Герой Советского Союза лейтенант БАБАК Олег Яковлевич

Родился 25 февраля 1967 года в селе Виктория Полтавской области Украины. Окончив Ленинградское высшее политическое училище, служил в софринской бригаде внутренних войск МВД СССР заместителем командира роты по политчасти.

За полтора года офицерской службы провел в горячих точках 385 суток. Был награжден медалью "За отличную службу по охране общественного порядка".

Звание Героя Советского Союза присвоено Указом Президента СССР от 17 сентября 1991 года.

"ЗДРАВСТВУЙТЕ, мои дорогие бабуся, мама и папка!

Я написал вам письмо из Москвы, должны были отправить.

Мы прилетели из Вильнюса в четверг ночью, а в воскресенье вылетели в Карабах. Дорога замучила, перелет за перелетом. 7 числа (март 1991 года. — Ред.) дал телеграмму вам. А 8-го утром поехали на службу на 7 дней, вернемся 15 числа. Я пишу вам письмо на заставе. Что это такое, сейчас вам расскажу.

Это старый заброшенный домик в далеком-далеком горном селе. Километрах в 1,5-2 проходит граница с Арменией, прямо через дорогу, там по перевалу идет дорога. Кругом лес, уже армянский. Застава эта у меня самая дальняя. Машина едва доползла, да еще километра полтора шли пешком.

Застава высоко в горах. Но тут хорошо одно — тихо и никто не беспокоит. Стоит у нас тут печка-буржуйка — рубим дрова и топим. Есть варим сами — стоит плита с баллоном. Правда, газ уже едва горит. Но так жить можно. Одна беда — четыре дня не было света. Натопили смальца и смастерили каганец на печи, пока не нашли керосина. А сегодня свет появился, не знаю, надолго ли.

Три дня мела такая метель — снегу по пояс в горах. А сегодня стояла такая жара — мы загорали на снегу. Тут же высоко, ультрафиолета много, все пообгорали.

Осталось еще два дня. Не знаю, как нас и менять будут — все занесло, а теперь, как все растает, никто к нам не пробьется. Но поглядим. Вернемся, отправлю вам письмо. Здесь такая красота. Утром ишаки, как будильники, кричат. 17-го числа проведем референдум, и тогда будут отпускать на выходные. Я должен приехать в первой партии. Но как это будет, точно не скажу. Будет видно".

17 марта состоялся референдум по вопросу, быть или не быть Советскому Союзу. Внешне он прошел по-праздничному, как всегда проходили выборы в Советы народных депутатов — алый кумач, веселые мелодии из динамиков, утренний подъем без суровой

старшинской команды, по-вольному. И голоса за сохранение своего родного державного Союза воины-славяне отдавали привычно-буднично, ничуть не волнуясь за конечный результат. Ну скажите, кто, если в здравом уме, если не сволочь, не предатель Родины, может выступить, даже голосуя тайно, втихую, анонимно, за развал могучей страны? Это ж будет преступление перед собственным народом!

Эти военные, который год не снимающие полевой формы, за государственные интересы Союза нерушимого уже не раз успели крепко схватиться с националистами, сепаратистами, просто бандюками и мародерами, наживающимися на чужом горе. Солдаты и офицеры софринской бригады особого назначения внутренних войск МВД СССР уже успели побывать в Фергане, в Баку, в Тбилиси, в Вильнюсе.

Он, Олег Бабак, еще курсантом был и в Баку, и в Ереване. Теперь вот загорает здесь, на границе между враждующими республиками, которые прежде называли братскими.

Он не ропщет на судьбу свою походную. Ему, замполиту роты, никогда не требовалось специальных опросов и анализов общественного мнения, чтобы загодя знать совершенно точно — все его сослуживцы выступят за сохранение Союза. "За что воюем?" — как часто этот вопрос остается без ответа, повисает в воздухе невесомым горьким пеплом. Для Олега вопрос этот никогда не был риторическим. Он всегда знал, что такое воинский долг, для чего предназначены внутренние войска МВД, войска правопорядка.

Как-то, еще курсантом, писал знакомой девушке:

"Если бы Вы были мужчиной, я бы бросил перчатку (переслал бы бандеролью). Вы страшно оскорбили меня, черт побери! Даже не меня, а войска "железного" Феликса, которые прошли свой славный и трудный путь от ВЧК до ВВ МВД СССР (Ленин — почетный красноармеец одной из частей здесь у нас). К Вашему сведению, во внутренних войсках не штаны протирают, а несут боевую службу, независимо — в мирное или военное время.

И каждый раз, когда ты спишь уже, как мышка, солдат, заступая на пост, примыкает магазин, снаряженный боевыми патронами. А это значит, что не всякую войну видно. А в этой тоже и жизнь, и смерть рядом стоят. Больше не скажу ничего — не имею права. Но я хотел бы, чтобы тебя достал стыд..."

Подруга его, до поры заочница, родом из интеллигентной семьи. Сама училась в институте культуры, мечтая стать режиссером. Круг ее интересов — высокая поэзия, умная проза, модные театральные постановки, иностранные языки, живопись. Их почтовый роман завязался как-то случайно, от нечего делать, забавы ради, когда старшеклассницы написали письма в военное училище, каждая — "самому красивому курсанту". Она пока шаловливо упражнялась в эпистолярном жанре. Он же, основательный во всем сельский парень, решивший стать офицером, увлекся новой своей знакомой всерьез. Найдя в ней умную собеседницу, письма писал и игриво-шутливые, и серьезно-раздумчивые, живо спорил по самым разным вопросам, которых так много бывает у молодых людей на пороге грядущей самостоятельной жизни.

Богатый душой, пылкий юноша старательно прятал в своей переписке лишь самые нежные, сугубо интимные переживания, не доверяя их, как некоему свидетелю, даже чистому листу бумаги. Но вот когда задевали честь и достоинство военного мундира (хоть и случалось это зачастую беззлобно, без желания обидеть или оскорбить, а лишь из полемического молодого задора), Олег готов был дать решительный отпор. С первого дня в училище он был стойким идейным бойцом, давшим присягу раз и навсегда. Военную жизнь любил не безоглядно — при всей своей пылкости и служебной страстности, видел не только белое и черное, умел анализировать, трезво оценивать окружающее и окружающих.

Девушка, тоже натура тонко чувствующая, скоро поняла, что встретила в Олеге незаурядную личность. Потому и сберегла на долгие годы эти письма.

"Ты писала насчет передачи "В гостях у сказки" и "дурдома". Почему так? Если бы я знал конкретно, что тебе сказали... Но все же я попытаюсь более-менее понятно объяснить.

Передачу "Служу Советскому Союзу!" я тоже не люблю и вполне согласен — это парад. Война — другое. И армия — совсем другое. Это все для глупых десятиклассников и сентиментальных стариков. Ты пишешь, что у тебя добрая половина фамилии — военные. Получают они, наверное, неплохо. Поверь — не зря. И быть может, нервишки пошаливают у кого-либо. Может, это и не заметно внешне, но это правда. Это очень тяжелая и черная работа. И неблагодарная ко всему (я имею в виду материальное вознаграждение). В жизни бывает все по-другому, чем в кино и книгах, к нашему сожалению. Ну это уже социальные проблемы.

