Герой Российской Федерации старший лейтенант Немыткин Михаил Юрьевич
Родился 11 сентября 1970 года в Новосибирске. В ноябре 1988 года был призван во внутренние войска МВД СССР, срочную службу проходил в учебной роте специального назначения. Затем — учеба в военном училище, служба в отряде спецназа “Росич”. Воинское звание “старший лейтенант” получил досрочно. 1 апреля 1995 года был награжден медалью “За отвагу”. Звание Героя Российской Федерации присвоено 1 октября 1996 года (посмертно). Навечно зачислен в списки личного состава части.
Герой Российской Федерации лейтенант Зозуля Андрей Станиславович
Родился 10 октября 1972 года в поселке Конзавод Зерноградского района Ростовской области. В 1993 году окончил Владикавказское высшее военное командное училище внутренних войск МВД России им. С.М.Кирова. Проходил службу в должностях командира взвода, заместителя командира группы по спецподготовке в отряде “Росич”. Награжден орденом Мужества. Звание Героя Российской Федерации присвоено 20 июля 1996 года (посмертно). Навечно зачислен в списки личного состава части.
Герой Российской Федерации прапорщик Терешкин Олег Викторович
Родился 11 июня 1971 года в городе Свердловск-45. Срочную службу проходил в отряде специального назначения “Витязь” дивизии внутренних войск им. Ф.Дзержинского. После службы работал в военизированной пожарной части. Став прапорщиком, вернулся на службу во внутренние войска, служил в отряде спецназа “Росич” в должности заместителя командира взвода. Звание Героя Российской Федерации присвоено 20 июля 1996 года (посмертно). Навечно зачислен в списки личного состава части.
Герой Российской Федерации рядовой Кадырбулатов Рафик Валитович
Родился 31 июля 1976 года в поселке Пойменном Приволжского района Астраханской области. Во внутренние войска был призван в ноябре 1994 года, проходил службу в Северо-Кавказском округе стрелком группы специального назначения отряда “Росич”. Принимал участие в трех боевых операциях по разоружению боевиков на территории Чеченской республики. Звание Героя Российской Федерации присвоено 20 июля 1996 года (посмертно). Навечно зачислен в списки личного состава части.
Все вокруг героя превращается в трагедию.
Ф.Ницше
***
Трагедия — это изображение людей лучших, нежели мы. Аристотель “ЧЕРЕЗ Бамут нескончаемым потоком шли беженцы. Они шли и ехали, ехали и шли. На скрипучих арбах и в фургонах — женщины и старики, дети, домашний скарб. Пешие шли с котомками за плечами и с малыми детьми на руках. Поток беженцев все увеличивался и увеличивался. На лицах и одежде людей — следы многих ночей, проведенных у костров под открытым небом.
Люди шли через леса и горные села, оставляя в стороне открытые дороги вдоль Сунженского хребта. Это были жители Краснодара, Кабарды, Осетии, вынужденные покинуть свои села и города с приближением фронта...”
Полковник Гаврилов (в нашем документальном повествовании под вымышленными фамилиями действуют персонажи как вполне реальные, так и собирательные, другие названы по их позывным или окопным прозвищам, “погремухам”, как говорят сами солдаты, а некоторым нашим героям оставлены их подлинные имена, которые уже навсегда вписаны в историю внутренних войск, причем вписаны золотыми даже буквами) глянул на часы — до вечернего совещания оставалось еще четырнадцать минут — и закрыл красную потрепанную книжку, заложив недочитанную страницу свернутым в узкую полоску конфетным фантиком. Он, некурящий, обычно носил в кармане камуфляжа десяток дешевеньких, как их называют, сосательных карамелек. В последнюю неделю это была “Слива”. Когда большинство офицеров доставали из пачки очередную сигарету, Гаврилов бросал на язык маленький сизого цвета кругляш, окаменевший на каком-то забытом Богом и чертом, но обнаруженном войсковыми тыловиками складе. Конфетки были с кислинкой, которая растушевывала луково-чесночную горечь — следствие неустанной простонародной борьбы с простудой и недостатком витаминов.
В одной из офицерских палаток Гаврилов только что обнаружил и по-дружески изъял-выпросил книжку издания советских лет о Чечне. Описывались в повести события военного 1942 года. А места — как раз эти! Только тогда русские бежали в Чечню, а теперь русские бегут из Чечни... В 42-м в горах Чечено-Ингушетии бродили отщепенцы-националисты, пособничавшие гитлеровцам, сейчас, в 95-м, националисты-сепаратисты играют (вернее сказать, воюют) на руку врагам России... На первых страницах этой случайно попавшей в руки книжки чеченского писателя он прочитал, что здесь вот, совсем рядышком от их КП, километрах, может, в четырех-пяти, в бамутских лесах разбился советский бомбардировщик, подбитый в бою с фашистским “юнкерсом”. Советского летчика похоронили на лесистой горе у Бамута. Где-то поблизости был тогда фронт — немцы рвались к грозненской нефти. Отсюда погнали фрицев вспять, на их фатерлянд.
Гаврилов вспомнил, как был в берлинском Трептов-парке, возлагал цветы к бронзовым сапогам исполина-освободителя в День Победы. Танкисты его полка — русские, украинцы, узбеки, грузины, чеченцы — ничуть не смущались, когда всех их чохом называли “русише зольдатен”, русскими солдатами. И это звучало в устах немцев почтительно до подобострастия. Но однажды по какой-то извращенческой моде русского будто бы мужика назвали “лучшим немцем”, потом войско победителей не под “Прощание славянки”, а под совсем другие марши и покрики “Шнель, шнель! Нах остен!” грузилось в эшелоны... Потом его полк выбросили в русское поле. Теперь он, полковник Гаврилов, офицер сугубо внутренних войск России, сидит на лавочке, сбитой из патронных ящиков, и вглядывается в сгущающиеся чеченские сумерки. Он считал себя боевым офицером, выходит, не по заслугам. В Афгане не был, в горячих точках загоревшегося Союза — тоже. Но, образцовый советский офицер, он готовил себя к встрече с вероятным противником. Противник же оказался невероятным — Чечня. Оскаленный волк маячил перед глазами...
“Самашки, Самашки, Самашки...” — еще шелестело по газетным страницам, донесениям и сводкам, но доносилось уже отдаленно-глуховато, как растворяющееся в горных ущельях эхо артиллерийской канонады. Штурм Самашек был в марте. Теперь, в апреле 95-го, в уставшем от хронического недосыпа, в терзаемом обилием противоречивой пестрой информации мозгу полковника все чаще тупыми настойчивыми толчками билось другое — “Бамут, Бамут, Бамут...”
***
НА ВЕЧЕРНЕЕ совещание генерал вышел, как всегда, завидно подтянутым и сосредоточенно-невозмутимым. Пожалуй, только полковник Гаврилов да еще медики группировки знали, чего стоило их командующему это внешнее спокойствие: два укола кряду плюс усилие воли такое, что аж до зубовного скрежета, подняли его с койки. Генерал, высокий плечистый красавец, не мог позволить себе сейчас ни болезни, ни даже малой хандры из-за недомогания. Его редкий день не атакуют телевизионщики, чтобы показать всему миру наместника Москвы на Кавказе, чтобы заполучить комментарий недавних операций, чтобы выведать планы федералов. К репортерам и репортеришкам разных мастей он уже привык, их назойливые атаки выдерживал терпеливо, прекрасно сознавая дипломатическую компоненту своей теперешней должности. Он знал, что высказанное на людях раздражение или недовольство будет свидетельствовать не только о его личной невыдержанности и слабости характера, но и о неладах в группировке войск, а стало быть — о неудачном ходе чеченской кампании. Он привык уже к околачивающимся в Чечне охотникам до хорошо оплачиваемых сенсаций и старался построить свое общение с ними так, чтобы дозированная, разумно процеженная информация и комментарии не только удовлетворили алчущих, правдиво информировали сограждан, но и сыграли бы на руку войскам.
А его войска делали свое военное дело героически. Теряли людей, но горечь потерь подавляли желанием исполнить новый боевой приказ лучше, чем предыдущий. Потому что становились день ото дня сильнее, мудрее, злее.
