Исконный житель острова Сапаруа выборный староста Томас Матулесси, прозванный крестьянами капитаном Паттимурой, справлял свадьбу. Гости ٌèنهëè يà берегу моря в тени раскидистых саговых пальм, курили сигаретки из панданусового листа и жевали бетель. В небольших сундучках находились листья бетеля, разбитые орехи арековой пальмы, табак, известь. Каждый запускал руку в сундучок, брал лист бетеля, клал туда разных приправ и, скатав порядочный комок, отправлял его в рот. Для выплевывания красной слюны стояли особые тазики. Вино здесь на свадьбах не пьют. Угощение скромное: желе из оболочки мускатного ореха, мацис — ярко-красная мякоть мускатного ореха, ядро мускатного ореха, залитое известью, саговые лепешки, разные блюда из ствола саговой пальмы. Ведь главное богатство острова — плантации саговой пальмы и мускатника. Саговая пальма дает до пятисот килограммов саго. Эта пальма заменяет обитателям Сапаруа и рис и бамбук; из твердых и длинных черешков ее листьев строятся стены и полы хижин, а крыши покрываются листовыми пластинками.

Сапаруа — совсем крошечный островок. Он находится в самом отдаленном, в самом глухом углу Малайского архипелага. Это Молукки — сказочный край пряностей. На востоке, совсем рядом, — Новая Гвинея. С юга беспрестанно набегают прозрачные синие волны моря Банда. Узкие проливы отделяют Сапаруа от других островов: Харуку, Серама, Амбоины — главного пункта Мрлукк.

В жилах островитян течёт смешанная кровь: малайская, альфурская, китайская, арабская, голландская, португальская. Говорят здесь на смеси языков, исповедуют ислам, христиано-протестантскую религию и католичество: ведь начиная с XVI века тут перебывали миссионеры всех мастей. Правда, большинство жителей продолжает тайно придерживаться и древних обычаев и прежней религии. Здесь еще сохранились обрядовые танцы маро и чекале.

Капитан Паттимура и его невеста Кристина Марта Тиахоху сидели на циновке и прислушивались к мелодичному перезвону гамелана. Жених по случаю торжества вырядился в белую полотняную блузу без воротника, с красочной оторочкой и цветастый саронг; сзади за поясом торчал неизменный крис. Его лицо с небольшими черными усиками сверкало теплым бронзовым блеском, темные веселые глаза ласкали каждого: и невесту, и крестьян из соседних деревень, и курчавых темно-коричневых альфуров, пришедших на праздник. Он был молод и полон сил. Под саговыми пальмами собрались друзья, связанные страшной клятвой: мстить голландским пришельцам до последнего вздоха. Паттимура стал вождем негласного союза деревень Сапаруа.

Голландцы засели за толстыми стенами крепости; Они высадились недавно и сразу же стали «хозяйничать»: отобрали у крестьян земельные наделы, запасы саго и мускатного ореха; в каждой деревне посадили своего гуру — священника, своего старосту; запретили собрания; пострадали и ловцы жемчуга альфуры — весь жемчуг перекочевал в карманы голландских солдат. Это были все те же беланда, которые и раньше говорили, что «один мускатный орех дороже головы темнокожего».

Паттимура объединил крестьян в отряды и загнал незваных пришельцев в крепость. Голландцы не предпринимали вылазок, они ждали помощи с Амбоины. Верткие лодки островитян контролировали все выходы в проливы. Паттимура также выжидал: должны были подойти новые отряды с самодельными палашами и бамбуковыми копьями.

В эти тревожные для Сапаруа дни капитан Паттимура и Кристина Марта решили вступить в брак. Любовь не считается даже с войнами. В ближайших тамариндовых рощах расположились крестьянские отряды.

Паттимура слушал гамелан, а сам подсчитывал в уме количество воинов и оружия в своих отрядах. Бездействие уже начинает томить людей. Они предлагают напасть на крепость, истребить ее гарнизон. Но Паттимура знает, что время еще не наступило… А кроме того, он не желает ненужного пролития крови.

Однако события развивались так, что вождь восставших вынужден был в эту же ночь перейти к решительным действиям…

Среди приглашенных находился один молодой альфур, ловец жемчуга. Ему только что исполнилось восемнадцать лет. У альфуров издавна существует странный обычай: человек, достигший зрелости, обязан принести в деревню голову своего врага; в противном случае его не будут считать взрослым, равноправным членом общины.

