Глава 1

В ушедшей на задание группе Котельникова – Бронзова, разумеется, был и Саша Кузнецов, отвечавший за большую рацию и питание к ней.

Искренний друг командира группы Котельникова, для которого Санька был роднее брата. Он был мастером шестого разряда на заводе «Серп и Молот», участником финской кампании, заслужил медаль «За отвагу». Единственный в группе Шмакова награждённый! Отличный лыжник. Честный, отважный, выносливый и скромный. Молчун. Крайне редко мог отозваться кратким, недобрым порицательным словом о ком-то, кто вполне того заслуживал. В бригаде его звали Санька. Вместе с ним на подводе ехала разведчица Людимила Кулешова.

Вдали от расположения бригады подразделению предстояла разведдиверсионная работа под непосредственным руководством ленинградца Бориса Смирнова, отличавшегося спокойствием в сложных ситуациях, рафинированного интеллигента, остроумного человека. В группу также входили известные в бригаде разведчики-подрывники: лейтенант-пограничник Борис Шидловский, старший лейтенант Павел Бакай, командир подрывного отделения, рослый и приятный красавец Александр Гибов и самый молодой из всех, малого роста, всегда с румяными щёчками, необычайно подвижный, воспитанный москвич Костя Смелов по прозвищу Смелый. И конечно, сдержанный, всегда спокойный комсорг Лёша Завгородний.

Все, как на подбор, отважные ребята. Всё-таки омсбоновцы войск НКВД СССР!

Присутствовал также известный в бригаде разведчик Фердинанд Кропф – напарник Людмилы Кулешовой. Друзья звали его Фери. Это был известный альпинист, получивший звание заслуженного мастера спорта. Он десантировался вместе с командиром самого крупного диверсионного подразделения в бригаде «Вперёд» Борисом Смирновым. Вместе они совершали на территории тогдашней фашистской Австрии результативные набеги на железных дорогах. Оба были награждены орденами.

Фердинад Алойзович Кропф эмигрировал в СССР как подпольный член Коминтерна и вошёл в группу особого назначения под командой капитана Шмакова, действовавшую в тылу врага.

Котельников думал, прикидывал различные варианты. Неожиданно в связи с создавшейся ситуацией возник новый план действий с привлечением к операции Володьки Зеболова. Правда, он сможет присоединиться позже.

 

Глава 2

Через проводников из соединения Попудренко удалось установить живую связь с местными подпольщиками. В их отряде насчитывалось около тридцати душ при скудном вооружении: в основном винтовки и наганы, у нескольких новичков имелись охотничьи ружья и один обрез. Ни одного пулемёта! Правда, у командира и комиссара отряда – автоматы ППД. Пистолет ТТ только у одного. Боевой запас состоял из гранат-лимонок. Они предоставили небольшой лагерь для размещения гостей.

Прибывшие осназовцы передали командиру и комиссару патроны для их автоматов, а также часть взрывчатки и детонаторы, которые у них давно закончились. Командир небольшого отряда Михаил Иванович Степаненко – бывший работник райкома партии; комиссар Митков – зампред сельсовета. Если последний – спокойный, скромный, разумный, то первый – горячий, многословный, слишком эмоциональный Отряд без связи с Большой землёй. Был только небольшой радиоприёмник.

Такое впечатление создалось недели через две после знакомства. И это обнадёживало осназовцев.

От подпольщиков поступило много новостей, среди которых осназовцы сразу отметили информацию о готовящемся к отправке железнодорожного состава с имуществом известного в округе бывшего военного завода. Чувствовалось, что местные партизаны располагали сведениями по части планов оккупантов, но были бессильны им серьёзно противостоять. В частности, в связи с отправкой железнодорожного эшелона втайне от местного населения оккупационные власти включили в состав два крытых грузовых вагона с насильственно мобилизованными молодыми парнями и девушками для работы в Германии.

Известие заинтересовало прибывших гостей. Поинтересовались, как скоро это может произойти? Ответ ошеломил Котельникова и Бронзова. Отправка состава намечена на следующий день!

– Вы точно знаете, что именно завтра состав может отправиться в Германию? – переспросил Котельников.

– Точно завтра! – серьёзно подтвердил командир отряда Степаненко. – Есть достоверные сведения, что поезд отправится завтра на рассвете или даже этой ночью. Правда, для отвода глаз немцы распускают слух, будто поезд уйдёт завтра в полдень. Власти остерегаются скопления родственников отбывающих и возможных эксцессов.

– Как бы то ни было, надо сделать всё возможное, чтобы наши люди остались здесь, – заметил старший подрывник Борис Смирнов, присутствовавший при разговоре. – Как, командир?

– Конечно, – откликнулся командир группы. – Надо сделать так, чтобы не только не ушли оба вагона, но и были освобождены несчастные люди. Упущения нам никто не простит. Прошу всех понять, что имею в виду… Единственная просьба к нашим местным друзьям-подпольщикам – быть с нами рядом, чтобы ничего не пропустить. Местность нам незнакома. В остальном постараемся справиться. Как, комиссар?

– А иначе быть не может! – ответил доктор Бронзов. – Подготовку надо начать немедленно! Времени мало, товарищи!

– Это ясно! – согласился командир группы осназовцев. – Иначе нашей работе будет грош цена! Если есть вопросы – прошу!

Степаненко не ошибся. Вагоны эшелона заблаговременно были заполнены местными жителями, отправление назначено на ноль часов, тридцать минут. Вместе с партизанами-подпольщиками осназовцы начали спешно готовиться к нападению на состав.

Где-то ближе к полуночи примерно в пятнадцати километрах от станции погрузки под рельсы был заложен небольшой фугас. С правой стороны полотна по ходу движения в кустах и высокой траве залегли партизаны и подпольщики. Время тянулось мучительно долго вплоть до того момента, как донёсся шум приближавшегося поезда. Наконец прогремел взрыв и состав замер. В ту же секунду лежавшие вдоль полотна осназовцы открыли ураганный огонь из двух пулемётов и около двух десятков автоматов по единственной цели – небольшому пассажирскому вагону. Там должны были находиться два с лишним десятка гитлеровских солдат и один офицер, сопровождавшие живой груз. Однако с их стороны не последовало ни единого ответного выстрела.

В самом начале по паровозу было сделано несколько выстрелов из бронебойки. Послышалось сильное шипение. Значит, угодили в котёл!

Вслед за обстрелом паровоза бронебойка выстрелила по пассажирскому вагону. Только после этого осназовцы с местными подпольщиками бегом поднялись в вагон. В кромешной темноте среди трупов солдат, впопыхах продолжая стрелять, на ощупь подбирали трофеи. Ни стонов, ни криков слышно не было. Не исключено, что кто-то из охранников успел сбежать на противоположную сторону к полю. Во всяком случае, охрана не успела сделать ни единого выстрела.

Одновременно к замершим вагонам ринулись партизаны-подпольщики с клещами, кусачками, ломиками – срывать проволоку на дверных задвижках. Из вагонов стали выпрыгивать невольники. Что было сил бежали они с места происшествия вслед за подпольщиками к обусловленному месту сбора, чтобы дать всем возможность перевести дыхание.

К рассвету все освобождённые из вагонов люди уже успели отбежать от застрявшего эшелона на приличное расстояние. На ходу подсчитывали трофеи, доставшиеся от охраны: два пулемёта, шесть автоматов и несколько винтовок. Патроны в суете и спешке в темноте искать было бессмысленно. Фашисты валялись не то убитые, не то раненые.

На этом завершилось освобождение около полутора сотен советских граждан, которых должны были увезти на каторжные работы в гитлеровский рейх. Это были сравнительно крепкие мужчины, несколько десятков парней, молоденькие женщины и девушки чуть ли не школьного возраста.

Радость, естественно, была у всех огромная! Но постепенно командира и комиссара группы начали одолевать грустные мысли.

– Как быть с вызволенными? – с печальной ухмылкой задал Котельникову вопрос доктор Бронзов. – Выходит, победа с проблемами. Что-то надо немедленно придумать! Это же люди!

– Главное было их освободить. Теперь будем соображать.

– Погоди, – прищурив глаза, предложил Бронзов. – А если мы всех освобождённых в сопровождении наших ребят отправим в соединение Фёдорова?! Им народ, по-моему, нужен.

– Идея прекрасная, Сашец! Только Фёдоров и Попудренко могут выручить! У них крупные соединения! Люди им наверняка нужны. А эти пойдут! Вернуться к себе домой вряд ли кто решится.

Ничего другого Котельников и Бронзов придумать не смогли. Решили послать в качестве сопровождавших своих омсбоновцев во главе с Сашкой Гибовым.

– Парень он толковый! Думаю, сможет у Попудренко или у Фёдорова добиться, чтобы приняли пополнение.

– Фёдоров и Попудренко будут рады такому пополнению.

– Узнаем, когда вернутся наши проводники. Тогда решим, как нам быть дальше.

 

Глава 3

Радисты бригады осназа были заняты своим делом, когда к ним заявился хитренький Толик, выполнявший при штабе функции посыльного. Он и прежде наведывался в их землянку, слушал разговоры радистов, что-то и сам рассказывал. Здесь ему было интересно – всё-таки радисты поддерживают связь с Большой землёй и будто бы даже с Кремлём.

Ребята тоже были рады пареньку – он их забавлял. К ним в землянку редко кто заходил. Все знали, что это не принято. А Толику, как посыльному связному, разрешалось.

Заявившийся после заметного перерыва в землянку к радистам связной решил удивить новостью, но не просто взять да выпалить, а соответствующим образом подать, поначалу многозначительными намёками.

– Горевать за ту дивчину, што до вас хотели привстроить, вже ненадобно вам. Усё у яё вже у порядке там, – и он важно щёлкнул языком. – Ага.

Радисты не сразу поняли, о ком говорит связной. Кто-то его переспросил:

– Ты чего темнишь? Кого имеешь в виду?

– Кого, кого? Парашютистку! Будто не знаете.

Радисты переглянулись:

– А что с ней стало?

– До вас начштаба хотел её привстроить? Вы яму дали с ворот поворот. Тода он встроил её прямо у штабе! – Толик интригующие помедлил и, приняв загадочный вид, важно проговорил: – Я вже сказал, што тепереча у яё вже усьё у порядке. Плевала она на вашу землянку и на усьё. Ага!

– Ты говори толком, не тумань! – одёрнул связного Федя Кукушкин. – Слышь?

– Слышу я, слышу. И не туманю.

Радисты переглянулись:

– Так в чём дело-то? Можешь толком сказать!?

– А у том, што по-буржуйски ёна встроилась.

Кукушкин не выдержал:

– Да плюньте вы на него! Тоже мне – «посол по особо важным поручениям!» Цирк какой-то устроил.

– Я усьё говорю, как воно ёсть, а вы не даете сказать.

– Вот и давай говори! – предложил Кукушкин. – Только не заправляй нам мозги. Слышь?

– Да нихто тут ничего не заправляет, – обиделся паренёк. – Пошто виноват, што ни у зуб ногой не мозгуете. Сидите сабе у норе и ничегошеньки не ведаете. – Он сделал паузу и как бы между прочим произнёс:

– Генеральшей встала.

– Кто встал? – спросил Федя Кукушкин, притворяясь, будто никто из радистов ничего не понял. – Ты можешь наконец говорить по-человечески или нет?

Гришка Василькович, радист Белорусского штаба партизанского движения, со свойственным ему в подобных случаях солдатским юмором не стерпел:

– В самом деле, я ни хрена не пойму: кто встал? И что именно?

Этого было достаточно, чтобы последовал грохот смеха. Однако до связного смысл юмора не дошёл. Его, напротив, задело:

– А я не виноват, што усье вы тут не мозгуете. Говорю вам: генеральшей ёна встала. Парашютистка та, што до вас у землянци должна была жить. Непонятно, што ль? Танька! Теперече ясно?

– Значит, парашютистка, говоришь, генеральшей встала? – переспросил больше ради потехи Гришка. – Так, что ли?

– А то нет! И вже не у лаптях ходе, а у сапожках армейских и усе яё там прилажено. А вы зубоскалите!

Неожиданно установилась тишина, каждый обдумывал услышанное.

Толик не стерпел:

– Чего глядите на меня? Сказал, што генеральшей ёна встала! Не понятно, што ль? Значит, встала. И у штабе буде жить за ширмочкой… Чего еще тут трэба вам?

– Ну, правильно, так бы сразу сказал, что у генерала встало, а ты всё, что парашютистка встала, – как бы поясняя, произнёс невинно Кукушкин. – Теперь понятно.

Снова раздался обвальный смех.

Едва он стих, Гришка Василькович стал подзадоривать связного, а тот в ответ рассказывал, насколько начальник разведки внимательно относится к парашютистке.

Землянка сотрясалась от смеха. Держась за живот, Гришка повалился на нары и, заливаясь смехом, кричал:

– А мы, олухи, прочили её в детский садик леденцы посасывать.

– Вовка-то! – вторил кто-то из радистов, обращаясь к смеявшимся друзьям: – Вовка-то крохой её посчитал. Бедняжка на спинку повалилась и враз генеральшей стала! Ой, не могу, братцы партизаны и партизанки!..

– Будет тебе орать! – цыкнул на радиста Федя Кукушкин. – Не ты ли, кретин, побежал вслед за ней, когда она вышла из землянки?

– Да мы все кретины! – признался Гришка Василькович. – Скоблились, сапоги до блеска драили, воротнички чистые подшивали.

Соловьёва помалкивала. Про себя вначале наверняка посмеивалась. Но как только до неё дошёл смысл слов: «за ширмочкой генеральшей встала», ей уже было не до смеха. Её лицо стало напряжённым, дескать не успела прибыть какая-то пигалица, как тут же попала под крыло генерала. Прежде видела в нем серьёзного, временами даже сурового начальника, а он вон как себя повёл…

– Слухай, Толик! – вдруг притянул связного за грудки Федя Кукушкин. – А ты часом не заправляешь нам тут мозги? За брехню знаешь что у нас полагается? На первой же сосне вздёрнем!

– Это вас всех надо на первой сосне… за то, што не мозгуете, – обиделся связной. – Акромя «командармши». Вона усьё скумекала, как ёсть! А вы можете только зубоскалить да понасмехиваться. Я прихожу до вас як человек, а вы все переворачиваете вверх дном. А ще называетесь радисты…

 

Глава 4

Оказалось, что задолго до отправки очередного железнодорожного состава с мобилизованными невольниками произошёл аналогичный насильственный набор, которым непосредственно занимался помощник ортскоменданта, некий свирепствовавший в районе толстяк фельдфебель. По его команде несколько солдат хватали без разбора местных парней и девушек для отправки в Германию на принудительные работы.

Едва сей фельдфебель появлялся в каком-либо селе или деревне, молодые люди в страхе прятались.

Когда он в очередной раз появился в деревне для набора рабочей силы, один из парней предложил ему указать места, где «ховаются» парни и девчата. Не прошли они и десяти шагов, как раздался взрыв, за ним второй. Комендант с переводчиком и два сопровождавших их солдата рухнули на землю. Подоспевшие полицаи открыли беспорядочную пальбу, но парень, обещавший указать места, где прячется молодёжь, в суматохе сумел исчезнуть.

Бесчувственного окровавленного фельдфебеля, а также трупы погибших тут же увезли в районный центр.

Выяснилось, что бросил гранату деревенский парень, который хотел отомстить за то, что его девушку по списку коменданта вместе с другими девчатами и парнями полицаи увезли в район. Там их продержали некоторое время в местном лагере. Когда собрали нужное число, всех погрузили в железнодорожный состав и заперли в товарных вагонах. В ту же ночь эшелон отправился в Германию.

В сёлах ходили слухи, будто мужчины будут работать на фашистских подземных военных заводах, женщины и девушки прислугой в офицерских семьях или в домах терпимости. Ублажать отличившихся на фронте вояк. Слухов было много. Слёз и горьких причитаний – и подавно.

Некоторое время спустя, когда уже перестали вспоминать о случившемся, в село, где были взорваны гранаты, прибыло много гитлеровских солдат и полицаев. Жителей деревни согнали на небольшую площадь у заброшенной церквушки.

Солдаты и полицаи отобрали четверых пожилых мужиков, двое из которых были и вовсе немощные старики, и объявили, что если не будет выдан тот, кто бросил в коменданта гранаты, все взятые заложники будут расстреляны. Срок – трое суток. Задержанных солдаты увезли на грузовике.

О случившемся узнали местные подпольщики. Они же сообщили партизанам. Но помощь вовремя не подоспела – объявленный срок истёк.

В деревню, где были взяты заложники, немецкие солдаты привезли на грузовике их трупы. Крики отчаяния и душераздирающий плач с причитаниями оглушённых горем людей были столь громкими, что, казалось, стонет сама земля.

Среди подпольщиков прошёл слух, что «давший дуба» фельдфебель, оказывается, жив. Его спас некий доктор, работающий в бывшей больнице, теперь превращённой оккупантами в госпиталь.

Слух подтвердился: по поручению немцев фашистского фельдфебеля в самом деле вылечил русский врач из военнопленных. Через какое-то время стало известно, что фашист покинул госпиталь и снова работает в той же ортскомендатуре.

 

Глава 5

Владимир Зеболов по своему образу был, пожалуй, единственный в Великой Отечественной войне. А, быть может, и во всей Второй мировой.

В раннем детстве на соседском огороде вместе с другими ребятами Володька Зеболов смастерили нечто, смешав серу с солью и ещё с чем-то. Неожиданно это «нечто» рвануло. Одна девочка погибла, один паренёк лишился зрения, а Володька – рук.

В больнице, после нескольких операций, хирурги сумели оставить ему часть правой руки у самого локтя… Левую спасти не удалось. Уцелел короткий обрубок. Лицо мальчика оставалось усыпанным мелкими пятнышками с синеватым оттенком.

Прошло время, и Володька пошёл в школу, по окончании которой поступил в Московский юридический институт. Проучился всего год, и грянула война.

Сверстники Володи уходили добровольцами в армию. Зеболов, естественно, оказался непригоден. В обстановке общего патриотического настроя оставаться в стороне, не участвовать в сопротивлении врагу было до боли обидно.

С начала войны у военкоматов, прямо на улице за столиками, шла запись добровольцев, вокруг которых толпилось и немало парней допризывного возраста. Зеболов бывал среди них, прислушивался к ответам военкоматчиков и понял, что здесь ему ничего не светит. Тогда он решил избрать другой путь. Встал в длинную очередь к военному комиссару. Дождался приёма. Но пока ждал, так переволновался, так много надежд было связано у него с этой аудиенцией, что в первую минуту растерялся, не зная с чего начать, что сказать. Пожилой военком устало смотрел на парня и не торопил его. Понимал, зачем пришёл к нему этот молодой человек без рук. Наконец, Зеболов сказал, что хочет приносить пользу стране в этот тяжелый для неё час. Уверен, что выполнит свой долг, что голова на войне может принести не меньше пользы, чем руки.

Военком не хотел отказывать парню. Обещал подумать, что можно в его случае сделать. Однако после нескольких таких обещаний парень перестал им верить. А ждать было невмоготу.

Он стал настойчиво стучаться в двери комсомольского и партийного начальства. Наконец, добился приёма у второго секретаря горкома партии.

– Значит, на фронт хочешь? Что ж, похвально! Но будем откровенны: там тебе дадут винтовку, но ты ведь не сможешь её держать. Не так разве? А солдат без оружия на фронте – это мишень для врага.

– Пусть это вас не беспокоит, – убеждал Володя. – Я сумею найти для себя дело, где винтовка мне не понадобится. Только бы меня направили в фронтовую воинскую часть. Хлеб я даром не буду там есть.

– Ты не обижайся, – ответил собеседник – но надо трезво смотреть на вещи.

– Если бы я не смотрел трезво на вещи, поверьте, не пришёл бы сюда.

– Понял тебя. Это, конечно, похвально! Но только не обижайся, ладно? Ответь, пожалуйста, если вдруг на фронте, скажем, приспичит. Дело естественное. Кто тебе там поможет штаны снять?

– Гитлер! – резко бросил Володя и пулей вылетел из кабинета, толкнув ногой дверь высокого начальника.

Зеболов был угнетён очередной неудачей, но надежда найти выход из тупикового положения не покидала его. Мучительно обдумывал разные варианты.

Снова зачастил в военкомат, где его уже все знали, всегда по-доброму здоровались с ним, звали его по имени, шутили и… сочувственно обещали что-нибудь придумать. Однако никто особенно не старался выполнить настойчивую просьбу симпатичного, остроумного и, несомненно, начитанного парня. Хотя, в самом деле, что здесь можно было изобрести?

Как-то в очередной раз, выйдя ни с чем из военкомата, Володя разговорился с каким-то солдатом. Стоявший у окна в одной из комнат комиссариата прибывший по своим делам майор обратил внимание на то, как солдат с вещевым мешком за спиной скрутил из обрывка газеты цигарку и, склеив края языком, вложил её в рот безрукому парню, затем поднёс к ней зажжённую спичку.

Майор задумчиво смотрел на эту печальную сценку. Рассказал об увиденном военкоматскому капитану. Тот выглянул в окно и, поняв, о ком идёт речь, поведал майору о мечте безрукого юноши отправиться на фронт.

