— В МОЕМ представлении спецназ должен быть высокопрофессиональным и не нищим, бойцы закончили курс подготовки по нашей методике, прошли стажировку и несут службу по контракту — три, пять, десять лет. Отслужил — получи приличные льготы. Нужна мощная социальная база, поддержка государства. А оно сегодня не может дать квартиру офицеру, что уж тут говорить о контрактниках. У профессионала-спецназовца сегодня денежное довольствие должно быть такое, чтобы он имел возможность получить беспроцентную ссуду, построить себе дом, купить квартиру. Тогда у командиров будут не только дисциплинарные, но и материальные меры воздействия, стимулирования подчиненных.
И собирать профессионалов нужно по всей стране. У нас же как: если у тебя нет московской прописки, значит, у тебя проблемы. А ведь тот же снайпер — человек от Бога. Настоящего снайпера можно выбрать одного из нескольких тысяч. Так же, как и настоящего сапера, штурмовика — с учетом психологических характеристик, темперамента и прочих качеств, присущих специалистам той или иной спецназовской профессии. Ими должны руководить командиры — настоящие профессионалы, офицеры высочайшей квалификации, прошедшие огонь, воду и медные трубы... Так, все, хватит. Это моя больная тема, и об этом могу говорить сутками. В одном я уверен: рано или поздно спецназ станет таким.
Сергей КОЛЕСНИК
суворовский знак
Родился в 1971 году в городе Калинине (ныне Тверь). После окончания Тверского суворовского военного училища поступил в Московское высшее военное общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР. Службу проходил в должности командира взвода в Отдельной дивизии оперативного назначения.
Звание Героя Российской Федерации присвоено 7 октября 1993 года (посмертно). Он навечно зачислен в списки личного состава части.
— КАК ЖИЛ мой Саша? — Валерий Семенович Михайлов переспрашивает с тягостным вздохом и достает из коробки видеокассету. — Можем чуть-чуть посмотреть, как он жил... Красным вспыхнул экран телевизора — на Красной площади идет военный парад. Красные транспаранты, красные знамена, красные погоны и околыши фуражек. Голос ведущего: “Московское высшее военное общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР. Кремлевские курсанты замыкают пеший строй парада, как бы возвращаясь своей историей к истокам и традициям советского офицерства. Дата рождения училища — 1917 год, а история его — точнее не скажешь — это история Советских Вооруженных Сил...”
— Он где-то здесь, говорил, что в третьей шеренге шел, — десятки раз отец останавливает ленту, чтобы в двухминутном отрезке пленки, посвященной сотням курсантов, отыскать мгновение, прожитое сыном. Один стоп-кадр, второй, третий... — Где-то здесь он, Саша, мы его видели...
И тут же, без паузы, жестоко-жизненное видео показало нам госпитальную палату: Саша Михайлов в белом интерьере, в бинтах, пластырях, под капельницами... В тишине. За кадром рассказ тележурналиста о гражданских и военных жертвах кровавого октября 1993 года:
“Я вспоминаю, как плакала мать юного защитника Белого дома — она договорилась с клиникой, чтобы приняли ее раненого сына, а сын все срывал бинты и рвался продолжить братоубийственный свой бой.
Покалеченные тела и души восстанавливаться будут еще ох как долго!
Но придется ли восстанавливаться Сашке Михайлову — вот этому лейтенанту двадцати двух лет из дивизии Дзержинского с пробитой головой и простреленными легкими, уже которые сутки парящему между реанимацией и небом?”
...Небо рано разделилось с землей, рдяное тепло над дальним горизонтом поднималось и тончало, перемешиваясь с солнечно-золотой краской августа, а когда охотники в очередной раз подняли взгляд свой над камышами, то увидали и вовсе чистую голубизну
— пролетела с последними утками их удачная на редкость зорька.
Дурашливый еще щенок-дратхаар с вызывающей для тверских мест кличкой Никсон скакал меж охотниками и их трофеями, подчеркивая свое личное участие в этом празднике души удачливых и гордых в своей удаче мужчин-добытчиков.
Александр старался не выдать своего, тоже мальчишечьего ликования, но отец-то заметил азартную возбужденность сына после того, как раз за разом отдавал ему право выстрела.
