так романтики, — попробовал смягчить свои слова Борис.

— Глупые романтики, — согласился Лагутин. — Ну, давай закурим.

Закурили.

— А теперь я тебе покажу последнюю фотографию Клавочки. На днях получил. Вот, погляди…

Клавочка попала в кадр фотопулемета. Ее смазливое личико с любопытством выглядывало через перекрестие тонких полосок и черточек упреждения.

— Это ее Бережко сфотографировал, — пояснил Лагутин. — Она была на стоянке, а тот сидел в кабине и посоветовал ей заглянуть в объектив. Она стала разглядывать, что это за стеклышко, а он нажал на кнопку, и вот, пожалуйста…

— Оригинально! — сказал Борис, возвращая фотографию.

— Ну что ж, начнем, пожалуй, — торжественно пропел Лагутин. — Сейчас я позову еще одного… гм, нашего общего знакомого. Ты не против?

— О ком ты говоришь?

— Минутку терпения! — Лагутин исчез за дверью и вскоре вернулся в сопровождении… Дятлова.

— Товарищ бригадный комиссар! — воскликнул Борис и бросился ему навстречу. Они обнялись.

— Здравствуй, Борис, здравствуй, только теперь, дорогой, это звание устарело: я уже не бригадный комиссар, а генерал… Ну, а в этой сугубо не боевой обстановке — просто Димитрий Васильевич…

Борис охнул.

— Товарищ генерал…

Дятлов дружески похлопал его по плечу.

— Сиди, сиди, Боря. Тут я такой же больной, как и ты. Распечатывай, что там у тебя на тумбочке. Попируем.

— Товарищ генерал, а вы тут… — Борис поискал слово. — Вы ранены?

Дятлов присел на кровать Лагутина.

— Эшелон под бомбежку попал, ну, а осколки ни с возрастом, ни с чинами не считаются. Но сейчас, как видишь, я уже на ногах. Скоро надеюсь вернуться в строй.

Выпили. Разговор стал более оживленным и непринужденным. Лагутин спросил, как поживает Усач, и Борис рассказал:

— Недавно наш Юсупыч за все подначки Усачу отомстил. Вот послушайте, какую историю он про него рассказал. «Вышел, — говорит, — наш Усач в один из первых боевых полетов. В строю держался еще плохо и разминулся с ведущим. Патрулирует над объектом в единственном числе, носится метеором и вокруг себя ничего не видит. А противник зашел ему в хвост. Усач понял это только тогда, когда по его крыльям пули забарабанили. И тут он совершил такой маневр, которого и сам потом объяснить не мог. Из-под обстрела ушел, высунулся из-за бронеспинки и видит: какой-то санитарный самолет к нему прибивается. Все как надо: на фюзеляже большой крест, а что крест черный, нашему Усачу невдомек. Он доворачивает на него, а «санитарный» как «чихнет» из всех точек и чуть Усача к земле не послал. Оказывается, это самый настоящий «мессер».

— Где же Юсупов эту историю раскопал? — спросил Лагутин. — Два-ноль в его пользу! Ну, а как Усач на это?

— Полчаса гонялся за рассказчиком вокруг капонира, и если бы не случилась команда «в бой», наверняка намял бы ему бока. А бой их помирил. Вдвоем они завалили «юнкерса».

— А что, Борис, — спросил Дятлов, — пишут тебе твои школьные друзья?

— Пишут. Причем новости, надо сказать, очень серьезные.

— Что же там?

Борис пересказал содержание письма, которое он получил недавно от Саньки. Санька подробно передавал рассказ Нины Соколовой о вспышке аварийности в школе. Вскользь упомянул и о знакомстве Баринского с домом Янковских.

Дятлов заметил, что Борис при этом сильно смутился, и подумал: «В чем тут дело?» А когда они, распрощавшись с Лагутиным, вышли в коридор, спросил:

— Скажи, Борис, а что ты сам думаешь об этих авариях?

Борис долго молчал. Прошли в сад, сели на скамейку.

— Ну? — уже строго спросил Дятлов.

