Глава 1

В Москве Котельников переночевал у бывшего начальника штаба бригады Шульгина, после ранения работавшего заместителем председателя одного из райисполкомов Москвы.

На исходе первой половины рабочего дня у него состоялась краткая встреча с начальником Четвёртого управления НКГБ СССР генерал-лейтенантом Судоплатовым. Доложил о прибытии. Судоплатов принял его тепло и велел зайти после перерыва.

Поздно вечером Котельникова приняли Судоплатов и Серебрянский. Он высказал своим высшим руководителям сожаление, что ему не удалось, согласно намеченному заданию, покинуть партизанскую дивизию при прохождении вблизи Румынии. Добираться по открытой местности было нереально.

Оба руководителя согласились с ним. Поговорили о положении в Польше и об обстановке во время перехода партизанской дивизии в Восточную Пруссию.

Судоплатов и Серебрянский задали ему ряд вопросов. После того как Котельников ответил на них, Павел Анатольевич велел ему на следующий день зайти к начальнику Первого управления Павлу Михайловичу Фитину. Сказал, что он в курсе дела.

Там же, в Четвёртом управлении, Юрий встретил бывшего начальника Особого отдела партизанской дивизии майора ГБ Стрельцова и подполковника Павла Алексеевича Астахова, который в октябре-ноябре сорок первого года по заданию руководства пешком пересёк линию фронта и добрался до Орла. Оставленный там разведчик с рацией неожиданно прекратил связь. Астахов обнаружил предательство одного из оставленных членов группы сопротивления оккупантам, вернулся в Москву, вторично пересёк линию фронта и доложил о произошедшем в Орле. Это был поистине подвиг! Майору ГБ Астахову присвоили звание подполковника.

Павел Астахов рассказал Котельникову о случае в Орле, когда инструктировал его по приказу начальника Четвёртого управления Судоплатова перед отправкой во вражеский тыл в начале сорок второго года. Тогда, вернувшись из Орла, Астахов доложил, что из трёх оставленных для него явочных квартир две провалены. Немецкая служба СД устроила в них засады, и кое-кого немцам уже удалось арестовать. Благодаря осторожности и необычайной находчивости Астахов сумел установить, кто именно перешёл на службу к врагу. Причём, добровольно, по собственной инициативе… В считанные дни энергичный Астахов установил место, где предстояла встреча предателей с двумя высокопоставленными офицерами СД. Во время встречи произошёл мощный взрыв.

– Небольшой одноэтажный домик снесло, словно его в природе не было! – с улыбкой доложил Судоплатову Павел Астахов.

На стол начальника управления он положил список завербованных немцами агентов, которых они готовили для заброски в Москву. И ещё какую-то важную карту с приложением секретных документов, которые в срочном порядке были пересланы в Генеральный штаб.

Судоплатову пришлось внести ряд коррективов в уже утверждённые задания для направляемых в глубокий тыл фашистских войск спецгрупп и отрядов, сформированных из числа заранее подготовленных людей, входивших в состав Отдельной мотострелковой бригады Особого назначения войск НКВД СССР (ОМСБОН).

 

Глава 2

На следующий день по указанию Судоплатова Котельников прибыл в секретариат Первого управления. Едва вошёл, встретил Богдана Дубенского! В конце сорок третьего года они должны были вместе отправиться во вражеский тыл. Теперь Богдан был секретарём начальника Первого управления. Оба обрадовались, обнялись. Юрий объяснил, что пришёл по указанию Павла Анатольевича Судоплатова. Богдан тут же пошёл докладывать.

Начальник управления Фитин принял его не скоро. Пришлось посидеть в секретариате. За это время он познакомился с начальником секретариата управления Александром Ивановичем Козловым. Как оказалось впоследствии, Козлов пользовался уважением сотрудников аппарата.

С начальником Первого управления генерал-лейтенантом Фитиным состоялся короткий, но конкретный разговор, связанный с Румынией и отчасти Болгарией.

Разумеется, на все вопросы следовал ответ, которым, как показалось собеседнику, начальник управления остался доволен. Под конец беседы Фитин велел Котельникову зайти к товарищу Авакимяну. Сказал, что он у себя в кабинете.

Когда Котельников вышёл от Фитина, улыбающийся Дубенский спросил:

– Ну, как? Доволен?

– Не знаю, – ответил Юрий. – Впечатление вроде бы нормальное. Велел зайти к товарищу Авакимяну.

Богдан пояснил, что это первый заместитель начальника управления, генерал-майор, зовут его Гайк Бадалович. Котельников тут же направился в расположенный напротив кабинет.

Едва он вошёл и по приглашению сел напротив стола, за которым в штатской одежде сидел Авакимян, тот протянул ему необычно длинную картонную коробку, должно быть, с сотней сигарет. Предложил закурить. Но Юрий, поблагодарив, не стал брать сигарету.

– Не курите? – удивился генерал.

– Покуриваю, – стесняясь, ответил Котельников. – Спасибо.

– Американские, «Кэмел», – Авакимян всё еще держал коробку в протянутой руке.

Последовала очередная благодарность. Видимо, генерал понял, что Котельников не решается курить в его присутствии.

Гайк Бадалович говорил очень тихо, подчёркнуто спокойно. Как бы между прочим задавал вопросы, связанные с прошлым Котельникова. Интересовался почти теми же вещами, что и Павел Михайлович Фитин, но более подробно. Спросил: сможет ли он сойти за румына? Был несколько удивлен ответом, что уже находился там под фамилией Россетти, и рассказом о том, что этому способствовало. Узнал, что Котельников владеет болгарским языком, однако в самой Болгарии не бывал. Котельников объяснил, что с детства общался с бессарабскими болгарами. Кроме того, рассказал о беседе в Уфе в начале сорок второго года с генеральным секретарём эвакуированного Исполкома Коминтерна товарищем Димитровым. И что на прощание даже спел ему куплет народной болгарской песенки.

– Товарищ Димитров был растроган, обнял и всё время называл меня «братучек». То есть «братец».

Гайк Бадалович дал понять, что в ближайшее время Котельникову предстоит учёба с подготовкой к предстоящей работе. Всё коротко, чётко, доброжелательно.

Позднее Котельников узнал, что Авакимян в недавнем прошлом находился в США. Защитил там докторскую диссертацию, но некоторое время спустя у него неожиданно возникли неприятности. И Авакимян отбыл на Родину.

Под конец беседы Гайк Бадалович велел Котельникову зайти к полковнику Евгению Петровичу Мицкевичу, в отдел которого он зачислен.

Евгений Петрович был по возрасту старше своих руководителей. Также в штатском и с боевым орденом Красного Знамени старого образца на винте. Произвёл хорошее впечатление.

Разговор фактически повторился, но с дополнением различных деталей из прошлого, участия в войне во вражеском тылу, обстановки и отношения населения к Советской армии.

В тот же вечер при очередной встрече с Мицкевичем Котельников пообщался и с его заместителем – подполковником Львом Абрамовичем Гесельбергом и с непосредственным начальником отделения Григорием Марковичем Хейфицем – приятным, интеллигентным, всегда в штатском, но в звании подполковника. Хейфец сказал, что со следующего дня Котельников временно будет жить на одном из объектов в приличных условиях. Это оказался огороженный забором особняк с огромным ухоженным садом. При входе в будке с телефонным аппаратом дежурил человек в штатском при кобуре с оружием на поясе.

Прибывшему предоставили в особняке отдельную комнату. Он был обеспечен завтраком и ужином в любое вечернее время. Ежедневно до полуночи, пока работал метрополитен, находился в управлении.

На изолированном от внешнего мира объекте обитали ещё несколько человек. Общение с ними заключалось в том, что они вежливо, но сухо раскланивались. Фактически молча. Встречались при входе в небольшую столовую либо при выходе из неё. Котельников слышал, что одного из них звали Фридрих. Он произнёс несколько слов на немецком языке по поводу зарядившего дождя.

Котельников пришёл к выводу, что никто из находившихся в небольшом «пансионе» не говорит по-русски.

Через несколько дней Котельникову предоставили просторную комнату в коммунальной квартире у Земляного Вала, на улице Карла Маркса, 13. В трёх трамвайных остановках от площади Дзержинского, где находился наркомат.