К удивлению военкоматского работника, майор попросил позвать парня. Беседа у них была недолгой. Майор записал адрес Володи. Через несколько дней за ним приехала машина.

Ещё один, но уже долгий разговор с экскурсами в прошлое и «семейными деталями» состоялся у Зеболова с полковником в воинском штабе.

Неделю спустя Зеболов был направлен в разведшколу.

 

Глава 6

Радио постоянно сообщало о тяжёлых кровопролитных боях с противником, о стойкости советских воинов. И в то же время о том, что после упорных продолжительных боёв сдан очередной город…

Люди со слезами на глазах выстаивали у висевших на столбах громкоговорителей, дожидаясь сообщений Совинформбюро. Сведения были неутешительными. Хотя было понятно, что наши бойцы и командиры творят чудеса храбрости, а враг бросает в бой всё новые силы, подвергает бомбардировкам советские города. Дошло печальное известие об окружении Ленинграда.

От командира партизанского соединения Попудренко прибыла небольшая делегация партизан.

– Вторые сутки вас шукаем! – жаловался старший группы. – Законспирировались по всем правилам!

– Главное, что нашли! А чем можем быть полезны? – спросил гостей доктор Бронзов.

– Как раз вы нам потребны. Командир соединения просил помочь.

– Если меня, – сказал Бронзов, – то я готов. Не так ли, Антоныч?

– Нет вопросов! Если не секрет, что у вас стряслось?

– Тяжело ранен командир кавдивизиона. Наш врач хоть и знающий, но оказался в затруднении. Терапевт. А дело упирается в хирургию.

– Тогда нет вопросов, – подытожил Котельников. – Думаю, Александр Александрович постарается сделать всё необходимое. Как, Саша?

С часок попудренцы передохнули, на ходу перекусили, попрощались и вместе с доктором Бронзовым, собравшим за это время всё, что могло ему понадобиться, умчались.

 

Глава 7

В ненастную ночь в глубоком тылу немецких войск на разложенные партизанами сигнальные костры с прилетевшего самолёта был выброшен десант. Один из трёх парашютистов во время приземления вывихнул ногу, другой повис на дереве, откуда подавал сигналы бедствия криком совы. Когда парашютисту помогли спуститься на землю, он попросил отстегнуть ему лямки от застрявшей на дереве части купола. В темноте кто-то из оказавшихся рядом недовольно буркнул:

– Э, какой большой начальник! Ординарца ему подай…

Конечно, помог ему. Так и не обратив внимания на опустившегося на грешную землю.

Володя не обиделся на реплику. Напротив, поблагодарил и ногами стал собирать стропы и купол парашюта. Было не просто. Кто-то из встречавших подбежал, стал помогать, взвалил на себя скомканный парашют и спутавшиеся стропы.

Никто из партизан, принимавших десантников, так и не заметил в темноте ничего необычного в снятом с дерева парашютисте. Володя привык пустые рукава скрещивать на груди либо убирать за пазуху.

Во время пребывания на задании он, наоборот, обнажал култышки. Это вызывало удивление и сочувствие. Когда находился среди фашистов или полицаев, при необходимости издавал невнятные, глухие, как у немого, звуки. В зависимости от обстановки.

Бывали случаи, когда Володя Зеболов ходил на задание босым либо в привязанных к ногам тряпочными лентами калошах, надетых на голые ноги, в дранной одежонке. По виду он походил на калеку-юродивого. Всякий раз, когда возвращался на стоянку группы, доктор Бронзов растирал ему ноги самогоном. Володька при этом посмеивался и часто отказывался от такого лечения. К удивлению всех в группе, он был терпелив, вынослив и никто не слышал от него жалоб.

Однажды он был далеко от базы в лёгком балахоне, калошах на босую ногу. Внезапно резко похолодало. Ноги у него распухли настолько, что выпирали из калош, а кожа посинела и вспухла. С трудом он добрёл до своих, поджидавших его в условленном месте с повозкой. Но никому не сказал, что стало с ногами. Хорошо, что встречавшие его заметили неладное и сразу отправили к партизанскому фельдшеру, который очень долго возился с ногами, выражал сочувствие, в то время как больной посмеивался и шутил. Однако в любом состоянии он не забывал о главном. Прекрасно замечал незамечаемое, тонко анализировал, обобщал факты.

В отличие от других разведчиков, Владимир Зеболов корил себя за промах, если приходил к выводу, что чего-то не учёл или допустил промашку. Часто он делал это среди своих вслух и всегда с горькой усмешкой.

Бойцы десантной группы полюбили его за искренность, терпение, остроумие и отвагу. Старший лейтенант Котельников и особенно военврач Бронзов души в нём не чаяли.

Планировалась совместная работа Володи Зеболова с опытной, уже в летах, разведчицей Людмилой Николаевной Кулешовой, обосновавшейся в украинском городке Лубны. Её содействие помогало ему в работе. В свою очередь, и Володька служил своеобразным прикрытием Кулешовой.

С согласия начальника разведки партизанского соединения Ковпака подполковника Вершигоры работа вошла в фазу совместного участия в разработках ряда непростых операций. Таким образом, Володька Зеболов выполнял задание одновременно с десантниками осназа. Но на базе-стоянке группы он не появлялся. Так было предусмотрено. С ним контактировала только Кулешова. Они познакомились во время краткого пребывания последней на стоянке ковпаковского соединения в Брянских лесах, куда Котельников приходил с небольшой группой разведчиков и минёров. Попутно была установлена радиосвязь между рациями осназа и штабом Ковпака.

 

Глава 8

Секретная завеса, устроенная вокруг Зеболова, объяснялась ещё и тем, что разведчиком он был и впрямь необычным. Ему удавалось проникать туда, куда другие не могли. Он меньше других вызывал подозрение у противника, не говоря уже о том, что был умен, смел и ловок.

Нежелание Котельникова обсуждать некоторые факты и подробности в разговоре о своем разведчике, насторожило командира местного партизанского отряда. «Что это за таинственный разведчик, которого даже от меня скрывают?» Возможно, что старший лейтенант Котельников просто блефует.

Настороженность, а нередко и недоверие в сложной обстановке вражеского тыла в общении с подпольщиками были в какой-то мере закономерны и оправданны, если иметь в виду разношерстность личного состава подпольных организаций. Встречались среди своих болтуны, хвастуны и просто недалекие персонажи. Да и противник пытался засылать своих агентов, провокаторов. Осназовцы привыкли к тому, что каждый должен знать лишь то, что ему положено.

Командир местного отряда и подпольщиков внешне не выразил неудовольствия скрытностью старшего лейтенанта Котельникова. Однако в отношениях между подпольщиками, партизанами и осназовцами-десантниками иногда сквозил холодок. У осназовцев были свои неписанные законы и порядки даже в общении с братьями по оружию. Но нормы дружеского общения соблюдались. Осназовцы помогали подпольщиками и местным партизанам боеприпасами и даже трофейным оружием. Практика подтвердила правильность подобного поведения.

Между тем разведчик у десантников на самом деле был особый. И у Котельникова были все основания беречь его как можно тщательнее.

Поэтому деятельность Володьки Зеболова и Людмилы Николаевны Кулешовой не доводилась до сведения местных партизан. Был заведён такой порядок. Всё же это был глубокий вражеский тыл. Жизнь человека зачастую не стоила и гроша.

 

Глава 9

К партизанам-осназовцам прибежала связная местного малочисленного партизанского отряда с очередной неприятной вестью:

– Вылечившийся фельдфебель стал мстить людям снова двух стариков и водну дивчину повесил прямо посреди села! Ще грозится – ежели не выдадут того парня, што кинул гранаты, всех перевешает! И усьё это за того русского дохтура, що працуе у той больнице, што стала тепереча госпиталем. Спасу вже нема ниякого. Треба щос-такэ з дохтуром сделать. Сволота, ужасть какая!..

В то же время о враче, вылечившем гитлеровского фельдфебеля, пошли неожиданно слухи и другого толка. Кто-то говорил, что он потомок царского генерала, кто-то и вовсе утверждал, будто он сын репрессированного большевиками…

Говорили ещё, что он из пленных советских врачей по фамилии Мороз. Будто этот врач пользуется у фашистов особым доверием.

– А как он туда попал, этот врач? – спросил Котельников связную.

– Чёрт его душу знае, як… Ни з кем не заговаривает. Будто нямой! Ежели чего-то не по душе яму, может брыкнуться, як блудная скотина! А хфашисты з ним дюжэ добрэ ладят. От такая вин сволота! Подпольщики, што стали вже партизаними, кажут, що з ним трэба закинчивать. Бувают и такие, коли заходит за нёго болтовня, вони стоят за него прямо горой! То бабульки, що з ума выжили.

– И бабки стоят горой за этого врача? – спросил Котельников.

– Ну, да! Хтось сказал, що цей дофтур дае бабулькам без лицерпы лекарства! Колысь водна з них курку яму за то принесла, вин её погнал з куркой, да кулаком отчитал. Ще кажут, лекарства назад не забрал. Какая-то бабка попыталась сунуть ему бутылку с самогоном, так он пригрозил выгнать ее! Старуха бросилась ему в ноги: «Лицерпу мине не откедово узять, – плачущим голосом причитала несчастная. – Да и ни якой баламтории тут скрось зараз немае…» Получив бутылочку с лекарством, старушка начала так слёзно благодарить, что доктор поспешил выйти из коридора. Брехня! Люди усёравно кажут, що з ним трэба кинчать. Хфашистов вылечивает, а воны потим вешают людин. У сили усе за цэго! Да и мы, пидпольщики тэж за то, щоб кинчать з гадом. Точно!

В штабе осназовцев было принято решение отомстить доктору за спасение фельдфебеля, убившего заложников в их же селе. Фашисты, которых он лечит, потом вешают и расстреливают граждан за содействие немцам в отправке людей на принудительные работы в Германию.

 

Глава 10

Вскоре выяснилось, что врач Мороз, оказавшийся в плену у немцев, вначале содержался в пересыльном лагере для военнопленных, помогал нашим раненым. Приходившая иногда в лагерь медсестра местной больницы, при немцах ставшей госпиталем, рассказала главному врачу о пленном докторе-гинекологе.

Врачей этой специальности в городе не осталось. Больница обходилась одной пожилой, с трудом передвигавшейся акушеркой. Приходилось посылать за ней повозку или бричку.

Через несколько дней при содействии немецкого коменданта доктор Мороз был переведён в госпиталь. Среди редких больных, проходивших стационарное лечение, появление нового врача прошло незамеченным. Помимо обязанностей хирурга, которые значились как его основная специальность, он мог быть и терапевтом. Но самым важным, о чём умалчивалось, оказались аборты. Как гинеколог доктор Мороз стал ценной фигурой. К его услугам тайно обращались немецкие чины.

– Можно предположить, что Мороз мог быть недоволен советской властью, наложившей строгий запрет на аборты, – заметил Котельников. – Потому и стал так преданно служить фашистам.

Рассказывавшая женщина добавила, что медсестра, на которой он не то женился, не то собирается, – дочь мельника.

– И, что каждую пятницу после полудня отец медсестры приезжает за ними на повозке и отвозит в деревню. Примерно в двадцати километрах от города. Иногда их отвозит машина помощника коменданта города, которому Мороз спас жизнь. Но обратно в понедельник утром их доставляет в госпиталь мельник. Чувствуется, что у них всё отлажено. А как на самом деле, трудно определить.

– Видела её? – прервал Котельников.

– На ходу. Дородная украинка с цветущим лицом. Должно быть, злючка. Зовут Женя.

– А самого доктора удалось увидеть?

– Нет. Со слов людин, дохтор Мороз немного ниже ростом своей лаборантки, поджарый, бледнолицый. Постоянно чем-то озабочен и мрачен. Всё время спешит. Чёрствый тип. Может быть, и самодур. Кто его знает? Но как врач, говорят, знающий. Это всё, что пока можно о нём сказать.

 

Глава 11

Из полученной информации наиболее важными были сведения о том, что Мороз по пятницам к вечеру уезжает со своей то ли лаборанткой, то ли женой в деревню к ее родителям. Стало быть, ночует там, возвращаются в понедельник рано утром. Мельник живёт в добротном доме, имеет небольшой огород, держит корову, лошадь. Забора нет, лишь невысокое ограждение. Собак нет.

– А в соседних дворах?

– Тоже нет. Говорят, немцы, когда пришли, постреляли их. Случайно уцелевшие дворняги издалека чуют их приближение. Уматывают.

– Интересная деталь! – заметил Котельников.

– Зато через дорогу от дома мельника находится местная полиция.

– Вот как? – задумчиво произнёс Котельников. – Это важно.

– И вот ещё, – добавила женщина, – чтобы иметь в виду: дом мельника в этой части деревни единственный с оцинкованной крышей! Во дворе у них свой колодец.

Столь подробные сведения с множеством деталей, которые на первый взгляд могли казаться излишними, свидетельствовали о тщательно проведённом осмотре.

– Теперь понятно, почему этот мерзавец переметнулся к немцам, – заключил партизанский командир.

Было принято решение захватить врача-изменника и кончать с ним. Аналогично и в отношении помощника коменданта.

– Всё это так, но тут придётся искать пути, чтобы выполнить задуманное. – добавил Котельников. – С врачом-изменником проще, а с фельдфебелем придётся помозговать.

 

Глава 12

Поначалу, когда обсуждался вопрос об устранении Мороза, командир диверсионной группы не исключал затруднений в его поимке в селе во время ночёвки у родителей жены. Настораживало расположенное через дорогу отделение шуцполиции.

– Малейший шум или вскрик, сразу пойдёт заварушка. Полицаям по ночам плохо спится: поджилки трясутся. Оттого они всегда начеку.

Только непонятно, к чему нам ломать голову, как изловить изменника, да потом ещё тащить с собой? – спросил Борис Смирнов. – Выследим.

Котельников считал, что врача надо брать живым, чтобы разобраться в некоторых вопросах, которые, возможно, могут представлять интерес.

– Упускать такой случай непростительно! Как-никак он длительное время работает у немцев и, по всему видно, они доверяют ему. Стало быть, неспроста, – заметил Санька Кузнецов, помощник командира связи и ответственный за рацию.

Стороны остались каждая при своём мнении.

В ночь на субботу группа осназа отправилась на операцию. Местных подпольщиков-партизан о предстоящей операции не известили.

Поздно ночью подкатили на подводах к опушке леса, примерно в километре от деревни. Оставив повозки с ездовыми, взвод десантников вместе с командиром группы Котельниковым направился в село.

По мере приближения к селу пряный аромат трав сменялся запахом сена и навоза. Лишь редкое стрекотание сверчков и кузнечиков, нарушавшее ночную тишину, сопровождало шедших гуськом вооружённых людей вплоть до неожиданно выплывшей из темноты изгороди, за которой проглядывали строения.

Соблюдая полнейшую тишину, осназовцы осторожно продвигались со стороны простиравшегося поля к огороду, где уже виднелся в темноте дом с оцинкованной крышей. Помнили, что через дорогу, наискосок от дома мельника, в большом деревянном здании бывшей школы находилась резиденция старосты. В том же доме, но с отдельным входом с обратной стороны разместился штаб местной полиции.

Собак действительно не было, как предупреждала женщина. Не то бы они уже дали о себе знать.

Приближаясь к дому, десантники прислушивались к каждому шороху, попытались заглянуть в щели закрытых ставней. Судя по всему, внутри спали. Входная дверь была заперта.

– На засов, – прошептал разведчик, копошившийся у двери.

Пока командир группы выставлял людей наблюдать за улицей и выбирал место для пулемётного расчета на случай неожиданного отхода с боем, десантники мастерски, почти без скрипа открыли дверь. Из сеней потянуло квашеной капустой и ароматом свежевыпеченного хлеба. «Еще бы! – подумал старший лейтенант Котельников, – хозяин – мельник. Как же не встретить зятька свежим хлебом!»

Едва разведчики приоткрыли дверь из сеней и она скрипнула, как раздался испуганный женский голос:

– Кто там?

– Свои, тихо! – шёпотом успокоил командир группы и лучом фонарика осветил комнату.

– Ой-й! – вскрикнула женщина. – Кто это?

– Не шуметь! – предупредил один из разведчиков, приблизившийся к лежавшему с открытыми глазами человеку.

По описанию, доктор Мороз – молодой, стройный шатен с властным лицом, а этот был пожилой, черноволосый, с проседью на висках. «Вероятно, это и есть мельник», – подумал Котельников и быстро прошёл в соседнюю комнату: в одной постели с молодой женщиной лежала девочка лет пяти-шести, чернявенькая, с большими открытыми глазами. О её существовании связная не упоминала. Молодая – дочь мельника, лаборантка больницы и жена врача. Присутствию девочки никто не придал значения.

Обыскали хату, но Мороза не оказалось.

– Где доктор? – спросил командир группы дочь мельника, прижимавшую к себе испуганную девочку.

– Какой доктор? – раздражённо ответила та в явном испуге. – Здесь никого больше нет!

– Не прикидывайся: «какой!» Тот, что с тобой работает в госпитале у немцев.

– Жених! – пробасил один из десантников по кличке Француз из-за своей фамилии Лоран. Иногда он, улыбаясь, дополнял: Астафьев!

– Я же сказала: здесь никого больше нет! Ни врачей, ни женихов! – решительно ответила женщина, метнув недружелюбный взгляд на стоявшего с фонариком Котельникова. – Можете перевернуть весь дом, никого больше не найдете.

– Скрываешь, подлюга?! – вспылил Француз. – Пожалеешь…

В хате воцарилась тишина. Слышны были лишь мерное тиканье ходиков, шорохи в подвале да прерывистое дыхание жены мельника.

Котельников вернулся в комнату дочери мельника, посветил фонариком. Женщина по-прежнему сидела на постели, обняв девочку, дрожавшую, как в лихорадке, и испуганно таращившую немигающие чёрные глазки.

– Не бойся, девочка! – попытался успокоить ребёнка командир взвода разведчиков, высокий подтянутый Игорь Лобанов. – Мы никого не тронем. Ложись и спи себе спокойно.

Девочка затряслась ещё сильнее. Казалось, вот-вот расплачется или закричит. Лобанов тут же отошёл.

В комнату вернулись бойцы. Костя Смелов вынырнул с небольшим чемоданчиком, открыл его: баночки, пузырьки и довольно большой набор разных никелированных хирургических инструментов.

Командир навёл луч фонаря на дочь мельника. Увидев чемоданчик, та затаила дыхание, стараясь не выдать своего волнения. Сильнее прижала к себе девочку. На вопрос, кому принадлежит чемоданчик, она надменно двинула плечами:

– Мне. А что? Я медик. Лаборантка. – Она пренебрежительно отвернулась от «гостей».

Было очевидно, что чемоданчик принадлежит доктору Морозу. Снова всё осмотрели, однако доктора нигде не было. Лишь на чердаке нашли тщательно замаскированный всевозможной рухлядью и домашним скарбом уголок, в котором совсем недавно кто-то побывал. Там стоял обыкновенный продолговатый ящик, на нём перинка, простыня и лёгкое одеяльце, а рядом ещё ящик, опрокинутый вверх дном, но намного меньше размером. Подобие столика, покрытого стареньким рушником с украинской вышивкой.

– На нём лежал огрызок лепёшки и стоял глиняный кувшин с остатками молока, – тихо пояснил Олег Лоран. – Молоко я попробовал: ничуть не скисло! Ясно, что кто-то его недавно пил. И остаток лепёшки тоже свежей!

– Кого на чердаке приютили? – с добродушной усмешкой обратился к старикам наблюдавший за ними со стороны взводный разведки, прозванный друзьями «Рассада». Это была кличка Рассадина.

Старушка всплеснула руками:

– То ж племянница до нас недавно приихала, – дрожащим голосом произнесла она. – Сосидские ребятки ходят до неё и там играют себе. Дети же!

– Что-сь строят, або еще чого-то роблят, – словно невзначай произнёс безобидным тоном старик-мельник. – Вот и натаскали туды усякого барахла.

– Так, видать, и есть, – шепнул командиру Француз. – Взрослый на такой постельке не уместится.

«Так оно или нет, – прикинул командир группы, – а к доктору тайник на чердаке, по всей вероятности, не имеет отношения. Одно ясно: его здесь нет, хозяева делают вид, будто понятия о нём не имеют, а время идёт. Наверное, он не приехал в этот раз. Теперь постарается воздерживаться от посещения села либо уже не будет оставаться на ночь».

Котельников предупредил хозяев, чтобы не вздумали выглядывать из дома до полного наступления рассвета и никому ни слова не говорили о появлении вооружённых людей, иначе навлекут на себя беду.

«Гости» уже было собрались уходить, как вдруг пожилая хозяйка засуетилась. Видимо, поражённая тем, что они не только никого не тронули, но и ничего не взяли, она достала большой каравай хлеба, от аромата которого у десантников слюнки потекли, и протянула его одному из бойцов:

– Возьмите.

– Нет… Благодарствуем.

– Да берите же! Чего стесняетесь? Вин з вечера ще був тёплый!

– Вы путаетесь с фашистами, – не выдержал Костя Смелов.

Старуха как держала каравай на вытянутых руках, так и застыла с ним, словно лишилась дара речи.