И Борис рассказал о странном совпадении своего разговора с Фаиной Янковской с нападением на пост, который случайно охранял не он, а Высоков. По мере того как он говорил, лицо Дятлова все более суровело. Да и сам Борис с каждым своим словом все яснее осознавал серьезность этого совпадения. Прежде ему казалось это глупой случайностью, а теперь, рассказывая, он вдруг понял, что тут прямая цепочка к авариям, о которых сообщал в письме Санька.

Когда он кончил, Дятлов поднял на него тяжелый взгляд с укором, и Борису стало не по себе.

— Какой же ты был в то время… — начал генерал и остановился, подыскивая нужное слово. Слово, видимо, не нашлось, и он, скользнув взглядом по планкам боевых наград на груди молодого летчика, крякнул.

Помолчали, и генерал уже другим тоном заговорил снова:

— Но ты, брат, нос не вешай. Тебе еще долго воевать придется. Все, что ты мне рассказал, может быть и простым совпадением, однако… Чует мое сердце, что это не так. Ну, не волнуйся. Я напишу куда надо. А ты воюй как можно лучше.

— Да я, товарищ бригадный… я, товарищ генерал, так буду драться, так… Если где не хватит умения — душой возьму!

 

2

Наконец-то капитану Джаниеву попала в руки ниточка, которую он так долго искал! Письмо генерал-майора Дятлова с подробным изложением рассказа бывшего курсанта школы пилотов Капустина подтверждало давние подозрения капитана. Обстановка на фронте позволяла теперь навести более точные и подробные справки о Фаине. Между партизанскими отрядами Белоруссии и Большой землей ныне действовала надежная авиасвязь…

Зину Коваленко — ту самую, которая заходила к Фаине в день эвакуации, вызвал командир партизанского отряда.

— Опять твоей подружкой Большая земля интересуется, — начал командир и подтолкнул Зину к незнакомому молодому человеку в полувоенном костюме. — Вот поговори с ним. Видно, твоя Фаина стала какой-то знаменитостью…

— Я уже знаю, товарищ Коваленко, что вы хорошо знакомы с Фаиной Янковской, — начал приезжий, когда они остались одни, — поэтому попрошу вас рассказать о ней как можно подробней.

Зина рассказала, что когда ей удалось пробраться в занятый немцами город, она искала Фаину и не нашла ее.

— Мне очень хотелось найти ее и втянуть в наше дело, — пояснила Зина. — У ней было одно золотое качество: она умела молчать. А такие люди нам вот как нужны! Стала я выяснять, куда же девалась Фаина, и узнала, что ее вызвал к себе дядя, на которого она не надеялась. Он, видать, большая шишка в Средней Азии, так как в день эвакуации по его телеграмме за Фаиной приезжали на легковой машине.

— Вы говорите, — спросил молодой человек, — что Фаина имела замкнутый характер? Ну, а как она с парнями?

Зина фыркнула:

— Какие там парни! Она и с виду-то была так себе, да и молчунья. Одним словом, скучища смертная.

— Ну, а эту девушку вы когда-нибудь знали? — молодой человек подал Зине хорошо отпечатанную фотографию.

Зина увидела красивое лицо молодой женщины с прищуренными глазами и с иронической улыбкой на крашеных губах.

— Ой, какая красивая! — невольно вырвалось у Зины. — Нет, такую не знаю, — разочарованно сказала она, возвращая фотографию.

— А посмотрите как можно внимательнее, — настаивал молодой человек.

Зина снова взяла фотографию.

— Не знаю. Не было у нас такой. Не видела.

— Ни на кого она не похожа из ваших знакомых?

— Да вы что, товарищ! — рассердилась Зина. — Если по делу, то говорите, а пустяками мне заниматься некогда!

Тогда незнакомец спросил прямо:

— На Фаину эта красавица не похожа?

— На Фаину? — с изумлением переспросила Зина. — На Фаину? Нет, ни капельки--И вдруг страшная догадка пронзила ее. — Так вы думаете?.. Какой ужас!

 

3

Нина была в городе, и в ее распоряжении несколько часов свободного времени. Решила зайти в Дом Советской Армии.