А лет тогда был великолепный! В ту последнюю свою утиную охоту подстрелил сын десяток птиц. Дома отстранил отца от ружей: “Отдыхай, батя, я сам почищу”. Оружие любил, чистил со знанием дела. Выходит, прав был командир курсантской роты майор
Асеев, записавший в аттестации на присвоение первого офицерского звания курсанту Александру Михайлову:
“Материальную часть стрелкового оружия, вооружение БМП, БТР знает очень уверенно, хорошо стреляет из него. Может грамотно, правильно организовать его хранение и обслуживание”.
До той аттестации, впрочем, надо было еще дойти-добежать-доехать-доползти. Первые свои утиные охоты он воспринимал просто как экзотическое развлечение, но не как серьезную мужскую игру на свежем воздухе. И в суворовцы пошел, потому что горели глазенки при виде военных сверстников-мальчишек, вышагивающих гордо по калининским улицам. Помните классику школьного соцреализма — картинку в учебнике “Родная речь”, на которой мальчишечка-суворовец браво докладывает деду: “Прибыл на каникулы!”?
Таким же, в черной форме с красными погонами и лампасами, заявился суворовец Михайлов к дедушке своему, Семену Михайловичу, в невеликий городок Торопец. Дед был с виду суров — белая пышная борода, увесистая палка в руках — Лев Толстой, да и только. Но учительская строгость в нем заметно размягчалась мудрой добротой. Преподавал дед географию и сам по себе был необъятным и неизведанным континентом. Говорили с внуком о многом. И о войне, конечно. Ее-то Семену Михайловичу как забыть
— без ноги остался после боя под Смоленском. Награды имеет самые солдатские — “За отвагу”, “За боевые заслуги”. И опыт — самый что ни на есть окопный. Истоки массового героизма находил быстро, в сермяжной правде жизни. Рассказывал внуку, что, поднимаясь в атаку, наши бойцы думали об одном — конечно, в этом бою кого-то убьют, но ведь не меня же?! Каждый “откладывал” свою смерть на потом. А выберет она или нет
— это у нее спросите.
КОГДА впервые задумался о смерти он, Саша Михайлов? Вряд ли в суворовцах. Но ведь не случайно однажды появился в его личных документах сложенный вчетверо листок со словами:
Плачет, плачет мать родная,
Плачет молодая жена.
Плачут все, как один человек,
Свой рок и судьбу кляня.
Откуда это? Не каждый и догадается. Оказывается, это “На сопках Маньчжурии”. Зачем носил при себе (или в себе?) этот трагически-величавый вальс молодой еще человек? Бабушка Наталия Александровна говорит по-простому, без затей и лукавства: “Он ретивый был, Саша. Он как-то не по возрасту, не по себе совался везде. У него все к военному интерес был — играл все вот с этими солдатиками, потом стрельба, гребля... Нелегкое детство у него было”.
Насчет нелегкого детства бабушка нисколько не преувеличивает. Лейтенант Михаил Туруткин, лучший друг Александра, тоже признался, что ни в высшем военном училище, ни в дивизии имени Дзержинского им не было так тяжело, как в суворовском. Там пятнадцатилетние мальчишки с первых дней наелись вдосталь солдатской каши (в прямом и переносном смысле) и, окруженные культом Суворова, духом русской воинской славы, становились (не все, конечно) запрограммированными военными, как образно-справедливо выразился отец Саши. Мама Людмила Александровна в воспоминаниях заглянула еще дальше, когда “служили” они всей семьей в военном гарнизоне: “Он чуть не с полутора лет шагал под барабан да военный оркестр”.
Они именовали себя по-старинному — “кадетами” и, севши на полный государственный пансион, с младых ногтей становились людьми государственными и по долгу, и по совести. Побоку леность, необязательность, неряшливость. Побоку многие мальчишеские соблазны. Сила воинского строя, надежность дружеского плеча, доля собственного вклада в общее дело взвода, роты, училища — это все не пустые были слова.
Лесковский “Кадетский монастырь” — вещь обязательная для нынешних суворовцев, мальчишки века двадцатого живо внимали заветам из века прошлого и слова тогдашнего директора генерал-майора Перского считали обязательными к исполнению: “Ведите себя хорошо и исполняйте то, что приказывает вам начальство. Главное — вы знайте только самих себя и никогда не пересказывайте начальству о каких-либо шалостях своих товарищей. В этом случае вас никто уже не спасет от беды”.
