Луч карманного фонаря прыгал по стенам пещеры. С потолка свешивались огромные молочно-белые сосульки. Бубякин видел толстые и тонкие колонны, окаменелые водопады, светящиеся занавеси с бахромой из острых сосулек. Внизу журчала подземная река. Может быть, здесь, в пещере, брала начало знаменитая в Эстонии подземная река Костивере или же другая, не менее известная, — Ухаку. Край, куда разведчики попали, славился трещиноватыми известняками, доломитами. Наверху тут нет рек, они ушли под землю, вымыли бесконечные тоннели, пещеры, гроты.

— Здесь таких пещер много, — сказала Линда, — целый подземный городок. Никто, кроме партизан, даже не подозревает…

Река с шумом уносилась в непроницаемую тьму. Создавалось такое впечатление, будто там, вдалеке, кудахчут куры и поют петухи. Это, безусловно, был слуховой обман. Бубякин только тряс головой от изумления и жутковатого чувства. Ему еще никогда не приходилось попадать под землю. Как в сказке про лихого солдата!.. «Расскажу своим, не поверят!» — думал он. Шагал он неуверенно, хватался за каменные выступы, все боялся соскользнуть в темную гремучую воду. И хотя он догадывался, что в воде не может быть ничего, что могло бы повредить человеку, все равно подземная река вызывала страх. За каждой известняковой колонной пряталось что-то таинственное, бесформенное. Своды пещеры давили, угнетали. Матрос где-то слышал, что в пещерах обычно водятся летучие мыши, целые колонии летучих тварей с перепончатыми кожистыми крыльями. А так как Бубякин больше всего на свете боялся мышей, будь они крылатые или бескрылые, то сейчас совсем пал духом.

Они поднимались по ступеням, опускались в черноту, на минуту задерживались, чтобы полюбоваться искрящимся каскадом воды, падающей с потолка. Здесь был свой мир, странный, загадочный, и Линда казалась хозяйкой подземелья, белого каменного леса и мертвых известковых цветов, огромных столбчатых кристаллов или прозрачных, как слезы, или же коричневых, красных, кремовых. Каменные цветы ослепительной белизны и на стенах и на полу. Со сводов спускаются гипсовые кружева. Дягилеву чудятся диковинные храмы, органные трубы. Он размышляет: «Все логично. Охотники на мамонта должны жить в пещерах…»

Они свернули в галерею и неожиданно очутились в маленьком ярко освещенном зале. На лавках вокруг деревянного стола сидели люди. Над керосиновой лампой завихрялся синеватый табачный дым.

— Вене! — сказал кто-то.

Все поднялись.

Командир отряда Андрус тряс Дягилеву и Бубякину руки, сам снял мешки с натруженных плеч. Это был высокий, грузноватый человек с большими, чуть навыкате карими глазами. На крутой с залысинами лоб была надвинута кепочка с квадратным козырьком. Носил он куртку из чертовой кожи, армейские брюки и огромные сапоги гармошкой. На боку болтался неуклюжий маузер в деревянной кобуре. Особенно поразили Дягилева ладони Андруса — широкие, как лопата. Этими руками, как он узнал позже, Андрус легко гнул толстые железные прутья.

Партизаны — бывшие рыбаки, рабочие с торфоразработок, сланцевых шахт, крепкий рослый народ в полушубках, кожанках, свитерах — встретили посланцев Ленинграда с восторгом, угощали махоркой, услужливо пододвигали маленькие жирные сырки и чашки с вареной салакой. Нашлось даже пиво и еще кое-что покрепче пива. По тому, как вокруг шумели, смеялись во все горло, Дягилев понял, что в здешних местах партизаны полные хозяева.

Напряжение, сковывавшее разведчиков за последние сутки, как-то спало, желтоватый свет лампы по-домашнему вызывал дремоту. Бубякин мог курить в полное свое удовольствие. Даже в прочном блиндаже на Пулковских высотах они не ощущали такой безопасности, такого покоя, радости от тепла и дружеских голосов.

Как догадался Дягилев, в пещерке собрался штаб.

Остальные партизаны или несли службу наверху, или же отдыхали в других подземных убежищах. У партизан был свой транспорт, имелись кое-какие пушчонки. К Андрусу сходились нити от других отрядов, скрывавшихся среди лесов и болот.

