Седой пепел падал и падал на воду, на прибрежные скалы, изрезанные промоинами. Вечерняя мгла уже опустилась на Северную бухту, но от мутно-багрового зарева, поднявшегося над Севастополем, было светло. Обгорелые фермы, скрюченные прутья и спутанные телеграфные провода — все это создавало непривычную для глаза картину. Было в ней нечто беспокойное, тревожное. И только море, в этот час белое, как молоко, мерно плескалось там, внизу, нашептывало что-то о солнечных странах, о вечной тишине и покое…
Но тишины не было. Вот уже двадцатый день над городом рвались снаряды, самолеты, непрерывно пикируя, сбрасывали свой смертоносный груз на наши передовые позиции. Говорили, что противник ввел в бой свежие силы и будто бы ему удалось выйти к Инкерману и Сапун-горе.
Пять матросов лежали на еще не остывших от дневного зноя камнях и вглядывались в колеблющийся красноватый сумрак. Самому старшему из них, Александру Чекаренко, совсем недавно исполнилось двадцать два. Темная прядь коротко подстриженных кудрей выбилась из-под бескозырки, у рта легла горькая, но упрямая складка. И как-то непривычно было видеть его, всегда веселого, даже иногда озорного, по-мальчишески чуть легкомысленного, озабоченным, словно постаревшим на несколько лет.
Те остальные четверо хорошо знают, что Чекаренко вовсе никакой не командир, а такой же матрос, как они; одно звание — матрос, а на самом деле — кладовщик в минном окладе. Одним словом, негероическая специальность. Но что-то есть во взгляде его больших серых глаз, что-то властное, требовательное, что заставляет подчиняться ему беспрекословно. И весь он, могучий, широкоплечий, точно вылитый из одного куска крепкого металла, кажется рожденным для моря, и только для моря. Есть в нем что-то от легендарного матроса Железняка.
Но, может быть, все это лишь кажется Алеше Синягину. Юнга Алеша Синягин часто мечтал о подвигах, но сейчас ему немного страшно. Если бы самолеты не завывали так!.. И чтобы заглушить этот страх, он заговаривает с Чекаренко. Чекаренко сильный, спокойный. С ним чувствуешь себя как-то уверенней. Рядом с ним вовсе не думаешь о смерти, хотя вокруг рвутся снаряды.
— Товарищ матрос, товарищ, матрос! — шепчет Алеша. — Как вы думаете, прорвутся они сюда? Слышал, у наших все снаряды вышли…
Чекаренко пытливо вглядывается в лицо юнги. Круглое личико, трогательно-нежная шея, и в глубине темных зрачков не то испуг, не то любопытство. У Александра дрогнули в улыбке губы, глаза потеплели. Но ответил он серьезно, даже чуть грустно:
— Все может быть, Алеша. Все может быть… Во всяком случае, будем стоять до последнего… Такой приказ. — И чтобы как-то подбодрить мальчика, заглушить в нем неприятное чувство страха, добавил: — Из таких, как ты, Алеша, вырастают настоящие люди, герои. Читал «Повесть о суровом друге»? Будь, как тот Васька: ничего не бойся. В тебя стреляют — а ты иди! Тебе больно — а ты не плачь!.. Мы с тобой еще к нам на Украину поедем… А там яблоки в кулак величиной… и вишни.
— Дядя Саша, дядя Саша, — снова шепчет Алеша. — А разве вы в моряках не останетесь после войны?
Чекаренко рассмеялся, потом нахмурил брови:
— Какой же я дядя? На семь лет старше тебя. А в моряках останусь или нет — еще неизвестно. Люблю я море, а вообще-то мечтаю стать взрывником. Знаешь, что это такое?
Алеша отрицательно покачал головой.
— То-то и оно. Взрывник, брат, это тебе тот же минер. Взрывник каждый день со смертью дело имеет. Скажем, закладываешь в гору несколько сот тонн взрывчатки. Включил рубильник, грохнуло — и нет горы! Массовый взрыв называется. А потом через ту выемку, образованную взрывом в горе, прокладывай железную или шоссейную дорогу. А то еще на открытых разработках… Руду или уголь добывают…
Противник усилил огонь. Снаряды поднимали вверх высокие рыжие столбы земли и пыли. От разрывов в ушах стоял сплошной гул. Теперь глаза Чекаренко вновь смотрели жестко и строго. Он приметил какое-то движение за дальними постройками. «Неужели они?» Кровь ударила в виски. «Обходят, сволочи! Неужели прорвутся к складу?.. Продержаться хотя бы еще немного. Только бы успели там, в складе, все подготовить…»
Мысль о том, что гитлеровцам удастся пробиться к минному складу, страшила. Это наиболее важный объект здесь, на Северной стороне. Сотни тонн взрывчатки…
Командование приказало подготовить склад к взрыву, работами руководил мичман Абросимов. Но что-то Абросимов медлит… Пора бы ему уже вернуться.
Смогут ли пять человек долго сдерживать натиск врага? Все поклялись драться до последней капли крови. И даже юнга Алеша Синягин. Хорошо бы отправить Алешу в тыл… Но где он сейчас, этот тыл? Правда, еще можно отойти к северному доку. Но, пока склад не подготовлен к взрыву, об этом нечего и думать. Склад должен взлететь на воздух! Таков приказ…
А серовато-зеленая цепочка солдат уже медленно выползала на пустырь. Да, теперь все ясно: они стремятся просочиться в Сухарную балку…
Появился мичман Абросимов. Он привел с собой матросов. Александр облегченно вздохнул: теперь-то можно стоять насмерть! Кроме того, командовать будет мичман, и тем самым огромная ответственность снимается с плеч Чекаренко. Это большое облегчение, когда отвечаешь только за себя…
— Значит, все в порядке, товарищ мичман?..
