Глава 1

Судьба Юрия Котельникова складывалась несколько необычно. Родился он в небольшом городке Болграде Измаильского уезда Бессарабии, входившей в состав королевской Румынии.

Среднее образование получил там же в начальной румынской школе имени Штефана Великого, затем в лицее короля Карла II, попутно увлекался авиамоделизмом. Когда было образовано военизированное подразделение «черчеташы» – наподобие бойскаутского общества, Юрий вступил в него одним из первых.

Но для этого требовалась соответствующая экипировка: широкополая панама с ремешком у подбородка, блуза с накладными карманами и короткие штаны, бутсы на утолщенной подошве и гетры почти под самое колено. Чтобы приобрести всё это, пришлось месяца два с лишним поработать с рассвета и до темна на уборке урожая в расположенном неподалеку немецком селе Александрфельд.

Спал под открытым небом у скирды соломы, зато хозяева кормили отменно! И сами тоже трудились так, что подёнщику этот пример запомнился на всю жизнь.

Задолго до рассвета он просыпался от шума вёдер, бутылей, бидонов. Это молодые немки уже принимались доить коров, а сыновья в это время уводили лошадей на водопой. Пожилая, но крепкая хозяйка при свете большой переносной керосиновой лампы уже хлопотала вовсю у печи, откуда доносились вкусные запахи жареного – вареного.

Завтрак состоял из половины срезанного вкруговую огромного ароматного ломтя хлеба домашней выпечки и здоровенной кружки парного молока. Начинался трудовой день. Подёнщик вращал молотилку со скошенным урожаем зерновых, вместе с напарником насыпал в мешки ячмень, овёс, кукурузу. Обед был скромный – мясной суп и очень сладкий компот из прошлогодних сухофруктов. Зато ужином наедался досыта, что называется, от пуза! Особенно нравилась домашняя колбаса. Иногда гусиная с душистым чёрным перцем. Редчайшая вкуснятина, которую прежде гимназисту не только не доводилось есть, но даже видеть. Денежки, как и остальным двум подёнщикам, только после окончания работы.

Своей старательностью Юрий пришёлся по душе немецким хозяевам. К тому же он – гимназист и, стало быть, образованный. На удивление они еле-еле умели и читать, и писать, не знали обыкновенной арифметики и часто ошибались, подсчитывая вес мешков с зерном.

Румынским языком почти не владели. Русский, куда ни шло, можно понять, унаследовали от родителей, живших в Бессарабии, когда она входила в состав Российской империи. Хозяева-немцы были неразговорчивы, в меру строги и требовательны. Исключительно пунктуальны. Доброжелательны, но, как правило, после завершения дневных работ и наступления сумерек. Тогда и звали к ужину.

Гимназиста Юрия хозяева оставили и после уборки урожая. Он понадобился им для подсчёта подготовленных на продажу мешков с овсом по 75, ячменём по 80, кукурузой по 85 килограммов. И, главное, во время продажи с учётом разницы в ценах. К тому же скупщики зерна жульничали при взвешивании мешков, особенно при расчётах. А хозяева не могли обнаружить их мошенничества. Домой они отправили своего «учёного» подёнщика на попутной повозке, ехавшей в Болград. Порадовали гостинцами – продуктами.

– Какие хорошие эти немцы! – Прослезилась Юрина мать. – Раньше слыхала. Но чтоб настолько, да ещё даром! Выходит, добрые у них сердца, потому и даёт им Господь.

Почти все заработанные деньги ушли на черчеташскую экипировку. Юру назначили старшим группы и выдали ему свисток, взамен кортика большой нож в чехле, куцеватый голубой аксельбант, сапёрную лопатку в чехле и записную книжку с карандашом. Обещанный старшим когорты широкий кожаный ремень с портупеей и ранец для предстоящих походов пришлось докупать самому.

Гордости у принятого в бойскауты не было предела! Увидев его в черчеташской форме, мать заулыбалась сквозь слёзы, но не столько от радости, сколько от грустных размышлений. С самого начала она пыталась отговорить сына от этакой затеи. Доказывала её никчёмность, настаивала, умоляла… Не помогло.

…По рассказам матери, Юрий родился на рассвете 30 декабря 1921 года. В первые дни 1922-го крутила снежная буря. Стемнело, как глубокой ночью. Зарегистрировали новорождённого 3 марта. По новому стилю – 17 марта.

Всего за четыре года до его «пришествия» Бессарабия была отторгнута от Российской империи. 18 января 1918 года румынский монарх Фердинанд Первый, воспользовавшись царившей неразберихой при установлении там Советской власти, втихаря ввёл войска в Бессарабию и тем самым присоединил к королевству плодородный и значительный кусок земли, правда, населённой не очень покорными народами, не желавшими мириться с оккупацией. В городах Бессарабии продолжала преобладать русская речь, несмотря на запрет властей и на таблички в румынской транскрипции с требованием: «Говорите только по-румынски». Штрафовали. Не помогало. Советская же Россия никогда не признавала за Румынией отторгнутую от неё Бессарабию.

У бойскаутов Юрия привлекло пришедшееся ему по душе правило: каждый черчеташ обязан ежедневно совершать доброе дело, делать запись о нём в небольшой календарной книжице и отчитываться на общем сборе группы. Записи служили подтверждением выполненных добрых поступков. К примеру: «Понедельник, перевёл старушку через дорогу; вторник, принёс дрова из сарая в дом престарелым соседям; среда, помог старику донести с базара объёмистую корзину с покупками; в сквере уступил место на скамейке пожилой даме»…

Мечта болградского лицеиста сбылась: вскоре черчеташское «войско» отправилось в свой первый поход. Одолели за день целых сорок километров! На ночёвку остановились на окраине уездного городка Измаила, у стен крепости, некогда турецкой. О том, что в позапрошлом столетии её штурмом взяла сорокатысячная армия легендарного генералиссимуса России Александра Васильевича Суворова, никто из черчеташей и представления не имел.

Юрий же кое-что слышал, но помалкивал. Упоминание России вообще запрещалось. О том, что за этим власти следили строго, свидетельствовали переполненные тюрьмы, аресты, судебные процессы. Знавшие об этом предпочитали молчать.

К Измаильской крепости начали стекаться и группы черчеташей, прибывшие по Дунаю из румынской метрополии. К удивлению болградских лицеистов, они приветствовали друг друга жестом руки, похожим на нацистское «хайль», и звонко чеканили: «Здравья!» («Sănătate!» – рум.).

В торжественной обстановке зажгли костёр. Руководитель черчеташей из метрополии произнёс краткую речь и также приветствовал присутствовавших жестом, повторявшим нацистское приветствие. Зазвучала песня: «На нашем стяге начертано объединение» («Pe al nostru steag e scris unire!» – рум.). И вслед припев нацистского толка: «По приказу командира мы города снесём, фонари трупами неверных украсим…», который прерывался общим рифмованным выкриком: «Запомните три слова: «Гвардия идёт вперёд!» («Tineti minte trei cuvinte: «Garda merge inainte!» – рум.).

Слова песни, подобие нацистских приветствий сбили с толку болградских лицеистов и прежде всего старшего группы Юрия. Мелькнула тревожная мысль: «С кем оказался в когорте?» Понял, о какой «гвардии» идёт речь. Конечно же, о нацистской «Железной гвардии»! Делая вид, что поёт вместе со всеми, Юрий с трудом сдерживал негодование. Вдобавок пришлось участвовать в танце «Hora Unirei!». Песне, возмутившей его, казалось, не будет конца. К тому времени, когда объявили перерыв на ужин, настроение у Юрия было вконец испорчено, он нервничал, не находил себе места…

Зашуршала бумага кульков, извлечённых из ранцев. «Молодые энтузиасты патриотического движения» – мало кто из них вразумительно понимал во славу кого и чего – принялись за еду. Во время пиршества откуда-то появилась рыженькая кошечка. Заблудилась либо почувствовала запах еды. Настороженно присела поодаль. Резвые парни из метрополии поймали беззащитное животное и натёрли ему под хвостом красным турецким перчиком, острым, обжигающим. Кошка запрыгала, заметалась, пытаясь вылизать обожжённое место, корчилась уже от ожога язычка…

Страшное зрелище окончательно вывело Юрия из равновесия. Сжимались кулаки, да и весь он напрягся, как натянутая струна. А живодёры в это время покатывались со смеху. И Юрий не выдержал. Выхватив из брезентового чехла саперную лопатку, сорвался с места и уже готов был ринуться на хулиганов, но друзья удержали его, с трудом урезонили, уберегли от неизбежного скандала с непредсказуемыми последствиями. Случались у лицеиста Котельникова и прежде такие вспышки гнева. Словно неведомая сила овладевала им и влекла напролом. Остановить его в такой момент удавалось непросто. Даже друзьям, не говоря о посторонних. Нечасто, но подобное случалось.