В прошлую поездку с Мартином и Линдой к деду Юхану Дягилев успел немного познакомиться с Эстонией. Он открыл сказочную страну с древними замками, крепостными стенами, с седыми бастионами и башнями и, совсем как у Андерсена, островерхими черепичными крышами. Страна как гранитная скульптура. Он увидел далеко в море целые ожерелья каменистых островов, его оглушили водопады, он стоял на плато, которое вертикально обрывается в залив, бродил с ружьем по «адским» долинам, изобилующим крутыми уступами и пещерами. Но особенно поразили его леса и болота, озера, заросшие густым тростником, и озера чистые, круглые, словно монеты. Основные леса — на северо-востоке и юго-западе. А на северо-восток от реки Пярну до Финского залива тянется так называемый район больших лесов и болот. Есть леса и к северу от Чудского озера и к северо-востоку от озера Выртъярв. Куда ни повернись — всюду леса, леса и болота, заросли можжевельника, черной ольхи, березы, сосняки, ельники.

Дягилев вспомнил изречение Тацита: «Страна наводит страх своими лесами или отталкивает болотами». Было время, он читал и Тацита. А теперь только усмехнулся. «Цитата из Тацита…» — говорил школьный учитель. Кое в чем старик Тацит прав: страна наводит страх своими лесами и болотами на оккупантов, а партизанам тут раздолье. Они у себя дома и знают каждую тропку. Сколько их, партизанских отрядов, в лесах Эстонии!..

Отряд Андруса обосновался прочно. Сюда приходили все, кому удалось вырваться из фашистского застенка, разоренные крестьяне, парни, укрывающиеся от мобилизации, текстильщицы, студенты, все те, кто не успел эвакуироваться в советский тыл или вступить в Красную Армию. Оккупанты, словно предугадывая, что не продержатся тут долго, забирали все. Оборудование, машины, ценное сырье, десятки тысяч голов скота, отобранного у крестьян, в спешном порядке отправлялись в Германию. На крупных предприятиях хозяйничали немецкие фирмы. Тысячи тысяч людей были расстреляны, замучены, угнаны на чужбину. Города лежали в развалинах, деревни превратились в пепелища. Портовое хозяйство было полностью разрушено.

После ужина Андрус сразу же перешел к делу. Развернул топографическую карту, стал водить по ней узловатым пальцем.

— По нашим подсчетам, — сказал он, — через несколько дней в бухту Синимяэд придут за боезапасом торпедные катера и подводные лодки. А сколько уже уплыло боезапаса! Просто зубами скрежещем. Пора кончать. Разведку и подготовку мы провели. Правда, возле самого склада никто не бывал, не заглядывал за каменную стену. План Мартина Лаара — вот что нам нужно!

Дягилев взял чистый лист бумаги.

— План у меня в голове. Самое неприятное — ложные штольни. Три железные двери. Какая из них ведет в подземный склад? Примета несущественная. У выхода — плоский камень, плита. Мартин часто спотыкался о нее. Но ведь плиту могли убрать…

— Если на то дело пойдет, взорвем все три двери!

Дягилев слушал Андруса, следил за выражением его лица и думал, что поднять на воздух подземный склад будет нелегко. Отряду приходилось не раз совершать налеты на гарнизоны противника. Но тогда они имели дело с малочисленными гарнизонами. Теперь же партизанам противопоставят крупные силы, артиллерию, а возможно, и танки. Удастся ли бесшумно ликвидировать охрану?

— У нас есть опыт в подобных вещах, — успокоил Андрус. — Завтра вы сами увидите, что такое этот склад. Вы очень устали?

Дягилев замялся. Веки смыкались от тепла. Хотелось вытянуться на лавке и сразу же забыться. Они с Бубякиным были неважными парашютистами. Хорошо еще, что не переломали ноги. Но от динамического удара в воздухе ныло все тело. Целый день пробирались они по зыбуну к партизанам в эту «адскую» долину, как ее называют местные жители. Но, по-видимому, сам Андрус не знал, что такое усталость, иначе не задал бы подобного вопроса.

— Нет, я не устал, — ответил Дягилев.

— Тогда не будем терять времени. Затемно проберемся до Синимяэдского маяка.

— А далеко это?

— Пустяки. Километров восемнадцать.

Бубякин уже спал, уронив голову на край стола. Пришлось его растолкать. Он ошалело моргал глазами и никак не мог понять, где находится.

— Что, взрывать идем?

— Нет. Пока предварительная вылазка, — сказал Андрус.

…Старый, заброшенный маяк с разбитым фонарем стоял на самом краю обрыва. Нереально желтая в утренний час гладь моря сливалась с небом. Море было пустынно.

— Я бывал на этом маяке! — чуть не закричал от радости Бубякин. — Да я тут каждую тропку знаю!