Альфур — ловец жемчуга — понимал, что, ïًèمëàٌèâ همî на свадьбу, капитан Паттимура пошел наперекор установившемуся закону — ведь молодой альфур еще не совершил никаких подвигов и каждый мог с ним обращаться, как с мальчишкой. Он сидел, низко опустив курчавую голову; стыд жег щеки. Если бы можно было незаметно пробраться в крепость, заколоть первого же попавшегося солдата! Неосуществимые мечты: крепость надежно охраняется…

Появилась танцовщица альфурка, закутанная в цветной батик, спускающийся от груди до щиколоток. Лоб девушки украшала татуировка. Горели два красных цветка в черных волосах. Розовый и голубой прозрачные шарфы обвивали тонкую шею.

Она насмешливо посмотрела на ловца жемчуга, подошла к нему и бросила на колени голубой шарф: это обозначало приглашение танцевать. Ее красные губы задрожали, она сказала громко:

— Я хочу, чтобы мы с тобой были хати-пане. Сегодня ночью в доме собраний мы станем танцевать маро…

Гости рассмеялись: исполнившие танец маро становятся мужем и женой. Танцовщица издевалась над юношей.

Ловец жемчуга побледнел, отчего его щеки и нос приобрели голубоватый оттенок, вскочил, отбросил шарф и убежал. Подобного унижения он не смог перенести: его публично назвали мальчишкой!

Вернулся он поздно ночью и швырнул к ногам танцовщицы окровавленную голову голландского офицера.

— Ты зарезал помощника коменданта крепости! — вскричал Паттимура. — Безрассудный поступок, достойный сожаления…

— Они гнались за мной по пятам… — прохрипел альфур.

Капитан Паттимура понимал, что сейчас медлить нельзя: нужно опередить голландцев. Он приказал собрать отряды и, даже не сняв свадебного одеяния, повел их к крепости. Рядом с ним, вооруженная широким клевангом, шла невеста Кристина Марта Тиахоху.

Осада фортов продолжалась до утра.

15 мая 1817 года крестьяне ворвались в крепость и перебили весь гарнизон. Остров оказался в руках повстанцев.

С вестью о победе Паттимура послал к соседним островам лодки — кора-кора.

…Произошло именно то, чего он ожидал: сразу же поднялись крестьяне огромного острова Серама. Были уничтожены голландские гарнизоны на Тидоре, Харуку, Нуса Лауте. Пламя восстания перекинулось на Амбоину.

За короткий срок Паттимура установил на архипелаге справедливые законы. Земля стала общей и принадлежала отныне всему роду. Каждый член рода имел право пользоваться землей, но не мог продать ее. Если плантации не обрабатывались, они переходили во владение родовой общины. Верховная власть перешла к союзу, куда вошли выборные главы «местных собраний» островов. Решению союза под страхом смерти не смел противиться даже вождь рода, фактически в деревне всем распоряжался выборный председатель собрания.

Голландцам пришлось бросить на подавление восстания значительные силы. Крестьяне, вооруженные лишь самодельными палашами и бамбуковыми пиками, семь месяцев сдерживали натиск карательного корпуса. Особенно жестоко обстреливала корабельная артиллерия Сапаруа. Словно гигантские факелы, трескуче горели саговые пальмы и хижины. Островок превратился в пепелище.

Очень часто впереди крестьянских отрядов шла, размахивая клевангом, молодая женщина в черном — подруга Паттимуры Кристина Марта Тиахоху. Ее называли «цветком Свободы». Тонкая, смуглая, с развевающимися волосами, с пылающим взором, она появлялась на самых трудных участках, рубилась наравне с мужчинами. Иногда ее видели на узкой лодке с балансирами из саговых черешков, Стремящейся через пролив к соседнему острову.

Экспедиционный карательный корпус раздавил восстание. Паттимура был схвачен и казнен. Кристину Марту приговорили к пожизненному тюремному заключению на Яве. Ее заковали в кандалы и бросили в трюм корабля. Гордая Кристина Марта покончила с собой.

Но зарево над архипелагом продолжало пылать. Зажглось восстание на Борнео, на Целебесе, в Бантаме, в Палембанге на Суматре. Снова поднялся Серам. Появились новые вожди. И среди них все чаще и чаще называли имя некоего Имама из Бонджола, вождя решительного и отважного, объявившего на Суматре войну не только голландцам, но и собственным раджам и всем владетельным князьям.

Генерал-губернатор Капеллен растерялся. Его карательный корпус распылился, неповоротливая эскадра адмирала Буйскеса не поспевала бывать во всех уголках архипелага, где назревали грозные события. Сам себе Капеллен порой напоминал гнома, стремящегося прикрыть ладонью проснувшийся вулкан. Особенно много беспокойств доставлял этот Имам Бонджол.