В тот вечер, чувствуя, что ему не уснуть, Юрий вызвался дежурить по лагерю до полуночи. Однако сменщика не разбудил. Несмотря на усталость от похода, продолжал дежурить, хотя это и не входило в обязанности старшего группы. Не давали покоя продолжавшие витать в воздухе слова фашистских песен, нацистские приветствия, жалкая мордочка кошки, изуродованной живодёрами, их омерзительный хохот.

Всю ночь он не переставал корить себя за неразумное вступление в бойскаутскую когорту, совершенно чуждую его натуре. Увлечение, граничившее с преступлением перед собственной совестью.

Наступившее прозрение требовало неизбежного наказания, считал Юрий, и зримо представлял его себе: резким движением черчеташского ножа он вскрывает себе грудь, извлекает сердце и наотмашь бьёт по нему… Но и этого казалось ему мало. И он продолжал искать и искать реальное наказание себе за свою опрометчивость, непростительную наивность.

Никак не мог понять, как он принял столь необдуманное решение стать фактически фашистом. И чем больше он думал об этом, тем всё больше начинал ненавидеть себя. Не находил себе ни малейшего оправдания. Что бы он ни делал, ни задумывал, они преследовали постоянно. Проникали в плоть и кровь. Причём настолько прочно, что если разрыв с когортой вначале виделся ему простым выходом из неё, то теперь он настойчиво требовал от самого себя поступка, который красноречиво подтверждал бы, что он не остался в долгу. Как некое средство, расплата способная облегчить переживания.

Вдобавок он узнал, что «правило совершать повседневно хотя бы один добрый поступок», которым недавно так восхищался, полностью заимствовано из структуры гитлерюгенда. Дело казалось вполне хорошим, но шедшие параллельно с ним практические деяния, главное, сама цель, были абсолютно порочны.

По возвращении сына из похода мать сразу же догадалась о его разочаровании, которое его постигло.

– Это не для нас, – сказала она, обрадовавшись, что сын так скоро убедился в своем заблуждении.

Нашивки с формы Юрий спорол, полученные в когорте свисток, так называемый кортик, сапёрную лопатку, записную книжку и значок– вернул. Молча, не ответив на вопросы, ушёл. Мать поняла, что осмысление сыном своего заблуждения – результат его взросления. «Взрослеет парень, мужает», – обрадовалась она и неожиданно спросила:

– Помнишь ли, несколько лет назад к нам приехала худенькая девушка? Папина племянница Пита. Я сказала тебе, что она сильно простужена и поэтому не выходит из дома.

Возможно, в доме и заходил о ней разговор, припоминал Юрий, но он пролетел мимо его ушей, увлечённого тогда своими «великими перспективами».

– Имя Пита слышал. Но почему ты спрашиваешь?

– Недельки полторы она пробыла тогда у нас, – продолжала мать. – Ночью папа отвез её и нас с тобой на санях на вокзал. Лошадь у нас была, а сани он у кого-то одолжил.

– Поездку на санях помню. Меня тогда укутали в шаль… – вспомнил Юрий. – И как отвезли родственницу отца на вокзал. Там мы с тобой и этой девушкой долго гуляли на улице.

Мать поправила:

– Не на улице, а на перроне вокзала.

– Ну, да. Было очень холодно. Я замёрз. Когда прибыл поезд, который я увидел впервые, мы с тобой проводили девушку до вагона. Папа оставался в санях. Когда вернулись, он спросил тебя: «Никто за ней не шёл?» Ты ответила «Всё, кажется, слава богу, обошлось».

– Неужели помнишь всё это? – удивилась мать. – Даже то, что я ответила папе?

– Конечно!

– Так вот: Пита, когда жила у нас, не выходила из дома не потому, что была простужена, как я тебе сказала. Она скрывалась. Её разыскивала полиция! И всё же через некоторое время её арестовали. Папа ещё был с нами. Осудили на тринадцать лет! Бедняжка до сих пор в тюрьме, где-то далеко, в Румынии. Когда она пряталась у нас, твой отец по секрету признался мне, что она коммунистка. Только ты никому об этом! Слышишь, Юра? А рассказала, чтобы ты знал: жизнь очень сложная, скверная штука. Прошу тебя, будь осторожен!

Рассказ о родственнице, томящейся в тюрьме, недавние события у Измаильской крепости не только разочаровали бывшего «старшего группы черчеташской когорты» в недавних иллюзиях, но и серьёзно сказались на его взглядах на жизнь.

Как-то он спросил мать, что такого могла натворить Пита, что её осудили на столь длительный срок?

– Отец говорил, что племянница и её друзья борются за справедливость. За лучшую жизнь для бедняков. И как будто за возвращение Бессарабии России. Между прочим, твой отец служил русскому царю-батюшке. Где-то у нас была его «Похвальная книжка». Надо бы мне найти её! Он там значится «николаевским стрелком». Хорошо стрелял! А Пита – загубленная жизнь… Отец рассказывал, что когда полиция её арестовывала, у неё был полугодовалый сынок. Пита его никогда больше не видела. Сколько лет прошло, никто ничего о нём не знает. Исчез! Вот тебе и твои румынские бойскауты.

– Поживём, увидим…

Мать, видимо, не поняв реакции сына, сочувственно пояснила:

– Своими переживаниями мы ничем ей не поможем. А чем-то другим, как следует в таких случаях, нет у нас возможности. Да и где та тюрьма, понятия не имею. А где твой отец? Помогает ли он племяннице? Да и жив ли?

– Ничего-ничего, мам. Ещё не рассвело.

 

Глава 2

Юрий хотел сказать что-то ещё, но послышался лай соседских собак. Мать спохватилась:

– Сегодня ж пятница! Это просик. (Так в Бессарабии называли нищих). А у нас нет ничего, чтобы…

Юрий укоризненно посмотрел на мать, дескать, как же ничего не дать несчастному?

– Ну, нет же, говорю! Квартирант обещал принести деньги вечером. Что я могу сделать?

Второпях она вынула из парусиновой торбочки краюшку полукруглого хлеба:

– Дай хоть это, раз нет ничего другого.

Глядя на недовольное лицо сына, достала из сахарницы квадратик сахара.

– Один? – недоумевал Юрий. – Ты что?!

– Не могу же я поставить на ужин квартиранту пустую сахарницу.

– Кусочка бы три, мам! Стыдно ж один…

Мать наклонила сахарницу так, чтобы он убедился: она почти пуста.

– Утром будешь пить несладкий чай.

– Хорошо, – согласился он.

– Кусок сахара дадим мы, кто-то ещё даст… В другой раз, если будет, дашь ему четыре. Думаешь, он не понимает, кто мы и как живем? Это ж не цыган, просящий подаяния. Посмотри-ка хорошенько на него. Наверное, он кем-то был раньше.

Мимо окна, согнувшись, прошёл к входной двери старичок.

– Скажу, чтобы не обижался, – пошла ему навстречу мать. – Он знает, когда у нас есть, мы не жадничаем. Помнишь, дала ему большой кусок коврижки, которую только что испекла.

– Пойми, – не отставал Юрий, – стыдно, один сахарок! Всё равно, что ничего!

