Наверху свирепствовала непогода, тяжелые волны с шумом разбивались о борт спасательного судна, а здесь, в сумеречной зеленой глубине, стояла мертвая тишина. Вот перед стеклом шлема промелькнула стайка рыбок и растворилась в тусклой мгле. Коричневый бородатый клубок водорослей скользнул мимо сигнального троса.

Мичман Коротаев плавно опускался вниз, в холодную пучину, с нетерпением ожидая того момента, когда подошвы тяжелых галош наконец коснутся грунта. И хотя сейчас он был отделен от привычного мира толщей воды, мысли его были там, наверху. Он ясно представлял себе озабоченное, посеревшее от усталости лицо капитана 1 ранга Семенова, ощущал крепкое рукопожатие водолаза мичмана Игнатова. Они почти все там, на борту судна, сильно сомневаются в успехе этого предприятия. Даже опытные водолазы… Да и как может быть иначе? Ведь еще прошлой ночью, как слышал Коротаев, на грунт был спущен подводный колокол. На него возлагали большие надежды. Но после долгого пребывания на грунте водолазы все же вернулись ни с чем. Правда, они обнаружили подводную лодку, засосанную илом, но в тяжелых глубоководных скафандрах, ограничивающих движения, ничего сделать не смогли. Также не удалось навести колокол на лодку, прикрепить его к комингсу люка.

За тринадцать лет службы Коротаев изучил все тонкости своего трудного дела, хорошо знал подводную лодку, и сейчас за советом обратились именно к нему. Он должен был найти выход из создавшегося положения.

— Они ждут от нас помощи… — сказал капитан 1 ранга.

Разумеется, подводники сделают все возможное, чтобы вырваться на поверхность, но они ни на минуту не сомневаются, что помощь подоспеет вовремя. И от его, Юрия Коротаева, находчивости сейчас зависело многое. Положение осложнялось еще тем, что шланг, соединявший сигнальный буй с лодкой, был оборван и телефонная связь с экипажем отсутствовала… Все эти мысли лихорадочно проносились в голове, пока Коротаев стоял перед командиром.

А шторм все крепчал. Следовало торопиться. На раздумье времени не оставалось. Решение пришло само собой, может быть, несколько смелое решение, требующее предельной выдержки и силы.

— Разрешите пойти в вентилируемом снаряжении? — спросил Коротаев. Стоявшие на палубе офицеры переглянулись: ведь каждый отлично знал, что в таком скафандре нельзя спускаться на подобные глубины.

— Очень рискованно! — произнес кто-то.

Да, очень опасно опуститься в трехболтовом скафандре на немыслимую глубину — все это хорошо понимали. Нужны железное здоровье, безукоризненный самоконтроль, воля. А Юрий Коротаев вовсе не производил впечатления атлета. Семенов критически оглядел Коротаева: широкоплечий, невысокий крепыш, здоровый румянец во всю щеку. И все-таки силачом его назвать нельзя. Но в темных умных глазах мичмана светилась такая спокойная уверенность, что Семенов, немного подумав, сказал:

#img_8.jpeg

— Хорошо, Юрий Прохорович, разрешаю…

Коротаев стал готовиться к спуску.

…Сейчас он уходил все дальше и дальше в безмолвный зеленый мрак. Только телефонный кабель и сигнальный конец соединяли его с людьми. Десять метров… двадцать… шестьдесят… Тонны воды давили на его плечи. Мысли начали как-то странно путаться, тупое безразличие ко всему охватило его. Он зевнул. Ему показалось, что иллюминатор шлема потускнел, покрылся дымчатой пеленой. Дыхание участилось, перед глазами запрыгали волнистые полосы.