Насчет нелестных отзывов. Поверь мне, пожалуйста, что очень трудно объяснить человеку, который продавал свою честь за импортные шмотки, который презирает свою же культуру, искусство, который ходил с выкрашенной башкой (таких очень много, даже слишком), что такое долг перед Родиной, что такое Присяга и что значит "надо". А кому в 19 лет не хочется жить?

К сожалению, теперь стало вполне допустимым, не позорным не служить в армии. Зачем, если есть возможность не служить? А ведь раньше это же было делом чести мужчины! Ведь складывалась эта психология годами.

Жить для себя стало модно и престижно. Ты посмотри вокруг на своих сверстников, посмотри, как живут они и чем дышат. Выйди на улицу вечером, оглянись на дискотеке, сходи на концерт рок-группы какой-нибудь. А ведь все они идут сюда. И самое плохое, что школа и даже родители надеются на то, что армия возьмет на себя и функцию перевоспитания, так как туда уже приходят воспитанными — дурно или хорошо.

И здесь сто проблем. И не верь тем, кто, придя из армии, бьет себя в грудь и на каждом шагу орет: "Я афганскую степь топтал!" Сегодня пришло к нам в батальон обеспечения пополнение (солдатский батальон). Их привели в столовую, всех стриженных наголо. Не успели даже переодеть — все в джинсах и еще с огоньком наглости в глазах. Так вот, сегодня они помоются впервые в солдатской бане и наденут сапоги, и огонек погаснет. КМБ — курс молодого бойца — у них чепуха. Но глазам не веришь, когда самый борзый пускает вместе со слезой, извини, пожалуйста, сопли. И если б вы, девушки, могли видеть своих "героев", может, кому-то и не подали бы уже руки. Ты спроси у родственников, что такое дедовщина, откуда она и как из интеллектуала-студента вырастает скот, и это не грубо.

Есть и другая сторона медали. Есть разные офицеры, есть которые калечат людей морально. Дурное дело нехитрое. И за свои ошибки мы платим большой кровью и уже заплатили...

Я хочу, чтобы ты знала, что издержки в воспитании кадров есть. Но когда тебе в следующий раз скажут что-то подобное, спроси или попроси, вернее, — пускай начнет с себя. А этому "дурдому" я благодарен за то, что он меня научил ценить все настоящее. А из них, сопляков, он делает мужчин, кое на что способных. А балдеть, конечно, гораздо приятнее, чем рвать жилы. Вот я пишу тебе, а мне надо идти на "бега", а мне неохота...

Вот так".

Олег по-комиссарски упорно отмывал армию и свои многострадальные войска от грязи и плевков. И своим родным, и одноклассникам-односельчанам, и далекой своей подруге он просто рассказывал правду о службе, о жизни, которую знал не понаслышке. Пацифисты-чистоплюи, которым дали волю-вседозволенность, привыкли видеть в военных сплошь солдафонов, мужланов и неучей. Олег же встретил в училище добрых, отзывчивых товарищей, умных, строгих и справедливых преподавателей, жестких и заботливых командиров. Когда летом 89-го им вручали лейтенантские погоны, радость долгожданного офицерства мешалась с грустью расставания.

"Я здесь нашел таких друзей! Тех, кто вместе со мной голодал, сдыхал в поту, у кого ноги примерзали к сапогам, а он отдавал рваную перчатку на обмороженные пальцы друга.

Тех, кто на привале в 30-градусный мороз слушал по приемнику в 3 часа ночи Агузарову и пускал по кругу свою пачку "Беломора". И курили все — курящие и нет. Это не забыть. Это я нашел. А что я потерял? Сколько раз задаю себе этот вопрос. Ответить не могу... Хотел отец ко мне приехать на 3 дня, получил сегодня письмо. А я как раз в эти три дня буду одолевать стокилометровый марш. Жаль! Так всегда".

"Сегодня сдавали зачет по ФИЗО. Впервые в жизни я так плохо бежал марш-бросок на 6 км. Носил товарищам по два автомата сам, а сегодня на третьем километре пропало дыхание, хрипел минут 10 в буквальном смысле. Ты знаешь, вот сегодня я понял, что такое рука близкого друга. Автомат мне, конечно, не несли, этого я не мог допустить, но со мной бежали вместе и говорили: "Давай отдохни!" Я пробежал на "отлично" с запасом в 3 минуты..."

Курсанты внутренних войск конца перестроечно-перестрелочных 80-х прекрасно понимали, к чему надо быть готовыми. Прежняя таежная конвойка уже отходила для них на второй план. В стране разгорался пожар на развалинах. Спасателями и спасителями стали и молодые курсанты. У него не было сомнений в правильности выбранного однажды и навсегда жизненного пути. А после боевых стажировок в районах чрезвычайного положения, которые стали именоваться привычно-расхожим термином "горячие точки", он накрепко утвердился в мысли, что без внутренних войск стране будет и вовсе туго.

"Я стал уже определенным специалистом по решению национального вопроса. Ах, мой любимый Ереван! За трое суток спал часов восемь. Сегодня первый день, когда мы отдыхаем по-человечески. Ночью несем службу, а днем отдых, который обычно заканчивается, едва успев начаться. Мотаемся как проклятые.

Вчера охраняли железнодорожный мост и тропинку между двумя поселениями, армянским и азербайджанским, заслоном в 10 человек. Одна смена стояла на постах, другая спала. Возле костра я возился со станцией — был радистом. Знаешь, странное чувство: все стихло, только ветки потрескивают, ребята спят прямо на земле, завернувшись в плащ-палатки. Кто-то кашляет от дыма и ругается, и опять тихо. Пройдет поезд, в каком-нибудь окне стоит военный, ветер через открытое окно треплет галстук. Покажет он: "Мужики, ни пуха..." — и растает.

А еще я впервые узнал, как может выть ветер, вырывая автомат из рук. Наш костер рассыпался на маленькие звездочки. Остальное залил дождь. Все, спасаясь от ветра, легли на землю. Промокли в две минуты. Только радист пытался что-то крикнуть в эфир.

В пять утра нас сменили. Все брели молча, изредка поднимая глаза на луч пограничного прожектора и на огоньки американской базы на Большом Арарате в Турции.

Вот так и живем. Объявили приказ о переносе отпуска на сентябрь. Мне-то ладно, а у некоторых в августе свадьбы — они рвут и мечут. Но нам обещал наш генерал, что если вернемся хоть числах в двадцатых, то попробует нам пробить отпуск на август... Честно признаться, устал я, и не один я.

У меня дикое желание принять душ, по-человечески побриться и надеть чистую одежду — мое х/б можно использовать в качестве радиоактивного элемента. Я даже не знаю, чего хочу... На недельку домой. Как-то перелепила меня армия, переделала. Сегодня утром глянул в зеркало по пути в свою "казарму" и даже не узнал себя. На полном серьезе, даже не понял, в чем дело. Чуть не запел, упав замполиту на плечо: "Мама, забери меня домой". Олег никогда не любил расслабляться за рюмкой, даже во время отпуска. Яков Андреевич, отец, однажды очень удивился, когда сын попросил налить соточку "горилки". Видя в глазах отца недоумение, Олег пояснил: "Володька Акопов, товарищ мой, из нашего училища, в Абхазии погиб. Давай, батя, помянем..."