Просик ушёл, и Юрий потихоньку от матери достал из сахарницы ещё три кубика сахара, но увидев, что она почти пуста, положил кусок обратно и побежал вдогонку просику.

Но тот словно растворился. Расстроенный исчезновением старичка, Юрий остановился в недоумении: куда бы тот мог деться? И обрадовался, увидев, как из калитки дальнего соседского дома показалась знакомая сгорбленная спина с котомкой.

Догнав просика, протянул кусочки сахара. Тот низко поклонился, но не взял. Юрий так и остался стоять с протянутой рукой и двумя кусками сахара на ладони.

– Ваша мама дала мне. Спасибо, мой милый! – поблагодарил старичок. – Знаю, когда у вас достаток, она не обижает меня. Не обессудьте, молодой человек. У вас доброе сердце.

Эта история с просиком и сахаром, рассказ матери о судьбе отцовской племянницы, нацистские идеи бойскаутов заставили Юрия коренным образом изменить свое отношение к событиям, увидеть их в ином свете. Теперь он всё чаще ловил себя на том, что обнаруживал фальшь в людях, которыми ещё вчера восхищался, которым безоговорочно верил.

От этих грустных размышлений юношу отвлекал авиамоделизм, он увлекался им ещё школьником. Иногда, бывало, приходил и на теннисный корт посмотреть на игру, подбирал вылетавшие за пределы корта мячи и кидал их игрокам. Одним из них был полковник Россетти, командир артиллерийского полка, расквартированного в казармах на окраине города.

У школьника с полковником установилось визуальное знакомство. На приветствия при встрече тот отвечал лёгкой улыбкой. Это льстило. Тем более что полковник выделялся в городе своим положением.

По праздникам, открывая парад, полковник Россетти во главе своего полка важно восседал на резвом рысаке. В будни проезжал по городу в роскошном фаэтоне в сопровождении двух верховых адъютантов. Неизменный монокль в глазу привлекал нескрываемое любопытство провинциалов. На редких встречах с местной знатью он держался почтительно, строго, по-деловому. В ответ на приветствия слегка прикладывал ладонь в белоснежной перчатке к окаймленному позолотой козырьку армейской фуражки.

Офицеры сторонились его с подчёркнутой смиренностью. Вёл он себя во всем достойно, соответственно своему положению, одновременно независимо, замкнуто и в меру гордо.

Со временем ненавязчивое знакомство с пареньком, подбиравшим теннисные мячики, переросло в добрые отношения. Определённую роль в этом, видимо, сыграло и то, что Юрий стал лицеистом, проявлял способности к авиамоделизму.

Случайно узнав об этом его увлечении и о том, что он из бедной семьи, полковник решил помочь любознательному пареньку выстроить задуманный им макет планёра и выделил из собственных средств небольшую сумму для покупки фанеры, мелких гвоздей, клея, сурового полотна.

Бесценный для авиамоделиста материал приносил ему домой полковничий денщик. Не переставая поражаться, как из фанеры вырастал планёр по размеру в четверть настоящего, денщик докладывал об этом своему хозяину.

Макет планёра получил похвальную оценку преподавателя физики лицея и с небольшой фотографией конструктора был выставлен в кабинете физики. Вскоре макет планёра отправили в Бухарест для экспозиции на международной выставке. Неожиданно пришло официальное сообщение о том, что планёр, зарегистрированный под названием «YURISS», удостоен первой премии. Его конструктор приглашался в Бухарест на бесплатную учёбу в «Пилотажной школе Мирча Кантакузино».

Приятная весть не обошлась без конфуза, изменившего на некоторое время всю жизнь Юрия.

То, что конструктор планёра бессарабец, успеха не сулило. И потому в сопроводительном письме с согласия причастного к строительству планёра полковника Россети указывалось, что конструктор – его приёмный сын Юрий. Так в авиационную школу был официально зачислен учащийся Юрий Россети.

Следует отметить, что одна из красивейших площадей румынской столицы носила название площадь Россети.

Ещё в лицее, когда макет планёра был готов, Юрий назвал его в современном стиле своим именем по-латински («ЮРИСС»). Название было крупно выведено на боковых сторонах носовой части планёра. Потому выглядело несколько замысловато, зато внушительно.

Как раз в это время в город приехал на каникулы сын аптекаря, студент Бухарестского фармацевтического факультета Александр Розенцвайг. Встретив Юрия, озабоченного предстоящим отъездом в авиашколу, отвел его в сторонку и спросил:

– Ты вообще-то соображаешь, как назвал свой «ироплан»? Думаешь, вокруг одни «рябчики»?!

Юрий удивлённо посмотрел на приятеля:

– Ты о чём?

– Видел твой «ироплан» в Бухаресте на выставке. Какое название ты ему припаял?!

– Назвал его своим именем. А что?

– Твоё имя – «YURISS»? – с ехидцей спросил Шура. – Да ещё в такой транскрипции? Ё-моё!..

– Но ты прекрасно знаешь, что в румынском алфавите нет буквы «Ю». Я заменил её игреком. Это преступление? В остальном по-румынски – всё точно. В авиации это принято. А в чём дело? – удивился конструктор. – Чем тебя не устраивает название?

– Да за такое название тебя могут упечь лет на десяток… Как минимум!

– За что же? – Юрий удивлённо пожал плечами.

– Думаешь, никто не поймет? Ножка буквы «Y» настолько укорочена, что похожа на настоящее «U»! – не унимался Шура. – Этого ты тоже не знаешь? И что вся надпись на планёре с двумя «SS» в конце – тоже ни о чём не говорит?! А вторая буква «S» откуда взялась? И что полностью название выглядит, как «У-Ре-Се-Се», ты также понятия не имеешь? Или, в самом деле, считаешь, что вокруг ни чёрта не смыслят? Это же «Унион Республик Совет Социалист!» Соображаешь? «U-Rе-Sе-Sе»…

– А это ещё что? – переспросил растерянно Юрий. – Не пойму, на что ты намекаешь. Серьёзно, Шура!

Шура обозлился:

– Он, оказывается, с луны свалился! А что такое «СССР» – ты тоже впервые слышишь?

– Нет, почему? – на полном серьёзе ответил Юрий. – Кажется, это клуб спортивный или что-то ещё. Объясни толком, чем недоволен? Шура обиделся не на шутку: – Считаешь меня идиотом! Тогда пошёл ты знаешь куда?..

…Прошли десятилетия. Весной 2004 года Шуре Розенцвайгу исполнилось 90 лет, когда в День Победы над нацизмом он позвонил из Израиля бывшему «конструктору первого и последнего планёра». После поздравлений с праздником Шура вспомнил выставленный на международной выставке в Бухаресте макет планёра с названием в латинской транскрипции «YURISS», из-за чего в те времена конструктор в самом деле мог очутиться в «казённом доме» с мощными решётками.

Шура признался:

– Иногда вспоминаю нашу встречу в Болграде и разговор о странном названии твоего макета планёра. Какой же ты всё-таки артист! Театр много потерял без тебя, серьёзно, Юрка!

– Но кто-то, наверное, всё же выиграл?! – ответил уже давно не тот «Юрка». – Сама по себе жизнь – тоже театр, Шурочка! Иногда вторгаешься в бесплатную комедию, а она, оказывается, оплачена кровью трагедии. Тоже не случайно!

– Я опять о твоем планёре, – заметил Александр Моисеевич Розенцвайг. – Честно говоря, ещё тогда я понял, что в твоей реакции на моё замечание о его названии было что-то искусственное. Пойти на такой риск в те времена?! Рискуя свободой? Многие в те годы делали что-то казавшееся очень важным.

Кстати, в том телефонном разговоре Шура вспомнил и полковника Россети:

– Знаешь, он стал генералом. Несколько лет назад я ездил в Бухарест, позвонил ему. Узнал, что он женился на болгарке Нине Мумжиевой. У них в Болграде был тайный романец. Бабка рафинированная. Интересная, скромная, без надобности глаз не поднимала. Знала себе цену. И потому заметная. Ты её, наверное, помнишь?

