День был на исходе, когда автомобиль с важно восседавшим Нуци Ионасом, его напарником-шофером и прижавшимися друг к другу на заднем сиденье Хаимом и Ойей остановился у ворот приземистого, слегка покосившегося четырехоконного дома. Решетчатые ставни с облезлыми деревянными, местами выломанными поперечными планками придавали ему унылый, заброшенный вид.
Тотчас же машину окружила орава ребятишек, вынырнувших из дворов соседних домов. Наперебой они стали здороваться:
— Шолом, хавэрим!
— Шолом!
Напарник Нуци выключил мотор, намереваясь вместе с остальными войти в дом, но тут один из мальчуганов, загорелый, в брючках чуть ниже колен и в маленьком, точно блюдце, сатиновом берете, едва прикрывавшем курчавые волосы, подошел к нему и вызывающе заявил:
— Вы шаббат-гой! Скоро суббота, а все катаетесь!
— Рано еще, — ответил ему Нуци, взглянув на позолоченное закатом небо. — До вечера знаешь сколько? А ты орешь «суббота»! Иди-ка отсюда, слышишь?!
— Сам иди! — нехотя пятясь, огрызнулся мальчуган. — Вот пусть только взойдет первая звезда, мы тогда проткнем все шины вашему проклятому автомобилю… Увидите!
Нуци пригрозил мальчугану, а явно встревожившийся шофер поспешно включил мотор и тут же уехал, напутствуемый криками ребят:
— Шаббат-гой! Шаббат-гой!
Вдогонку автомобилю полетели камни.
Нуци натянуто рассмеялся:
— Видал, Хаймолэ, какие здесь растут парни?! Это не то, что мы с тобой, а? Геройские! Первые помощники раввината!
Хаим улыбнулся, но ничего не ответил. Он не понимал, чем вызвана дерзость ребят и почему Нуци, явно смущенный, все же одобрительно отзывается о них.
Едва открыв калитку, Нуци принялся кричать по-румынски:
— Этти! Мамико! Где вы? Гостей принимайте!
На пороге открытой двери показалась молодая женщина в ярко-голубом атласном халате, расписанном большими лилиями. По выражению ее лица нетрудно было заключить, что она далеко не в восторге от того, что муж приволок с собой гостей с жалкими узелками.
— Мой друг! — поспешно и весело представил Хаима Нуци, желая предупредить жену от неуместных реплик на румынском языке. — Холуц из Румынии! И его жена…
— Очень приятно, что из Румынии — сухо ответила Эттиля и, осуждающе взглянув на мужа, иронически добавила: — Мне это доставляет большое удовольствие…
Хаим смущенно поклонился, назвал свою фамилию и, осторожно дотронувшись до локтя Ойи, робко представил и ее:
— Моя жена… Ойя.
— Ойя? — рассмеявшись, переспросила Эттиля. — Что это: имя или ваше ласковое прозвище? Ойя!..
— Нет, Этти! — опережая Хаима, постарался быстро ответить Нуци. — Это действительно ее имя! Она и в самом деле такая милая и такая тихая, как овечка… — Довольный тем, что удалось обратить в шутку язвительно-насмешливый вопрос жены, Нуци поспешно добавил: — А ты знаешь, Этти, мой товарищ — большой друг нашего Симона! Да, моя дорогая! Соломонзон так радушно нас принял… Мы сейчас от него, честное слово!
Эттиля выпучила глаза, лицо ее внезапно вытянулось, губа отвисла: она была поражена.
— Вы все вместе были у Симона? — обратилась она к ссутулившемуся Хаиму, точно не поверила словам мужа. — Вы его знаете?
Хаим кивнул, еще не понимая, сколь магически подействовал на женщину рассказ о визите к Соломонзону.