Сейчас муссировались подробности самашкинской операции: до звона в ушах и до колик в сердце дудели правозащитники-ковалевцы, дотошно-спокойно выспрашивали страшные подробности недавней кровавой схватки люди из комиссии Говорухина. Генерал знал, что еще предстоят новые долгие разборки на самых разных официальных и неофициальных уровнях. Это не просто утомляло, изматывало — это мешало боевой работе, ему ведь надо действовать каждый день и час, маневрировать войсками, планировать и проводить новые большие и малые операции.
Не только репортеры, подчиненные тоже ловят каждое его слово, каждый жест, замечают в модуляциях голоса настроение своего генерала, чтобы потом наложить эту неосязаемую, но очень важную информацию на оперативную обстановку и сделать по возможности точный прогноз на грядущее завтра...
— Прогнозы малоутешительные. — Генерал вынул из папки несколько листов какого-то документа, но оглашать его не стал, лишь поглядывал, как в конспект хорошо знакомой лекции. Обвел взглядом офицеров, сидевших перед ним на табуретках, поставленных без особого равнения, тесно, кучно. — С Самашками — все... Перед нами — Бамут. Это посложнее. Как говорится, орешек крепкий, и постараемся не сломать о него зубы — они нам еще понадобятся. Давайте готовить войска, готовиться самим. Тщательно изучите все наши разведданные. Имеются сведения, что в настоящее время в ближайшем окружении Дудаева выработан стратегический план партизанской борьбы против нас, федеральных войск. Бандиты засели в горах, они будут пытаться так называемой активной обороной контролировать обширные зоны. Особое внимание придается приграничным районам Дагестана и Ингушетии — именно через эти территории предполагается обеспечивать боевиков оружием и продовольствием. Возможные места концентрации боевиков — бывшие турбазы, дома отдыха, пионерлагеря в Ножай-Юртовском, Веденском, Ачхой-Мартановском, Шалинском районах. Замечены передвижения бандитских групп на выходах в Таргинскую котловину в сторону Грузии, а также в долинах рек Асса в Ингушетии и Армхи в Северной Осетии.
Но сегодня нас интересует прежде всего Бамут. По стратегическому плану партизанской войны Дудаев отводит ему особо важное место. Вы знаете, что здесь имеются шахты и коммуникации бывшей ракетной части стратегического назначения, где засело от двухсот до четырехсот боевиков. Подземные укрытия здесь таковы, что никаким “Градом” не возьмешь.
Они этим удачно пользуются. Деза, запущенная Дудаевым через газеты и телевидение, о каких-то ракетах, способных нанести ядерный удар по России, — блеф, все это рассчитано, сами понимаете, на наивного и доверчивого обывателя. Но то, что они прочно засели в Бамуте — факт. И крови нам попортят немало — будьте уверены.
Основные силы бамутской группировки сосредоточены в лесном массиве в районе высоты с отметкой 444,4 — запомните эти четыре четверки. В Бамут идут оружие и боеприпасы: имеем подтвержденные данные, что из Грузии через Ингушетию, через известные вам Галашки и Аршты доставлена партия переносных зенитных ракетных комплексов. Вот здесь, вдоль реки Фортанги из Мужичей и Даттыха доставляют боеприпасы, продукты, обмундирование. Боеприпасы подвозят также со стороны Али-Юрта. Из Бамута в Нестеровскую ведет старая лесная дорога, причем опять через те же Аршты. Там они гуляют свободно — там уже Ингушетия, где их не достать.
Контрразведчики допросили недавно задержанного боевичка (между прочим, наемник, украинец), который кое-что порассказал. В ореховой роще в полутора километрах от Бамута расположена хорошо укрепленная база дудаевцев. Подходы к ней заминированы. Бандиты возят в свои вылазки десять “зушек” (зенитные установки.— Б.К.), установленных на УАЗы. Вот они-то и курсируют через Аршты до Нестеровской. На северной окраине Бамута на выезде к Аршты обосновалось еще человек двести со стрелковым оружием, гранатометами. Подтверждено также и наличие групп в лесном массиве между Бамутом и Давиденко...
Генерал водил указкой по карте, расцвеченной синим и красным: синие округлые амебы обозначали места сосредоточения противника, красные рогатые гусеницы — позиции наших войск, острые флажки на пиках — места дислокации частей и подразделений. “Карта вышла — красота! — подумал не без гордости ее исполнитель грамотный штабист Гаврилов. А внутренний голос бывшего комполка Гаврилова прибавил иронично и горько: “Да, гладко было на бумаге...”
Генерал отложил указку и продолжил, будто прочитав мысли своего помощника и офицера-оператора:
— Имейте в виду, что сейчас против нас собрана самая значительная группировка противника. Причем настрой боевиков вам известен — драться! Их загнали сюда, как волка в угол. После боев в Грозном сюда отошел абхазский батальон Шамиля Басаева, это около двухсот человек минимум. Так называемый “геленджикский полк”, порядка двухсот пятидесяти человек, — эти тоже повоевали в Грозном и в Петропавловской. Шалинская, гудермесская и аргунская группировки прислали сюда триста человек. Иностранных наемников (я вам уже говорил про одного пленного, он из оголтелых украинских националистов УНА-УНСО) насчитывается сотни четыре — и азиаты есть, и арабы, и европейцы. Делайте еще поправку на объявленную священную войну, джихад, — это не только воинственный психоз и антирусская истерия. Для нас джихад означает, что практически в каждом селе есть отряд ополченцев, или непримиримых — называйте как хотите. В общем, по самым скромным подсчетам в этом районе против нас собралось до трех тысяч штыков. Да если бы штыков... У них имеется до двадцати единиц бронетехники, до двадцати артсистем и минометов, даже два “Града” блуждают. Вы знаете их особую любовь к гранатометам, а что они умеют ими пользоваться, показали и Грозный, и Самашки.
Что еще... Да! Командует этой группировкой, она у них называется “Запад”, бывший офицер внутренних войск, выпускник Академии имени Фрунзе 1992 года. И бывший министр внутренних дел Чечни здесь же появился, на днях в Ачхой-Мартане призывал местное население к джихаду против нас. Так что готовьтесь к теплой встрече с коллегами...
***
УМНЫЙ в гору не пойдет? Спецназовцы пошли, хоть и далеко не глупый народ. “В каждой игре есть свой козырь. В игре по-крупному этот козырь - спецназ” — в казарме отряда “Росич”, на зимних квартирах, висит такой плакатик и никто из высокого проверяющего начальства не смог заставить снять эту неуставную “самодеятельность” со стены. Они так считают, парни в краповых беретах.
В Бамуте начиналась игра по-крупному, и обе стороны готовы были выложить в ней свои козыри... Да, 18 апреля 1995 года они пошли, (или ими пошли, как шахматными фигурами) практически ва-банк. Что тут скажешь? Еще принц Мориц Саксонский, знаменитый полководец, утверждал, что “все науки имеют правила, лишь одна война не имеет правил”. И сам генерал Михаил Иванович Драгомиров, уж на что авторитет в военном деле и мудрый теоретик, и тот, когда стоял в строю, когда воевал по-крупному, зачастую предпочитал идти в штыки, в лоб, уповая на безудержную волю к победе русского солдата, его бесстрашие и несокрушимость...
В Бамут втянулась (именно втянулась, а не ворвалась всесокрушающим внезапным штурмом) бригада оперативного назначения. С виду казавшееся разрушенным и пустынным, село, расположенное среди гор вдоль поймы реки Фортанги, оказалось мышеловкой. Уже долбили по бригаде не только снайперы, но и крупнокалиберные пулеметы ДШК, уже подорвался на фугасе танк из головной походной заставы, когда отряду спецназа поступила команда взять на оконечности горного лесного массива высоту Лысая. Эту горушку уже давно знали заочно, ее проплешина видна издалека с многих окрестных дорог — по окаему торчат лишь редкие стволы деревьев, с которых “Градом” давно срезало не только листочки-веточки, но и крупные сучья. А дальше вверх — густейшая непроглядная зеленка, под которой, об этом все догадывались, муравьями ползают своими натоптанными тропками “духи”. Только не муравейники у них там, а мощные укрытия, набитые самым разнообразным оружием и припасами. А они все таскают и таскают, принося добычу после бандитских рейдов, встречая караваны “оттуда”, пополняют свои запасы, чтобы потом, во время других вылазок расстрелять свой боезапас в сторону неверных, в сторону федералов...