Юрию была знакома не только внешность Мумжиевой, он знал, что она работала в тайной румынской полиции – сигуранце. Но он сделал вид, будто слышит о ней впервые.

Времена изменились, однако привычки сохранились…

 

Глава 3

Неожиданно для самого себя конструктор макета планёра обрёл аристократическую фамилию «Россетти». Хотя она и льстила его самолюбию…

Вместе с тем что-то и соблазняло. Прежде всего, сама жизнь в столице. Для провинциала – «седьмое небо»! И круг новых знакомых, будто втягивавших его в свой, чуждый ему танец.

Как и недавнее увлечение черчеташами, которое неожиданно взахлёб его завлекло и также внезапно наотмашь оттолкнуло от себя. А теперь? И вовсе получалось, что, не отдавая должного отчёта своему поступку, полез из огня да в полымя!

Но как отказаться от возможности стать лётчиком? Вдруг действительно удастся? Уверен в том не был. Скорее, наоборот. По ночам иногда мечталось, если всё же получится, перемахнуть с трёхцветными кругами румынского знамени на крыльях через границу на Днестре к Советам.

В авиационной школе «Мирча Кантакузино» началась подготовка к практическим пилотажным занятиям, проходившим на аэродроме Быняса.

Однажды вечером к Юрию в пансион на Дмитрие Кантемиру, где он снимал раскладушку, снова пришёл пожилой человек, который отыскал его пару недель назад и передал от матери банку с вареньем и пятьсот лей.

Незнакомец назвался Сильвестру. Посылка из дома – приятный сюрприз. Хотя и озадачило: откуда бедняжка мама смогла наскрести такую сумму? Не бог весть какая крупная, но для неё!.. Наверное, продала обручальные золотые кольца. Уезжая из дома, отец оставил кольцо на столе. Мать берегла кольца на всякий случай, если окажется в безвыходном положении.

Юрий поблагодарил за посылку, назвав незнакомца «господин Сильвестру».

– Пожалуйста, не величайте меня «господином», – прервал тот, – лучше «дядей». Так проще. Мы ведь земляки! К тому же «господин» слишком высокопарно для меня.

Юрий не возразил. А дядюшка Сильвестру поинтересовался, знает ли он, где находится его родственница Пита? Юрий пожал плечами и промолчал.

– Правильно делаете, будто не знаете, о ком идёт речь, – похвалил земляк.

Оказалось, мать кое-что ему рассказала. И, как вскоре выяснилось, варенье действительно прислала она, но остальное… И Юрий спросил:

– Неужели мама так разбогатела, что смогла раскошелиться на такую сумму?

Дядюшка Сильвестру едва заметно махнул рукой, дескать, ни к чему об этом, и добавил: если Юрий захочет, сможет подрабатывать по вечерам.

– В автомобильном гараже. Мойщиком машин. Это в центре. На бульваре Брытияну.

– С удовольствием! – охотно согласился Юрий. – Конечно, после занятий.

И Юрий стал по вечерам работать в гараже «Леонида э компань». А когда гараж вскоре перешёл в собственность немецкого транспортного концерна «Шенкер», забеспокоился: не лишится ли хотя и незначительного, но заработка, позволявшего ему не ходить на аэродром Быняса и обратно пешком по пять километров в один конец, а ездить на автобусе.

При новом владельце буквально за считанные дни всё изменилось. Стало больше чёткости, порядка, чистоты. К тому же расчёты с работниками проводились по субботам. Не приходилось ждать жалования, как прежде, две недели. Мойщик быстро поднаторел в постановке автомашин на мойку, возвращении их на место и постановке очередных. В основном, грузовиков «Опель-блиц».

 

Глава 4

О своей работе в гараже и прибытии на мойку грузовиков с военными грузами из Германии Юрий рассказал Сильвестру. Как и о событиях на аэродроме во второй день Пасхи.

…С утра шёл проливной дождь, к полудню он прекратился, но небо оставалось затянутым облаками. Полёты отменили. Где-то во второй половине дня у огромных ворот бетонного ангара собрались, оживлённо беседуя, известные в стране авиаторы: заслуженный лётчик Бызу Кантакузино, не менее знаменитый военный лётчик капитан Папаны, выделявшаяся крестьянской внешностью первая парашютистка в стране Смаранда Брыеску и необычайной красоты с изысканными манерами спортивная лётчица лет тридцати Ирина Бурная. За лихость полётов её прозвали «Ирина Дурная». Румыны не понимали значения её изменённой фамилии.

Однажды на большом авиационном празднике на аэродроме Быняса Ирина Бурная в присутствии короля Карла II, министров и зарубежных гостей совершила такой рискованный полёт, что газетный листок в специальном вечернем выпуске назвал его «полёт на вершке от земли вниз головой».

Лётчица выполнила его на биплане «Бюйккер-Юнгмайстер», по слухам подаренном ей германским рейхсминистром авиации Германом Герингом, будто бы находившимся среди гостей.

Поговаривали, что она якобы была дочерью генерала бывшей Российской империи. Потрясающий шарм, изысканность, аристократизм сочетались в ней с добродушной простотой. При встречах с лётчицей курсант Россетти вежливо кланялся и получал в ответ воздушный поцелуй. Если доводилось видеть её вблизи, особенно когда она поднималась в свой самолёт, у Юрия перехватывало дыхание, настолько красива и обаятельна была Ирина.

Знаменитостей, собравшихся у ворот ангара, забавлял смешными рассказами Ионел Ферник – прославленный парашютист и одновременно ведущий инженер авиационных заводов «ИАР» («Industria Aeronautica Romana»).

Бессарабский земляк переспросил у Юрия название завода и тут же записал его. Затем спросил:

– Вы знакомы с инженером?

– Здороваемся, улыбаемся друг другу, не более… К тому же он ещё и талантливый композитор. Его песни транслирует бухарестское радио, а знаменитую про позднюю осеннюю ночь напевает вся страна…

– Он знает, что вы курсант?

– Наверняка! Иначе почему нахожусь на аэродроме, да ещё в лётной форме?

– И фамилию знает?

– Вряд ли…

Сильвестру, поморщившись, промолчал. Юрию Россетти это не понравилось.

– Ко всему, – заметил он, – Ферник слывёт весельчаком и необыкновенным рассказчиком анекдотов.

…У собравшихся у ангара было веселое пасхальное настроение, все смеялись. В разгар веселья почти вплотную к ангару, что категорически запрещёно, подкатили две шикарные машины; на бампере первой из них вместо номерного знака поблескивала золотом королевская корона. За рулём сидел сын Его величества короля Румынии великий воевода де Алба Юлия Михай. Он подошёл к авиаторам, сдержанно и почтительно его поздравили традиционным «Христос воскрес»; Михай ответил: «Воистину Воскрес».

Обрисовывая Сильвестру внешность наследника престола, Юрий восторженно отозвался о его светло-коричневом спортивном в тонкую клетку с накладными карманами пиджаке и широких брюках в стиле «гольф», чулках в узорах, коричневых ботинках на толстой подошве.

Из второй машины вышли двое молодых парней и две миловидные девушки. Почтительно раскланявшись с Ферником и его окружением, остановились неподалеку.

В бетонном ангаре № 1 стояли спортивные самолёты Михая и его дядюшки – брата монарха, принца Николая, частого посетителя пилотажной школы. Обычно, когда он ещё был далеко, до аэродрома уже доносился рёв его гоночной машины с длинным капотом, с обеих сторон которого сверкали большие хромированные выхлопные трубы. В ангаре начинала суетиться солдатская охрана.

Ферник был в ударе и продолжал сыпать анекдотами. Запомнился один из них. «Накануне праздника Пасхи на тротуаре главной столичной улицы Каля Виктории перед входом в ресторан высшего разряда «Корсо» выставили две корзины с крашеными яйцами. Одна с крупными по 2 лея и 50 банов за штуку, в другой – мелкие яйца по 2 лея. Мимо корзин прохаживались две курицы. Та, что больше ростом, ткнув крылом свою тощую подружку, гордо заявила: “Гляди, какие у меня крупные яйца! 2 лея и 50 банов за штуку, а твои всего 2 лея!” Курица, что поменьше и на вид тощая, без всякой зависти рассмеялась: “И не подумаю за какие-то там 50 банов рвать себе задницу!”»