Десантники быстро покинули дом и, убедившись, что за дверью загремел засов, направились к огороду. Костя Смелов уходил последним. Пока он задвигал обратно калитку, у соседней изгороди зашевелились заросли бурьяна.

Не раздумывая, Костя сразу шагнул туда, направил автомат в тёмный угол и негромко, но властно окликнул:

– Кто тут? Выходи! Стрелять буду.

– То ж я… свий! – едва слышно гнусавым голосом ответил выросший как из-под земли человечек небольшого роста.

– Что ты тут делаешь?

– Я тутешний.

– А чего бродишь по ночам, когда все люди спят? – спросил подошедший Котельников.

– Да так… У хате спасу нема. Духота! Аль чую, хто-сь з огорода иде. Бачу, людин богато до сосида пишлы. Тоды, маракую, может, дофтура шукають, аба шо?

Подошедшие насторожились.

– А что, – спросил командир, – доктора знаешь?

Вместо ответа на заданный вопрос мужичок спросил:

– А вы партизаны, чи шо?

– Ты отвечай, когда тебя спрашивают. Доктора, спрашиваю, знаешь?

– А як же! У нимакив процуе у личебнице.

– Откуда знаешь?

– Да як же не знать? Уси тут знают!

– А где его можно найти?

– Известно, де – у хате! Де-ж ёму будьты?!

– Нет его там.

– Хм… З вечера був.

– А ты следишь за ним? – спросил Лобанов.

– Да нэ. Сосиди мы.

– И что, что соседи?

– Так я ж був тут до войны активист.

Котельников уловил нюанс:

– Раз был активистом и говоришь, что видел его вечером, значит, он должен быть где-то здесь!..

– Сам маракую, де вин може зараз будьты. Може пишов на сеновал? Бачьте, – указал активист на темнеющее строение. – То клуня. Там сино.

«Активист» не успел договорить. Несколько бойцов устремились к видневшемуся сараю. Никому не пришло в голову, что разыскиваемый Мороз мог ночевать на сеновале. Минуты через две-три показались бойцы, ведя кого-то в белом.

Это был доктор Мороз. Его вели в одном белье.

Видимо, ещё не уяснив, что это за люди и зачем он им понадобился, он вдруг заговорил:

– Это же сущее безобразие! Не могу же я идти в таком виде?! Чёрт знает что!

Во избежание шума разведчики вмазали ему несколько крепких затрещин:

– Замолкни, шкура. Ещё слово, и пристрелю!

Однако тот не унимался:

– Куда вы меня ведете?

– Замолкни, говорят тебе! – не выдержал мягкий по натуре, рослый десантник Саша Гибов и скрутил пленнику руки назад. – Продался фашистам и уже гавкать научился…

Доктор смолк. Очевидно, уже смекнул, у кого оказался. Но предполагал, что ночные люди пришли из-за нужды в медицинской помощи.

Мороза подвели к повозке и бесцеремонно попытались опрокинуть его в телегу. Он оказал сопротивление:

– Поаккуратнее нельзя? Перед вами человек, а не бревно! Слышите?

– Поаккуратнее?! – Гибов вновь скрутил доктору руки. – Это говоришь ты, скотина, который спасает жизни фашистам, а они потом истребляют безвинных людей?!

Мороз попытался что-то возразить, но в ответ получил мощный удар в лицо. Пошатнулся, однако устоял. Он вновь хотел что-то сказать, но последовал еще удар. И еще… Доктор свалился на землю. Но и тогда его не оставили в покое.

Особенно злобствовал боец, который совсем недавно побывал ночью в родном селе и узнал, что полицаи убили его мать, отца, двух сестрёнок. Лежавшего в постели деда шуцман прикончил ударами лопаты по голове.

Шум возле передней подводы донёсся до командира группы, и он тотчас же побежал туда. Успел, кажется, вовремя. Не останови разъярённых десантников, доктор был бы в лучшем случае изувечен.

Кто-то из партизан сказал:

– А знаешь, Антоныч, не возникни из темноты и бурьяна тот сосед-горбун, мы могли бы уйти не солоно хлебавши!

– М-да, – согласился Котельников. – Повторно мы уже не стали бы рисковать. А тот сосед горбатым был? В темноте не обратил внимания.

– Я же первым его заметил, – пояснил Костя Смелов. – Автомат уже было на него направил, хотя, конечно, не стал бы пулять… Машинально это произошло. А он с горбом. Точно!

– Хотя и основательно нас выручил, но тип неприятный. Похвастал, что в прошлом был активистом. Кто знает, скольких угробил. Не случайно там околачивался поздней ночью!

 

Глава 13

Место стоянки на временной, так называемой малой базе достигли перед самым рассветом. Подпольщики и их боевая группка располагали заблаговременно подготовленными землянками, рассчитанными на весь личный состав. Три пустовавшие землянки с охранником местного отряда уступили группе осназовцев.

Котельников приказал дежурному не спускать глаз с доставленного изменника, а сам пошёл отдыхать.

Улеглись к тому времени и остальные участники операции. Однако, несмотря на изрядную усталость, не все бойцы могли уснуть. Лежавший рядом с Французом здоровяк Саша Гибов, командовавший в группе отделением разведчиков-подрывников, всё время ворочался с боку на бок.

– Чего не спишь? – спросил его Лёша Завгородний.

– Никак не выходит из головы этот врач, пропади он пропадом. Всё ерепенился: «Вы звери, а не люди!» И всякое такое.

– С характером, это видно, – полушёпотом произнёс Завгородний. – Отъявленный предатель!

– Думаешь, кокнут его? – спросил Саша. По-видимому, хотел удостовериться, отомстят ли ему за измену.

– Чикаться с ним будут, что ли? Шлёпнут, конечно! Он же возвращает в строй раненых подпольщиками и партизанами! А они с ещё большей яростью уничтожают советских патриотов. К чему тогда решили его захватывать? Путь у него только в могилу. Это уж точно!

Завгородний промолчал. Не заговаривал и Гибов, хотя и тот и другой ещё долго не спали. Каждый по-своему осмысливал минувшую операцию.

 

Глава 14

Не спалось у себя в землянке и командиру группы. До встречи с Морозом у него были некоторые сомнения относительно приговора, который ему вынесли до захвата. Теперь эти сомнения усилились – Мороз держался не так, как обычно ведут себя в подобных случаях изменники. Будто служа фашистам, совершает нечто нормальное. Чудно!

Старший лейтенант, взвешивая «за» и «против», вернулся к мысли, что предатель всё же должен понести суровое наказание за сотрудничество с оккупантами. «Измена есть? – задал себе он вопрос. – Есть. Факты служения гитлеровцам налицо! К тому же просто так фашисты не проникнутся доверием к русскому военнопленному».

Котельников прилёг в штабной землянке по соседству со своим помощником Санькой Кузнецовым. Снаружи на бревне примостился часовой осназовской группы.

Тем не менее не спалось. Перед глазами стояли врач, его жена-медсестра и её мать – бабушка, державшая ребёнка трясущимися от страха руками. От их испуга становилось не по себе. Затем, на чердаке постель, крынка с остатками молока… Всё увиденное без конца прокручивалось в голове и перед глазами. И всё же главное, что врача-подонка сцапали! Не подвернись нежданно сосед-горбун, операция могла провалиться. Ушли бы ни с чем. Вдобавок провал мог иметь неприятные последствия.

 

Глава 15

Небольшой лагерь затих. Лишь дозорные в секретах прислушивались к тишине – не раздастся ли шорох или непонятный звук.

В караульной землянке часовой сидел молча, стараясь не глядеть на изуродованную физиономию задержанного, в рваном и окровавленном белье, к тому же босого. Уж больно неприятно выглядел. А с гонором: отказался лечь на брошенную на пол солому. Сидя на скамейке, вроде бы дремал. Невольно вызывал сочувствие.

Неожиданно донёсся шумок. За полночь! Напряглись слух, зрение, палец лёг на курок автомата. Когда часовой осназовцев снаружи землянки увидел нескольких всадников, обрадовался, узнав своих и среди них доктора Бронзова. Понял, что наконец они возвращаются от Попудренко.

Едва доктор спешился, спросил дежурного, стоявшего у закрытой двери караулки:

– Как жизнь? Всё у вас здесь в порядке?

– И да, и не совсем.

– Почему «не совсем?» Что именно?

– Сцапали тут одного субъекта.

– Вот как! Любопытно.

От дежурного вернувшийся в группу доктор Бронзов узнал о проведенной операции по захвату какого-то предателя.

– Покамест только притащили. Подонок, видать, ещё тот! Сидит в караулке. Якобы бывший капитан Красной Армии. Врач! У немцев в госпитале работал.

– А Антоныч где? Спит?

– Ну, да. Намаялся с этим типом. Ершистый! Но попало ему по всем правилам. Разукрасили его наши, как рождественскую ёлку! Хотите глянуть?

Бронзов заколебался – чувствовал усталость. Перебросились несколькими словами о делах у Попудренко, и тут он неожиданно сказал:

– Давай-ка, в самом деле, гляну на паршивца. Любопытно.

 

Глава 16

Как ни старался Котельников немного поспать, сон никак не приходил. Мысли и снова мысли. Казалось, уже успокоился и вроде бы стал засыпать. Но тут снаружи послышался басистый голос часового:

– Вот как хош, а не могу. И часа нема, как пришёл и враз уснул. Не серчай, товарищ военврач. Проснётся – другое дело.

– Нужен он мне, понимаешь? – услышал Юрий голос доктора Бронзова.

С трудом приоткрыв глаза, откинул с головы плащ-палатку, прислушался к разговору с часовым.

Поднялся со своих нар Санька Кузнецов, тихо шепнул:

– Военврач Бронзов вернулся, его голос.

– Саша! Это ты? – крикнул Юрий.

– Я, Юра.

Александр Александрович вошёл с грустным лицом:

– Слушай, дорогой! Знаешь, кого тут захватили? Но повели вы себя, ребята, скажем прямо, не по-человечески. Честное слово! Уму непостижимо.

Котельников приоткрыл сонные глаза.

– Ты о задержанном?

– Ну да! – ответил тот. – Мой давний друг и однокашник по институту. Толя!

Котельников молча с недоумением уставился на врача. Но тот неожиданно переменил тему:

– Я не с того начал. Извини! Относительно моих дел у Попудренко: ранение в ногу командира кавалерийского эскадрона не столько тяжёлое, сколько запущенное. До гангрены дошло. Там уже были готовы к ампутации. Представляешь себе, до чего дотянули!

– Чем кончилось?

– Пришлось, конечно, основательно повозиться. Потому и задержался. Теперь всё обойдётся. Тебе привет от всех и особый от самого Попудренко. Человек он изумительный. И в соединении у них порядок. А тут как? Немного уже наслышан. Ужас!

С военврачом Александром Бронзовым Юрий был неразлучен с момента отправления в тыл врага. Уже почти полтора года лучшие друзья. Делили радости и горести. Жили душа в душу, более искреннего друга не было ни у одного из них.

Удручённое выражение лица Бронзова воскресило в памяти сонного Юрия его рассказ о двоюродном брате, с которым вместе рос, воспитывался, одновременно окончил московский медицинский институт. Вспыхнувшая война разлучила их. Брата мобилизовали в армию. Александр – спортсмен, гимнаст общества «Динамо», добровольно вступил в бригаду Особого назначения. Часто в задушевных беседах с Юрием он вспоминал брата, был обеспокоен его судьбой. Находясь уже во вражеском тылу, Бронзов получил из дома известие о том, что брат на фронте пропал без вести. Возможно, оказался в плену. Саша переживал за него. Юрий от души сочувствовал. Уж больно много доброго слышал от Саши о его брате…

Разозлённые неудачами на фронте гитлеровские наёмники, особенно изменники Родины – власовцы и полицаи, зверствовали на оккупированной территории.

Как-то впервые Бронзов и Котельников увидели трупы сожжённых женщин и детей. Это были эвакуированные семьи советских военнослужащих. Эсэсовцы с полицаями загнали их в бывший колхозный склад и заживо сожгли. Возмущаясь, Бронзов в ярости тогда сказал:

– Знаешь, Юрка, окажись в этой своре предателей и мой любимый братишка, я бы не допытывался у него, как он оказался у них. Рука бы у меня не дрогнула. Клянусь!

Вспомнив об этом, Котельников сказал:

– А помнишь, Сашец, что ты говорил, когда эсэсовцы сожгли в сарае жён и детей наших военнослужащих? Помнишь, как ты поклялся, что доведись твоему пропавшему без вести брательнику оказаться среди фашистских изменников, то у тебя рука не дрогнет!? Это твои слова! А теперь что запел?

– О чём ты? – остановил Бронзов друга. – Думаешь, сидящий в караулке и есть мой братишка? Да ты с ума спятил! Это Толя Морозов. Мой однокашник по мединституту! Парень исключительный! На редкость!

– Тогда ты так возмутился поведением нацистов и их прислужников, что готов был не пощадить даже своего брата. А сейчас ты рад встрече с этим однокашником. К сожалению, некоторые из бывших наших закадычных однокашников встречаются среди изменников и предателей.

– Да ты погоди делать выводы!

– Скажи прямо, – отрезал Котельников. – Ты пришёл просить пощадить его? Так надо понимать?

– Конечно! Понимаю, что в жизни и на войне всё случается. Ты сначала послушай…

– И слушать не хочу! Во-первых, этот твой однокашник и распрекрасный парень работал до вчерашнего дня в немецком госпитале. Лечил фашистов, на которых наши патриоты совершали покушения. Твой доктор Мороз выхаживал их и возвращал в строй, а они, вернувшись на прежнюю, с позволения сказать, работу, расстреливали ни в чем неповинных людей, насильственно отправляли мужчин на работы в Германию, где они гибли сотнями, если не тысячами от тяжкого труда и недоедания. А девушек наших отправляли в бордели. Я уже не говорю о том, что твой Толик Мороз не случайно оказался в привилегированном положении и удостоился доверия фашистов. Получает паёк, о котором наши голодающие люди и мечтать не могут. Всё! На этом разговор закончен.

– Не горячись. Ты говорил – я слушал и не перебивал. Теперь выслушай меня.

Котельников молча кивнул.

– Во-первых, Толя не Мороз, а Морозов. Почему у немцев он Мороз – не знаю. Но спрошу! Мы с ним друзья ещё с десятилетки. Вместе поступили в медицинский институт. Он бывал у нас дома, и мама его прекрасно знает. Не раз ночевал у нас, когда мы готовились к сессии. Я также бывал у него в Подкопаевском переулке. Жил он в каменном трехэтажном доме, до революции принадлежавшем его отцу Ивану Морозову, состоятельному человеку, коллекционировавшему картины известных художников. Морозовы занимали там просторную комнату бывшей гувернантки-немки, некогда работавшей у них. Кстати, благодаря ей сохранились у них рояль и два больших полотна в массивных позолоченных рамах. Гувернантка тогда, после революции, утверждала, что это её личное имущество. Ей поверили. Остальное имущество Морозовых было конфисковано.

– Вот тебе и причина недовольства врача Морозова советской властью, – констатировал Котельников. – А что стало с его родителями?

– Честно сказать, не знаю. Он не говорил. Я не мог проявлять любопытство. Вопрос деликатный! Возможно, были репрессированы. Мне известно, что перед самой войной жил он с сестрой, Фаиной Ивановной, кандидатом наук. Она работала на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Старше брата где-то лет на пять-шесть, свободно владела французским языком. За его преданность советской власти я ручаюсь как член партии! Ты слышишь меня?

– А я, как беспартийный, не могу с тобой согласиться. Почему? Узнаешь днём. Наши бойцы и командиры тому свидетели.

– Конечно, случается всё в нашей жизни. Но такие люди, поверь, Юрчик, в девяноста девяти случаях из ста изменниками Родины не становятся. Если ты веришь мне. Смотри, не ошибись!

Озадаченный Котельников уставился на врача, затем сказал:

– Посмотрим. Ты знаешь, я не принимаю крайних решений, не разобравшись до конца. Извини, три ночи не сомкнул глаз.

Котельников повернулся лицом к стене, накрыл голову плащ-палаткой.

Бронзов ушёл расстроенный.

 

Глава 17

От рассказа военврача отмахнуться было трудно, тем более что всё нагромождённое вокруг захваченного доктора как-то перемешалось с сообщениями местной жительницы, рассказавшей ещё в самом начале о некоем враче по фамилии Мороз, его безотказной помощи местному населению и особенно о его поведении в фашистском госпитале.

Та же женщина говорила будто немцы, не только госпитальные, уважительно относятся к русскому доктору, чуть ли не заискивают перед ним. В частности, даже командир аэродрома будто бы является его другом и иногда присылает за ним свою машину.

Стоявший у штабной землянки часовой посочувствовал командиру:

– Так и знал, военврач перебьёт вам сон. Как будто не мог подождать, когда проснётесь.

– Ничего, ничего, – ответил на ходу Котельников. – Всё в порядке.

Поправив гимнастёрку и ремень с оружием, Котельников пошёл вдоль просеки. Потом вернулся, вспоминая сказанное Бронзовым. Остановился в нерешительности. Постоял несколько секунд. Вернулся к тропинке и решительным шагом направился к караульной землянке.

Спросил у часового:

– Сюда кто-нибудь входил?

– Разводящий с военврачом.

– Долго они здесь пробыли?

– Долго, товарищ старший лейтенант.

Войдя, командир группы поздоровался за руку с дежурным, и велел быть свободным. Поприветствовал вставшего пленника «добрым утром», велел ему сесть. Тот опустился на соломенный настил. Вид у него был более чем ужасный. Стало не по себе. Как будто рассуждая с самим собой, изрёк:

– Война, особенно во вражеском тылу, всё-таки иногда говёненькая. И виновны в том мы сами.

Смотреть на задержанного Котельников не мог: оборванное со следами крови нижнее белье, изуродованное лицо, да и сама голова со слипшимися от крови волосами, синяки, ссадины на плечах и груди, потемневшие от запёкшихся сгустков крови, в клочья разодранная рубаха, будто на неё вылили тёмно-красную краску. К тому же оставался босым и в кальсонах, которые всё время придерживал, чтобы не спадали.

Невольно Котельникова стала мучить совесть: не случайно в подобных случаях, бойцы рифмовали: «У партизан не бывал, горя не видал».

Стало не по себе. Присел на стоявшую у стены скамеечку и, стараясь не смотреть на пленника, спросил:

– Как оказались у немцев?

Мороз привстал, попытался выпрямиться, но не смог. Очевидно, было трудно, да и, судя по внешнему виду, больно.

– Сидите, сидите спокойно, – вырвалось у командира.

Оставаясь сидеть на соломе, Мороз коротко рассказал. Ничего необычного в его словах не было. Разговор был долгим. Уже в конце Котельников спросил:

– Почему вы так пришлись по душе фашистам?

– Я гинеколог.

– И что с того?

– Очень просто: фашистам тоже присущи любовные связи и им тоже приходится их скрывать.

– Аборты?

– Конечно.

– А что вы умеете делать, кроме гинекологии?

Морозов помедлил с ответом, потом с чувством достоинства ответил:

– Мне кажется, многое из того, что умеют делать врачи иного профиля.

Неожиданно последовал вопрос другого рода:

– А фашистов бить тоже смогли бы?

– Если бы пришлось этим заняться, то, вероятно, делал бы не хуже других.

– Даже так?

– Напрасно сомневаетесь.

– Знаю, как вы это делали до сих пор. Воскрешали убийц к новой жизни, чтобы могли убивать и дальше.

– Я врач. Поэтому не имею морального права поступать иначе. За операционным столом мой долг быть вне симпатий и антипатий.

– Это красивые слова. Они пригодны для другого времени, но не на войне, когда стоит вопрос – выживут страна и народ или погибнут. Поэтому ваши суждения неприемлемы! Гуманность по отношению к врагам в этих условиях есть преступление, а врач, поступающий соответствующим образом, – преступник. Вот так, господин бывший капитан медицинской службы Красной Армии… Кстати, ваша фамилия Мороз или Морозов. Как правильно?

– Морозов, естественно. Немцы часто называли меня Мороз. Видимо, окончание «ов» им казалось слишком русским. Я пленный и поправлять их не решался.

Морозов передёрнул плечом и, скривив рот, сморщился. Видимо, от боли. Но тут же ответил:

– Прошу учесть, если это возможно: я русский и мне дорога Россия, как и вам. Естественно, Россия советская… Но так получилось, что я не по своей воле оказался в столь затруднительном положении.

– Вот как! Скажите, пожалуйста, чем, как не преступлениями, можно назвать ваши дела? Вы не имели права помогать врагу ни при каких условиях! Тем более убийцам наших советских…

– Думайте как хотите, – буркнул пленник с достоинством. – Ваше дело. Я должен был сделать выбор. Спастись, если это, конечно, окажется возможным, не изменив себе и людям, или погибнуть, как говорится, с гордой головой. Я, естественно, выбрал жизнь, поскольку ещё могу принести пользу больным. Другой выбор ничего не сулит.

– Он сулит смерть с чистой совестью! – не выдержал Котельников.

– Могу повторить сказанное вами: не надо красивых слов. Убеждён, что поступил правильно: как русский и советский человек. Естественно, прежде всего как врач. Помогал, как мог, местным жителям. Без меня никто бы им не оказал в наших условиях подобную помощь. И я не смог бы быть им полезен, если бы не имел некоторых возможностей. Это не поощрялось, но и не запрещалось командованием госпиталя.