Когда, еще в восьмом классе, Алла Бойко устроила своеобразное анкетирование одноклассников, всем им был задан вопрос: "Что такое жизнь?" Олег Бабак тогда ответил: "Скажу на ухо перед смертью". В одной из записных книжек Олега вдруг появилась строка: "Мы на кладбище ходим к друзьям на свидание..." Может быть, это написано было после трагической гибели его друга Сергея Комлева? Серега утонул во время купания. Олег сильно переживал первую потерю...

Александр Наконечный, другой друг-односельчанин, воевал в Афгане. На войне смерть постоянно на своей кровавой охоте. Сашко, слава Богу, вернулся живым. Бесшабашный сельский мальчишка стал на войне бравым сержантом, на груди — орден Красной Звезды и медаль "За отвагу". О войне говорили нечасто. Александр, слушая рассказы Олега о его спецкомандировках в районы межнациональных конфликтов, недоумевал по поводу того, что вэвэшники должны отчитываться за каждый израсходованный патрон, что несут они службу на таких же, как в Афгане, горных заставах, окружены такими же вооруженными бандитами, но не имеют ни гранатометов, ни "добрых" пулеметов, ни даже ручных гранат. Уже пущено было в отношении Карабаха сравнение "наш карманный Афганистан", уже гибли там советские военные, уже высказывалось народное недовольство либо полным бездействием, либо полумерами, предпринимаемыми верховными властями страны в отношении национал-сепаратистов.

Когда в феврале 1989-го вывели войска из Афганистана, Олег учился на выпускном курсе. В одно из писем в родную Викторию он вложил листок:

"Моему другу Саше Наконечному.

"В связи с выводом наших войск из Афганистана я испытываю чувство глубокой скорби и облегчения. Облегчения от того, что не будут больше гибнуть наши сыны, скорби — за убиенных. А сегодня, в последний день вывода наших войск, по просьбе прихожан нашего прихода будет отслужен благодарственный молебен за окончание военных действий.

Г.Логвиненко, священник Курско-Белгородской епархии Русской православной церкви".

Мысли и чувства православного священника коммунист Олег Бабак вполне разделял...

***

ОН ПОСТУПАЛ в политическое училище сознательно, готовился стать комиссаром.

Образ политрука бесчестные перелицовщики отечественной истории уже марали черной краской в желании сделать одиозным символом "тоталитарного большевизма" и даже "сталинского беспредела". Олег Бабак умел достойно отвечать хулителям-клеветникам...

В тепловской средней школе, которая носит имя Героя Советского Союза А.Бидненко, он частенько оставался после уроков для всяческой общественной работы: играли в "Зарницу" (а он был командиром взвода на уроках начальной военной подготовки), устраивали субботники, концерты самодеятельности. Николай Федорович, историк, с удовлетворением наблюдал за диспутами, которые разгорались стихийно, в развитие какой-нибудь пройденной по обществоведению или по истории темы. Как-то зашла речь о коммунизме. Валя Тесля, завзятая спорщица, заявила:

— Коммунизм — это иллюзия, утопия. "Город солнца" нам не построить. И чтоб "каждому по потребностям" — это вряд ли. Сейчас каждый свои способности только на себя расходует...

Надя Власенко подругу поддержала. А Олег прямо вскипел:

— Да вы что! Поглядите, как производительность труда повышается, как уровень жизни растет.

— А уровень сознания что, тоже растет? Что-то не заметно. — Девчата стояли на своем.

— Нет, Олежка, ничего у нас с коммунизмом не выйдет.

— У вас с такими мыслями, конечно, ничего не выйдет!

Олег выдавал отступницам по полной программе. Пока по школьной. Через несколько лет идеологические споры продолжатся. На этот раз и сам Олег, и его собеседница-студентка теоретически будут более подкованы. Но Олег, кроме того, увидел уже собственными глазами трагические результаты "политических кульбитов" властей предержащих. Ему и его товарищам уже пришлось расхлебывать кровавую перестроечную кашу, заваренную теми, кто не только изменил собственным своим убеждениям, но и предал свой народ... "Ты спрашиваешь, как я отношусь к тому, чтобы быть коммунистом в настоящее время. В марте у меня истекает кандидатский стаж, и я думаю, что в марте я уже буду членом КПСС.

А партии себя реабилитировать не надо. Берия, Сталин, Брежнев — это не партия. Тухачевский, Киров, Фрунзе, многие другие погибли именно потому, что были коммунистами. А субъективистская оценка и такой подход к истории свет не проливает, а дает только почву слишком просто судить о таких вещах людям, которые боятся или которым не хватает силы и смелости копнуть и взглянуть на те проблемы, которые выходят дальше собственного благополучия и обязательно нарушают спокойное течение жизни. Зачем им партия, что она дает? Только взносы платить? А где же идеи? Идей нет! Это такая тема сложная, мне просто сейчас не хочется углубляться..."

Будущий политработник не был зашоренным ретроградом, сухарем и брюзгой. Ничто человеческое ему не было чуждо — много читал, пел под гитару, любил веселую компанию. Он нравился девушкам, и никогда не позволял себе малейшей лжи, неискренности, грубости по отношению к ним. Был остроумен, умел поддержать беседу, хотя порою очень смущался вниманием к себе.

"Был в Пушкинском театре, смотрел "Кутузова". Рядом со мной сидела студентка из текстильного института (узнал в антракте). Она при каждом выстреле на сцене закрывалась мной на всякий случай от шальной пули. Я долго терпел. Потом сказал: "Милая девушка, вы лучше падайте на пол — так надежнее, и рукав мой будет целей".

Она ответила, что предпочитает такой способ защиты, поскольку от меня не только пули, ядра отскочат. Потом долго прыскала периодически. В дальнейшем мы очень мило поговорили, я проводил ее даже до метро.

Дальше я был "избит" своим другом за свою шутку. Он заявил, что больше со мной в такие места ногой не ступит. Сказал, что я идиот и что ни одна дура за меня замуж не выйдет до тех пор, пока я буду таким... Дальше пошли изъяснения в жестком стиле. Я со всем соглашался... Смеялись до самого КПП...

Я был на концерте "Скорпиона". Это было что-то! Там уже не визжали, извини меня за простоту душевную, раздевались. Я не знал, куда смотреть. Такое надо видеть — "металлические" девочки дали газу. Как я вернулся живой, не знаю. Пришел, лег в свою самую ласковую, нежную и любимую кровать, трижды крикнул "Хеви метал!" и уснул..." Спектакль "Кутузов" в репертуаре он выбрал не случайно. Однокашникам по училищу Олег так и заявил: "Мы с Михайло Илларионычем, можно сказать, земляки — он ведь в моем Пирятине еще в капитанах ходил". Ребята шутили: "Значит, быть и тебе фельдмаршалом, курсант Бабак". Шутки шутками, а личность великого русского полководца всерьез интересовала Олега еще со школьных лет. Роман Л. Раковского "Кутузов" был едва ли не настольной книгой. Любое упоминание о фельдмаршале Олег внимательно изучал, делал выписки-цитаты. Когда заговорили о Кутузове с той студенткой в антракте спектакля, когда она высказала еще один комплимент своему симпатичному знакомому, бравый курсант не без некоторого щегольства с пафосом выдал: "Милая барышня, я стараюсь не забывать завет старика Кутузова, который говорил нам, военным: "Железная грудь ваша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов: она есть надежная стена отечества, о которую все сокрушается". Так-то! На том стоим!" Конечно, рок-концерты и спектакли в его курсантской жизни были редкими праздниками. Будни — занятия в классе и в поле, караулы (как один из лучших, Олег Бабак нес службу часовым у Боевого знамени училища), стажировки, командировки. Ко всему он был еще и комсомольским вожаком, и членом парткома.