На кадетском языке того времени для занимавшихся таким недостойным делом, как пересказ чего-нибудь и вообще искательство перед начальством, было особенное выражение “подъегозчик”, и этого преступления кадеты никогда не прощали. С виновным в этом обращались презрительно, грубо и даже жестоко, и начальство этого не пресекало. Такой самосуд, может быть, был и хорош, и худ, но он, несомненно, воспитывал в детях понятия чести, которыми кадеты всегда славились и не изменяли им на всех ступенях служения до гроба.
Как свидетельствуют те еще кадеты, у них “все до мелочей и вдаль, на всю жизнь, внушалось о товариществе, и диво ли, что оно было?”
Длинное цитирование из Лескова здесь очень необходимо — речь идет о вещах, удивительнейшим образом относящихся к судьбе Героя России лейтенанта Александра Михайлова. Если утверждают, что история повторяется, то уж военная история Отечества многократно ближе к судьбам нынешних военных. Свидетельство кадета прошлого века: “... Когда нас выпускали, то выпускали на бедное же офицерское жалованье. А мы ведь были младенцы, о доходных местах и должностях, о чем нынче грудные младенцы знают, у нас и мыслей не было. Расставались не с тем, что я так-то устроюсь или разживусь, а говорили:
— Следите за газетами: если только наш полк будет в деле, — на приступе первым я.
Все так собирались, а многие и исполнили”.
КОМАНДИР взвода лейтенант Михайлов был на заготовке овощей в подмосковном хозяйстве. Привез в дивизию машину капусты, а в гарнизоне — круговерть. В полку комплектовались экипажи бронетранспортеров, задачу еще не ставили. Лучшего наводчика-оператора, чем лейтенант Михайлов вряд ли сыскать (читайте приведенную выше училищную аттестацию). Он согласился, если и не с радостью, то уж точно с готовностью и, по-видимому, с азартом.
Приезжая в родное суворовское училище в Тверь, он не без гордости докладывал командирам и преподавателям, что учится в ВВОКУ имени Верховного Совета РСФСР. Могло ли привидеться в самом кошмарном сне, что пули настигнут его свинцовыми смертельными плевками у самых стен Верховного Совета этой самой (нет, теперь уже другой) России?! По солдату Отечества, по суворовцу Михайлову стреляли как по врагу. БТР № 450 расстреляли почти в упор. Майор Сергей Грицюк и рядовой Олег Петров были убиты сразу. Александру удалось выбраться, товарищи помогли отойти в безопасное место. Раны его были тяжкие. Пока был в сознании, обещал хорошенько угостить всех врачей на своей свадьбе, которая уже намечалась.
7 октября он стал Героем Российской Федерации, 8-го — старшим лейтенантом. Звезды те радости никому не принесли — через две недели Герой умер. Свадьбы не будет...
В двадцати метрах от перекрестка улицы Николаева и Краснопресненской набережной, где БТР внутренних войск, направлявшийся для эвакуации людей из зоны обстрела, был встречен огнем из-за баррикады, продолжает торговлю шикарный магазин. В витрине, пробитой пулями, красуются свадебные наряды фирмы “Boss”. Пухленький амур с синюшным лицом ухватил ручками своими бронзовую лютню. Здесь, у Белого дома, звучать отныне только траурным мелодиям...
На Сашиных похоронах в Твери были его друзья, лейтенанты, однокашники по суворовскому училищу и кремлевскому — имени Верховного Совета. Весной 92-го, перед выпуском, на книге “В.И. Ленин и кремлевские курсанты” они оставили друг другу прощальные автографы, вспоминая непростые, но по-молодому задорные четыре курсантских года, желая, естественно, всего доброго на офицерской стезе:
“Ты не давал нам унывать, для кого-то ты был просто непокорным, а для нас — добрым весельчаком, хорошим товарищем”.
“Если человек встал на колени, то он уже не человек. Ты всегда был человеком: ты всегда говорил то, что думал, а делал то, что говорил. В нашем подлом обществе это была большая редкость. Я тебя всегда уважал за это. С такими людьми чувствуешь себя надежно и уверенно. Буду очень рад, если судьба сведет нас еще когда-нибудь”.