— Я же тебе говорю, Эттилэ! Мы были у него дома! — раздраженно ответил Нуци. — Сидели в гостиной, нас угощали чаем, вареньем, печеньем, тортом и еще чем-то… Полный стол, честное слово! И сам Симон просил меня помочь им временно устроиться здесь, во флигеле…
— Эттилэ! Нуцилэ! Почему вы не приглашаете людей в дом? — послышался трескучий женский голос. — Что вы стоите по дворе?
Хаим обернулся. В дверях стояла полная низенькая, коротко подстриженная седая женщина. Он виновато поклонился ей.
— Люди с дороги, наверное, устали, — продолжала старушка отчитывать дочь и зятя, — а они держат их во дворе, как будто для этого нет дома?! Кошмар! Кто так принимает гостей, Эттилэ?!
Грозная теща Нуци, разумеется, услышала, что бедно одетые молодые люди были приняты самим Симоном Соломонзоном…
Нуци что-то шепнул жене, она удивленно взглянула на Ойю и, обращаясь к ней, несколько нерешительно сказала:
— Входите, конечно… Вот сюда! Сюда, сюда проходите… Пожалуйста!
Ойя и Хаим вошли в маленькую, чисто выбеленную переднюю, заставленную сундуками и коробками, на которых виднелась жирная надпись: «Джойнт дистрибьюшн комити» USA». Хаим помнил, что в таких же коробках и с такой же точно маркировкой в тот страшный день им доставляли на «трансатлантик» пакеты с едой. Наличие таких же коробок в доме Ионасов его удивило, но он не подал виду.
— Здесь можно оставить? — спросил Хаим, указывая на свои пожитки.
— Что за вопрос?! — Эттиля фыркнула, как рассерженная кошка. — Если ваши узлы даже набиты золотом, то и в этом случае их никто не тронет!
Хаим покраснел, робко сказал, что его не так поняли, он лишь боялся, не побрезгуют ли хозяева невзрачным на вид багажом.
— Ну! Что же вы стоите здесь? — выйдя в переднюю, засуетилась старушка. — Проходите!
Хаим поблагодарил, осторожно положил узелки на пол, снял свои поношенные ботинки и быстро, стыдясь их жалкого вида, сунул под узел. Ойя последовала его примеру, и они вместе на цыпочках прошли в большую комнату.
— Вот стулья, тахта, кресло, садитесь, где вам будет удобно, — предложил Нуци и вышел в прихожую.
— Пусть она снимет кофточку, — указывая на Ойю, посоветовала Эттиля. — Объясните ей, что у нас тепло.
Хаим помог Ойе снять шерстяную кофточку. Сняла она и косынку и сразу преобразилась. Хаим умиленно смотрел на нее и, когда Эттиля вышла из комнаты, нежно поцеловал. Ойя просияла и, в свою очередь, кивнула на его помятый и потертый пиджак.
Хаим подошел к зеркалу, взглянул на себя: щеки впали, под глазами темные круги, а веснушки, казалось, никогда еще не были такими яркими.
— О, правильно! — одобрила старушка, войдя в комнату и увидев, что Хаим снимает пиджак. — Чувствуйте себя как дома! Мы сами испытали, что значит приехать в страну, где никого не знаешь и тебя никто не знает. Кошмар! Но… как-нибудь! Не умерли, слава богу… Нуцилэ работает у Соломонзона — это вы знаете. А Эттилэ? Она тоже устроена. Не очень хорошо, но ничего… Учит детей музыке. — Она указала на старенькое пианино. — Я его тащила из Галаца!.. Сколько здоровья мне это стоило, один бог знает… Но здесь, чтобы купить такой инструмент, надо иметь бешеные деньги! А откуда их взять! Дочь и зять, дай им бог здоровья, не любят, когда я так говорю. Особенно Нуцилэ! Он очень преуспел… Но зато он и работает как вол! Иначе Соломонзон держать не будет… Поверите, иной раз целую неделю не бывает дома. Что он там делает, куда ездит — и не спрашиваем. Какое наше дело? Конечно, у таких, как Соломонзон, мозги не сохнут о том, где взять деньги, чтобы идти на базар, или кому раньше отдать долг: лавочнику за продукты или хозяину за квартиру. А цены, чтоб они пропали вместе с теми, кто их повышает, все растут и растут…
Вошла Эттиля. Старушка смолкла, суетливо сняла со стола плюшевую скатерть с длинными кистями, постелила другую — белоснежную, хрустящую, накрахмаленную, разложила на столе ложки и вилки. Вслед за дочерью она взяла что-то из буфета и тут же вышла.