На западном берегу Суматры среди племен минангкабау возникло движение, ставшее известным под названием «Пидари» (от порта Пидари, через который ежегодно направлялось паломничество в Мекку). Отсюда, из Пидари, начало распространяться учение Имама Бонджола. Он призывал народ навсегда покончить с несправедливостью, изгнать всех угнетателей — и местных и пришлых. «Берите землю, она ваша, — говорил он крестьянам, — она полита вашей кровью и потом. Человек рождается свободным и должен умереть свободным. Мы, вахабиты, хотим возвратить землю тем, кто обрабатывает ее своим трудом, передать богатство бедным. Люди не должны делиться на богатых и бедных, на рабовладельцев и рабов. Уничтожайте всех, кто противится справедливости…»

Конечно же, такой призыв поднял на ноги всех, кто способен носить оружие. Жители гор минангкабау объединились в народную армию. Они расправлялись, и с голландцами и с раджами, и с вождями племен, предъявляющими права на собственность.

Имам Бонджол оказался не только тонким политическим руководителем, но и талантливым полководцем. Он легко разгадывал все планы голландского командования и неизменно наносил удары по самым уязвимым местам. Огнестрельное оружие вахабиты раздобывали на поле боя.

Войска голландцев терпели поражение за поражением. Впервые они столкнулись с умом могучим, изощренным и загадочным: воля Имама Бонджола, его непреклонность нагоняли страх даже на ван дер Капеллена, отсиживающегося в Батавии.

Сюда пожаловали с Западной Суматры вожди племен. Они умоляли генерал-губернатора любой ценой покончить с вахабитами; схватить ненавистного Имама, объявившего себя пророком голытьбы. Арабы, китайцы и даже англичане продают ему оружие.

Капеллен заставил вождей племен подписать договор, по которому они безоговорочно признавали власть Голландии над Западной Суматрой.

— Имама Бонджола и его единомышленников нужно убрать, — сказал генерал-губернатор. — Все средства хороши… Это дело поручаю вам!

Восстание на Борнео началось с повсеместного убийства голландских чиновников и солдат.

Великий остров, заросший железным деревом и ротаном… В его непостижимых лесных глубинах из иноземцев не бывал никто. Там водятся слоны и двурогие носороги, лениво перебирается с ветки на ветку сумрачный, злой орангутанг. Там груды алмазов и золота. Это алмазный остров. Хребет Мератуе и массив Бабарис скрывают неисчислимые сокровища.

На Борнео текут полноводные глубокие реки Барито, Махакам, Капуас. В его обширных зеленых болотах могли бы без следа утонуть такие государства, как Голландия и Англия. Во время сезона дождей со склонов гор стекают стремительные потоки, затопляют равнины и превращают болота в настоящее море. Борнео, или Калимантан, — третий по величине остров мира. Только местные???ли даяки знают тайные тропы, ведущие в непроходимые лесные дебри.

Вожди повстанцев скрывались в горах, голландские солдаты гибли в джунглях, куда заманивали их калимантанцы, умирали от отравленных стрел. Яд, которым были смазаны стрелы, действовал настолько сильно, что даже малейшая царапина приносила почти мгновенную смерть.

Если бы барон ван дер Капеллен мог наперед знать, что восстание на Алмазном острове затянется на целых тридцать лет, он, может быть, не стал бы посылать в гибельные джунгли отряд за отрядом. Отряды исчезали, словно их засасывали безбрежные смрадные болота.

С тайным страхом наблюдал Капеллен за тем, как с каждым днем все стремительнее и стремительнее развертываются кровавые события.

Архипелаг бурлил, клокотал. Только Ява молчала. Но генерал-губернатор понимал, что это затишье перед невиданной грозой. Вот почему он спешно перебрасывал из «внешних владений» войска на Яву. Он ждал. И не удивился, когда получил конную депешу от резидента Джокьякарты Смиссерта: князья, раджи и сам султан Джарот готовят восстание. Во все кампонги и кратоны султан послал своих гонцов. Генерал-губернатор хорошо знал Смиссерта. Недаром яванцы прозвали его «человеком с собачьими зубами». Беспринципный делец Смиссерт привык полагаться лишь на самого себя и на свой пистолет. А главным оружием в борьбе за власть считал интригу. За короткий срок он успел привлечь на свою сторону многих влиятельных и невлиятельных из пятнадцатитысячного населения кратона султана Джокии. Он всегда знал, откуда грозит опасность. Больше всего забот прилагал он к тому, чтобы укрепить военный форт Вреденбург, расположенный неподалеку от дворцовых стен. Форт был окружен рвом с водой. Сюда Смиссерт стянул большое количество пушек. Сам резидент, для безопасности, поселился не во дворце, а в отдельном, хорошо защищенном от внезапного нападения доме. Здесь же квартировал и его помощник Шевалье.