“Санек! С тобой было весело, так как высмеивалось все подлое и низкое. Будь осторожней в нашем “совке”. Счастья тебе”.
Вступив в кадетское братство, мальчишки намечали себе нелегкую судьбу. Мало кто из них, выбирая для поступления военное училище (а им выбирать можно — в любое идут без вступительных экзаменов), думал о теплом месте на гражданке. Из калининских суворовцев вышли два Героя Советского Союза — генерал-полковник Б. Громов и старший лейтенант В. Задорожный. Общевойсковая “кремлевка” и вовсе — кузница доблестных воинов, Героев, маршалов. Но для Александра Михайлова и его сверстников “афганский поезд ушел”, Советскую Армию уже вовсю кромсали и топтали. Когда пришла пора делать первый офицерский выбор, в училище приехали из дивизии внутренних войск имени Дзержинского.
Печатая шаг на параде, он готовил себя к войне. По Красной площади проходил суворовцем, потом — курсантом-кремлевцем... Дзержинцы оказались в том же орденоносно-сиятельном ряду всенепременных парадников. Но ведь право пройти строем на виду у всей страны надо заслужить. Надо — значит, заслужим! Кавказские войны длятся уже не первый год, и именно российские внутренние войска заняты умиротворением. Выбор был сделан в пользу “краповых беретов”.
ОН УСПЕЛ съездить в две кавказские командировки. В крутые переделки-перестрелки, слава Богу, не попадал. Но доволен был, что там можно поездить на бронике, мир поглядеть. В одном из поселков, на границе с Чечней, их с Михаилом Туруткиным пригласила в гости русская старушка. Просто чайку попить, телевизор посмотреть. Самой же хотелось наговориться с русскими сыночками. Заурядный, на первый взгляд, эпизод. Но это лишь на первый нелюбопытный взгляд. А ведь скромное то чаепитие в небогатом доме было признанием уважения русского офицера на Кавказе. И не бесчисленные досмотры автомашин запомнились молодым лейтенантам, не трудности бивачного быта, а всего-то встреча с русской женщиной...
“Бытовуха” заедала не в походах, а на зимних квартирах. Отсюда и странноватая нестыковка в выводах аттестации: “Профессию офицера любит, дорожит честью военнослужащего. Тяготы и лишения воинской службы переносит не всегда с пониманием”. Он не понимал и не хотел понимать, почему ему, “запрограммированному” военному, поклявшемуся верой и правдой служить Отечеству, “запрограммированы” эти пресловутые тяготы и лишения. Походы, командировки, учения — одно дело. Но казарма, общежитие, квартира — совсем другое. В электричке, в метро, в автобусе вез он из дома в училище огромный аквариум для уюта. В тетрадь выписывал столбиком из суворовской “Науки побеждать”:
Субординация
Послушание
Дисциплина
Обучение
Чистота
Опрятность
Здоровье
Бодрость
Смелость Храбрость Экзерциция Победа и слава!
А в курсантских письмах — коротко, по-суворовски, и тоже, кстати, столбиком, для ясности и определенности:
Жизнь идет своим чередом:
учеба
строевая
кросс
территория...
“Все кругом тает, стало тепло, наступает весна, и настроение поднимается. Кажется, скоро наступит момент, когда я просто-напросто убегу из этого училища.
Мама, я прошу прислать посылку с набором: трусы, майка, старая книга “Самбо” и что-нибудь съедобное...”
Запросы были не сверхъестественными — все во имя “науки побеждать”: обучение, чистота, опрятность, здоровье, бодрость... Вперед, к победе и славе!
Генералиссимус непобедимый еще напутствовал: “Молись Богу! От него победа. Чудобогатыри! Бог нас водит, он нам генерал”. Наш тезка светлейшего князя креститься с товарищами-курсантами пошел сознательно, и денег с воинов священник не взял, потому как любимцы Божии.
Теперь бабушка вздыхает: “Богу нужен был...”
Подполковник С.Коновалов, офицер-воспитатель Александра в Тверском СВУ, говорит по-другому:
— Гибель Александра — роковая нелепость. Ведь не должен был участвовать в этих событиях, на заготовку овощей был направлен... Каким он мне помнится? У него всегда были свои взгляды, мнения, суждения. Я сам люблю военную историю России, часто говорили на эти темы с ребятами. К Михайловым, думаю, вполне применима со знаком “плюс” поговорка насчет яблока и яблони — дед-фронтовик, отец-офицер и Саша — Герой России, все отслужили Отечеству на совесть.