При подготовке к предстоящему заданию Котельников испытывал удовольствие от общения с Гайком Бадаловичем Авакимяном. Под его руководством изучалась насыщенная программа с преподавателями, начиная с грамматики русского языка, правил хорошего тона, которым обучала, между прочим, княгиня Волконская до микрофото и изучения истории ВКП(б). На одном из экзаменов присутствовал Гайк Бадалович.

Учитывая тяжёлое положение с питанием в военное время, ведомство обеспечило нового работника талонами на обед в ресторане «Астория» на улице Горького. Там обедали также служащие Моссовета.

Вдобавок раз в десять дней, 1-го, 11-го и 21-го, Котельникову на квартиру привозили объёмный пакет с продовольствием: примерно 300 граммов красной рыбы – кеты или сёмги, иногда лососины; редко взамен две большие сельди; 300 или 400 граммов сыра, десяток яиц, 400 или 500 граммов сухой колбасы, баночку джема или варенья, 150–200 граммов сливочного или топленого масла; десять пачек папирос «Ява» или «Казбек» и одну коробку спичек. Ко всему ему ещё выдали продовольственную месячную «рабочую карточку» на овощи. Юрий брал себе картофель. Талоны на остальные овощи отдавал соседям по квартире.

 

Глава 3

Где-то на исходе сорок четвёртого или в январе сорок пятого года в зале ожидания Киевского вокзала Москвы Котельников случайно встретил бывшего власовца – старшего лейтенанта Ищенко, перешедшего со своим подразделением к партизанам. Он был в армейской шинели с погонами майора! Столкнулись лицом к лицу! Тот скользнул по Котельникову рассеянным взглядом и никак не отреагировал. Будто они незнакомы.

Котельников тоже сделал вид, будто не узнал его. Сам был в штатском. Попытался проследить за ним, но майор растворился в запруженном людьми вокзальном зале. Был ли он в действительности майором Советской армии при наличии гитлеровского «Железного креста»? Это осталось тревожной загадкой…

К сожалению, запамятовал его имя. Тогда радиограмма с упоминанием Ищенко в качестве командира роты «власовской» армии, перешедшей в бригаду осназа НКВД, была отправлена в Центр за подписью «Свой». Наверняка хранится в архиве Четвёртого управления.

Как сложилась дальнейшая судьба Ищенко при соединении партизан с Советской армией, трудно сказать. «Всё могло быть, ибо всё уже бывало».

Когда Котельников встретился с ним впервые, Ищенко было тридцать – тридцать пять лет.

 

Глава 4

Пришло время Котельникову готовиться к выполнению главного задания. Теперь, возможно, будет легче отправиться за рубеж.

Одновременно он оставался на занимаемой должности в полку ОМСБОНа. Фактически только числился.

Шла напряжённая подготовка к предстоящей работе. Поскольку в наркомате ощущалась теснота, ему поставили небольшой стол в углу кабинета наркома ГБ Эстонии генерал-майора Кумма. Генерал держался подчёркнуто скромно, тихо занимался своими служебными делами. Часто к нему заходил его помощник капитан Кольк, у которого был отдельный кабинет на том же этаже.

В полночь буфетчица в белоснежной косынке и отутюженном фартуке приносила на покрытом накрахмаленной салфеткой подносе положенные генералу стакан чая с лимоном, два кубика сахара, бутерброд с сёмгой или сырокопчёной колбасой, иногда бутерброд с паюсной икрой и приличного размера марципан.

Кумм часто предлагал молодому человеку положенную ему в полночь еду, приговаривая:

– Не стесняйтесь, ешьте! Мы с супругой сегодня идём в Большой театр (или в какой-нибудь другой).

Котельников благодарил и отказывался.

Уходя, генерал напоминал:

– Непременно съешьте ночной рацион!

Котельников не знал, как быть: хотелось, но стеснялся.

Буфетчица приносила накрытую салфеткой еду и тут же уходила. Не зная, как быть, Юрий всё-таки съедал то, чего никогда не только не ел, но и не видел. На следующий день растроганный Котельников, краснея, благодарил Кумма и чувствовал себя крайне неловко.

Трудовой день порой длился до рассвета. Нередко из окна одного из этажей здания, расположенного напротив станции метро Площадь Дзержинского, было видно, как люди уже выходят из подземелья и идут на работу, а в наркомате ещё не уходили домой.

Как-то в разговоре Кумм признался, что в прошлом у себя на родине был каменщиком. Высоченный, широкоплечий, степенный, обычно молчаливый, с замедленной реакцией, красавец с золотисто-волнистой, словно после укладки парикмахера, шевелюрой, в отутюженном элегантном генеральском мундире он казался принцем! При этом очень тихий, спокойный, интеллигент высшего класса.

Когда Котельников прощался с Куммом, благодарил и извинялся за причинённые неудобства, тот встал и, выйдя из-за стола, взяв Юрия за локоть:

– Мне было приятно ваше присутствие. Желаю вам удач. А когда кончится война, приезжайте в Эстонию. Народ у нас добрый, трудолюбивый, вежливый.

 

Глава 5

Котельников находился в кабинете начальника отдела полковника Евгения Петровича Мицкевича– давнего закордонного работника, пережившего к тому времени серьёзные потрясения, арестованного и вскоре оправданного. Мицкевич сообщил своему подчинённому, что из Центрального Комитета партии поступил положительный ответ на запрос о его поездке за рубеж.

Юрий был приятно удивлён. Понятия не имел, что такой запрос посылался в высшую партийную инстанцию.

– Поэтому, – продолжал Евгений Петрович, – возможно, завтра, у вас состоится встреча с высшим руководством. Надо иметь это в виду и быть готовым к вопросам, которые могут возникнуть во время беседы. Вас представит начальник управления товарищ Фитин.

– Но я буду, если можно, без наград.

– Напрасно! Видите, при мне она.

На следующий день в назначенное время Котельников уже сидел в приёмной. Тотчас же выпрямился, когда вышел начальник управления Павел Михайлович Фитин и сказал: «Пошли».

Определённый мандраж Котельников, конечно, ощутил. Он хорошо помнил состоявшуюся там года два тому назад «очную ставку» с начальником разведки Сёминым.

Войдя в кабинет высокого руководителя, Фитин поздоровался и тут же передал ему папку. Берия с папкой в руке указал на стулья у столика, придвинутого к его большому письменному столу, и несколько небрежно протянул Фитину газету:

– Полюбуйтесь.

Тот развернул её и тут же грустно заметил:

– В курсе я, Лаврентий Павлович.

– Чего он лезет в объектив?! – резко отреагировал глава ведомства.

– К сожалению…

– Что значит, к сожалению? – отрезал Берия. – Забыл, где находится…

– Видимо, не сообразил, либо это произошло неожиданно и случайно.

– Отозвать и посадить!

– Понял, Лаврентий Павлович, – ответил генерал Фитин.

Берия занялся чтением приколотого к папке листа бумаги. Почти тут же тихо заметил:

– Запятая есть…

– Да, – спокойно ответил Фитин. – Но там всё в порядке.

Берия продолжал читать. Немного спустя озабоченно сказал:

– Но мы такого молодого ещё не посылали на столь ответственную работу.

Котельников понял, что речь идёт о нём, поскольку Фитин сказал: «Он почти всю войну от нас пробыл в тылу врага с постоянной связью. Здесь тоже всё в порядке».

Берия промолчал, продолжая читать приколотую справку. Котельников сделал вывод по поводу проскользнувшей «запятой». В автобиографии в графе «Имеются ли родственники за границей?» он написал, что брат матери живёт в болгарском городе Бургасе, имеет небольшой магазинчик готовой мужской одежды. Эмигрировал туда в тысяча девятьсот двенадцатом году, чтобы избежать призыва на начавшуюся Балканскую войну во времена, когда Бессарабия входила в состав царской России.