Если уж Смиссерт решил потревожить генерал-губернатора донесением, то события в самом деле назревали не пустячные.

«Во всем полагаюсь на вашу находчивость», — ответил Капеллен резиденту.

Получив депешу, Смиссерт облегченно вздохнул. Руки были развязаны. Он мог поступать так, как подскажет изобретательный ум. Во всем полагаться лишь на самого себя!..

…Конь богослова Киая Моджо пробирался по белым от пыли и цветущего сахарного тростники равнинам, по склонам вулканов и джунглям.

Девственный лес — римба непроходимой темно-зеленой стеной встал перед Моджо на пятый день пути. Болота, речки, водопады, заросли колючих ротангов… — без ножа не пробиться в душную лесную глушь… Носились над зеленой водой пурпуровые цапли, марабу и пеликаны. Их громкие крики будили сумеречную тишину. По ночам трещали цикады, рычали в зарослях тигры, бесшумно проскальзывали мимо пантеры. Словно каменные изваяния, стояли в тростниковых зарослях серые носороги. Это был римба… Ночью он горел холодными фосфорическими огнями.

Спутник Моджо, полуголый крестьянин с цветным платком на голове, по каким-то одному ему известным приметам находил дорогу. Питались они дикими бананами и плоскими яванскими желудями. Поговаривали, что в этих лесах и болотах скрывается со своими людьми страшный разбойник Абдулла, в прошлом крестьянин одного из кампонгов Джокьякарты. Много неприятностей причинил Абдулла голландцам. Не щадил он и важных адипати, бупати, теменггунгов, плохо обращающихся со своими крестьянами. Всякое вооруженное выступление крестьян голландцы считали делом рук Абдуллы и назначили высокое вознаграждение за его голову. Абдулла был неуловим. Он появлялся то в Багелене, то в Кеду, то на склонах вулкана Мерапи.

С этим-то Абдуллой и пришлось повстречать богослову Моджо. Из чащи вышел на тропу невысокий крупноголовый человек, обнаженный до пояса. Его темное бугристое тело напоминало кору тикового дерева. Подрагивала седая бородка. Из-под низко надвинутого на лоб платка насмешливо поглядывали суженные глаза с синеватыми зрачками. Сухонький старикашка с тонкой жилистой шеей и ребристой, будто из бамбуковых палок, грудью…

— Мир тебе, святой отец, Дулла рад тебя видеть, — приветствовал он Моджо, приложив сложенные ладони ко лбу. — Вот уж справедливо сказано, что неисповедимы пути аллаха. Но здесь ему, кажется, делать нечего…

— Я не собираюсь возвращать тебя на путь истины, — сухо ответил богослов. — Пусть каждый молится своему богу. Мы проголодались и хотим есть. Прибыл я от известного пангерана Дипонегоро по важному делу. Он велел передать тебе два слова: «бамбу рунчинг»…

«Бамбу рунчинг» — значит «бамбуковое копье» — древний девиз повстанцев. Еще со времен Дипонегоро Первого им обменивались при встрече восставшие крестьяне. «Бамбу рунчинг» — это «война захватчикам!».

Услышав знакомые слова, Абдулла просветлел. На его черных от бетеля губах появилась мягкая улыбка.

— Вы желанный гость. Я готов вас выслушать, — проговорил он уже серьезно и взял коня под уздцы. — Бамбу рунчинг!..

…Онтовирьо, только что вернувшегося из поездки в Селаронг, схватили голландские солдаты. Допрашивай его сам Смиссерт:

— Вы обвиняетесь в государственном преступлении — подстрекательстве раджей и старшин кампонгов к мятежу. Вы послали некоего муллу Моджо для связи с разбойником Абдуллой…

Онтовирьо бросил на резидента брезгливый взгляд.

— Вы забываетесь, Смиссерт. Я — на своей земле и отчитываюсь только перед своим султаном и аллахом. Вы для меня — только чиновник, плохо выполняющий инструкцию. Я буду жаловаться Совету и генерал-губернатору…

— Напрасно вы задираете нос: ваш султан Джарот сегодня утром умер! Я заставлю вас отчитываться…

Онтовирьо побледнел, покачнулся.

— Это вы, вы отравили его!

Смиссерт недобро сощурился.

— Уведите его!..

Кратон султана Джокии представлял собой огромный четырехугольник, — обнесенный высокими стенами, внутри которого помещались меньшие квадраты со своими стенами и воротами; в центре стоял дворец султана.