Я всю жизнь прослужил в разведке. Так вот, могу сказать однозначно: с ним, с Александром, я бы в разведку пошел. У нас не любят выскочек и “гнилых” людей. Он же был — золотая середина. Если что надо — он сделает всегда...
У подполковника В. Зеленова, командира роты — преподавателя военных дисциплин, свои воспоминания:
— Мальчишкой был он маленьким, худеньким; угловатым, а приезжал уже курсантом — не узнать, раздался в плечах, окреп. Как-то летом встретил их с Мишой Туруткиным у драмтеатра. Очень обрадовались они встрече, долго меня провожали, рассказывали о своей дивизии имени Дзержинского — нравилось им. Довольные жизнью, веселые молодые люди.
ТОВАРИЩИ Александра пришли с ним проститься. Были лейтенанты и в летной форме, и в общевойсковой, и в штатском платье. Похоронили, помянули... Долго бродили по улицам и набережным родной доброй Твери. Все, казалось, до мелочей знакомо, а теперь вот открываются какие-то не замеченные прежде подробности, явно видится скрытое раньше. Александр Сергеевич Пушкин на берегу Волги грустнее обычного. Гранитный столб, установленный над могилой революционеров, надписан, оказывается, корявонелепо — “Павшим борцам за мировой Октябрь”... Для Саши октябрь мировым не стал.
Какими бы маршрутами ни бродили по Твери суворовцы-кадеты, они непременно окажутся у своей альма-матер. Напротив суворовского училища — уютный сквер, где дедушка Крылов снисходительно глядел на военных мальчишек, рассевшихся на скамейках между персонажами классических басен. Как-то в училище им заново открыли Ивана Андреевича Крылова. Оказалось, что отец у него был старым служакой — рядовым, каптенармусом, ротным писарем, прапорщиком, а вышел в отставку капитаном, после чего служил председателем губернского магистрата в Твери. “Наш человек”, — сказал тогда кто-то из суворовцев, может статься, и Сашка Михайлов.
Двести лет назад написал Крылов свое “Рассуждение о дружестве”, которое заботливо напомнили суворовцам в училище и которое в душевной памяти какой-то след оставило. Вот когда вспомнилось, на похоронах: “Некоторые думают, что смерть разрушает все обязательства, и малое число людей умеют быть друзьями умерших, хотя великолепнейшее украшение на наших похоронах суть слезы наших друзей и приятнейшая нам гробница — их сердца; не думай, однако ж, чтоб слезы, проливаемые на погребении твоего друга, были последним знаком твоей к нему горячности: ты еще останешься обязанным его имени, славе и дому, он должен жить в твоем сердце, в твоем воспоминании, в твоих устах похвалами и в твоих поступках подражанием его добродетелям”.
Как хорошо, что в “кадетском монастыре” — Тверском (Калининском) суворовском училище всегда находились люди, похожие на генерала Перского, кто подвижнически, самоотреченно пестовал ратников России между парадами и боями. Один совсем не по-книжному рассказывал о войне, другой для пользы смотрел чуть шире программы, третий был просто примером для подражания. За успеваемость боролись, и если Саша Михайлов в отличниках не ходил, это вовсе не означает, что он был неучем и “немогузнайкой” — кадетская тройка равна пятерке в теперешних наших “средних” школах. Суворовцы с военной уже хитростью брали вершины в науках во время экзаменационных баталий. “Разведчики” звонили в дальневосточный Уссурийск, где боевые товарищи сдавали экзамены на несколько часов раньше. Вызнав темы сочинений, взвод, накрывшись одеялами, перебирался ночью из спального помещения в класс, где готовил, к примеру, “Грозу”. Гроза являлась в лице дежурного офицера — громы и молнии были совсем незлобивые, нестрашные. Страшнее было другое — наутро, на экзамене, “Грозы” среди предложенных тем не оказывалось вовсе...