Ликвидатор, калач тертый, знал, что там, на Лысой, сидят их чеченские “коллеги” — дудаевские спецназовцы из отряда “Борз”. Но, опять вспоминается присловье бодрое, у наших бравых ребят все бодрячком, без тени смущения: “Волков бояться — в лес не ходить”. 14 апреля разведка софринской бригады нарвалась там на “духовскую” засаду, при отходе вынуждена была оставить на поле боя тела двух убитых товарищей. Их надо было во что бы то ни стало вынести. А дальше — по обстановке: подняться на Лысую (втихаря или с боем, как получится), закрепиться на этой господствующей высоте, обеспечив поддержку основным силам, которые берут Бамут.
Отряд прошел по селу через боевые порядки бригады, свернул к реке, спешился. Тереха, Старичок и Ромка-пулеметчик, самые матерые прапорщик, сержант-контрактник и солдат первыми шагнули в ледяные струи Фортанги. А то как же — личный пример нужен для всех категорий! Черпанули полные ботинки, замокли выше колен, но ничего — даже взбодрились. Когда по ним ударили две-три очереди из автомата, они обозлились чуток, входя помаленьку в осторожный, строгий, контролируемый холодным разумом азарт волкогонов. Это было на полпути к подошве Лысой горы. Волчары стреляли и редко, и не совсем метко, издалека, неприцельно, нестрашно.
Бесполезно дожидаясь авиаудара по зеленке и артподготовки, наши потеряли время и пошли на Лысую, считай, белым днем. Командир отряда сломал первоначальный план операции и направил группы для выхода каждой на свой рубеж предстоящей обороны. Первая пошла фронтально по склону крутизной градусов под шестьдесят, ничего — пых-пых, кое-где на четвереньках, со всеми своими брониками, “граниками”, “эрдэшками” (бронежилеты, гранатометы, рюкзаки десантника), десятками автоматных рожков у каждого. Еще две группы ушли влево и вправо, разведчики оставались резервом чуть сзади, с командиром, начальником связи, начмедом...
Тела двух убитых софринцев обнаружили быстро. Они были на небольшом плато, где “духи” обосновались давно и прочно: за линией полнопрофильных окопов был даже огород, где боевики сеяли мак и прочую зелень для подкормки. Одна наша группа заняла оборону здесь, вторая с десятком софринцев обеспечивала спуск двух погибших ребят. Старший лейтенант Миша Немыткин должен был подняться еще выше...
Михаил Немыткин (штрихи к портрету)
Его прозвищем-позывным было Трамвай. Железный и не умеющий уступать дорогу. Только вперед, прямо по рельсам. А рельсовым маршрутом была служба. Нагорный Карабах он прошел еще солдатом группы спецназа калачевской бригады оперативного назначения внутренних войск. Потому осознанно сделал свой дальнейший жизненный выбор. Потому знал, что нужно солдату на войне и как его этому научить. Был романтиком спецназа, но не был дипломатом. Спецназовскую науку знал отменно, занятия проводил с упоением, до изнеможения, но не любил бумаг. Когда замкомандира отряда требовал заполнить журнал, Михаил прикладывал руку к сердцу: “Борисыч, завтра все сделаю, завтра же!” Назавтра чуть свет уводил группу подальше “в пампасы” на занятия...
Никогда не был парализован страхом. Главным в ходе боевых действий для него было: во-первых, выполнить приказ, во-вторых, сберечь личный состав, не подставить понапрасну. Это чувствовали солдаты, и рядом с этим офицером мальчишкам не было страшно. Чеченский поход старший лейтенант Немыткин начинал в числе первых. Он был старшим на БТРе, который входил в Грозный еще до Нового года (очерк из этой книги “Поле боя
— N-ский квартал” — и о нем тоже. — Ред.).
И В ТОТ ДЕНЬ, 18 апреля 95-го, у подошвы Лысой горы старший лейтенант Немыткин был немногословен, конкретен: “Олег, бери троих — поднимайся выше дороги”. С прапорщиком Терешкиным пошли Коваль, Панк и Ромка-пулеметчик. Еще одна тройка засела у дороги. Сержанту-контрактнику Старичку Немыткин приказал так же коротко и ясно: “Возьмешь двоих, и — выше дороги”.
Старичок, на то он и Старичок, еще проворчал: “А че мне только двоих, тоже троих возьму”.
— Не-е, — Миша Немыткин только вздохнул, — маловато народу. Двоих бери. А я выше пойду.
Старичок посадил рядового Шульгова в надежное укрытие — под корнями вывороченного взрывом дерева: “Секи слева и спереди. Справа мы будем, сзади тоже наши. Сам не вылазь!”
С Семой ушли вправо вверх по склону. Вдруг видят — гильзы 7,62-мм россыпью, чуть тронутые ржавчиной, несколько патронов-“красноголовок”, бронебойно-зажигательных... Рядом рогатина торчит — видно, снайпер сидел. “Это с 14-го числа, видать, осталось. Неплохое место “душки” выбрали”. — Старичок сунул несколько патронов в карман брезентовой “горки” как вещдок, на всякий случай, — может, по серии на гильзах контрразведчики вычислят источник поступления боеприпасов.
Только сели — выстрелы наверху, заработал пулемет Ромки. Старичок поднимает голову и видит трех “чехов” — идут, крадучись, все с автоматами. Очередь короткая, но конкретная — двое падают. Третий или поднимает своих, или оружие их забрать хочет.
На мушке — его задница в зеленых штанах. Мишень отличная. Расстояние — метров тридцать-тридцать пять. Ба-бах! Готов!
Немного неловко работать, поскольку противник наверху, а склон очень крутой. Но вот из-за дерева появилась адидасовская голубая куртка. Бах-бах-бах! — одиночными. Мишка Немыткин сверху кричит: “В голубого не стреляй, я его уже завалил, готовый!”
Командир отряда вышел по рации: “Что за стрельба? Отходите!”
Немыткин ему: так, мол, и так — столкнулись в упор, встряли уже.
Старичок видит своего пулеметчика. Тот сидит спокойненько, воду из фляжки пьет. А из зеленки еще бандиты выходят. Старичок хотел уже крикнуть: “Смотри, подходят!” Но боец тихонечко ствол повернул и ка-ак даст! Наши парни, в общем-то, грамотно рассредоточились, “духи” не всех заметили, они просто не ожидали, что солдаты так быстро поднимутся в гору, что внаглую подойдут к самым окопам.
Все — бой завязался!
Уже отчетливо орали сверху из зеленки: “Аллах акбар!” Старичка прошиб холодный пот. Это был не испуг, но одновременное сжатие всех внутренних пружин, сжатие до предела, до звона в ушах, до замирания сердца. Это длилось... Семнадцать мгновений весны, не больше. Восемнадцатое мгновение прервалось радийным криком командира: “Всем отходить!”
“Зам, Зам!” — вызывали Панка. Не отвечает. Немыткин — командиру: “Отходить не буду, нет солдата!” Потом Ковалю: “Посмотри, где там Зам, только аккуратненько пролезь!”
А как это, аккуратненько?
Исчез Коваль.
Немыткин отдает свою станцию Терешкину и ползет слева вверх по высотке. Там выстрелы.
Старичок приказывает своему напарнику-бойцу: “Сема, сидеть здесь! Смотри, чтоб ни сверху, ни справа — никого!” Сам пошел влево.
“Отходите!”
А как отойдешь, когда бой уже приняли, уже людей нет...
Тут подошла на помощь вторая группа с капитаном Цымановским во главе. Ползут на треклятую высотку слева. Лейтенанту Андрею Зозуле прострелили ногу. Он матюгается, ковыляет, отстреливаясь. В тыл не уходит. Знает, что где-то рядом его лучший друг Мишка Немыткин. Зоза знает, что Мишка не струсит, будет с нохчами биться до конца. Зозуля не знал, что Немыткин уже убит. И сам лейтенант ослабевал уже от тяжкой раны и от невозможности сделать в бою все, на что способен. Крепился изо всех сил. Когда “духи” стали окружать, привстал и с криком: “Ах, сволочи! На-а-а!” выпустил последнюю меткую очередь. Его достала снайперская пуля — прямо в голову, наповал.