Берия отодвинул от себя папку и, обращаясь к Котельникову, который моментально встал и замер, сказал:

– Хочу, чтобы вы знали, что если, как учит нас товарищ Сталин, когда будете за кордоном, у вас вдруг появится «головокружение» и вы вздумаете порвать связь с Родиной, мы ни на минуту не остановимся, чтобы вас разыскать. И будем разыскивать до тех пор, пока здесь, в вашем деле, не появится справка о вашей могиле с вашим трупом! Вы поняли, о чём говорю?

– Всё понял! И, пожалуйста, не беспокойтесь, – отчеканил Котельников дрогнувшим голосом. – Я всегда был и останусь до последнего дыхания предан Советской Родине и родному ведомству. Ничего другого быть со мной не может. До конца жизни!

– Не обижайтесь на мои предупреждения, – смягчив тон, продолжал грозный руководитель. – Когда вы будете сидеть здесь, на моём месте, вы так же будете обязаны предупреждать отправляющихся за кордон. Вы поняли, о чём говорю?

– Так точно, понял! Ещё раз заверяю вас и начальника управления товарища Фитина, что останусь таким, каким был в Румынии ещё до нападения Германии и на протяжении всей войны во вражеском тылу, где более тридцати двух месяцев выполнял задание наркомата.

Берия опустил голову. Видимо, перечитывал напечатанное на листке, прикреплённом к папке. Но очень быстро оторвался от неё и спросил:

– Есть вопросы ко мне?

Котельников вскочил с места:

– Всё абсолютно ясно и понятно. Никаких вопросов у меня нет.

Берия почему-то взорвался:

– Что значит – нет никаких вопросов? Ко мне люди мечтают попасть на приём, что-то попросить жизненно важное. – И обращаясь к Фитину, добавил: – А у него, видите ли, нет вопросов! Коммунизм наступил!..

Юрий испугался и тут же виноватым голосом отреагировал:

– Пожалуйста, извините. Неудобно было сказать, что переживаю за маму. Мы расстались ещё шестнадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года. При эвакуации с границы с Румынией на Дунае. С тех пор ничего не знаю о её судьбе.

– Что у неё было из документов?

– Паспорт и справка, что находится на иждивении сына – работника Горотдела НКГБ УССР. Мама с трудом расписывалась…

– С такой справкой, если она попала к фашистам, вам лучше знать, что могло приключиться.

– Насмотрелся, находясь в тылу врага. Извините, пожалуйста.

– Я не забыл ваш поступок с так называемыми отравляющими веществами.

– Это был мой долг, – тихо заметил Котельников.

– Что ж… Желаю успехов в новой роли при выполнении задания.

– Буду стараться. Благодарю вас за напутствие. Всё будет выполнено!

Котельников воспрял духом. Польщённый приёмом, отправился доложить начальнику отдела Мицкевичу о состоявшейся встрече.

В ту же ночь к нему пришёл полковник и попросил установочные данные матери. У неё была фамилия мужа, как и у сына до изменения её в сорок первом году в Куйбышеве в связи с предстоящим заданием. Догадывался, кем дано такое распоряжение. Расстрогался.

Евгений Петрович Мицкевич пояснил, что «телеграфный розыск», тем более «молния», обойдётся очень дорого.

Котельников в ответ, конечно, благодарил. Однако про себя не верил, что найдут мать. Перед глазами стоял случай, свидетелем которого он был на оккупированной врагом территории. Эсэсовская зондеркоманда перехватила колонну повозок с эвакуировавшимися семьями лётчиков какого-то захваченного фашистами посёлка при аэродроме. Всех, в том числе стариков и детей, загнали в деревянное здание школы, на скорую руку заколотили входную дверь и окна, облили бензином и подожгли. То же самое могло случиться и с его матерью.

Позже подобную зондеркоманду партизанам осназа удалось обнаружить, когда эсэсовцы мылись в санпропускнике-бане при железнодорожной станции. Партизаны напали на санпропускник, под шквальным огнём пулемётов и автоматов кто-то из эсэсовцев сумел разбить окно, помещение вмиг наполнилось паром. Но даже те, кто сумел выскочить в разбитые окна, всё равно уже больше никогда не мылись… Стоял сильный мороз, руки примерзали к стволу автомата. Санпропускник с одеждой нацистских вояк был взорван.

В те дни по несколько раз на протяжении суток в наушниках рации раздавался гневный и размеренный голос диктора московского радио Левитана: «Смерть фашистским оккупантам!»

 

Глава 6

Подготовка к предстоящей работе шла усиленными темпами. С шести утра и зачастую за полночь. Некоторые преподаватели приходили к «ученику» на квартиру. Один из них три раза в неделю к восьми часам утра. Иногда бывали даже двое.

Вечерами в наркомате Юрий читал материалы ТАСС и другие, которые не публиковались в прессе.

Вечер Дня Победы 1945 года он отметил на Красной площади. Здесь – второй раз за свою жизнь! Вспомнил, как перед отправлением на задание в тыл врага машины остановились у Мавзолея. Молча давали присягу громить фашистских оккупантов. Но, как потом оказалось, Ленина не было в Мавзолее, его увезли вглубь страны. Стоявшие перед Мавзолеем не знали об этом.

Всю ночь Котельников пробыл среди стихийно собравшегося радостного народа на переполненной Красной площади. Это было немыслимое веселье, обнимались незнакомые люди, у кого-то нашлась выпивка, но всё было уравновешенно, искренне, достойно.

Юрий покинул Красную площадь на рассвете, когда веселье ещё продолжалось.

 

Глава 7

Как-то ночью во второй половине сорок пятого года один из руководителей управления велел Котельникову зайти. Там он неожиданно увидел Галюгу. Был поражён! Оказывается, Галюга жив! И не только жив: его упитанное, холёное, возмужавшее лицо выделялась белизной, как бывает при испуге. В потрясающем кителе с блестевшим золотом орденом Ленина на винте, позолоченных погонах майора и в сапогах с твёрдыми, блестевшими лаком голенищами. Словом, не хуже, чем года три или немного больше назад, когда командовал во вражеском тылу партизанской дивизией вместе с комиссаром майором Михаилом Петровичем Зиненковым.

Удивлённый Котельников не знал, как быть. Разумеется, не бросился его обнимать, как было принято в таких случаях. Только сказал:

– О, привет…

Галюга рассказал Котельникову, что побывал у товарища Булганина, тогда министра обороны СССР, и немного о встрече с ним. Затем коротко поделился обстоятельствами, при которых очутился в плену у немцев. Оказалось, что у самолёта с раненым Галюгой отказал двигатель. Он произвёл вынужденную посадку, не долетев до линии фронта. На оккупированной немцами территории. Но тогда партизаны об этом понятия не имели. После окончания войны Алексей Галюга был освобождён советскими войсками и прибыл в Москву.

 

Глава 8

Одиннадцатого января тысяча девятьсот сорок третьего года немцам удалось взять обильный улов в Брянских лесах. К северо-западу от деревни Перестряж (ныне – Ульяновский район Калужской области) совершил аварийную посадку советский самолёт. В плен были взяты один раненый, члены экипажа и пассажиры. Одним из них оказался Алексей Николаевич Галюга.

Подробности его пребывания в плену всплыли в связи с рассекреченными в Германии в 2010 году материалами периода Второй мировой войны. В одном из документов был обнаружен оригинал допроса, оказавшегося в плену у гитлеровцев, советского майора Галюги.

Копия немецкого оригинала:

«Osebast sto

September 8th; 18.48

БА-МА, КН 21-2/725Ь, с. 173

Главное командование второй танковой армии Ставка армии,

23.1.43

В1с /Офицер Абвера III

Отношении: пленный русс. Майор Галюга

Отчет

Докладываю, что во время моего сегодняшнего допроса русс. майора Галюги, пленный в разговоре со мной высказал следующее:

Алексей Николаевич Галюга родился восемнадцатого февраля тысяча девятьсот шестнадцатого года в Черниговской губернии. Учился на слесаря, но в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, когда Красной армии были крайне нужны офицеры, он начал свою военную карьеру. В тысяча девятьсот сороковом году окончил военное училище и стал офицером, получив воинское звание – лейтенант. В момент начала войны тысяча девятьсот сорок первого года Галюга служил командиром роты в 330-й стрелковой дивизии 10-й армии».

