Степени блага

Не исключено, что у всех народов понятие о «добре» развивается на основе какого-то одного, определенного признака «блага», поскольку Благо в идеальном смысле есть проблема коренных ценностей данной культуры. Слово благо, как мы увидели уже, обладает особой значимостью в системе культурных знаков, т. е. символов. Достаточно напомнить, что слово благо (в русском произношении болого) соотносится с арийским представлением о высшей ценности мира, а простейшее суждение «Бог есть Благо» представляет собой плеоназм, «масло масляное», потому что оба слова — одного корня в прошлом. У индусов добро — истинное (а зло — ложное), у древних греков добро — красота и храбрость, у латинян — превосходство рождения («добротность» исходного материала), у германцев добро по смыслу их словесного корня — это то, что полезно и подходит для дела. Таким образом, отвлеченное понятие (в той мере, как оно выражено в слове) строится на основе национальных пристрастий к определенным признакам содержания, выделяющих в сознании (как общие для всех говорящих на этом языке) самое главное, достойное быть отмеченным. Но по мере образования общего понятия все языки как бы сближались в одинаковом восприятии и осознании добра; от чувственного через социально оправданное идея блага развивалась к духовно-нравственному. Историки обращают внимание на то что во всех языках степени добра выражались с помощью различных словесных корней: хорошо — лучше, gut — besser, bonus — melior, αγαθός — βέλτιων, а у злого может быть один и тот же корень, что подчеркивает вторичность самой оценки (ср. злой — злее, худой — хуже, плохой — плоше). «Народное сознание склонно именно добру придавать безусловную оценку» (Эйкен 1900, с. 32).

Добро не столь отвлеченно, как благо; оно и относительно, и предметно, потому и обладает степенями проявления. Благо самодостаточно и сосредоточено в себе самом как внутреннее, сущность, во внешнем — в добре. Благо — цель, добро — средство, или как понимал это Владимир Соловьев, объясняя русское представление о Добре, Добро есть должное, как идеальная норма воли, а благо — предмет действительного желания, благополучие же определяется через понятие удовольствия, а благодать — осуществление добра в наиболее полной степени. Добро есть польза, понятая как счастье, или красота, понятая как жизнь, или же истина, понятая как Бог (Аз есмь истина, путь и животъ). Аристотель говорил о благе как совокупности всего — истины, красоты и пользы. Но также и в Новом Завете христианство еще не различало добро и благо — удвоение сущностей происходит в Средние века.

По текстам средневековой Руси мы определили три этапа в развертывании идеи «блага», как она представлена в значениях слова добро и его производных. Это последовательность перехода от пользы через добротность красоты и идеальности истинного соответствия благу. Все категории «блага» представлены тут идеально как сущности в соответствующем им материальном проявлении.

Истина блага — она же правда добра. С одной стороны модальности сознания, рациональная сторона «блага», истовый и истинный; с другой стороны — этические нормы правды, правильности и праведности.

Красота блага — она же лѣпота добра. Нелепость также стремится к абсолютному, но явлена в мысли, а не в чувстве.

Польга блага — она же успѣх добра. Слова лѣпота и успѣх в исконных своих значениях из современного языка исчезли, поскольку ни одно из них не выражало ни сущностного качества добротности, ни внешнего признака красоты, ни функционального проявления пользы.

Все три категории раздвоились, представая как идеальное в разуме (истина – красота – польза — это сущности) и реальное в чувстве, в нравственном переживании (правда – лѣпота – успѣх — это явления). Идеальное можно уважать и, взвесив всё, оценить — это степени отношения, которое определяется словом «дорогой!». Реальное можно любить и ненавидеть (это одно и то же чувство) и потому ценить или не ценить — эта степень отношения покрывается словом «милый!»

Абсолютная сторона идеального, красота – истина – польза — рациональностью своих проявлений обязана наложению христианско-греческой ментальности на древнерусскую духовность; отсюда ее внутренняя независимость от реальности, отсутствие вариантов в обозначениях и самобытность в развитии.

Сложившись в ментальности и определив свои символы в культурных знаках, интеллектуальное и чувственное теперь развивается параллельно, взаимно проверяя смыслы древних слов.