Онтовирьо, принцев Мангкубуми и Беи поместили не во дворце, а в одном из «квадратов». «Человек с собачьими зубами» оцепил кратон войсками. По главной улице Джокьякарты — Тамариндовой аллее гарцевали кавалеристы. Дороги на Семаранг, Соло, Черибон были перерезаны. Во все кратоны раджей и в деревни расторопный Смиссерт послал своих гонцов с фальшивым воззванием якобы от имени Онтовирьо, Мангкубуми и Беи: ввиду того что султан Джарот скончался, выступление против голландцев откладывается на неопределенное время. Приказ умершего султана отныне силы не имеет…

Онтовирьо тяжело переживал утрату брата Джарота. Еще тяжелее было от сознания, что великое дело загублено.

Дядя Мангкубуми утешал:

— Терпение — прекрасное качество. Визирь персидского царя Хосрова Первого как-то сказал: «Лучше временно унизиться, чтобы в конце концов победить, чем победить таким образом, что в конечном счете эта победа привела бы к постоянным унижениям».

Онтовирьо горько улыбался:

— Тот же визирь Бузурджмир также произнес: «Терпение — прекрасное качество, но жизнь слишком коротка, чтобы долго терпеть…»

Дядя не сдавался:

— У одного шута спросили: «Почему петух, просыпаясь по утрам, поднимает одну ногу?» Он ответил: «Потому что петух упал бы, если бы поднял сразу обе ноги».

Будь подобен этому мудрому петуху, дитя мое: не поднимай обе ноги сразу. Сюда, на похороны Джарота, едет генерал-губернатор ван дер Капеллен. Рафлс обещал сделать тебя султаном после смерти Джарота. Станешь правителем — легче осуществится наше дело.

Капеллен рассеянно выслушал Онтовирьо.

— Рафлс — закоренелый враг Нидерландов! — прорычал он. — Этот джентльмен до сих пор считает, что Англия совершила глупость, вернув нам Ост-Индию. Это он поставляет оружие мятежнику Бонджолу на Суматру. Это он заигрывает с неподвластным нам султаном Аче. Это по его вине до сих пор не выполняется лондонское соглашение четырнадцатого года. Англия и сейчас предъявляет свои права на Суматру и другие острова. Это Рафлс отправил в ссылку на Амбоину вашего дядю принца Мангкубуми, и он находился в изгнании до тех пор, пока мы не вернули его. Рафлс негодяй!..

— Ваш резидент арестовал нас…

— Досадная ошибка. Я проверил факты. Вы были всего лишь исполнителями воли ныне покойного султана. Вы, Мангкубуми и Беи храбро дрались с англичанами. Данное обстоятельство снимает половину вины. И все же вы состояли в заговоре…

«Платите за зло справедливостью», — говорил Конфуций. Я хочу быть справедливым правителем. И вы должны правильно понять меня. Туземные правители требуют от нас, чтобы мы соблюдали адат. Могу ли я противиться подобному желанию, наживать врагов? По адату вы не можете наследовать корону, так как имеется законный наследник трехлетний сын Джарота Мас Менол. Чтобы рассеять глупые слухи о якобы насильственной смерти Джарота, мы должны провозгласить новым султаном его сына. Если бы Нидерланды передали корону вам, что подумали бы раджи о вас и о нас? Мас Менол до совершеннолетия будет находиться под опекой голландского визиря. Кроме того, Совет утвердил опекунами вас, принца Мангкубуми, мать Мас Менола Рату Кентьоно и его бабушку. Вот если Мас Менол умрет, тогда…

Султан Джарот скончался при загадочных обстоятельствах. Его нашли в опочивальне уже похолодевшим. Рядом, на арабском ковре, валялась золотая чаша. Доступ в покои в позднее время имела лишь одна молодая красивая рабыня. Но она таинственным образом исчезла после роковой ночи…

Погребение султана было пышным. Его хоронили со всеми почестями. Капеллен и Смиссерт сказали много возвышенных слов о добродетелях Джарота. Онтовирьо только сжимал рукоятку криса. Он видел насквозь этих лживых людей. Покойному Джароту надели на шею золотую голландскую цепь. Большего надругательства трудно было придумать.