Присутствующие от души смеялись. Юрий заметил, что далёкий от мирского балагурства Михай призадумался: видимо, до него не сразу дошёл смысл анекдота, затем наравне с остальными долго до слёз смеялся.

Юрий, пересказав анекдот Сильвестру, не без удивления отметил, что его обычно сумрачное лицо расплылось в неподдельной улыбке. «Наверное, впервые в жизни», – подумал Юрий, и тут же добавил с сожалением:

– Я тоже хохотал, стоя у ворот ангара вместе с другими курсантами, пришедшими в пасхальный день на аэродром, но меня удручило…

– Что? Что именно? – потребовал обеспокоенный Сильвестру.

– Михай. У него на галстуке свастика… Крохотная. Золотая!.. А я-то симпатизировал ему! Молодой, мой ровесник, спокойный, незаносчивый. Не то что его дядюшка принц Николай… Этот всегда шумливый, готовый полезть в драку, если на перекрестке не пропускали его гоночную машину.

Старик и вида не подал, что его заинтересовало это сообщение, но уже на следующий день он вновь объявился в пансионе. Был поздний час, Юрия разбудила прислуга – девушка-немка.

Сонный, в одних трусах, босиком Юрий поспешил во двор. Сильвестру, оказывается, искал его в гараже, где по ночам он подрабатывал мойщиком автомобилей. На территорию, заполненную немецкими грузовиками, дядюшку не впустили, сказали, что мойщик Россетти уже ушёл.

Убедившись, что поблизости никого нет, Сильвестру тихо спросил:

– Вы на самом деле видели ту штучку на галстуке сынка самого главного в стране?..

– Свастику? Так мне показалось. Мог и ошибиться. Не рядом же стоял…

– Но откуда вы знаете, что она золотая? – вопросом на вопрос ответил Сильвестру.

Юрий было замешкался, не находя спросонья разумного ответа. Поразмыслив, ответил:

– Неужто завтрашний глава страны будет носить медный фашистский значок? Да ещё на галстуке?! Крохотный, чуть больше ногтя мизинца. Сомневаетесь в достоверности? Что-нибудь случилось?

Вместо ответа Сильвестру прошептал парню в самое ухо:

– Откуда вы знаете, что у наследника престола значок золотой?

Настойчивость старика вывела сонного парня из равновесия:

– В следующий раз, когда этот господин появится у нас, непременно спрошу его об этом. И потребую показать пробу! Должна же она быть! Устроит это вас? Что ещё нужно для подтверждения?

Старик нахмурился. Назначив день встречи, ушёл, не попрощавшись. При первой же встрече Юрий попросил у Сильвестру прощения за недозволенную резкость.

Мог ли кто-нибудь предположить, что разговор Юрия с Сильвестру весной 1939 года в Бухаресте о фашистском значке на галстуке наследника престола Румынии Михая откликнется спустя годы?

В авиашколе всё ладилось. У курсанта Россетти установились хорошие отношения с инструктором полётов, коллегами, новыми знакомыми. Помимо того ему повезло: он начал учебные полёты не так, как другие, на биплане «Флет», а сразу на небольшом и компактном моноплане «Икар». Благодаря главному механику ангара господину Урсу. Курсант Россетти души не чаял в его громоздком, с допотопным мотором мотоцикле с коляской и запасным колесом на багажнике. Приводил его в порядок, до блеска натирал металлические части и заправлял чистейшим авиационным бензином по самую пробку. Только масло доливал сам господин-шеф механик.

Такое общение укрепило знакомство, незаметно переросшее в дружеские отношения. Однако это отнюдь не сказывалось на требовательности механика ко всем без исключения курсантам.

Юрий, памятуя о своём бессарабском происхождении, старался ничем не выделяться среди курсантов, держался скромно, несколько в стороне от товарищей.

В ангаре больше, чем на теоретических занятиях, доминировали порядок, чёткость, исполнительность.

Услышав ещё издалека шум глушителя мотоцикла главного механика, люди тотчас же подтягивались и поспешно убирали в ангар всё лишнее, что могло бы вызвать раздражение шефа. Его побаивались, хотя он и не был излишне требователен. Но порядок для него был незыблемым.

При появлении господина Урсу часовой с винтовкой у входа в ангар замирал в стойке смирно, громко щёлкнув при этом подковками каблуков. Кстати, и курсант Россетти скопировал такое приветствие. Этот ритуал настолько вошёл в привычку, что даже знакомясь и подавая руку людям гражданским или девушкам, он одновременно щёлкал каблуками.

Вскоре вместо обаятельного румына инструктором полетов назначили прибывшего из Германии чопорного, индифферентного, в «цивильной» одежде немца. «Герр оберлойтнант», как его называли в ангаре, отнюдь не скрывал своей принадлежности к «люфтваффе». Напротив, бравировал этим. Румынский язык давался ему с трудом. С Россетти изъяснялся на немецком. В лицее он был вторым иностранным языком после французского. В разговорной немецкой речи Юрий поднаторел во время работы у немецких крестьян в деревне Александрфельд.

И всё же нелегко было разобраться в весьма ценных объяснениях, связанных с взлётом самолёта. Подробности его посадки изучались на втором этапе школьной программы.

Бывали случаи, когда шеф-механик Урсу подвозил на своём мотоцикле курсанта Россетти с аэропорта Быняса, расположенного на территории одноимённого окраинного села столицы, в город. Но в этот раз у площади Виктории мотоцикл свернул на бульвар Басараб. Вскоре подкатил к добротному двухэтажному зданию, известному в Бухаресте как «Casa Verde» («Зелёный дом»). Там, в клубе, работал племянник механика. Стройный парень приятной внешности, здороваясь, назвался Марчелом. Вместе с дядей они отошли в сторону и о чём-то недолго поговорили. Вернувшись к мотоциклу, Марчел пригласил Юрия заглянуть в клуб.

От неожиданности курсант застенчиво поблагодарил, пообещав в другой раз воспользоваться такой возможностью. В ответ Марчел заверил его, что в любое воскресенье будет рад визиту.

В характере Юрия удивительным образом сила и смелость сочетались с застенчивостью. Перерастая порой в подозрительность, она порождала в нем напряжённость. Он старался ничем не выделяться, чурался похвал, памятуя, кем является в действительности. Ведь каждую минуту могло открыться, что никакой он не приёмный сын полковника Россетти, а обыкновенный бессарабский парень Юрий Котельников, которому именитый аристократ, благодаря стараниям руководителей лицея, пообещал своё покровительство и, несомненно, уже забыл об этом.

Такая двойная жизнь держала Юрия в постоянном напряжении, тревоге, опасении, что ежесекундно с крыши высокого дома на его голову может сорваться кирпич… Он мужественно справлялся со всеми этими сложностями и не подавал вида, что они постоянно его одолевают. Готов был всё стерпеть во имя поставленной перед собой цели стать лётчиком.

 

Глава 5

День обещал быть солнечным, и настроение ему соответствовало. Курсант Россетти, как обычно, срезав угол, направился по протоптанной дорожке, проходившей по краю аэродромного поля, к бетонному ангару школы.

Это заметил начальник взлётно-посадочной площадки аджудан-шеф Кефулеску. На его резкий окрик курсант тотчас подбежал к нему, взял под козырёк. Лицо Кефулеску с глубоким шрамом на щеке перекосило гневом. На курсанта обрушился поток отъявленной брани за нарушение прохода по аэродромному полю. Действительно, для пешеходов имелась прямая асфальтированная дорога, идущая по краям взлётно-посадочной площадки.