— Вы бывали в здешних местах? — спросил Андрус.

— Здесь я воевал. Здесь погиб наш эсминец «Непреклонный»…

Андрус был изумлен.

— Вы с «Непреклонного»?

— Я хорошо запомнил ваше имя, товарищ Андрус. Еще с той поры. Ваш отряд прикрывал нас, когда мы выбирались из горящего мазута. А потом мы отбивались на берегу, когда пришел спасатель. Жив ли учитель Юри?

— Вы с ним знакомы? — удивился Андрус. — Юри должен вот-вот вернуться с задания. Скоро встретитесь.

— А Рудди, Ильма, Альма? — допытывался Бубякин.

Андрус беззвучно захохотал.

— Да вы всех тут знаете! Вот такой человек нам и нужен. Свой в доску — тельняшка в полоску. Да я теперь припомнил тебя, чертов герой. Ты был тогда обгорелый, черный, как кирзовый сапог. А теперь небось от девок отбоя нет.

Если бы Дягилев мог знать, что здесь, на маяке, закончится его жизнь, он, возможно, другими глазами смотрел бы на все. Он, может быть, сравнил бы этот маяк с одиноким каменным памятником. Но никакие предчувствия не волновали Николая. Он находился под надежной защитой партизан, укрывшихся возле маяка. И, кроме того, он хотел спать. Он прямо-таки раздирал руками слипающиеся веки. Почти ничего не соображал.

Отсюда, с высоты, открывался хороший обзор на всю бухту Синимяэд. Глинт окаймлял бухту. Но только в западной части ее между подножием глинта и морем имелась широкая, покрытая щебенкой и гравием полоса. Там-то и находился подземный склад.

Маяк, по-видимому, построили еще в прошлом веке. Но вот уже много лет, как он никому не светил, и навсегда умолкла его басовитая сирена. К маяку оккупанты наведывались редко. Просто иногда для порядка проверяли, не укрывается ли кто в пустом, гудящем от ветра здании. На десятки километров вокруг тянулось безжизненное известняковое плато. Всякий человек, появившийся здесь днем, должен был чувствовать себя мухой на зеркале.

Дягилев, Андрус и матрос Бубякин лежали на мостике маяка, окруженном ветхими перилами. Андрус протянул бинокль Дягилеву. Бубякин и без бинокля все хорошо различал. Бараки, казармы. Конечно же, огневые точки. А вот и каменная стена, защищающая склад!

В девять утра к пирсу подошел катер. Из-за стены выкатились вагонетки с торпедами.

Андрус сжал кулаки.

— Так больше не может продолжаться! Будто пальцы на руках обрезают…

— Вы только доверьте мне взорвать эту проклятую железную дверь! — с жаром отозвался Бубякин. — У меня с ними особый счет: за «Непреклонный» рассчитаться!

— А почему, собственно, вам? — не понял командир отряда. — За эсминец мы уже с ними рассчитались.

— А что, по-вашему, меня сюда на прогулку послали? Я ведь взрывник! Самый что ни на есть настоящий. Тысячи тонн взрывчатки прошло через мои руки. Кто из вас в складе ВВ бывал? То-то и оно! Кто умеет монтировать взрывную сеть?..

— Он прав, — подал голос Дягилев. — Я ведь изучал в штабе план склада не только для того, чтобы передать его вам. Начальство приказало действовать по обстоятельствам. По обстоятельствам! Без всяких скидок.

— И что это значит?

— А это значит, что лучше меня никто не сможет ориентироваться внутри склада. Я с закрытыми глазами…

Андрус нахмурился. Вспомнил содержание радиограммы из Ленинграда: «Прибывшие разведчики на неопределенное время поступают в ваше распоряжение». Как это следует понимать? Можно толковать и так и эдак. Можно ли привлекать Дягилева и матроса к участию в боевых операциях? «В ваше распоряжение…» Разумеется. Не на курорт же их направили, в самом деле! «На неопределенное время…» Может быть, до самого конца войны. Было бы странно и удивительно, если бы два здоровенных парня сидели сложа руки.

А торпеды уже погрузили на катер… Придут другие катера, субмарины, минные заградители.

— Я подумаю, — сказал Андрус внушительно. — Тут все обдумать нужно, посоветоваться. Не за брусникой пойдем, за смертью.

— А что долго раздумывать?! — возмутился Бубякин. — Пошлите с нами Юри и Рудди. Парни что надо: на ходу подметки рвут.

Командир отряда закашлялся, хмыкнул в кулак.