Решение генерал-губернатора об опеке глубоко задело резидента Смиссерта и его помощника Шевалье. Оба считали, что место мятежникам не у трона, а в тюрьме. В опекуны они предлагали своих, надежных людей. Но Капеллен остался непреклонен:

— Разве вы не знаете, что в Кеду и Багелене восстание? И возглавляет его небезызвестный Абдулла? Мятежники обвиняют в смерти султана Джокии вас, Смиссерт, и вас, Шевалье. Они требуют немедленно освободить Онтовирьо, Беи и Мангкубуми, дабы их не постигла подобная же участь. Можно разогнать мятежников — я уже бросил в Кеду дивизию. Но как вы рассчитываете доказать раджам, что смерть султана — не ваших рук дело? Вы должны бдительно следить за этими тремя. Сейчас главное — успокоить Яву. Бантам опять поднимает голову… Доводы Капеллена не убедили резидента и его помощника.

— Я знаю коричневых, — раздраженно говорил Смиссерт помощнику. — Таких, как Онтовирьо, нельзя подкупить. Капеллен — осел и дорого заплатит за свое легкомыслие. Сегодня же напишу королю донос…

Смиссерт несколько запоздал: донос на генерал-губернатора еще раньше отправил финансовый чиновник Гунс. В его дневнике появилась новая запись: «Ява по-прежнему остается дефицитным островом. Плюс Молукки, Борнео, Суматра. Капеллену не дают покоя лавры Дандельса. Непробиваем, как барабан! Мятежи обошлись уже в семь миллионов гульденов».

Ван дер Капеллен считал себя мудрым политиком. Рафлс — враг. Следовательно, нужно делать все не так, как делал Рафлс. Необходимо развенчать Рафлса в глазах туземных правителей, убедить раджей и пангеранов, что только он, Капеллен, истинный борец за права туземцев, только он может изменить все к лучшему. Он, подобно Дандельсу, затеял великое дорожное строительство. Он стал насильственно внедрять систему выращивания кофе. Он был недоволен тем фактом, что все большее число европейцев и китайцев, минуя его, основывало плантации на Яве. Он приказал уничтожить, отобрать эти плантации, закрыл все порты для иностранцев.

Ван дер Капеллен решил, что все яванские земли должны принадлежать Голландии. Сам король предложил создать новую Нидерландскую торговую компанию вместо пресловутой Нидерландской Ост-Индской компании и стал ее главным акционером.

Капеллен, закусив удила, помчался, не разбирая дороги. Он издал жестокий указ, запрещающий яванским князьям сдавать земли в аренду под плантации европейским и китайским частным предпринимателям. Этот закон грубо попирал древнее яванское право, по которому земля принадлежала князьям и они по собственному усмотрению могли сдавать ее в аренду. Он объявил все старые арендные договоры недействительными, конфисковал частные землевладения, созданные еще Дандельсом и Рафлсом.

Это постановление было грубой политической ошибкой. Больше того: Капеллен протянул руки к владениям султана Джркьякарты и сусухунана Суракарты:

— Приказываю сдать земли княжеств в аренду голландскому правительству. Мы будем платить…

Все сразу разгадали тайный смысл заявления генерал-губернатора: Капеллен, по примеру Дандельса, решил раз навсегда покончить с Джокьякартой и Суракартой, подкупить их султанов, согнать принцев с земли, полностью лишить их доходов, самостоятельности, превратить в голландских чиновников.

Голландцы отравили сусухунана, султана Джарота, а теперь решили разделаться с принцами!..

Все пятнадцатитысячное население кратона Джо-кии вновь пришло в волнение.

Фактическими правителями султаната стали Онтовирьо и Мангкубуми. У них искали защиты. Трехлетний султан Мас Менол с погремушкой на ноге бегал по дворцовому саду под присмотром нянек, за него все государственные дела пытались решать Смиссерт и Шевалье.

Но всякий раз они наталкивались на железную волю принца Онтовирьо.

— Я опекун несовершеннолетнего султана, — заявил он резиденту, — и не позволю, чтобы голландцы обворовывали ребенка, который по своему неразумению не в состоянии защитить себя. Мы не признаем и не желаем признавать ваше постановление!

Смиссерт выходил из себя. Если бы не строжайший приказ Капеллена «не дразнить желтоглазых», он давно бы схватил ненавистного принца и сослал куда-нибудь в джунгли. Он решил медленно и неуклонно изводить Онтовирьо всякого рода мелкими придирками, доносами, слежкой за ним.

Онтовирьо и Мангкубуми почти открыто готовили восстание. Они вновь разослали преданных людей во все районы султаната.

На площадях кампонгов и городов собирался народ. Всадник, не слезая с коня, объявлял указ принца Дипонегоро — всем подданным по первому же сигналу быть в готовности зажечь перанг сабил. Таким сигналом послужат события в самой Джокин. Представители власти деревень и кратонов обязаны заготовить продовольствие, фураж, оружие, обучить людей военным приемам.