"Недавно у нас было собрание комсомольского актива училища. Народу было! — это понятно, гости из райкомов, и... я его вел. Впервые довелось стоять перед такой аудиторией. Первые десять минут я даже не помню, но остальное время моя рубашка только высыхала. Поднял вопрос об одном из таких ребят, для кого уже готовы звания и кабинеты. Знаешь, волноваться я начал после. Когда начались... уточнения. Стало обидно и горько. Завтра пойду и выскажусь, буду воевать. По крайней мере, совесть моя будет чиста..."

Новоиспеченные лейтенанты, полные честолюбивых планов, убывали в войска. Личные дела молодых офицеров пошли в части спецпочтой. Синие коленкоровые папки с надписью "Секретно" хранили пока лишь по нескольку листочков. В аттестации на присвоение первого офицерского звания Олегу Бабаку читаем:

"За период обучения в Высшем политическом училище имени 60-летия ВЛКСМ МВД СССР зарекомендовал себя дисциплинированным, исполнительным курсантом. Учебную программу усваивает на "хорошо" и "отлично". Имеет широкий кругозор, много читает. Принимает активное участие в общественной жизни подразделения. Являлся секретарем бюро ВЛКСМ роты. Член партийного комитета.

В коллективе уживчив, с товарищами тактичен, готов всегда помочь, пользуется авторитетом. Принципиален, открыто говорит о недостатках своих и товарищей. По характеру спокоен, выдержан, уравновешен. Общителен. Имеет большой круг друзей. На критику товарищей и замечания командиров реагирует правильно.

Трудностей воинской службы не боится. Войсковую стажировку в должности заместителя командира роты по политической части закончил на "отлично". Проявил высокие нравственные, морально-боевые качества. Уверенно владеет формами агитационно-массовой работы. Особое внимание уделяет индивидуально-воспитательной работе.

Имеет высокие командирские качества. Получил хороший отзыв о своей работе.

Во время выполнения правительственного задания в Закавказье проявил себя с положительной стороны. Хорошо ориентируется в сложной обстановке, принимает правильные решения, действует четко.

Общевоинские уставы знает и выполняет. Физически развит хорошо. В строевом отношении подтянут. Вверенное оружие знает, владеет им уверенно. Военную и государственную тайну хранить умеет".

Характеристика эта — отнюдь не формальный документ, написанный под копирку. Ее заверили своими подписями люди, не только прошедшие рядом со своими воспитанниками училищными коридорами и полигонами, но и выполнявшие служебнобоевые задачи в районах ЧП. Командир роты капитан Кривов, комбат полковник Тарасов, начальник факультета полковник Назаренко, начпо училища полковник Смирнов и сам начальник училища генерал-майор Пряников прекрасно знали Олега Бабака. Он никогда не рисовался перед начальством, не заискивал в ожидании поощрений, он просто добросовестно постигал суровую науку побеждать...

***

— ...ОТШЕЛЬНИК, он спокойно, как и все, что делал в жизни, поднял крест свой за Россию и благословил Димитрия Донского на ту битву, Куликовскую, которая для нас навсегда примет символический, таинственный оттенок. В поединке Руси с ханом имя Сергия навсегда связано с делом созидания России.

Да, Сергий был не только созерцатель, но и делатель. Правое дело — вот как понимали его пять столетий. Все, кто побывали в лавре, поклонялись мощам Преподобного, всегда ощущали образ величайшего благообразия, простоты, правды, святости, покоящейся здесь. Жизнь бесталанна без героя. Героический дух средневековья, породивший столько святости, дал здесь блистательное свое проявление. — Хрупкая девушка-экскурсовод проповедовала легко, вдохновенно цитируя строки прекрасного русского писателя Бориса

Зайцева о Сергии Радонежском. Проповедовала, искренне веруя, это легко читалось в ее глазах.

И вера эта перетекала в тех, кто внимал душою в страстном желании постичь нравственную подоплеку торжественно-праздничного великолепия Троице-Сергиевой лавры.

— Хорошо бы всех бойцов наших сюда сводить, — выдал своим товарищам идею Олег Бабак, когда экскурсанты вышли из храма в солнечный день.

— Тогда тебя, товарищ комиссар, придется в духовный сан посвятить, — пошутил Игорь Митяков. — Полковой священник — нормальная должность, примерно подполковничья, что-то вроде замначальника политотдела.

— Ну уморили, — вступил в разговор Саша Яцура. — Наш Олежка и вдруг — святоша! Ни за что не поверю!

Но пересмешники враз замолчали, когда вступили под своды другого храма, где мерцали свечи, где благостно пахло ладаном, где лики святых глядели на притихших мирян вопрошающе-строго и одновременно милостиво.

—... Строятся. Идут на смерть. Грусть и судьба — и неизбежность. Ясно, что возврата нет...

Дрожь пробежала в этот миг по большому сильному телу. Олег повел глазами — не заметил ли кто из товарищей его внезапного смятения, когда кровь бросилась в голову, а сердце нехорошо захолонуло. Но товарищи лейтенанты, смешавшиеся с пестрой толпой экскурсантов, были задумчивы и тихи, и голос совсем юной провидицы-проповедницы звучал ровно и неотвратимо, повествуя о житии Преподобного Сергия Радонежского, покровителя земли Русской, духовника воинства русского, праведного:

— Единоборство Куликова поля вышло из размеров исторических. Создало легенду. В ней есть и несуразное. Подробности пусть отпадут, но, разумеется, миф лучше чувствует душу события, чем чиновник исторической науки. Можно отвергать известие, что Димитрий отдал мантию великокняжескую, а сам дрался простым воином, что, раненый, был найден на опушке леса после тридцативерстного преследования. Вряд ли мы знаем, сколько войска было у Мамая, сколько у Димитрия. Но уж конечно, битва-то была особенная и с печатью рока — столкновение миров...

Экскурсия по лавре завершилась. Голубоглазая проводница по святым местам ушла за новой порцией загорских паломников. Лейтенанты спецназа, в кои веки надевшие цивильное, радовались жизни беззаботно и безоглядно, как дети, забывая или просто не желая думать о том, что через час вернет их проворная зеленая змея-электричка в "расположение", и отбегут прочь золотые купола Сергиева Посада, и мир снова станет теснее, замкнувшись казармой и бетонным забором, и исчезнет многоцветье, оставив в лейтенантской обители лишь защитные оттенки камуфлированной формы. Друзья-однополчане обменивались мнениями насчет "Канонов" и "Никонов", которыми щелкали седовласые экскурсантки-иноподданные, не обходили вниманием достоинства молоденьких экскурсанток-соотечественниц. А Олег как-то затворился, пристально вглядывался в лица проходящих мимо бородатых чернецов и совсем еще юных семинаристов, тоже в черном, которые молчаливо и раздумчиво вышагивали в скверике, держа в руках тяжеленные фолианты. Что питает их, чем живут?..

Та поездка к православным святыням пробудила в Олеге что-то глубинно-сокровенное, о чем до поры размышлял лишь эпизодически и вскользь. "Жизнь бесталанна без героя" — простые и глубокие слова запали в душу. О незримой, неосязаемой грани между жизнью и смертью он не раз размышлял еще школьником. Теперь, человек военный, понюхавший пороху в злой, порою беспощадной действительности, все чаще, и не только в политбеседах с солдатами, но и про себя, произносил он слова "герой" и "подвиг".