Андрей Зозуля (штрихи к портрету)
Начальство предрекало ему хороший служебный ход. Отменная подготовка, прекрасные личные качества и, несмотря на лейтенантские годы, огромный боевой опыт. За полтора года службы в отряде, лейтенант Андрей Зозуля принял участие в 73 специальных операциях. Уже в Чечне он успел отличиться не раз.
Вспомнить хотя бы тот бой 3 января 95-го под Ассиновской, в котором погиб их старший товарищ подполковник Сергей Петрушко. Именно два Андрея — лейтенант Зозуля и капитан Ходак — под обстрелом вытаскивали раненого разведчика. Увы, тот был уже мертв. Андрей Зозуля погибнет, так и не узнав, что и подполковник Петрушко станет посмертно Героем России...
16 января 95-го в районе Малого Бамута в засаду попало подразделение одной из оперативных частей. Вытаскивать пехоту из капкана пришлось опять-таки “росичам”. Они вытащили из-под перекрестного огня девятерых солдат, сумели эвакуировать и подбитую технику. Бились тогда с “духами” долгие шесть часов. Уничтожили больше сотни бандитов. В трофеях нашего спецназа кроме оружия боевиков оказались и ценные документы.
И в этом бою Андрей Зозуля работал матеро — расчетливо и жестко...
СТАРИЧОК его увидел — не узнал. Даже спросил у солдат, которые выносили лейтенанта: “Кто это?” — “Зозуля”. — “Зоза! Зоза! Ах, елки зеленые!.. Тащите назад!” “Духи” стали лупить из гранатометов. Осколками здорово ранило Весю — в пах, в ногу, зубы покрошило. Капитан Цымановский его перевязал, отправил вниз. Сам с двумя или тремя бойцами пробрался к Старичку: “Где ребята?” — “А хрен его знает! Не высунешься, вишь, как лупят!”
Потом разглядели, что вверх по склону, метрах в пятидесяти, лежат убитые ребята: Кадырбулатов, Ковалев, еще кто-то... А как к ним подберешься, когда весь этот пятачок простреливается насквозь. Чуть выше справа, еще ближе к нашим погибшим, метрах в двадцати прижаты к земле другие парни. Глухо! Цымановский кричит Терешкину: “Олег, за мной, вперед!”
Олег Терешкин (штрихи к портрету)
С ветераном войскового спецназа майором Евгением Петрушиным они земляки. В закрытом городе Свердловске-45 оба занимались лыжным спортом. Занимались вполне серьезно, вплотную подступив к мастерскому рубежу. Лыжные гонки — прекрасное средство закалки спецназовского характера, тот вид спорта, где сходятся лед и пламень, где мускул, дыхание и тело тренируются, по образному выражению умного поэта, с пользой для военного дела.
Уральцы Петрушин и Терешкин разъехались из родных мест, когда позвала походная труба: Евгений — в военное училище, Олег — на срочную в ОМСДОН имени Ф.Дзержинского внутренних войск...
В 91-м встретились на учебных сборах войскового спецназа в Москве. Евгений был командиром группы в калачевской бригаде оперативного назначения, Олег — солдатом “Витязя”. Именно тогда младший по возрасту и званию земляк давал офицерам первые уроки высотной подготовки...
Петрушин глянул вниз с пятого этажа. Даже испугаться не успел, когда услышал:
“Головой вниз — вперед”. Не показав испуга, выполнил команду и... полетел. Тормознули его в полутора метрах от земли. Похлопали по взмокшей спине: “Нормально, командир! Дело пойдет”. И ведь пошло... Истинные спецназовцы никогда не гнушаются перенимать опыт у младших своих братишек. Для них главное — чтобы на пользу общему делу...
А позже именно Петрушин “умыкнул” молодого своего сотоварища из пожарной части, куда Олег Терешкин устроился после срочной. Теперь вез его в свой отряд, радуясь, что будет в “Росиче” классный высотник, специалист по штурму зданий.
Провожая Евгения и Олега на Казанском вокзале, обнимая у вагона с табличкой “Москва
— Грозный”, разве мог я подумать, что едут они навстречу скорой войне? Разве мог подумать тогда Евгений, что будет хоронить Олега, своего подчиненного, земляка, товарища, в апреле 95-го.
Майор Петрушин после похорон Олега Терешкина заехал навестить боевых друзей, раненных в том бою, в свердловский госпиталь. Рассказал, как прощались с Олегом в Свердловске-45. Был в этом городе один-единственный Герой Советского Союза Сиротин
— за ту войну Золотую Звезду получил, за Великую Отечественную. Теперь вот и Герой России покоится в уральской земле. В пожарной части, где Олег служил после срочной, сделали мемориал в его честь. В боевом расчете при выезде на пожар место Терешкина никто не занимает — будто в отпуске сегодня Олег, будто на днях выйдет...
ВЫХОДИТЬ из боя было уже практически невозможно.
Они поползли. Выстрелы. Крики. Олег, видно, раненный, стал откатываться влево. Виталик Цымановский остался на месте. Недалеко от убитых ребят...
Берц и Большой были в том бою рядом, они не только видели последние мгновения жизни Олега Терешкина и Андрея Зозули, они пытались их спасти:
—...Пацаны наши сели, прикрывают и кричат: “Тяни его сюда, оттаскивай сюда!” Я его тяну, дотянул до них, говорю: “Диман, куда его ранило?”. Стянул с него “лифчик” (разгрузочный жилет. — Б.К.), выбросил, тяну его дальше. Это все было в считанные минуты, быстро... Я поворачиваюсь — встает Зозуля. Хватается за ноги: “А-а, сволочи!” И идет так же. Одна и та же картина — как прапорщик Терешкин шел. Пырса к нему подбегает: “Товарищ лейтенант, что с вами, помочь, промедол дать?”. — “Нет, все в порядке”. Только Пырса падает, начинает стрелять... И ему, Зозуле, прямо в щеку, в голову струя, пулемет или автомат, хорошая дырочка получилась... И он мне на ноги сзади упал. Я как тянул Терешкина... Откинул его, даже не узнал — лицо какое-то, изменилось, кровь хлещет. И тут же старшина наш, Старичок, к нему: “Андрюха!!!” Я еще подумал про старшину — чего кинулся, стоял бы себе за деревом, мы бы оттянули сами.
И тут же старшину нашего ранило в руку...
Я говорю: “Давайте старшину вниз”. А он не хотел спускаться. Ну, Зозулю оттянули немножко, потом прапорщика Терешкина вытащил. Бой продолжался, я не видел, как других убивало. Я видел, как Кубата убило — он как раз вырвался, когда полз, его очередь по спине чирканула, прямо через броник, через все. Так: “Чух-чух-чух...” Разрывы такие. У меня в голове... Я уже ничего не соображал.
Вытянул Терешкина метров на двадцать. Подбежал начмед, весь уже замученный. Мы Терешкину броник срезали, смотрим — у него сквозное ранение прямо в живот. Давай его перевязывать. Не получается в этом кипеже, в спешке. Кое-как накладку сделали и побежали вниз. Наполовину спустились — и там стреляют, снизу. Ну, мы попадали... Спускал я его с Железякой, с сержантом еще одним и с контрактником. Попадали все и лежим. Там тоже наши оборону заняли. Короче, такое ощущение было, что некуда бежать. Лежишь такой...
Я уже гранату достал, чеку вытащил. Лежу, думаю, все — буду гранатами откидываться. Лежал, лежал, потом думаю, че лежать. Гранату запихал обратно и побежал наверх. Смотрю — Горелый сидит и орет. Подбегаю, смотрю: у него Шульгов рядом лежит, из нашей группы. Он лежит, у него кишки вывалились. Ему в спину попали, входное отверстие маленькое, а спереди... вывалилась вся требуха. Сложили аккуратно, олимпийку натянули, говорю: “Подай мне на спину”. И побежал с ним вниз. Добегаю, где лежал прапорщик Терешкин, возле него рядом кидаю. Хотел назад идти, смотрю снизу “витязей” отряд поднимается. Мы сначала думали — чеченцы, приготовились бой вести. Они стали кричать: “Братаны! Москва! Все нормально!”. Они: “Где бой?”. Мы: “Там, выше”. Они как туда ломанулись. А мы взяли прапорщика Терешкина на палатку и побежали вниз. Засунули в БТР его, потом принесли раненного в живот бойца из четвертой группы и старшину нашего, Старичка, его уже перевязали, но он белый весь. Засунули их. Я вместе с ними поехал — держал Терешкина. В общем, у него еще был пульс, когда тащили в БТР, а когда привезли, сказали — все, нет ничего...
