Когда Пушкарев выскочил во двор Ученого комитета, то увидел груженую машину, возле которой суетились шофер и Цокто. Завидев Александра, Цокто заулыбался, подошел к нему, протянул руку:

— Заехал с тобой проститься.

— Вы уже уезжаете? Куда?

Цокто расхохотался:

— «Куда, куда»! Известно куда: в Гурбан-Сайхан!

— Так внезапно?

— Неделю собирались. Разве это внезапно?

— Но я не ожидал, что это случится вот так… А кому передаете геологический кабинет?

— Кому передаю? А зачем его передавать? Ты — бюрократ, Пушкарев. Бери кабинет, распоряжайся! Никому, кроме тебя, он не нужен… — Он снова рассмеялся — Не унывай, начальник! Старика Дамдина я обязательно разыщу и спрошу о пиропах. Может, и алмазы найду.

— Я их уже нашел! — с жаром воскликнул Александр. — Вернее, обнаружил один алмаз…

— Где обнаружил? — безразличным голосом спросил Цокто.

— Среди пиропов, в кожаном кисете.

Цокто укоризненно покачал головой:

— Ты принимаешь меня за глупца?

— Идемте в геологический кабинет, и вы увидите его собственными глазами!

— Я тороплюсь. Вон джолочи Аракча машет рукой — ехать пора. — Он хитровато сузил глаза, похлопал себя ладонью по лбу: — У вас, у русских, есть такой праздник обманщиков — первое апреля. Так вот сегодня и есть первое апреля!

— Вы напрасно не верите. Я говорю вполне серьезно. Ну да ладно… Вы, случайно, не знаете, где сейчас Сандаг или Тимяков?

— Я только что разговаривал с ними. Они в «копай-городе», на базе гидрогеологов. Эту машину нагрузили там. Сандаг говорит: «Ты, Цокто, — наш первый эшелон, вези оборудование гидрогеологов, скоро и мы все приедем в Гурбан-Сайхан». Хочешь, подброшу на машине до базы гидрогеологов?

— Сделайте одолжение…

База гидрогеологов находилась на западной окраине Улан-Батора, неподалеку от обширного ансамбля буддийских храмов и кумирен Гандана. Но если Гандан с высоченным храмом Арьяволо-Джанраем взобрался на возвышенность и как бы царил над городом, то база гидрогеологов приютилась в лощине, здесь они жили в землянках и юртах.

Даже за восемь месяцев жизни в Монголии Пушкарев не мог понять и воспринять целиком этот странный город, где всякий раз казалось, что монастырских построек и юрт больше, чем жилых домов. Город широко раскинулся в глубокой каменной чаше — со всех сторон окружали его горы. Горы были пологие, мягкие, они настраивали на веселый лад, приносили успокоение. Сколько здесь солнечного блеска и простора! А на закате небо горело багровым заревом и казалось, что крылатый белый храм Джанрай поднимается из пламени.

Багровое небо, молчаливые силуэты верблюдов, лошадей и юрт, скрипучий звук несмазанных колес монгольских тырок… Во всем этом крылась некая первобытность, и Пушкарев не удивлялся, когда, нагнувшись, поднимал с земли заржавленный наконечник стрелы.

Была одна-единственная, бесконечно длинная асфальтированная улица, скорее шоссе, по обочинам которой стояли учреждения: почта, клуб имени Ленина, советское посольство, а в самом конце — красные казармы. Остальные дома и юрты теснились возле опустевших храмов. Параллельно главной улице, южнее, у самого подножия горного массива Богдо-улы, текла бурная Тола, и попасть на ту сторону можно было только по шаткому деревянному мосту. Здесь же, почти на берегу реки, находился «зеленый дворец» — резиденция бывшего правителя Монголии, владыки ламаистской церкви богдо-гегена, или «живого бога». До революции почти половина всего мужского населения проживала в монастырях, и церковные феодалы обладали большой властью.