Узнав, что его знакомая собралась со студенческим отрядом в зону спитакского землетрясения, написал ей: "Знаешь, когда я получил твое письмо о том, что в Армению улетаешь, я улыбнулся как-то невольно над словами "бросаем тепло, уют" и подумал, что все это ты поймешь чуть позже, и таких слов не будет потом, по возвращении, если, не дай Бог, придется отправиться туда или еще куда-нибудь второй раз.

Наши ребята там уже больше двух месяцев. Теперь отправляют и 1-й курс. Ты пишешь о газетах, что говорят не о том. Не знаю. Но у меня есть какая-то способность за скупыми строчками видеть большее. Уже привыкли. А знаешь, как смешно читать некоторые поздние комментарии событий. Когда вдруг узнаешь, что все воинские наряды на каком-то митинге, большом и бестолковом, представлял ты со своим другом и командиром взвода и думал про свой броник: "Мой хороший, золотой..." Но газета предпочитает все же не наряд из трех "камикадзе", а наряды.

Просто со временем приобретаешь способность видеть какой-то подтекст. И больше всего убивает то, что есть люди, которые опять заводят грызню. Такое горе вокруг. На таких у меня взгляд простой очень".

О людях недобрых, впрочем, он говорил ровно столько, сколько те заслуживают — мало. О друзьях-товарищах мог говорить бесконечно, взахлеб:

"Смотрел фотографии... Смотрю в загорелые лица друзей, в лица, что знакомы до боли. И так захотелось чего-то такого, понимаешь... Хотел бы для них, знаешь... Ну хоть так: "Мужики, уходите, я прикрою!" Слава Богу, не надо так".

Доверенные листу бумаги, высказанные близкому человеку мысли и чувства — предчувствие судьбы? Судьба предрекала подвиг, уготовила высокую и трагическую миссию героя...

***

— ВОТ ТАК и живем, йолдаш лейтенант. — Хозяин дома, старый сельский учитель Хасай-муэллим, положил на стол узловатые, словно корни старого дерева, темные от загара лет руки. — Совсем плохо стало. Работать некому: кто помоложе, те стараются в райцентр Кубатлы уехать или в Баку. Некоторые в России живут. Вот у Гулама Назарова два сына — офицеры: Гасан в Советской Армии служит, а Захид — в ваших войсках, внутренних, в Архангельске, как и ты — замполит роты.

Конечно, переживают за нас сильно — война ведь идет здесь. Ты мне скажи, что случилось с людьми? Я не пойму совсем! Раньше наши дети в Шурнух в школу ходили, там, на трассе. Армяне и наши вместе учились. Теперь в Шурнухе боевики, "летучие мыши", что ли? По дороге этой, Кафан — Горис, раньше все ездили спокойно, а теперь это — граница. Сколько сел вокруг пустые совсем стали — Мазра, Гадилли, Эйвазлы, Сейтас, Давудлу... Бегут люди от бандитов. Бандиты туда идут — жгут дома, обстреливают, скот угоняют. У нас недавно пять коров тоже угнали. Чем детей кормить, а?

Лейтенант Олег Бабак при этих словах едва не поперхнулся скудным угощением, которое от души выставил пожилой азербайджанец — лаваш, простокваша, стрелки зеленого лука. Для них он большой человек, начальник, йолдаш, товарищ, значит, лейтенант. А еще местные прознали, что сами военные называют Бабака Бабеком. Был такой азербайджанский герой национально-освободительной борьбы, персонаж многих произведений. Олега-Бабека совсем зауважали простые крестьяне. Его солдаты помогают хранить жизнь в махоньком селе Юхары Джибикли. "Юхары" означает "Верхние". Верхние — это точно: высота здесь — полторы тысячи метров. С одной стороны, вроде бы глушь несусветная. А если с другой поглядеть — райский уголок: воздух хрустальный, родники. Сады и огороды у каждого крестьянина ухоженные. Пастбища горные отменные. Леса первозданные — и дрова тебе, и ягоды-орехи, и птички поют, и зверье водится... Зверье... Пасторально-идиллическая картинка вдруг исчезла, словно красочный пейзажный слайд резко сменили кадром черно-белой фронтовой хроники — сожженные дома, искореженные взрывами и выстрелами машины, трупы. Двуногое зверье бродит теперь в этих краях, мешая людям жить на прекрасной земле.

— Мы не уйдем, Хасай-муэллим. — Лейтенант пожал старику руку, поблагодарил за угощение. Пошел вверх, к своей заставе, привычно-настороженно всматриваясь в темнеющий слева горный хребет. Там проходит та самая трасса Горис — Кафан. Дорогой жизни прежде называли, а теперь...

О плохом думать не хотелось — ни к чему тоску нагонять и на себя, и тем более на пацанов своих. Из сумерек выбежал Серый — заставский пес, узнав, тявкнул приветливо, стал ластиться, прыгать вокруг.

— Ну-ну, хорош баловать, — Олег потрепал собаку по лохматому загривку, — давай-ка на пост, карауль, отрабатывай паек!

Со стороны трассы послышался густой мерный гул — идет армянская колонна. Олег поспешил к заставе — надо глянуть, кто едет, что везет. Чертыхнувшись в который раз из-за отсутствия на заставе бинокля, офицер скоренько отсоединил прицел снайперки, стал наблюдать "линию фронта" сквозь перечеркнутый шкалой окуляр: впереди шла бээрдээмка, потом крытые КамАЗы, какие-то красные цистерны вроде бензовозов, грузовик с боевиками, колонну замыкал УАЗ. Вот за ним-то и нужен глаз да глаз: нередко именно последняя их машина останавливается, боевики дают несколько очередей в сторону села — дескать, знай наших — и быстренько сматываются.

Сегодня обошлось без выстрелов. Может, самим надоело палить, может, начальник боевого охранения у армян попался разумный, не захотел провоцировать военных на ответную стрельбу, тем паче что в колонне, видимо, были и машины-наливники с горючим. "Ну и слава Богу", — подумал лейтенант, набросил на крутые плечи зимнюю куртку и сел на бруствере ближайшего к заставе поста.

На горы опускалась холодная ночь с холодными звездами. Они казались колючими на безжизненном черном пространстве, и взгляд, обращенный к ним, не возбуждал мысли о бесконечности Вселенной и бессмертии души. Наоборот, до ломоты в висках от бросившейся к ним крови захотелось лейтенанту оказаться дома, в тепле и уюте. Там те же звезды, когда смотришь на них с равнинной полтавской земли, теплее и ближе, и не колют сердце, а наполняют его ровным светом и радостью жизни.

Здесь же... "За горами гори, хмарою повил, зааяш горем, кровь полил" — так писал Тарас Шевченко в своем "Кавказе". Этот великий поэт был кумиром Олега, портрет его вклеен в курсантский блокнот Бабака, его томики всегда были под рукой. Совсем недавно, в одном из писем матери и отцу он признавался: "Вот читаю сейчас Кобзаря, аж сердце болит. Такой человек был великий..." Не на те ли строки о горах, засеянных горем и политых кровью, набрел взгляд лейтенанта в шевченковском томике, не от них ли заболело сердце? Бог знает...