Котельников пристально смотрел на врача, словно хотел понять его истинную сущность. Сказанное Морозовым во многом показалось справедливым, но до конца он всё-таки не мог принять его позицию.

Этот взгляд и пауза были неприятны Морозову. Вероятно, потому он вдруг, казалось не к месту, взволнованно предложил:

– Я снова настаиваю, чтобы вы не разговаривали со мной таким тоном! Можно простить тем парням, которые избивали меня, как садисты, ночью, но вы-то обязаны как-то глубже вникать.

– Что я обязан? – недобро оглядев доктора с ног до головы, спросил Котельников. – Не понимаю.

– Вы обязаны понять, в каком положении я оказался у немцев! И чем занимался, служа в больнице! Теперь, извиняюсь, это госпиталь.

– Вам было плохо у немцев? По нашим сведениям, совсем наоборот.

– Спорить не умею и не желаю. И, пожалуй, прежде чем завершить столь неприятную беседу, с вашего позволения хочу кое-что добавить. Можно?

– Да, слушаю.

– Если бы, к примеру, в открытом бою был ранен мой смертельный враг и его доставили бы ко мне, смею вас заверить, что сделал бы всё возможное для спасения его жизни. Повторяю, всё! Ибо только так я понимаю свой профессиональный долг.

– В таком случае вынужден повториться, – сбавив тон, ответил Котельников. – Всё, что вы говорили о долге врача, было бы верно в том случае, если бы вы работали не в гитлеровской больнице, а в нашей. Тогда вам была бы честь и хвала за спасение жизни каждого, пусть даже пленного немца. Вы же спасали высокопоставленных фашистов, которые оказались ранеными в отместку за истребление наших людей. А они, вернувшись благодаря вам на прежнюю кровавую работу, принимались уничтожать безвинных людей не только того села, где на них было совершено покушение, но и многих других деревень! Получается, что восстанавливая здоровье наших смертельных врагов, вы обрекали на гибель своих бывших соотечественников – стариков, женщин, детей. Разве можно не считать это пособничеством заклятому врагу?

– Не согласен!

– Как угодно, – зло усмехнулся Котельников.

– Объясню. Вначале, когда я, не по своей воле, попал в плен к немцам, то рассуждал так же, как и вы. Однако в лагере для военнопленных понял, что это значит идти по пути наименьшего сопротивления. Иными словами, это проявление безразличия к происходящему. Я хорошо знал, что абсолютное большинство наших людей на оккупированной территории остались без всякой медицинской помощи. Не говоря уже о раненых военнопленных. Фашистам до них нет дела. Ведь оставаясь за колючей проволокой, я ничем не смог бы им помочь. Согласившись на работу у немцев, я спасал свою жизнь, которая мне, как любому нормальному человеку, небезразлична. Но уж поверите или нет, первой мыслью была возможность оказать помощь своим, спасти их от гибели. Родина в моём представлении не только территория, но и прежде всего её люди. В сельской местности они особенно в тяжёлом положении. Там даже фельдшера днём с огнём не сыскать! Не хочу, извините, обвинять Советскую власть, но и здесь допущен непростительный промах! Однако не об этом сейчас речь. Речь, конечно, о людях!

Котельников возразил:

– Если бы речь шла о наших людях, не было бы проблемы.

Морозов попытался усмехнуться.

– Хорошо бы было, конечно. Но это возможно у вас или там, – он выбросил руку в сторону, – за линией фронта. А здесь, увы, без компромисса не обойтись. Я не раз взвешивал «за» и «против» и пришёл к твёрдому убеждению, что поступаю правильно.

Котельникову надоел этот спор. Спокойно и тихо он спросил:

– А наряду с лечением немцев, полицаев и прочих подонков вам приходилось оказывать помощь нуждающимся местным жителям? Здесь ведь ещё недавно была больница!

– Об этом я говорил. Да и люди помнят. Кстати, если пошёл такой разговор, не только им. Не знаю, насколько хорошо вы или ваши люди осматривали дом, когда меня искали… Надо полагать, вы там побывали?

– Побывал. Дом неплохой. И живут в нём не голодающие, как это сплошь и рядом.

Морозов сделал вид, будто не обратил внимания на очередную колкость. Спросил:

– Вы дом осмотрели, когда искали меня?

– Наши люди побывали повсюду.

– На чердаке тоже?

– Осмотрели. А что там?

– Значит, не были, – заметил Морозов. – В противном случае вместо меня нашли бы там кое-кого…

– Никого там не было, – твёрдо ответил Котельников. – Точно! А что?

– Стало быть, плохо меня искали. Там у нас укрывалась маленькая девочка.

Котельников насторожился:

– Девочка была в доме. В постели с вашей… женой. Правда, на чердаке обнаружили пустующую постельку и, кажется, кувшинчик с недопитым молоком.

– Вот-вот… Это на ночь родители жены иногда забирают девочку к себе. Но под утро поднимают её обратно на чердак. Более безопасного места для малышки мы не могли подыскать.

Котельников промолчал о том, что жена мельника и сам мельник сказали, будто постелька на чердаке служит девочке укрытием. Но всё же спросил:

– Но это же племянница вашей жены или… невесты – не знаю. Зачем её укрывать?

– Малышка чудом уцелела. Родители её расстреляны.

– Кем?

Морозов удивлённо поднял брови, дескать, странный вопрос.

– Эсэсовцами, естественно. Девочка была ранена. Потеряла сознание или нет – утверждать не могу. Акция зондеркоманды, насколько мне известно, длилась до наступления вечера. Зарывать ров решили на следующий день. Утром мимо проезжал шофёр нашего госпиталя. Решил заглянуть в ров с трупами. Там он увидел ползущую девочку, которая пришла в сознание. Шофёр сжалился над ребенком, привёз в госпиталь. Кстати, немец. А у девочки ярко выраженная семитская внешность и немецкие врачи, да и наши опасались, что кто-нибудь донесёт об этом. Первой узнала о случившемся моя медсестра.

– Ваша жена?

– Да. Теперь она лаборантка. Тогда мы ещё не были женаты. Она и сообщила мне. Я тут же попросил начальника госпиталя отдать ребёнка мне для проверки одной вакцины. Полагаю, он догадался, что ни о какой вакцине речь не идёт. Он не поинтересовался, какую именно вакцину я намерен применить. Хотя у меня, на всякий случай, вакцина была приготовлена. Но он в свою очередь, возможно, тоже на всякий случай, предупредил меня, что девочка не должна выжить. Я, естественно, пообещал.

– Стало быть, девочка вовсе не племянница?

– Нет, разумеется. Мать жены, должна же была как-то объяснить обнаруженную вами постель и молоко на чердаке.

Морозов рассказал, с каким трудом вылечил и уберёг ребёнка. А когда девочка немного окрепла и затянувшееся её пребывание в больнице на положении подопытной стало опасным, вместе с лаборанткой они решились на рискованный шаг. Усадили Марочку в мусорную корзину, накрыли грязными бинтами и кусками окровавленной ваты из операционной и с помощью другой русской сестры, на глазах у часового, вынесли корзину во двор, на свалку, где ожидал с подводой отец медсестры.

– Благородный поступок! Честь и слава вам, – вырвалось у собеседника. – Сколько ей годиков?

– Очевидно, теперь четвёртый или пятый. Но к утру следующего дня у моей Жени неожиданно для всех нас появился нервный тик. Вы должны были его заметить, когда с ней разговаривали. Между тем она весьма волевая и, я бы сказал, отнюдь не из сентиментальных. А вот веко у неё подергивается.

– С тех пор девочка у вас?

– Видели её?

– Конечно. Теперь понимаю, почему она дрожала и, казалось, вот-вот расплачется.

– По ночам во сне она вскрикивает. Наверное, снятся родители, кошмары, расстрелы. Поэтому на ночь её спускают с чердака. А утром – обратно. Мало ли что. Ко всяким сюрпризам надо быть готовыми. Могут нагрянуть и ночью, как это получилось с вами, тогда ей конец. И нам всем, естественно, тоже. Поскольку разговор перешёл в такую плоскость, могу рассказать случай с одной девушкой, которая сбежала из эшелона, увозившего таких, как она, в Германию. Был серьёзный ушиб. Пристроил её… Пока вроде бы в безопасности.

Сидевший на куче соломы Морозов привстал.

– Сидите, сидите спокойно, – вырвалось у командира подразделения.

Морозов признался, что беспокоится о жене и её родителях. Задержав взгляд на партизане, заметил:

– Когда люди поймут, откуда зло на земле и в чём их собственная в том вина, мир наконец-то станет иным.

По выражению лица доктора трудно было заключить, действительно ли он так думает. Котельников спросил:

– Вы в самом деле верите, что наступит такое время?

– Естественно! – не задумываясь, ответил пленный. – Только в очень отдалённом будущем. Справедливо говорят, что люди неспособны усваивать уроки прошлого. Но надеюсь всё же, когда-нибудь они станут хорошими учениками.

Он увидел удивление на лице собеседника и добавил:

– Очевидно, после всемирного потопа.

 

Глава 18

Сомневаться в искренности рассказа Морозова вроде бы не было оснований. Сложившееся мнение о нём как об изменнике было поколеблено. Действительно, единственное, что вызывало ужас, была его внешность. Нечто чудовищное!

Среди рассказанного Морозовым, Котельникова заинтересовала история девушки, бежавшей из эшелона увозившего молодёжь в Германию. Во время побега она поранила ногу и плечо. Её поймали и хотели отправить уже не на работу, а в лагерь. Но Морозову удалось ей помочь. В те дни он часто бывал у одного из своих «клиентов», повара столовой при аэродроме. Его супруге он делал аборт. К нему Морозов и пристроил девушку. Сначала она работала у повара дома, помогала ему и его супруге, а позже главный кулинар взял её судомойкой в столовую.

Все, что касалось военного аэродрома, заинтересовало Котельникова: наличие самолётов, тип, численность лётного состава, настроения и прочие важные детали. Морозов отвечал охотно. В чём не был уверен, отмечал тут же. Собеседник, естественно, записывал. Вплоть до фамилий, которые были названы.

– Среди этой публики найдутся такие, на которых можно положиться? – поинтересовался Котельников.

– Вряд ли. Это в основном фанатики, верные своему фюреру. Они любезны, охотно разговаривают, но ни слова о положении в части, ни о ком-то из близких по службе. Это всё-таки нацистские лётчики!

Слушая Морозова, Юрий прикидывал различные варианты, как использовать врача. Но не был уверен, сможет ли тот после всего произошедшего работать в госпитале.

– А вообще среди ваших «пациентов» за пределами госпиталя найдутся надёжные люди? – спросил собеседник.

– Из бывших наших никого.

– Вот как?!

Морозов с сожалением развел руками:

– Избегаю.

– Не доверяете?

– Оснований не доверять у меня нет. Но и доверять тоже. Я и с вами бы не разговорился, если бы не мой друг по институту Саша Бронзов. Он заходил ко мне. Встреча, прямо скажу, фантастическая! Такое только в романах и кино бывает. Уму непостижимо!

Котельников корил себя за то, что столь поспешно посчитал Морозова предателем. Каждый из рассказанных эпизодов подтверждал характеристику, данную Бронзовым. Но иногда он всё же спохватывался: анализировал, прикидывал различные варианты. Неожиданно в связи с создавшейся ситуацией придумал план действий. Организацию побега!

 

Глава 19

Выйдя из землянки, Котельников продолжал развивать идею, которая пришла ему в голову во время разговора с Морозовым. Увидев Бронзова, окликнул его и пошёл навстречу. Бронзов недовольно посмотрел на друга и набросился на него:

– Это ты распорядился, чтобы часовой не пускал меня в караульную землянку? Куда это годится? Лицо Морозова изуродовано, раны кровоточат, может начаться заражение! Это же бесчеловечно, Юра!

– Во-первых, тебя здесь не было. Во-вторых, это относилось к местным партизанам. В-третьих, признаюсь, лично я с ним дал маху! Многого не знал! Кто он и что собой представляет, кроме того что сотрудничает с немцами. Только что разговаривал с ним. Придётся что-то кардинальное предпринять. Надо нам обменяться мнениями.

– О чём, не понимаю, – бросил доктор.

– Появилась идейка Саша! Вместе мы сейчас должны решить.

– Я готов!

– Придётся устроить ему побег.

Доктор Бронзов удивлённо посмотрел на друга.

– Причём немедленно! – продолжал тот. – Прямо сейчас мы должны обмозговать подготовку! Время не терпит. Сегодня у нас воскресенье. Местные подпольщики и партизаны прислали нам часть туши дикого кабана. И мы, «бандиты», по этому случаю перепились… Содержащийся под арестом госпитальный врач воспользовался нашей пьянкой и драпанул! Его ужасная внешность даст немцам основание поверить ему. Но тянуть, повторяю, нельзя! Дорога каждая минута.

Бронзов несколько разочарованно промолвил:

– А я приготовил мази, чтобы лицо у него не осталось в шрамах. Уж слишком обезображено!

– Сейчас речь о другом. Пойдем к нему вместе, и я изложу свою идею.

– Я готов.

 

Глава 20

Вдвоём они вошли в караульную землянку. Дежурному Котельников велел оставить их втроём.

Едва за ушедшим закрылась дверь, Котельников быстро заговорил:

– Анатолий Иванович, во-первых, приношу извинения за ту ужасную ночь у сарая с сеновалом. Искренне сожалею, что так получилось. Но вы должны понять, что для недоверия к вам у нас были основания. Теперь всё изменилось. Благодаря Александру Александровичу в том числе.

По выражению лица Морозова нельзя было понять, дошло ли до него услышанное. Он и без того плохо отдавал себе отчёт в происходящем. Из-за своего состояния и положения.

– Есть у нас с доктором Бронзовым одно предложеньице: устроить вам, Анатолий Иванович, побег! Как вы на это смотрите? Конечно, с прямым возвращением в госпиталь!

Удивлённый услышанным, Морозов попытался встать, но ему велели оставаться на соломе. Он поджал под себя ноги:

– И это после всего, что со мной произошло?

– Дело прошлое, и надо положение исправлять, пока ещё возможно! Для этого отпущены считанные часы. Точнее, у нас есть только ночь. И, скажем, завтрашнее утро! Речь идёт о вашем побеге от нас, «лесных бандитов».

Котельников и Бронзов объяснили ему положительные стороны своего предложения.

Морозов тихо и нерешительно промолвил:

– Конечно, хочется. Однако прежде всего надо хорошенько продумать, взвесить последствия.

– Один ваш вид многого стоит! – ответил Котельников.

– Шутите?

– В таком случае хочу, чтобы вы посмотрели на себя. Специально принёс зеркальце. К сожалению, большего размера у нас нет. Взгляните! Это ваше алиби и спасение! Поверьте, ваш вид должен вас выручить.

– Вы так считаете? Нацисты далеки от сентиментальности. М-да, война… – вдруг задумчиво произнёс Морозов. – К тому же на оккупированной территории…

– Но сейчас о главном: естественно, вы сразу должны вернуться в госпиталь.

– Разумеется, если сумею добраться до него. Это тоже пока ещё вопрос.

Для Морозова такой поворот событий был неожиданным. У него просто не было ни времени, ни сил продумать все последствия своего исчезновения. Смертельная угроза, нависшая над ним, отодвинула всё остальное на второй план, что было вполне естественно.

– Ваш вид явится подтверждением того, – продолжал Котельников, – что «лесные бандиты» с вами сотворили! Это будет лишним доказательством, Анатолий Иванович! Как вы относитесь к нашему предложению? Там остались ваша жена и её родители, которые, как я понял, дорожат вами. Затем несчастная крошка, которую вы вынуждены прятать на чердаке. Подумайте и решайте. Тогда мы с Сашей Бронзовым сейчас же начнём готовить ваше возвращение в госпиталь и, естественно, домой.

Морозов не без горечи ответил:

– Надо полагать, там уже известно о моём исчезновении.

– Говорю вполне серьёзно, пока ещё ночь: либо уже сегодня совершаете побег с нашей помощью обратно к немцам, либо, я уверен, всем вашим близким – жене, её родителям и малышке – грозит гибель. Да и девушке, работающей на аэродроме, тоже без вас может крепко не поздоровиться. Словом, аргументов немало.

– Догадываюсь, – мрачно заметил Морозов.

– Всё не просто, – продолжал Котельников. – Стоит что-то не учесть, и побег может обернуться бедой. Мы с Александром Александровичем решили, что это единственный шанс для выхода из создавшегося положения. Повторяю: пока ещё ночь! Завтра будет поздно! Вы понимаете, почему я так настаиваю?

– Ничего другого мне не остаётся.

– В таком случае начнём подготовку! Обговорим детали. Побег от «лесных бандитов» рассчитываем провести глубокой ночью.

– Толик, милый, тебе предстоит ещё и это пережить, – сочувственно произнёс доктор Бронзов. – Всё получится. Я уверен, мой дорогой!

Шанс есть! Но тебе надо немного, очень немного подкрепиться, и, как говорится, полный вперёд! Если у тебя есть замечания, пожелания или ещё что-то – скажи!

Морозов молча развёл руками.

Котельникову явно не терпелось:

– По поводу твоей части, Саша, займись. Но только слегка! Чтобы, как говорится, комар носа не подточил. Я имею в виду лицо, голову, спину, надо исключать малейший повод к подозрениям, которые могут возникнуть. Кроме того, никаких мазей и тому подобного не применять! Только чтобы предотвратить заражение крови. Повторяю, только слегка! Иначе может быть катастрофа.

Между прочим, с тушей кабана местные партизаны вчера прислали нам в подарок бутыль самогонки. Так что к вечеру будет сабантуй. Очень кстати! Мы, естественно, примем участие. Но недолго. Главная наша задача – побег Анатолия Ивановича. В срочном порядке будем готовить задуманное.

Морозову сказали, что кроме Котельникова и Бронзова никто не будет знать о подготовке к побегу.

– Это прошу постоянно иметь в виду! – подчёркнул Котельников.

Морозов не отреагировал. Видимо, мордобой, с его точки зрения, не был обязателен даже при недоверии к нему.

Обговорили детали, вплоть до мелочей. Котельникову и Бронзову пришлось применить немало убедительных слов, пока он не освоил предложенный план побега.

Морозов пообещал, что всё требующееся от него будет выполнено, чтобы только задуманная затея прошла успешно.

Когда Котельников и Бронзов покинули землянку, Бронзов сказал:

– Я был уверен, что Анатолий согласится на побег. Могу в какой уже раз поручиться – человек он порядочный. Ты убедишься в этом.

– Мы с тобой, Сашенька, вместе убедимся. Оба мы фактически давно одно целое. Ещё раз благодарю судьбу, что свела нас и мы подружились. Но меня беспокоит и кое-что другое, не менее важное!

– Что именно?

– Как быть с местными подпольщиками-партизанами, жаждущими мести врачу, работавшему у фашистов!? Они в курсе его захвата. Вопрос щепетильный! Тем более теперь, когда в задуманное нами они, разумеется, не будут посвящены.

Мы должны об этом знать только вдвоём. Третий – Морозов. И никто больше! Почему? Предположим, что кто-то из наших друзей подпольщиков или партизан неожиданно в бою или ещё при каких-то обстоятельствах окажется у нацистов. Ему стопроцентно грозит там конец.

А жить хочется. И чтобы спастись, пленник может рассказать немцам о том, что работающий в госпитале врач вовсе не совершал побега, а его устроили осназовцы! Конец Анатолия тогда неминуем! Поэтому никто, кроме нас с тобой, не должен знать абсолютно ничего о подробностях нашего мероприятия… Ведь обо всём мы обязаны доложить высшему руководству в Москве. И в случае провала мы в ответе!

– Есть резон!

– В подобных случаях действует принцип: «всё еще может быть, ибо всё уже бывало…» Необходимо максимально застраховаться.

– Знаком мне этот принцип! – согласился Бронзов.

– Ладно, – отмахнулся Юрий. А теперь давай зайдём в караулку к твоему дружку.

 

Глава 21

Где-то за полночь Морозов попросил часового проводить его по нужде.

Тот вывел его. Темно. Кругом лес. Лёгкий ветерок колышет высокие заросли трав. Часовой одёрнул задержанного:

– Ты подальше в сторону. Тут в двух шагах дорожка: днём наши ходят в поле за кукурузой. Давай по-дальше от неё…

Пленный послушался и сделал несколько шагов в сторону. Спустя немного времени часовой окликнул Морозова. Ответа не последовало. Он крикнул громче. Тишина.

– Ты оглох там?

По-прежнему тишина. Ни звука.

– Неужто смылся?! – прикинул часовой. – Как быть? Выходит, надо было мне стоять с автоматом над ним, что ли?!

Не будучи уверен, что врач сбежал, часовой всё же подал сигнал тревоги. Примчалось дежурное партизанское отделение со своим начальником. Выслушав часового, начальник сказал:

– Где его шукать, коли кругом одна темнота да заросли? Рассветёт, тогда другой коленкор. Далеко он не уйдёт… Да ещё разутый и у одном рваном бельишке! Найдём сукина сына. Куда ему голым деться!