Юрий не успел открыть рот, чтобы извиниться, хотя дорожка эта была давно протоптана и ею пользовался весь аэродромный персонал, лётчики и курсанты, как разъярённый начальник влепил ему затрещину. Качнуло, зазвенело в ушах, из глаз полетели искры, загорелась щека, зашумело в голове.

Обиде не было предела. Поначалу Юрий решил проколоть покрышку автомобиля, который аджудан-шеф обычно ставил за углом, у входа в главную диспетчерскую аэропорта. Обида не покидала. Даже сидя за штурвалом самолёта впереди инструктора, дававшего указания, Юрий не переставал обдумывать мщение начальнику взлётно-посадочной площадки.

Несколько раз незаметно проходил мимо его ухоженного автомобиля. Запасся заточенным в ангаре ножиком и кусачками. Унижение всегда вызывало в нём немедленную бунтарскую реакцию. Так было с раннего детства. Однако сейчас до осуществления возмездия пока не дошло. Верх взял настороженный рассудок. Вспомнилась присказка матери: «Если кто-то дурак, то не надо доказывать, что и ты такой же».

Хотя отказаться от возмездия было непросто, понял, что попытка примирения при его, в общем-то, незавидном положении гораздо разумнее.

Юрий отутюжил форму, до блеска надраил бронзовые пуговицы, намазал кремом ботинки, побывал у парикмахера, после чего уверенно вошёл в кабинет аджудан-шефа Кефулеску и чётко, изображая чувство глубокого сожаления за допущенное нарушение, принёс свои извинения. Преднамеренно избежал слова «прощение». Не мог! Мысль о возмездии нет-нет, да возникала.

Кефулеску не столько поразился, сколько насторожился. Появление молодого курсанта, которому он влепил оплеуху, было для него полной неожиданностью. Услышав чеканные слова извинения, видимо, от неловкости улыбнулся, изобразив на лице сожаление.

В дальнейшем Юрий старался чаще попадаться ему на глаза, и каждый раз с неизменной наигранной благожелательностью произносил: «Здравия желаю, господин аджудан-шеф!» И это сыграло свою роль: Кефулеску стал, хотя и с ухмылкой, отвечать на приветствия.

Как бы то ни было, Юрий был доволен, что не действовал сгоряча. Отношения с аджудан-шефом Кефулеску постепенно налаживались. Однако тревожное напряжённое ожидание «падающего кирпича» не проходило.

Сознавая своё истинное положение, курсант Россетти держался скромно, к преподавателям и курсантам школы относился уважительно, по-доброму, и, видимо, потому они отвечали ему тем же. Работники ангара полюбили его. А начальник школы капитан авиации Абелес даже симпатизировал.

Этому предшествовал случай. Как-то в воскресенье, оказавшись на главной столичной улице Каля Виктории у Дома офицеров (Cercul militar), Юрий увидел припаркованный неподалеку вишнёвый двухместный «форд» начальника авиашколы. Машина казалась накренённой набок. Подойдя ближе, увидел, что спустилась покрышка заднего колеса.

Сообразив, что хозяин машины, очевидно, в ресторане, решил предупредить его. Но швейцар преградил ему путь. Клиентура фешенебельного «Корсо» состояла из лиц высшего сословия – во фраках, смокингах, богато одетых дам. Курсант авиашколы не внушал доверия. Выручил метрдотель. Но сначала он вместе с Юрием пошёл взглянуть на машину.

Убедившись в правоте парня, метрдотель вернулся в ресторан и вскоре вышел оттуда вместе с капитаном Абелесом. Тот сразу узнал питомца, понял, что стряслось, и протянул ему ключи от багажника машины: на, мол, делай, что надо.

Повозиться пришлось основательно. Отсутствовал опыт. Благо, имелось запасное колесо. Позже, покидая как-то аэродром Быняса, начальник школы предложил курсанту довезти его до города на своём автомобиле. В других случаях, чтобы не выглядеть навязчивым, Юрий благодарил, но отказывался. И, как обычно, возвращался в город пешком. Билет на автобус стоил шесть лей. Скромный обед в бодеге (закусочной), на который он мог раскошелиться, обходился примерно в 10 лей.

Юрий нелегко привыкал к курсантской жизни. И всё же, встречаясь с Сильвестру, с удовольствием рассказывал ему о замене колеса на автомобиле начальника школы; о полётах на аэродроме с немецким инструктором; о знакомстве с родственником главного механика ангара, работающим в спортивном клубе «Зелёный дом». Земляк внимательно слушал и почему-то поинтересовался «Зелёным домом», о котором, оказывается, и понятия не имел.

Встречались они обычно в какой-нибудь кофейне за чашкой кофе с пирожным либо за стаканом чая с лимоном, иногда и с дешёвой булочкой.

На этот раз Сильвестру объявился ранее обусловленного срока и не в пансионе, а в гараже, когда Юрий переставлял очередной грузовик после мойки на отведённое ему место. Выйдя из гаража, Сильвестру попросил Юрия рассказать ему поподробнее о знакомстве с родственником механика из клуба «Зелёный дом». Юрий напряг память:

– Мы ехали с главным механиком ангара на его мотоцикле в город. Допотопный «Харлей» подкатил к двухэтажному зданию, где находится клуб «Зелёный дом». Оттуда вышел парень. Поздоровался с механиком, и они отошли в сторонку о чём-то разговаривая. Вскоре вернулись к мотоциклу, и состоялось наше знакомство. Племянник назвался Марчелом и пригласил меня посетить клуб. Разумеется, я отказался.

– Напрасно! – неожиданно заметил Сильвестру.

– Этого мне не хватало! – парировал Юрий. – Представляю, что за заведение этот «клуб». Общение с железногвардейцами не для меня! Чтобы не обидеть племянника, пообещал, что с удовольствием воспользуюсь его приглашением.

– Значит, надо воспользоваться! – приказным тоном произнёс Сильвестру. – Это любопытно…

И Сильвестру дал понять, что упускать такую возможность нельзя.

Как ни возражал Юрий, что бы ни говорил, Сильвестру стоял на своём. Более того, взял с Юрия слово, что он воспользуется приглашением в ближайшее же воскресенье.

– Поняли меня? – строго произнёс Сильвестру. – Надо!

Разумеется, Юрий понял. Но понял и другое: вначале, когда он обмолвился о знакомстве с племянником механика, Сильвестру не проявил к этому интереса и как бы между прочим задавал ничего не значащие вопросы. Теперь же, очевидно с кем-то посоветовавшись, стал категорически настаивать на посещении «Casa Verde».

– Кем он там работает?

– Кажется, электриком.

– Лампочки вворачивает?

– Кто его знает! – усмехнулся Юрий. – Может, и выворачивает. И не только лампочки.

– Тем более необходимо знать! – настоятельно потребовал Сильвестру.

Разговор был недолгим и конкретным. Кстати, уже и Сильвестру стал называть земляка не «Юрием», а «Жюрием», как его звали в авиашколе и пансионе. В ангаре же кое-кто в шутку мог назвать его и «Аюря».

В ближайшее воскресенье курсант Россетти нанёс визит племяннику шеф-механика в клуб «Зелёный дом». Встретились, как давние знакомые. Электрик повёл гостя на второй этаж, и они стали протискиваться к перилам балкона сквозь шумную толпу легионеров. По царившему среди них напряжению чувствовалось, они ждали кого-то, кто должен был появиться в большом зале первого этажа, запруженном более привилегированной публикой.

Со слов электрика, которого дружки называли просто Марчел либо ласкательно Марчеликэ, Юрию удалось лишь понять, что ему предстоит увидеть что-то знаменательное. Что именно, спросить он не решился. Было у него правило: не проявлять излишнего любопытства, чтобы не навлечь на себя подозрение. Учитывая местонахождение и необычную публику, решил проявлять максимум осторожности и казаться равнодушным. Так и стоял рядом с электриком клуба Марчелом Былынеску скромный курсант авиашколы в её синей форме с бронзовым тиснением королевской короны на пуговицах, нагрудными и нарукавными нашивками с изображением орла с распахнутыми крыльями.