На самом деле, всё было несколько по-другому. До войны учился в Академии имени Фрунзе, которую окончил в августе тысяча девятьсот сорок первого года. Из академии Галюга был направлен в Тулу, где формировалась 330-я Тульская стрелковая дивизия, на должность начальника разведки этой дивизии. В течение пятнадцати суток дивизия была сформирована и выброшена для подкрепления отступающих частей в направлении Волоколамска. На этом участке Галюга пробыл три дня, потом дивизия получила приказ свёртываться и выезжать в Сызрань.

Когда развернулась 10-я армия, 330-я Тульская стрелковая дивизия была включена в неё и тут же переброшена в г. Рязань. В ночь на шестое ноября тысяча девятьсот сорок первого года дивизия была брошена в бой.

В начале января тысяча девятьсот сорок второго года во время немецкого наступления и боев в районе Сухиничей Галюга со своей ротой попал в окружение недалеко от Кирова и получил приказ не возвращаться, а присоединить остатки роты к партизанскому отряду. Перед ним была поставлена задача уничтожать немецкие линии коммуникаций. Вскоре после этого Галюга передислоцировал свой отряд к северу от Брянска.

В течение тысяча девятьсот сорок второго года он два раза на три дня улетал в штаб 10-й армии на Большую землю. Там ему было присвоено воинское звание – майор. Кроме того, он был награжден орденом Ленина (№ 9034) и тринадцатого ноября тысяча девятьсот сорок второго года стал командиром 2-й клетнянской партизанской бригады.

Два месяца спустя раненный Галюга в результате вынужденной посадки самолёта попал в немецкий плен. Через несколько дней он подал заявление советскому государству с просьбой обменять его на одного или нескольких немецких офицеров.

Во время допросов майор Галюга приводил интересную информацию о внутриполитических событиях в Советском Союзе во время войны. Или всё же выдача этой информации была только уловкой Галюги и пересказом каких-то слухов?

Далее из немецких документов:

«БА-МА, КН 21-2/725Ь, с. 173

Главное командование второй танковой армии, Ставка армии, 23.1.43

В1с /Офицер абвера III.

Отношение: пленный русский майор Галюга

Отчёт.

Докладываю, что во время моего сегодняшнего допроса русского майора Галюги пленный в разговоре со мной высказал следующее:

[…]

2) Галюга дал понять, что в настоящее время среди офицеров Красной армии растёт влияние националистических взглядов и говорят о том, что в ближайшее время исчезнут все евреи. Он утверждает, что хотя он и учился в военном училище, но до осени тысяча девятьсот сорок второго года не знал о том, что братья Кагановичи, Литвинов и другие русские комиссары являются евреями. Об этом нигде не говорилось. Русская организация офицеров, которая в настоящее время имеет решающее значение, поставила себе целью устранить всех евреев. На мою реплику, что в таком случае война между Германией и Россией больше не была бы необходима, мой собеседник отвечал вежливой улыбкой. Он только спросил у меня, знаю ли я про то, что с начала января тысяча девятьсот сорок третьего года в Красной армии для офицеров вновь введены старые погоны, как при царе. Он интересовался, попадали ли уже в плен офицеры с такими погонами. Также он утверждал, что Мехлис после падения Ростова уже не является главным комиссаром Красной армии, что он был сослан в какую-то дивизию, и приказы, которые поступали за подписью Мехлиса, на самом деле уже исходили не от него. Этим примером он подтвердил мне то, что евреи на самом деле удаляются из армии»».

Резюме офицера, проводившего допрос:

«Я придерживаюсь точки зрения, что примерно семьдесят пять процентов речей русского майора Галюги могут соответствовать фактам. Как известно, Галюга просил обменять его на одного или нескольких пленных немецких офицеров. Приблизительно через семь дней (по оценке русского врача) он будет транспортабелен. До этого времени нужно обдумать вопрос о целесообразности обмена Галюги на некоторое количество (от пяти до десяти) немецких офицеров. При этом нужно попробовать провести с ним беседу и сделать полезным для нас в том смысле, чтобы он помог нам связаться с русским движением офицеров, если оно на самом деле существует. Наш лозунг против всемирного иудаизма и вредного коммунизма, как представляется, правильно понят русскими националистами. В этом смысле попытка сблизиться с этим движением должна быть сделана. Так как Галюга был привезён сюда только этой ночью, у него не было возможности увидеть у нас что-либо секретное. То, что он видел здесь, несомненно, уже известно на той стороне. Естественно, к данному предложению Галюгу нужно подготовить, и сделать это предложение постепенно. Собственно, мы не рискуем ничем, так как если получим за него пятерых немецких офицеров, то уже можно считать, что он отдаст нам свой долг. Однако если действительно имеется такое русское движение среди офицеров, о котором говорит Галюга, то при тех традиционных противоречиях, которые существуют между Англией и Россией, и при том уважении, с которым русские всё ещё относятся к немцам, можно подготовить большое политическое событие. Поэтому стоит рискнуть кое-чем, чтобы выиграть возможно большее».

Майор…» (неразборчиво)

«Главное командование второй танковой армии Ставка армии, 15.2.43

1с / Офицер абвера начальнику

(Интересные фрагменты из дополнительного допроса Галюги):

«К 1с

При переводе пленного майора Алексея Галюги из Орла в крепость Бойен мне представился случай проводить в течение нескольких дней его допросы. Во время этих бесед удалось выяснить следующее:

1) Отмена комиссаров в русской армии

После поражений на Керченском полуострове, под Харьковом и после падения крепости Севастополь главнокомандующий русским западным фронтом генерал Жуков созвал к себе армейских командиров и опросил их по вопросу о возможной поддержке его инициативы об отмене комиссаров в армии, которую он собирался предложить Сталину. При этом обсуждении (в котором Галюга якобы также принимал участие) Жуков констатировал, что основную причину русских поражений нужно искать в институте комиссаров. Комиссары как политические контрольные органы коммунистической партии всегда имели пагубное влияние на военную борьбу. Они часто отменяли боевые приказы, а также по собственной инициативе лично отдавали приказы, которые срывали все боевые расчёты командиров.

После того как Жуков убедился в том, что командиры его поддерживают, и после того как началось летнее немецкое наступление, Жуков лично обратился к армейским командирам Южного и Северного фронтов по этому же вопросу. Они тоже поддержали его. Затем он как так называемый освободитель Москвы обратился к Сталину лично и доложил ему, что только полное доверие к армейскому командованию ещё может спасти Россию. Далее он потребовал упразднения должностей комиссаров, а также полного исключения из обсуждений военных вопросов коммунистической партии. Сталин якобы попросил довольно долгое время на размышление и уступил только в августе тысяча девятьсот сорок второго года. Жуков тогда якобы представил проект приказа и продавил свое предложение. Все еврейские комиссары были сокращены. Русские комиссары и комиссары других народностей оставались в армии только при наличии положительного отзыва их непосредственного командира. Все остальные комиссары были уволены из армии. Также влияние партии было исключено в чисто военных вещах полностью. Тем не менее Сталин настоял на том, что в частях могут существовать партийные ячейки, которые, однако, не имели возможности для распоряжений в военном секторе. Вначале офицеры не хотели идти на эти уступки. Но потом решили, что таким образом они будут знать точно всех коммунистов, и уступили Сталину.

Когда это требование армейских командиров прошло, Жуков не остановился и продолжил шаги по превращению Международной Красной армии в русскую Национальную армию. Были учреждены новые награды, такие как орден Александра Невского, Кутузова и т. д. Тогда же были введены погоны для офицеров, подобные царским. Офицерам стали выделять адъютантов. Солдатам разрешили посещать вновь открывшиеся церкви. Дальнейшая национализация происходит и теперь.