А ночь-то сегодня пасхальная, вспомнил Олег. Там, далеко, стоят в хатах куличи, вкруг выложенные пестрыми крашенками. И завтра будет Светлое Воскресение, и люди будут улыбчивы, добры всякому, приветливы каждому и радостны всей жизнью своею, несмотря на горести и напасти, и наполнятся верой и умиротворением. В его родной Виктории парни, его друзья-товарищи будут с веселым озорством целоваться-христосоваться с красивыми девчатами...

А тут люди убивают людей. Почему? Неужели это у них в природе, в крови? Вот недавно мусульмане отмечали свой главный в году праздник — Навруз Байрам. В этот день, как пояснили местные, самые лютые враги должны примиряться, забывать распри и обиды.

Но как раз в этот праздник в Ходжаллах обстреляли машину прокурора НКАО, наш медсанбат, караул на КПП. Или что — к иноверцам святые заповеди не относятся? Выходит так: обе стороны убеждают нас в миролюбии своей веры, а друг в дружку палят днем и ночью. Завтра Пасха...

На заставе за эти дни перечитал все немногие книжки и журналы, добрался до старого, за какой-то давно минувший год численника с наполовину вырванными листками. Прочитал там патетическую фразу кого-то из писателей: "Для всех воскрес Христос! Все мы, большие и малые, богатые и убогие, иудеи и эллины, все встанем и от полноты душевной обнимем друг друга!"

Безнадежно-горько вздохнул: "Если бы!.."

До полуночи оставалось совсем немного времени. Бросив взгляд в звездные миры, начальник заставы поднялся, чтобы еще раз обойти посты...

***

ВОСКРЕСЕНЬЕ только поначалу выдалось светлым, солнечным...

Километрах в полутора от села местные жители обнаружили труп лесника Шахина Мамедова. Его двоюродный брат Гариб Назаров пропал без вести. Азербайджанцы, естественно, пришли за помощью к военным. А куда им еще идти, если в селе из представителей власти один-единственный участковый?

Меж тем информация о двух пропавших азербайджанцах пошла "по большому кругу", так как прямой связи с батальоном мешали все те же живописные горы, что "хмарою повил". Как по испорченному телефону, майору Виктору Бурдукову доложили: "На 16-й пропали двое солдат". Хоть телефон и испорченный, но это была не детская игра, комбат почувствовал что-то недоброе, решил направить на заставу маневренную группу. Машин, как всегда, дефицит. Благо в тот день дежурила "таблетка" — санитарный УАЗ-452. Кого послать? Люди нужны надежные, способные принимать толковые решения в самой сложной обстановке, в отрыве от базы. Таких в батальоне много, но все задействованы, раскиданы по заставам, КПП. Одно слово — напряженка.

Экипаж машины боевой составили начальник штаба батальона капитан Игорь Шаповалов, начмед бригады, "афганец", полковник медицинской службы Владимир Лукьянов, самые опытные старшие сержанты, два Алексея — замкомвзвода Бочков и старшина роты Логинов. За рулем "таблетки" был рядовой Александр Лизогуб. Собрались быстро — по полной боевой.

В гостинице "Беркушад" райцентра Кубатлы, где квартировал батальон софринцев, на кумаче был крупно выписан лозунг "Выполнить задачу. Вернуться домой живыми и здоровыми". Такая вот откровенная наглядная агитация. Вроде как на многих гражданских автобазах, где нарисованный малыш напоминает уезжающим в рейс водителям: "Папа, мы ждем тебя с работы".

Доходяга-"таблетка", то надрывно хрипя, то жалко чихая, карабкалась по глинистым зигзагам. Дорога на "шестнадцатую" — хуже некуда. По весне обычное дело — промоины от тающего в горах снега, каменистые осыпи. Объезжаешь их — колеса едва не зависают над обрывом. Повороты-загогулины на этой "ишачьей тропе" такие, что даже небольшой "уазовский" кубик впритирку вписывается. Настроение у военных тоже хреновое: в бронежилетах, касках, при оружии, за время горного ралли все бока и мягкие места оббили, да еще и проголодались порядком, поскольку рванули по тревоге без обеда. Но главное — занозой сидели вопросы: "Что случилось? Кто пропал?" Полтора часа, за которые преодолели двадцать два километра горного серпантина, показались вечностью... Обед им предложили в Айине — село это было по пути, там тоже стояла софринская застава. Но задерживаться не стали, только постукались с однополчанами-славянами пасхальными крашенками, сваренными за неимением других красок с луковой шелухой. Сделав последний рывок до злосчастных Верхних Джибиклей, вздохнули с облегчением, выяснив обстановку. Главное — все свои на заставе живы-здоровы. А что найден труп местного жителя да второй азербайджанец пропал — огорчительно, конечно, но такое уже бывало, комендатуры соседствующих районов, армянского Горисского и азербайджанского Кубатлинского, пусть сообща разбираются.

Пока офицеры анализировали сумбурную информацию, которую наперебой выдавали местные, бойцы решили пообедать. Двух Алексеев — Логинова и Бочкова — солдаты не знали куда усадить, чем угостить. И причина не только и не столько в их "дедовстве", старшинстве, дембельских привилегиях — на заставе, тем паче самой дальней, всегда рады гостям.

Но ребята едва успели поднести ложки ко рту, как лейтенант Бабак скомандовал: "Парни, кончай есть, а то сейчас обратно все полезет — труп будем таскать. Поехали".

Пришлось дембелям снова подтягивать ремни и облачаться в броники ...

У заставы меж тем страсти накалялись. Женщины истошно кричали да еще, как здесь водится, в исступлении рвали на себе волосы, царапали лица. Солдатам казалось, что по их душам скребут. Немногочисленные детишки смотрели жалко и затравленно. Седые аксакалы тыкали пальцами в сторону Армении и наперебой выкрикивали проклятия. Хватали за рукава лейтенанта, требуя: "Йолдаш Бабек, пожалуйста, помогай нам!"

Надо было ехать к месту происшествия — военные привыкли откликаться на первый зов о помощи. Капитан Шаповалов остался на заставе. Знающий дорогу лейтенант Бабак возглавил тревожную группу.

(В последующих разборках некоторые высокие чины попеняли действующим лицам тех событий за "непродуманность решений и поспешность действий". Дескать, если бы не поехали тогда за трупом убитого лесника, то... Дескать, пусть бы сами азербайджанцы и вывозили его.

Этим рассудочным военным офицеры батальона готовы выставить свои "если бы": если бы на заставе был БТР, если бы были ручные гранаты, бинокли... Да еще если бы принять в расчет вероломство бандитов, к которому за три года войны доверчивые славяне никак не привыкнут. Да если бы забыли по обе стороны границы слово "месть", ржой разъевшее души людские. Если бы...)

"Таблетка" вновь полезла по горному склону и скоро остановилась возле группы людей. Участковый лейтенант милиции Гусейнов, невеста убитого, его сестра и еще несколько местных мужиков не решались спускаться с обрыва, ждали военных.

Тяжелое это дело — тащить вверх по крутому чуть не стометровому обрыву мертвое тело. Под стершимся протектором солдатских ботинок то осыпались мелкие камешки, то скользил суглинок, покрытый слоем прошлогодней прелой листвы, сквозь которую на прогретых солнцем пятачках пробивались тонкие стрелки-травинки... Но военным не до прелестей весеннего леса. Бочков и Логинов изрядно вспотели. Труп норовил выскользнуть, в его разнесенном пулями кровавом нутре противно урчало и хлюпало. Несколько страшных, смертельных ранений не оставляли сомнений в том, что лесник был расстрелян едва ли не в упор.