Там была торжественная встреча общественности с фронтовиками-земляками. Среди выступавших была и некая Джамиле Султанова, совсем еще юная узбечка, а над карманом гимнастерки на левой половине груди две наградные колодочки. «Какая интересная!» — подумала Нина и в перерыв приблизилась к ней. Султанова тоже обратила внимание на Нину. Они обе представляли некоторое исключение в этом собрании: одна летчица, другая только что с фронта, такая молоденькая, и уже с боевыми наградами.

Первой заговорила, обращаясь к Нине, Джамиле:

— Извините, — начала она, — мне хочется с вами познакомиться… — И засмеялась.

Пожимая Султановой руку, Нина назвала себя и добавила:

— Я от души рада познакомиться с фронтовиком. Сама я с начала войны стремлюсь на фронт, да вот только сейчас, кажется, удастся… Жду откомандирования…

— А я, — мягким певучим голосом заговорила Джамиле, — рада этому знакомству вдвойне: с летчиком и с девушкой, будущей моей подругой… Я всегда восхищалась людьми, которые летают, и только один раз мне довелось побеседовать с одним из них. Кажется, он тогда пришел с места вынужденной посадки. Видите, какая романтика!

— Это, наверное, произошло в прифронтовой полосе? — спросила Нина.

— Нет, это еще здесь. Не слыхали, в степи есть развалины старинной крепости Темир-Тепе?

Улыбка исчезла с лица Нины, и Джамиле вопросительно посмотрела на нее. Та спросила с нетерпением:

— Когда у вас состоялась эта встреча?

— В августе сорок первого, это я точно помню, так как через несколько дней уехала на фронт.

Джамиле увидела, как у ее собеседницы расширились глаза, а губы задрожали.

— В августе? — шепотом переспросила Нина. — Вы точно помните, что в августе сорок первого?

— Ну конечно! — воскликнула Джамиле. — Только почему вас это взволновало?

— Вы напомнили мне о деле, которое давно считали решенным и многие уже забыли. А вы — я в этом уверена! — имеете ключ к разгадке тайны Темир-Тепе.

— Какой тайны? — теперь изумилась Джамиле.

— Назвался ли вам авиатор, с которым вы беседовали? — не отвечая на вопрос, спросила Нина.

— Я помню, мы знакомились, но… — Джамиле потерла пальцами лоб. — Кажется, я не могу вспомнить…

— Может быть, хоть немного помните его внешность?

— Роста среднего, волосы… волосы, по-моему, светлые…

— Алексей Иванов? — подсказала Нина.

— Верно, Иванов! — обрадованно воскликнула Джамиле. — Он даже сказал мне, что работает в школе механиком и что школа находится в одном железнодорожном перегоне на север от нашего города.

— Ну, а дальше, дальше что? Да говорите же!

— Я отдала ему коня, сама села в одно седло со своим дедом, а Иванов в сопровождении джигитов поехал к самолету, где, как он говорил, оставался его летчик. Но, погодите, я расскажу вам все по порядку…

И она рассказала обо всем, что читателю уже известно.

Выслушав, Нина заторопилась.

— Я вынуждена спешить, товарищ Султанова. Мне необходимо перегнать самолет с городского аэродрома на школьный. А беседу мы продолжим сегодня же, во второй половине дня. Дайте, пожалуйста, ваш адрес. Ваш рассказ имеет очень важное значение. Могу сказать заранее, что вы будете поражены тем, что вскоре узнаете. До скорой встречи!

Они простились, и Нина заспешила к выходу. Джамиле, томимая неясными предчувствиями, вскоре также отправилась домой.

Нина нашла телефон и позвонила Джаниеву. Ей ответили, что капитана Джаниева нет. Тогда она позвонила начальнику политотдела. Оказалось, Джаниев у него. Все складывалось как нельзя лучше.

— Товарищ майор, передайте, пожалуйста, трубку капитану.

Джаниев сказал, что будет ждать ее в штабе школы.

 

4

Бережко и, Баринский с утра возились с учебно-тренировочным истребителем, который случайно оказался на гражданском аэродроме города. Курсант из группы Соколовой пилотировал в зоне. Мотор сильно «барахлил», и курсант принял решение немедленно садиться. Ближайшим аэродромом оказался городской. Молодой пилот не растерялся и, мастерски произведя расчет, посадил машину на три точки… За курсантом приехали на грузовике. Самолет осмотрели, дефекты обнаружили и приняли решение: после устранения неполадок перегнать самолет своим ходом. Это и должна была сделать лейтенант Соколова.