 

Глава 22

Где-то в стороне на приличном расстоянии стоял командир группы осназа с двумя осёдланными конями. Он тихо обратился к Бронзову, стоящему рядом:

– По-моему, началось. Пойди ему навстречу. По голосу узнает, что это ты. Только смотри, не разминись с ним!

– Не беспокойсь. Всё будет, как положено!

Бронзов исчез в темноте. Котельников почему-то вдруг подумал, что лучше, если бы была повозка. Но тут же спохватился, дескать, помимо того что шумит, оставит в поле следы. Решил, верхом всё же надёжнее. Мало ли что ещё может произойти. Подвезти-то врача должны, не доезжая километров трёх-четырёх до просёлочной, которая ведёт к широкой дороге.

Едва Бронзов уловил приближение Морозова, бросился ему навстречу. Вместе быстро зашагали. Наверное, беглеца уже вовсю ищут. Насколько было возможно среди высокой травы, спешили, местами переходя на бег.

Наконец втроем добрались до осёдланных коней. Помогли беглецу на ходу надеть какие-то чоботы, накинуть трофейный плащ и взобраться на коня. Котельников и Бронзов на одном коне и Морозов на втором в дикой спешке тронулись в путь.

Достигнув опушки, некоторое время определяли дальнейший путь через кукурузное поле. Иногда переходили на рысь, из-за Морозова. Было очевидно, что ему трудно держаться в седле. Но он не произнёс ни слова.

Впереди показалось поле. Тут же перешли местами на умеренный галоп. Проскакав примерно два-три километра, остановились, спешились. Морозов скинул плащ, а чоботы ему велели пока оставить.

Он стоял в одном белье – рваном, с окровавленными пятнами. На прощание Бронзов осторожно обнял Анатолия.

Юрий от души потряс доктору руку и снова попросил прощения. Провожавшие в который уже раз повторили имена лиц, при помощи которых будут поддерживать связь.

Котельников и Бронзов стояли молча. Глядели Морозову вслед, пока окончательно не исчезла появлявшаяся на секунду-другую белая точка докторской рубахи.

 

Глава 23

Морозов перешёл на бег. Но вскоре начал ненадолго останавливаться, переводил дыхание, прислушивался. Вспаханное поле с земляными кочками сильно затрудняло продвижение. Не очень-то там разбежишься. Оглядываясь по сторонам и снова, пригнувшись чуть ли не до самой земли, спешил, как только мог! То быстрее, то совсем медленно. Видимо, бывали моменты, когда покидают силы. Шагал, пошатывался, всё чаще спотыкался, падал. Силы окончательно иссякли. В голове всё смешалось.

Полежав несколько секунд, снова поднимался и пытался бежать, не останавливаясь. Жутко болели ступни. Вроде бы посветлело. Впереди одно чистое поле. Появились силы! Зашагал упорнее, с трудом перенося боль в ступнях. Заметил вдали проезжавшую легковушку с закамуфлированными синеватыми фарами. Обрадовался! Понял, что там дорога! Заспешил. Спотыкался, падал, секунды отлёживался, поднимался и трогался в путь. Пока снова не валился на землю.

С огромным трудом Морозов преодолел часть поля и наконец добрался до дороги. Присел на огромный каменный валун, снял чоботы и закинул их подальше. У валуна, очевидно, когда-то до войны была остановка рейсового автобуса. К счастью, показался грузовик. Морозов робко поднял руку. Тот, сбавив скорость, видимо, сначала не решился остановиться. Однако всё же притормозил и подал назад. Сидевший рядом с водителем сержант, приоткрыв дверцу кабины, выглянул: от вида врача у него отнялась речь.

Морозов сказал, кто он, и попросил довести до госпиталя.

– Бывшая больница! – пояснил он. – Если можно, меня туда.

Сержант перебросился несколькими словами с солдатом-водителем, спустился на землю и пошёл опускать борт грузовика. Вернулся, подхватил Морозова под мышки с намерением помочь подняться в кабину. Но тот отказался. Сказал, что может испачкать сиденье. Водитель и слушать не хотел:

– Помоги ему подняться в кабину, и никаких разговоров.

Солдат помог усадить Морозова в кабину, поднял борт грузовика и, поставив ногу на покрышку заднего колеса, перемахнул в кузов. Машина тут же тронулась.

 

Глава 24

В понедельник утром, раньше обычного, когда раненые и больные только начали просыпаться, отец Жени на своей повозке привёз её в госпиталь. Медицинскому персоналу лаборантка, плача, рассказала, что минувшей ночью лесные бандиты увезли доктора Мороза.

Первым прибежал дежурный врач. Немец. В слезах Женя рассказала о постигшем их горе. Он тут же велел принести ей успокоительные капли. Сам же поспешил доложить о случившемся начальнику госпиталя, который жил с семьёй во флигеле во дворе. Вскоре он появился и велел пригласить лаборантку. Выслушал её, насупился, высказал сочувствие и пообещал принять меры. Хотя чувствовалось, что сомневается, удастся ли достичь чего-либо путного. Действительно, позвонил тем, кого считал необходимым проинформировать о том, что случилось ночью с доктором Морозом.

Повесив трубку, снова стал просить Женю успокоиться. Заверил, что случившееся не пройдёт для бандитов безнаказанно. Попросил никому не рассказывать о пережитом. Поинтересовался, не лучше ли ей отдохнуть.

Отдохнуть после всего пережитого? Женя попросила, если можно, разрешить ей продолжать работу, ссылаясь на то, что так ей будет легче.

Начальник отнёсся к её просьбе с пониманием. Но повторил: никому не рассказывать о произошедшем. Такое же распоряжение получил дежурный врач. Он и увёл лаборантку.

 

Глава 25

Менее часа спустя к госпиталю подкатил грузовик с подобранным на просёлочной дороге босым в окровавленном белье человеком, назвавшим себя врачом госпиталя. Первым выскочил из кузова сержант. Он сообщил часовому с автоматом о том, что привезли человека, залитого кровью.

– Якобы врач!

Часовой нажал на дверную кнопку: вышел военный. Вместе они подошли к открытой дверце кабины. Увидев врача, немец ужаснулся, что-то сказал и побежал в здание. Оттуда появились несколько солдат с носилками. Но Морозов отказался лечь и попросил помочь выйти из кабины. Несколько раз поблагодарил водителя и сержанта.

Итак, Морозов оказался в вестибюле госпиталя. Присел на скамейку. К нему с ужасом на лице подбежал дежурный врач и предложил оказать необходимую помощь. Морозов отказался. Сказал, что подождёт начальника госпиталя.

– Я потерплю. Но только уведите меня отсюда. Не хотелось, чтобы меня видели.

Его увели в какую-то комнату. Тотчас же доложили начальнику госпиталя. Он велел проводить доктора к нему в кабинет и никому об этом не говорить.

Когда дежурный привёл Морозова, тот обомлел. Подошёл к нему, высказал сочувствие, подвёл его к креслу, велел присесть. Задал несколько вопросов о случившемся.

В ответ доктор беспомощно развёл руками, едва слышно вымолвил:

– Теперь на себе познал, что собой представляют лесные бандиты.

В расстроенных чувствах начальник проинформировал по телефону главу гестапо о том, что пленный русский доктор, работающий в госпитале, нашёлся. Тот пообещал немедленно прибыть.

Дежурному врачу глава госпиталя сказал:

– Он весь в кровавых подтёках! Потом решим, что ещё предпринять. А пока только инъекции. Вы поняли? И в госпитале никому ни слова.

Морозов вкратце рассказал начальнику госпиталя о случившемся с ним в ночь на субботу ночью в деревне у родителей жены.

 

Глава 26

Наутро возмущённые бегством фашистского доктора бойцы и командиры группы осназа обсуждали промах часового, охранявшего пленного прихвостня. Свой рассказ дежурному по отряду часовой сопровождал бесконечным матом.

– Задержанный дохтор, мать его так, сидел себе тихо у караулке на соломе. Будто святой! Было вже, должно быть, за серединку ночи. Тут он попросился вывезти по своим нуждам. Вывел его из землянки и повёл у кусты. Стоял к нему спиной у нескольких шагах. Не буду же глядеть, чего… его мать, он там делает. (Часовой умолчал о том, что велел выведенному из землянки отойти немного подальше от дорожки, по которой днём ходят на кукурузное поле.) Коли почувствовал, што пора яму воротиться у землянку, окликнул фашиста. Кругом тишина ночная. Тоды ще громче рявкнул: «Давай кончай и пишлы! Слышь?» Знова ни якого ответа! Глухо. Подошёл поближе, где считал, што там должен быть охраняемый. Подумал, может, яму плохо стало и упал там? Изуродован-то он был будь здоров! А там – ё-моё – никого. Да к тому же одна темнота. Тоды подал сигнал тревоги. Примчалось дежурное отделение с начальником караула. Доложил яму усё, как було. А он тут же сказал:

– У темноте шукать беглеца – тут усё равно, што ветра у поле! Далеко не уйдёт. Утром обнаружим. Это уж как пить дать!

– Что мне було яму ответить? Значит, втёк, гад! Выходит, надо бы сразу шлёпнуть яго и концы у воду! А тепереча чаго чесать языки? Усье мы чучела гороховые… От так! Штоб наперёд нам знать, як трэба з такими дофторами поступать… Зловили, вытянули з него усьё нужное да важное и, як кажут, к стенке. А мы тянули резину: дохтор он, дескать, дюже важный! А на деле? Фашист самый отъявленный.

 

Глава 27

Не прошло и четверти часа, как в госпиталь прибыл начальник гестапо с двумя подчинёнными и третьим с фотоаппаратом.

Гестаповец с аппаратом принялся фотографировать изуродованного врача в разных ракурсах. После завершения малоприятной процедуры на Морозова, остававшегося всё это время босым, в разодранной рубашке и подштанниках, накинули огромный байковый халат, на ноги дали башмаки.

Почти тут же глава гестапо в присутствии начальника госпиталя приступил к опросу врача. Гестаповец интересовался обстоятельствами, при которых на доктора напали бандиты. Сколько их было? Какого возраста? О чём именно расспрашивали, какое при них было оружие? Кто из похитивших был ему знаком или как внешне выглядел? Какие имена или фамилии он услышал? Чего бандиты хотели, чем настойчиво интересовались, как пострадавший объясняет причину нападения?

Один из сопровождавших начальника гестапо вёл запись. Видимо, стенографировал.

– Теперь подробно, вплоть до мелочей! – предупредил начальник гестапо. – Мы вас слушаем.

Доктор тут же согласился:

– Всё понял! Изложу абсолютно всё, как было. В пятницу после работы в госпитале за нами с женой приехал на своей повозке отец жены и отвёз нас в деревню. Это около двадцати километров отсюда. После ужина я ушёл в сарай ночевать на сеновал. Это моё пристрастие. В душные летние вечера я люблю ночевать на сеновале. Где-то, очевидно, за полночь в полнейшей темноте меня разбудили какие-то хамы. Едва я задал вопрос, раздалась отъявленная брань, посыпались удары… Было их десятка полтора, может быть, два. Избитого, окровавленного, в нижнем белье и босого увезли меня на повозке куда-то в лес.

– Там у них лагерь? – спросил начальник гестапо.

– Вполне возможно. Днём, когда двое бандитов, вооружённых немецкими автоматами, вели меня куда-то, я увидел разбросанные, едва заметные халупы, обложенные срубленными деревцами с пышной зеленью. Для маскировки. Ночью возобновились допросы. Что бы я ни отвечал на задаваемые вопросы, следовало бесчеловечное избиение. Повалили на землю, били ногами, поднимали и снова продолжали избивать. Кричал, конечно, изо всех сил! Временами терял сознание.

Как я понял, моя работа в немецком госпитале, лечение тяжелораненых, которые подвергались нападению лесных бандитов, квалифицировалось ими как измена Красной Армии, где я служил до плена армейским врачом в чине капитана. Извините! Если можно, я выпью воды.

Начальник госпиталя лично налил стакан воды и подал врачу.

Доктор продолжил:

– После страшной экзекуции те же молодые бандюги поволокли меня в полубессознательном состоянии в землянку. Видимо, для заключённых. С субботней ночи и весь воскресный день давали только воду. Когда меня привели в землянку, один из конвоиров сказал дежурному охраннику:

– Принимай, батя, временного квартиранта. И гляди в оба!

– Всё ясно и без команды, – недовольным тоном ответил пожилой человек в телогрейке.

Едва конвоиры ушли, он предложил:

– Вон в углу соломка, седай и рассказывай, чего там нагадил, что тебя так разукрасили. Небось, полицаем был аль хто?

– Врач я.

– Не брешешь? Прямо настоящий дохтор?

Я не ответил и присел на небольшую кучу соломы.

– Значит, ты дохтор? Ну, ну… – не унимался охранник. – Чего ж тебя так намалювали? Небось, знает кошка, чье мясо слопало.

Я не ответил. Уже не было ни сил, ни тем более желания. Спросил охранника:

– Вижу ведро с водой и кружкой. Попить можно?

– Вода у нас не по карточкам, – ответил старик. – Пей сколько влезет. Родниковая!

Выпил меньше полкружки. А так хотелось пить, что думал – ведро одолею. Болела грудь и особенно голова, шея. Будто её выкручивали. Принялся к кровоточившим ранкам как мог прикладывать оторванные от белья лоскутки.

Тут старик-охранник сказал:

– А я, чтобы не сидеть без дела, глоток тяпну, – и, подмигнув, извлёк из внутреннего кармана телогрейки неполную бутылку с мутной жидкостью. – Самогонка.

Старик с немецким автоматом и свисавшим кабуром с русским наганом на поясе без умолку нёс всякую чушь. Уже основательно во хмелю. Рассказал, что он бывший конюх колхоза. Своё начальство поносил на чём свет стоит. В штабе, оказывается, происходила сходка избранных, как старик выразился, «с выпивоном и закусоном». Накануне забили дикого кабана. Постепенно у старика стал заметно заплетаться язык. Время от времени с небольшим промежутком он доставал из кармана телогрейки бутылку с мутной жидкостью. Отпив глоток, морщился и закусывал почерневшим сухарём с остатком луковицы, которые извлёк из свисавшей с плеча старой сумки из-под противогаза. Вдруг предложил:

– Хош глоток? Всё равно завтра табе «капут!» Так как? Напоследок будешь? Враз полегчает!

– Я качнул головой и ответил, что не пьющий. В это время у меня мелькнула что-то похожее на мысль о побеге. Но болело всё тело. Особенно голова, лицо и шея, словно горели! Из ран сочилась кровь. Правда, постепенно их понемногу затягивало. Понял, что слова подвыпившего охранника вполне реальны.

В то же время возникшее намерение как-то всё же рвануть не давало покоя. Вскоре послышался храп старика. Мелькнула мысль осторожно вынуть у него из рук автомат. Но тут же понял, что понятия не имею, где нахожусь и куда бежать. К тому же старик мог проснуться, и тогда мне точно конец! Стало быть, надо искать иной выход. Вскоре пришёл начальник караула, застал его спящим и вдребезги пьяным и тут же заменил его молодым парнем. Этот был молчаливый.

А идея побега не отставала. Как наваждение. Где-то за полночь попросился у нового охранника вывести меня по нужде. Мы вышли. Тут он сказал:

– Ты давай подальше у кусты. Недалече дорожка! По ней днём наши ходят у поле за кукурузой. Так что ты в сторонке делай свои дела.

Я шагнул в кусты, оглянулся: часовой отошёл немного в сторону, спиной ко мне. Я тут же рванул изо всех сил. Запомнил, как он сказал, что днём там ходят на кукурузное поле. Через некоторое время донеслась автоматная очередь. Это часовой, наверное, поднял тревогу. А я бежал изо всех сил сквозь кусты и высокую траву. Если что-то казалось подозрительным, залегал, осматривался по сторонам, прислушивался. Наконец появилась кукуруза. Мелькнуло: «Значит, я на верном пути!» Очень больно и непросто бежать босым… Но делать было нечего. Надо бежать любой ценой! Перешёл на медленный бег. Силы-то уже не те, что раньше.

Рассказчик неожиданно смолк. Сморщил лоб, несколько раз набрал и выдохнул воздух, секунду-другую помолчал. Затем продолжил:

– Понятия не имел, где нахожусь! До кукурузы добрался. А дальше? Без конца одна и та же мысль: «Только бы не угодить к ним!» Там уже наверняка поднята тревога! Продолжаю по возможности бежать. Спотыкаюсь, падаю, по несколько секунд лежу, чтобы отдышаться… Были моменты, когда думал: мне конец. Ступать босым – это казнь! На что-то, наверное, наступил, и было очень больно. Попытался оторвать кусок кальсон и перевязать ногу, но не получилось. Вскоре увидел конец кукурузных насаждений. Это придало сил. Старался не останавливаться и добрести до какой-нибудь дороги. К тому же страшно хотелось пить. Пошло чистое поле. Обрадовался! Зашагал быстрее, но свалился. Пока лежал, неожиданно мелькнуло: «Одолеть океан зарослей, огромное кукурузное поле, а у берега утонуть?» Светало. Сам себе сказал: «Нет! Любой ценой, пусть даже на четвереньках, но надо добраться до какой-нибудь дороги! Должна же она быть, чёрт побери!» Прошёл ещё немного и вдали увидел проезжавшую легковушку. Значит, там дорога. С трудом, согнутый в три погибели, зашагал. И достиг дороги! Но упал. Тут понял, что могу не заметить машину или повозку. Правда, было ещё очень рано. Увидел в стороне огромный камень. С трудом добрёл до него. Это оказался белый валун. Прямо у самой просёлочной дороги. Сел, прислонился к нему спиной.

Примерно через полчаса показался грузовик. Обрадовался, но подумал, что водитель, увидев меня, может не остановиться. Однако он притормозил. Я привстал и жестами, поклонами, умоляющими знаками пытался его задержать. Тут он остановился и стал подавать назад. Открылась дверца кабины, шофёр стал меня разглядывать. Я сказал:

– Видите, что со мной сделали бандиты! Если можно, довезите до госпиталя. Всю жизнь буду вам благодарен. Пожалуйста, сжальтесь надо мной. Я врач. Доктор!

Сержант спустился и помог мне подняться в кабину. А я просил его: лучше в кузов! Могу испачкать сиденье…

Всё же меня посадили в кабину рядом с водителем. А сержант полез в кузов. Они доставили меня в госпиталь…

Извините, я говорил сбивчиво! Хотел о чём-то важном спросить, но не помню, вылетело из головы. Значит, стал плохо соображать. Возможно, потому что меня били в основном по голове! Стоп! Вспомнил! Мне не даёт покоя вопрос: что стало с лаборанткой Женей, её родителями? Наверное, и им крепко досталось? Если, конечно, остались живы.

Морозов смолк в ожидании ответа.

Начальник госпиталя что-то тихо сказал шефу гестапо. Тот кивнул. Начальник госпиталя окликнул стоявшего за дверью дежурного. Когда тот вошёл, сделал ему знак подойти. Что-то шепнул, и тот удалился. Глава госпиталя указал на стоявший перед Морозовым стакан с водой. Поблагодарив, доктор отпил несколько глотков. Больше не мог.

– Разрешите продолжать или есть ко мне вопросы? – спросил Морозов.

– Передохните, герр доктор, – посоветовал начальник госпиталя.

Установилась тишина. Морозов сидел молча. Минут через пять-шесть вернулся дежурный врач и вслед за ним, смущаясь, вошла лаборантка Женя. Увидев мужа, вскрикнула:

– Толенька, боже мой… – бросилась к мужу, но не решилась прикоснуться к его изуродованному лицу или обнять его. Спохватившись, прикрыла обеими руками рот, чтобы приглушить плач.

Морозов молча развёл руками, дескать, так получилось. Едва слышно спросил:

– Как дома? Родители?

– Живы, Толенька! И мама, и отец. Единственное, ночные бандиты тогда перевернули весь дом, когда тебя искали. Без конца грозились.

Начальник гестапо спросил лаборантку:

– Что-нибудь утащили из дома?

– Ой, ничего! Даже кружку воды никто из бандюг не выпил. Всё время одно и то же: «Где твой хахаль – фашист-доктор?» Полезли на чердак. Но и там его не оказалось. А он любил в душные вечера отдыхать на сеновале. Во дворе в сарае. Там бандиты и обнаружили его. Увезли с собой. Больше ничего мы о нём не знали. Толечка, милый, что сволочи сделали с тобой, боже мой, родной!

Привстал начальник госпиталя:

– У нас с уважаемым главой гестапо, пожалуй, больше нет вопросов.

Тот подтвердил.

– Единственное, что могу обещать, – продолжал начальник госпиталя, – сделаем всё возможное, чтобы герр доктор как можно скорее поправился и приступил к работе. В этом заверяю всех вас! Что касается большевистских бандитов, будем выжигать их калёным железом и свинцом.

В комнате воцарилась тяжёлая и одновременно трогательная атмосфера. Женя не могла оторвать взгляда от лица доктора и тихо приговаривала:

– Боже мой, что мерзавцы сделали с тобой! Ужас! За что?

Тут же в сопровождении дежурного врача и лаборантки Жени доктора Мороза повели в отделение, затем другой врач вместе с женой пострадавшего долго приводили его в порядок, обрабатывали и перевязывали раны, не переставая удивляться, насколько глубокими они оказались.