На первых порах Пушкарева волновали эти красочные храмы с многоярусными черепичными крышами. Ему казалось, что тут и кроется главная тайна Востока. Когда-то это были кочующие храмы-юрты, потом они стали оседлыми. Темно-красные колонны, окна и двери; сине-зеленые балки; жаркие и чистые краски орнамента; сложная резьба по дереву и позолота; лепные драконы из глазурованной глины на коньках четырехскатных остроконечных крыш; каменные львы — арсланы у входа в храм; молитвенные зеленые барабаны, которые стоит повернуть вокруг оси, и все твои молитвы улетят на небо; мистические тибетские письмена, остроконечные обелиски — субурганы; пятицветные буддийские знамена…

Подстегиваемый любознательностью, Пушкарев заглянул как-то в храм Джанрай, посвященный богу — исцелителю слепых — Арьяволо, и застыл в изумлении перед исполинской матово-сверкающей золоченой медью статуей: Будда восседал на массивном цветке лотоса, руки были молитвенно сложены на груди, неподвижные глаза с неземным спокойствием смотрели куда-то в полумрак, на губах застыла непонятная улыбка.

В храме Чойжин-Ламыйн-сумэ, в том самом, который он видел каждый день из окон геологического кабинета, Пушкарев испытал настоящее потрясение, какое можно испытать, когда соприкасаешься с подлинным искусством: бронзовые позолоченные статуи богинь, символизирующих пять основных элементов мира, изящные и стройные, с тонкими одухотворенными лицами, целомудренно потупленными глазами, были воплощением совершенства.

Но постепенно Пушкарев утратил интерес к храмам и статуям, к первобытности.

Его неудержимо влекло в степные просторы, в горные теснины — туда, где жизнь находится в стремительном движении.

Миновав шумный базар «Заходырь», машина вскоре выехала на пустырь, где стояло буровое оборудование гидрогеологов. Здесь же находился «копай-город» — землянки и серые юрты, в которых жили гидрогеологи из Восточной экспедиции.

Тепло простившись с Цокто, Александр отпустил машину и остался на пустыре один. Как ни странно, но за восемь месяцев он ни разу не был здесь.

Стремительный ветер валил с ног, и Александр почувствовал, как деревенеют щеки.

— Эй, есть кто живой? — крикнул он.

Дверца ближней юрты открылась, и Пушкарев увидел девушку лет девятнадцати-двадцати в наброшенном на плечи белом полушубке, в коротких сапожках. Ветер сразу же растрепал, вздыбил ее густые волосы, и она минуту кружилась, откидывая их с лица. Пушкареву даже показалось, что лица-то, собственно, у нее и нет, есть эти клубящиеся волосы и глаза. Но потом он увидел и по-детски нежный овал лица, и обветренные потрескавшиеся губы, и маленький подбородок.

Она с удивлением глядела на него.

— Вам кого?

— Тимякова или Сандага. Я слышал, они здесь. Я — Пушкарев. Геолог из учкома.

— Слышала о вас. Тимяков и Сандаг у Зыкова. Скоро придут сюда.

— Хорошо, я подожду, — сказал он, пританцовывая от холода.

Она бесцеремонно ухватила его за полу пальто, потащила в юрту:

— Зверский ветер!

В юрте было тепло, тлели угли в печурке.

— Я — Валя Басманова, — представилась девушка. — Заместитель начальника отряда. Раздевайтесь, присаживайтесь чай пить. Небось окоченели!

Голос у нее был громкий, даже немножко резковатый: Пушкарев догадался — привыкла разговаривать под грохот мотора на буровой. Они сидели на раскладных стульях и, обжигаясь, пили густой, черный, как деготь, чай. Она была рада приходу нового человека, без всякого стеснения расспрашивала, кто он и откуда, где учился.

А он наблюдал за ней и удивлялся: почему эту девчонку (по-другому он не мог ее назвать) поставили во главе такого ответственного дела? Заместитель начальника отряда… Неужели не нашлось специалиста покрупнее? Ведь речь идет о развитии водного хозяйства самой засушливой области республики. И за все будет отвечать она, эта пичуга?..

А она жаловалась на всякие неурядицы: и на то, что рабочих не хватает, и на то, что бурмастер Зыков — человек строптивый, а какой он мастер, пока трудно судить, оборудование опробовать не успели, и что времени на сборы почти не дали, а в Гоби нужно будет сразу же развернуть шесть точек.