Абросимов зло усмехнулся в прокуренные усы, насупил выгоревшие клочковатые брови, бросил иронически:
— Дела как сажа бела. С учетом прежней обстановки часовой механизм взрывателя установили на девять часов. А сейчас, насколько я понимаю, половина девятого. Через тридцать минут будет фейерверк! Нам приказано отходить к переправе — и на тот берег. Катерок ждет. А обстановка, кажется, изменилась…
Чекаренко понял мичмана. Да, обстановка изменилась. Серо-зеленая лавина расползлась по балке. Склад почти окружен. Пожалуй, и к переправе уже не пробиться. Да и не это главное сейчас… Главное — продержаться еще полчаса, не дать врагу ворваться в оклад и обезвредить взрыватель. Вот что хотел сказать мичман Абросимов.
Над самым ухом Чекаренко взвизгнула пуля. Он инстинктивно вобрал голову в плечи. Потом ружейно-пулеметная стрельба участилась.
С этой высотки хорошо просматривалась не только вся Сухарная балка, но и виден был минный склад. Он был защищен от прямого попадания со стороны моря высокой каменной стеной. Вот он, склад, совсем близко…
Гитлеровцы подошли к высотке почти вплотную. Чекаренко не считал врагов: он нажимал и нажимал на спусковой крючок винтовки. И в то же время успевал бросить быстрый взгляд на Алешу Синягина. «Держится молодцом!..»
Это важно, очень важно, что Алеша держится хорошо. Мальчик до крови закусил губу, сдвинул брови.
И неожиданно он уронил голову, выпустил из рук винтовку.
— Алеша! Алеша… — Чекаренко подполз к юнге.
— Они уже у склада!.. — это крикнул матрос Зеленцов.
Да, теперь все увидели, что фашисты просочились к складу. Мичман Абросимов скрипнул зубами. Еще несколько минут — и враги ворвутся в склад… А тогда…
И тогда поднялся Александр Чекаренко. Он был страшен в своей решительности. Лицо перекосила ненависть. И в то же время оно было прекрасным, это смуглое молодое лицо.
— Я еще успею… А вы пробивайтесь к своим…
…Вот он врезался в гущу врагов. Швырнул гранату… вторую… Вот вход в штольню. Еще минута — и он захлопнул тяжелую бронированную дверь. Теперь Чекаренко был отрезан от всего мира.
Большая штольня терялась в полумраке. Синеватый свет аккумуляторной лампочки падал на штабеля взрывчатки. Равномерно, как-то по-домашнему спокойно тикал часовой механизм взрывателя. Чекаренко невольно прислушался к этому звуку.
— Как громко стучит! — оказал он вслух.
И неожиданно он почувствовал себя бесконечно одиноким. Мичман Абросимов… Алеша… друзья… Как они там?.. Удастся ли им пробиться к переправе?
Но почему так сильно и будто учащенно стучит часовой механизм?..
Потом он понял, что слышит биение собственного сердца. Томительно текли секунды, а стук сердца становился все громче и громче. На какое-то мгновение им овладела безумная жажда жизни. Жизнь, море, друзья, много друзей… — все, что он любит!
Только бы хватило выдержки… Главное — сжать волю в кулак, не распускать нервы… И еще — не колотилось бы так сердце… Как это? «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой…» И что такое подвиг? Это твой долг, выполненный до конца.
Тяжелые удары сотрясали бронированную дверь. Враги озверели. Они сделают все, чтобы пробиться в штольню.
Ты мечтал стать взрывником… Так вот, сейчас важнее всего на свете взорвать этот склад. Да, это важнее всего… Раздался глухой взрыв за дверью. Чекаренко судорожно глотнул воздух, почувствовал, как холодеют пальцы. А сердце на какую-то долю секунды замерло.
#img_4.jpeg
Да, пора… Дверь трещит…
Он последний раз услышал биение своего сердца, выпрямился, широко расставил ноги, рванул тельняшку. А потом сделал шаг, не вздрагивающими больше пальцами нащупал часовой механизм взрывателя…
О чем он думал в эту последнюю минуту своей жизни? Кто может сказать об этом? Может быть, перед его взором сверкнуло безграничное море, может быть, он увидел родные ковыльные степи. А может, услышал ласковый голос своей матери или увидел черные очи дивчины, что пела по вечерам такие печальные песни… Кто может оказать об этом?
Известно только то, что в эту последнюю минуту он увидел лица своих врагов у входа в штольню. Он увидел эти ненавистные, искаженные нечеловеческой злобой лица и сам, задохнувшись от презрения и ненависти к врагу, соединил контакты.
Дрогнула земля, и грянул взрыв невиданной силы. Багровое пламя осветило полнеба над Севастополем. И даже с мыса Фиолент виден был огненный столб, выросший над городом. Железную дверь, что прикрывала вход в штольню, силой взрыва перебросило через Северную бухту. А осколками и камнями было ранено несколько наших моряков на том берегу. Вспенилось море от рухнувших в воду скал.
Известно также, что в это время на палубе маленького катера, увозившего раненых на южный берег бухты, стоял пожилой мичман и прижимал к груди тяжело раненного матроса. Молодой матрос, совсем еще мальчик, метался в бреду и шептал запекшимися губами: «В тебя стреляют — а ты иди! Тебе больно — а ты не плачь!..»
Коктебель.