Перебинтованного с головы до нижних конечностей, одетого уже по-больничному, его проводили в небольшую отдельную палату. С ним осталась Женя.

– Значит, дома всё в порядке? – спросил вновь Морозов.

– Пока никто, слава богу, больше не появлялся. Всё в порядке. Поняла твои волнения.

Оба имели в виду девочку с чердака.

 

Глава 28

Котельников и Бронзов беспокоились: добрался ли Морозов до госпиталя? Если да, то как там восприняли случившееся с ним? Никакими слухами и тем более информацией обо всём произошедшем никто не располагал.

– Улизнуть-то он сумел, сукин сын! – заметил глава местных подпольщиков. – Но сумел ли достичь своих фашистов? Это ещё вопрос!

– Прошу кончать разговоры об исчезнувшем предателе! У нас есть задачи поважнее, – раздражённо предупредил Котельников. – На том давайте поставим точку!

– Тоже верно, – согласился руководитель подпольщиков. – Дел хватает! Но нам необходимо сделать серьёзные выводы. Ведь случай, прямо скажем, позорный.

 

Глава 29

С разрешения начальника госпиталя Женя позвонила в сельскую полицию, чтобы передали матери и отцу, что Анатолий Иванович находится в госпитале в отдельной палате. Все помогают ему придти в себя.

Оказалось, начальник поселковой полиции уже побывал у мельника дома, расспрашивал, записывал, как всё было в ту ночь, когда бандиты увели врача.

Одновременно было решено Морозу впредь не ездить в деревню к родителям жены. Да и самой Жене тоже. Во избежание мести бандитов. Но если она всё же захочет навестить родителей, то к вечеру непременно должна возвращаться.

По воскресеньям с попутной подводой к ним приезжала мать Жени, а в будние дни – отец на своей повозке. Говорили, что не хотят оставлять дом без присмотра. Тем более после ночного налёта. На самом деле, имелись и иные причины. Оставлять малышку на целый день одну на чердаке было нежелательно. Поэтому вместе родители Жени не решались покидать дом.

…Об этом узнали Котельников и Бронзов. Успокоились. Выяснилось так же, что Малышка Марочка привыкла к бабушке – супруге мельника и к самому мельнику, а особенно к тёте Жене, которая души не чаяла в девочке.

Лечение в госпитале шло своим чередом. Постепенно доктор Мороз входил в норму. Одна за другой снимались повязки. Улучшение уже было заметно. Морозов начал приобщаться к работе.

Женя оставалась с Анатолием, изредка ездила с отцом на повозке домой в деревню, но к вечеру возвращалась в госпиталь.

Заботы иного порядка ждали своего воплощения. На них возлагали надежды Котельников и Саша Бронзов. Связь с Морозовым оставалась зыбкой.

 

Глава 30

Котельников и Бронзов намечали очередные меры по выполнению задуманного. Это касалось малышки с чердака, но не только. Имелся в виду лётчик сбитого немцами английского самолёта, проходивший лечение в госпитале. У Морозова. Но летчику дали понять, что предстоит перевод в лагерь, а там уж позаботятся о его кончине.

Начальник аэродрома, узнав о беде, постигшей доктора Мороза, в знак признательности прислал с работницей столовой посылочку с батоном немецкой колбасы. Эрзац, конечно, но очень вкусная. Ещё там оказались две банки консервов. Анатолий Иванович по-прежнему ел с трудом: после встречи с «лесными бандитами» болели дёсны и зубы. А пару недель спустя с разрешения начальника госпиталя повар столовой аэродрома навестил доктора с бутылкой французского вина. Морозов был растроган, благодарил.

Повар, улыбаясь, дал понять врачу, что через какое-то время обратится к нему: понадобится его помощь жене.

Морозов успокоил гостя:

– К тому времени надеюсь быть в строю.

 

Глава 31

С наступлением темноты группа Котельникова – Бронзова в срочном порядке перешла в другой район. В трёх километрах нашли подходящее место для лагеря.

Доктор Бронзов по этому поводу сказал:

– Сколько можно злоупотреблять гостеприимством! Всему должна быть мера. Но как были мы друзьями, так и останемся. И будем благодарны местным партизанам за помощь и гостеприимство.

На новом месте группа осназовцев срочно принялась создавать свою базу. В первую очередь вырыли колодец. Вода оказалась близко. Землянки появлялись, как грибы после дождя. Каждому взводу отдельная. Командир с Санькой Кузнецовым по традиции вместе, доктор – отдельно.

– Как же! – шутил Бронзов. – Санчасть должна быть отдельно!

За время пребывания на новом месте были получены сведения о появлении созданных немцами из числа советских военнопленных новых частей под командованием генерала-изменника Власова. Для начала формировались отдельные роты так называемой Русской освободительной армии – РОА. В её состав входили также подразделения из числа русских и кавказских отщепенцев, отдельно из националистов Украинской повстанческой армии «УПА» и Организации украинских националистов.

Насколько это серьёзно, судить пока было трудно. Но настораживало! Все эти формирования были малочисленны, их вооружение состояло в начальный период из оружия, подобранного при отступлении советских войск. Кое-что стало им перепадать от отступавших гитлеровских войск. В основном, они наскакивали из-за угла, но получив мощный отпор, тут же убегали с выкриками «тикай!» и матерщиной… Было у них, как в поговорке, много амбиций и мало амуниции. В народе их прозвали лапотниками. О настоящих боях речь не шла, но набеги участились.

Немало полезного было сделано совместно с подпольем. Сама группа осназа увеличилась за счёт примкнувшего населения из окрестных сел, осевших в примаках бывших рядовых и командиров Красной Армии, попавших в окружение либо сумевших бежать из лагерей для пленных. Они благодарили судьбу, настолько это оказалось неожиданным. Имелись серьёзные планы по их оснащению вооружением.

Оккупанты тоже не сидели сложа руки. Обстановка накалялась. Партизаны готовили нападение на небольшой завод, фактически мастерскую по ремонту танков и автотранспорта оккупантов.

В ближайшую ночь набег состоялся. Участие в нём принимали и новички. Почти всем достались трофеи. В основном, винтовки и несколько немецких и советских автоматов ППД, незначительное количество продовольствия и немецкого обмундирования, снятое с пленных.

 

Глава 32

С согласия командира крупнейшего соединения героя Советского Союза генерала Ковпака разведчик Володя Зеболов был командирован в группу Котельникова действовавшего в ближайшем районе.

Отправившись выяснять дополнительные детали к полученному заданию, Володька Зеболов оказался вблизи небольшой площади. Вдруг за высокими деревьями у сквера увидел танки. Тотчас же свернул в их сторону. И обомлел! Они были намного больше по размеру, чем виденные им ранее, но почему-то выкрашены не в обычный зеленовато-серый цвет, а в матово-жёлтый. По бокам огромных башен тёмно-синей окраски выделялись большие чёрные кресты. Приплюснутая огромная башня с длинным стволом была увенчана тяжёлым прямоугольным набалдашником – пламегасителем. Таких гигантов было четыре.

Притворившись, что бродит без всякой цели, Володя заглянул в мусорный ящик, порылся там, извлёк рваные картонные коробки. Оглядывал их и бросал обратно. И так, будто без всякой надобности, приблизился к одному из танков: очень хотелось определить калибр пушки.

Однако надо было не вызвать подозрения у расположившихся в стороне на разосланном на земле огромном брезенте танкистов, уплетавших консервы.

Единственное, что в данной ситуации можно было придумать, это в открытую показать своё удивление и восхищение необычайно большой и страшной машиной. Что он и стал делать, тряся головой, широко открывая рот и улыбаясь. Издавал невнятные звуки, одновременно вглядываясь в отверстие пушки с огромным пламегасителем.

Немного в стороне, тут же на площади, стояли крытые грузовики с непривычно тупыми носами – широченными радиаторами и широкими вместительными кабинами. На крыше одной из них расположился спустивший ноги на капот водитель машины. Он был в нижней рубахе и подтяжках и что-то с аппетитом уплетал из котелка. Интерес безрукого оборванца показался ему подозрительным.

Немец окликнул калеку, поманил рукой, а сам оставив котелок с торчавшей в нём ложкой на крыше кабины, спустился на капот машины и спрыгнул на землю.

Продолжая бросать по сторонам нарочито бесцельные взгляды, Володька приближался к спустившемуся на землю немцу. Одновременно добродушно улыбался, тряс головой, бормотал что-то невнятное.

Вид калеки, к тому же довольно неопрятного, явно не скрывавшего удивления от увиденной железной громадины, казалось, успокоил шофёра грузовика. Подойдя, Володя уловил в его жестикуляции предложение выпить. Он щёлкал пальцем себе по горлу и наигранно произносил:

– Шнапс?

Делая вид, будто не понимает ни того, что тот говорит, ни его жестов, Володя продолжал издавать странные звуки, которые должны были убедить фашиста, что перед ним не только безрукий, но и явно дефективный парень.

Немец схватил жестяную банку из-под консервов и, продолжая приговаривать: «шнапс гут!», вытащил из-под кабины грузовика канистру, откинул крышку и налил в банку немного жидкости.

Володя сразу по запаху понял, что это бензин. Но шофер, продолжая ухмыляться, поднёс банку к его рту, приговаривая:

– Шнапс!

Володька, открыв рот, зажал край жестяной банки зубами и тотчас же языком перекрыл доступ бензина. Бензин выплеснулся через край банки к подбородку. Банка упала, и последовал душераздирающий отхаркивающий кашель с выплевками. Довольный водитель рассмеялся. Продолжая отплёвываться, Володя стал поспешно отходить от продолжавшего торжествующе хохотать фашиста.

Володька сумел отвести от себя подозрение немца и, конечно, определить калибр пушки.

Командир десантников и бойцы, встречавшие в условленном месте своего разведчика, ужаснулись, увидев сошедшую у него часть кожи и сочившуюся кровь у рта, губ, подбородка. Володя, грустно усмехаясь и продолжая отплёвываться, поведал о случившемся.

– Когда шофер окликнул меня, я притворился, будто не понимаю ничего, но вижу – гад делает мне знаки рукой подойти. Уходить? Поздно! Мог заподозрить и, чего доброго, устроить погоню. Этого нельзя было допустить.

Кто-то из разведчиков в шутку спросил:

– Может, там водка была али спирт?

– Какой там спирт! По запаху чувствовалось, что бензин. Отвернуться мне – означало бы, что я не тот, за кого себя выдаю! В этом, видимо, заключалась учинённая шофёром проверка.

– А говорят, немцы дураки!

– Дураки и говорят. Жестоки – да!

Кто-то заступился:

– Кровь-то отчего? От бензина! Вон и у рта сошла часть кожи чуть ли не по самый подбородок!

Володька ухмыльнулся:

– Банка, которую немец поднёс мне ко рту, была из под консервов жестяная с сорванными краями. А я, чтобы не пропустить бензин внутрь, зажал её зубами. А языком перекрыл доступ в рот и глотку! Вот и порезал себе изнутри губы. А кожа сошла, наверное, от бензина. Он у них этиловый! Глоток – и конец пищеводу.

Десантники сочувственно и с восхищением смотрели на своего необычного друга-разведчика.

– Володьке надо срочно помочь, – сказал главный диверсант бригады Борис Смирнов. – Чтобы не было заражения крови! С такими вещами не шутят.

В тот же вечер в Москву ушла радиограмма с сообщением о новом типе танков с кратким описанием их внешнего вида. В ответной депеше значилось, что это были танки «Пантера», переброшенные по указанию Гитлера из Африки. Жёлтая окраска – цвет пустыни, свидетельствовала о том, что нужда в них на Восточном фронте была столь велика, что в спешке не успели их даже перекрасить.

– Немцы облегчили положение нашим союзникам, – подмигнув, заметил Зеболов. – Зато советским войскам теперь придется туговато. Танки-то мощные и пушки большого калибра.

Для Володьки, по заключению доктора Бронзова и с согласия командира группы, была снаряжена повозка с добротными лошадьми, и в сопровождении четверых опытных осназовцев Володька Зеболов был отправлен в соединение Ковпака. Об этом Котельников радировал заместителю Ковпака по разведке подполковнику Вершигоре.

 

Глава 33

– Привет с «малой земли…» – с грустной ухмылкой сказал Котельников Бронзову. – Ночью поступила радиограмма от комбрига Шмакова. Ставит в известность о передислокации бригады в связи с предстоящей зимовкой. Нам приказывает сворачивать свою деятельность в регионе пребывания и в кратчайший срок в полном составе возвращаться в расположение базы бригады. Вот такой «компот», Сашец.

Вместе с доктором Бронзовым они гадали, чем на самом деле мог быть вызван отзыв? Отчёты о работе пребывающей в отдалении группы регулярно радировались командованию бригады.

– Мы и на Большую землю докладывали, согласовывали. Одобрения всегда поступали, – возмущался командир группы Котельников. – А тут ни с того ни с сего собирать манатки?

Бронзов грустно пожал плечами:

– Странно.

О содержании поступившей от комбрига депеши Котельников тотчас же поставил в известность личный состав группы. Одни командиры молча удивлялись, другие бурчали что-то нелестное.

Было обидно: налаженные с трудом агентурные контакты предстояло приостановить, а некоторые и вовсе прекратить. В частности, под угрозу срыва был поставлен контакт с доктором Морозовым. Все планы и подготовка к их реализации фактически повисли в воздухе.

Партизаны, с которыми группе осназа довелось общаться, совместно проводить боевые операции, были настоящими советскими патриотами. Совместно выполняемые задания сблизили их. Узнав об отзыве, очень расстроились. Особенно огорчились бывшие подпольщики, ставшие партизанами благодаря группе осназовцев. Из-за отбытия группы осназа местные подпольщики и партизаны лишались связи с Большой землёй.

 

Глава 34

В ближайшую ночь Котельников и Бронзов в сопровождении взвода автоматчиков вторично посетили дом мельника. Как им ни было совестно за предыдущее появление, пришлось, тем не менее, выполнить свой долг.

Непрошенные гости извинились за поздний приход и беспокойство, а особенно за предыдущее ночное посещение. Объяснили, что их поведение было вызвано отсутствием достоверных сведений.

– Тогда мы были неправы, – признался Котельников. – Но сейчас с полным основанием могу напомнить старую пословицу: «нет худа без добра»… Мы бы тогда не познакомились. Сейчас поймёте, почему мы снова к вам пожаловали. Причина серьёзная! Пожалуйста, выслушайте нас внимательно!

У нас важное предложение – но о том, что мы вам скажем, будете знать только вы и ваша дочь Женя, которая передаст это Анатолию Ивановичу. Больше не должна знать ни одна душа! Вы поняли?

– Да, поняли.

– А я постараюсь изложить как можно короче! – торопливо произнёс Котельников. – Значит, было это перед самым побегом Анатолия Ивановича из леса. Тогда у нас в дикой спешке состоялся разговор по поводу находящейся у вас малышки, которую вы днём прячете от фашистов на чердаке. Прежде всего, вы рискуете! Из-за этого может пострадать вся ваша семья. Вопрос исключительно серьёзный! Вокруг вас фашисты. От них всего можно ожидать. А пришли мы потому, что наша группа уходит отсюда.

– Совсем уходите?

– Сейчас – да. Поступил такой приказ от командования. Потому мы и пришли сказать то, что вы должны сообщить уже завтра утром Жене для передачи Анатолию Ивановичу. Теперь главное! В район расположения нашей бригады, куда мы отправляемся, по ночам прилетает из Москвы советский транспортный самолёт. Обратно в Москву он увозит раненых партизан и нередко тяжело больных граждан. Этим самолётом мы намерены отправить в Москву укрывающуюся у вас маленькую девочку в сопровождении девушки, скрывающейся от фашистов. Где она находится, Анатолий Иванович знает. Эта девушка должна уже завтра прийти сюда. Также, пожалуйста, не забудьте сообщить Анатолию Ивановичу, что мы можем взять с собой и отправить тем же самолётом сбитого немцами английского лётчика. Вы поняли наши намерения? Это единственный шанс спасти всех троих! Стало быть, всех троих мы заберём с собой и при первой же возможности отправим в Москву. Как вам поступить, должен решить Анатолий Иванович. Если не согласится на наше предложение, тогда мы уйдем без них. У меня всё! Повторяю, что уже завтра ночью все трое должны быть здесь, и тогда мы их увезём с собой. И ещё! Мы можем задержаться на сутки. Самое большее, на двое!

Старики заверили:

– Завтра утром всё, что вы сейчас сказали, передадим дочери для передачи Анатолию. Мы всё поняли!

– Я тоже военный врач, – заявил Бронзов. – И комиссар группы. Если что-то вам непонятно, скажите! Могу добавить, что с Анатолием Ивановичем мы друзья с юношеских лет.

– Мы всё поняли и всё передадим. Трудно нам будет расстаться с Марочкой. Привыкли к ней, как к родной. Но, видно, всё же придётся. Постоянно пребывать в напряжении опасно. Это мы понимаем.

– Ничего не поделаешь. Сами видите, что вокруг творится. Мы хотим протянуть руку помощи. Это наш священный долг.

Котельников дополнил:

– Повторяю, поскольку это очень важно! Слово за Анатолием Ивановичем. Как он решит, так и будет. Завтра ночью мы будем здесь, чтобы всех забрать. Если вдруг не удастся собрать всю тройку, то мы появимся в то же самое время послезавтра. Вряд ли такой случай ещё может вам представиться.

– Да, конечно, – согласился мельник, – передадим ваши пожелания.

– Ещё хочу добавить, – произнёс командир группы, – будьте осторожны с вашим соседом… горбатым!

– Спасибо, – заметил мельник. – Знаем, на что он способен. Ещё раз вам большое спасибо.

Однако ни завтра, ни послезавтра, а лишь в четвёртую ночь все названные лица были в сборе. Не просто оказалось с доставкой англичанина, высоченного роста, тощего, всё время молчавшего, не знавшего русского языка. Но никто в группе не владел английским! Отчасти выручал немецкий Котельникова.

Хозяйка и мельник наготовили в дорогу продукты: лепёшки, крутые яйца, нарезанных кусками жареных цыплят, что – то ещё в свёртках и даже бутыль с колодезной водой. На случай дождя было приготовлено рядно.

Прощались со слезами.

 

Глава 35

Колонна подвод и пеших осназовцев возвращалась в бригаду в увеличенном составе, растянувшись на приличное расстояние.

Ночь и первая половина дня прошли спокойно, без происшествий. Вдоль колонны проезжал верховой, наблюдавший за порядком.

Правда, останавливались в пути нечасто. Главное, что кругом тихо. Тем не менее царила напряжённость. Время от времени доктор Бронзов на лошади объезжал колонну, интересовался самочувствием, настроением, подбадривал. Дождя вроде бы не ожидалось. Очень не хотелось промокнуть.

На подъезде к расположению партизан соединения Балыкова решили остановиться на привал. Надо было дать отдых коням и людям. Привести себя в порядок, насколько это возможно. Подкрепиться полученными в дорогу припасами. Была такая команда: всё же более суток в дороге.

Со многими балыковцами командир и комиссар осназовцев поддерживали контакт, обменивались информацией. Весной даже проводили небольшие совместные боевые операции. Доктора Бронзова некоторые партизаны считали «своим» врачом. Он оказывал им помощь.

Добрые отношения у Котельникова сложились с комиссаром соединения Дедиком, бывшим секретарём горкома партии, а с начальником разведки балыковского соединения лейтенантом ГБ (капитаном) Михаилом Филимоновым, также командированным во вражеский тыл Четвёртым управлением НКВД, их связывала дружба.

Они искренне обрадовались встрече, обменялись новостями: Котельников – о положении в недавнем месте пребывания, Филимонов – об обстановке в регионе, в частности на Гомельщине. Филимонов также рассказал о встрече с начальником разведки осназовской бригады Сёминым, который выразил готовность к совместным разработкам операций разведывательного характера и обмену информацией.

Присутствующий при разговоре доктор Бронзов, услышав об этом, многозначительно подмигнул Юрию. Котельников ответил тем же. Ему было интересно узнать подробности, но он не вмешивался, слушал. Филимонов отметил, что у него сложилось хорошее впечатление от общения с генералом, от его обширных познаний, от созданной им агентурой сети, охватывающей немецкие ведомства.

Не вдаваясь в подробности, Филимонов во время разговора с генералом коснулся вопроса о связях с людьми, находящимися на службе у оккупантов в бывших районных центрах.

Котельников слушал и думал: как приятно, когда перед тобой человек скромный, который себя не выпячивает, не строит неосуществимых планов. А его люди действуют среди фашистов, добывают ценные сведения, о которых немедленно становилось известно Центру.

В разговоре Котельников коснулся присутствия в группе спасённых от оккупантов.

– Всех взяли с собой, чтобы при первом случае отправить на Большую землю. Среди них и английский лётчик, сбитый немцами. Но у нас никто не владеет английским. Объясняемся, как глухонемые.

Оказалось, что один из подчинённых Филимонова свободно говорит по-английски. Тотчас же состоялась короткая встреча англичанина с ним.