И повсюду посланцам Дитюнегоро говорили:

— Мы уже готовы! Давно готовы. Мы помним «Пантун о свободе». Мердека! Мердека!..

Крестьяне вместе с семьями уходили в леса и горы, и там творилась неведомая грозная работа.

…Онтовирьо исполнилось сорок лет. Выросли сыновья. Сколько событий прошло перед глазами! Сменялись генерал-губернаторы, султаны, революции в Европе вытряхивали королей, войны потрясали государства. На его памяти взошла и закатилась яркая лживая звезда Наполеона.

Нет, Онтовирьо не постарел! Красная земля, зашитая в мешочке, — талисман, подарок прадеда Суварги, — жжет грудь. Пора, пора… Или теперь, или никогда!

Беспримерный подвиг капитана Паттимуры и его подруги Кристины Марты, как бенгальская вспышка, осветил непроглядную ночь. Там, на краю Нусантары, расцвел гордый цветок Свободы. Бьет врагов пророк Свободы могучий Имам Бояджол. Кипит буйный зеленый Калимантан… Солнечный орел Гаруда расправил крылья.

Обожженный солнцем, прямой, словно копье, скачет Онтовирьо по белым полям Джокйи. Его неизменно сопровождает Шевалье. Чтобы досадить опекуну, резидент приставил к нему соглядатаем своего помощника. Шевалье груб и глуп. Зной сводит его с ума. Шевалье в своем голубом суконном фраке с вышитыми на воротнике и обшлагах дубовыми и померанцевыми листьями обливается потом, проклинает все на свете.

— Поворачивай назад, дьявол! — кричит он. — Ты задумал меня изжарить. Проклятое племя…

— Стремитесь, Шевалье, к сенангу, — подбадривает его принц. — Сенанг — это душевное спокойствие, высшее качество характера.

Онтовирьо ревностно исполняет все религиозные обряды, а Шевалье должен в это время стоять в сторонке, париться, как картошка в котле, терпеть, «выполнять инструкцию».

Крестьяне криками приветствуют своего принца Свободы,

— Что он им говорит? Что они ему говорят? — допытывается Шевалье у переводчика.

Переводчик, пряча саркастическую улыбку, поясняет:

— Он их приветствует по случаю пятницы. Они его приветствуют по случаю пятницы.

— Дьяволы, — ворчит Шевалье. — Они даже своих быков приучили бросаться на белого.

Странно, ي факт: яванские домашние буйволы, завидев голландца, поднимали хвосты и, наклонив лобастые головы, с воинственным ревом устремлялись навстречу. В таких случаях помощник резидента прятался за Онтовирьо.

Шевалье панически боялся тропических болезней и потому всегда был пьян. Онгговирьо относился к нему с брезгливой снисходительностью. И Шевалье платил за это оскорблениями. Но принц не оставался в долгу. Его поддерживали все придворные — каждый тренировал свою изобретательность, изощрялся в тонких издевательствах над резидентом и его помощником. Однажды Шевалье публично обвинил принца в непочтительности.

— Ты обязан приветствовать меня! — заявил он.

— Вся моя семья отныне будет преисполнена почтения, — невозмутимо ответил Онтовирьо.

Он научил попугая Буюнга в присутствии голландских чиновников кричать на голландском языке: «Моя семья приветствует Шевалье!»

Помощник резидента поклялся свернуть попугаю голову.

Инцидент произошел на торжестве по случаю рождения дочери у Онтовирьо.

Смиссерт в это время находился в Батавии. «Человек с собачьими зубами» срочно выехал в столицу, получив секретное письмо финансиста Гувса. Новости были потрясающие: король Голландии Вильгельм рассмотрел все доносы и решил немедленно сместить ван дер Капеллена «в связи с его неспособностью управлять финансами». Капеллен разорил казну. В Европе разразился кризис, цены на кофе и сахар упали, а ван дер Капеллен вместо того, чтобы приносить государству доход, требовал все новых и новых средств на строительство дорог и подавление мятежей. Вильгельм рассвирепел и решил прибегнуть к особым мерам: ван дер Капеллена отозвать, на его место назначить дю Бюс де Гисиньи в ранге специального комиссара с особыми полномочиями проводить любые реформы, какие он сочтет необходимыми.

Воспользовавшись отсутствием резидента, Шевалье задумал покуражиться над принцем Онтовирьо. Торжество было в разгаре. Сменялись серимпи — танцовщицы, взвивались в небо бенгальские огни.

От Шевалье несло ромом. Он горящими глазами смотрел на Онтовирьо, который беззаботно веселился. Тут же были и его сыновья и красавица жена Ратнанингсих, еще слабая, бледная, но приветливо улыбающаяся всем. Коран не чтит женщину, и рождение девочки — не слишком большое событие. Но когда рождается дочь у столь знатного человека, как опекун султана, — это уже праздник.