Генерал Романов потом скажет командиру отряда “Росич”: “Если бы вы не продержались на Лысой, наша бригада в Бамуте была бы уничтожена...”
“Росич” продержался ценою жизни десяти своих парней. Будем помнить их имена: капитан Виталий Цымановский, старший лейтенант Михаил Немыткин, лейтенант Андрей Зозуля, прапорщик Олег Терешкин, младший сержант Сергей Кубат, рядовые Рафик Кадырбулатов, Александр Шульгов, Александр Ковалев, Игорь Панков, Дмитрий Овчинников.
Они сковали силы боевиков, отвлекли их от самого Бамута, где, зажатые в межгорье, сражались подразделения бригады оперативного назначения. Втянутые в бамутский капкан войска оказались под огнем с господствующих высот, среди которых гора Лысая
— важнейшая. Невыигранный бой — еще не значит проигранный. Наверное, в таких случаях и говорят: цену жизни спроси у мертвых...
СТАРИЧОК пытался хоть как-то отсечь бандитов. Они с Фордом стреляли из-за толстого дерева, которое пулеметными очередями уже искрошили в щепки. “Давай!” — оба враз слева-справа били очередями. Когда они заряжались, строчил пулеметчик Утек. Пальба кромешная. Но окружить наших “духам” не удавалось, били только с фронта. И тут Старичок сильно “нарисовался”. Когда, стоя на коленях, отстреляли еще один магазин, его левую руку унесло назад. Он досадливо-удивленно сообщил соседу: “Бля, мне руку оторвало!”
Нет, рука на месте. Обрадовался. Не он один “нарисовался” в тот момент. Ранивший его снайпер был наказан тут же, причем наказан высшей мерой. Хоть и был он грамотно замаскирован под зеленый куст — только в заднице, пожалуй, веточки у него не торчали,
— попал на мушку славного солдата спецназа Берца. Как на стрельбище, как учили — “тук-тук-тук” — три патрона, и все в цель. “Куст” завалился...
Уже все они потонули в азарте боя. Адреналин лез из ушей, как зубная паста из тюбика.
По спине Старичка уже струился не холодный пот, а горячая кровь (пуля вошла рядом с лямкой броника и вышла через спину, сделав дыру семь на семь сантиметров...
Старичка повели вниз. Сознания он не терял. Навстречу прошли парни из “Витязя”,
Гриша, Игорек, Артур... Теперь — порядок, теперь вытянут наших! Пока отрядный Док его бинтовал, Старичок слушал бой: это бандитские ДШК бьют, с трех сторон, сволочи, бьют, это Форд пять раз бабахнул из гранатомета, это мины полетели, сначала “духовские” — сюда, потом наши — туда...
Ему сделали укол промедола, против которого он возражал: “Да на фига добро переводить, еще пригодится, а мне не больно”. Ему налили спирту — накатил полстакана... Он оставил оружие командиру, но не забыл прихватить пару эргэдэшек, когда его повезли в тыл. Он, впадая в забытье, еще продолжал воевать на Лысой горе...
Рафик Кадырбулатов (штрихи к портрету)
“... Мам, сильно себя не расстраивай и успокойся. Я еще раз пишу — у меня все хорошо. Лучше напиши, как там Федюнька, как он учится. Поцелуй его за меня. И пусть не балуется. Вика как учится? Следи, мам, за ней — не выпускай из рук.
Как ты сама? Не болеешь? Смотри, одевайся потеплей. И салаги чтоб раздетые не бегали!”
Такие вот заботливо-назидательные письма писал домой девятнадцатилетний солдат.
Отец его, тракторист, умер от инфаркта, когда Рафику было всего восемь лет. Брату и сестренке и того меньше. Мама, Галина Михайловна, простая доярка — в работе чуть не сутки напролет, а заработок — слезы...
Ощущая на мальчишеских своих плечах груз семейных забот, рано повзрослел Рафик. Учился, работал. Перед призывом в армию не загораживался справками о тяжелом семейном положении. Родным, соседям, девушке своей говорил, что надо каждому отслужить, чтобы взрослую самостоятельную жизнь строить, закалившись в настоящем мужском деле.
“Федя, поменьше ной, ты же уже большой мужик. Я из армии приду, ты вместо меня пойдешь. Кто ноет, в армию не берут. Умей постоять за себя, побольше дерись. Приеду, посмотрю, как дерешься...”
“Здравствуй, мама! С армейским приветом к вам, моей любимой семье... Я по вас тоже соскучился очень сильно, мне тоже вас очень не хватает. Ну что ж, придется привыкнуть! И еще — ни в какую Чечню нас не посылают. Нас просто очень хорошо подготавливают. Мы все-таки спецназ!..”
ТРИЖДЫ прокричав в эфир “Отходить!”, командир отряда понял, что команда эта уже невыполнима.
Его первая группа, смяв засаду противника, потеряла лучших командиров и бойцов. Они, верные законам спецназовского братства, не могли оставить товарищей, живых или убитых, на поле боя. Они были приучены за годы кавказских походов: “Из боя выходят или все, или никто”.
Он стянул всех к себе, заняв жесткую круговую оборону в квадрате примерно восемьдесят на восемьдесят метров. Они трижды ходили в атаку, чтобы пробить коридор метров в пятнадцать, по которому ползком стаскивали раненых. Он сообщал на КП: “Много раненых, боеприпасов — на десять минут боя”. В ответ — безнадежно-растерянное: “Отойди на десяток метров и удерживай позиции”. Каждого раненого тащили вниз два бойца. Обратной ходкой они перли на себе в гору по два ящика с патронами. Когда появились боеприпасы, капкан захлопнулся. Вызывали огонь артиллерии на себя. Еще трижды пытались прорваться на разных направлениях. Попробовали вытащить убитых — при каждой такой вылазке появлялось двое-трое раненых, поскольку, верные своей волчьей тактике, “духи” держали каждого убитого под прицелом.
Когда их осталось человек тридцать-тридцать пять, надежд на спасение стало меньше. “Умираю, но не сдаюсь!” — мысленно проговорили многие. Кто-то из бойцов отчаянно-весело выразил общее настроение: “Командир, они нас надолго запомнят!”
Ни на что не надеясь, они еще три часа вели бой.
Потом слышат — кто-то прорывается к ним снизу. Братишки из отряда “Витязь” двумя группами ломанулись на выручку. И в это время их накрывают минометами “духи”... Бригада, действовавшая в Бамуте, отошла. Все высвободившиеся огневые средства чеченцев ударили по спецназовцам. Теперь командир скрепя сердце принял решение отходить, вывести из боя всех оставшихся в живых, чтобы потом подумать, как забрать тела павших. Но и теперь прорыв из окружения не был простым делом. Во-первых, было много раненых, во-вторых, группировка противника, действовавшая до этого момента против бригады в Бамуте, стала отсекать отряд с тыла. Пробивались в крутом бою полтора часа. Еще восемь человек получили ранения. Командир был контужен.
Его подвел тот самый избыток адреналина, когда в бою может “упасть планка”. Дал команду отходить. Бойцы отползли на десяток метров, а он оставался в арьергарде... в единственном числе, азартно отстреливаясь из автомата. Обернулся к солдатам: “Че лежите?! Отходите!” А те выставили стволы, зыркают по сторонам и ни с места.
Знакомый прапорщик из “витязей” подполз и заорал в ухо: “Ты что, сдурел! Давай назад! Бойцы без тебя не уйдут!” Он увидел рядом начальника связи и инструктора по огневой подготовке: “Отходите, я — за вами”. Только повернулись — в трех метрах ухнула 120 миллиметровая мина. Минуты на три-четыре ушел в никуда. “Разрозненные остатки... Кто остался?.. Неужели это все?..” Нет, собрался, подгонял бойцов к БТРам, просил кого-то что-то проверить... Отключился уже на базе...