Как пояснил Галюга, цель Жукова после конца победоносной войны – создать новую национальную Великороссию. В этой России никакие коммунисты и евреи не должны больше править. Галюга сказал, что все русские высокопоставленные офицеры точно знали, какой опасной игрой они занимаются. Но они считают, что смогут выйти победителями на политическом фронте, так как надеются на поддержку народа. По этой причине Жуков реализовал меру, согласно которой пользующееся дурной славой НКВД также не распоряжается больше в армии. Этой организации в настоящее время подчиняются только гражданские жители. Военные инстанции создали для поддержания порядка в воинских частях так называемые особые отделы (О/О), которые существуют в дивизиях и армиях. В случае необходимости они передают обвиняемых военному прокурору, и он обвиняет их перед военным судом. Кроме того, Галюга сказал, что в настоящее время трудно предсказать, как закончится борьба между Сталиным и Коммунистической партией и Жуковым и армией. Ещё он сказал, что Жуков правильный человек и не боится употреблять все средства для достижения своих целей.

2) Новая русская тактика наступления

[…]

3) Борьба на лесной территории

4) Дальнейшее применение Галюги. При нашем последнем общении Галюга выражался в том смысле, что он был бы готов полностью предоставить себя в распоряжение вермахту, чтобы добиваться уничтожения коммунизма. Однако он соглашается сделать это только в случае, если ему обеспечат сотрудничество с людьми, к которым он имеет абсолютное доверие.

Заключение:

Если при первых допросах Галюги я придерживался того мнения, что он правдив приблизительно на семьдесят пять процентов, то теперь я придерживаюсь точки зрения, что его слова соответствуют действительности. Галюга отлично понимает, что после того как он подписал листовку, адресованную партизанам, он конченый человек для коммунистической России. Поэтому он мог бы вернуться только в национальную Россию, которая была бы союзной с Германией. Отсюда его желание помогать немецкой армии. Я предлагаю бронировать Галюгу в лагере Бойен и иметь в виду для использования в нашей армии. После того как наша армия задержит русское продвижение на фронте и путём активных действий убедит русских, что наша сила не сломлена, должно наступить время, когда Галюга может нам пригодиться и будет использован. Майор…» (неразборчиво)

 

Глава 9

В один из ближайших дней, когда Котельников собирался выйти из дома и ещё находился в коридоре, до него донёсся телефонный звонок. Он бегом вернулся в комнату и успел поднять трубку. Послышался голос начальника отделения Григория Марковича Хейфеца:

– Хочу поздравить, Юрий Антонович, – он сделал интригующую паузу.

– Спасибо, Григорий Маркович, – ответил Котельников. – Присвоили Героя?

– Я бы сказал, у вас радость больше, чем из-за Героя.

Котельников подумал: что же тогда может быть? В те дни с раннего утра до глубокой ночи по радио только и слышно было о том, что товарищу Сталину присвоено звание генералиссимуса и он награждён вторым орденом Победы.

Котельников в шутку ответил:

– Значит, и мне присвоили генералиссимуса и орден Победы?

Хейфецу ответ не понравился:

– Язвить вам не к лицу, – недовольным тоном произнёс Григорий Маркович. – Ваша мамаша найдена. Я дежурю по наркомату и получил такое сообщение. Она живёт в городе Махачкале Дагестанской АССР, работает в республиканской прокуратуре уборщицей.

– Вы, пожалуйста, извините, Григорий Маркович, – виновато ответил Котельников. – Я неправильно отреагировал. И большое вам спасибо за сообщение, Григорий Маркович! Действительно, для меня это больше, чем звание Героя.

– Я дежурю по министерству, – повторил Хейфец. – Министр ГБ Дагестана, доложивший об обнаружении разыскиваемой женщины, не знал, с чем это связано. Я посоветовал оказать ей материальную помощь.

Котельников снова поблагодарил за сообщение, но был уверен, что речь идёт об однофамилице. Или это ошибка.

Но, оказалось, ошибся Котельников.

Махачкала, воскресный день. Послышался стук в дверь. Открыла женщина, которая за ночлег прислуживала в доме зубного врача. На пороге она увидела военного в фуражке с васильковым верхом. У неё тревожно забилось сердце.

На плохом русском языке военный спросил, как её фамилия. Получив ответ, велел одеться и следовать за ним. Женщина, естественно, испугалась и тут же сообщила хозяевам, что её забирают в НКВД. Те её успокаивали, но сами тоже встревожились.

Военный привел её в НКВД, мимо которого она приходила раз в две недели во двор соседнего здания за получением помощи на основании имевшейся у неё справки, выданной в Болграде ещё в первые дни войны, о том, что её сын – работник НКВД. Однако срок справки давно истёк, а обновить было не у кого. На складе жалели её и давали то, что оставалось. Она всегда дожидалась хозяйственного мыла, очень дефицитного в то время.

Солдат подвёл её к главному входу. Женщина удивилась. Огромные красивые двери с большими, блестевшими золотом ручками! Они всегда обращали на себя её внимание, когда она проходила мимо по дороге на склад. А внутри мраморная лестница, застланная красивой дорожкой! Женщина быстро сняла туфли, но раздавшийся сверху женский голос велел подниматься наверх в обуви. Она взяла туфли в руку и так стала подниматься по лестнице. Наверху её встретила секретарша министра. Она и велела пришедшей надеть туфли.

Испуганная женщина вошла в кабинет. Навстречу ей поднялся генерал в форме. Много раз, проходя мимо НКГБ, она видела его, когда он приезжал на автомобиле с занавеской на заднем стекле. Очень вежливо он спросил, кто у неё есть в Москве? Она ответила, что никого нет. Был сын, в начале войны они расстались у самой границы с Румынией, и с тех пор она ничего о нём не знает. Министр попросил написать расписку в получении пятисот рублей. Женщина призналась, что писать не умеет и к тому же не знает, за что?

Тогда генерал спросил, сможет ли она расписаться? Женщина ответила, что это она умеет.

Расписку за неё написала секретарша, которая и передала ей пятьсот рублей. Она боялась брать: «Деньги-то большие! Месячная пенсия – шестьдесят рублей. Вдруг вкралась ошибка? К тому же не сказали, за что дают такие большие деньги?!»

Секретарша уговорила её расписаться и взять конверт с деньгами.

Вернувшись домой, она отдала полученные деньги на хранение хозяевам, у которых жила и работала снимала комнату. Через день-другой ей сообщили, что её сын жив и находится в Москве, дескать, поэтому ей оказана материальная помощь.

В Москве, на платформе Курского вокзала, после ожидания поезда, который опоздал более чем на час, Юрий увидел мать, выходившую из вагона в сопровождении майора, как оказалось, командированного в Москву по своим делам и заодно приглядывавшего за женщиной до её встречи с сыном. На ней была довоенная кофточка и авоська в руке. Юрий, естественно, поблагодарил майора за внимание к матери.

Встреча была устроена сыном таким образом, чтобы избежать переживаний матери. Когда они уже приехали домой, она вспомнила, что забыла о приготовленных к встрече с сыном валериановых каплях.

Котельников с благодарностью доложил руководителям управления о прибытии матери.

С первого дня её приезда в Москву она жила вместе с ним. Благо, что помимо кровати в комнате был большой диван, огромный письменный стол, шифоньер и прочее. На стене висел ковёр.

В трёх комнатах квартиры жили профессор Васильев с женой, сыном-студентом и престарелой бабушкой. Остальные семьи занимали по комнате: одинокая врач Боткинской больницы, муж и жена – аптечные служащие, очень приятная семья – билетёрша Большого театра с матерью и воспитанным тихим сыном Женей, отец которого, архитектор, участник войны с первого дня, пока ещё не демобилизовался. Обитал там также немолодой армейский шофёр с женой. Все приятные люди. Одна из комнат, долгое время стоявшая опечатанной, принадлежала репрессированному зубному врачу – немцу по национальности. Временно в ней поселился Котельников. Теперь с матерью.

Длинный коридор к моменту его заселения находился в страшном запустении, горела единственная едва светившая синяя лампочка. С потолка свисала электропроводка. В один из дней Котельников ввернул раздобытую где-то стосвечовую нормальную лампочку, прибил свисавшую с потолка проводку. Вернувшиеся с работы соседи вначале решили, что попали не в свою квартиру. Словом, марафет был наведён даже в туалете, где прежде сиденье состояло из двух половинок и также едва светила пятнадцативаттная лампочка. Также синим светом.