Лётчик обрадовался, повеселел! Интересовался, что за группа, в которой он оказался, и на самом ли деле на занятую немцами территорию прилетают и садятся советские самолёты? Был поражён, узнав, что скоро сам в этом убедится. Узнав, что в Москве его передадут посольству Великобритании, вовсе воспрял духом, с лица сошла тревожная озабоченность.

Вдруг Филимонов сказал:

– У нас твой Корбут!

– Ваня? Как бы мне повидать его?

Филимонов послал за ним, и тут же радостный, улыбающийся прибежал Иван Владимирович Корбут, капитан ГРУ. Обрадовались неожиданной встрече.

Ваня Корбут поделился с Котельниковым новостями, рассказал о связях с подпольной организацией белорусов и кое-что о её возможностях, а также о том, что передал это в более подробном изложении генералу Сёмину, который недавно также побывал в соединении Балыкова. Прощаясь, сказал:

– Нам надо обязательно в ближайшее время встретиться с тобой и обсудить дальнейшие действия.

– Дай вернуться на базу. Она теперь уже недалеко. Узнаю, как там дела, и тут же повидаемся. Обязательно!

– Имей в виду: буду ждать!

– Условились! А как сам комиссар Дедик? – поинтересовался Юрий. – Очень уж болезненный вид был у него, когда видел его последний раз. Правда, это было в начале лета.

– Сейчас вроде бы пришёл в норму. Но он всегда выглядит не ахти. Достаётся ему чуть ли не круглосуточно. Две ночи дежурил с народом на площадке: ждали самолёта – впустую.

– Надо мне его повидать…

– Сходи! Вон та маленькая – его землянка. Он у себя. Я только что от него.

– Кто-нибудь у него там остался?

– Он один. Сходи!

Едва Котельников вошёл в землянку, комиссар Дедик шагнул навстречу. Обнялись. Котельников поинтересовался самочувствием комиссара, коротко рассказал о работе, проделанной группой на Украине.

В нескольких словах коснулся троих взятых с собой: случайно уцелевшей девочки, опекающей её молоденькой подпольщицы и английского лётчика.

– Эту тройку по прибытии на базу бригады первым нашим самолётом, который произведёт посадку, отправим на Большую землю.

– Погоди, Котельников. Мы третьи сутки ждём самолет с посадкой! Он обязательно будет. На нём должен прибыть товарищ Жданович, член ЦК компартии Белоруссии. Так что самолёт появится. В обратный рейс заберёт раненых. У нас их немного. Вот и смогут улететь эти люди! К чему тебе тащить их в свою бригаду? К тому же неизвестно, как скоро у вас там будет самолёт с посадкой.

Растроганный Юрий поблагодарил за готовность помочь с отправкой его людей. Комиссар в свою очередь отметил, что две ночи подряд жгли костры на площадке в ожидании самолёта.

– Возможно, из-за погоды или ещё по какой-то там причине произошла задержка. Надо полагать, этой ночью появится. Так что готовь своих людей к отправке. В ночь снова будем жечь костры. Только бы прилетел наконец-то. Тем более должен доставить такую личность!

Комиссар Дедик дал соответствующее указание начальнику штаба соединения.

Под вечер повозка с тремя кандидатами на полёт в Москву в сопровождении Котельникова и Бронзова вместе с балыковским батальоном отправилась на так называемый аэродром.

Вскоре один за другим запылали сигнальные костры. Глубокой ночью донёсся гул самолета, который минуту-другую спустя приземлился. Он доставил товарища Ждановича, с ним были ещё два человека. У лесенки их встречали командир соединения Балыков, комиссар Дедик и несколько человек из штаба. Последовали радостные объятия. Затем гости вместе с встречающими уехали на бричках.

Одновременно началась поспешная выгрузка доставленных грузов, ящиков с оружием и боеприпасами, тяжёлых парашютных мешков.

Притихшие моторы продолжали работать вхолостую. Последовала погрузка раненых. Их на импровизированных носилках и просто на руках передавали стоявшим у двери лётчикам.

В суматохе Котельникову не удалось попрощаться со своими подопечными, особенно с малышкой. Из дверей послышался громкий голос бортмеханика:

– Никого больше нет?

– Нет.

Раздался звук закрывшейся двери. Взревели моторы. Самолёт, медленно развернувшись в обратную сторону, набирая скорость, пробежал мимо полыхавших костров и вскоре исчез в ночной черноте.

Неожиданно кто-то из балаковцев обрадованно вскрикнул:

– Ура! Теперь заживём! Мешок махорки прислали!

– Какой всё же приятный человек Дедик! – заметил доктор Бронзов Котельникову. – Тебе надо будет поблагодарить его.

– Обязательно! – с готовностью отозвался Юрий. – Золотой человек! Днем подкараулю его. Сейчас он занят гостями. Но мы не уйдём отсюда, пока не поймаю его! Кто знает, сколько этой тройке пришлось бы маяться у нас в бригаде до прилёта самолёта?!

Лишь в полдень Котельникову удалось издали увидеть комиссара Дедика. Подбежал к нему, поблагодарил, на что комиссар ответил:

– Ну, что ты, это же наш общий долг! Всегда обращайся, и мы будем готовы подключиться. А как же иначе, братцы?!

 

Глава 36

Под вечер того же дня группа осназа покинула гостеприимное соединение Балыкова – Дедика и продолжила путь в свою бригаду. По дороге зашёл разговор о щедром белорусском гостеприимстве, комиссаре Дедике.

– Вот это эталон подлинного комиссара! – оценил Бронзов.

– Приятно, что попадаются такие люди, – заметил командир группы. – И капитана Филимонова можно отнести к такой категории.

– Но если капитан Филимонов, – тихо заметил Бронзов, – так же, как нам с тобой рассказал генералу Сёмину о положении дел, боюсь, этого будет достаточно, чтобы он ухватился за это и нафантазировал Москве кучу чёрт знает чего.

– Ничего определённого капитан не сказал, – отверг такую вероятность Котельников. – Конкретно вряд ли он кого-нибудь называл. В конце концов, и я с ним поделился кое чем. А как же иначе?

Котельников промолчал. Про себя допускал такой вариант. Со сравнением тоже был согласен. Но вынужден был отклонить излишнюю подозрительность друга. Даже ему не мог признаться в своём подлинном мнении о начальнике разведки. Сказать, что сам был без недостатков – тоже нельзя.

В разговоре с Бронзовым заметил:

– Согласен, что Филимонов человек сдержанный. Но тот, кто с ним беседовал, может даже из мелочей воздвигнуть Эйфелеву башню. Знает его склонности. Вот прибудем в бригаду, посмотрим, что там нового. Буду решать. Ваня Корбут ждёт… Хоть он из другого ведомства, но брюки одни и только карманы разные. Всё будет в порядке, Сашенька!

– Тебе, конечно, лучше знать его замашки. Но мы договорились, что ты без отлагательств всё же дашь знать столице.

– Стопроцентно!

– Любопытно, как там отреагируют?

Котельников промолчал. Про себя допускал такой вариант с Сёминым. Но всё же тихо сказал:

– Конечно, ты прав. Обронив на землю зёрнышко, можно насочинять про получение сногсшибательного урожая. Однако хлеб от этого на столе не появится. А Филимонов, конечно, трудяга. Без дураков. И уверен – пыль в глаза начальству не пускает, как некоторые.

– А знаешь, – неожиданно начал Бронзов, – эта девушка – её зовут Люся – сказала мне, что если бы не пришлось ей сопровождать девочку, попросилась бы остаться в бригаде, чтобы вместе с бойцами ходить в разведку. Говорила, что знает местность, расположение фашистских гарнизонов, особенно обстановку на аэродроме, где работала на кухне. Её ведь немцы должны были расстрелять!

– Знаю. Именно поэтому её отправили сопровождать малышку.

– Так вот, она призналась мне, – продолжал доктор, – что в Москве будет проситься отправить её обратно в тыл врага и именно в нашу бригаду.

– Интересно!

К рассвету следующего дня группа прибыла на новую стоянку бригады осназа. Было это в конце октября сорок второго года на оккупированной немцами советской территории.

Прилетевший не впервые в партизанское соединение Ковпака фотокорреспондент Алексей Коробов привёз центральную газету с его небольшой статьёй и фото, на котором изображены лётчик-англичанин в штатском и рядом небольшого роста советский майор, доставивший его из вражеского тыла.

 

Глава 37

Личному составу группы был дан отдых. Возникли некоторые трудности с размещением людей в связи с новым местопребыванием бригады и увеличением её состава.

В затруднительном положении оказался начальник штаба капитан Белов. Ему на ходу приходилось изыскивать дополнительные места для отдыха. С горем пополам удалось утрясти и сей вопрос.

Под вечер командир группы Котельников и доктор Бронзов были вызваны в штаб бригады для доклада о пребывании на Украине.

В присутствии комиссара Малюгина и начальника разведки Сёмина Котельников доложил комбригу Шмакову о проделанной работе в местах пребывания группы.

– Почти ежедневно отчёт о работе и имевших место случаях, как удачных, так и прискорбных, сообщался штабу бригады. Консультации и, соответственно, рапорты радировались непосредственно управлению. Также о проведённых группой операциях и об обстоятельствах, имевших место с бывшим капитаном медицинской службы Красной Армии Анатолием Ивановичем Морозовым, было доложено вкратце московскому руководству. Без его санкции мы ничего серьёзного не предпринимали. Были вопросы, которые могло решить только высшее руководство. Ответы на поступавшие запросы немедленно радировались. Обо всём происходившем в группе, как, собственно, об обстановке в районе и о проводимых мероприятиях, командование бригады также было в курсе.

Время от времени комбриг и комиссар задавали короткие вопросы, на которые следовал ответ командира либо комиссара.

– Считаю своим долгом отметить, что безмерно признателен Александру Александровичу Бронзову за его участие в очень непростой работе нашей группы! Точно так же могу отозваться обо всём личном составе. На выполнение задания нас отбыло двадцать два человека. А прибыли в бригаду шестьдесят восемь бойцов и командиров. Разумеется, все вступили добровольно. И мы с Бронзовым пока ими довольны.

Несколько слов, подтверждавших изложенное командиром группы, сказал комиссар группы доктор Бронзов. Доложил и об оказании медицинской помощи раненому командиру кавэскадрона соединения Попудренко по его личной просьбе.

Комбриг Шмаков и другие присутствовавшие, видимо, остались довольны. Вопросов к Котельникову и Бронзову по ходу доклада было немало. Вполне закономерных. Меньше всех задавал вопросы начальник разведки.

– В целом проделана значительная оперативная работа, – заключил Шмаков. – Дадим удовлетворительную оценку. Как, комиссар? Хлопцы поработали на совесть!

– Я бы дал «отличную»! Привели пополнение – более чем сорок бойцов и командиров! С некоторыми был у меня разговор.

– Что ж, дадим «отличную». Молодцы!

 

Глава 38

Положение бригады осназа, недавно передислоцировавшейся поглубже в Клетнянский лесной массив, оставляло желать лучшего, несмотря на обещанные нормальные условия для личного состава. В частности, радиосвязь, в отличие от предыдущего местопребывания, временно размещалась, как и некоторые подразделения, под куполами грузовых парашютов, обложенных со всех сторон лапами елей и ветвями берёз для маскировки. В отличие от начальника разведки, который всегда отдавал должное связистам, заносчивый и небезгрешный в человеческих отношениях начальник штаба Белов, заменивший выбывшего на Большую землю по ранению Михаила Шульгина, проявлял вначале незаурядные хозяйственные способности. Теперь даже Бронзов ворчал о его подхалимстве перед начальством.

– А ты знаешь, что большинство личного состава, как, собственно, и твоя команда, можно сказать, остаются под открытым небом, – возмущаясь, заметил доктор Бронзов. – Не сегодня-завтра могут зарядить дожди, а там и выпасть снег! Похолодало-то основательно. А он хоть бы хны. Всё время кормит обещаниями. Ссылается на трудности.

– И что прикажешь мне делать? Шум поднять? – заметил в ответ Котельников. – Шмаков обещал к концу недели завершить для нас землянку.

Воспользовавшись моментом, доктор шепнул, что их отозвали на базу по причине, которую оба даже близко не могли себе представить.

– Секрет большой государственной важности? – пошутил Котельников.

– Не государственной, но все же, если скажу, упадёшь.

– Считай, уже лежу.

– Так вот: «пэпэжиха» генерала, оказывается, в положении, – произнёс доктор с ехидцей. – Начштаба поделился новостью. Просил никому не говорить. А мы поверили, будто наш отзыв связан с новым заданием. На Украине аборты, и тут тоже. Вот такая жизнь пошла.

– Ничего не поделаешь. Дело житейское, – слукавил Котельников. – И ты, как врач, должен выручать.

Бронзов рассердился:

– Брось молоть чепуху. Идёт война, а у них других забот нет, что ли!? Отзывать нас с такого мероприятия, с налаженной агентурой!

– Аборт – тоже забота о человеке!

– Пошёл ты знаешь куда?! – вышел из себя доктор. – Раньше за такие дела отдавали под трибунал! А тут при выполнении ответственных заданий в тылу врага! Соображаешь?

– В таком случае, что прикажешь делать?

– Ты знаешь.

– Пока не очень.

– Погоди, погоди… Тут такое тебе расскажут, что мое «хирургическое вмешательство» ерундой покажется… Сёмин вроде бы собирается лететь в Москву.

– Чего вдруг? – поинтересовался Юрий.

– Не знаю. Слыхал не от него. Но пока в связи с обстановкой готовит совещание с участием командиров и начальников штаба или разведки для решения, как быть, если немцы предпримут акции против нас. Ведь скоро зима.

 

Глава 39

В раннее холодное утро в штабе бригады появился связной – брат Ани Боровой, продолжавшей работать в столовой при местной ортскомендатуре. Он сообщил о прибытии в район роты власовцев, которые будут нести охранную службу. Командир – бывший капитан Красной Армии по фамилии Скандилов. Только трое из роты будут питаться в немецкой столовой. Видимо, командир, начальник штаба, а кто третий – точно неизвестно.

Беспокойная, хотя внешне, казалось бы, безразличная к происходящим событиям, Аня прислала с братом уточнённые данные: прибывшая рота насчитывает тридцать восемь власовцев. Они вооружены советским трофейным оружием, часть – автоматами, имеется несколько пулемётов, одна сорокапятимиллиметровая противотанковая пушка советского производства. Одно отделение конников. Немцы относятся к ним с особым доверием. Это объясняется тем, что рота состоит исключительно из крепких, вымуштрованных немцами бывших военнослужащих Красной Армии, к тому же только из командиров.

Соответствующая информация немедленно ушла в Центр.

Примерно через месяц или полтора прибежал тот же связной от Боровой с новостью, к которой в штабе отнеслись как к чрезвычайно важной и одновременно настораживающей.

Анин брат и его напарник, прибывшие с этой информацией, клялись в её абсолютной достоверности. Они утверждали, что в минувшую ночь власовская рота под командованием капитана Скандилова взорвала электростанцию, лишив весь район света! Вдобавок разрушила завод по ремонту танков и прочей техники, перебила чуть ли не всех гитлеровцев и полицаев. Со склада с продовольствием оккупантов Скандилов велел местному населению хватать скорее всё, пока не прибыла замена и новая немецкая охрана. Что касается самой роты, то она куда-то исчезла.

Сообщение казалось неправдоподобным. Но очень быстро стало известно, что аналогичными новостями уже располагали другие партизанские отряды. Вначале не очень-то им доверяли, полагая, что это специально распущенный противником слух. Но из поступившего от Боровой сообщения следовало, что неординарное событие с бывшим власовским подразделением произошло на самом деле.

По неточным сведениям, при нападении бывшая власовская рота потеряла четверых убитыми и нескольких раненых увезла с собой.

Руководствуясь этими сообщениями, комбриг Шмаков направил для выяснения обстоятельств группу разведчиков и с ними, на случай обнаружения восставшей роты, доктора Бронзова и медсестру Александрову для оказания помощи раненым.

Не сразу, но удалось разыскать отважную группу во главе с капитаном Скандиловым. Оказалось, что медсестра восставшей роты Лора заблаговременно запаслась необходимым медикаментами на случай, если понадобится медицинская помощь. Доктор Бронзов, Лора и другие медсестры бригады занялись уходом за ранеными.

Для установления постоянной связи с восставшим отрядом Котельников встретился с радистом Скандилова и с ним самим. У Скандилова имелась немецкая рация, по которой он связывался с власовским командованием, но эта связь теперь уже была ни к чему. От беседы с капитаном у Юрия осталось приятное впечатление: чёткий, краткий, разумный – настоящий военный, каких не часто доводилось встречать. На редкость масштабно эрудированный, с реальными планами ведения войны во вражеском тылу!

Такое же впечатление вынес доктор Бронзов из разговора с начальником штаба отряда, старшим лейтенантом, почему-то с орденом Красного Знамени старого образца на винте на немецком френче. Как удалось его сохранить в плену, спрашивать было неудобно. Конечно, эта «деталь» оставляла простор для различных суждений и догадок.

Если начальнику штаба было около тридцати лет, то Скандилову на вид – сорок. Брюнет, среднего роста, с чёрными жгучими глазами и спокойным проницательным взглядом, подчеркнуто чёткой речью. За короткий период его отряд внёс страх и ужас в ряды гитлеровцев. Вскоре отряд Скандилова передислоцировался на постоянное местопребывание в Клетнянские леса.

Правда, все, кого Юрию там приходилось видеть, еще оставались в немецкой форме. Лишь у предплечья отсутствовал нарукавный лоскуток с буквами «РОА» и трёхцветным флагом царской России. Их заменила красная лычка на головном уборе. У некоторых на груди красовалось нечто похожее на красный бантик. Вместо немецких пилоток на голове носили различные головные уборы – от кепок до старых шляп, очевидно, вымененных у местного населения. От немецкого они пытались отделаться. В отличие от партизан, многие из которых обожали трофейную военную форму фашистов без знаков различия.

О капитане Скандилове говорили, что якобы он был одним из адъютантов или порученцев генерала армии Георгия Константиновича Жукова, тогда начальника Генштаба Красной армии.

С начала войны Скандилов оказался в действующей армии. Попал в плен. Узнав об этом, генерал-изменник Власов приказал привезти его. Коротко поговорил с пленным и под конец предложил вступить в созданную им по указанию фюрера группу войск из числа советских военнопленных. В так называемую «Русскую освободительную армию» – РОА.

– Мне вас жаль, капитан, – сказал генерал Скандилову. – Здесь вы погибнете. Видите, какие условия. А у нас будете полноценным офицером! Обещаю для начала роту. Если согласитесь, тогда наметьте, кто из бывших командиров РККА мог бы последовать вашему примеру. Естественно, кому можно доверять! Это облегчит формирование будущей роты. Взвесьте! Это для вас уникальная возможность выжить. И, естественно, занять достойное место в нашей армии. На размышление трое суток. Слово за вами, капитан!

Скандилов согласился, но поставил условие: он возглавит отдельную команду из числа надёжных, антисоветски настроенных бывших красных командиров.

Получив одобрение Власова, Скандилов сформировал подразделение из тридцати восьми бывших командиров Красной Армии. В немецкой форме с лоскутком с буквами РОА и трёхцветным флагом России на верхней части рукава они присягнули на верность «Русской освободительной армии».

Для начала два эсэсовских офицера и один, постоянно прикрепленный к ним фельдфебель, провели с ними соответствующую подготовку. Месяца через два рота отбыла в небольшой белорусский городок, ближайшие села которого подвергались налётам партизан. Вначале это был Хотимск, но через некоторое время рота передислоцировалась поближе к Клинцам для обеспечения охраны ряда объектов оккупантов. Задуманное Скандиловым было блестяще осуществлено.

Соответствующие депеши Котельникова под грифом «Свой» ушли из вражеского тыла руководству Четвёртого управления НКГБ СССР.

Предполагалось, что для связи с Москвой пришлют радиста с рацией. Шла серьёзная подготовка к приёму ещё кое-кого из оперативных работников управления. К этому времени отряд Скандилова, наряду с другими отрядами, приступил к партизанским действиям, продолжая контактировать с командованием партизанских отрядов, дислоцировавшихся по соседству. Обретал опыт народных мстителей.

Молва о бывшем подразделении власовской армии распространялась среди партизан региона. Капитан Скандилов вёл себя настороженно, замкнуто. Остерегался случайных встреч, опасаясь мести со стороны нацистов. Признался в этом в одном из разговоров с комбригом Шмаковым. Власова он называл подлецом, перебежчиком, предателем. В отряде у него царил порядок, армейская субординация и всё остальное основывались на самосознании, понимании, исполнительности. Это чувствовалось во всём. Разговоры были лаконичны, точны и со знанием существа вопроса. Душа радовалась при общении со скандиловцами.

 

Глава 40

Сёмин чувствовал озабоченность, не давали покоя мысли. Вся его сознательная жизнь прошла в поисках врагов. Порой надуманных.

Сергей Георгиевич долгое время проработал в контрразведке, участвовал во множестве операций по борьбе с лазутчиками, среди его жертв были и невинные, включая коллег. Знал, что так поступают другие, значит, ему надлежало превзойти их. Руку держал на пульсе, считал, что пришло такое время: повернуться к нему спиной – можно упустить шанс.

И он шёл вверх. По трупам. Важен был только результат и при этом обязательно концы в воду.