За городским аэродромом находился пустырь, куда выходила городская канализация. Ясно, что в этом смрадном, кишащем мухами месте желающих погулять не было. И вот в этом далеко не поэтическом месте Фаина назначила Баринскому деловое свидание.

Самолет был готов к сроку, и Нина могла быть довольна. Но она почему-то пришла расстроенная и, изменив своей привычке, даже не заглянула в мотор, а все ходила взад и вперед в стороне от самолета и смотрела в землю, как будто что-то искала.

Подошел борт-механик с рейсового самолета и крикнул:

— Кто тут Баринский?!

Тот отозвался.

— Вас просит зайти в вокзал аэропорта какая-то дамочка.

Бережко сказал:

— Иди, Виктор, только побыстрей возвращайся. Сейчас будем ставить капоты.

— Слушаюсь, товарищ техник, — откозырнул Баринский и, швырнув в сумку ключи, вытирая на ходу ветошью руки, побежал мимо громадных воздушных транспортных и пассажирских кораблей к зданию вокзала.

Его ждала Фаина. Они уединились на отдельной скамеечке в привокзальном садике.

Через несколько минут Баринский вернулся и помог Бережко закапотить мотор. Нина тем временем переоделась в комбинезон, надела шлем, протерла стекла очков и села в кабину.

— Все готово?

— Готово! — ответил Баринский и отошел в сторону.

— Ты, может быть, тоже полетишь? — спросил у него Бережко. — Вторая кабина свободна.

Такого предложения Баринский не предвидел. В одно мгновение он весь покрылся холодным, липким потом, а на лице отразился такой страх, как будто ему объявили смертный приговор.

— Ну, чего ты? — удивился Бережко. — Лети. А я тут оформлю документы да на грузовичке и припылю.

Баринский так растерялся, что не мог придумать, как отказаться. Неожиданно его выручила Нина.

— Куда ему со мной! Он еще с того раза никак не очухается. Пусть на грузовике трясется.

— Вы смеетесь, товарищ инструктор, — промямлил Баринский, — а мне и вправду страшно вспомнить. Нет, я уж лучше на грузовике…

Нина посмотрела на него с презрением и скомандовала:

— К запуску!

— Есть к запуску!

— От винта!

Мотор заработал. Рукой Нина показала, чтобы убирали из-под колес колодки.

Бережко выдернул одну, Баринский другую. От винта поднялось густое облако пыли. Маскируясь этой пылью, Баринский бросился в сторону, за ангары, за склады и бежал до тех пор, пока не выскочил на зловонный пустырь. Тучей на него напали зеленые жирные мухи. Озираясь, он шел через пыльные кусты, обходя страшные ямы со зловонной коричневой жижей. Издали пустырь не казался таким большим, и, лишь находясь на нем, Баринский с ужасом определил его размеры. «Где же она, черт возьми! — с тоской думал он. — Ведь через несколько минут меня уже начнут искать. Дорога каждая минута!»

Отбиваясь от мух, он поднял распухшее от укусов лицо. «Ага! Вот она летит. Низко летит, не выпрыгнет!»

Как раз в этот миг из мотора самолета павлиньим крылом вырвалось пламя и пыхнули клубы дыма. «Все! Гори, Ниночка, гори!» — почти крикнул он.

Но летчица не хотела гореть. Она бросила самолет в глубокое скольжение, и воздушная струя сорвала пламя и отнесла его в сторону. Над самой землей самолет выровнялся и, снижаясь, пошел вдоль железнодорожной насыпи.

«Неужели посадит?» — с тревогой подумал Баринский, но в это время самолет поднялся на дыбы и, ударившись о насыпь, покатился с нее под откос, жутко мелькая покореженными крыльями.

— Ты неплохо сработал, Витя, — услыхал он за спиной голос Фаины.

Баринский обернулся.

— Теперь только вперед, — заторопила она и увлекла его за собой в заросли кустарника.