Тело стали укладывать на носилки, когда на дороге Горис — Кафан появилась белая "Нива"... Дед, матерый "афганец" полковник Лукьянов, спокойно и внятно проговорил: "Смотри, Олег, сейчас нас мочить будут". И взял наизготовку свой автомат... Азербайджанцы-аксакалы заблестели глазами: "Эрмени! Это они убили! Йолдаш Бабек, дай автомат! Мы сами..."

— Сами, сами... Сами с усами! — Бабак только и успел чертыхнуться про себя да еще крикнуть мирным: — Прячьтесь! Бегом домой!

Бандиты ударили враз из нескольких стволов. Устроившие засаду на азербайджанцев, они видели, что те приехали в сопровождении солдат внутренних войск. Но, видно, уходить без добычи волкам не хотелось. Отчетливо видели они и красный крест в белом круге на борту машины — и в него попала одна из пуль. Автоматная пилюлина калибра 5,45 мм рвет металл. Человеческую плоть — тем более. Достать подготовленных ловких военных боевики не смогли, в ответ те дали по короткой очереди стоя, как бы предупреждая: "С нами шутить не надо". Но и с трассы палили на поражение, не на испуг. Наши выпустили еще по одной очереди — уже с колена, а когда поняли, что дело принимает нешуточный оборот, залегли. Зато азербайджанцев бандиты свалили первыми же выстрелами, как в тире. Ни мужики, ни тем более женщины в растерянности не сумели даже толково укрыться, а лишь ползали под огнем армян на четвереньках.

Лейтенанту милиции Гусейнову разворотило бедро. Так что не смог он выполнить команды лейтенанта Бабака: "Уводи своих, мы прикроем!" Надеяться теперь можно было только на себя.

В "таблетку", куда уже загрузили труп лесника, успели затолкать кого-то из раненых, с ними поехали еще двое местных. Дед Лукьянов, прикрывая отход, стрелял с руки прямо из кабины, сноровисто, не откидывая приклада. Полковник был без бронежилета, но вел бой смело, не пытался укрыться даже в своей видавшей виды жестянке с красным крестом. Он рванул на заставу, решив вывезти из-под огня часть мирных и тут же вернуться с подкреплением и боеприпасами. Поначалу у Бабака было пять магазинов, но один он отдал полковнику для обеспечения отхода (два своих рожка Дед отстрелял в бою у дороги). Патроны из четырех магазинов на брата, взятых с собой сержантами, тоже таяли.

Лейтенант Бабак, поняв, что с оставшимися ранеными азербайджанцами быстро уйти не удастся, занял оборону. С ним были надежные парни, два старших сержанта, два Алексея

— Логинов и Бочков. Им он верил как себе...

Полтора десятка боевиков, которые начали бой против военных, — это еще куда ни шло. Крепкая тройка могла их прижать на время. Но спустя какие-то минуты со стороны Кафана по трассе в трех крытых грузовиках — это были "Уралы" или ЗИЛы — подъехала туча, человек шестьдесят-семьдесят. Стало ясно, что надо уходить: пока вернется машина с подмогой, все может случиться. Но и отойти теперь тоже было не просто — тяжело ранен лейтенант милиции Гусейнов. Он, правда, еще отстреливался из своего автомата, но самостоятельно передвигаться уже не мог. Тяжко было и раненой девушке, хорошо хоть, что удалось ей затаиться в относительном затишке.

Огонь был настолько плотным, что не поднять головы.

Бабак следил за перемещением армян, и мысли были короткие и четкие, как автоматные очереди в два патрона: "Вытащить местных... Наказать шакалов... Самим не подставиться..."

Пока его сержанты были рядом, они переговаривались, советуясь.

— Может, "вертушки" придут?

— Какие "вертушки"! Они в Степане, а туда хрен прозвонишься... Дохлое дело!

— Старшина, уходи к заставе!

— Не пойду, я — с вами!

Логинов отполз метров на тридцать, растягивая боевиков по фронту, отвлекая на себя.

Про себя он и с мамой уже простился, и со всеми. Он вел свой бой. Бабак с Бочковым — свой. Друг друга узнавали лишь по голосу автоматов.

Теперь переговаривались только лейтенант с замкомвзвода.

— Леша, если обойдут, нам конец! Давай уходи, если можешь.

— Вы что?! Вместе пришли, вместе и уйдем!

— Попробуй тогда на склон рвануть!

А склон начинается с сыпучего уступа — как в тяжелом бронике на него запрыгнешь под огнем? Бочков уже приготовился сделать такой отчаянный рывок, но едва шевельнулся, группируясь для прыжка, как буквально в сантиметрах от него влупили из пулемета. Пули вжикнули так близко, что комочки земли осыпали голову и плечи. Их уже взяли в вилку.

— Нет, не так будем. — Бабак не хотел отдавать инициативу боя противнику. — Ты мне спину прикроешь, а я — тебе. Нельзя, чтобы окружили.

Они придвинулись друг к другу. Они еще больше сблизились.

— Леха, если сегодня выберемся — с меня будет как надо, сегодня ж Пасха! Подожди, скоро "вертушки" будут!

— Ты че, Олег, какие "вертушки"! Вся надежда на заставу, а там вместе с нами шестнадцать человек — куда на роту соваться.

Вместо наших вертолетов на трассе появился бандитский БТР. Бочков грешным делом подумал, что тезки его уже нет — автомат Логинова молчал, а на том пятачке, где крутился старшина, уже вовсю горела подожженная трассерами прошлогодняя сухая трава.

Но Логинов, красавчик мужчина, успел-таки еще отползти, оттягивая на себя половину боевиков и принимая огонь крупнокалиберного пулемета с их БТРа.

Паузы в перестрелке были до пяти минут. У наших оставалось по последнему рожку патронов. Боевики не решались соваться, потеряв уже нескольких человек.

Бочков выполз на колею. Теперь он был ближе всех из тройки к боевикам. Но ему мешало солнце — прямо в глаза. Когда набегало облачко, он стрелял прицельно. Когда слепило солнце, бил короткими очередями на звук.

Они с лейтенантом отползли еще на десяток-другой метров. Бочков слышит:

— Все, Леха, нас обошли! Закрой спину — будем здесь держаться!

Теперь они сползли с дороги на обочину. Замполит закрывал Бочкову спину со стороны склона, по которому уже цепью развернулись боевики. Вышло так, что вдвоем они заняли круговую оборону.

С того пятачка можно было уйти только по дороге, с одной стороны которой зиял обрыв, с другой — занятый уже боевиками склон. Каждый сантиметр дороги простреливался. Бочков вдруг услышал:

— Эй, солдаты! Бросайте оружие и уе.....те, даем пять минут!

Явно русский воевал на стороне армян — матерщина была классическая, акцента никакого. Потом другой голос, с акцентом:

— Солдаты, уходите! Оставлять оружие и азеров!

Бочков слышал, как боевики переговаривались в цепи, пробираясь по склону в обход. Снайперы грамотно указывали цели своим автоматчикам — трассеры свистели в каких-то сантиметрах от Бабака и Бочкова.

— Уходи! — приказал замполит Бочкову.