Обрадованные соседи в то же время ужаснулись, поскольку яркий свет нарушал существовавший лимит на электричество. Об этом молодой военный сосед не знал. Успокоил их, взяв на себя оплату потребляемой электроэнергии.

Соседка – пожилая провизорша аптеки, радуясь и смеясь, заметила:

– Ой, товарищ Юрий, вашей будущей жене крепко достанется, если попадётся неряха.

– Перевоспитаем! – посмеиваясь, заметил в ответ новый сосед.

В одну из ночей, когда все спали, мать Юрия вымыла в довольно длинном коридоре запущенный пол. Он оказался паркетным. Заблестел!

На утро только и были слышны восторженные голоса:

– Вот у кого унаследовал порядок наш молодой сосед!

…Начальник отделения Григорий Маркович Хейфец в завершение разговора по служебным вопросам велел Котельникову на следующий день вместе с матерью сходить на Никольскую улицу, наискосок от аптеки, где во дворе дома стоит внушительное здание с огромными окнами, сплошь завешенными портьерами. Там склад. Вывески нет. На двери кнопка звонка.

– О вашем приходе знают. По указанию нашего самого, самого большого руководителя на этом складе сможете кое-что приобрести из одежды для матери.

На следующий день Юрий с мамой быстро нашли Никольскую улицу и наискосок от аптеки Ферейна во дворе увидели массивное здание с огромными окнами. Позвонили, входная дверь открылась. Назвали свою фамилию и их впустили вовнутрь.

Это был огромный вещевой склад. Их обслуживал аккуратный немолодой человек с элегантно подстриженной бородкой. Своим видом он напоминал дореволюционного купца, которого можно было увидеть в иллюстрированных журналах того времени. К тому же интеллигентный, добродушный, на редкость услужливый.

Он одел мать Юрия, что называется, с ног до головы. Здесь экипировали служащих ведомства, отъезжавших за рубеж: нижнее бельё, халаты, платья и юбки, парадный костюм для приёмов, разная обувь и прочее, вплоть до расчёски и зубной щётки. Всё было уложено в два больших импортных чемодана. Вдобавок зимнее шикарнейшее пальто с огромным шалевым чёрным каракулевым воротником и каракулевой муфтой.

Котельников испытывал искренние чувства благодарности за умопомрачительный подарок главного руководителя министерства. При этом он полагал, что стоимость столь разнообразной одежды будут высчитывать из его зарплаты. По прикидкам, наверное на протяжении не менее двух лет. Если не больше. Но и здесь он ошибся, абсолютно всё оказалось бесплатным.

Кстати, Юрий не сразу обратил внимание, что в этом складе-магазине не было кассы. Прикреплённый товаровед предлагал, примерял, советовал и упаковывал, согласно напечатанному списку. Потребовалось только расписаться в получении первоклассной одежды, о чём за свою жизнь ни сын, ни тем более мать не смели мечтать! Были ошеломлены! Не верили, сомневались, но всё было именно так.

Когда при встрече с Судоплатовым Котельников рассказал о бесплатной экипировки матери, Павел Анатольевич многозначительно посмотрел на него:

– Стало быть, Лаврентий Павлович запомнил ваш подвиг с немецкими «отравляющими веществами»! Это приятно.

– Мне, Павел Анатольевич, забыть о таком внимании к моей матери было бы равносильно проявлению чудовищной неблагодарности. Я тронут до глубины души!..

Пару месяцев мать прожила с сыном. Но ему предстояла длительная командировка. Как быть? Мать не хотела оставаться одна в незнакомой и шумной столице. С согласия руководства Юрию пришлось срочно отвезти её в Кишинёв на постоянное место жительства. (Вначале намеревались в Болград, но поступили сведения, что там проблемы с электричеством, водой и многим другим – результат тяжёлых боёв.)

Третьего сентября тысяча девятьсот сорок пятого года, в день капитуляции Японии, сын с матерью поездом прибыли в столицу Молдавии город Кишинёв.

Вместе исходили чуть ли не полгорода, но быстро поняли, что найти даже комнатку не удастся. Кишинёв был разрушен на восемьдесят шесть процентов! Там прошла Кишинёвско-Ясская военная операция. Город представлял собой сплошные развалины, а жилые дома, которые уцелели, естественно, были перенаселены.

По просьбе Москвы министр НКГБ Молдавии генерал-майор Иосиф Лаврентьевич Мордавец поручил майору административно-хозяйственно-финансового отдела Юрьеву подключиться к поиску небольшой квартиры.

Временно Юрий с матерью жили в единственной сохранившейся гостинице на Комсомольской улице под «крылом» майора Птицына, возглавлявшего в министерстве отделение правительственного гостиничного обеспечения.

После долгих мытарств энергичный начальник АХФО майор Юрьев отыскал небольшую квартирку в центре города. Правда, для этого, по указанию министра ГБ Мордовца, одному из работников предложили значительное повышение в должности, но при условии переезда с семьёй в город Сороки.

– Начальником райотдела, – пояснил Юрьев. – При условии, что именно сегодня освободит занимаемую жилплощадь. Тогда ему тут же будет бесплатно предоставлен грузовик для перевозки семьи и вещей.

Когда Котельниковы пришли посмотреть квартиру, жена офицера впопыхах снимала развешенное во дворе мокрое детское бельё и бросала его в ванночку, а водитель с её мужем в спешке укладывали вещи в огромный американский студебеккер.

Уже на следующее утро бригада пленных немцев в сопровождении вооружённого охранника начала косметический ремонт квартиры, состоявшей из двух комнат (четырнадцати и десяти метров), небольшой прихожей и огромнейшей кухни со старинной кафельной плитой большого размера, на которой стояли керосиновые плитки и примусы двух соседей, занимавших просторные квартиры с отдельными входами.

Пришлось дожидаться вселения, поскольку после ремонта должна была высохнуть краска на полу. Тогда Юрий с матерью решили съездить на день-другой в Болград, посмотреть, что осталось из вещей и мебели. Она была «венская»! Подарок к свадьбе матери от родственников, приобретших её в складчину.

Увы… Только один из соседей вернул патефон. Остальное было разграблено при вторжении в город румынских войск в 1941 году.

Юрий с матерью сходили на кладбище. Здесь всё было разрушено. Оказалось, там стояли войска оккупантов с тяжёлыми орудиями на прицепе к трактору. С трудом нашли могилу бабушки. Наняли местного рабочего, чтобы привёл в порядок надгробье.

В Болграде Юрий узнал, что Изабелла вышла замуж за комиссара румынской полиции. А перед освобождением города Красной армией они бежали в Румынию.

Почти четыре года войска румынского генерала Иона Антонеску вместе с немцами хозяйничали в Болграде. Перестреляли многих жителей. Родной город выглядел мрачно.

Вернулись в Кишинёв. Краска высохла, и можно было въезжать в квартиру. Ремонт оказался на удивление хорош.

Соседями по квартире были семья полковника политотдела погранвойск и многочисленная семья главбуха Госбанка Молдавии. В другом крыле была роскошная квартира одного из заместителей министра внутренних дел республики – генерала Чебана.

В квартире матери, очевидно, прежде проживала прислуга богатого хозяина. Дом имел импозантный парадный вход с улицы, по которой ходил маленький вагончик трамвая, и большие окна с закрывающимися изнутри ставнями.

Элементарную мебель и постель купить было негде: Кишинёв был освобождён Советской армией всего год назад. Но существовал склад «по возврату гражданам вывезенного оккупантами имущества». Он и выручил. Была плата, но символическая.

Пришёл майор Юрьев и стал прикидывать, куда втиснуть пианино. Мать с сыном сразу возразили. Но майор Юрьев и слышать ничего не хотел:

– Мне так приказано. И я обязан выполнить. Пианино и роялей на складе много. Их разберут даже те, кому они не нужны.

Однако решение Котельникова и матери было твёрдым:

– Речь идёт о возвращении вывезенного оккупантами имущества, а у нас до войны никогда не было пианино, значит, его и теперь не будет. Взамен, если можно, – добавила мать, – лучше тазик и ведро!