Так он оформлял дела подследственных. С самого начала «лепил» обвинения, потом их «штукатурил», приклеивал статьи. Аналогичного требовал от подчинённых. За содеянное получил высшую меру. При пересмотре дела в порядке исключения, принимая во внимание и кое-что из полезного, сделанного Сёминым, приговорили к пятнадцати годам заключения. Вспыхнувшая война дала ему шанс. Условно.

Обо этом частично было известно Котельникову от руководства управления.

Волею судеб Сёмин и Котельников оказались рядом. Каждый относительно другого держал «два в уме».

Однажды при встрече с Котельниковым Сёмин неожиданно предложил пройтись.

– Сейчас, Сергей Георгиевич, только скажу пару слов Панкратову, и сразу сюда.

В землянке загнал патрон в ствол, пистолет сунул в правый карман и поспешил к дожидавшемуся Сёмину.

– Слушаю вас, Сергей Георгиевич.

– Котёл – дело нужное, когда от него исходит тепло, – произнёс Сёмин, не глядя на шагавшего рядом Котельникова, которого иногда так называл. – Если же он не греет, его заменяют. А старый выбрасывают на свалку. Так что, старший лейтенант, меня не проведёшь. Мне нужно честное тепло. Тогда будешь себе сверлить дырочку в гимнастёрке. Если будет головокружение, то, как сказал наш великий вождь и учитель товарищ Сталин, тебе просверлят в другом месте. Так что выбирай.

– Не понимаю ваших загадок, – ответил, не задумываясь, помощник по разведке. – Чувствую, считаете, будто «стучу» наверх. Исключено! Я тружусь честно. Вы это знаете. Что надо сделать – скажите прямо. Я не капризничаю, вы это тоже знаете. К тому же в одной из депеш мне сообщили, будто моя бывшая организация – Коминтерн, затребовала меня в связи с новыми задачами и обстановкой на фронтах. Не сегодня-завтра может стать вопрос о моей надобности где-нибудь в Европе. И я бы просил вас, если к вам обратятся с запросом, пожалуйста, не отдавайте меня, Сергей Георгиевич. Я уже здесь привык, да и всё то, что мы под вашим руководством делаем, по-моему, очень важно и нужно. Или вы не согласны?

– Я-то согласен, если то, что говоришь, соответствует истине. Подумай.

– Не обижайте меня, Сергей Георгиевич! Я весь, как говорится, на ладони.

– Ладно. Надеюсь, понял.

– Конечно, понял, но обидно.

Сёмин ушёл с многозначительной ухмылкой.

Разговор был для Котельникова напряжённым и тем более неприятным, что на всём его протяжении приходилось держать в кармане палец на курке пистолета.

 

Глава 41

Похолодало основательно. Не сегодня-завтра мог выпасть снег.

Освобождённый партизанами район стал для оккупантов костью в горле. Оккупационные власти, очевидно, решили покончить с этим.

Чувствовалось, что немцы тщательно готовятся к операции. Началось сосредоточение боевой техники, особенно артиллерии и пехоты, с целью блокирования партизанского края, чтобы окружить его плотным кольцом.

Поступали сведения о концентрации вдоль реки Ипуть немецких частей и полицейских подразделений. В небе, на небольшой высоте, часто можно было видеть двухфюзеляжную «раму» («Фокер Вульф»), иногда появлялся одномоторный «костыль». Было ясно, что не исключена осада района с последующим вторжением противника в занятый партизанами лесной массив.

Зима выдалась не очень морозной, но снежной. Оголённый лес просматривался далеко вглубь. Всё это лишало партизан преимущества в манёвренности, скрытости передвижения, передислокации крупных боевых единиц. Главное – оставались следы на снегу!

 

Глава 42

Несмотря на усложнявшуюся обстановку вокруг дислокации партизанских отрядов, в штабе бригады состоялся нелёгкий разговор комиссара по поводу расположившихся за ширмой из плащ-палаток начальника разведки с парашютисткой.

– Это дискредитирует в целом бригаду! Люди не слепые – видят и всё понимают. Такой позор нетерпим, Павел Григорьевич. Надо с этим кончать!

К удивлению комиссара, комбриг согласился. Когда комиссар высказал это Сёмину, тот с обидой спросил:

– Если ты, комиссар, выражаешь недоверие Тане, то выходит, ставишь под сомнение мою честность?

– Речь не о тебе, Сергей Георгиевич, – заметил комиссар. – Какие у тебя отношения с радисткой – твое личное дело. Меня это не интересует. Но превращать штаб в общежитие, мягко говоря, неприлично перед личным составом…

Сёмин пытался ответить. Комиссар не дал ему возможности оправдаться:

– Прошу не прерывать, – продолжал он. – Ты не обижайся. Народ видит. И нехорошие разговоры пошли среди личного состава. К тому же каждый истолковывает по-своему!

– Разговоры обо мне?

– О тебе, Сергей Георгиевич, – заметил комбриг. – Не обижайся.

– Как же не обижаться? – вспылил Сёмин. – Мне выражено недоверие, и я должен молчать? Вы что, товарищи?

– Речь идёт не о недоверии, а о твоих отношениях с радисткой, – спокойно и чётко пояснил комиссар. – Да ещё, как говорится, при всем честном народе! Здесь всё-таки штаб!

– Я её люблю, понимаешь ты это, комиссар? Таня моя жена. Выживем, вернусь на Большую землю – поженимся.

– Это твое личное дело, – прервал Семина комиссар. – Что касается совместного вашего пребывания в штабе – надо кончать с этим. Здесь штаб, а не дом свиданий!

– Да, Сергей Георгиевич, надо тебе учесть это… – комбриг старался избежать скандала. – Надо будет ей обратиться по делу, скажем, радиограмму составить – пожалуйста, пусть заходит, пусть забирает материалы для радирования штабу армии – нет разговора. Знаешь моё отношение к тебе.

– Знаю, конечно, – раскрасневшись, сконфуженно ответил Сёмин. – Только и вы должны понять меня. Не ребёнок же я!

Комиссар был категоричен:

– На этом поставим точку.

– Точку поставишь не ты, комиссар! – вдруг резко отреагировал Сёмин. – А кто-то другой. Но это уже иной вопрос.

Комиссар Малюгин понял намёк, многозначительно посмотрел ему в глаза, видимо, обдумывая, стоит ли реагировать на явную угрозу. Тут комбриг, усмотрев назревающий скандал, поспешил заметить:

– Не надо, прошу вас, товарищи. Мы призваны делать нужное Родине дело… Давайте спокойно. Не так ли, комиссар?..

Комиссар молчал.

– … В таком случае, Сергей Георгиевич, можешь занять себе отдельную землянку и, как говорится, на здоровье… Пока парашютистка может находиться в землянке старшей медсестры Татьяны. Надумаешь и сам туда поселиться – твоё дело. Тебе виднее. Как, комиссар?

Комиссар не ответил. «Мамзелька» комбрига оставалась с ним в штабе. Правда, выполняла функции хозяйки, накрывала на стол, особенно при застольях. Комиссару так и хотелось сказать: «Была б и у меня дама, не хватало её сюда поселить. Тогда перед входом в штаб следовало бы установить красный фонарь». Но воздержался. Однако намёк такой проскользнул. Комбригу это не понравилось, однако он сделал вид, будто не понял.

 

Глава 43

Боевые действия в Клетнянском лесном массиве вблизи деревушки Мамаёвки, ставшей в оккупационные времена знаменитым центром партизанского движения, начались в апреле сорок второго года. Сюда перекочевали на зимовку крупные украинские партизанские соединения, в частности, Героя Советского Союза Фёдорова, Попудренко, несколько небольших отрядов и ряд разведывательных армейских групп. Все на расстоянии двух-трёх километров друг от друга.

В другой части лесного массива находились крупные соединения народных мстителей под командованием Афанасенко, Иванова, Зебницкого, Антоненко и других.

По другую сторону реки Ипути, в двух километрах от берега, оставалась активная боевая армейская дивизия с разношёрстным составом под командованием майоров Галюги и комиссара Зиненкова. После того как Галюга был ранен и попал в плен, Михаил Петрович Зиненков возглавил дивизию. Личный состав дивизии в разное время достигал около тысячи командиров и рядовых. Зиненков был противоположностью Галюге. Степенный, чуткий, сознательный и доступный. Пользовался авторитетом не только в дивизии, но и у командиров ряда соседних партизанских отрядов, бригад и соединений. Партизаны уважали его за глубокую человечность, понимание их нужд. Всегда старался найти разумные нестандартные решения.

Мамаёвка, где доброжелательно относились к партизанам была полностью сожжена гитлеровцами. Население частично ушло в партизанские отряды, частично с детьми и стариками вырыло землянки в лесу.

Сердечная благодарность и низкий поклон славным, отзывчивым, отважным мамаёвцам!

 

Глава 44

Поздняя зимняя ночь. Начало сорок третьего года. Штабы партизанских отрядов и соединений во вражеском тылу облетела весть о попытках проникновения на отдельных участках в партизанскую зону войск противника. Партизанские части тотчас же отреагировали мощным контрударом. Тогда оккупанты усилили обстрел расположившихся в лесу партизан. На восьмые-десятые сутки окружения партизаны были вынуждены покинуть тёплые землянки. Днём вели бои с наседавшим противником, ночью их донимал артиллерийский обстрел. И хотя потери были незначительны, люди основательно измотались.

В штабе Осназа стало известно, что соединения Фёдорова и Попудренко готовятся покинуть свои землянки, приготовленные на зиму.

Комбриг Шмаков с начальником разведки Сёминым согласовали с ними дату прорыва кольца блокады. Согласились также покинуть район, подвергающийся блокированию оккупантами. Несмотря на то, что до прорыва оставались всего сутки.

В морозной ночной темноте снег искрился голубоватым светом.

В ночь прорыва блокады в перерывах между появлением осветительных ракет партизаны сумели выставить заслоны, оснащённые батальонными и ротными миномётами, а также на гораздо большем расстоянии, на флангах небольшого оврага, установить по противотанковой сорокапятимиллиметровой пушке.

Едва погасла взлетевшая осветительная ракета, заработали партизанские пулемёты, раздались залпы сорокапятимиллиметровых пушек. Минут пять спустя колонна партизан Фёдорова и Попудренко рванула сквозь запорошённый снегом кустарник, откуда взлетали осветительные ракеты.

Блокада Клетнянского лесного массива была прорвана. Молча и бесшумно в снежной ночной тиши в белых маскхалатах скользили лыжники дозора. Вслед за ними двигалась конница, которая неожиданно для противника без единого выстрела лавиной ринулась на прорыв.

Налёт был настолько стремительным, что за считанные минуты более полусотни саней с личным составом соединения Фёдорова и Попудренко на галопе промчались в образовавшуюся брешь в кольце обороны противника.

Ударный головной отряд вместе со штабом командования прорыва, двигавшемся вслед за конницей, проскочил бесшумно. Создалось впечатление, что противник спит мёртвым сном либо растерялся при виде столь громадной массы вооружённых людей. Надо полагать, дежурившие немцы, полицаи и власовцы замерли, увидев такую армаду.

Вдруг вереница самостоятельных отрядов и отдельных групп почему-то замешкались. Возможно, у лошади оборвалась упряжь либо она сама на скаку поскользнулась и свалилась. Однако движение застопорилось. Обозы с запасом вооружения, боеприпасов и ранеными застыли у самого места прорыва. В тот же миг гитлеровцы словно разом проснулись: в воздух полетели ракеты, осветившие местность ярким светом, раздался шквал пулемётного и миномётного огня.

Партизанская колонна сразу расстроилась. Испуганные кони становились на дыбы, метались из стороны в сторону, налетали друг на друга и сталкивались, рвали постромки, опрокидывали сани с партизанами, ранеными бойцами и командирами, а также с боеприпасами.

Противник воспользовался заминкой, обрушив шквальный огонь с флангов в тот момент, когда передовая часть колонны фактически уже преодолела барьер. Трассирующие пули скрещивались в воздухе, вокруг свистели красно-синие огненные фонтаны от разрывавшихся мин и снарядов.

Кругом сверкало, рвались мины и снаряды, раздавались команды и стоны, без конца взлетали осветительные ракеты.

У места прорыва суматоха достигла апогея. Кругом неразбериха, мешанина, толчея в снегу среди опрокинутых саней, бесновавшихся лошадей, очумевших людей.

Головная колонна оказалась далеко впереди. Середина билась в судороге. Хвостовая часть разворачивалась назад.

Внезапно небо словно раскололось. Это со стороны отступивших партизан ударили одна за другой две пушки, и тотчас же оттуда, где металась колонна, разом застрочили ручные пулемёты. На флангах в немецкой обороне плюхались мины, и вскоре грохот увеличился от более мощных взрывов партизанских восьмидесятидвухмиллиметровых миномётов.

Это подошли заслоны белорусских партизан, опоздавших к назначенному времени из-за сбившегося с пути проводника. Случалось и такое. Нередко… Платили проводники за это жизнью…

Внезапно обрушившийся мощный удар в совершенно неожиданном для фашистов месте оказался решающим. На отдельных участках гитлеровцы бросились наутёк, на других перешли к обороне, продолжая вести огонь.

В колонне, завернувшей обратно в лес, кто-то из партизан заметил: огонь противника убавился! Положение изменилось, раздалась команда:

– Стой! Очумели…

Боец в белом овчинном полушубке, достав пистолет, подхватил:

– Назад, за Родину! – и выстрелив несколько раз для острастки в воздух, пробасил: – На прорыв, за Сталина-а!

Несмотря на суматоху, люди, тем не менее, восприняли команду В темноте пронеслось: «вперёд, ура-а!»

Опомнились и немцы. Очевидно, подошло подкрепление. Вновь стали рваться мины, с взлетавшими почти одна за другой осветительными ракетами и дробью строчивших пулемётов. Прорыв блокады сорвался.

Тем временем взмыленные кони с примостившимися как попало на санях партизанами, открывшими для храбрости беспорядочную пальбу, ринулись галопом вслед за повернувшей назад колонной. Это напоминало нашествие обезумевших. Никто не хотел отстать от неё. Только бы догнать! Немцы тем временем направили огонь на отступавшую часть партизан.

От волны разорвавшейся мины выбросило из саней лежавшего раненого. Оглушенный взрывом ездовой не заметил, что за его спиной опустело место. Кони неслись, как ошпаренные, напролом.

Раненый очнулся в снегу и не сразу понял, что произошло. Мелькали сани, всадники, снова сани или пушки. Остановить кого-нибудь не представлялось возможным. Он лежал с простреленной ногой. С трудом приподнялся, замахал руками. Никому до него не было дела.

Собственно, его могли и не заметить. Двигался поток, сравнить который можно было с наводнением. Раненый охрип от крика, от мольбы. К горлу подкатила обида на бездушие своих. Родных. Советских. Он выстрелил из нагана раз, другой… Наконец остановились сани. Упала лошадь. Вторая по инерции протащила её вместе с санями. Сани перевернулись. Их объезжали другие. Никто так и не обратил внимания на лежавшего в снегу раненого…

Мчался бесконечный поток: лошади, орудия, сани с ящиками боеприпасов, с вооружением, с мешками и бидонами с провиантом, бидонами с самогоном. Им не было конца в этот момент сверкнуло огненно-фиолетовое зарево. Яркое, ослепительное! Не стало ни саней, ни последней уцелевшей было лошадёнки, ничего вообще.

Раненый продолжал, лёжа в снегу, истекать кровью. Почувствовав безысходность положения, он выстрелил себе в висок.

Последними поспешно двигались белорусские отряды, примкнувшие к колонне, завернувшей обратно в лес. При создавшемся положении это была наиболее сложная задача: вовремя сняться и суметь уйти без потерь. Тоже одна из важнейших заповедей партизанской войны – не только в наступлении, но и особенно при отходе.

К рассвету одна часть оставшейся колонны – московская бригада осназа майора Шмакова – втягивалась обратно в глубь леса, в покинутый накануне лагерь. Все бросились сразу разжигать печурки. Разумеется, в первую очередь были выставлены заставы. Более усиленные, чем прежде.

Царила обида за неудачу прорыва, сказывалась усталость и, чего греха таить, частью командования, засидевшегося в отапливаемых землянках, владела растерянность. Одолевали мысли, как быть дальше, что предпринять, с чего начать?

Отрезанные противником при прорыве мощные партизанские силы, насчитывавшие десятки крупных отрядов и отдельных диверсионных групп общей численностью несколько тысяч человек с соответствующим вооружением, фактически боя не приняли и вернулись в оставленный район.

Отсечённая при прорыве блокады бригада особого назначения в полном составе вытянулась длинной колонной саней и конницы в сторону покинутого накануне лесного массива.

 

Глава 45

Глубокая ночь. Замерли впряжённые сани с партизанами. Измученные изнурительным отступлением лыжники в маскхалатах с тяжёлым оружием едва держались на ногах, а некоторые и вовсе повалились в снег.

Время от времени тишина нарушалась ржанием коней. Обоз растянулся на километр. То и дело он трогался и так же внезапно останавливался. Причина оставалась неизвестна. Люди молча ждали указаний, но их пока не было слышно. Доходили слухи: «наверное, совещаются»… Вновь запорошил снежок. Его мало кто замечал.

Где-то далеко впереди, вслед за конной разведкой, шёл на лыжах комендантский взвод, прикрывавший командование бригады во главе с майором Шмаковым. В специально сшитой партизанским скорняком новенькой овчинной синеватого цвета бекеше он восседал в шикарном немецком седле, доставшемся ему вместе с откормленным рысаком от перешедшего месяца два тому назад на сторону партизан французского фельдшера Жоржа Бертелье.

За сникшим комбригом неотступно следовала «пэ-пэ-жэ» («походная жена») в такой же бекеше с элегантной пушистой меховой окантовкой. Впрочем, иногда Шмаков что-то невнятно говорил толпившимся около него связным кавалеристам, составлявшим одновременно и его личную охрану. Всех словно подменили. Голосов не было слышно.

Где-то у обоих под стременами топтались изнурённые бойцы с пулемётами, длиннющей увесистой бронебойкой в онемевших руках. Каждый оставался при своих мыслях. Вопросов, связанных с неудавшимся прорывом блокады, возникало множество. Шёпотом прикидывали, к чему всё это может привести. Выводы были неутешительны.

Московская бригада осназа отличалась от местных отрядов и соединений прежде всего оснащением, вооружением, экипировкой, внутренней дисциплиной и сочувственным отношением к местному населению. Разумеется, и к соратникам по борьбе с врагом. По мере возможности выручали их взрывчаткой и боеприпасами. Реже вооружением, когда у них не хватало. Благодаря этому в бригаду вливались отдельные группы, и её численный состав превысил триста душ, включая занятых в огромном хозяйстве.

Первостепенную роль играл личный состав, уровень его интеллекта, порядочность, боеспособность, сообразительность. Много было заслуженных спортсменов Москвы и ближайших районов. Бригада формировалась по инициативе и при личном участии старшего майора госбезопасности Павла Анатольевича Судоплатова – начальника Четвёртого управления разведки и диверсии НКГБ СССР.

Борьба с коварным, изощрённым противником требовала от бойцов постоянного риска и самопожертвования. Абсолютное большинство воинов старались выполнить свой священный долг перед Родиной. Однако попадались и слабовольные либо с червоточинкой. Иногда они бывали склонны к авантюрным поступкам, а иногда и к измене. Однако подобное случалось крайне редко. Как правило, это были люди из числа бежавших из фашистского плена. Но это считалось ЧП и только усиливало бдительность.

Помимо участия в серьёзных операциях, немалые силы приходилось тратить на «вычисление» замаскированных лазутчиков и делать всё возможное для их разоблачения.

Этот вопрос постоянно оставался в повестке дня.

– Не исключено, что они находятся где-то рядом с нами, – утверждал старший лейтенант Котельников.

Некоторые командиры сомневались, как-то нерешительно допускали подобное, другие напрочь отвергали:

– Чтобы фашистский шпион или диверсант находился рядом с нами?! Прямо здесь?! Извини, но ты – малость того.

На том разговор прекращался.

Скептики отделывались поговоркой: не так страшен чёрт, как его малюют. Дескать, мы не глухие, не слепые и кое в чём тоже смыслим.

Немалый вред наносило и тщеславие отдельной личности, облечённой властью. Такому человеку доверяли на самом верху, не ведая о его повседневном поведении и поступках, методах командования. В докладах о положении дел в бригаде и за её пределами зачастую содержалось немало искажений действительного положения дел, что было невдомёк руководству Центра, расположенного за полторы и более тысячи километров от места действия.

Наверху, разумеется, верили отчётным радиограммам. Как правило, они соответствовали существующему положению. Пусть оно представлялось в приглаженном виде или оставалось недосказанным что-то негативное. Думали: не велика беда!

На местах, конечно, были и такие, кто замечал торчавшее из мешка шило. Но кто мог об этом пикнуть? Люди, подолгу находившиеся во вражеском тылу, невольно привыкали ко всему аномальному. То, что вначале воспринималось как «чуждое», теперь казалось лишь «странным».

Одни делали вид, будто ничего не замечают, и помалкивали. Другие, если и позволяли себе слегка дать волю языку, то завуалированно или наедине с верным другом.