***
ДВУМЯ днями позже полковник Гаврилов прочитает в “Российской газете” заметочку под заголовком “С минимальными потерями”: “К исходу дня 18 апреля подразделения внутренних войск заняли северную часть населенного пункта Бамут в 40 километрах юго-западнее столицы Чечни — Грозного и закрепились на достигнутом рубеже. Об этом сообщили в пресс-центре командования Объединенной группировки войск в Чеченской республике. По данным этого источника, в результате проведенной во вторник операции в
Бамуте “практически нет жертв среди мирного населения”. Конечной задачей группировки внутренних войск, продвигающейся в восточном направлении Чечни, является выход к административной границе с Дагестаном”.
Гаврилов горько усмехнулся, прочитав о “минимальных потерях”, о “мирном населении”, о “конечной задаче” “восточных”...
По приказанию генерала он провел весь день 18 апреля на медпункте с задачей взять на контроль каждого убитого и раненого. Все помнили недавние события, когда три дня назад тело погибшего воина отправили по чужому адресу и обезумевшая от горя мать всех на уши поставила. Так вот случилось. Неразбериха, безалаберность, чиновничий “прокол” вовлекли в орбиту чьей-то личной, семейной трагедии множество людей, которые вынужденно приняли на себя осколки страшной чеченской войны...
Вот и сегодня, 18-го, первых двух погибших сразу не смогли опознать — один полностью сгорел, второго разнесло в клочья: часть головы, обрывок шеи, две руки... Сквозь запекшуюся на щеке кровь полковник разглядел родинку. Мать бы сразу узнала... Еще остался какой-то неуставной, без всякой надписи кулон на шнурке — все же зацепочка, может, кто-то из сослуживцев вспомнит. Но кто? Где те сослуживцы? Да там же — в бамутской мясорубке...
Гаврилов перевязывал раненых, по мере своих сил и навыков помогая сестричкам и докторам. Готовили к отправке убитых — складывали и связывали бинтом на груди посиневшие закоченевшие руки. Страсть Господня! Говорят, что человек привыкает ко всему, кроме смерти. И к ней, похоже, здесь стали привыкать. Вот лежат они, офицеры, солдаты, обезображенные, разодранные, сложенные из обгоревших, дурно пахнущих кусков плоти, накрытые солдатскими синими одеялами, кусками брезента — наши люди, наши потери...
Рядом раненые — стонущие, плачущие, хрипящие в бессознании, контуженные — глядящие в никуда равнодушными глазами, или, напротив, безумно рвущиеся, до успокоительного укола или стакана спирта, обратно туда, где бьются их товарищи, туда, в Бамут...
Полковник Гаврилов, выпускник бронетанковой академии, недавний командир полка, а теперь офицер войскового главка, работал санитаром и медбратом, взрезая окровавленные голенища сапог и камуфляжные брючины, затыкал марлей и ватой пульсирующие раны, бинтовал руки, ноги, головы. Записывал воинские звания, фамилии, номера частей, отыскивал “смертные” жетоны, документы... Сам вкладывал в карманы отправляемых записки с данными. Парадоксальная штука — он считал потери и заботился теперь о том, чтобы эти потери вновь не потерять в этой бешеной круговерти, в этом вихре, эпицентром которого был зловещий Бамут...
Убитых он насчитал девятнадцать, раненых — пятьдесят одного...
***
“А ЗАЧЕМ мы вообще туда полезли?” — разглагольствования на эту тему не раз приходилось слышать после крутых боев, где были потери. В их отряде, прошедшем огни и воды Кавказа, 18 апреля 1995 года стало впервые по-настоящему черным днем. Но никто из опытных офицеров и прапорщиков, никто из молодых солдат (а в бою на Лысой горе из шестидесяти четырех человек было девятнадцать бойцов, прослуживших по полгода), не сказал: “Ради чего мы это делали?” Войсковому спецназу часто ставят невыполнимые задачи, и к этому наши “краповые береты” привыкли, это нормально. Многие до сих пор считают, что отряд подставили, послали на заведомо проигрышное дело. Не так! Рассуждающие с позиций “если бы да кабы” обычно встречаются в категории мнящих себя стратегами, видящими бой со стороны. Они же, “росичи”, если по-честному, если по большому счету, спасли от кровавого избиения, а может быть, и полного изничтожения (сродни тому, что случится много позже под печально известным селением Ярыш-Марды) бригаду, увязнувшую в дымящихся и стреляющих руинах Бамута. “Духи” оставили само село до поры, решив расправиться с дерзкими спецназовцами, которые сами полезли в пасть волка. Маленький отряд оказался костью в горле, которая душила бандитов, заставляла харкать кровью, впиваясь все глубже. “Росичи” потеряли в том бою десять человек убитыми и семнадцать ранеными (из них двенадцать — тяжело). При всем при этом и сами они, и опытные полковники и генералы справедливо решили, что для той ситуации это были минимальные потери. Даже по признанию самих боевиков, русские спецназовцы показали себя настоящими воинами. Против них вышло до 450 наемников-моджахедов, кое-кто в халатах и чалмах. Но это ведь были не доходяги-дервиши, не базарные торговцы. Многие из них отправились к Аллаху из тех бамутских “райских кущ” — трупы чеченцев развозили по родовым кладбищам Самашек, Ачхой-Мартана, Гехи несколькими КамАЗами, а на склонах гор появились десятки безымянных могил залетных солдат удачи.
“Удача ведь не всегда нам улыбается, — Ликвидатор глубоко затянулся сигаретой, — иногда она поворачивается задницей. И мы — не исключение”. И сразу, по горячим, по кровавым следам, и позже, в тиши канцелярии, над картами и схемами, они восстанавливали мельчайшие подробности того боя, дотошно выясняя, кто где был, что делал, что видел. Пришли к выводу (тот вывод нужен был не для самоутешения или оправдания, какое может быть утешение при безвозвратной потере десятерых лучших из лучших командиров и бойцов), что сделали одну-единственную ошибку, которую и ошибкой-то не назовешь — они пытались вытащить погибших ребят. Все тогда решали минуты. Соскочи они после первого огневого столкновения с Лысой горы — многие бы уцелели. Но железное правило спецназа — не бросать на погибель товарища — “духи” использовали, чтобы заманить отважный до самозабвения отряд русского спецназа в свой железный капкан.
“Витязи” помогли им выломать зубья того мощного, на крупного зверя поставленного капкана, разжать его пружину, оборвать тяжелую цепь, которой железные челюсти обычно приковывают к неподъемной дубовой колоде. Даже когда подоспела подмога, им нельзя было запоздать с отходом на десяток минут — “волки” сотнями стремительно стекались к Лысой горе в расчете на легкую кровавую поживу.
Бой длился восемь часов. И лишь первые минуты, по признанию парней, кто-то из них чувствовал страх. Не от превосходства противника, а от неясности обстановки. Потом все поняли, что вынужденно увязли. И тут пошла настоящая работа. Были злость, жажда мщения, необъяснимое чувство... Когда бойцы говорили, обращаясь к “духам”, скрытым зеленкой бамутского леса: “Мы вас, шакалы, все равно достанем!” Даже в самые отчаянные фазы боя они не думали о безнадежности своего положения, думали лишь о том, как подороже продать свои жизни.
***
КОМАНДИР объявил общее построение, на которое вышел в краповом берете. Говорил отрывисто, четко, доходчиво: “Наши товарищи остались ТАМ. Утром идем их доставать. Кто не может или не хочет идти — пусть скажет, все поймут. Все должны быть готовы физически и морально. Отдыхать и готовиться — до утра. Вольно! Разойдись!”
Ночь готовились. Утром все стояли в строю. Все до единого, даже легкораненые и контуженные, отказавшиеся эвакуироваться в госпиталь. Но генерал сказал: “Ведем переговоры”.
Пока их братишки оставались незахороненными, война для живых не была окончена. А “волков” ждало отмщение...