Вскоре в большом зале первого этажа появились вожаки легионерского движения (Comandantul Misc rii Legionare) нацисты Хория Сима и Николае Думитреску – сообщники по многочисленным кровавым «подвигам».

Внешне совершенно разные типы: Сима – невысокий, щуплый, худощавый, с нервозно-стремительными жестикулирующими движениями, бегающими глазками, говорливый демагог, авантюрный, мстительный, кровавый. Николай Думитреску – полноватый, неповоротливый, с мутными прищуренными глазами, выглядывавшими из-под узкого сморщенного лба.

Сдержанно наблюдал Юрий за молодыми легионерами в своеобразной униформе: гимнастёрки цвета «хаки» без погон, заправленные в брюки, опоясанные широкими военными ремнями и перекинутыми через плечо портупеями, некоторые в сапогах. На первом этаже под самым потолком, перед входом в большой зал висел портрет германского фюрера Адольфа Гитлера времён мюнхенского путча 1923 года.

Прозвучала команда:

– Внимание, смирно!

Мгновенно всё стихло.

Юрий не знал, как поступить. Внизу, мимо леса вскинутых рук в приветствии «Хайль!», между Хорией Сима и его заместителем по «мокрым делам» Николаем Думитреску, шагал, гордо подняв голову, генерал.

Заметив, что Марчел стоит с поднятой для приветствия «Хайль!» рукой, и Юрий, чтобы не навлечь на себя подозрений, вынужденно вскинул руку. Одобрительно восприняв этот жест гостя, Марчел шёпотом пояснил, что приветствия адресованы не только руководству движения, но и в первую очередь генералу Иону Антонеску. И сквозь шум восторженных выкриков Muti ani trăeasca! (пожелание многолетнего здравья (рум.), продолжал бравировать своей осведомлённостью:

– До недавних пор генерал был военным атташе Румынии в Лондоне. Там он познакомился с Иоахимом фон Риббентропом.

Курсанту Россетти ничего не оставалось, как высказать восторг от присутствия на таком историческом событии. Пришлось поблагодарить за это и Марчела, ставшего теперь чуть ли не «другом на вечные времена».

В ответ Марчел прошептал ему на ухо:

– Настоящий единомышленник – роднее брата!

В знак признательности будущий пилот королевской авиации пожал локоть «единомышленнику».

– Спасибо, Марчеликэ! – поблагодарил Юрий, в душе негодуя на Сильвестру, заставившего его прийти на это сборище.

Марчел повёл новоявленного друга в длинный, похожий на просторный коридор зал с развешенными на стенах фотографиями выдающихся руководителей легионерского движения, свирепствовавших до недавнего времени в стране, – отъявленных головорезов «Железной гвардии». Кое-кто был знаком по газетным публикациям. Экспозицию открывал портрет главаря, капитана Корнелия Зеля Кодряну, пару лет назад арестованного и почти тут же расстрелянного «при попытке к бегству». В действительности же, по личному указанию Его Величества короля Карла II. По слухам, легионеры поклялись отомстить монарху за эту расправу.

Марчел останавливался то у одной, то у другой фотографии, и курсант Россетти терпеливо выслушивал его объяснения кто запечатлён на них, чем он известен. Хотя и без объяснений в каждом легко узнавался уголовник либо терминатор.

С очередного фото с неожиданно добродушной улыбкой смотрел небезызвестный Силе Константинеску – студент четвертого курса медицинского факультета, зарезавший и расчленивший трупы отца-железнодорожника и матери – врача-педиатра. Сынок отбывал срок в военной тюрьме Жилава.

Остановились и перед фотографией только что встреченного овацией в большом зале клуба генерала Антонеску. В парадной форме с эполетами, аксельбантом, свисавшим на впалой груди, несколькими малозначащими наградами. Рядом с ним светлорусый, поджарый, с надменным взглядом и важно поднятой головой мужчина во фраке, на лацкане которого выделялся круглый значок со свастикой на белой эмали.

Марчел пояснил, что это и есть тот самый бывший посол Германии в Лондоне, а ныне министр иностранных дел рейха Иоахим фон Риббентроп. И с гордостью прочёл надпись в кругу значка: «Национал социалистише дойче арбайтпартай».

– У немцев партия действительно рабочая, а в Румынии… – он неприязненно поморщился, – откровенные большевики! Подавляющее большинство – гнилая интеллигенция, англо-франкофильски настроенная, либо жидомасонские дельцы.

Нелегко было Юрию делать вид, будто он согласен с Марчелом в том, что большевики представляют собой реальную угрозу целостности Отчизны. Однако он озабоченно переспросил:

– Наряду со всем впервые в жизни увиденным здесь – потрясающим и величественным, я понял с ваших слов, дорогой Марчеликэ, дела в нашей стране, видимо, не так уж завидны? И это недопустимо.

Марчел резко ответил:

– Преступно! – И, пристально глядя гостю в глаза, зло добавил: – Скоро наступит время, и виновники поплатятся! Да, милый Журя. И крепко! Независимо от ранга, звания, положения.

– Неужели всё настолько серьёзно? – удивился Юрий и, словно оправдываясь, признался: – Я мало смыслю в подобных вопросах – увлечён авиацией, и на это уходит всё время. Господин шеф-механик Урсу знает, что и по воскресным дням бываю в ангаре.

Электрик вёл себя просто, предельно внимательно, старался сблизиться с новым знакомым. Отношения быстро обретали приятельский тон. Рассказывая о клубе и его посетителях, Марчел демонстрировал свою осведомлённость в различных вопросах, о которых гость не имел ни малейшего представления. Коснулся и пребывания Антонеску в Лондоне. Оказывается, генерал был частым гостем посольства Германии. Там у него установились с национал-социалистами самые тёплые отношения, отвечавшие интересам легионерского движения и в целом «многострадальной родины-матери» (Patriа Muma!).

Впрочем, для вывода о его политической ориентации и намерениях достаточно было и одного его присутствия в обществе Хории Симы и Николае Думитреску.

Наконец электрик повёл гостя к выходу. Тот было обрадовался возможности покинуть это нацистское заведение, но Марчел свернул в прилегавший к коридору небольшой зал с развешенными на его стенах плакатами.

Некоторые Юрий видел на заборах окраин Бухареста. Среди них попадались сюжеты антибольшевистского, антивенгерского, антисемитского толка.

К стоявшим у плакатов парням неожиданно подошёл Кефулеску. Не обращая внимания на курсанта, обнял Марчела, а тот сказал:

– Имею честь представить вам моего большого камарада господина Журя Россети!

Как ни в чем не бывало, Кефулеску улыбнулся и подал курсанту руку:

– Кажется, мы знакомы? Очень приятно, господин Россетти! Вы курсант школы Мирча Кантакузино, не так ли?

– Абсолютно верно, господин аджудан-шеф, – ответил тот. – Позвольте вас приветствовать и пожелать успехов в нелёгкой службе!

Продолжая разговор с Марчелом, Кефулеску пожал руку курсанта, задержав её на время, что означало не только примирение, но и уважение.

Знакомство с «Casa Verde» серьёзно отразилось на настроении Юрия. Прежде ему казалось, что он имеет некоторые представления о легионерах. Обретённые понаслышке, они были далеки от истины. Он попал в совершенно иной, чуждый ему мир, которого ранее и не представлял себе.

Марчелу же это было невдомёк. К счастью гостя. Но чтобы как-то внешне, для приличия проявить интерес к увиденному и услышанному, хотел Юрий того или нет, ему пришлось прореагировать по известному принципу: «При пустом гробе не спрашивают, кому он предназначен…» И Юрий постарался заверить ставшего «ближе родного брата», что разделяет его мнение о величайших достоинствах легионерского движения. Разыгрывая из себя озабоченного ситуацией, сказал:

– Наших противников, которых, судя по всему, в стране немало, следует попросту как следует прижать.