На мгновение сознание прояснилось, и Коротаев внезапно остро ощутил бесконечное одиночество, свою оторванность от всего живого. Жуткие тени наползали и наползали из темноты. Невыносимо захотелось крикнуть: «Стоп!» Но усилием воли он подавил это желание. Он-то понимал, в чем дело: азот, проклятый азот!.. Вот так всегда на этих глубинах… А разноцветные полосы сплетались в яркий танцующий узор, туманили мозг. Руки и ноги немели.

«Ведь должно же стать когда-нибудь легче…» — подумал он вяло. В одурманенном азотом мозгу вставали клубящиеся видения. Ему вдруг представилось, что морские глубины — это огромный многоэтажный дом, и казалось странным, что он стремится попасть в самый нижний этаж. Нужно, наоборот, подниматься выше, к самому солнцу…

Он скорее догадался, чем почувствовал, что ноги коснулись грунта. Белесое облако взметнувшегося ила окутало его. Он не мог сообразить, в какую сторону нужно идти. Но инстинкт водолаза подсказал ему направление, и мичман, раздвигая правым плечом воду, двинулся вперед и сразу почти по грудь погрузился в вязкий, как тесто, ил. Он барахтался в этом месиве, выбивался из сил — пудовые ноги отказывались повиноваться. Едкий горячий пот застилал глаза. Коротаев слабел с каждой минутой. Все это было как в дурном сне: он пытался поднять ногу и тут же проваливался в трясину еще глубже. Исчезло ощущение времени, сознание ускользало от него.

Неожиданно он почувствовал облегчение. Мутная толща над головой посветлела, и ослепительный солнечный свет ударил в глаза. Море сверкало, как золотая чешуя. Коротаев стоял на палубе спасательного судна, а заботливые ловкие руки матросов снимали с него шлем и освобождали от скафандра.

— Вы и так пробыли под водой больше, чем положено, — сказал капитан 1 ранга Семенов. — А теперь — отдыхать!

…Коротаев очнулся. Он по-прежнему находился на грунте. Исчезли сверкающее море и палуба корабля. По-прежнему мутный сумрак обступал Коротаева. Об отдыхе думать еще рано. Нужно идти, бороться, бороться, подавлять в себе гнетущее чувство одиночества… Только бы добраться до лодки!..

Кровь гулко стучала в висках. Руки закоченели. Впереди показалось темное пятно. С каждой минутой пятно увеличивалось в размерах, принимало определенные очертания. Коротаев убыстрил шаги. Словно сквозь туман, он увидел силуэт подводного корабля. Нос лодки круто вздыблен, корма глубоко ушла в илистый грунт. Металлическая громада казалась безжизненной, но Коротаев знал, что в ее недрах находятся живые люди, очень стойкие, мужественные, терпеливые, и они ждут его. Подозревают ли они, что он так близко, всего в нескольких десятках шагов?

Мичман встрепенулся. Откуда только взялись силы! Сейчас все его существо переполняла необыкновенная бодрость, желание действовать. Он захлебнулся от безудержной радости, даже негромко засмеялся. Вот он приблизился вплотную к кораблю, с замиранием сердца коснулся рукой осклизлого металлического корпуса, проворно схватился за леер, поднялся к рубке…

Сверху запросили о самочувствии. «Хорошо. Очень хорошо», — отозвался он. И в самом деле, сейчас он был в полной форме. Нужно торопиться. Получив приказание, он поднялся до носовой выгородки эпроновской аппаратуры, уселся в шахту буя. Действительно, переговорный кабель лодки оборван и, скрючившись, сползает вниз. Мичман прислушался. Все то же безмолвие. Черная тень наплыла откуда-то сбоку, шарахнулась в сторону, исчезла. Таинственный полумрак окружил его, плотный, как желтовато-зеленая ткань. Этот полумрак скрывал в себе массу неожиданностей. Ему на минуту показалось странным, что вот он сидит на молчаливом корпусе лодки под огромной толщей воды и лишь металлическая оболочка отделяет его от друзей.