ПОЛКОВНИК Гаврилов, проведший почти весь день 18 апреля в заботах о раненых, учете и отправке погибших, все не мог выбрать времени, чтобы исписать листок-другой в своем дневничке. Записи он вел не всегда регулярно, по стилистике и тематике был в том карманном ежедневнике изрядный разброс — от тактических выкладок до стихов боевых друзей и признаний в любви жене, которая ждет его далеко-далеко с двумя их пацанами... Беглый анализ боя в Бамуте Гаврилов зафиксировал в своих записках так:
“Специальная операция началась в 6.00 18.04.1995 г. по плану. На въезде в город в его северной части было обнаружено минное поле, к ликвидации которого немедленно приступили саперы. “Духи” оказывали упорное и яростное сопротивление огнем снайперов, минометов (в том числе и 120-мм), ПТУР. Несколько БТРов, БМП и один танк подорвались на фугасах, усиленных зарядами тротила. Взрывы были такой силы, что гриб пламени и пыли поднимался вверх метров на 40-50. Взрыв породил пожар в селе, а ветер его усилил. Душманы заминировали противотанковыми и противопехотными минами все центральные улицы. При срабатывании мин разрушались дома, постройки, этим самым замедлялся темп наступления бригады оперативного назначения. Для обеспечения правого фланга бригады артиллерией был нанесен удар по ранее спланированным целям в лесном массиве, что позволило бригаде к 7.15 выйти на рубеж второго квартала. В 7.40 с высоты Лысая снайперами “духов” начался сильный обстрел боевых порядков бригады. Это место обработала артиллерия артдивизиона. В 9.25 “духи” начали давить радиосети, установив радиопомехи. Однако через несколько минут все корреспонденты были переведены на запасную частоту. В 10.30 было отмечено выдвижение групп душманов из пос. Аршты в направлении Бамута. Аршты — это ингушский поселок. Но там пригревают боевиков, зная, что один только наш выстрел по их территории даст им возможность на провокационные заявления о том, что русские убивают “их” жителей. Так вот, их выдвижение было блокировано установкой НЗО (неподвижных заградительных огней.— Ред.), а при повторном выдвижении — штурмовой авиацией Су-25”.
Отряд спецназа, проделав тяжелейший путь (крутизна склонов достигает 60 градусов), вышел на высоту Лысая, закрепился на ней и надежно прикрыл левый фланг наступающей бригады. Это позволило увеличить темп продвижения. Душманы, подтянув из глубины резервы численностью до 250 человек, попытались сбросить спецназовцев с занимаемой высоты, предприняли несколько дерзких атак. Потеряв убитыми около сорока боевиков, “духи” начали окружать отряд. Спецназовцы упорно сопротивлялись, но соотношение сил было ощутимо не равно. Помощь артиллерии исключалась из-за отсутствия рубежа безопасного удаления, так как наш отряд вел бой в огневом соприкосновении 20-50 метров. И когда командующий, выйдя на связь, сказал, что сейчас для корректировки сделает выстрел дымовым снарядом, то командир отряда ответил, что они его просто не увидят и не скорректируют, так как башку поднять не могут из-за плотного пулеметного и автоматного огня “духов”. “Духи” полностью замкнули кольцо окружения и, используя огонь минометов и подствольных гранатометов, стали сжимать это кольцо. На помощь был брошен “Витязь”. Но долго он карабкался по крутым склонам к Лысой. Действиями “витязей” кольцо окружения было разорвано, и отряд спецназа стал спускаться к реке, вытаскивая раненых и убитых.
Дождались Ми-24, прямо в воздухе им была поставлена задача отсечь наседающих “духов” и прикрыть отход двух отрядов спецназа. Вертолетчики подошли ближе 4 км и дали залп, потом второй, третий, четвертый и отсекли преследователей.
В 17.50 после введения в бой резерва противник был остановлен, что дало возможность обеспечить дальнейший отход обоих отрядов. В 18.10 душманы предприняли попытку обойти оперативную бригаду с левого фланга, для чего начали выдвижение из лесного массива. Однако, наткнувшись на плотный огонь другой бригады оперативного
назначения, прикрывавшей левый фланг группировки, были вынуждены отойти обратно. Душманы пуском ПТУРа уничтожили КамАЗ бригады, загруженный минами. Загоревшийся КамАЗ начало разрывать в клочья: детонировали мины, осколки от которых летели на 250-300 метров по сторонам и вверх, а мины рвались минут сорок, детонируя по очереди.
Душманы буквально поливали боевые порядки свинцом с господствующей высоты Лысая. Начались пожары в южной части села, что усилило разрушения и увеличило потери.
В период с 18.00 до 19.00 по “духам” было спланировано (и применено) комплексное огневое поражение, в результате которого сопротивление противника резко ослабло, а к 19.00 прекратилось совсем.
Войска выполнили задачу.
***
ОТРЯДНЫЙ Док не мог отдыхать пока все раненые не были отправлены в госпиталь. “Двухсотые” — тоже по его кафедре. А ведь восьмерых ребят с Лысой не вынесли. Отряд маялся от своего бессилия, от горечи и злости. Бойцы порывались идти в Бамут снова, по иному, чисто спецназовскому варианту. В штабе группировки им говорили: “Ведем переговоры. Может быть, завтра отдадут...” Чего скрывать — два дня все были в депрессии. Два дня шли переговоры...
Док прокручивал в воспаленном усталом мозгу гремучую и колкую, режущую, словно спираль Бруно, ленту недавнего боя. Эта спираль обвивала его в тяжелом сне. А наутро, что бы ни делал, перед глазами вновь и вновь мелькали заросли зеленки, из которых вдруг бил сноп огня, кренились, падая, камуфлированные спины ребят, в ушах громче пулеметных очередей и взрывов гранат звучало хрипло-отчаянное: “Доктор, сюда!
Скорее, Док!”
Там, на Лысой горе было не страшно. Было ОЧЕНЬ страшно. До оцепенения. Но продолжалось это от силы минуты две-три в самом начале боя, когда шквальный огонь с трех сторон заложил уши, затмил сознание, выбил из-под бронежилета сердце. Но тут же страх ушел. Потому что появилась работа. К нему вернулось осознание своего предназначения — спецназовского доктора. Появились раненые. Вместо страха у Дока осталось охранительное чувство опасности. Это придало собранности, расчетливости. Голова просветлела. Мысли ясные, действия быстрые.
Первых раненых эвакуировал с Лысой горы сам. Тяжелораненых тащить вдвое тяжелее — это истина, проверенная неоднократно. Когда Док во второй раз совершил стометровый бросок вверх, он понял, что еще на один такой челночный рейс его просто не хватит. На нем пудовый бронежилет и докторская сумка, свой автомат отдал еще раньше лейтенанту Зозуле (у того “калаш”, как назло, заклинило), который уже вовсю отбивался от “духов” наверху. Ввязались в бой, не желая оставлять раненых и убитых. Вверх пошли выручать своих одна за другой две группы. Солнце — в глаза, слепит. Лес непроглядно густой. Лес чужой. “Духи” здесь были хозяевами, давно и прочно окопались, пристреляли все подходы к позициям...
Док быстро проворачивал в голове варианты своих дальнейших действий, наиболее полезных для отряда. Когда прапорщика Терешкина тащили вниз, опытный военврач уже четко отметил признаки смерти. Сделали, что могли в тех условиях, но ранение было, выражаясь сугубо медицинским языком, несовместимое с жизнью. А вот Старичок, это контрактник, жить будет: ему укол, повязку и — вниз.
Потом завертелось: простреленные руки, ноги, окровавленные лица... С собой было две сумки санинструктора, в них самых необходимых медицинских припасов на 10-12 раненых. Обе эти укладки скоро опустели...
“Духи” пустили в ход минометы, и стало совсем невмоготу. От команды “Отходим! Всем вниз!” до спасения была еще дистанция огромного размера: чащоба горного леса, где пуль и осколков в воздухе было больше, чем листьев на деревьях.
Док отходил в числе последних. Если раньше был безоружен, то теперь пришлось тащить на себе аж три автомата. Пришлось и стрелять — в ответ, защищая своих раненых бойцов...
***
С ОКОНЧАНИЕМ страшного боя, с возвращением в тыл бамутские испытания для него не закончились. Один из самашкинских чеченцев, “друг”, “мирный”, сходил в Бамут, поднялся на Лысую гору. Вернулся и сообщил, что погибшие спецназовцы лежат там, где приняли смерть. Есть еще трупы солдат и в селе, где бой вела бригада оперативного назначения. Предстоит торг по-чеченски: за девятнадцать погибших русских военных “духи” требуют столько же своих из числа захваченных раньше в разных местах.