Тот не выполнил приказа. Еще минут десять пролежали под пулями, отвечая одиночными, чтобы противник понял, что военные к себе не подпустят.

— Уходи, они идут!

Бочков лежал теперь на спине, вполоборота к склону, метрах в полутора ниже полотна дороги. Бабак вдруг поднялся — Бочков увидел его голову, плечи, до лопаток примерно. Последнее, что услышал:

— Стойте! Не стреляйте! Я один!

Бочков испугался: "Зачем встал? У нас ведь нет гранат, ничего для ближнего боя!" Потом понял: "Отводит от меня. Дает мне последний шанс".

За спину лейтенанту стал забегать бородач в свитере, с длинным стволом, похоже, с карабином. Бочков лихорадочно соображает, что делать. Стрелять никак нельзя: лейтенант один среди бандитов. Если и срежешь кого-то из них, остальные тут же расстреляют в упор Олега.

Тот, что с карабином, что-то кричал своим по-армянски. Потом, увидев прятавшихся в кустах азербайджанцев, побежал к ним. Бочков и раненый милиционер одновременно дали по короткой очереди — завалили. Сразу же плотный огонь боевики перенесли в их сторону...

Бочков в заварухе успел сменить место, проскочил метров пять. Затих. Патронов в рожке

— два-три, не больше. Как говорится, на крайний случай...

Тут и услышал знакомый голос: "Леха, Леха!" То был сержант Митьковский. Пришла помощь с заставы. Машину пришлось оставить чуть поодаль, за поворотом, где ее уже не могли достать армяне. Дед Лукьянов на пузе под бандитскими пулями полз к пенсии. Ему бы на заставе остаться, а он, по локоть в крови, перевязывал, вытащив из-под огня, раненых. Он корил себя за то, что во время первой перестрелки взял у Бабака один автоматный рожок. Но успокаивался теперь тем, что вроде бы успел вовремя — сержант Эдик Митьковский и рядовой Женька Небеский уже поддерживали лейтенанта и Бочкова огнем, а ефрейтор Алексей Дубина и рядовой Алексей Дурасов отрезали бандитов от

Логинова. Сержант Андрей Медведев и рядовой Эдуард Кулагин вскрыли цинк с патронами, снаряжали магазины.

Все стали подтягиваться к "таблетке", возле которой начмед мотал бинты на раненых милиционера и девчонку, колол им промедол. Бочков ему, как старшему, доложил-выдохнул:

— Лейтенанта в плен взяли!

— Ох, е...!

Потом, прокрутив в голове варианты, совсем не грозно, а как бы уговаривая:

— Рябята, давайте в машину, рисковать вами я не имею права! Его вытащим! Главное — живой...

В машину затащили раненых милиционера и девушку. Бойцы ухватились за проемы выбитых окон. Логинов и Дубина сняли бронежилеты, чтобы прикрыть водителя со стороны обстрела: один броник повесили на дверцу, второй — за спину. Ах, золотые эти мальчишки! В бою думали не о себе — о товарище. Так, отстреливаясь, и рванули на заставу...

Там едва успели отдышаться, как увидели долгожданный БТР. Резервную группу привел лейтенант Василий Атамась.

Бочков, видевший Бабака последним всего-то с полчаса назад, предложил начальнику штаба батальона:

— Если они его успели увезти, выходим на трассу, берем любую машину с заложниками. Пусть попробуют не отдать Бабака...

***

— ГИБЛОЕ место, — скажет потом лейтенант Василий Атамась об окрестностях села Юхары Джибикли. Долгий час и еще двадцать пять минут двигался их БТР к месту боя из Кубатлов. Атамась знал пока только одно — помощь потребовалась его другу Олегу, с которым не один пуд соли съели и в училище, и в бригаде. Знал, что надо торопиться, но своего механика-водителя не подгонял. Сержант Эдик Сафронов, молодчага, сам все понимал. Та горная дорога вообще-то для БТРа непроходима. Тот рейд по большому счету немыслимая авантюра. Но прошли-таки!

Когда БТР вышел на поле боя, поводя стволами и триплексами, одна мысль сверлила мозг Атамася: "Где Олег?" Боевиков Василий не боялся.

Лейтенант Бабак лежал без бронежилета, без автомата. Не сумев одолеть офицера в бою, его, безоружного, убили подло, когда поднялся в полный рост, чтобы остановить кровопролитие...

Лейтенант со своими парнями свой долг выполнили с честью — они не позволили бандитам совершить расправу над мирными крестьянами. Не они, солдаты внутренних войск, начали тот неравный бой. Они вели его достойно. Все зло бандитами было вымещено на лейтенанте с чудовищной жестокостью — пулей в спину, в упор.

Едва открылись люки БТРа, по броне горохом застучали пули. Но Василий Атамась не мог оставить друга на поле боя. Он приказал обработать склон из всего имеющегося оружия. В своих потерях в том бою боевики не признались. И не поверили, что против их роты держались в течение нескольких часов офицер с двумя сержантами...

***

ОЛЕГА Бабака похоронили в родном селе Виктория. На могиле последнего Героя Советского Союза бывает много цветов. Приносят их добрые люди — однополчане в дни памяти, школьники — в День Победы, молодожены — в дни свадеб. Когда в октябре 1991 года в сельском клубе Надежде Ивановне и Якову Андреевичу вручали орден Ленина и медаль "Золотая Звезда", на Полтавщину приехали боевые побратимы Олега, кавалеры ордена "За личное мужество" старшины запаса Алексей Логинов и Алексей Бочков — один из Смоленской области, второй из Омска. Над могилой своего замполита оба они искренне сказали: "Олегу мы обязаны своей жизнью..." Именно так — здесь уж ничего ни прибавить, ни убавить. На могиле друга никогда не лгут...

В Центральном музее внутренних войск есть последнее письмо последнего Героя Советского Союза. На помятой страничке, вырванной из школьной тетрадки, всего несколько строчек. Но сколько мыслей рождают они у нас! Когда и в связи с чем решил написать эти слова Олег? Бывало, он записывал только что приснившийся сон. Иногда уносили его вдаль мечты о будущем. Часто сердце сжималось при мыслях о далеком родном доме, где давно не был.

Экскурсовод подводит посетителей к стенду, на котором портрет красивого молодого офицера, его награды, училищный диплом и этот листок в клеточку с загадочными, мистическими строчками.

"Дорогие мои мама и папа!

Родные мои, не волнуйтесь. У меня все хорошо. Все в норме, как обычно. Как я хочу увидеть вас! Крепко-крепко обнять и поцеловать. Забиться, как в детстве, под твою руку, уснуть на твоем плече, папка, спрятавшись от всех этих невзгод, суеты, от этих мерзких неприятностей. Хочу забиться под теплое ватное одеяло, постеленное твоей нежной рукой, милая мамка.

Спрятаться от них хочу. А они достают, достают, проклят^"

Такое вот короткое послание, начатое ностальгически-нежно, а в последних неровных строчках срывающееся на отчаянный крик. Писал его Олег в этот раз по-русски, а последнее слово все-таки вышло по-украински...

Эта короткая, всего в двадцать четыре года, жизнь — горький, трагический символ смутного времени. Украинский хлопец, служивший под Москвой в союзных внутренних войсках, сражен был подлой пулей в кровавом поединке воюющих за Карабах племен. Достали его, проклятые, в его последнее Светлое Воскресение...

Борис КАРПОВ