Кадетские будни разве забудутся: “десятка” на лыжах, выезд в летние лагеря, подготовка к параду в Москве. Это апофеоз, в поту и мозолях. У каждого третьего-четвертого в перчатке была ампула с нашатырем — иногда становилось плоховато от переутомления, перевозбуждения и... от фуражки, стискивающей голову. Но все приходило в норму, все эксцессы заканчивались вовремя, перед самым-самым прохождением. По Красной площади они шли, как летели. Знаки участников военного парада — первые заслуженные награды. Ими гордились. Как суворовским знаком, что вручен был вместе с аттестатом зрелости.
ИЗ ОКОН “кадетского монастыря” вид на Памятник Победы. На прибрежном откосе — Вечный огонь. На кованой меди — “Слава героям”. У подножия цветы. Вот и еще красные гвоздики кладут — приехала свадьба. Красные гвоздики. Точно такие же, какие положили мы на могилу Саши. Рядом еще один Герой России упокоился — сержанта Владимира Елизарова привезли в Тверь с печально знаменитой 12-й заставы. Российский парень погиб на таджикско-афганской границе. То же недоумение: “За что?” — терзает еще одну безутешную мать.
... Лена, сестренка, не решается назвать Сашин любимый ансамбль, любимую песню. Следил за переменчивой музыкальной модой. Только вот среди документов молодого лейтенанта почему-то лежал листок со словами печально-героического давнего вальса: Тихо вокруг. Сопки покрыты мглой.
Вот из-за туч блеснула луна,
Могилы хранят покой...
Белеют кресты — это герои спят.
Прошлого тени кружатся вновь —
О жертвах боев твердят.
Так уж повелось в военной истории России — сверкнет луч победы, луч славы, и тут же тучи надвинутся до поры...
Борис КАРПОВ
вышедший из ада
Герой Российской Федерации рядовой Мустафин Раис Рауфович
Родился 23 октября 1980 года в Оренбурге. Окончил профессионально-техническое училище по специальности “тракторист”.
В ноябре 1998 года призван на военную службу во внутренние войска МВД России, в Северо-Кавказский округ. Принимал участие в боях с бандформированиями на территории Чеченской республики.
Звание Героя Российской Федерации присвоено 11 июля 2000 года.
28 января 2000 года несколько десятков солдат и офицеров из нальчикской бригады внутренних войск обороняли здания русской и мусульманской школ в чеченской столице. Этот бой, в котором был разгромлен разведывательно-диверсионный батальон Басаева, стал переломным в штурме Грозного.
Еще до темноты наши бойцы закрепились в здании русской школы — полуразрушенном трехэтажном строении П-образной формы. Ночь прошла спокойно, отдельные выстрелы неподалеку — не в счет. Бойцы, четко выполняя приказ командира, сменяли друг друга на постах, следили за подступами к школе и соседним улицам, без надобности не показывались в оконных проемах.
Все началось на рассвете. Бандиты подкрались к зданию школы с трех сторон, прикрываясь туманом, стелившимся по самой земле, и остатками темноты. Очень помогли и белые маскировочные халаты, делавшие боевиков в этот час практически незаметными для глаза. Нападение осуществили по всем правилам военного дела, попытались подавить сопротивление всей огневой мощью, которая имелась в их распоряжении. Но буквально за несколько минут до нападения командир подразделения произвел смену на постах, так что бойцы встретили противника в полной боевой готовности.
Когда ставка на внезапность себя не оправдала, боевики попытались воспользоваться своим численным превосходством — их было не меньше сотни. И это им в какой-то мере удалось: поначалу военнослужащих выбили из отдельных комнат на первом этаже, а потом боевики заняли все правое крыло школы. К тому же им удалось взять в плен сержантов Алексея Морокова и Федора Кандибулу, а также рядового Виктора Шилова. Прикрываясь заложниками, бандиты решили продвинуться по коридорам к центру школы. Рядовой Шилов, оценив ситуацию, крикнул своим сослуживцам, чтобы они стреляли на поражение. Ситуация складывалась патовая. Разрядило ее то обстоятельство, что узкие коридоры здания не позволили постоянно прикрываться пленными. От этой тактики боевикам пришлось отказаться. Пленных куда-то увели. Наступило короткое затишье. Казалось, боевики растерялись и не знали, что предпринять. Попытались надавить на психику.