Утром, уже на третий день, представители бригады и отряда поехали в Бамут на двух ЗИЛах. Без Дока не обошлось и здесь — вызвали по рации. Подъехали к чеченской заставе. Бандиты обыскали всех из похоронной команды, проверили машины — оружия быть не должно ни у кого. Что поделаешь — пришлось согласиться на это условие, хотя безопасности никто гарантировать им не мог.
Проводник на мотоцикле повел печальную колонну к мечети. Там их встретили полтора десятка чеченцев — все с оружием. Мужчина чуть за тридцать, со “стечкиным” под мышкой представился комендантом Бамута. Заявил: “Сначала вы откапываете ваших из-под развалин мечети”. Юный “душок”, лет семнадцати, со снайперской винтовкой, тут же влез в разговор: “Трое ваших на мечеть залезли, когда бой был, а я с Лысой горы стрелял — двух солдат из винтовки снял, сюда упали. А потом ваш снаряд мечеть разрушил, и они здесь остались, под обломками”.
Делать нечего — стали руками разбирать руины. Часа три копались. Кругом запах гари... Вернулись те, кто искал тела погибших по Бамуту. Поняв, что вручную руины мечети не разобрать, вызвали по рации военный экскаватор, который прибыл минут через сорок. Быстро раскидал обломки. Под ними — никого. Видно, молодой “волчонок-освободитель” блефовал, показывая власть над безоружными российскими военными, приписывая себе выдуманные “подвиги”. У ичкерийцев это в обыкновении. Наши все злые, но молчат — попробуй тут вякнуть что-то лишнее. Чеченцы — и вовсе свирепые. Галдят: “Мечеть совсем новая! Гады! Зачем пришли к нам? Всех вас перебьем!” А тут еще один из них стал шарить в машине и нашел в “бардачке” гранату и два магазина к “стечкину”. Опять шум-гам: “Значит, и пистолет должен быть!” Пожилые говорили поспокойнее. Но до спокойствия ли тут?..
Наконец всех погибших собрали: одиннадцать бригадных — в селе, восемь спустили с Лысой горы. Всего —девятнадцать. А вот из девятнадцати “списочных” бандитов привезли только восемнадцать. Еще один находился где-то под Грозным. Для обмена приехал один из генералов войсковой группировки. Ему выдвинули ультиматум: “Пока не привезете девятнадцатого, пусть кто-то из ваших остается у нас. Вот, пусть доктор останется”.
“Боже милостивый! — екнуло сердце у Дока — Только этого мне не хватало для полного счастья!..”
Но что тут скажешь? Как отказаться-отвертеться? Никак нельзя. Трусость и малодушие для русского офицера хуже смерти. Скажете — высокие слова? Конечно. Скажете, что на подвиги доктора потянуло? Нет, он просто совершил поступок, который не каждому по плечу. Он опять оказался в страшно опасной, смертельно опасной ситуации, из которой надо было выйти с честью, не уронив достоинства...
На процедуру обмена приехали на “Тойоте” какие-то люди в чалмах, снимали и привезенных чеченцев, и наших на видеокамеру. Доку на все это было уже наплевать. Док уже смертельно устал и физически, и морально. Хотелось рухнуть хоть на жесткие нары, хоть на землю и уснуть.
Во вторую половину дня легче не стало. К нему приставили двух вооруженных охранников (у одного был автомат убитого на Лысой горе капитана Цымановского), завели в брошенный дом в центре Бамута. Здесь был обшарпанный диванчик и стол. Док сел, чуть расслабился, глянул на часы — 15.00.
Он присмотрелся к боевикам. В Бамуте ходили люди явно нездешние, явно азиаты — чалмы, какие-то просторные одежды, типа афганских или пакистанских, смуглые лица, незнакомая речь. Один из чеченцев, представившийся “начальником штаба”, вынул из кармана тетрадный листок: “На вот, стихи написал для ваших солдат — прочитай, в своей газете опубликуй, а можешь Ельцину своему послать. Вы сами эту войну развязали. Знаешь, я ведь капитаном в Советской Армии служил, начальником штаба батальона аэродромного обслуживания. Теперь вот воевать приходится...”
Док пробежал глазами по строчкам, выписанным аккуратным, даже красивым почерком. Довольно грамотно, даже местами складно:
“Российскому солдату.”
Я ЗНАЮ
О чем задумался, солдат?
Что нос повесил?
Печален твой порою взгляд,
Душой невесел.
Я знаю, хочется домой Тебе, солдат.
Я знаю — на меня ты злой За тех ребят...
“Да, — и вправду невесело подумал Док, — и домой хочется, и за ребят наших мы долго еще будем очень-очень злыми...”
Свернул листок, убрал в карман камуфляжа: “Спасибо, почитаем...”
Чеченцы вели себя поначалу спокойно, даже поделились на обед куриной лапшой и хлебом. В ходе разговора выяснились и дополнительные детали того страшного боя. Сперва чеченцы больше бахвалились своей “победой”, но потом стали проговариваться. Оказалось, что потери у них были огромные, значительно больше наших. Признались они и в том, что на Лысой горе против них бились настоящие воины. Особенно хвалили спецназовских командиров. Док понял, о ком шла речь. Чеченцы говорили: “Этот наших двух убил. Думали, что он уже готов, наши парни подошли, а он из “стечкина” очередь дал. Пришлось прикончить. А второй, тоже смелый парень, даже кричал — “За мной!” Мы его окружили, он сдаваться не хотел. Вот и получил...”
К вечеру напряжение нарастало. Во-первых, в радиостанции офицера сели батареи — он слышал тревожные запросы Большой земли в свой адрес, но обратной связи не было. Во-вторых, его охранники покурили “травки”, а доктор знал, что в задурманенные головы всякое может взбрести. В-третьих, где-то неподалеку разорвались снаряды, и тот случайный или плановый обстрел мог запросто спровоцировать моджахедов на самые дерзкие и кровавые дела. Когда тьма накрыла Бамут окончательно, военврач встревожился всерьез. Было 22.00...
Но вдруг охранники встрепенулись: “Поехали, доктор!” В шестьдесят шестом “газоне” он оказался среди полутора десятков вооруженных до зубов боевиков. “Куда везут? Неужели все?” — Мысли одна страшней другой свербили и без того взбудораженный мозг. Оказалось, в ГАЗ-66-м ехала смена чеченского караула на КПП. Боевики разошлись по своим постам, а офицера-заложника подвезли к мосту. С противоположного берега заурчал БТР, помигал фарами. Это был условный знак...
Военврач из спецназа направился к мосту, невольно ускоряя шаг. Увидел движущийся навстречу темный силуэт. Поравнявшись, два человека на мгновение остановились (точь-в-точь как в знаменитом фильме “Мертвый сезон”, где советского разведчика меняли на американского летчика-шпиона).
Чеченец и русский мельком глянули друг на друга. Но лицом к лицу лица не увидать... Да еще в черной чеченской ночи... Кончена его бамутская эпопея! Слава Богу!
... А на базе, в офицерской палатке, был накрыт поминальный стол — третий день. Собрались все. Кроме Дока. Ни к стаканам, ни к ужину не притронулись. Когда он вошел, офицеры и прапорщики стали что-то передавать за спинами, из рук в руки, во главу стола, где сидел командир. “Носи, брат, заслужил!” — ему вручили краповый берет. Он поднес его к лицу, чтобы, по ритуалу, поцеловать. И никто из товарищей не заметил, что сукно цвета спелой вишни впитало скупые слезы сильного мужчины, выдержавшего еще одно испытание...
Эта награда, полученная от своих братишек, для него самая дорогая за всю его службу. А государственной, хоть и было представление, он так и не дождался до сих пор...
До сих пор ждут посмертную Золотую Звезду капитана Виталия Цымановского его безутешная мать, вдова, сын. Это именно он лежал почти бездыханным на Лысой горе, оставив в своем “стечкине” несколько патронов. Оставил не для себя. Для себя до последнего мгновения жизни он оставлял неистребимое мужество. А патроны держал, чтобы отомстить за смерть своих товарищей еще двум бандитам.
Каждый год 18 апреля “росичи” поминают своих братишек, тех, кто помог вырваться из волчьего капкана на Лысой горе...
Борис КАРПОВ