Он ударил ножом по корпусу. Тишина… Неужели никто не отзовется на этот сигнал? Прошло несколько томительных секунд, и он услышал отчетливый стук: сперва один удар — «самочувствие хорошее»; немного спустя два резких удара — «просим дать воздух». Значит, все в порядке. «Я вас понял», — ответил Коротаев.

Снова чувство радостной бодрости охватило его. Ради этих слабых звуков стоило рисковать, стоило не жалеть себя! После него придут сюда другие, докончат начатое. Главное было протянуть первую ниточку от спасательного судна сюда, в глубину.

Коротаев закрепился концом за скобу и стал ждать, когда по этому тросу спустится второй водолаз. Томительно тянулись минуты. Жестокий холод леденил кровь. Пока Коротаев двигался, работал, он не замечал пронизывающего насквозь озноба. А сейчас все тело словно превратилось в сосульку. Руки и ноги стали чужими. Им вновь овладела тяжелая апатия. Что бы он сейчас дал за глоток горячего чая!

Ему представилась уютная комната, залитая теплым электрическим светом. На столе никелированный чайник так и пышет жаром. Жена звенит посудой, ставит на стол вазу с печеньем. Сын Женька уткнулся в книжку. В этом году он пойдет во второй класс. У мальчика озорные смеющиеся глаза, Он не торопится подсаживаться к столу, целиком поглощенный похождениями Буратино.

— Кем ты будешь, когда вырастешь? — спрашивает Коротаев.

Женя досадливо морщит бровки, отвечает не задумываясь:

— Водолазом.

«Водолаз — это не должность, а призвание», — вспоминаются мичману слова его первого учителя. Еще рано говорить с сыном на такие серьезные темы. Вырастет — сам поймет, что водолазное дело — это прежде всего труд, тяжелый труд…

Что-то огромное темно-зеленое упало сверху, чуть не на голову Коротаеву. Он с облегчением вздохнул. Это был второй водолаз, мичман Игнатов. Сквозь иллюминатор можно было различить его мертвенно-бледное лицо, страдальчески искривленные тонкие губы: видно, он испытывал то же самое, что и Коротаев в момент спуска. Юрий бережно взял у Игнатова стальной конец, закрепил его. Теперь можно было выходить наверх…

Коротаев стремительно пошел вверх. С каждым метром дышать становилось легче. Через несколько минут он повис неподвижно. Начиналось самое мучительное — сидение через каждые три метра на выдержках. Сковывающий холод, томительные часы ожидания. Почему так скверно устроен человеческий организм? Нужно ждать, ждать… Ломота в пояснице все усиливаемся, ноют набухшие ноги…

…Он смутно помнит, как очутился в рекомпрессионной камере. Пришлось еще долго отлеживаться здесь. Силы медленно возвращались к нему… Но он был еще слаб, очень слаб. С трудом вышел на палубу. Его слегка качало. Крепкий соленый ветер захватил дыхание. Сквозь рваные влажные тучи проглядывало солнце. Солнце! Он не видел его целую вечность… Можно дышать полной грудью, просто ходить, впитывать в себя запахи и краски огромного мира…

На грунт он опустился вчера в четырнадцать часов, а вышел из камеры в шесть утра. Да, прошла целая вечность. За это время мичман Игнатов и еще один водолаз успели подсоединить воздушные шланги к штуцерам, выступающим на борту подводной лодки. Подводники получили самое главное — воздух!

Подошел капитан 1 ранга Семенов, пожал руку, очень осторожно, мягко — пальцы мичмана распухли, вены вздулись.

— Ну вот, все в порядке, — сказал он удовлетворенно. — А теперь на отдых!

Мичман слабо улыбнулся в ответ. Нет, отдыхать он не собирался. Ему и так надоело вынужденное безделье в камере. Правда, ноги еще дрожали, ныла поясница, но в голове была необыкновенная ясность.