Всё изложенное выше – не выдуманный эпизод! Поэтому очень часто Юрий задаёт себе вопрос: «Можно ли НЕ помнить, НЕ ценить и тем более ЗАБЫТЬ оказанное ему и матери внимание? Даже более шестидесяти лет спустя! Предать забвению подлинную сердечность, заботу, человечность?» Вплоть до последнего дыхания не перестанет он благодарить своё Отечество и замечательных людей родного ведомства, перед которыми остаётся в неоплатном долгу.

Разумеется, за столь насыщенный отрезок времени служения Родине у Юрия бывали моменты огорчительные, неадекватные. Но повинны в этом мелкие людишки, авантюрные, пакостные, готовые на любые, порой самые ужасные преступления. Однако помнить надо и о хорошем…

 

Глава 10

Наступивший мир нёс радость, перемешанную с надеждой и тревогой.

Завершившаяся война унесла десятки миллионов человеческих жизней. Города лежали в руинах, кругом валялись остатки военной техники. Подавляющее большинство уцелевших в местах, где прокатились сражения, ютились в землянках и жили впроголодь.

…Осень тысяча девятьсот сорок пятого года в бывшей Бессарабии выдалась на редкость теплой и ясной. Хорошая погода прибавляла людям бодрость и веру в лучшее будущее. Восстанавливали жильё, убирали с полей урожаи хлеба и кукурузы, слив и винограда. В погребах бочки наполнялись свежим вином, в сельских дворах гнали из слив самогон «цуйку». Благодаря трудолюбию молдавских крестьян деревни преображалась.

Наконец, мать с сыном вышли в центр города – походить по магазинам, кое-что купить для хозяйства. Исколесили под палящим солнцем полгорода, побывали на базаре, в магазинчики заглядывали больше ради любопытства. Неожиданно Юрий увидел человека, показавшегося ему знакомым.

– По-моему, вон тот с бородой, – шепнул Юрий матери, – Мотя Петкер.

– Какой там Петкер? – удивилась она. – Его же перед войной забрали вместе с другими и куда-то увезли… – Мать махнула рукой, дескать, не говори ерунду и, тяжело вздохнув, сочувственно продолжала: – Тот Петкер, наверное, давно уже сгнил. Ты же знаешь, куда их заслали? Страшно говорить… А тебе почудился Мотя Петкер!

Сын не ответил и ускорил шаг. Обогнав бородача, понял, что не ошибся.

– Господин Петкер? – по установившемуся в довоенном родном Болграде обычаю обратился Юрий к замершему от неожиданности коренастому, приземистому человеку с пышной седеющей бородой.

Тот взволнованно уставился на стоявшего перед ним подполковника и, словно глазам не веря, промолвил:

– У-ва, Юра? Офицер, да ещё с медалями! Ты это?

– Я, господин Петкер, – слегка улыбаясь, подтвердил тот и указал на мать, остановившуюся за спиной земляка.

– А вот и моя мама. Узнаёте?

– У-ва! – оживился Петкер. – Здесь теперь живёте?

Разговорились. Оказалось, что и Петкер ищет жильё. Вдруг он стал благодарить Юру за хлеб, который тот привёз им в памятный день высылки.

– Ваш Юрка просто ну… настоящая душа! Представляете, прямо в вагон, когда вдоль всего эшелона стоят часовые с винтовками и овчарками, он передаёт нам чуть ли не целый мешок с буханками! И два круга колбасы. Это можно сравнить лишь с неожиданно павшей манной небесной. Мы со священником Богачем были тогда просто спасены!

Юрий смущённо отворачивался, пытаясь переменить тему разговора. Матери, наоборот, добрые слова в адрес сына были приятны:

– А как же иначе? Жили столько лет в одном городе! Всякое бывает… А старое чего вспоминать? Главное, слава богу, остались живы! Но вас, господин Петкер, из-за бороды совсем не узнать.

– Э… – едва слышно протянул в ответ Петкер и как бы между прочим не без тоски заметил: – Вы правы, мадам! Вечно вспоминать, что да как было? Без толку. Но всё-таки вспоминается. Особенно то, что было лет пять-шесть назад. Почему бы и нет? Доброе дело нельзя забывать! Представьте себе, даже при румынах! Пусть власть паршивенькая, пусть попадались антисемиты и кругом сновали хабарники, но все знали чувство меры. Что ни говорите, всё-таки была жизнь! Был у меня магазин, была торговля, были и люди настоящие! Что за вопрос! Если дал человек слово, пообещал, конечно, сдерживал его! А сейчас? Э… Вы правы, мадам! Главное, живы и, чтоб вы мне с сыном таки да были здоровы!

– Жена, девочки, господин Петкер, тоже с вами? – осторожно осведомилась мать Юрия.

Петкер закивал головой, повёл глазами, причмокнул, погладил бороду. Видимо, не хотелось ему касаться этого вопроса.

Юрий спросил:

– А вы сами как поживаете, господин Петкер?

Петкер грустно усмехнулся и, оглянувшись по сторонам, тихонько заметил:

– Я уже не Петкер. Да. Не пугайтесь! Теперь я Попов. И, как понимаете, не «господин», а просто товарищ. Ничего не поделаешь: музыка играет похоронную – танцевать вальс уже не приходится. Потому и фамилия у меня под музыку. А что нам оставалось? Ведь в сорок первом нас заслали на край света! Дальше уже не было ни людей, ни земли – одна мерзлота. Даже небо не такое, как здесь. Понимаете?

«Попов» снова оглянулся. Убедившись, что никого поблизости нет, приподнял штанину и показал ногу с огромным, почти до ступни тёмным пятном.

Мать Юрия в ужасе покачала головой, сморщилась, как от зубной боли, вздохнула.

– От мороза. За пятьдесят там бывало! – пояснил бывший мануфактурщик. – Так что не удивляйтесь, почему я Попов!

Он смолк. Навстречу шёл человек. Убедившись, что тот свернул в ближайший двор, «Попов» вновь заговорил:

– Но всё-таки мы благодарим, как ни странно, Советскую власть. Как говорится, вынужденно! Вы же понимаете, нас посадили в теплушки с раскалёнными от солнца железными крышами – только от одной духоты уже можно было скончаться, и повезли к чёрту на рога, не думая, конечно, о нашем спасении. Скорее, наоборот. Но мы ей благодарны. Таки да, представьте себе!

У земляков от удивления вытянулись лица.

Уловив их реакцию, товарищ Попов оживился:

– Вы спросите, почему и за что? Как раз за то, что насильно вывезли из Болграда. Ведь, если честно признаться, то ни за какие деньги никто из нас не решился бы эвакуироваться, когда к городу стала приближаться война! – сдержанно размахивая руками и настороженно оглядываясь по сторонам, чётко произносил он каждое слово.

– Теперь поняли? – продолжал Петкер. – Иначе все мы, безусловно, разделили бы участь евреев в каменоломнях у села Табаки! Мы наслышаны, что там учинили румыны с нашими людьми. Ни одна душа не выжила! Представляю себе, что там творилось… Поэтому говорю, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Хотя это то ещё «счастье»!.. Не спрашивайте!

Юрий и его мать внимательно слушали рассказ некогда весьма состоятельного человека о том, какие страдания выпали на его долю. И как чудом, не без доброй помощи местных жителей, им удалось выжить.

Юрий спросил так называемого Попова:

– Что стало со священником Богачем и его семьей? Они были с вами на севере?

– Нет, Юрочка! Всю семью сняли где-то в пути. Батюшку, матушку, сына и девочку-гимназистку. Больше мы ничего о них не знаем. К нашему счастью, были они на редкость приятные люди. Все! А дети – таких мы больше не встречали. Благороднейшие люди! А почему ты спрашиваешь о них, Юра?

– Мы с мамой в большом долгу перед священником Богачем. Часто его вспоминаем. Самым добрым словом.

Петкер удивился, но промолчал. Принялся вновь рассказывать о жизни на Севере.

– А чем, скажи, я и моя семья провинились перед Советской властью? Если у меня был магазин, то, значит, я преступник? Никогда дурного слова не сказал против властей и самого товарища Сталина! Опечатали магазин? Мы промолчали. Значит, так надо. Но хотя бы приказчиком мог я в нём остаться?