Она пропустила его вперед на узкую тропинку, которая шла по самому краю мерзкой ямы. Колючие сухие ветки нависли прямо над ямой. Пришлось балансировать по самому краю, цепляясь руками за ломкие сучья. В этом месте Фаина, осмотревшись, вынула из-за пазухи пистолет и выстрелом в затылок свалила Баринского в зловонную яму.

 

5

Разговор с Джамиле с новой силой пробудил у Нины воспоминания о Дремове, и на время она почти совсем забыла, что в кармане ее гимнастерки

лежит телеграмма от Валентина, в которой он сообщает о своем приезде. Еще сегодня утром она с радостным нетерпением отмечала каждые несколько минут, которые уменьшали срок до желанного свидания, а сейчас в груди теснились обида и боль за гибель Дремова. Желание быстрее схватить преступников, увидеть их наказанными, знать, что Дремов отомщен, заставляло ее сжимать кулаки и кусать губы.

До полной готовности самолета к вылету Нина ждала чуть больше тридцати минут, но они показались ей вечностью. Наконец она в кабине. Вот и мотор запущен, вот уже она и в воздухе. Она была довольна, что Баринский не захотел с ней лететь, ей хотелось быть одной.

Взлет сложный, но, может быть, самый приятный для летчика момент. Мотор быстро набирает обороты и со все возрастающей скоростью устремляется вперед. Бегут навстречу предметы на границе аэродрома, и летчик ощущает, как рули становятся все более упругими. И вот несколько легких толчков: самолет «просит» отделить его от земли. Едва заметным движением рулей, почти одной мыслью, летчик «снимает» машину со взлетной дорожки. Бежит под крыло, сливаясь в один сплошной серый поток, земля. Скорость продолжает расти, и вот она уже достаточна, чтобы самолет, задрав мотор, мог устойчиво устремиться в небесную синь, в мир солнечного света и пышных облаков. С этих высот летчик с гордостью окидывает соколиным взором красавицу землю. Она предстает перед ним в недоступной для тех, кто никогда не летал, величественной красоте необозримых просторов…

Как и всегда, Нину охватил восторг взлета, как и всегда, она всем телом потянулась вперед, точно желая помочь самолету оторваться от земли. А после отрыва до набора большой скорости снова «прижала» его к земле, потом одним плавным движением заставила его взмыть вверх. Сделав прощальный круг над аэродромом, она поставила нос самолета в направлении на школьный городок, который с этой высоты был отлично виден, и вздохнула с облегчением. Внизу протянулись блестящие нити железной дороги, зеленели сады, холмились пустыри. Мотор работал ровно, и винт обдувал ее приятной ласкающей струей…

Вдруг в моторе что-то выстрелило. И тотчас из-под капотов рванулось пламя, закрыв рыжей жаркой завесой половину неба. Сердце забилось часто-часто, а руки уже делали свое дело. Одним движением рулей она положила самолет на крыло и нажимом педали заставила его падать в сторону опущенного крыла, перекрыв при этом бензомагистраль и выключив зажигание. Режущая струя воздуха ударила самолет в борт, сбила пламя и сорвала у Нины с головы очкастый шлем, мгновенно исчезнувший за бортом.

Пламя сбито, опасность пожара миновала, теперь надо посадить самолет. Но земля совсем близко. Делать какие-либо отвороты для выбора площадки нет возможности. Единственное, что Нина увидела впереди себя, это длинную площадку вдоль железной дороги. С одной ее стороны подымалась крутая железнодорожная насыпь, а с другой — в два ряда шли столбы телеграфной и электрической линий. На площадке бурно поросли бурьяны, полынь, репейники. Не выпуская шасси, Нина планировала на это место. И вот, когда до земли оставалось шесть или семь метров, когда она плавным движением штурвала «на. себя» стала выравнивать самолет из угла планирования, чтобы погасить скорость, она увидела за прозрачным диском винта несколько светлых детских головок, с доверчивым любопытством поднявшихся на ее пути из зарослей начинающих желтеть косматых трав. Она увидела венки из осенних цветов на их головках, похожих на одуванчики, ей даже показалось, что она видит, как расцвели, заголубели васильки их глаз…