Она, как показалось Пушкареву, словно бы выговаривала себе право на будущие неудачи. Так делают обычно люди, в себе неуверенные. В словах Басмановой сквозила холодная проза, к великой пустыне Гоби она относилась как-то уж слишком по-обыденному.

— Дура я, что согласилась ехать! — под конец сказала она. — Меня-то и всерьез никто не хочет принимать: я — свое, а мне — свое. Скоро начну ругаться. Одно мужичье! Скорее бы приезжал инженер Судаков, начальник отряда. Вы поедете с нами?

Он не успел ответить. В дверцу юрты постучались, Валя бойко крикнула:

— Болно! Можно…

Вошли Тимяков и Сандаг. Они ничуть не удивились, увидев здесь Пушкарева. Потирая руки, хозяйски уселись за стол, налили в пиалы чай и некоторое время молча пили его.

— Ну и весна! — сказал наконец Тимяков. — Говорят, в степи гололедица, много скота погибло.

— Да, это так, — согласился Сандаг, — и нам придется в Гоби не сладко.

Сандаг, председатель Ученого комитета, по сути, был довольно-таки молодым человеком — лет на пять старше Пушкарева. Но всякого рода заботы уже отложили отпечаток на его лице: Сандаг успел испытать силу и власть ответственности. Он формировал состав экспедиции, он не имел права перепоручить даже самое маленькое дело кому бы то ни было, так как им всем предстояло жить и работать в особых условиях, когда позабытая, скажем, впопыхах запасная часть к автомашине может обернуться катастрофой. Он договаривался с гидрогеологами, экзаменовал агрономов, подыскивал врача-микробиолога, подсобных рабочих.

Создать город в Южной Гоби!.. Даже страшно подумать! Ведь несмотря на решение правительства, Сандагу пришлось преодолеть невероятное и непонятное сопротивление археолога профессора Бадраха и его сторонников. Они писали бумаги во все инстанции, пытались доказать, что строить город в «краю миражей» — Южной Гоби — дело бессмысленное, ненужное аратам, так как гобийцы привыкли кочевать и никто в этом городе жить не будет. Зачем понапрасну тратить огромные государственные средства? Оборонное значение? Но никто не собирается нападать на Монголию с юга. Да и ни одна армия не пройдет через безводную, безлюдную пустыню. Можно построить в Гоби факторию, но зачем город? Японцы стягивают войска к восточным границам Монголии? Ну, а при чем здесь южная граница? И при чем здесь этот город, которого не существует и который вряд ли появится когда-либо? Госхоз в Гоби? Это уж фантазия! Земледелие в Гоби невозможно, да и не нужно. Столетиями араты обходились без него. Природные богатства? Но природные богатства могут полежать еще столько же, сколько лежали. Добывать их в безводной местности, где нет дорог, нет населения, нерентабельно. Монголия — страна скотоводства, пастушества и должна оставаться такой всегда, так как монголы, мол, привержены вековому укладу жизни и промышленность им не нужна.

Все это знал Пушкарев. Успел узнать за восемь месяцев и то, что все новое в Монголии встречается бешеным сопротивлением оставшихся феодалов, настоятелей монастырей, бывших князей и зажиточных хозяйчиков. Народная интеллигенция только еще нарождалась, а среди старой интеллигенции было много выходцев из свергнутых революцией сословий.

На заседаниях Ученого комитета Пушкарев часто видел профессора Бадраха. Говорили, будто этот похожий с виду больше на индийца, чем на монгола, человек окончил Кембриджский университет. Недавно вышла его толстая книга «Монголия как историческое кладбище», в которой он доказывает, что величие Монголии в ее далеком прошлом, а не в будущем.

Его-то Сандаг и считал своим главным противником.

…Сандаг отодвинул пиалу в сторону и сказал, обращаясь к Басмановой:

— Судаков не приедет. Получили телеграмму из Москвы: тяжело заболел. Пока подыщут да оформят другого…

— Как же так? А кто будет…

— Вы будете!

— Начальником отряда?..

— Вот именно.