Он узнал, что срочно требуется закрепить стальной конец на скобе подводной лодки, и вызвался проделать эту работу. Напрасно его отговаривали. Пока лодка не будет поднята, он не может отдыхать. Может быть, он потерял сон и аппетит из-за того, что лодка все еще на грунте!..

— Водолаз, на трап!

Воздух из компрессора с шипением ворвался в шлем. С трудом передвигая ноги, Коротаев вышел на трап, оторвался от поручня, надавил затылком на выпускной клапан и нырнул под волну. Знакомое блаженное ощущение полета в глубину. Кратковременный приступ тошноты, боль в ушах, потеря памяти на доли секунды — и снова он на сером корпусе подводной лодки. Не мешкая, закрепил стальной конец и подал сигнал: «Поднимаюсь». На этот раз он довольно быстро вышел на борт, сидеть долго на выдержках не было нужды, так как он пробыл под водой всего пятнадцать минут.

Теперь-то мичман Коротаев мог отдыхать со спокойной совестью: он сделал все, что было в его силах. Другие завели за скобы подводного корабля два капроновых конца. Расчет был прост: с помощью двух буксиров выдернуть лодку из засосавшего ее ила.

Позабыв о сне, с обостренным интересом наблюдал Коротаев за буксирами. Эти суденышки казались хрупкими игрушками среди разбушевавшихся волн.

И случилось то, чего Коротаев страшился больше всего: капроновые тросы лопнули. В глазах капитана 1 ранга Семенова вспыхнула холодная ярость. Столько усилий затрачено зря! Люди как-то сникли, ходили притихшие. Коротаев болезненно переживал неудачу. В мыслях и на сердце была щемящая пустота. Да, да, только сейчас он по-настоящему понял, что безмерно устал. Жившая в нем искра погасла. Хотелось лежать, ни о чем не думать, бессмысленно смотреть в потолок.

Он снова воспрянул лишь тогда, когда узнал, что экипаж подводной лодки просит дать через торпедный аппарат теплое белье и немного спирту для растирания. Эту просьбу мог выполнить только искусный, опытный водолаз. Взгляды всех с надеждой остановились на Коротаеве.

Мичман едва приметно улыбнулся бледными губами, окинул взором свирепое, но бесконечно родное море, произнес едва слышно, но твердо:

— Разрешите мне!..

И опять перед стеклами шлема шмыгают стайки резвых рыбок, безвольно колышутся мясистые прозрачные медузы. Блеклый свет зарождающегося дня слабо проникает под воду. Внизу — черная бездна. Почему-то томительно долго тянется спуск. Коротаев считает минуты, но скоро сбивается со счета. Густая пелена застилает сознание. Опять азот!.. И неимоверная усталость… Ему вновь грезится, что он скользит вдоль неправдоподобно высокой стены с зияющими отверстиями окон.

Все тепло и силы человеческих мускулов, непокорная трепещущая человеческая мысль — все иссякло в нем еще до спуска на грунт. Он негромко выругался, страшным усилием воли стряхнул наползающее на сознание тяжелое забытье. Уцепился за леер подводной лодки, почти инстинктивно закрепился сигнальным концом за буксировочное устройство.

Оставалось еще закрепить другой трос с левого борта у торпедного аппарата.

Он очень торопился, но движения были вялыми, неуверенными, никак не удавалось сохранить равновесие. Трос часто выскальзывал из рук, и каждый раз приходилось начинать все сначала. Его было очень трудно закрепить, этот неподатливый трос! Коротаев отталкивался, скользил, уходил в сторону. При каждом резком движении его подбрасывало вверх. Хотя бы немного прежней бодрости, ясности в мыслях!..

Нужно обрезать капроновый конец, который уже был не нужен, а свой трос намотать на стальной конец у торпедного аппарата.