Оставшись наедине, Хаим и Ойя переглянулись и с любопытством стали озираться по сторонам. Комната была просторная и чисто убранная. Особый уют ей придавал огромный яркий трансильванский ковер, свисавший почти от потолка и прикрывавший широкий диван, на котором, как у Симона Соломонзона на полу в гостиной, лежало множество разноцветных подушечек. На самом видном месте, как раз над пианино, висел большого формата цветной фотопортрет Симона Соломонзона. Здесь он выглядел старше своих лет, хотя был облачен в спортивную белую рубашку с открытым воротником и короткими рукавами. На нагрудном кармане рубашки красовалась большая, вышитая голубыми нитками шестиугольная звезда — «щит Давида».
Взгляд Хаима остановился на открытой настежь двери, ведущей в другую, маленькую комнату: шкаф и стоявший вплотную к нему диванчик оставляли лишь узкий проход.
Нуци, войдя в столовую, обратил внимание на устремленный в открытую дверь взгляд Хаима.
— Там живет мама, — сказал он, — а за стеной — другая семья. Вторую половину дома Соломонзон сдает еще двум семьям… У них отдельный вход. Мы с ними не соприкасаемся… Это коренные жители — ватиким. Они жили здесь еще до того, как отец Симона купил этот дом. У него вообще слабость к домам… Как приедет в Палестину, так непременно купит парочку или тройку домов…
— Неплохая слабость… — заметил Хаим. — Как я понимаю, он постепенно переводит сюда свои капиталы из Румынии?
— Как тебе сказать? Пожалуй, это не совсем так… — замялся Нуци.
Тем временем в комнату вернулись Эттиля с матерью и принялись расставлять закуски. Мать Эттили пригласила гостей к столу, а Нуци достал из-под тахты бутылку с прозрачной жидкостью. Увидев ее на столе, старуха пришла в ужас.
— Он уже берется за свое! Кошмар! И сколько я ни говорю, что это самая настоящая погибель, что стакан сока куда полезнее, он все равно тянет эту дрянь, хоть режьте его!
Виновато ухмыляясь, Нуци тем не менее неторопливо откупорил бутылку.
— Ты слыхал когда-нибудь, Хаймолэ, что такое «арак»? — спросил он. — Смахивает немного на румынскую цуйку…
— Ой, Нуцилэ! Мама ведь не хочет, чтобы ты пил… — взмолилась Эттиля и, обращаясь к Хаиму, пояснила: — Вы же понимаете, какой это может быть напиток, если его делают сами бедуины!
— Просто кошмар! — негодовала старуха. — При одном только взгляде на бедуинов меня выворачивает наизнанку! О чем вы спрашиваете?! Вечно грязные, немытые, нечесаные и все, что хотите… А он себе пьет! И еще как, вы бы посмотрели! Это же сущая отрава…
Нуци причмокнул языком, предвкушая удовольствие, налил Хаиму и себе.
— Арабы его пьют с водой, — пояснил Нуци с видом знатока. — Как в Румынии в лучших ресторанах добавляют на три четверти бокала вина одну четверть — из сифона… Получается прямо-таки шампанское!
— Шприц, — скромно заметил Хаим.
— Верно, шприц! — обрадованно подхватил Нуци, и в его голосе прозвучала тоска. — Ты, оказывается, все помнишь, Хаймолэ?! Молодец!
Нуци долил в чашечки воду. Жидкость помутнела.