И Нина поняла, что ей надо делать. И странно: в эту страшную минуту не ужасом исказилось ее лицо и даже не сверхчеловеческое напряжение воли отразилось на нем. Нет. Ее губы тронула улыбка. Она вспомнила, что великий летчик Валерий Чкалов точно так же кончал свой последний полет, и все дальнейшее она проделала так, как если бы по-другому поступить было нельзя. Сильным движением рулей она подняла самолет на дыбы, отвернула его от детей и бросила плашмя на крутую насыпь…

Когда она открыла глаза, то увидела над собой небо, уходящий в него песчаный склон насыпи и какую-то изогнутую в дугу деталь самолета. Уши словно заложило ватой, и она едва различила детский плач. Над ней склонялись две девочки и маленький худенький мальчик. По щекам их текли слезы, мальчик уговаривал ее:

— Тетя, миленькая, встаньте… Ну, встаньте же…

Увидев, что летчица открыла глаза, дети утерли слезы и попытались помочь ей сесть. Но Нина оставалась недвижимой. Она не ощущала боли, но не обуздала также своих рук и ног, тупое, непонятное оцепенение сковало ее. Собрав все силы, она попыталась шевельнуться и потеряла сознание.

Второй раз она пришла в себя в тени деревьев, куда ее отнесли подоспевшие к месту происшествия колхозники. Сюда же, спустя несколько минут, подошла и санитарная машина, а вслед за ней — машина начальника школы. Вместе с начальником приехали командир эскадрильи, парторг и начальник политотдела. К этому времени Нину успел осмотреть сельский врач. Внешних повреждений, за исключением мелких ссадин, врач не обнаружил. Только правое плечо немного распухло. Но старый врач понял, что дела пострадавшей плохи. Когда из санитарной машины выскочила Альбина Моисеевна и бросилась к Нине, старый врач взглядом остановил ее и шепнул что-то по-латыни. Альбина Моисеевна побледнела и, отказавшись от немедленного осмотра Нины, приказала ставить носилки в автомобиль.

У Нины комбинезон на груди был порван и виднелся расстегнутый карман гимнастерки. Из кармана выглядывал краешек партийного билета. Парторг на ходу осторожно вынул его и машинально раскрыл первую страничку, Нина не чувствовала этого, но увидев в руках парторга партбилет, видимо, догадалась, кому он принадлежит. Каким-то чужим, глухим голосом она сказала:

— Зачем вы взяли билет? Вы уже считаете меня мертвой?..

Парторг поспешно вложил партбилет обратно и отошел в сторону, скрывая слезы. Он слышал фразу, сказанную сельским врачом по-латыни: «Разрушение позвоночника».

А Нина силилась вспомнить что-то очень важное и не могла. Машина тронулась, носилки затряслись, боль во всем теле обострилась. Нина лежала на боку, уткнувшись лицом в подушку. У ее изголовья находились Альбина Моисеевна и парторг. Начальник школы и Джаниев, обогнав санитарную машину, помчались в госпиталь предупредить о прибытии пострадавшей. По пути они подобрали Бережко.

— Товарищ подполковник! — возбужденно заговорил Бережко, как только вскочил на подножку машины. — У Нины был пожар, она сбила огонь и пошла на вынужденную…

— Знаю, Бережко, знаю! Вон везут нашу Нину.

— Что же это делается, товарищ подполковник? Баринский ведь исчез!

— Как исчез?!

— Как только запустили мотор, — торопливо начал рассказывать Бережко, — Баринский помог мне убрать колодки, Нина порулила на взлет, я стоял и смотрел, как она взлетала, как сделала круг и пошла к аэродрому школы, и вдруг вижу — пламя… Смотрю, скользит к земле, пламя сорвала, планирует. Как она села, я за деревьями не видел. Повернулся, хотел спросить у Баринского, что же это такое. А его нет. Я поднял панику, аэродромное начальство теперь ищет, а я — сюда… Так что с ней?

— Плохо. Позвоночник помят. Альбина Моисеевна говорит, как бы не случилось самого страшного.

У Бережко задергались плечи.

— Какой же он подлый гад! Теперь ясно, кто нам пакости делал! А я в последнее время думал, что он становится человеком…