Все это потребовало массу времени, а главное — невероятных усилий. Участились провалы в памяти. Уже давно-давно пора было выходить наверх. Его то и дело запрашивали о самочувствии, и это злило. Особенно донимал врач-физиолог. Он, должно быть, страшно переживал за мичмана: то, что Коротаев так бесконечно долго держится под водой и к тому же еще напряженно работает, казалось ему почти чудом. Да, это было невероятно, не укладывалось ни в какие нормы. Есть же предел человеческим возможностям!..

А Коротаев продолжал трудиться. Со стороны это была странная картина: вздыбленный корпус лодки, опутанный, словно паутиной, тросами, и человек, копошащийся в этой паутине. Подплывали любопытные рыбины, почти упирались носами в иллюминаторы шлема.

«Пошли прочь, твари!» — отгонял их мичман. Призрачными огоньками мелькали вдалеке ночесветки.

Трос закреплен. Коротаев передохнул и уверенно стукнул четыре раза по корпусу. Его услышали: передняя крышка торпедного аппарата открылась. Дан сигнал.

И резиновые мешки-посылки падают и падают прямо на руки Коротаеву. Здесь все: теплая одежда, спирт, шоколад, продукты. Торпедный аппарат набит до отказа. А сверху настойчивый голос: «Выходить немедленно!» Но ведь очень важно убедиться, что крышка торпедного аппарата захлопнулась, — иначе может произойти непоправимое несчастье. Мичман подает условный сигнал подводникам — и крышка закрывается. Вот и все!

В телефонах — дребезжащий рассерженный голос врача:

— Выходите немедленно! Немедленно… Поняли?

— Есть!

Коротаев улыбается. Природное чувство юмора берет верх над усталостью, над мучительным состоянием. Ему даже немного жалко врача.

…Опять начинается утомительное сидение на выдержках. Пальцы сводит судорога. Тело одеревенело. Трое суток не спал мичман, но и сейчас сон не берет его. В голове беспрерывный шум. Иногда приступы тошноты. Порой ему кажется, что он превратился в рыбу, — в жилах стынет кровь. Заснуть бы хоть на несколько минут, стряхнуть острую боль в надбровных дугах.

Вновь камера. Бесконечно долго тянутся минуты. Постепенно кровь приливает к щекам; покалывание в пальцах, горят кончики ушей. Знакомое состояние. И, находясь в камере, он спросил себя: если потребуется сейчас, в эту минуту, снова пойти туда — пойдешь? Да, пойду. Если нужно — еще три, пять раз… сколько потребуется… И он знал, что говорит себе правду.

На четвертые сутки буксиры извлекли лодку из засосавшего ее грунта. Красный бок солнца поднялся над успокоившимся морем, и оно засверкало, заискрилось. Ветер принес йодистый запах водорослей. На легких волнах слегка покачивался подводный корабль. Упорство, выдержка людей победили…

Катерок подходит к подводной лодке, мичман Коротаев легко прыгает на ее влажную палубу. Открывается люк рубки, выходит командир корабля. Он обнимает Коротаева и с волнением говорит:

— Спасибо, родной. Спасибо от всех нас…

Коротаев спускается в отсек, где собрались подводники. Многих он знает в лицо — это его ученики по водолазному делу. В отсеке все пропитано промозглой сыростью. При виде мичмана люди срываются с мест, сжимают его в объятиях, целуют.

— Ура Коротаеву! Качать его, братцы…

Мичман не может унять волнения. Дорогие, родные лица, ласковые дружеские руки, горячие благодарные глаза.

А сзади стоит врач, нарочито сердито хмурит брови.

— Качать будете потом. А сейчас, друзья, я займусь вами, — говорит он несколько суровым тоном.

Подводная лодка идет в базу. Юрий Коротаев стоит на палубе в кругу товарищей. Глаза невольно щурятся от ослепительного света, а губы расплываются в улыбке. Хорошо! Как будто и не было зеленой глубины, бессонных ночей, тревог — всего того, что выпадает на долю людей его профессии.

Феодосия.