Вельможи, облаченные в богатые одежды, окружали Онтовирьо, сидящего у трона на обитой бархатом скамейке.

Сочтя момент удобным, Шевалье подошел к Онтовирьо и громко сказал:

— Ты забыл пригласить меня и доблестных офицеров на свой праздник. Мы пожаловали сами. Кто разрешил тебе устраивать торжество во дворце султана? Или ты вообразил, что я здесь больше не хозяин? Сейчас же убирайся отсюда со своим выводком, иначе я выброшу тебя вон…

Алкогольное безумие овладело Шевалье, и он уже не отдавал себе отчета в том, что говорит. Его душила злоба, злоба мелкого чиновника, ненавидящего этих важных коричневых вельмож, не желающих считаться с ним.

Неизвестно, кто выпустил из клетки попугая Буюнга. Попугай сел на раззолоченный трон и закричал:

«Моя семья приветствует Шевалье! Бей мачанов…»

Огромный зал притих. Офицеры кинулись ловить птицу, но Буюнг улетел.

Онтовирьо поднялся и молча вышел из зала. Он сразу же уехал в Тегалреджо. Шевалье неправильно расценил этот поступок: он вообразил, что принц испугался очередного доноса.

Помощник резидента решил во что бы то ни стало доконать принца, вывести его из состояния сенанга, устроить скандальчик, о котором потом можно будет со смехом рассказывать собутыльникам: «Я проучил одного желтоглазого… Он умер где-то не то на Тидоре, не то на Тернате…»

На другой день Шевалье отправил в Тегалреджо отряд солдат с приказом проложить дорогу через владения Онтовирьо. Дорога должна обязательно пройти через могилу прабабушки принца Рату Агенг. Здесь, на могиле, очень часто в вечерние часы сидел Онтовирьо и предавался размышлениям. Первый бамбуковый кол солдаты вбили в могилу Рату Агенг. Мангкубуми, зная неукротимый нрав племянника, поспешил в Тегалреджо.

Помощнику резидента хотелось спровоцировать Онтовирьо на «маленький мятеж». Тогда можно будет схватить его как бунтовщика и раз навсегда разделаться с ним. Смиссерт возражать не станет. Капеллену сейчас не до разбирательств.

Рассчитывая на полную безнаказанность, Шевалье действовал грубо, прямолинейно.

Мангкубуми запоздал. «Маленький мятеж» уже разразился. В Тегалреджо со всех сторон стекались крестьяне с дубьем и самодельными канджарами — большими кривыми кинжалами с обоюдоострым лезвием. Вместо кольев повсюду торчали бамбуковые копья — символ войны.

Онтовирьо объявил войну голландцам. Этого только и желал Шевалье. Но он явно перестарался.

Прибывший из Батавии Смиссерт принялся бешено трясти пьяного помощника:

— Подлый негодяй, что вы здесь натворили? Я пристрелю вас, как бешеного пса…

Резидент отправил с белым флагом в Тегалреджо своего парламентера. Онтовирьо и Мангкубуми предписывалось немедленно явиться в кратон. В случае неповиновения оба принца будут арестованы предстанут перед судом.

— Передай своему господину, что мачан никогда не был судьей бантенгу. Настало наше время судить, — сказал парламентеру Онтовирьо.

— Адженг, — обратился он к жене, — готова ли ты к испытаниям? Война уже началась…

Ратнанингсих прижалась лицом к его руке.

— Возьми бриллианты, золота и серебро и поезжай с сыновьями и дочерью в Селаронт. Драгоценности передай народу — пусть крестьяне закупают оружие. У нас больше нет дома…

19 июня 1825 года Смиссерт послал в Тегалреджо стражу для ареста Онтовирьо и Мангкубуми.

Старый Мангкубуми хладнокровно поднял тяжелый пистолет и выстрелил: лейтенант упал. Крестьяне набросились на солдат. Через несколько минут с врагами было покончено.

— А теперь в Калисоко, в Селаронг!.. Разъяренный Шевалье сам вскочил на коня и с большим отрядом поскакал в Тегалреджо. Но Онтовирьо и Мангкубуми уже и след простыл.

Скрежеща зубами от бессильной злости, помощник резидента приказал поджечь пустующий дом принца. Языки пламени высоко взметнулись над пальмами и рисовыми полями.

…Онтовирьо больше не существовало. На равнинах Центральной Явы появился руководитель невиданного в истории Малайского архипелага восстания Дипонегоро!