— Значит, все решено, моряк-горняк? Я ведь тоже горняк. Думаю, столкуемся.

Андрус был человеком твердой воли. Про Андруса говорили, что «сланец отпечатался у него на лице». Становился добродушным лишь в часы отдыха, которые выдавались редко. Он знал, что спокойствие вокруг лагеря обманчиво. Когда-нибудь гитлеровцы доберутся и до пещер. И нелегко устоять маленькому отряду против регулярной армии, против авиации и артиллерии. Но атмосфера спокойствия, уверенности требовалась партизанам. Люди не могут жить в беспрестанном напряжении. Они должны спать, есть, надеяться. Лишь командир обязан всегда быть начеку, предвидеть все, создавать атмосферу уверенности.

Быть командиром — нелегкое искусство. Когда до войны Андрус «махал киркой» на шахте сланцевого рудника, он мало задумывался над тем, как относятся к нему окружающие. Он был как все. Правда, его считали рассудительным, часто обращались за советом, и до установления Советской власти в Эстонии только некоторые знали, что Андрус коммунист. А с первых же дней войны вышло так, что жизнь поставила его во главе партизанского отряда. Теперь от его ума, изворотливости, бдительности зависело многое.

В отряде у Андруса были свои любимчики. Например, молодой рыбак Рудди или тот же учитель Юри. Когда Бубякин назвал этих двоих, командир подивился умению матроса так быстро разбираться в людях.

Рудди за удаль называли шкипером, хотя на самом деле никаким шкипером он не был. Салака громадными стаями подходит к побережью в мае — июне и ранней осенью. Как только в неглубокой прозрачной воде замечают первый косяк салаки, рыбаки сразу же ставят невода и салачные мережи. Рудди предпочитал лов тралами вдали от берега, а потому всегда оказывался в артели, у которой своя шхуна или катер. Конечно, Рудди мечтал со временем стать шкипером катера. И эта мечта иногда бросала его на безрассудные поступки, ему хотелось заставить говорить о себе. В штормовые ночи рыбаки встают и смотрят, крепко ли держатся катера на якорях, не забивают ли друг друга. В одну из таких ночей Рудди, заметив, что канат вот-вот лопнет и звать на помощь уже поздно, пробрался на катер. Пять дней носило его по волнам, но катер удалось уберечь от опасных утесов.

Разумеется, с таким парнем Бубякин мог быстро найти общий язык.

Командира отряда не оставляла навязчивая мысль устроить партизанскую свадьбу. Это внесло бы некоторое разнообразие в пещерную жизнь, взбодрило. Иногда Андрус думал, что лучшей пары, чем Рудди и Линда, трудно подыскать. Он с ухмылкой наблюдал за неуклюжими ухаживаниями Рудди, которому девушка очень нравилась. Но Линда воротила нос. Почему бы в таком случае ей не полюбить учителя Юри? Он красив, обладает ясным умом. Даже сам Андрус всегда советуется с ним. Храбрость гибкая, осмысленная, не то что у порывистого Рудди. Лучший разведчик отряда. Может придумать такое, до чего другой и за сто лет не дойдет.

Однако упрямая девушка относилась к учителю еще хуже, чем к бесшабашному Рудди.

Только с появлением Дягилева обстановка изменилась. Линда все время что-то напевает, рвет цветочки, бросает на Дягилева выразительные взгляды или шепчется с ним. Оказывается, они знакомы еще по Ленинграду!

«Вот их и поженим, — решил Андрус. — После операции… Жаль, зима кончилась. А то ворваться бы на санях в деревню, занятую немцами, расколошматить всех под звон бубенцов… Знай партизанскую свадьбу!»

К Дягилеву командир отряда относился с почтением, поскольку тот был послан главным штабом. Да и вообще Дягилев нравился Андрусу. Нравилось его спокойствие. Андрус понимал, что перед ним высокообразованный человек, что он, наверное, на все смотрит совсем иными глазами, чем Андрус, со своей особой точки. И в то же время Дягилев старался ничем не отличаться от остальных, к пище и разного рода удобствам относился без интереса, не требовал к себе особого внимания. Такие командиру нравились.

Андрус понимал, что посылает и Дягилева, и Рудди, и учителя Юри, и матроса, может быть, на верную смерть. Да и остальные рискуют не меньше. Тут уж ничего не поделаешь. Зато будут спасены от гибели тысячи бойцов и матросов. Перед нападением на склад командир решил дать отдых партизанам. Все разбрелись по укромным местам. Бубякин упал на подстилку и мгновенно заснул.