Она отшатнулась от него:

— Но я боюсь…

И в ее глазах в самом деле был страх.

— Да уж не без того, — подал голос Тимяков. — А как быть?

— Возьмите меня в экспедицию! — непроизвольно вырвалось у Пушкарева. — Я знаком с гидрогеологией.

— Вы напрашиваетесь на должность начальника отряда? — с удивлением спросил Тимяков.

Александр смутился.

— Я буду помогать Басмановой и искать алмазы…

Ученые переглянулись.

— Где вы будете искать алмазы? — спросил Сандаг. — О каких алмазах речь?.. Я вас слушаю.

У Пушкарева от волнения перехватило дух.

— Скажите, находили в Монголии когда-нибудь алмазы? — спросил он, уже зная, что Сандаг даст отрицательный ответ.

Сандаг покачал головой:

— Считается, что в Монголии нет алмазов.

— Среди образцов из Гурбан-Сайхана, куда вы отправляетесь с экспедицией, я обнаружил пиропы, спутники алмаза.

Возле глаз монгола проступили веселые морщинки. Смуглое тонкое лицо стало совсем молодым.

— Пиропы находили и раньше. Правда, в других местах. Но могу заверить вас, товарищ Пушкарев, что кимберлитовых трубок, с которыми связано, как вам известно, коренное месторождение алмазов, в Монголии нет. А нет кимберлитов — нет алмазов. Во всяком случае, я хорошо знаю горы Гурбан-Сайхан: кимберлитов там не находили.

Пушкарев, уверенный в своей победе, лукаво усмехнулся:

— Вы делаете поспешный вывод, а в науке так не принято. Во всяком случае, у нас в геологии. А что такое, собственно, кимберлиты? Они ведь содержат чрезвычайно различные по условиям кристаллизации минералы. Тут возникает вопрос: единственные ли породы эти самые кимберлиты, в которых заключены коренные месторождения алмазов? Я усиленно занимался этим вопросом, так как интересовался уральскими и украинскими алмазами, и пришел к выводу: алмазы можно найти и в других породах, состоящих, например, из граната и пироксена. Ведь находят же алмазы в метеоритах! Во всяком случае, первый российский алмаз был найден в каменном метеорите…

Сандаг заинтересовался. Он смотрел куда-то в сторону, словно бы и не слушал. Но он слушал: просто слова геолога произвели на него большое впечатление. Ведь всегда бывает так, когда освобождаешься от укоренившихся представлений. Значит, алмазы не обязательно связаны с кимберлитовой трубкой! Черт возьми, такое он слышит впервые. Значит, нужно искать, искать… Алмазы в Гурбан-Сайхане! Это было бы удивительно…

— А что вы думаете об этом, Андрей Дмитриевич? — обратился он к географу.

— Смелая гипотеза…

— Это не гипотеза. Среди пиропов я обнаружил алмаз! — перебил Тимякова Пушкарев.

— Где он, покажите!

— Алмазы в карманах не носят. Алмаз лежит спрятанный в геологическом кабинете. Я только что держал его в руках.

— А вы уверены, что нашли именно алмаз? — спросил Сандаг. — Не приняли ли вы за него, скажем, халцедон?

— Я все проверил. Сомнений быть не может.

— Пусть будет так, — согласился Тимяков. — Я остаюсь еще на некоторое время здесь, а товарищ Сандаг едет в учком. Вот и покажите ему ваш алмаз.

Не простившись с Басмановой, Александр выскочил из юрты. Они с Сандагом уселись в легковую машину и поехали в Ученый комитет.

Дрожащими руками открыл Пушкарев геологический кабинет, разгреб образцы на верхней полке, вытащил кожаный мешочек. Все на месте. Торопливо развязал мешочек, высыпал камешки на лист бумаги. И застыл от изумления: среди красных пиропов алмаза не было… Да и сами они словно бы потускнели, стали темнее, как свернувшаяся кровь.

— Где же ваш алмаз? — спросил Сандаг.

— Он был здесь, — пролепетал Пушкарев, совсем сбитый с толку. — Я любовался им… Он был! Был!..

Он тряс кисет, исследовал каждую его складку, проверял на свет, нет ли дырок.