Он лихо опрокинул в рот содержимое, а Хаим не торопясь отпил половину и, к удивлению наблюдавших за ним Эттили и ее матери, спокойно сказал:
— Ничего…
— Скорее закусывайте! — сморщив лицо, закричала старуха. — Кошмар!
— Дать тебе воды запить? — предложил Нуци. — Глоточек?
— Вам плохо, наверное? — забеспокоилась Эттиля. — Горит, нет?
— Нормально, — ответил Хаим. — Ей-богу! Спасибо.
Не спеша Хаим и Ойя ели положенные им на отдельные тарелочки рубленые яйца с куриным жиром и мелко нарезанным жареным луком. Старуха положила на тарелки куски курицы и отварную фасоль.
— Попробуйте гарнир! — приглашала она гостей. — Это же не фасоль, а просто сахар! Прямо тает во рту…
Вслед за закуской и вторым блюдом она разлила в тарелки бульон из покрытого толстым слоем гари чугунка.
— На редкость удачная курочка мне попалась… Ой, так почему же вы не кладете себе сухарики?! Видите, какой это бульон? Чистое золото, нет? Берите сухарики, не стесняйтесь, — приговаривала она, пододвигая к Хаиму миску с маленькими зарумяненными квадратиками. — И жене тоже положите! Что-то она, кажется, плохо у вас кушает? Объясните ей, что эти сухарики я сама приготовила…
— Ну-у! — причмокнув, воскликнул Нуци, стараясь задобрить тещу. — Как наша мама умеет готовить, поискать надо! Что-то необыкновенное! У нас однажды был Симон. Помнишь, Эттилэ, как он тогда кушал?
— Спрашиваешь! — сказала Эттиля, словно речь шла о событии из ряда вон выходящем. — Пальчики облизывал…
Нуцина теща заерзала:
— Мне-таки доставляет удовольствие ваша похвала, деточки мои, чтоб вы были здоровы и счастливы, и все же, скажу я вам, все кушанья могли быть гораздо лучше и гораздо вкуснее, не будь у нас таких отвратительных соседей… Да, да! Не удивляйтесь. — Старуха взглянула на Хаима. — Сегодня же канун субботы! Конечно, до приезда сюда я не придерживалась этого обычая. И не потому, что плохо веровала. Боже упаси! Просто так у нас было принято. Но тут, хочешь не хочешь, надо соблюдать никому не нужные обычаи, возникшие, наверное, не одну тысячу лет тому назад! И, представьте себе, из-за соседей мне приходится их выполнять!
— У нас тут такие соседи, — поддержала Эгтиля, — что лучше бы их вовек не знать! Упаси бог, если, к примеру, они узнают, что кто-то в субботу, уже не говоря о праздниках, осмелился зажечь огонь…
— Кошмар! — перебила ее мать. — О чем говорить! Это не люди, а хуже, поверьте мне, самых паршивых арабов!
— Не хуже, положим, — осторожно поправил тещу Нуци, — но не в этом дело. Арабы арабами, и все мы знаем, как они нас и как мы их любим… А соседи наши просто-напросто люди очень отсталые и с предрассудками.
— Только это разве? — не унималась Эттиля. — Что ты говоришь, Нуцилэ?! Они такие же хорошие, как арабы… Ты же сам это не раз говорил?!
Нуци под столом слегка подтолкнул ногой жену, и она замолчала, но сидевшая на другом конце стола теща была недосягаема. К тому же она не принадлежала к категории людей, которые могли промолчать, когда оказывалось задетым их самолюбие.
— Не делайте из меня, пожалуйста, дуру! — вспылила теща. — Я еще пока не выжила из ума! И уж если хотите знать, так я бы не знаю сколько таких «ватиким», как наши соседи, отдала за одного араба… Один наш сосед чего стоит! Его бы только к болячке прикладывать… Такой он хороший!