– Несомненно! – резко отреагировал Марчел на подброшенную гостем «лимонную корку». – Правильно считаете. Наш главнокомандующий Хория Сима в категорической форме заявил: «Как только легионеры возьмут власть в свои руки, Румыния в течение двадцати четырёх часов примкнёт к «Антикоминтерновскому пакту» и присоединится к оси «Рим – Берлин – Токио»! Тогда в стране будет полнейший порядок, господин Жюря! Это не пустые слова, увидите.

Немало увидел и услышал в тот вечер Юрий. Ещё больше понял, кое о чём догадался. Во всяком случае, всё, вместе взятое, произвело на него тягостное и, пожалуй, ошеломляющее впечатление. Он разглядел не только суть завсегдатаев клуба, их воинствующий пыл, необузданный настрой, их мышление и поведение чуждое и чудовищное…

Мимолётное знакомство с клубом и его завсегдатаями напомнило Юрию поход черчеташских групп, фанатично выражавших преданность фашизму.

Издевательство над несчастной кошкой у Измаильской крепости предстало перед глазами не случайно именно в клубе «Casa Verde». И настолько его взволновало, что он вновь ощутил угрызение совести за своё былое бездарное увлечение бойскаутским движением.

Чем дольше продолжалось тягостное общение с Марчелом, тем больше Юрий осознавал серьёзность нависавшей над миром угрозы. Непростая обстановка, в которой он очутился не по своей воле, заставляла его для личного прикрытия пользоваться высокопарной терминологией, соответствовавшей атмосфере клуба, настрою, традициям.

Он понимал, что малейшее отклонение от порядка, принятого в клубе, могло повлечь за собой недоразумения. Они приведут к обострению отношений и затем к разрыву наметившейся «большой дружбы», и без того таящей в себе непредсказуемые последствия.

Но, как бы то ни было, дела у будущего авиатора пока складывались в общем-то неплохо. Однако он предвидел, что сложности следовало ожидать не только со стороны оголтелых нацистов, но и от мрачноватого бессарабского земляка дядюшки Сильвестру.

И вновь тот же вывод: «Вошёл в танец – продолжай топать изо всех сил». Юрий отдавал себе отчёт, в какой «танец» он вовлечён и чем он может для него закончится. Но неприятие фашизма и преданность своему долгу стояли превыше всего.

Между тем Марчеликэ продолжал делиться с ним подробностями предстоящих событий. Насколько они обоснованы, имеют ли под собой реальную почву, оценить Юрию было сложно.

Да и чем объяснялось тёплое отношение Марчела к курсанту авиашколы? Тем, что он получил приз выставки за макет планёра? На эту деталь, кстати, сослался шеф-механик Урсу, знакомя своего племянника с Юрием. Возможно, определённую роль сыграла хорошо известная легионерам фамилия «Россетти».

В действительности же, всё было намного проще: в клубе «Зелёный дом» не делалось секрета из замыслов легионеров. В открытую! Многое касалось и порядков, установленных за пределами Румынии. Наверняка существовали и планы за семью печатями.

Серьёзные люди в этом не сомневались. Кое-что всё же просачивалось наружу. Немалую службу сослужило в этом праздное бахвальство вышестоящих «камрадов» легионерской братии.

Рассказ Марчела о предстоящей в неслыханных размерах помощи, которую Германии начнет оказывать Румынии, вызывал серьёзные сомнения. Но от наводящих вопросов Юрий намеренно воздержался. Да вскоре электрик и сам всё прояснил:

– Поступит она в ближайшее время. В огромнейшем объёме! Твоя авиация тоже получит немало. Самолёты, конечно. Первоклассные! Сегодня же положение в нашей авиации катастрофическое! На аэродроме «Пипера», например, таким, как ты, приходится осваивать полёты на старых французских аэропланах с радиатором незамерзающего водяного охлаждения. И это в то время, когда на северной границе страны выжидает сосед с волчьим оскалом. Его аппетитам тоже будет конец. Не сомневайся! А французские «гробы» непременно заменят. Уже к Рождеству. Вспомнишь мои слова, господин Журя!

Выразив восторг от такой перспективы, Юрий высказал надежду на то, что современная техника поступит и в ангар «Пилотажной школы Мирча Кантакузино». Поначалу даже не верилось, что это реально. Однако вспомнил, что Марчел повторил новость, принесённую недавно с аэродрома «Пипера» студентом политехнического факультета.

Про себя же отметил, что до сих пор Марчел рассказывал всё больше об изменниках, которые, как он выразился, «подлежат истреблению во имя спасения нации, рода и завоеваний предков». Сейчас же говорил о чём-то новом, конкретном, ценном. Если это не «туфта», разумеется. Особенно озадачило упоминание «соседа с волчьим оскалом». Подразумевался СССР.

Посещение клуба, ещё недавно вызывавшее у Юрия отвращение, приобрело иное значение. Если электрик не блефует, то всё, о чём он рассказывал, гораздо важнее плакатной мазни и атмосферы вокруг Хория Сима и генерала Антонеску.

«Итак, – размышлял Юрий, – бывший атташе Румынии в Лондоне бывал частым гостем германского посла, ныне министра иностранных дел в правительстве Гитлера. И тогда известие о поступлении в страну вооружений и самолётов звучит вполне убедительно. К тому же вожак легионеров недавно побывал в Берлине. Выходит, овация в честь его появления в клубе вместе с генералом Антонеску, близким к министру иностранных дел Германии, звенья одной цепи».

Юрий пришёл к выводу, что дядюшка Сильвестру, настаивая на встречах с электриком легионерского клуба, был прав.

Что бы Марчел ещё ни молол на отвлечённые темы, Юрий воспринимал это без особого интереса. Хотя по-прежнему делал вид, будто всё чрезвычайно важно.

Расставаясь, Марчел преподнёс новоявленному другу небольшую никелированную свастику. От неожиданности у «счастливчика» загорелось лицо, но он всё же нашёлся:

– Священный знак, господин Марчел. Тронут, и гранд мерси!

Марчел по-приятельски обнял гостя, и тот в ответ поблагодарил электрика и его дядюшку господина Урсу, который их познакомил.

Упоминание Марчелом «северного соседа с волчьим оскалом» стало для Юрия сенсационной новостью. Сопоставив пребывание вожака легионеров в Берлине, альянс с генералом Антонеску, он понял, что это таит в себе угрозу явного сговора двух режимов. Разумеется, при главенствующей роли нацистов. Либо сговора, уже заключённого.

Судя по словам Марчела, скорее всего последнее. К чему иначе немцам огород городить? Тем паче с румынами, которых высшие иерархи национал-социалистов презирали, а в узком кругу обзывали «грязными цыганами», подлежащими, как и евреи, полному истреблению. Впрочем, Адольф Гитлер и его приближённые в период становления своей власти терпели тех же евреев, а с некоторыми денежными мешками втихаря даже носились. Вначале.

Размышляя над столь непростыми вопросами, Юрий вдруг вспомнил о подарке Марчела – никелированном значке-свастике. И у бессарабского парня с фамилией знатного рода Россетти возникла идея использовать этот подарок в своей новой деятельности, незаметно вытеснявшей намерение посвятить себя авиации.

Со свастикой на отвороте френча он подошёл к зеркалу и замер от омерзения. Представил себе реакцию матери, не говоря уже о друзьях по лицею, соседях по дому…

Небольшой никелированный значок вмиг изменил его облик! Стало совестно и противно. Чем сильнее было это отвращение, тем решительнее приходил он к выводу, что ничего более подходящего для прикрытия своих намерений ему не найти.

И Юрий решил использовать подарок Марчела для выполнения поручений дядюшки Сильвестру. Это откроет ему дорогу к общению с подонками, разделявшими планы германского фюрера об установлении «нового порядка» в Европе. Разумеется, и в Бессарабии.

Поручения Сильвестру, которые он выполнял попутно с учёбой, приобрели совершенно иную окраску. Более серьёзную, значимую. О том, что идёт на риск, он не задумывался. Словно это и не беспокоило его. Появилось нечто похожее на азарт, связанный с выполнением своего патриотического долга, подсознательно становившегося превыше всего. Таким уж был он, Юрий Котельников.