— Вы уверены, что алмаз не приснился вам? — уже насмешливо спросил Сандаг.

Пушкарев даже не обиделся.

— Да как же он мог присниться, когда я и поехал в «копай-город» затем, чтобы разыскать вас и сообщить о находке?

— Странно. У меня нет оснований вам не верить. Возможно, алмаз — если это был алмаз — куда-нибудь закатился?

Они обшарили все полки, все ящики, заглядывали под стеллажи — но тщетно.

— А кто, кроме вас, знал об алмазе? — спросил Сандаг задумчиво.

— Никто, ни одна душа не знала. Да и Цокто узнал в последнюю минуту перед отъездом в Гоби. Я прямо-таки не верю собственным глазам: был — и нет!

У него в душе еще тлела смутная надежда найти октаэдр. Она погасла после жестких слов Сандага:

— Вот так же загадочно исчез образец магнетита, присланный неким Санжежабом из Мухур-Нурской долины. Цокто тогда не было в Улан-Баторе, так что обвинять его нельзя. Что-то во всем этом мне не нравится. Цокто алмаза своими глазами не видел. Не поверил вашему сообщению — это похоже на него. Ключи от геологического кабинета вы всегда носите с собой, замки надежные, окна с решетками. И все-таки алмаз исчез. Ну хорошо. Если бы мы обнаружили в кисете дыру, тогда все было бы понятно: алмаз утерян. Но кисет, как я вижу, сшит из вечной кожи, из кожи кулана, из той самой шагреневой кожи, о которой писал Бальзак. Выходит, мы имеем дело с человеком очень хитрым, хорошим психологом: ведь он мог бы сделать дырку в кисете, но не сделал ее. Почему? Да потому, что ему нужен не сам алмаз. Ему нужно доказать, что алмаз — ваша выдумка, никакого алмаза нет и не было, и вообще в Монголии алмазы искать бесполезно. Просто молодой русский геолог решил всяческими путями попасть в экспедицию, где число мест ограничено. Вот и все.

Он замолчал, по-видимому стараясь осмыслить все случившееся как следует. В самом деле, странно и непонятно. Значит, все последние месяцы кто-то очень внимательно наблюдал за Пушкаревым. Кто? Кому это нужно? Что за всем этим кроется?

— Пусть будет так, — наконец произнес Сандаг с воодушевлением, решив, должно быть, про себя некий сложный вопрос. — Я зачисляю вас в состав экспедиции. Будете искать алмазы. Ну, не найдете алмазы, может быть, повезет на бурый уголь или на сланцы. Городу потребуется прежде всего уголь. Алмазы — потом… — Он мрачно улыбнулся и добавил — Да, да, ваша помощь потребуется. Вам придется работать в тесном взаимодействии с гидрогеологическим отрядом. Поможете им составить геологическую карту. В помощь вам назначим, кроме Цокто, еще несколько монгольских геологов. Ведь район придется обследовать обширный.

— А как же уголь, строительные материалы для будущего города?

— Главное — вода! Найти питьевую воду, пробурить скважины с таким дебитом, чтобы можно было обеспечить и будущий город — аймачный центр, центр культуры в самом сердце Гоби, и будущий госхоз — показательное хозяйство по разведению красных гобийских верблюдов и лошадей. Невелика беда, если не найдем уголь. А вот если не обнаружим воду в нужных количествах, то не будет ни города, ни госхоза. А госхоз очень, очень нужен в тех местах. Это, если хотите знать, будет комплексное хозяйство, которое займется разведением племенного скота, травосеянием, земледелием, огородничеством. С каждым днем в Южной Гоби все больше возникает новых аратских объединений. Чтобы помочь им, нужно создать сенокосные станции. Дайте нам воду! Воду прежде всего…

Несмотря на таинственное исчезновение алмаза, Пушкарев испытывал подъем: в Гоби, в Гоби, которую называют краем чудес и миражей!..

Даже не верилось, что через несколько дней он увидит безграничные пространства великой пустыни, где до сих пор водятся дикие верблюды и дикие лошади, где его, возможно, ждут невероятные приключения и значительные открытия.