— Никто не говорит, что он хороший… — заискивающе согласился Нуци и, стараясь замять разговор, объяснил Хаиму: — Это отец того чернявого паренька в коротких штанах с черной кеполэ на голове. Отец собирается отдать его в «йешивэ» — богословскую школу и оттого строго соблюдает все правила «закона предков».
— А чего уже этот выродок хотел от тебя? — насторожилась старуха. — Что ему надо было?
— Что он мог хотеть? Увидел мальчик автомобиль, вот и подошел…
Старуха недоверчиво посмотрела на зятя. Ее не так-то легко было провести.
— Это он так просто подойдет? — ехидно переспросила она. — Тот еще мальчик растет… Кошмар! Такому лучше бы не родиться, поверьте мне. И вообще, семейка у них — не спрашивайте!..
— Мы их знаете как зовем? — не удержалась снова Эттиля. — Сабра!
Нуци опять попытался сгладить резкость тещи и жены, придать разговору шутливый характер. Он рассмеялся:
— Да, да… Здесь есть такое растение — вроде кактуса. Плоды его сладкие, но растение очень колючее. Так вот, коренных жителей так и прозвали — «сабра». Они тоже немножко колючие…
— Немножко! — возмутилась старуха. — Ты слышишь, Эттилэ? А разве не из-за них я держу на огне этой паршивой керосинки готовый ужин и целый обед с пятницы до вечера следующего дня? Мы же не какие-нибудь свиньи, чтоб кушать холодное, — обратилась старуха к Хаиму на румынском языке. — Можно заработать такую боль в животе, что потом всю жизнь не будешь рад!.. Но боже упаси зажечь огонь и разогреть кушанье! Я уже не говорю о том, чтобы приготовить свежее! Пронюхают эти «немножко колючие» и смешают нас с грязью на весь эрец-Исраэль! Они на все способны… Просто кошмар!.. Хотя я, поверьте, не боюсь их. Видала бы их всех на полу под черным покрывалом! Но мои зятек и доченька, дай им бог здоровья, все время твердят, что им, видите ли, неудобно нарушать обычаи… И потому только я не затеваю с ними никаких дел. Иначе бы им тоже было не сладко… Теперь вы уже понимаете, отчего нам приходится в субботу и особенно в праздник кушать застоявшееся, прокисшее и, не за столом будь сказано, провонявшее кушанье?.. Кошмар!
Нуци ерзал на стуле и, не находя лучшего способа прервать поток откровений тещи, раз за разом подливал себе «арак», демонстративно опрокидывая чашечку за чашечкой. Эттиля краснела и осторожно бросала на мать выразительные взгляды. Наконец та уразумела и стала стихать.
— Но от этого еще никто не умер! — произнесла она менее воинственным тоном. — Мы привыкли, привыкнете и вы! Как говорится, только бы эта беда у всех нас осталась и другого горя бы никому не знать… Так что не брезгуйте и кушайте себе на здоровье! Все-таки бульон от очень удачной курочки!
К концу трапезы Нуци заметно осоловел и, когда все встали из-за стола, предложил Хаиму прогуляться.
— Вон там находится флигель, в котором вы будете жить, — сказал он, показывая рукой в глубь двора на едва различимое в темноте небольшое строение. — Сегодня вы как-нибудь устроитесь у меня, а завтра осмотрим его. Симон сказал, что это на первых порах, ведь там нет потолка… Но крыша, Хаймолэ, отличная! И двери… Правда, стекла в окне придется вставить. А на пол раздобудем циновки. В порту у меня их навалом. Будет дешево и сердито! Нет? Зато они приятно пахнут рогожкой, а стоят ерунду, и не жалко их выбросить… Многие из местных стелют их даже в комнатах, честное слово! Но вот хуже тут обстоит дело с удобствами…
— О чем ты говоришь, Нуцик! — воскликнул не без удивления Хаим. — О каких удобствах может идти речь?! Что я, не вижу, как большинство людей здесь живет? Тебе, Нуцик, я очень благодарен, ей-богу! От души говорю…
— Ну нет, Хаймолэ, нет! Удобства, о которых я говорю, нужны всем, будь ты царь или батрак! Ведь ты же не бедуин, которому ничего не нужно. А покамест вы будете жить здесь, неподалеку есть такое место.