Юрий с матерью понимали, что человек хочет выговориться. Для него переход из одного измерения в другое был физическим потрясением. Ведь он представлял собой личность известную не только в городке, но и в уезде. Петкер владел крупным мануфактурным магазином в округе, в собственном добротном доме с яркой вывеской. Несколько приказчиков обслуживали покупателей из зажиточных сёл и деревень района.

Каждый день жители Болграда наблюдали одну и ту же картину. Утренняя тишина нарушалась скрежетом поднимавшихся с оконных витрин магазина гофрированных железных штор, и дежуривший поблизости полицейский с белым аксельбантом, взяв под козырёк, приветствовал господина Петкера «добрым утром». Церемония в знак признательности за регулярно перепадавшую мзду. Так было принято.

Встреча с земляками всколыхнула в новоявленном Попове воспоминания о былом, о том, что он значил в том мире, где своей смекалкой, как говорится, сделал себя сам. Память перебирает годы, мысли скачут, не подчиняясь никакой логике. Ощутив себя тем, кем некогда был, приблизившись почти вплотную к своим слушателям, Петкер доверительно продолжал:

– Скажу больше: даже среди самых убеждённых большевиков иногда встречаются вполне приличные люди. Это тоже имело значение для нас! И, уверяю вас, немалое.

– Приятно слышать, что попадаются такие люди! – удовлетворённо заметила мать Юрия. – Я тоже в эвакуации встречала много добрых людей. Хотя была всего-навсего уборщицей… Правда, в республиканской прокуратуре! – не без гордости добавила она.

«Попов» перебил:

– Вы говорите: приятно! Что за вопрос? Не будь их, разве могли все мы стать Поповыми? Никогда! Это так же точно, как то, что сейчас ясный день, а не глубокая ночь! Ну а, скажем, покинуть тот «солнечный край», да ещё в нашем положении, когда, только чтобы сюда добраться, понадобилось почти шесть недель! Такое трудно себе даже вообразить. Это же не страна, а целый континент! Теперь понимаете, куда нас загнали?

Котельниковы слушали молча, старались задавать поменьше вопросов. Земляк между тем продолжал, как заведённый:

– Конечно, ещё в Болграде, с приходом Советов мы уже стали подозревать, с кем имеем дело. А когда забрали магазин со всем товаром, поняли, чем всё может кончиться. Да! А что было делать? Вшили кое-куда кое-какие, скажем, «камушки». И даже некоторые «стёклышки»… Что вам сказать? Их блеска взгляд не выдерживал! Вы понимаете, что это означает! Так вот с их помощью мы и сумели выбраться оттуда. А вы думаете – фамилию «Попов» за красивые глаза подарили? О чём вы говорите?!

Мать Юры перестала сокрушаться. Она явно имела в виду других хороших людей. У сына иногда мелькала снисходительная усмешка. Оба сообразили, что кое-какие «камушки» да «стеклышки» у «Попова» ещё могли заваляться.

Расставаясь, они пожали друг другу руки, пожелали Петкеру удачи в поисках квартиры в Кишинёве. Позднее в разговоре с мамой Юрий высказал сомнение, что встретившийся им земляк действительно искал жильё.

– А знаешь, Юра, – засмеялась мать, – Петкер с такой пышной бородой на самом деле похож на попа! Ему подходит фамилия «Попов»!

– Он может в священника превратиться, – сразу отметил сын. – Меня это нисколько не удивит.

– Думаешь, он на это способен?

– С бриллиантами, наверное, не только можно архиереем стать, но и раввином. Ему это проще!

– Что ни говори, а мне их жалко. Намучились…

– Согласен. Всё-таки люди.

 

Глава 11

Перед отъездом в Москву Котельников попросил у секретарши министра ГБ Молдавии разрешения зайти к нему на минутку, чтобы поблагодарить и попрощаться.

Получив согласие, Котельников извинился перед Иосифом Лаврентьевичем Мордавцом за причинённые хлопоты, которые благодаря ему увенчались успехом. Естественно, поблагодарил от души за оказанную помощь с жильём, за внимание и сердечность.

Министр реагировал благосклонно, улыбался и под конец сказал, что у него будет просьба – взять с собой кое-что для передачи в Москве. Его встретят на вокзале. А также, что билет на поезд ему возьмут, чтобы он не беспокоился. Обо всём ему сообщат.

Когда Котельников поднялся в вагон, его встретил сотрудник министерства и подвёл к купе. Только один диван и столик у окна были свободны. Всё остальное было занято ящиками с фруктами, объёмными кульками и свёртками, а на полу стоял здоровенный бидон из-под молока. Сдвинуть его с места одному человеку было не под силу. Оказалось, он заполнен мёдом. Рядом с ним – мешок с грецкими орехами…

Когда поезд прибыл в Москву, в вагоне появились несколько человек, один из которых сказал, что они от товарища Сазыкина. И тут же принялись выносить привезённое. Много позднее Котельников случайно узнал, что Сазыкин – один из заместителей Председателя Совета Министров СССР. Во время войны генерал Мордавец был его заместителем по контрразведке.

С тех пор у Котельникова и генерала Мордавца установились самые добрые товарищеские отношения, длившиеся несколько десятков лет.

Между тем мать Юрия каким-то образом познакомилась с супругой Иосифа Лаврентьевича Матрёной Ивановной. У них также сложились добрые отношения. Мать Юрия умела хорошо готовить фаршированную рыбу, печь пироги, торты, варить варенье.

Позднее, на протяжении многих лет, Юрий встречался с Иосифом Лаврентьевичем во время своих приездов в Кишинёв.

– Было время, когда в стране имело место «дело врачей». А в нашей Молдавии ни один врач не пострадал! – говорил Мордавец Котельникову. – Меня спрашивали в Москве на коллегии МГБ, как это так, в республике ни одного случая? А я им отвечаю: «Не буду же я давать указания, что надо придумывать врачей-врагов и сажать их». Вот так, Юра! Скажем, иду я по Ленина и только и слышу, как со мной здороваются прохожие, а я уже на пенсии! Прохожу мимо магазинов, слышу: «Товарищ Мордавец! Передайте супруге, что поступило в продажу чешское дамское бельё!»

В праздновании пятидесятилетия Компартии Молдавии принял участие Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. Когда-то он был Первым секретарём ЦК Компартии этой республики. Находясь на трибуне, он спросил кого-то из стоявших рядом:

– Как там Мордавец поживает?

– А он тут, внизу стоит…

Брежнев спустился к Мордавцу. Они обнялись и поцеловались.

– Как живешь, Иосиф Лаврентьевич? Самочувствие?!

– Отвечу! Нехай мне вернут половину, що я за все годы пропил у гостинице «Москва», приезжая на коллегии НКВД, тоды я видкажусь от пенсии!..

Брежнев рассмеялся и снова обнял своего старого друга.

 

Глава 12

Вернувшись в Москву, Котельников поблагодарил руководство управления и отдела за оказанную в Кишинёве помощь.

Недели две спустя, поздно вечером, он покинул свою комнату в коммуналке. Провожал его на аэродром Внуково капитан Чупров. В машине было темно, когда он вручил Юрию загранпаспорт и пятьсот долларов на расходы.

На утро самолёт произвёл посадку в Одессе. Вошедший пограничник забрал у пассажиров паспорта и дал листочки для заполнения.

Юрий пошёл в буфет, выпил на последние рубли кофе и съел бутерброд. Когда вышел, к нему поспешил пограничник с кипой загранпаспортов в руке. Спросил, как фамилия?

– Танеф Константин.

Пограничник заглянул в листок, который держал вместе с паспортами пассажиров, затем сказал:

– Нужна справка Госбанка СССР на вывоз из страны валюты. У вас пятьсот долларов!

Такой справки Чупров не передал ему и ничего по поводу денег не сказал.

Что Котельников ни говорил бы пограничнику, не помогло. Валюту пришлось отдать, иначе поездка была бы сорвана. Взамен он получил справку от таможни Одессы на полученные доллары.

Расстроился не на шутку. Остался без гроша! Решил, что когда прилетит в бухарестский аэродром, расскажет о случившемся человеку, который должен его встретить.