— Сдавайтесь, — кричали они, — все равно живыми никого не выпустим. Своих не успеете дождаться. Лучше бросайте оружие и выходите, мы никого не тронем.
На уговоры никто не поддался. Боевики, понимая, что инициатива ускользает из рук и вскоре к военнослужащим может подоспеть подкрепление, обрушили на солдат новый шквал огня...
— Когда со всех сторон полезли “духи”, я находился на первом этаже, — спустя несколько дней восстанавливает события того боя пулеметчик рядовой Раис Мустафин. — Смена только прошла, и мы не успели лечь отдыхать. Бандиты палили из всех видов оружия, голову невозможно было высунуть. Но мы ответили дружно. “Духов” было много, за полчаса им удалось выбить нас из правого крыла здания...
Заняв первый учебный класс, бандиты забросали второй гранатами, и только после этого ринулись туда. Когда установилось небольшое затишье, Мустафин выглянул из-за укрытия и дал длинную очередь в коридор. Послышались крики, ругательства. Кто-то из боевиков заорал: “Сдавайтесь, а то всех порешим! Свои же танками расстреляют”.
В ответ — выстрелы. “Духи” еще яростнее стали закидывать учебные классы гранатами. Грохот адский. От пыли слезились глаза. После третьей очереди у Мустафина заклинил пулемет. Забежав в комнату, Раис судорожно соображал, что делать. На окнах решетки, не выскочишь. Бежать по коридору к своим бессмысленно — первой же очередью убьют. Но и выходить в коридор с поднятыми руками — не в его правилах. Спрятал пулемет под пол
— там дырка была в земле солидная, глубиной сантиметров 50—60, присыпал его земле...
— Минуты через две в комнату заскочили двое боевиков, — рассказывает Раис. — Под руки меня подхватили, повели в правое крыло здания. Завели в учебный класс. Там толпа боевиков, все в белых маскхалатах, что-то по-своему бормочут. Один из них подошел ко мне, так нехорошо улыбается, ножичком возле лица поигрывает и говорит: “Уши тебе, что ли, пообрезать?”
А мне уже все равно, что будет дальше. Страх куда-то улетучился. А тут еще взгляд зацепил трупы боевиков — с десяток их валялось, не меньше. Все, думаю, точно хана. За своих они не только уши, голову отрежут. И в голове вдруг все разом прояснилось — терять-то нечего. Правой рукой в кармане штанов гранату нащупал. Я-то о ней совсем позабыл. А тут, видимо, какой-то рефлекс, что ли, сработал. За считанные секунды столько мыслей в голове пронеслось! Взорвусь, так взорвусь, решил, в конце концов десяток боевиков с собой на тот свет захвачу...
Раис осторожно выдернул из гранаты чеку. Боевики не придали значения щелчку. Они решали, что делать с солдатом. В это время Мустафин вытащил из кармана гранату и подбросил ее вверх, а сам, воспользовавшись замешательством боевиков, выскочил в соседнюю комнату. Там, под полом, на глубине полметра или чуть больше, земляной проход был. Он спрыгнул в него и пополз под деревянный настил. Тоннель вел в другой учебный класс.
— Боевики, видимо, заметили, куда я забежал, потому что минуты через две-три там стали взрывы раздаваться. Гранатами комнату закидывали. Я, по-моему, оглохнуть успел. Дышать было нечем. Полностью потерял ориентацию в пространстве и времени. Не знаю, сколько я пребывал в таком состоянии. Очнулся оттого, что в тоннеле, где лежал, появились чьи-то ноги в кирзовых сапогах. Пополз навстречу — вдруг свои? А тут слова долетели — наши, русские. Да и голос показался знакомым — моего друга, Сереги Ярина.
— Серега, — позвал. А он слышит мой голос, но не может понять, откуда я ему кричу. — Нагнись под пол, посмотри, не меня ли ищете?
Сослуживцы искали именно его. Они видели и слышали тот взрыв гранаты, что унес жизнь нескольких боевиков. Разозленные новыми потерями, “духи” ринулись на поиски отчаянного солдата... Но к школе уже подтянулось подкрепление.
Мужество, смекалка, воля — вот вечные составляющие подвигов всех времен. Все эти качества в полной мере проявил в том бою Раис Мустафин, по праву удостоенный звания Героя Российской Федерации.
Владимир РОСТОВ