— Что ты имеешь в виду? Туалет?!
— А ты думал — ванную и душ с горячей водой?! — рассмеялся Нуци. — Это, мой друг, могут пока иметь только такие, как Симон Соломонзон! Мы сейчас пойдем, и я покажу тебе, куда ходят «ватиким»… Придется и тебе с женой туда прогуливаться. Недалеко это…
Они вышли на улицу, зашагали по сплошь выщербленному, тускло освещенному редкими фонарями тротуару.
— Устроишься на работу, подыщем другое, более благоустроенное жилье, — продолжал Нуци разговор на прежнюю тему, которая, как показалось Хаиму, почему-то его очень беспокоила. — И тогда не надо будет вам совершать малоприятные прогулки… Правда, Симон надумал было построить это «заведеньице» у нас во дворе, но наши сволочи рабочие запросили втридорога!
— Что значит наши? Евреи, что ли?
— Именно! — возмущенно ответил Нуци. — Тогда я нашел двух бедуинов. Эти брались буквально за несколько пиастров выкопать яму. Но тут нашу маму осенило… Зачем, сказала она, делать общую уборную во дворе и, хочешь не хочешь, общаться с этими пачкунами «сабра»? Тогда-то мы и решили отвести уголок на нашей кухне. Конечно, это не шик-модерн. Даже ничем не отгорожено. Кухня такая крохотная, что и без того негде повернуться. И приходится всякий раз выпроваживать всех, и тебя вечно торопят, потому что там что-то может подгореть или пережариться… Словом, это не «кабинет задумчивости»…
Теперь Хаим понял, что именно тревожило друга. Сам факт неблагоустроенности жилья, в котором много лет обитают местные жители, поразил его, пожалуй, не меньше, чем скупость Симона Соломонзона и враждебность тона, каким Нуци говорил о евреях-рабочих, о своих соседях по дому. Да и царившая здесь атмосфера зависти, неуживчивости и даже склочности также удивила его. Он поспешил успокоить Нуци, сказав, что ни сегодня, ни тем более в последующие дни, когда они с женой переселятся во флигель, не будут злоупотреблять его гостеприимством.
Нуци облегченно вздохнул и перевел разговор на другие темы.
— Все здесь только начинается, дорогой Хаймолэ! Работы кругом непочатый край… Куда ни повернешься — все надо: и ремонтировать, и строить, и базу для борьбы с врагами создавать!.. И представь себе, продукты питания нужно ввозить. Земля у нас, скажем прямо, дрянная.
— Обетованная! — съязвил Хаим. — А я-то думал, что земля предков и в самом деле медовая…
— Медовая… Я с тобой говорю откровенно, а ты посмеиваешься… — обиженно произнес Нуци. — Обрабатывать ее — сизифов труд!.. Посмотришь на наших киббуцим и ужаснешься! Это тебе не Европа, где воткнешь в землю палку, оглянешься, а она — уже дерево! Здесь семь потов сойдет, пока вырастишь паршивый кустик. К тому же за всем надо следить! Иначе арабы обчистят в два счета… Да и наши, что думаешь? Эти местные тоже хороши: за ними только поглядывай… Вообще, они нас, пришлых, ненавидят, несмотря на то, что именно мы создаем им все блага. Все, что они имеют здесь, это ведь благодаря нам! Но вместо признательности они твердят, будто мы неженки, отступники и только портим им все. Оттого приезжему человеку порой бывает несладко. И все же здесь, конечно, неплохо…
— В самом деле? — спросил Хаим. — Что же тут хорошего, если арабов надо остерегаться, между своими вражда, всяких трудностей непролазная куча?
— Что хорошего? — замялся Нуци. — Ну хотя бы то, что никто тебя здесь не оскорбит… И конечно, не тронет!.. А в остальном?.. В остальном, сам понимаешь, если музыка играет заупокойную, так не станешь же танцевать веселую «фрейлехс». Арифметика простая. Хотя должен тебе признаться, что от арабов того и жди, что воткнут нож в спину. Здесь арифметика тоже простая. Ведь нетрудно догадаться, что постепенно мы их вытесняем… Как и о том, впрочем, что на всем этом греют руки англичане. Чтобы прикрыть свои подлые делишки, они норовят подлить масла в огонь, разжечь вражду… Старые интриганы! Но повторяю: с арабами мы справимся. Здесь, конечно, решит сила! А будет у нас сила, выдворим отсюда и англичан… Арифметика несложная…
— Неплохо бы, — согласился Хаим. — Но боюсь, с ними не так-то просто будет… Империя! И это уже не арифметика, а немного посложнее…
— Ничего. Силы кое-какие у нас уже есть. И они растут. Причем так растут, что трудно себе даже представить! Вот, кстати, в этом отношении сабра себя показывают с наилучшей стороны. Они никому спуску не дают! Не-е! Попробуй их тронь. Моментально у тебя перед глазами блеснет нож! И должен тебе признаться, что кое-кому из наших приходится-таки подчас довольно туго с ними.
— Что же получается? — удивленно спросил Хаим. — От арабов, говоришь, жди ножа в спину, а от своих — в грудь!
— Ну, не совсем так, конечно… Но тем не менее сложно. Очень сложно, — уклончиво ответил Нуци, сворачивая с тротуара в сторону.
Они шли куда-то под гору, деревья заслонили последний, оставшийся позади электрический фонарь. Местность напоминала заброшенный сад. Хаим подумал было, что под действием «арака» Нуци, видимо, забыл, куда и зачем они идут.
— Со временем здесь будет парк! — гордо сказал Нуци. — И знаешь, кто пожертвовал на его строительство? Ротшильд! Целый миллион отвалил! Но, сам понимаешь, и Иерусалим не в один миг был построен. А пока здесь поблизости отхожее место…
Зловоние, которое Хаим ощутил еще раньше, становилось все более одуряющим:
— Как видишь, совсем недалеко, — продолжал Нуци. — Всего одна автобусная остановка, честное слово…
Хаим едва удержался, чтобы не рассмеяться.
— Ну-у, на автобусе, разумеется, можно успеть, если приспичит… — притворно серьезным тоном заметил он.
Нуци Ионас, не уловив иронии в реплике Хаима, продолжал наставлять приятеля. Он сообщил, что с пяти утра и до одиннадцати вечера автобусы ходят по расписанию почти через каждые четверть часа, а проезд стоит сущую ерунду.
Хаим молча выслушивал друга и про себя с горечью думал: «Стоило ехать на обетованную землю, чтобы по нужде добираться на автобусе?! Поглядим, что будет дальше… Во всяком случае, не мед тут течет, это уже ясно. И пожалуй, прав был Томов, не советуя ехать…»
На обратном пути стал накрапывать дождь.
— О, это хорошая примета, Хаймолэ! На счастье, увидишь! Честное слово!.. — сказал Нуци, схватив Хаима за локоть.
— Что ты имеешь в виду? — уныло спросил Хаим. — Дождь или неудобства с уборной?
— Дождь, конечно, чудак!
— Возможно, — безразлично ответил Хаим. — Откуда мне знать, на чем здесь зиждется счастье… А вдруг и в самом деле на дерьме?!
Нуци остановился и тупо уставился на Хаима, но, видимо, «арак» мешал ему до конца понять подлинный смысл услышанных слов. Он круто повернулся и быстро зашагал. Хмим поторопился его догнать и схватил друга за локоть. Придержав его на мгновение, он чистосердечно произнес:
— Не обижайся, Нуцик! Я так думаю, ей-богу!.. А ты как считаешь?